Олег Макушкин Иллюзион

Rem «Пролог»

Внизу очень неуютно. Заброшенные туннели подземки вообще неприятное место — пыль и грязь, сырость и плесень, духота и отвратительные испарения, теснота и темнота. Последняя еще не владычествует безраздельно, но медленно наступает — тусклого света в туннелях становится все меньше по мере того, как перегорают старые лампы накаливания.

Совсем как люди — одни тихо и беззвучно погасают, медленно и постепенно расходуя отпущенный им ресурс, и растворяются в темноте красными угольками; другие взрываются, единым звонким хлопком обозначив свой уход в небытие.

Еще там полно всякого мусора. Обрывки газет и пивные банки — след проникающего всюду обывателя. Порванные телогрейки, мотки проводов и ржавые инструменты — это оставили после себя рабочие, наемные кроты мегаполиса. Дорогой хронометр на кожаном ремешке, забившийся в щель под рельсом, возможно, уронил какой-нибудь диггер, по доброй воле ставший сыном подземелий; а может, его владельцем был легендарный церэушный шпион, пробиравшийся в Кремль самым сложным и длинным путем — из спортивного интереса, не иначе.

Мало чего приличного можно найти в этих коридорах, но есть там вещица, совершенно не подходящая под категорию мусора. Необычный предмет, спрятанный в одном из подсобных помещений старой заброшенной станции — месте, не обозначенном ни на одной схеме и неизвестном большинству современных спелеологов-урбанистов. В маленькой комнате, где давно стихла дрожь от последнего прошедшего по рельсам поезда; где уже не горит ни одна лампочка, а пол покрыт толстым слоем пыли, в которой отпечатались лишь следы крысиных лапок; где вдоль стен тянутся змеиные тела силовых кабелей, резиновая шкура которых превратилась в истрескавшуюся сухую чешую, — там лежит древний ноутбук.

Старье, конечно. Его исцарапанный потертый корпус, должно быть, уже давно не матово-черный, а серый; его дисплей покрыт выгоревшими пятнами и жирными отпечатками; его клавиатура состоит из обмусоленных западающих клавиш, стертых бесчисленными прикосновениями человеческих пальцев. Но от ноутбука к ближайшему силовому «шлангу» тянется тонкий провод электропитания. И, как гласит легенда, маленький компьютер все еще подключен к сети.

Прадеды передали нам любовь к мифотворчеству — у каждого времени есть свои легенды. Современные диггеры склонны излишне романтизировать утомительные подземные экспедиции — в конце концов, никто даже не может точно указать, где находится та комната.

А если кто-то из них и впрямь нашел ноутбук, вряд ли он достаточно разбирался в компьютерной технике прошлого, чтобы, смахнув пыль с выцветшего дисплея и осторожно набрав команду в строке ввода, получить что-то большее, чем каталог с именами файлов.

Только порой бывает, что одни лишь имена способны рассказать о целой жизни, записанной в двоичном коде. Да и потом, каждое время имеет право на свою легенду.

\Ьфекшч' false

• Open file 'illusion. intro'. Data type is correct

• Video stream initializing' done

• Executing file 'illusion.intro'

Имя ему было — Игрок.

Когда он, обутый в тяжелые, крепко сидящие на ноге ботинки из пахнущей экстрактом свиного сала кожи, шагнул на мостовую Камергерского переулка, мощенную плиткой цвета зеленых поганок, то меньше всего волновало Игрока, что этим же именем пользуются тысячи людей по всему земному шару. Для него существовала лишь одна реальность, здесь и сейчас, в которой он был единственным Игроком; возможно даже, ему было приятно думать, что он не одинок и принадлежит к когорте бесстрашных воинов Омнисенса, хотя ни одного из своих собратьев он ни разу не видел — ни сквозь тонированное стекло очков, ни в прицел снайперской оптики, ни через окуляры сенсовизора.

Программная оболочка Омнисенса копировала реальное окружение с точностью художника-пейзажиста, нагружая память бесчисленными деталями: смехом и музыкой, доносящимися из ночных кафе и ресторанов; шуршанием эстетских бесед бредущих с вечернего спектакля театралов; отраженными в низком беззвездном небе огнями Охотного Ряда; вытекающим из бистро запахом горячих блинов и расстегаев с мясом; тусклым блеском полированных наверший столбиков, расставленных вдоль тротуара; цоканьем подков архаично-забавного верхового милиционера; застывшими лицами посетителей интернет-кафе, сидящих перед компьютерными мониторами. Все это было реально.

Настолько реально, что мозг отказывался признать окружающую обстановку всего лишь виртуальной декорацией.

Шаг за шагом состругивая лишок пространства с дистанции в сотню саженей, отделяющих Тверскую от Большой Дмитровки, Игрок чувствовал, как холодит руки изнанка стильного кожаного плаща (кто-то когда-то решил, что черный плащ — это круто), под которым была лишь узкая футболка с приколотым у ворота значком из светоотражающего материала. Каждый шаг Игрока был важен, каждое движение являлось деталью предстоящей игры; он стремился увидеть, услышать и почувствовать все происходящее вокруг, чтобы запомнить мельчайшие нюансы встречи.

С «горба» посередине улицы Игрок оглянулся, коротким, как фотовспышка, взглядом запечатлев низкие ростки уличных фонарей и светящиеся занавеси витрин, уходящие игрушечной аллеей к подножию титанически-мрачного офисного гиганта, что вознес штандарт огромного цифрового табло над легионом каменных великанов Большого Города, — города, который на самом деле был не сильнее самого слабого из своих обитателей. Игрок усмехнулся и пошел дальше.

Они стояли там, где кончались столики летнего кафе и начиналась зеркальная витрина фешенебельного ресторана, населенного скучающими официантами. Они — это «кустодии», стражи Омнисенса, защищающие господство властелинов виртуальной реальности от дерзких одиночек-игроков, рвущихся к самоутверждению. Блестящие от лака прически стражей вздымались, как гребни античных шлемов; им соответствовали зеркальные очки, закрывавшие лицо словно забралом, и курчавые щегольские бакенбарды, а лоснящиеся золотым позументом модные жилеты походили на бронзовые кирасы.

Измеряя долгими секундами созерцания свой последний шаг, Игрок разглядел желтые пятнышки фонарных огней в очках одного «кустодия» и зажженную сигарету в уголке рта другого, почувствовал запах табака и ментоловых пластинок, неразлучных один от другого, услышал легкий свист, с которым вырывалась струя дыма изо рта будущего противника. Услышал и остановился.

Он знал, что ему достаточно лишь оттолкнуть рифленой подошвой мягкую и упругую, как каучуковая лента, брусчатку улицы, чтобы хлынул в лицо трещащий полотном развевающейся ткани ветер, чтобы волосы потекли со лба на затылок быстрыми волнами, а футболка облепила тело, прорисовав волокна мышц и вонзившись под ключицу значком-брошкой. Один прыжок — и безостановочный полет; метры и футы в этой реальности не имели значения. Он знал и медлил.

Игрок умел взаимодействовать с миром Омнисенса, и лишь по желанию человека законы этого мира могли возобладать над волей Игрока, способной перевернуть вживленные рефлексами в мышечную память ощущения времени, скорости и пространства. Фантазия, не скованная никакими ограничениями, была абсолютным оружием здесь, а быстрая изворотливая мысль — рукой, это оружие держащей. Но Игрок, молодой и неопытный, еще не успел раскрепостить свой разум десятками испытаний и многими часами тренировок, превращающими неофита Омнисенса в изощренного бойца, который способен проходить сквозь километры каменных стен без единого движения и убивать врагов за мгновение до того, как отраженный свет успевает создать их зримый образ. Игрок был молод и привык полагаться лишь на свое тело.

Он пробежался внутренним взором по живым, делящимся, обменивающимся кислородом клеткам своего организма, создавая усилием воли запасы энергии в мышцах, обогащая кровь гемоглобином и ускоряя синапсы до миллисекундной реакции. В предстоящем бою придется использовать весь наличный боезапас — и он вынул из кармана пучок тонких игл, которые можно разогнать до сверхзвуковой скорости одним щелчком пальцев.

В другую руку легла рукоять «макарова-МК50» под малокалиберный патрон со шнековым магазином на полсотни выстрелов. Носить что-то более крупное под одеждой было тяжело, а привлекать внимание милиционеров, идя через центр города с пулеметом на плече, опасно — кто-то из стражей порядка мог оказаться «кустодием». Схватка, начатая не тогда и не там, где нужно, была равносильна поражению — с такими правилами Игрок был согласен, потому что знал, что однажды получит возможность эти правила изменить, и каждый выигранный бой приближает его к этому мгновению.

Лазер, посланный элементом активной оптики, встроенной в очки-хамелеоны, уколол дно глазного яблока зеленым лучиком, проецируя на сетчатку крестик прицела, который тут же начал ползать возле нижней границы поля зрения, сопровождая покачивание опущенного стволом в землю пистолета. Техника может помочь в бою — самую малость, остальное придется делать самому. Игрок знал, что оружие в Омнисенсе столь же эфемерно, как и декорации ночной столицы, и не рассчитывал особо на свой арсенал; но и мифические богатыри вначале ломали копья и разбивали щиты, прежде чем сойтись в рукопашном поединке.

Пуля, выпущенная из пистолета, была всего лишь объектом Омнисенса, подвластным компьютерной программе и — разуму Игрока. «Кустодии» тоже знали это и вытащили свои «вальтеры» медленно, почти лениво, точно делая рутинную работу. Шаркнула нога о мостовую — «кустодии» затоптал сигарету. Игрок напрягся, поддерживая свое тело в состоянии максимальной готовности; начинать бой первым, как и пренебрегать формальностью перестрелки, считалось дурным тоном.

Прохожие удивленно косились на троих людей, потерявших счет времени в отражении глаз друг друга, застывшем на стеклах солнцезащитных очков, декоративно-бессмысленных при рассеянном желтом свете уличных фонарей. Кто-то уже вставал из-за столиков кафе, стремясь отойти подальше; почти на грани восприятия Игрок уловил, как изменилась тональность перестука милицейских подков — теперь они не удалялись, а приближались. Все это было уже ненужным мусором, поблекшей позолотой на столовых приборах, отброшенной прочь оберточной бумагой. Фоном для действия.

Один из «Кустодиев» сплюнул, и время загустело, как лужица остывшего шоколада. Пузырчатая, янтарно блестящая в свете фонарей капля слюны повисла в воздухе, пытаясь продавить его вязкую стену своим хрустально-перегородчатым телом. Окружающий мир с сумасшедшей скоростью несколько раз обернулся вокруг слюдяной нитки, протянувшейся изо рта равнодушно-неподвижного, как хамелеон в пестрой шкуре, «кустодия». Обернулся и замер, возвращая жизнь и движение своим обитателям.

Вскипели концентрическими волнами уплотненного воздуха выстрелы «вальтеров» и «Макарова»; нырнули в пространство, оцифрованное бегущей по уличному электронному табло строкой финансовых индексов, остроконечные цилиндры пуль. Игрок почувствовал, как теплый воздух коснулся его лица — этого было достаточно, чтобы пуля продолжила свой полет уже за его Спиной. Еще две вестницы смерти были горячо встречены своими сестрами — энергия выстрела «вальтера» оказалась выше, и сдвоенные блинчики с приправой из пороховой гари покатились по мостовой к ногам Игрока, который уворачивался и стрелял, повторяя движения «Кустодиев». Повторяя и предвосхищая.

Едва последняя пуля покинула ствол «Макарова», Игрок разжал руку, державшую пистолет, и сжал ее снова, чувствуя, как впиваются ногти в ладонь и натягивается кожа на костяшках пальцев. Ветер пронзенного телом воздуха рванул волосы и полы плаща, руки и ноги выполнили веерообразную мельницу, способную раздробить кости противника, как кофейные зерна в кофемолке, — но «кустодий» ушел от атаки, ушел легко и красиво.

Звон рассыпающейся на зеркальные клинья витрины магазина улегся рваными аккордами на дребезжащую тональность милицейского свистка, прерываемую чихающими выстрелами пистолетов. С неистовой решимостью, проросшей из зерен бесконечной самоуверенности, Игрок бросился сквозь осколки, свист и выстрелы ко второму «кустодию», и три металлических шершня, клюнувшие Игрока в грудь и живот, отскочили бесформенными пластинками от перестроенных в высокоуглеродистую сталь мышечных волокон. На расстоянии шага от «кустодия» Игрок крутанулся вокруг своей оси, выбрасывая в противника каскад жалящих стальных нитей, которыми обернулись вылетевшие из кулака иглы. С легким треском, как лопнувшие на зубах виноградины, они пронзили воздух и ушли в пустоту, не найдя живого тела.

Конный милиционер осадил своего скакуна возле одной из витрин, совершая выбор между рацией, пистолетом и задним ходом, но не успел принять решение самостоятельно. Один из «Кустодиев», стрелявший по-македонски с двух рук, походя пнул ногой столик со стоящей на нем белой вазочкой для цветов, и тот неожиданным щитом навалился на милиционера, заставляя коня оступиться. Прошло еще мгновение, укороченное падением на мостовую вазочки со стола и солонки, прежде чем лошадь и всадник завалились в витрину, омывшись водопадом стеклянных брызг. «Кустодий» презрительно хмыкнул, отбросив разряженные пистолеты, и кинулся на Игрока.

Их бой был коротким, как вспышка двойной звезды, и длинным, как пробег фотона из созвездия Гончих Псов. В какой-то момент, последовав за «кустодием» на балкон ближайшего дома, куда тот взлетел одним прыжком, Игрок подумал, что должны существовать границы возможного в смоделированном мире, а стало быть, и предел мастерства самого искушенного бойца. Неужели в подобных поединках не бывает ничьих?

«Кустодий» оказался виртуозом в реконструкции своего тела и встретил Игрока сверкающим алмазной кромкой лезвием циркулярной пилы, созданной из правой конечности. Лихорадочно избегая участи быть превращенным в нарезку для бутербродов, какие продаются в магазинах готовой еды, Игрок покрыл всего себя нерушимой броней, и заскользили золотыми иглами по черному плащу искры от знакомства пилы и тела.

Пробивая перегородки, круша лестничные пролеты, полы и потолки, в известковой пыли, встававшей облаками из проломов, и обрывках обоев, гардин и собственной изрезанной в лохмотья одежды, бойцы сражались внутри здания. Декорации могли бы остаться нетронутыми — но обоим воинам была не чужда страсть к разрушительным эффектам.

И в тот момент, когда они вломились в странную комнату с зеркальными стенами и полом из черного мрамора, Игрок вспомнил, заращивая раны и отбивая удары алмазных мечей, циркулярок и хлыстов из молекулярных нитей, в которые превращались руки «кустодия», что поединок самодостаточен лишь для него, свободного в выборе, а для «Кустодиев» смысл существования — победить в бою. Вспомнил — и почувствовал рядом второго соперника. «Кустодий» все это время оставался поблизости, наблюдая за тем, как шли в ход струи напалма и жидкого азота, экзотические орудия расчленения и традиционные передатчики кинетической энергии — кулаки. Наблюдая и выжидая.

Время снова легло в спячку, тормозя даже движение электронов на орбитах атомных ядер. Возможно, это «кустодии» управляли дыханием Омнисенса, то ускоряя его по своему желанию, то останавливая вовсе. Законы мира не были незыблемы, но их перемена затрагивала в равной мере всех участников игры, и там, где Игрок не смог бы дышать, или двигаться, или просто думать, с «кустодиями» произошло бы то же самое. Испытывать мастерство партнера глупыми трюками было так же предосудительно, как обходиться без пистолетов и модных «прикидов».

«Кустодий» стоял, направив на Игрока карманный фонарик — металлический цилиндр с зеркальной чашей, в которую была помещена лампочка. Конус света из фонарика прыгнул Игроку в лицо, затем скользнул по продырявленной футболке, отразившись серебристым бликом в значке. Множество «Кустодиев» и Игроков, стоящих внутри отражений стен, заулыбались; одни, как Игрок, презрительно, другие — торжествующе.

В комнате из зеркал любой свет дробится и рассеивается, кроме того, который направлен непосредственно из источника. А в мире Омнисенса даже фотоны могут обладать массой.

Игрок увидел, что спектр излучения зловеще изменился, окрасившись предчувствием смертельной опасности, и одновременно почувствовал, как мчащиеся быстрее мысли частицы впиваются в его тело. Конус света прожег дыру на груди Игрока, и тот ничего не смог с этим поделать — невозможно думать быстрее, чем летит световой корпускул. Чувствуя боль, Игрок закричал, но никто не услышал этого крика, потому что у человека уже не было легких. За бесстрастными лицами «Кустодиев» Игрок увидел свою смерть и поражение в игре. Он попытался бороться, собирая по атомам свое распыляемое на элементарные частицы тело, но это ему не удалось. Да и кто бы мог подумать, что человек может потерять контроль над собственными атомами, обращенными в лишенное молекулярных связей облако пучком невесомых частиц?

Уже за гранью существования, когда борьба была проиграна и тело Игрока перестало существовать как единое целое, он услышал разговор «Кустодиев», чьи тела и лица от жгучего света превратились в ноздреватое подобие ржаного хлеба. Один из них сказал: «Число соискателей сократилось на единицу», на что второй ответил: «Суточный трафик по-прежнему растет», и оба они ушли сквозь стены, дематериализуясь в движении, как тающий видимый след на жидкокристаллическом мониторе. В зеркальной комнате остался лишь Игрок.

Он долго не мог понять, что с ним и почему он продолжает думать, не чувствуя своего тела, — это было неправильно, ведь игра должна была для него завершиться выходом из программы. Постепенно к нему пришли ощущения — он почувствовал холод мраморного пола и скользкую поверхность зеркальных стен, крошечные бугорки плохой полировки и пахнущие сигаретным дымом отпечатки грязных ботинок. Он чувствовал всю эту комнату, каждую мелочь, каждую микроскопическую деталь — и ничего не мог сделать, лишенный какой-либо власти над тем, что заменило ему физическую оболочку. Потом он обратил взгляд внутрь себя — и бессильный немой вопль потряс его существо.

Ибо он был рассеян по атомам комнаты, как аэрозольное напыление на стекле, как осевшее на махровое полотенце облако дисперсной пыли, как пятно цветочной пыльцы на джинсовой ткани. И проникая в глубину своей осознанной беспомощности, он видел там уверенность, вызывающую панику и отчаянный страх, что в таком состоянии ему предстоит пребывать очень долго.

Вечность.