"Кто придет меня убить?" - читать интересную книгу автора (Малышева Анна)Глава 8Две невероятно мокрые пожилые дамы выцарапались из леса и наконец увидели дорогу. – Господи… – прошептала одна. – Наконец-то! Сходили за грибами, молодцы! Вторая молча отряхивала спортивные брюки от приклеившихся семян какого-то растения. Обе дамы были весьма легко одеты для утренней прогулки по сырому подмосковному лесу: на ногах почерневшие от грязи кроссовки, на плечах порванные в клочья целлофановые дождевики, в руках легкомысленные пакетики… В пакетиках болтался десяток грибов – на двоих. Половина грибов явно была червивая. Дамы стояли, тяжело отдуваясь после последнего броска через кусты. Заблудились они почти сразу, как только вошли в лес, и плутали около двух часов, отчаянно пытаясь выйти к какому-нибудь населенному пункту. В лес они вошли далеко от железной дороги, и поэтому не могли ориентироваться по шуму электричек, в сторонах света не разбирались совершенно, да и солнце затянуло облаками – невозможно было определить, где запад, где восток… Они страшно промокли, замерзли и проголодались и были уверены, что заблудились навеки. Поэтому шум автострады, который внезапно донесся до них, был просто милостью Божьей! Дамы ринулись на этот упоительный звук, не разбирая дороги, окончательно изодрались о колючки и в конце концов увидели вдали дорожную насыпь, по которой как раз удалялся грузовик – в сторону Москвы, судя по указателю на обочине. – Что делать будем? – спросила одна дама, сразу повеселев. – Вроде нам в другую сторону надо идти… – Идти?! – возмутилась ее подруга. – Я больше не выдержу! Я уже простыла… Давай поймаем машину, пусть нас до дачи довезут? – А деньги? У тебя есть хоть что-нибудь? – Наши расплатятся, когда нас туда привезут… Ну, я тебя прошу! Нам ведь неизвестно сколько топать! Дамы одновременно вздохнули и посмотрели на свою обувь и потом двинулись к дороге. – Место какое-то дикое… – ворчала одна. – Машин нет совсем. Пока дождемся кого-нибудь… – Осторожно, овраг! – воскликнула другая. – Ой, я чуть ногу не сломала! Этот овраг невозможно было заметить, пока не подойдешь к нему вплотную. Он подходил к самой дороге там, где она поворачивала, и узкой полосой вдавался в дикую луговину. Видно было, что этот овраг пытались как-то оформить – по обочинам его росли маленькие кустики, которые должны были задерживать оползание почвы. Издали дамы приняли их за естественно выросший лесок. Вблизи лесок раздавался и открывал круто уходящий вниз обрыв. На дне оврага тоже рос кустарник, оттуда пахло сыростью, гнилой листвой, грибами… – Ексель-моксель… – проворчала вторая дама. – Напоследок нам повезло… Как его обходить-то?! Смотри, куда он тянется?! – Вроде в другую сторону ближе… Пойдем налево, там поднимемся на дорогу. Дамы устало ковыляли вдоль оврага. Кроссовки отяжелели и весили больше килограмма каждая, пакеты с крохотными грибочками назойливо болтались возле колен и напоминали о неудачном походе. Подружки больше не разговаривали – берегли силы. Время от времени они подбирались к кустарнику и определяли глубину оврага – можно перелезть на дорогу или нет? Внезапно одна вскрикнула и указала на дно оврага рукой: – Ой, гляди! Гляди! Вторая поглядела и тоже охнула – совсем тихо. Они неподвижно стояли и смотрели на зеленый бок машины. Она была так надежно укрыта на дне оврага, что заметить ее можно было, только специально заглянув туда. С дороги же она была абсолютно невидима. Через минуту одна из дам изрекла нечто осмысленное: – Да уж, нашли мы грибочек… Как ты думаешь, что это такое? – Машина… – лязгая зубами, ответила другая. – Не видишь, что ли? Зеленая… – Сама вижу, что не красная, – разозлилась подруга. – Почему она так валяется? Смотри, как помята. – Наверное, ее туда спихнули. – Кто?! Тут же не свалка старых автомобилей! Сама упала! – Откуда?! – С неба! Ты видишь, тут поворот? Наверное… И обе они вообразили, как зеленая машина внезапно теряет управление, не вписывается в поворот и рушится в овраг, где никто и никогда ее не заметит. От этих мыслей им стало плохо. – А внутри кто-нибудь есть? – тихо прошептала та, что обнаружила машину первой. – Как ты думаешь? Вдруг там люди? – Я не вижу. Там темно. – Ой, что делать? Надо кому-то сообщить… Может, еще живы… – Давай спустимся! – предложила более храбрая. – Вдруг там в самом деле люди?! Надо будет помочь. Сами они не вылезут, если до сих пор не вылезли. – Я крови боюсь! – Я нет, что ли?! – рассердилась та. – Ладно, я полезу. Подержи пакет. А ты стой наверху и, если увидишь машину, тормози! Надо будет в милицию сообщить! – – Не лезь! Вдруг взорвется! – До сих пор не взорвалась, – мрачно ответила подруга, вцепилась руками в кусты и осторожно заскользила кроссовками по склону. Проехав так несколько шагов, она вдруг замерла, склонилась над приблизившейся дверцей машины и шустро полезла наверх. Подруга ждала ее там ни жива ни мертва. – Ну точно. Там сидит мужик. – Ой, Боже мой… – Не ори. Он мертвый. Ему уже не поможешь. Наверное, всю ночь лежал… Знаешь, у него голова как-то странно повернута. А машины проезжали? – Ни одной. Что нам теперь делать? – Голосовать! Дамы бросились прочь от оврага и быстро достигли шоссе. Там они устроили засаду по обеим сторонам, чтобы не пропустить ни одной машины. Первой повезло той даме, которая охраняла подступы к Москве: на дороге показалась легковушка, едущая в ту сторону. Дама выскочила на проезжую часть и отчаянно замахала. Машина проехала еще несколько метров и затормозила. Подруги бросились к ней. За рулем сидел молодой парень в кожаной куртке и внимательно оглядывал их. Дамы в этот миг забыли, как выглядят, и наперебой заговорили: – Машина… В овраге, там… Мужчина мертвый… Зеленая машина…. Милицию… – Милицию? – задумался парень. – Тут дальше есть пост. – Вы туда едете? Сообщите им! Пожалуйста! – Ладно, сообщить могу. А вы поедете? – Мы? – Подруги переглянулись и решительно заявили: – Нет, мы домой, мы и так проваландались в лесу… Еще начнут расспрашивать, как и что… Сил больше нет. – Ладно, – проворчал парень. – Только я-то тут при чем? А мужчина точно мертвый? – Точно, точно! – Ладно, – вторично произнес он, – сообщу. И ни слова больше не сказав, стартовал и понесся вдаль. Дамы облегченно вздохнули. – Ну, повезло нам… – говорила одна, подхватывая свой пакет и бредя по дороге прочь от места катастрофы. – Теперь душа спокойна… Бедняга! Как он навернулся! И наверное, семья ждет, не знают, куда пропал… Ужас какой-то! Если бы не мы… – Это точно, если бы не мы, его еще неделю бы никто не нашел, – подтвердила вторая. – Машина! И они одновременно подняли руки. Попутная легковушка подобрала их и повезла прочь, в сторону дачного поселка. А машина, едущая в сторону Москвы, уже приближалась к посту милиции. На подъезде парень сбросил скорость до максимально дозволенной, перекинул через грудь ремень безопасности, даже лицо у него изменилось – напряглось, стало каким-то тупым и сосредоточенным… Пост проплыл мимо, остался позади… Ремень полетел в сторону, он постепенно набрал прежнюю скорость и засвистел сквозь зубы. В багажнике у него лежало незарегистрированное охотничье ружье. Он одолжил его на несколько дней у приятеля, собирался потренироваться в прицельной стрельбе на своем дачном участке, и встреча с милицией вовсе не входила в его планы. Объявили перерыв на пятнадцать минут. Олеся вышла из-под ока фотокамеры, осторожно присела на табурет в углу студии. К ней подбежал визажист, что-то весело сказал, обмотал вокруг руки чистое полотенце, принялся рассматривать ее лицо… Олеся давно уже научилась относиться к своему лицу как к чему-то постороннему и могла думать о чем угодно, в то время как ее подпудривали и подкрашивали. Глаза устали, и еще немного – начали бы слезиться от яркого света прожекторов. Кроме того, она вся покрылась гусиной кожей – была почти раздета. Вокруг звучала веселая французская речь. Она не понимала почти ничего и была этому даже рада. Ей вспомнилась подруга, которая тоже приехала во Францию на работу после выигранного московского конкурса фотомоделей. Та сразу начала учить язык, тем более что была еще школьницей, каждое утро посещала лицей, занималась как проклятая… quot;Она, наверное, добьется чего-то среди них… – с легким презрением подумала Олеся. – Но ничего особенного, могу ручаться! Разве что выйдет удачно замуж. А так…. Как только мы станем им не нужны и неинтересны, нас выбросят вон. В конце концов, кому мы тут нужны? Саша долбил мне – учи язык, старайся, бросай курить, а то сразу выгонят. Тут многие и марихуаной балуются, но мне это до лампочки. Нет, я – это я, а если я кого-то не устраиваю – тоже плакать не стану. Тем более из-за французов!quot; Мягкая пуховка с пудрой прошлась по ее лицу, Олеся вздрогнула от неожиданности, сразу заученно улыбнулась. Визажист подкрашивал ей губы, что-то лепеча на своем птичьем языке. Потом он занялся ее скулами, тронул их румянами – слегка. Вся эта косметика служила для того, чтобы создать эффект «совершенно не накрашенного лица». Лицо Олеси – изможденное, с острым подбородком, и все же такое юное и свежее – как нельзя лучше подходило для этой цели. Реклама нового шампуня продвигалась полным ходом. Та фирма, с которой Олеся заключила контракт, брала для рекламы лишь очень юных моделей и почти всегда – совершенно неизвестных. Что делалось потом с этими моделями? Ничего. Реклама и давала им деньги, но это была редкостная удача, конкуренция становилась все более безжалостной. Чтобы победить, нужен был львиный характер, безупречная внешность, чем оригинальней, тем лучше, железное здоровье, высокая работоспособность, терпение и главное – самодисциплина. Олеся прекрасно понимала, что некоторыми из этих качеств она не владеет вовсе, некоторыми – лишь наполовину… Жаловаться не приходилось пока только на внешность. И в то же время ее возраст – девятнадцать лет – был уже не тем, когда можно позволить себе иллюзии. Она знала, что как модель уже состоялась, что это вовсе не ее призвание и что больше она ничего из него не выжмет. Она видела многих девушек, которые были моложе и красивей ее, которые были согласны работать как угодно тяжело и долго, чтобы добиться чего-то в этом мире. И понимала, что сама бороться за место на подиуме никогда не будет. До сих пор все за нее делали другие, она только удивлялась и слушалась. Она родилась в самой обыкновенной московской семье. Отец работал на заводе, который к тому времени, когда Олеся выросла, перестал платить рабочим зарплату. Мать всю жизнь просидела в какой-то занудной конторе. У нее, кроме Олеси, было еще два сына: один младше другого. Олеся с ранних лет делала всю домашнюю работу, без особой охоты, иногда даже со скандалами, но все-таки делала. Братьев она одновременно любила и ненавидела. Любила просто так, не зная почему. Ненавидела, потому что они отнимали у нее почти все свободное время. Их надо было встречать из школы, кормить, помогать им делать уроки (умственными способностями они не блистали). И была еще одна причина для ненависти – тесная квартира. У Олеси не было собственной комнаты. Она спала в «большой» комнате, где вся семья допоздна смотрела телевизор. По утрам, когда Олеся еще лежала в постели, туда приходил отец – искал свои папиросы, потом прибегала мать – искала свои колготки… Потом являлись братцы и включали телевизор. Олеся с руганью вскакивала с дивана и шла умываться. После школы она никуда не поступала, пошла работать в ночной магазин рядом с домом. Всю ночь стояла за прилавком, продавала мужикам водку, печенье с арабскими надписями, просроченные консервы, банки с огурцами и помидорами… Она ненавидела эти пьяные рожи, эти шуточки, этот мертвый свет под низким потолком магазина… Мать страшно боялась, что Олеся работает по ночам, но, в сущности, бояться было нечего – ее охранял здоровенный парень, который сидел у входа. Вместе с этим парнем Олеся училась в школе, вместе они росли во дворе огромного панельного дома и вместе попали в магазин. Он был старше Олеси на несколько лет, уже отслужил в армии, носил по ночам пятнистую форму, а днем – широкие штаны и черные рубашки. К Олесе боялись приставать, потому что его глаза сразу приобретали звериное выражение. Она понимала, что Влад в нее влюблен, что он сохнет, дохнет от ревности, сходит с ума, когда видит ее короткие юбочки и обтягивающие кофточки, но даже пальцем не шевелила, чтобы как-то обнадежить его. quot;Влад? Ну, это на самый крайний случай… – говорила она себе. – Вот разве что меня машина переедет, я останусь калекой, тогда он на мне сразу женится, он такой, он «благородный»! А морда какая тупая…quot; Журнал, где описывались условия конкурса для моделей, попал к ней совершенно случайно – мать принесла с работы, кто-то из посетителей забыл… От претендентки требовались следующие качества: возраст от шестнадцати до двадцати лет, рост не менее 174 сантиметров, и, конечно, подразумевалось, что девушка не будет раскормленной и прыщавой. Олеся сделала две фотографии в студии по соседству – лицо крупным планом и свое фото в полный рост и отослала их по указанному адресу вместе с заполненным купоном. Она забыла об этом и сделала такой шаг только ради озорства да еще от скуки… Каково же было ее удивление, когда как-то после обеда, когда она отсыпалась, наслаждаясь тишиной в доме (братья были в школе, мать на работе, отец отправился выпить с каким-то приятелем), в квартире раздался телефонный звонок. Она выругалась, продирая глаза, – решила, что звонит Влад. Он часто звонил ей, приглашал пойти куда-нибудь, поразвлечься. Иногда она отказывалась, иногда соглашалась, глядя по настроению. Сейчас она готова была его убить. – Да?! – резко сказала, она и обомлела: хорошо поставленный женский голос ласково сообщал ей, что конкурс Олеся прошла, что ей предлагают явиться по такому-то адресу, ей сделают порт-фолио… Олеся даже не знала, что это такое, и ей объяснили, что это фотоальбом, необходимый каждой модели. Она пошла туда втайне от родни – не хотела, чтобы они приставали к ней с расспросами и нотациями. Мать вообще считала, что все фотомодели – проститутки, отец просто прибил бы Олесю… Так она встретилась с Сашей. Точнее, с Александром Дмитриевичем Вашко. Он был известным фотографом, сотрудничал с одним дамским журналом, его имя ничего не говорило неискушенной Олесе. Она робко слушалась его, вставала так, как он просил, и сперва у нее ничего не получалось – фотографии выходили самые заурядные, скованные… – Ты боишься камеры? – спросил он ее наконец. – Почему ты так напрягаешься, когда я тебя фотографирую? – Не знаю… – Она очень нервничала, была просто вне себя. Все в этом новом шикарном мире волновало и пугало ее. – Я просто не могу сосредоточиться. Никак! – А тебе вовсе не надо напрягаться! – уверял он ее. – Расслабься и ни о чем не думай! Меня просто нет! Меня нет! Забудь обо мне! Но легко сказать – забудь! Как раз о нем Олеся все время помнила. Что в нем было особенного? Да ничего. Немного вытянутое лицо, на котором обычно бывало выражение легкой грусти и озабоченности, пепельные волосы, тщательно уложенные муссом (никто из прежних знакомых Олеси не следил за своей прической), глаза голубые, совершенно обычного оттенка. Ростом он был невысок, не полный и не худой, тяжелая походка, ухоженные руки… На вид ему можно было дать лет тридцать пять, на самом деле ему только что перевалило за сорок. Одет он был прекрасно, не боялся ярких цветов и смелых сочетаний, носил модельную обувь, от него чудесно пахло дорогой туалетной водой. Еще у него была машина, жена и сын пятнадцати лет. Олеся сама себе поражалась – что она в нем нашла? Но нашла что-то такое, отчего просто обалдевала… Он был очень обходителен, безупречно вежлив, и она обращала внимание на то, как относятся к нему женщины. А женщин вокруг было много – ведь он работал с ведущими агентствами фотомоделей. «Саша, Сашенька, где Саша?» – только и слышалось вокруг. Олеся дергалась от этих окриков, ей казалось, что все эти ухоженные дамы смеются над нею, оглядывая ее острые коленки, кожу, не знавшую загара и дорогой косметики, наряды с вещевого рынка, в которых она приходила на съемку. Работа над порт-фолио затягивалась. До Олеси даже доходили слухи, что ее собираются вновь задвинуть в те серые ряды, откуда она пришла. – Ты боишься камеры, – укорял ее Саша. – Я не понимаю – почему? Может быть, у тебя было какое-то детское впечатление от фотосъемки? Что-то неприятное? Ты часто фотографировалась? Олеся пожимала плечами. Какое там часто! Разве что в школе, в конце каждого класса, да еще в раннем детстве, да еще на паспорт… Саша возмущался: – Тогда я не понимаю почему… Ну не смотри ты так на меня! Думай о приятном! Олеся! Все эти уговоры действовали на нее ужасно. Она чувствовала себя полной дурой, и один раз даже разревелась перед всеми. К ней подошла визажистка, собираясь поправить косметику, но Саша вдруг заорал: – Все, оставьте ее в покое! Я сам! Какого черта вы ее пудрите! Визажистка испуганно ретировалась, и Олеся подняла залитое слезами лицо, глядя на него… Тогда-то он и снял ее. И еще раз снял, и еще… Ей уже было все равно, она просто сидела на стуле, скрючив под ним ноги, нелепо свесив руки между голых коленей, и плача горькими слезами… – Ну вот, это другое дело… – задумчиво говорил он назавтра, рассматривая готовые фотографии. – Ты просто великолепна! Тебе вообще не нужна косметика. Смотри, какое у тебя естественное лицо. Олеся вовсе не была уверена, что косметика ей не нужна. Белесые ресницы, бледные губы – что могло быть ужасней?! Но Саша настаивал на том, чтобы ее больше не красили, ни капли косметики! И она позировала перед камерой совершенно равнодушная к исходу дела, уже разочаровавшись в результате, больше не думая, хорошо или плохо она выглядит, потому что заранее была уверена, что выглядит ужасно. Но фотографии ее поражали. Это она, Олеся? Нет, совсем незнакомое бледное лицо, равнодушные глаза с поволокой какой-то замороженной грусти, не фигура – легкий набросок фигуры и длинные светлые волосы, легкой волной летящие вслед за нею… – Я тут сама на себя не похожа, – заметила она робко, когда порт-фолио был совершенно готов. – Не понимаю, кому это может нравиться? – От тебя и не требуется, чтобы ты понимала, – грубовато ответил Саша. С моделями он иногда позволял себе более вольный тон, во время работы мог даже наорать, отпустить пару матерных слов. – Подожди немного, ты еще увидишь небо в алмазах…. Я твой порт-фолио кое-кому покажу. Скоро будет один веселенький конкурс, победительница поедет в Париж по контракту с одной фирмой… – Я – в Париж? – недоверчиво возразила она. – Что вы! Кроме меня не найдется, что ли?! – Твое дело готовиться, – ответил он. – Прекращай жрать что попало, купи себе витамины, и ни в коем случае не пользуйся мылом! Из-за мыла у них были большие ссоры поначалу. Он увидел, как Олеся смывала грим с помощью куска обычного туалетного мыла, и просто озверел… Никого поблизости не было, и он дал ей по затылку ладонью, так что она чуть не стукнулась головой о раковину… Олеся, потрясенная, ослепшая от едкой пены таращила на него глаза, не понимая, как обходительный, вежливый, всегда сдержанный с другими женщинами Саша мог сделать такое по отношению к ней? А он кричал: – Идиотка, неужели ты не понимаешь, что губишь кожу?! Ты бы ее еще кирпичом натерла! Ты вообще-то знаешь, что на свете есть косметическое молочко и тоник?! Как я тебя снимать буду?! И что мне за дубина досталась?! Тогда Олеся не заплакала, но эта грубая забота ей даже понравилась. Разумеется, удар по затылку был лишним, но она и это простила Саше. Она уже прощала ему все: крики на съемке и резкие толчки, когда она не могла встать как надо… Не прощала она только его любезные разговоры с другими женщинами. «Относится ко мне как к шлюхе какой-то… – удрученно размышляла она, возвращаясь домой. – Ни во что не ставит!» Ей казалось, что отношения наладятся, когда будут получаться удачные фотографии, но сколько она ни старалась – получалось все хуже и хуже… И только после того, как она разревелась, после того как совсем перестала думать, как выглядит, после того как махнула на все рукой, что-то стало получаться… Работа над фотографиями была закончена. По логике событий, после этого Олесе должны были предложить участие в каком-то проекте, в показе моделей, по крайней мере, иметь ее в виду. Но никаких приглашений не последовало. Это ее убило. Не то чтобы она страстно стремилась занять высокое положение в мире моды, нет! Главным было то, что теперь ей было вовсе не обязательно видеться с Сашей, слушать его наставления, позировать ему, наблюдать потом, как совершается чудо – возникает странное, отрешенное лицо на его фотографиях – лицо не Олеси, а какой-то Снегурочки из сказки… Снегурочка теперь жила в альбоме, а Олеся – в своей прежней жизни. Она все еще работала по ночам, просыпалась в общей комнате от звука включенного телевизора, помогала братьям готовить уроки, ходила по магазинам, обсчитывала покупателей в своем магазине… И все яснее понимала, что этой жизнью жить больше не сможет, что она изменилась… Саша звонил ей почти ежедневно, справлялся о здоровье, о ее форме, предупреждал, что скоро продвинет ее в одном проекте… – Я имею тебя в виду! – сказал он как-то. – Тебя никто не будет раскручивать, конкуренция слишком большая, моделей сколько угодно… Но ты мне нужна. Олеся задала ему вопрос: – Почему же я выиграла на конкурсе фотографий, раз конкуренция была такая жесткая? – И выяснилось, что выиграла благодаря Саше, что его слово было решающим и если бы не он – она могла бы быть самой Клаудией Шиффер, но на нее никто бы не обратил внимания. «Ты мне нужна!» – эти его слова ласкали ей сердце, подавали слабую надежду, что эта история не закончилась, едва начавшись, что она еще не потеряла его окончательно. Да, она уже теряла его, и снова находила, когда он ей звонил, и снова теряла ночью, когда воображала его в постели с женой, в машине с сыном, на работе с шикарными дамочками… А она была где-то на заднем плане – просто лицо в альбоме, который он забрал себе, просто не накрашенное лицо Снегурочки. И наконец он сказал ей по телефону: – Приезжай в центр, мы поговорим. Теперь можно кое-что сделать. Она собралась за пять минут – больше ей не потребовалось, потому что она давно уже продумала свой туалет для встречи с ним до последних мелочей. Этот летний день был прохладным, она надела шорты, обтягивающую белую кофточку, блестящий клеенчатый плащ, слегка накрасила ресницы и губы, хотя зналаquot; что он этого не любит… – Больше всего на свете мне нравятся абсолютно не накрашенные девушки, – говаривал он на съемках. – И упаси Боже – никакой химии на волосах! Химия меня просто убивает. – И окружающие бабенки при этом смущенно хихикали, поджимая густо накрашенные губы. А Олеся серьезно моргала белыми ресницами и смотрела в объектив его камеры. Она приехала на указанное им место – начало Тверского бульвара, сразу узнала его машину. Он сидел за рулем, просматривал какой-то каталог. Увидев ее, открыл дверцу, и Олеся забралась внутрь… Почувствовала запах его духов, и колени у нее слегка задрожали. – Замерзла? – спросил он, быстро прикоснувшись губами к ее щеке. Этот жест ничего не значил, так было принято здороваться в его среде. – Нет… – пробормотала она, преданно глядя на него. – Зачем вы меня звали? – Ну, во-первых, давай на «ты», – заявил он, включая зажигание и выруливая с бровки тротуара. – А во-вторых… Олеся, скажи – ты со мной? – Что? – не поняла она. Ей сперва показалось, что он спрашивает ее о том, о чем она думала не переставая, и чуть не сказала: «Да, я вас люблю». Но тут же поняла, что он имел в виду нечто другое. – Скоро будет тот самый конкурс, про который я тебе рассказывал, – продолжал он, не замечая ее замешательства. – Приедет жюри из Парижа, представители фирмы, число участниц будет ограниченным… Вот я тебя и спрашиваю. Ты со мной или нет? – Конечно да… – Тогда я тебя выдвигаю… – кивнул он. – Я не сомневался, что ты согласишься. Такую возможность глупо упускать. Знаешь, я тут кое-что про тебя разузнал. – Что?! – пораженно спросила она. Сам факт, что он так много занимался ее персоной, был просто восхитителен, это воскрешало ее к жизни и к радости. – Вам что-то про меня насплетничали? – Да нет, я не про это… – отмахнулся он, не глядя на нее. – Я хотел выяснить, почему вокруг тебя заговор молчания. И выяснил. Там хотят продвинуть одну девицу, у которой тип лица в общем твой. А продвинуть ее хотят очень, и помешать этому трудно. –Я понятия не имею, откуда она взялась, наверное, просто чья-то невеста… Но с тобой она не выдерживает никакого сравнения. Может, она даже поэффектней тебя, но совершенно никакой оригинальности, слепить какой-то образ невозможно. В общем, я решил за тебя побороться. Выход один – твое участие в конкурсе. Я сомневаюсь, чтобы французское жюри было подкуплено. А не увидеть твоего преимущества перед нею просто невозможно. С нашими разговаривать бесполезно, они уже взялись ее раскручивать. В общем, ты будешь моей темной лошадкой. Главное, пропихнуть тебя на конкурс. И тебя должны там заметить, но это уже твоя забота. Ты здорово похудела, что, голодаешь? – внезапно переменил он тему. Олеся покачала головой: – Нет, не голодаю. Я вообще не толстею, даже если объедаюсь. Просто настроение какое-то такое… – Что за настроение? – Да осточертело все! – призналась она. – Мать, братцы, папаша вечно пьяный… Голова от них пухнет, а ночью – в магазине… Больше не могу так жить! Она впервые пожаловалась ему, а он воспринял это довольно равнодушно. Только и сказал: – Значит, надо резко менять свою жизнь. Про что я тебе твердил все время? Мылом-то больше не умываешься? – Не в мыле дело… – вздохнула Олеся. – Я купила себе и молочко, и тоник. А вот квартиру не могу себе купить. Отдельную квартиру, понимаете? – Что, так сложно жить с родителями? – посочувствовал он. – Хуже некуда. Я мечтаю, что когда-нибудь уйду оттуда и уже не вернусь. Понимаете?! Мечтаю уйти из родного дома! Потому что больше не могу это терпеть! Мне все осточертело, все! Он впервые видел, как Олеся злится, и теперь смотрел на нее с большим интересом, как будто открывая это лицо заново. А она продолжала, забыв о смущении: – Да что вы понимаете! У вас все есть, у вас такая интересная работа, у вас друзья… Я просто как в тюрьме, больше не могу видеть эти тупые рожи, не могу слышать храпение по ночам… – А я, между прочим, тоже храплю… – неожиданно вставил он. Олеся осеклась, только теперь сообразив, что позволила себе с ним совершенно новый тон. До сих пор она обращалась к нему как почтительная подчиненная, теперь говорила как равная. Может быть, на нее повлияла долгая разлука? Во всяком случае, она замолчала, нервно скрутила пояс плаща, опустила голову. Он внезапно остановил машину, посидел молча, глядя в окно, потом выключил зажигание и сказал ей: – Выходи, приехали. – Куда? – Олеся оглядела высокий желтый дом, возвышавшийся перед ними. – Ко мне домой, – пояснил он. – А… – Что тебя волнует?! – рассердился он, напомнив ей прежние времена. – Я тебя пригласил, значит, ни о чем не думай. Но она непрерывно думала о его жене. Где она? Почему он привел ее, Олесю, в свой дом, почему не в какое-нибудь кафе? Если он боялся, что она съест накануне конкурса что-нибудь не то, тогда мог отвезти ее просто на природу и там спокойно поговорить… Но домой… Олеся нерешительно выбралась наружу и стояла так, ожидая, когда он запрет машину. В конце концов она решила, что его жена и сын отдыхают где-нибудь на море, и поэтому… Но она ошиблась. Саша позвонил у двери, и им открыла женщина в узких черных брючках и желтом свитере. – Привет, – сказал он, проводя вперед оцепеневшую Олесю. – Вот, Лена, знакомься! Это моя ставка! – Кто? – холодновато, но вежливо спросила женщина. – Не смущай ребенка, Саша, говори по-человечески. Здравствуйте! – Это относилось уже к Олесе. Та кивнула и выдавила что-то похожее на «добрый день!» – Мы должны кое-что обсудить, – бодро говорил Саша. – Мне никто не звонил? – Звонили из «Бриз-зард», просили, чтобы ты привез им фотографии, – ответила женщина, продолжая осматривать Олесю с ног до головы. Этот взгляд парализовал ее, и она вздохнула с облегчением, когда Саша подтолкнул ее и почти впихнул в какую-то комнату. Комната оказалась его студией. И стены, и пол, и потолок были выкрашены в белый цвет, в углах стояли юпитеры, стол был завален аппаратурой. Сесть было негде, но он быстро решил эту проблему – скинул ворох фотобумаги с низкой табуретки, усадил Олесю так, чтобы на ее лицо падал свет из незашторенного окна, сам уселся на подоконнике. – Ну вот, теперь можно и о деле поговорить, – заметил он. – Почему ты такая грустная? – Я всегда такая, – резко ответила Олеся. Ей хотелось плакать. Все рухнуло, она ничего не значит для него, она просто кукла, ставка, как он представил ее жене, у нее нет даже имени. – Неужели все еще думаешь о своих проблемах? – осведомился он. – Наплюй, говорю тебе, скоро все переменится. Ты должна только выиграть в конкурсе. – Ничего себе «только», – мрачно ответила она. – Вы сами сказали, что там будет мясорубка. – Я тебе уже сказал, чтобы называла меня на «ты», – раздраженно бросил он. – И хватит паниковать! Если я за тебя взялся… Я пустышками не занимаюсь. И ту девку делать не буду, пусть хоть треснут! Мне нужна ты! Снова эти слова! Но они ничего не значат, ничего, пока за стеной ходит его жена… Олеся слышит ее шаги, и у нее сжимается сердце! Как все не похоже на ее мечты! Да, она уже представляла себе, как приедет к нему домой и как все там будет… Но эту женщину она не предусматривала. Совсем. А Саша разошелся: – Если ты выиграешь, поедешь на полгода в Париж. Глупая, ты даже не представляешь себе, что тебя там ждет! Тебя задолбала твоя серая жизнь?! Там она кончится. Ну, смотри поживей, не могу видеть тебя в таком состоянии! Олеся! Олеся?! – Что? – опомнилась она. – Ты хоть слышишь, что я тебе толкую? Я говорю, что ты должна выиграть контракт на двадцать пять тысяч долларов! – Сколько? – Она не верила своим ушам. До сих пор этот конкурс был для нее просто причудой Саши, каким-то абстрактным понятием. Когда была названа цифра, она обалдела. Теперь она слушала очень внимательно. – А что, я тебе не говорил? – удивился он. – Да с этого надо было начинать. Тебе хватит этих денег чтобы купить себе отдельную квартиру? – Мне… Господи, конечно… Только… Он остановил ее несвязную речь повелительным взмахом руки: – Все, я вижу, ты впечатлилась! Значит, мы сотрудничаем! Я делаю тебе новый порт-фолио, тот не годится. Я слишком детально оформил твой образ, специалисты этого не любят. Если ты выиграешь, то только потому, что они увидят в тебе нераскрытые возможности. Значит, надо дать только намек на твой образ. Ты должна быть чуточку никакая, понимаешь? – Нет! – честно ответила она. – Это значит – без косметики? Как раньше? – Да, красить тебя не буду, тут ты угадала, – кивнул он. – Пусть видят только твое лицо. Это на самом конкурсе ты будешь блистать всеми красками, но главное, чтобы они увидели, что можно с тобой сделать… Понимаешь? Им нужен полуфабрикат, с хорошими данными, работоспособный, послушный. Если выиграешь, с тобой будут работать прекрасные визажисты, другой фотограф, куча народу. В тебя вложат деньги, поняла? И ты должна только слушаться. Нет, ты не будешь просто манекеном, на который вешают платье и всякое такое. Ты должна входить в образ, но пока тебе этого не приказали – будь просто никем. Это – главное. Твой характер не должен забивать тебя как актрису. quot; – Я не смогу… – растерялась она. Этот поток слов ее ошеломил еще сильнее, чем названная им сумма. Никогда раньше ей не случалось слышать ничего подобного, она не представляла себе, что задача так сложна. Саша ее успокоил: – Не паникуй раньше времени, говорю тебе! Не боги горшки обжигают! Я в тебе кое-что вижу, я не ошибся. Скажи, ты ешь витамины? Она кивнула. Она ела витамины, пользовалась средствами для ухода за кожей, старалась больше спать и в общем сохраняла неплохую форму. Но все это казалось ей таким мизерным рядом с такой грандиозной задачей! А Саша пристрастно расспрашивал: – На здоровье не жалуешься? Сколько раз в год простуживаешься? Аппендицит вырезан? – Да, – ответила она. – Покажи! – потребовал Саша. Видя ее недоумение, пояснил: – Мне же нужно работать с твоим телом, покажи шрам! – Но… Там почти ничего не видно… – залепетала Олеся. Странно – ей уже приходилось раздеваться почти у него на глазах, но почему-то тогда она не чувствовала никакого смущения. Возможно, потому, что вокруг было столько народу. Да и Саша на нее почти не смотрел. Но теперь, в его студии, в его квартире, где находится к тому же его жена, наедине с ним… Он настаивал: – Не будь невинной принцессой, не ломайся! Как ты собралась работать с такими взглядами на мораль?! Подними кофту! И она непослушными пальцами подцепила край кофточки, потянула ее вверх. Он соскочил с подоконника, подошел ближе, вгляделся… Вздохнул, провел пальцами по ее коже, Олеся не сводила с него влажных, умоляющих глаз. Наверное, он что-то почувствовал, потому что резко одернул кофточку и сказал: – Ничего страшного, тебя еще аккуратно зашили, видел я такие шрамы, которые всю карьеру могли поломать… Надеюсь, больше под нож не ложилась? Олеся даже головой не качнула. Она прекрасно уловила, что тот зыбкий момент, когда все тайное становится явным, уже позади, он все понял, все увидел в ее глазах. Она смотрела на него просто и откровенно, как бы говоря: «Ну вот, теперь ты все уже знаешь, давай решай, что нам делать, потому что я без тебя жить не могу». – Знаешь, девочка моя, – совершенно серьезно заявил он, встретив этот взгляд, – я тебя сразу хочу предупредить. Если про нас пойдут какие-то слухи, ты сама понимаешь, никакой победы в конкурсе. Если художник протягивает свою любовницу, это ломает его репутацию. Не говоря уже о девушке. – Но я не твоя любовница. – Она впервые назвала его на «ты», впервые говорила совершенно открыто. – Пока нет. – Ну ты даешь! – тихо прошептал Саша, округляя глаза. – Жмешь на газ, верно? Ты, наверное, думаешь, что если ты не переспишь со мной, я тебе не помогу с конкурсом? Так обо мне думаешь, да? Этакий Серый Волк, который ест Красных Шапочек? – Почему?.. – искренне удивилась она. – Я вовсе не думаю, что тебе это надо. Наоборот, я по всему вижу, что тебе до меня нет дела. – О Боже мой… Говори тише. – Он досадливо посмотрел на дверь. Она испугалась, сложила руки на груди, как бы умоляя его не сердиться, и быстро зашептала: – Саша, ну пойми, я не ради конкурса! Я сразу, как увидела тебя тогда, все поняла! Знаешь, как я страдала! Ты на меня кричал, даже ударил как-то раз… – Серьезно? – Он озабоченно нахмурился, пытаясь вспомнить. – Слушай, ты не придумала? – Нет, ударил, когда я умывалась с мылом… – счастливым голосом напомнила она, словно речь шла о букете роз. – Клянусь тебе, мне никто не нужен, никто, я никого, кроме тебя, видеть не могу! Мне и конкурс не нужен, правда! Ну наплюй ты на конкурс, если мне не веришь! Хочешь – прямо сейчас, прямо здесь?! – Я не думал, что ты такая… – пробормотал он. – Такая тихоня, такая… – Только не говори «Снегурочка»! – поморщилась она. – Мне эта кликуха уже надоела! Знаешь, пока я не встретила тебя, я сама не знала, какая я… Но я поняла, что могу очень многое сделать, понимаешь? Ради того, чтобы ты… – Тес! – Я говорю тихо, – возразила она, косясь на дверь. – Она может подслушать? Олеся уже говорила так, словно они стали любовниками, принимала его в сообщники, и он не отвергал этого тона. Смотрел почти весело, тоже входил в игру. У Олеси дух захватывало, когда она видела его глаза. Совершенно обычные голубые глаза? Бросьте! Совершенно необычные, хотя бы потому, что она их любила! – Что будем делать? – спросила она, улыбаясь ему чуть-чуть, уголками губ. Такой улыбки у нее раньше не было, она родилась вот только что, у него на глазах – улыбка обольщающей женщины, женщины счастливой. И все ощутимей становилась ее власть над ним – начинающаяся с намека, с откровенного взгляда… Девочка, которая умывалась мылом, которую можно было ударить, обругать, которой можно было вертеть, стремительно превращалась в свою противоположность – Олеся физически чувствовала, как становится все сильнее и уверенней в себе. – Что делать? – Он шутливо развел руками. – Что с тобой делать, работать надо… Ты сегодня в настроении? Можно сделать пару пробных фотографий. – Здесь? – А почему нет? – Он на глазах помолодел, сбросил лет десять, оживился невообразимо. Она восхищенно наблюдала за этой переменой «Это сделала я, нет, я еще только сделаю это!» – стучало у нее в голове. Больше ни о чем не стоило думать – зачем? Все шло само собой, все шло просто замечательно. Саша огляделся по сторонам, передвинул один юпитер, велел Олесе встать посреди комнаты, попробовал свет… – Мы сегодня просто сделаем твое лицо, – бормотал он. – Черт, твоя кофточка… – Моя кофточка? А что такое? – Где ты ее купила? – На «Динамо», – призналась она. – А что – плохо? – Да нет, для «Динамо» в самый раз… – поморщился он. – Придется ее снять. – А… – Она лукаво посмотрела на дверь. – А твоя жена? – При чем тут она? – Ей не понравится, что я голая. Ведь на мне ничего нет под кофточкой: – Подумаешь! – усмехнулся он. – Она и не такое видела. Эти слова отрезвили Олесю. Ясный день померк в окне, юпитер светил словно через черный фильтр. «Дура я, у него было сто таких девчонок, как ты, и чего ты себе вообразила! – ругала она себя, снимая кофточку, швыряя ее в угол. – Идиотка! Молчи теперь!» Саша принес свою камеру, навел объектив на Олесю, пристроился чуть ниже, присел, выпрямился, вздохнул. – Ну и что это значит? – спросил он своим рабочим голосом. – Почему такое кислое лицо? Лимоны рекламируешь? – Макароны, – мрачно ответила она. – Для макарон у тебя фигура не та, – издевательски заметил он. – А серьезно, почему? Я что-то не то сказал? Ты меня больше слушай. Она молчала, только поводила глазами по комнате, стараясь не встречаться с ним взглядом. quot;Расплачусь сейчас, – подумала она. – Вот он обрадуется! Удачный будет кадр! Бессердечная свинья, вот он кто… Ему нужно только мое лицо на бумаге, только свое профессиональное честолюбие… Он, видите ли, меня открыл! Подумаешь, счастье! Спокойно, не реветь!quot; Она подняла подбородок повыше, это было старое испытанное средство на такой случай. Действительно стало полегче. – Олеся, – прежним деловым тоном заявил он. – Если так пойдет дело, нам придется попрощаться. – Угрозами ты ничего не сделаешь. – ответила она. – Мне все равно. – Да что с тобой? – Ничего. Я лучше пойду. Найди себе другую «ставку». – Олеся уже двинулась в угол, где валялась ее кофточка, но он перехватил ее на полпути, обнял за голые плечи, прижал к себе. Его пальцы оказались на ее крохотной груди, ей сразу стало жарко, трудно дышать. – Ну что? – тихо спросил он. – Тебе это надо? Тебе легче стало? – А тебе… Тебе ничего не надо? – прошептала она в ответ. – Совсем ничего? Кроме фотографий? – Н-да… Я понял. – Он не отпускал ее, она теснее прижалась, пользуясь моментом, который, может быть, уже не повторится. – Значит, ты так видишь наше сотрудничество? Она молчала, предоставляя говорить ему. Ей было совершенно безразлично, что в эту минуту может войти его жена, увидеть своего супруга с моделью в позе, которая исключала деловые отношения. – Пойми же, это очень сложно… – втолковывал ей Саша, тем не менее не разжимая рук. – Когда у нас начнется это, станет очень трудно работать. У нас должны быть нормальные профессиональные отношения, понимаешь? А как иначе? Мне нужно что-то делать с тобой, во всяком случае, я должен быть свободным. Иначе как я смогу тебе приказывать? К этому примешаются чувства, и тогда все пропало. – Почему? – настойчиво спрашивала она, начиная гладить его лицо кончиками пальцев. Он досадливо отстранился, возразил: – Да как ты себе все это представляешь? У меня нет выхода. Или просто сотрудничаем, или расстаемся. Ничего больше я тебе предложить не могу. – Почему? – Она повторила свою попытку, и теперь он был послушней – ее пальцы скользили по его выбритому подбородку, обрисовывали губы, ласкали шею… – Почему ты так думаешь? Ты будешь свободен. – Любая связь в моем положении – это уже несвобода. А если кто-то узнает? – И что? – 1 Будет скандал. Скажут, что я совращаю моделей. Скажут, что пропихиваю свою любовницу. Ты себе не представляешь… – Никто не узнает, глупый! – Хорошо, предположим. А где я буду тебя снимать? Студию мне никто не даст, даже не надейся… Я вообще буду держать тебя в тайне до самого конкурса. – А здесь? – Ну вот мы и договорились! – досадливо воскликнул он. – Как мы будем встречаться здесь? А если.:. – Она тоже ничего не узнает, – твердо сказала Олеся. – Она работает? – Да, но сейчас у нее как раз отпуск. – Большой отпуск? – Ты меня достала… – вздохнул он. – Кончится через четыре дня. – Значит, через четыре дня… Через четыре дня он сделал с десяток удачных фотографий. Он сказал, что сильно ошибся в Олесе, что недооценивал ее, что в ней заключен богатый потенциал… И еще сказал, что она очень мила. Ну просто очень! Она добилась своего – они стали любовниками. Правда, не все было гладко. Его жена, видимо, что-то подозревала – однажды Олеся столкнулась с ней, когда она возвращалась домой, и Лена наградила ее таким взглядом… Пощечина не могла бы сказать больше этого взгляда – завистливого, угрожающего, просто злого. Потом Олеся попыталась выяснить причину такого отношения у Саши: – Ты ей сказал? – С ума сошла, нет, конечно! – Тогда почему она так на меня смотрит? – допытывалась Олеся. – Она на всех так смотрит, кого я дома снимаю… – проворчал он. Они лежали рядом на широкой кровати, в супружеской спальне, в его квартире… Олеся с ненавистью рассматривала шкаф с одеждой, словно это шкаф был виноват во всем. – А спишь ты тоже со всеми, кого дома принимаешь? – спросила она, поворачиваясь к нему и вкрадчиво начиная его ласкать. – Не будь такой дурочкой… – ласково ответил он. – Ты – вообще исключение в моей практике. Я никогда не спал с моделями. – А с кем ты спал? Только с ней? – Тебе это очень важно? – поморщился он. – Слушай', я все удивляюсь, что ты во мне нашла? Я ведь не скрываю, сколько мне лет. Боже мой, у нас разница… Она шутливо хлопнула его по губам: – Нашел из-за чего расстраиваться! Да с тобой ни один молодой парень не сравнится! – А у тебя было много молодых парней? – О! – восторженно крикнула она, подпрыгивая на постели. Ее легкое тело почти не продавливало матраца. – Ревнуешь?! – Мне просто интересно… Я-то думал, ты совсем девочка, а ты оказалась… Ну не обижайся! – засмеялся он, увидев ее помрачневшее лицо. – Я тебе одно скажу, как женщина ты многого стоишь. Если, конечно, не начинаешь требовать, чтобы я развелся. Да, она заговорила об этом почти сразу после их первого свидания наедине, совсем наедине, в пустой квартире. Ей бы и в голову не пришло сказать такое, сказалось само собой, после того как она вздрогнула и закричала под ним… Этот крик прорвал плотину изо льда и снега, под которой была раньше похоронена ее чувственность. У нее было два сексуальных приключения, на квартире у подруги, одно было серее другого… Одинаковые парни, которым нравились худые блондинки. Одинаковые во всем, даже в своей грубости, которую они выдавали за мужественность. Эта мораль – мораль окраин, мораль детей из рабочих семей – отрицала долгое ухаживание, нежность, девичий стыд, внимательное отношение к партнеру… Это было похоже на жареную сосиску с кетчупом, которую съедаешь в два приема, на улице, на глазах у прохожих… С од-, ним парнем она встретилась два раза, с другим – всего один. И решила, что дело того не стоит. Та же мораль уже подавала тревожные сигналы – не превратись в проститутку И все кончилось молчаливым обожанием Влада, обожанием, которое могло запросто перейти в брак – ранний, высокоморальный и такой окраинный . Как раз такой, в котором можно жить в крохотной квартирке, на окраине, далеко от метро. Саша был нежен, терпелив и внимателен в постели. Он осторожно гладил ее хрупкое тело, которое до этого только тискали, прикасался губами к се неразвитой груди, играл ее длинными волосами, которые спускались до пояса . Она растаяла, как Снегурочка над костром. И слова хлынули сами, как весенняя вода: – quot;Я тебя умоляю, разведись! Я тебя прошу! Он привел ей тысячу причин, по которым не может этого сделать. Напоминал о своем сыне, о ее возрасте, о работе, о карьере… Она упорно стояла на своем: «Разведись!» И когда начался конкурс, она думала вовсе не о победе. Она даже перестала желать победы, потому что это бы разлучило ее с ним… Она даже не поинтересовалась, кто была ее соперница, с таким же типом лица, из-за которой ее нарочно «забыли» И когда жюри назвало ее имя: «Олеся Панфилова!» – она выступила вперед, не понимая, что произошло, не слушая завистливого шепота за спиной. Возможно, шептала та самая, но что ей было до нее… Они попрощались сумбурно и напоследок чуть не поссорились. Она рыдала. Говорила, что умрет в Париже, что не сможет работать с другим фотографом, что ей все равно, что она откажется. Он был растроган такими бурными чувствами Олеси, но при этом назвал ее дурой, которая не понимает, какое счастье ей привалило. Олеся уехала, напоследок взяв с него обещание – звонить каждую неделю! Пару раз он забыл это сделать, и тогда она сама звонила ему домой. Это немного научило его пунктуальности, но зато сильно расстроило ее – Саша явно начинал забывать о ней. Она металась, как загнанный зверь, работала через силу, потеряла сон… Тогда-то и появился Борис. Его привел на съемку какой-то приятель. Олеся не обратила бы на него никакого внимания, если бы он не уставился на нее своими выпуклыми стеклянистыми глазами и не проел в ней взглядом дыру. Тогда ей пришлось ответить ему тем же – она раздраженно посмотрела на него. Он принял это за приглашение, двинулся к ней и неожиданно по-русски спросил, не согласится ли она принять его скромное предложение и поужинать в ресторане? Ему очень хочется поговорить с кем-то из России, он сам никогда там не бывал, хотя русский по происхождению… Она в тот день была так зла на Сашу, что приняла это приглашение, хотя подобные вещи были строго-настрого запрещены правилами агентства, которое взяло ее на работу. Модель должна быть чиста как ангел, как небесное существо, не пить, не курить, не вступать в случайные половые связи, лучше всего – вообще ни в какие связи не вступать. Но она уже плюнула на свою карьеру. Мечтала только об одном – скорей вернуться в Москву и понять, почему Саша так редко ей звонил? Может быть, он теперь раскручивает кого-то еще?! Или она просто надоела ему?! Или он не способен любить на расстоянии? Но надо было отрабатывать двадцать пять тысяч – немалую сумму для начинающей модели вроде Олеси. И она работала в поте лица, пока не валилась с ног, сжав зубы, и все же улыбаясь, и все же изображая Снегурочку… Теперь ей казалось, что такая сумма ее не устроит, что она достаточна разве что для покупки крохотной квартирки в отдаленном районе Москвы – такой квартирки, которую Олеся будет ненавидеть… Во всяком случае, эта квартира не решила бы той проблемы, о которой говорил ей Саша, объясняя, почему он не может развестись. Квартира записана на жену, и судиться будет бесполезно. Да, он неплохо зарабатывает, но Олеся не может себе представить его расходов… Да и машину нужно менять. Куда они пойдут? Где будут жить? С ее родителями? «В моем возрасте трудно отказываться от привычных удобств… – мягко говорил он. – Я привык жить в центре, иметь свою студию и не люблю, когда за стеной чихает сосед, а я все слышу. Так что, Олеся, придется тебе заработать миллион долларов, потому что я таких денег заработать не могу…» Миллион долларов – это была шутка. Но вот то, о чем как-то обмолвился Борис, шуткой уже не было. Олеся сразу поняла, что он говорит серьезно. Этот человек не умел шутить. Он был скучен невероятно, в постели просто невыносим, но он помогал ей забыть о неприятностях, забыть на минуту о Москве, и в конце концов, не подозревая об этом, дал ей шанс. И этот шанс нужно было использовать как можно скорее! …Пятнадцатиминутный перерыв подходил к концу. Олеся все еще сидела на стуле, скрестив ноги, глубоко уйдя в свои мысли. Рядом громко заговорили по-французски, она встрепенулась, вскочила, быстро прошла в другой конец студии, где стоял городской телефон. Фотограф уже подал ей знак: «Поторопись, сейчас начнем!» Она кивнула и быстро набрала номер офиса, где работал Борис. Он поднял трубку сам и страшно обрадовался, услышав ее голос: – Птичка моя, это ты?! Как мило… – Знаешь, дорогой… – быстро и тихо заговорила она, стараясь, чтобы ее никто не услышал. – Я не могу встретиться с тобой завтра, как договорились… Нет, не упрекай, подожди… Тут очень срочная и сложная работа… Давай знаешь когда? В следующий вторник, ближе к вечеру… Это будет десятое сентября. Ее уловка удалась – он обиженно воскликнул: – Вторник?! Но это же выходной у Жермен! – Кто это такая, Жермен? – изобразила из себя дурочку Олеся. – Горничная моей матери… Черт, мать будет мне названивать весь день, она очень любит звонить по вторникам. Нельзя ли в другой день? – Ну, тогда мы увидимся еще позже… – проворчала она. – У меня масса работы… Борис сдался. – Ладно, во вторник. Время мы еще уточним… Птичка моя, я так по тебе скучаю! Все время вспоминаю тебя…. – О, я тоже… Ну пока, милый… До вторника! Она бросила трубку, перевела дух. Итак, половина дела сделана. Во вторник. Она сделает во вторник все, что от нее зависит. Потом дело будет за Сашей. Фотограф махнул ей рукой, она улыбнулась и вошла в круг света. |
||
|