"Крейсер "Улисс"" - читать интересную книгу автора (Маклин Алистер)

Глава 15 В СУББОТУ вечером

Одна за другой поступали на мостик депеши. С транспортов поступали тревожные, озабоченные запросы, просьбы подтвердить сообщение о выходе «Тирпица» в море. «Стерлинг» докладывал о том, что борьба с пожаром в надстройке идет успешно, что водонепроницаемые переборки в машинном отделении держатся. Орр, командир «Сирруса», сообщал, что эсминец имеет течь, но водоотливные помпы справляются (корабль столкнулся с тонущим транспортом), что с транспорта снято сорок четыре человека, что «Сиррус» сделал все, что полагается, и нельзя ли ему идти домой. Донесение это поступило после того, как на «Сиррусе» получили дурные вести. Тэрнер усмехнулся про себя: он знал, что теперь ничто на свете не заставит Орра оставить конвой.

Донесения продолжали поступать. Они передавались с помощью сигнальных фонарей и по радио. Не было никакого смысла сохранять радиомолчание, чтобы затруднить работу вражеских станций радиоперехвата: местонахождение конвоя было известно противнику с точностью до мили. Не было нужды запрещать и визуальную связь, поскольку «Стерлинг» все ещё пылал, освещая море на милю вокруг. Поэтому донесения все поступали и поступали – донесения, полные страха, уныния и тревоги. Но наиболее тревожная для Тэрнера весть была передана не сигнальным прожектором и не по радио.

После налета торпедоносцев прошла добрая четверть часа. «Улисс», шедший теперь курсом 350 градусов, то вставал на дыбы, то зарывался носом во встречные волны. Неожиданно дверца, ведущая на мостик, с треском распахнулась, и какой-то человек, тяжело дыша и спотыкаясь, подошел к компасной площадке. Тэрнер, к этому времени вернувшийся на мостик, внимательно взглянул на вошедшего, освещенного багровым заревом «Стерлинга», и узнал в нем трюмного машиниста. Лицо его было залито потом, превратившимся на морозе в корку льда. Несмотря на лютую стужу, он был без шапки и в одной лишь робе. Трюмный страшно дрожал – дрожал от возбуждения, а не от студеного ветра: он не обращал внимания на стужу.

– Что случилось, приятель? – схватив его за плечи, спросил озабоченно Тэрнер. Моряк, ещё не успевший перевести дух, не мог и слова, произнести.

– В чем дело? Выкладывайте же!

– Центральный пост, сэр! – Он дышал так часто. так мучительно, что говорил с трудом. – Там полно воды!

– В центральном посту? – недоверчиво переспросил Тэрнер. – Он затоплен? Когда это произошло?

– Точно не знаю, сэр. – Кочегар все ещё не мог отдышаться. – Мы услышали страшный взрыв, минут этак…

– Знаю, знаю! – нетерпеливо прервал его Тэрнер. – Торпедоносец сорвал переднюю трубу и взорвался в воде у левого борта корабля. Но это, старина, произошло,пятнадцать минут назад! Пятнадцать минут! Господи Боже, да за столько времени…

– Распределительный щит выведен из строя, сэр. – Трюмный, начавший ощущать холод, съежился, но, раздосадованный обстоятельностью и медлительностью старпома, выпрямился и, не соображая, что делает, ухватился за его куртку. Тревога в его голосе стала ещё заметнее. – Нет току, сэр. А люк заклинило. Людям никак оттуда не выбраться!

– Заклинило крышку люка? – Тэрнер озабоченно сощурил глаза. – Но в чем дело? – властно спросил он. – Перекос, что ли?

– Противовес оборвался, сэр. Упал на крышку. Только на дюйм и можно её приподнять. Дело в том, сэр…

– Капитан-лейтенант! – крикнул Тэрнер.

– Есть, сэр. – Кэррингтон стоял сзади. – Я все слышал… Почему вам её не открыть?

– Да это же люк в центральный пост! – в отчаянии воскликнул трюмный. – Черт знает какая тяжесть! Четверть тонны потянет, сэр. Вы его знаете, этот люк. Он под трапом возле поста управления рулем. Там только вдвоем можно работать. Никак не подступишься. Мы уже пробовали… Скорее, сэр. Ну пожалуйста.

– Минутку. – Кэррингтон был так невозмутим, что это бесило. – Кого же послать? Хартли? Он все ещё тушит пожар. Ивенса? Мак-Интоша? Убиты. – Он размышлял вслух. – Может, Беллами?

– В чем дело, каплей? – вырвалось у старпома. Взволнованность, нетерпение трюмного передались и ему. – Что вы как пономарь?..

– Крышка люка вместе с грузом весят тысячу фунтов, – проговорил Кэррингтон. – Для особой работы нужен особый человек.

– Петерсен, сэр! – трюмный мгновенно сообразил, в чем дело. – Нужно позвать Петерсена?

– Ну конечно же! – всплеснул руками Кэррингтон. – Ну, мы пошли, сэр. Что, ацетиленовый резак? Нет времени! Трюмный, прихватите ломы, кувалды… Не позвоните ли вы в машинное, сэр?

Но старпом уже снял телефонную трубку и держал её в руке.

На кормовой палубе пожар был почти ликвидирован.

Лишь кое-где сохранились очаги пожара – следствие сильного сквозняка, раздувавшего пламя. Переборки, трапы, рундуки в кормовых кубриках от страшной жары превратились в груды исковерканного металла. Пропитанный бензином настил верхней палубы толщиной почти в три дюйма точно слизнуло гигантской паяльной лампой. Обнажившиеся стальные листы, раскаленные докрасна, зловеще светились и шипели, когда на них падали хлопья снега.

Хартли и его люди, работавшие на верхней палубе и в нижних помещениях, то мерзли, то корчились от адского жара. Они работали как одержимые. Одному Богу известно, откуда брались силы у этих измученных, едва державшихся на ногах людей. Из башен, из служебного помещения корабельной полиции, из кубриков, из поста аварийного управления рулем – отовсюду они вытаскивали одного за другим моряков, застигнутых взрывом, когда в корабль врезался «кондор». Вытаскивали, бранясь, обливаясь слезами, и снова бросались в эту преисподнюю, несмотря на боль и опасность, раскидывая в стороны все ещё горящие, раскаленные обломки, хватаясь за них руками в обожженных, рваных рукавицах. Когда же рукавицы терялись, они оттаскивали эти обломки голыми руками.

Мертвецов укладывали в проходе вдоль правого борта, где их ждал старший матрос Дойл. Еще каких-нибудь полчаса назад Дойл катался по палубе возле камбуза, едва не крича от страшной боли: промокший до нитки возле своей зенитной установки, он закоченел, после чего начал отходить. Спустя пять минут он уже снова был около орудия, несгибаемый, крепкий что скала, и прямой наводкой всаживал в торпедоносцы один снаряд за другим. А теперь, все такой же неутомимый и спокойный, он работал на юте. Этот железный человек с обросшим бородой лицом, точно отлитым из железа, и львиной гривой, взвалив на плечи очередного убитого, подходил к борту и осторожно сбрасывал свою ношу через леерное ограждение. Сколько раз повторил он этот страшный путь, Дойл не знал; после двадцати ходок он потерял счет мертвецам. Конечно, он не имел права делать то, что делал: церемония погребения на флоте соблюдается строго. Но тут было не до церемоний. Старшина-парусник был убит, а никто, кроме него, не захотел бы да и не смог зашить в парусину эти изуродованные, обугленные груды плоти и привязать к ним груз. «Мертвецам теперь все равно», – бесстрастно думал Дойл. Кэррингтон и Хартли были того же мнения и не мешали ему.

Под ногами Николлса и старшего телеграфиста Брауна, до сих пор не снявших свои нелепые асбестовые костюмы, гудела дымящаяся палуба. Удары тяжелых кувалд, которыми оба размахивали, отбивая задрайки люка четвертого артиллерийского погреба, – гулко отдавались в соседних помещениях корабля. В дыму, полумраке из-за страшной спешки они то и дело промахивались, и тогда тяжелый молот вырывался из онемевших рук и летел в жадную тьму.

Может, ещё есть время, лихорадочно думал Николлс, может, ещё успеем. Главный клапан затопления закрыт пять минут назад. Есть ещё какая-то надежда, что двое моряков, запертых внутри, ещё держатся за трап, подняв головы над водой.

Оставалась одна, всего одна задрайка. Они попеременно ударяли по ней со всего размаху. Внезапно задрайка оторвалась у основания, и под страшным давлением сжатого воздуха крышка люка молниеносно распахнулась. Браун вскрикнул от дикой боли: тяжелая крышка с силой ударила его по правому бедру. Он рухнул на палубу и остался лежать, издавая мучительные стоны.

Даже не удостоив его взглядом, Николлс перегнулся через комингс люка и направил мощный луч фонаря внутрь погреба. Но не увидел там ничего – ничего, что хотел бы увидеть. Внизу была лишь вода – черная, вязкая, зловещая. Подернутая пленкой мазута, она мерно поднималась и опускалась бесшумно, без плеска, перекатываясь из одного конца в другой по мере того, как крейсер то взлетал вверх, то падал вниз, скользя по склону огромной волны.

– Эй, внизу! Есть там кто живой? – громко крикнул Николлс. Его голос – голос, он заметил словно бы со стороны, глухой, надтреснутый от волнения, – многократно усиленный эхом, с грохотом покатился по железной шахте. – Эй, внизу? – крикнул он опять. – Есть тут кто-нибудь? – Он напряг слух в мучительном ожидании, но в ответ не услышал ни малейшего, даже самого слабого шороха. – Мак-Куэйтер! – крикнул он в третий раз. – Уильямсон! Вы меня слышите? – Он снова стал вглядываться, прислушался снова, но внизу была лишь темнота да глухой шепот маслянистой воды, колыхавшейся из стороны в сторону. Он посмотрел на сноп света и был поражен тем, как быстро поглотила поверхность воды этот яркий луч. А там, под её поверхностью… Его бросило в озноб. Даже вода казалась мертвой – какой-то стоялой, мрачной и страшной. Внезапно рассердившись на себя, он тряхнул головой, отгоняя нелепые первобытные страхи. Расшалилось воображение, надо будет подлечиться. Отступив назад, он выпрямился. Бережно, осторожно затворил раскачивавшуюся взад-вперед крышку люка. Палуба загудела: раздался удар кувалды. Потом ещё один, и еще, и еще…

Додсон, командир механической части, шевельнулся и застонал. Он попытался открыть глаза, но веки были словно чугунные. И ему казалось, что вокруг него стояла стеной темнота – абсолютная, непроницаемая, почти осязаемая. Поражаясь своей беспомощности, он силился вспомнить, что же произошло, сколько времени он тут лежит. Шея – возле самого уха – страшно болела. Медленным, неуклюжим жестом он стащил с руки перчатку, осторожно пощупал. Ладонь была мокрой и липкой. Он с удивлением обнаружил, что волосы его пропитаны кровью. Ну, конечно, то была кровь, он ощущал, как она медленной, густой струёй течет по щеке.

И эта мощная вибрация, сопровождаемая каким-то неуловимым напряженным звуком, заставившим стиснуть зубы… Он слышал, почти осязал эту вибрацию – здесь, совсем рядом. Додсон протянул голую руку и инстинктивно отдернул её, прикоснувшись к какой-то гладкой вращающейся детали, которая, вдобавок, была чуть ли не раскалена докрасна.

Коридор гребного вала! Ну конечно же. Он находился в коридоре гребного вала. Когда выяснилось, что масляные магистрали обоих левых валов перебиты, он решил сам исправить неполадки, чтобы не останавливать машину. Он знал, что корабль подвергся налету. Сюда, в самую утробу корабля, не проникал никакой звук. Здесь не было слышно ни шума авиационных моторов, ни даже выстрелов собственных пушек, хотя он и ощутил сотрясение при залпах орудий главного калибра, снабженных гидравлическими амортизаторами, – это неприятное чувство ни с чем не спутаешь. Потом раздался взрыв торпеды или бомбы, упавшей возле самого крейсера. Слава Богу, что он в ту минуту сидел спиной к борту корабля. Случись иначе – он наверняка сыграл бы в новый ящик: его швырнуло бы на соединительную муфту вала и намотало бы на неё как чулок.

Вал! Господи Боже, вал! Он раскалился почти докрасна, а подшипники совсем сухие! Додсон начал судорожно шарить вокруг. Найдя аварийный фонарь, повернул его основание. Фонарь не горел. Стармех повернул его изо всей силы ещё раз. Потрогав, нащупал неровные края разбитой лампочки и стекла и отшвырнул ставший теперь бесполезным прибор в сторону. Достал из кармана фонарик, но выяснилось, что и он разбит вдребезги. Вконец отчаявшись, принялся искать масленку на ощупь. Она была опрокинута, рядом валялась патентованная пружинная крышка. Масленка оказалась пустой.

Масла ни единой капли. Одному Богу было известно, каков предел выносливости металла, подвергнутого страшным перегрузкам. Ему же самому это известно не было. Даже для самых опытных инженеров остается загадкой, где граница усталости металла. Но, как у всех людей, всю жизнь посвятивших машинам, у Додсона появилось как бы шестое чувство. И вот теперь это шестое чувство беспощадно терзало его. Масло! Нужно во что бы то ни стало достать масла! Однако он понимал, насколько он плох; голова кружилась, он ослаб от контузии и потери крови, а туннель был длинным, скользким и опасным. И, вдобавок ко всему, неосвещенным. Стоит оступиться, сделать неверный шаг и… Ведь рядом этот вал… Старший механик осторожно протянул руку, на какое-то мгновение прикоснулся к валу и, пронизанный внезапной болью, отдернул её. Прижав ладонь к щеке, он понял, что не трением содрало и обожгло кожу на кончиках пальцев. Выбора не оставалось. Собравшись с духом, он подтянул ноги под себя и поднялся, коснувшись свода туннеля.

И в то же мгновение он заметил свет – раскачивающуюся из стороны в сторону крохотную светлую точку, которая, казалось, находится где-то невероятно далеко – там, где сходятся стены туннеля, – хотя он знал, что свет этот всего в нескольких ярдах от него. Поморгав, Додсон опустил веки, потом снова открыл глаза. Свет медленно приближался. Уже слышно шарканье шагов. И стармех тотчас обмяк, голова сделалась словно невесомой. Он с облегчением опустился на пол, снова для безопасности упершись ногами в основание подшипника.

Человек с фонарем в руке остановился в паре футов от старшего механика. Повесив фонарь на кронштейн, осторожно опустился рядом с Додсоном. Свет фонаря упал на его темное лицо с лохматыми бровями и тяжелую челюсть. Додсон замер от изумления.

– Райли! Котельный машинист Райли! – Глаза его сузились. – Какого дьявола вы тут делаете?

– Два галлона масла принес, – ворчливым голосом произнес Райли. Сунув в руки стармеху термос, прибавил: – А тут кофей. Я валом займусь, а вы пока кофею похлебайте… Клянусь Христом-Спасителем! Да этот проклятый подшипник раскалился докрасна!

Додсон со стуком поставил термос на палубу.

– Вы что, оглохли? – спросил он резко. – Как вы здесь оказались? Кто вас послал? Ваш боевой пост во втором котельном отделении!

– Грайрсон меня прислал, вот кто, – грубо ответил Райли. Смуглое лицо его оставалось невозмутимым. – Дескать, машинистов не может выделить. Очень уж они незаменимые, мать их в душу… Не переборщил?

Густое, вязкое масло медленно стекало по перегретому подшипнику.

– Инженер-лейтенант Грайрсон! – чуть не со злостью проговорил Додсон. Тон, каким он сделал это замечание, был убийственно холоден. – Ко всему, это наглая ложь, Райли. Лейтенант Грайрсон и не думал вас сюда присылать. Скорее всего, вы сказали ему, что вас послал сюда кто-то другой?

– Пейте свой кофей, – резко проговорил Райли. – Вас в машинное вызывают.

Инженер-механик стиснул кулаки, но вовремя сдержался.

– Ах ты, нахал! – вырвалось у него. Но он тут же опомнился и ровным голосом произнес: – Утром явитесь к старшему офицеру за взысканием. Вы мне за это заплатите, Райли!

– Ничего не выйдет.

«Чтоб ему пусто было, – в ярости подумал Додсон. – Еще и ухмыляется, наглец…»

– Это почему же? – спросил он с угрозой.

– Потому что вы обо мне не станете докладывать. – Райли, похоже, испытывал несказанное удовольствие от беседы.

– Ах, вот оно что! – Додсон быстро оглянулся. Губы его сжались. Он осознал, как он беспомощен здесь, в этом темном тунмеле. Поняв вдруг, что должно сейчас произойти, он взглянул на крупную, зловеще ссутулившуюся фигуру Райли. «И ещё улыбается, – подумал Додсон. – Но никакая улыбка не скрасит это уродливое звериное лицо. Улыбка на морде тигра…» Страх, усталость, постоянное напряжение – все это творит с людьми ужасные вещи. Но их ли вина в том, во что они превращаются, а также в том, какими рождаются на свет?.. Если сейчас что-то случится, то прежде всего по вине его самого, Додсона. Стармех помрачнел, вспомнив, как Тэрнер назвал его самым последним олухом за то, что он не захотел отправить Райли за решетку.

– Ах, вот в чем дело? – повторил он негромко. Повернувшись лицом к кочегару, он крепко уперся ногами в блок подшипника. – Это тебе с рук не сойдет, Райли. Можешь схлопотать двадцать пять лет каторги. Попробуй только…

– Да черт побери! – раздраженно воскликнул Райли. – О чем вы толкуете, сэр? Пейте свой кофей поживей. Не слышали, вас в машинном ждут! – повторил он нетерпеливо.

Додсон как-то обмяк и стал неуверенно отвинчивать крышку термоса. У него вдруг появилось странное чувство: словно все происходит не наяву, а во сне, словно сам он зритель, посторонний наблюдатель, не имеющий никакого отношения к этой фантастической сцене. Голова все ещё страшно болела.

– Скажите, Райли, – сказал он негромко, – почему вы так уверены в том, что я не подам на вас рапорт?

– Да подать-то вы можете, – снова повеселел Райли, – только завтра меня самого в каюте у старпома не будет.

– То есть как так – не будет? – Это был полувызов, полувопрос.

– А так, – усмехнулся Райли. – Потому как старпома не будет, да и каюты тоже не будет. – Блаженно потягиваясь, кочегар сцепил на затылке пальцы рук. – Вообще ничего не будет.

Не столько слова, сколько интонация, с какой они были сказаны, заставила Додсона прислушаться. Он вдруг сразу понял, что, хотя Райли и улыбается, ему вовсе не до шуток. Додсон с любопытством взглянул на кочегара, но ничего не сказал.

– Только что по трансляции выступал старпом, – продолжал Райли. – «Тирпиц» вышел в море. В запасе у нас всего четыре часа.

Эта простая фраза, сказанная без всякой рисовки, желания произвести впечатление, исключала всякое сомнение. «Тирпиц» в море, «Тирпиц» в море, твердил Додсон мысленно. У них осталось четыре часа. Всего четыре часа… Инженер-механик даже поразился спокойствию, с каким он сам отнесся к этому известию.

– Ну, так как? – озабоченно спросил Райли. – Пойдете вы или нет? Кроме шуток, сэр. Вас вызывают… срочно!

– Врешь! – произнес Додсон. – А кофе зачем принес?

– Для себя. – Улыбка исчезла с лица Райли, оно стало хмурым и сосредоточенным. – Просто я решил, не худо бы вам хлебнуть горяченького. Видок-то у вас не ахти какой… А в машинном вас поставят на ноги.

– Вот туда-то ты сейчас и пойдешь, – ровным голосом произнес Додсон.

Райли и виду не подал, что это относится к нему.

– А ну, Райли, живо! – сухо проговорил Додсон. – Я вам приказываю!

– Да отгребитесь вы от меня! – раздраженно сказал кочегар. – Я остаюсь. Неужели для того, чтоб держать в руках вшивую масленку, обязательно иметь три золотые сопли на рукаве? – прибавил он презрительно.

– Пожалуй, не обязательно. – Тут корабль сильно качнуло, и Додсон, не удержавшись на ногах, ткнулся Райли в бок. – Извините, Райли. Похоже, начинает штормить. Значит, это финал.

– Что, что? – переспросил Райли.

– Финал. Конец то есть. Всякая дальнейшая борьба не приведет ни к чему… Послушайте, Райли, – проговорил он вполголоса, – что вас заставило прийти сюда?

– Я ж вам говорил, – сокрушенно вздохнул Райли. – Грайрсон. То бишь, лейтенант Грайрсон послал меня.

– Что вас заставило прийти сюда? – продолжал стармех, словно не слыша слов Райли.

– Это мое гребаное дело! – с яростью в голосе ответил Райли.

– Нет, что вас сюда привело?

– Да оставьте вы меня в покое, ради Бога! – закричал кочегар. Голос его гулким эхом отозвался под сводами туннеля. Неожиданно он в упор посмотрел на офицера и, кривя рот, проговорил: – Сами, что ли, не знаете, черт бы вас побрал?

– Прикончить меня хотели?

Райли пристально поглядел на стармеха, потом отвернулся, ссутулив плечи и низко опустив голову.

– Из всех ублюдков на корабле вы один вступились за меня, – пробормотал он. – Один из всех, кого я знал, – медленно, словно в раздумье, добавил он.

Хотя слово «ублюдок» в какой-то мере относилось и к нему, правда в положительном смысле, Додсону стало вдруг стыдно за свое предположение.

– Если бы не вы, – продолжал негромко Райли, – в первый раз меня посадили бы в карцер, а во второй – в тюрьму. Помните, сэр?

– Вы тогда вели себя довольно глупо, Райли, – признался Додсон.

– Зачем вы за меня вступились? – Верзила-кочегар, по всему видно, был взволнован. – Ведь все же знают, что я за фрукт…

– Так ли? Сомневаюсь… По-моему, на самом деле вы лучше, чем кажетесь.

– Бросьте мне мозги пачкать, – насмешливо фыр-кнул Райли. – Я-то знаю, кто я такой. Уж это точно. Я – самое последнее дерьмо. Все говорят, что я дерьмо! И правду говорят… – он подался вперед. – Знаете что? Я католик. Через четыре часа… – он оборвал фразу на полуслове. – Надо встать на колени, верно? – усмехнулся он. – Покаяться, а потом надо попросить… Как его?..

– Отпущения грехов?

– Вот-вот. Оно самое. Отпущения грехов. А вы знаете что? – раздельно произнес он. – Мне на него наплевать, на это отпущение.

– Возможно, вам оно и не нужно, – проговорил как бы про себя Додсон. – Последний раз говорю, ступайте в машинное отделение.

– Не пойду!

Старший механик вздохнул, поднял с пола термос.

– В таком случае, может быть, соизволите выпить со мной чашечку кофе?

Подняв глаза, Райли улыбнулся и, удачно подражая полковнику Каскинсу, герою популярной развлекательной программы, проговорил:

– А воопче-то кто-кто, а я возражать не стану.

Вэллери повернулся на бок, подогнув под себя ноги, и машинально потянулся за полотенцем. Истощенное, слабое тело старика ходило ходуном от надрывного оглушительного кашля, который отражался от бронированных стенок рубки. Господи, так плохо он ещё никогда себя не чувствовал. Но, странное дело, боли он не ощущал. Приступ кашля прекратился. Взглянув на пунцовое мокрое полотенце, Вэллери, собрав оставшиеся силы, с внезапным отвращением швырнул его в дальний угол рубки.

«Вы же на собственном хребте тащите эту проклятую посудину!» – невольно вспомнилась эта фраза, сказанная старым Сократом, и командир «Улисса» слабо улыбнулся. Но он сознавал, что никогда ещё не был так нужен на крейсере, как сейчас. Он знал: стоит чуть помедлить, и ему никогда больше не выйти из рубки.

Делая над собой адское усилие, Вэллери приподнялся с койки и сел, обливаясь потом. Затем с трудом перебросил ноги через ограждение. Едва подошвы его ног коснулись палубного настила, «Улисс» вздыбился. Покачнувшись, Вэллери ударился о кресло и беспомощно соскользнул на пол. Прошла целая вечность, прежде чем ценой страшного напряжения ему удалось снова подняться. Еще одно такое усилие, и ему конец.

Следующим препятствием была дверь – тяжелая стальная дверь. Как-то надо её открыть, но сделать это сам он был не в состоянии. Он положил ладони на ручку двери, та открылась сама собой, и Вэллери очутился на мостике, глотая морской ветер, который острым ножом сек глотку и разрушенные легкие. Он оглядел корабль с носа до кормы. Пожары утихали – и на «Стерлинге», и на юте «Улисса». Слава Богу, хоть это пронесло! Отворотив ломами дверь акустической рубки, двое матросов осветили её фонарем. Не в силах выдержать подобного зрелища, Вэллери отвернулся и, вытянув руки точно слепой, стал на ощупь искать дверцу рубки.

Увидев командира, Тэрнер бросился ему навстречу и осторожно посадил его в кресло.

– Зачем же вы пришли? – сказал он мягко. Потом внимательно поглядел на начальника. – Как себя чувствуете, сэр?

– Много лучше, благодарю вас, – ответил Вэллери. И с улыбкой прибавил: – Вы же знаете, старпом, у нас, контр-адмиралов, есть определенные обязанности. Я отнюдь не намерен зря получать свое княжеское жалованье.

– Всем отойти назад! – приказал Кэррингтон. – Зайти в рулевой пост или подняться на трап. Посмотрим, в чем тут дело.

Он наклонился и принялся разглядывать огромную стальную плиту. Прежде он даже не представлял, насколько тяжела и массивна крышка этого люка. Крышка приподнята всего лишь на какой-то дюйм. В щель засунут лом. Рядом сломанный блок. Противовес лежит возле комингса рулевого поста. «Слава Богу, хоть этот груз оттащили», – подумал Кэррингтон.

– Талями пробовали поднять? – отрывисто спросил он.

– Да, сэр, – ответил матрос, стоявший к нему ближе всех, показав на груду тросов, сваленную в углу. – Ничего не получается. Трап нагрузку выдерживает, но гак никак не подцепить – все время соскальзывает. – Матрос показал на крышку. – Одни задрайки согнуты – ведь их пришлось отгибать кувалдами, – а другие повернуты не так, как надо… Я же знаю свое дело, сэр.

– Я в этом не сомневаюсь, – рассеянно произнес Кэррингтон. – Ну-ка, помогите-ка мне.

Сделав глубокий вдох, он ухватился пальцами за край крышки. Матрос, стоявший у края люка (другой его край находился возле самой переборки), последовал его примеру. Оба напряглись так, что их спины и мышцы ног задрожали от натуги. Лицо Кэррингтона налилось кровью, в ушах застучало. Он выпрямился. Так они только надорвутся: эта проклятая крышка не сдвинулась ни на йоту. Немало, видно, пришлось положить труда, чтобы приоткрыть её. «Хоть люди и измучены, но ведь должны же они вдвоем приподнять край крышки», – подумал Кэррингтон. Выходит, заело шарниры. Но возможен и перекос палубы. Если же это так, размышлял первый офицер, то и с помощью талей ничего не сделать. Когда необходим рывок, от талей нет никакого проку: как их ни набей, слабина всегда остается.

Опустившись на колени, он прижал губы к щели.

– Эй, внизу! – крикнул он. – Вы меня слышите?

– Слышим, – послышался слабый, приглушенный голос. – Ради Бога, вызволите нас отсюда. Мы будто крысы в мышеловке.

– Это вы, Брайерли? Не беспокойтесь, мы вас вызволим. Много ли там у вас воды?

– Какая тут к черту вода? Одна нефть! Наверно, повреждена левая топливная цистерна. Кольцевой коридор, должно быть, тоже затоплен.

– Высок ли уровень воды?

– Помещение затоплено на три четверти! Стоим на генераторах, цепляемся за щиты. Один из ребят сорвался. Мы не смогли его удержать. – В голосе, хотя и приглушенном люком, явственно слышалась тревога, почти отчаяние. – Поторопитесь, умоляем вас!

– Вам говорят, вызволим! – резко, властно произнес Кэррингтон. Уверенности в том, что он сказал, у него самого не было, однако он и виду не подал, иначе среди тех, кто оказался в западне, быстро распространилась бы паника. – Снизу не можете нажать?

– На трапе только один человек может поместиться, – крикнул Брайерли. – Никакого упора нет.

Он неожиданно умолк, послышались ругательства.

– Что произошло? – отрывисто спросил Кэррингтон.

– Трудно держаться, – прокричал в ответ Брайерли. – Волны гуляют фута в два высотой. Одного смыло… Вот он, кажется, снова тут. Темно, как в преисподней.

Услышав стук тяжелых шагов, Кэррингтон поднял голову. По трапу спускался Петерсен. В такой тесноте белокурый норвежец показался гигантом. Кэррингтон посмотрел на него, разглядел необычайно развитые плечи, могучую грудную клетку, огромные руки, – одна была опущена вниз, в другой он небрежно, словно это были тростинки, держал три лома и кувалду. Увидев кочегара, его серьезные глаза, синевшие из-под льняных прядей, Кэррингтон вдруг ощутил какую-то странную уверенность.

– Нам люк не открыть, Петерсен, – сказал он просто. – Не сумеете ли вы?

– Попробую, сэр. – Положив свой инструмент, норвежец наклонился и схватил конец лома, торчащего из-под крышки люка. Потом быстро и легко выпрямился. Крышка чуть приподнялась, но лом, словно кусок проволоки, начал сгибаться и согнулся почти под прямым углом.

– По-моему, крышку заело, сэр. – Петерсен даже не запыхался. – Очевидно, что-то с шарнирами.

Обойдя крышку люка с другой стороны, он внимательно осмотрел шарнирное соединение и довольно хмыкнул. Три удара со всего маху, прямо по торцу соединения, и рукоятка молота сломалась. Петерсен отшвырнул прочь ставшую бесполезной кувалду и взял другой лом – гораздо тяжелее.

Этот лом тоже согнулся, но крышка приподнялась – уже на дюйм. Взяв две кувалды поменьше, которыми до этого отбивали задрайки, великан-норвежец принялся колотить по шарнирам. Наконец сломались и обе эти кувалды.

На этот раз, сложив вместе два лома, он подсунул их под угол крышки и нагнулся. Пять, десять секунд стоял он в такой позе, не двигаясь с места. Потом часто, глубоко задышал. Неожиданно задержал дыхание. По лицу его ручьями полил пот, все тело задрожало от адского напряжения. И вдруг – невероятное дело! – оба лома стали сгибаться.

Кэррингтон смотрел словно зачарованный. Он никогда ещё не видел ничего подобного; да наверняка и остальные. Он был в этом уверен. Он мог поклясться, что каждый из этих ломов выдерживает, самое малое, полтонны. Он не верил своим глазам, но это было так: по мере того как гигант выпрямлялся, ломы сгибались все больше и больше. И вдруг – настолько неожиданно, что все подскочили, – крышка разом открылась. Всего на целых пять-шесть дюймов. Петерсен отлетел в сторону, ударившись о переборку. Ломы, вырвавшись у него из рук, с плеском упали в воду.

Великан тигром кинулся к крышке люка. Ухватившись за край, он напряг могучие мышцы рук и плеч, наваливаясь изо всех сил на тяжелую стальную плиту. Три, четыре раза надавливал он на нее. На пятый раз массивная крышка с визгом распахнулась и с грохотом ударилась о стойку. Защелка, удерживавшая крышку вертикально, закрылась. Люк был открыт. Петерсен улыбался. Давно на лице Петерсена не видели улыбки. Он обливался потом, грудь часто-часто поднималась и опускалась, точно мехами накачивая воздух в натруженные легкие.

В отсеке слаботочных агрегатов вода всего на два фута не доходила до комингса люка. Порою, когда корабль падал в ложбину между крутых валов, в верхнее помещение через комингс вливалась темная маслянистая жидкость. Освобожденных из плена моряков быстро вытащили наверх. Они с ног до головы были выпачканы нефтью, глаза залеплены густой жижей. Казалось, они только что вышли из преисподней. Вконец измученные переживаниями, бедняги были на грани полного коллапса. Даже инстинкт самосохранения не смог заставить их найти в себе силы двигаться. А трое других моряков, вцепившихся в скоб-трап, застряли в шахте, не в состоянии сделать ни шагу больше. Они наверняка сорвались бы в черную бездну, если бы не Петерсен, – тот нагнулся и словно малых детей вытащил их из шахты люка.

– Немедленно отправить их в лазарет! – распорядился Кэррингтон, наблюдая за тем, как мокрым насквозь, дрожащим от холода людям помогали подниматься. Потом с улыбкой повернулся к Петерсену: – Мы поблагодарим вас потом, Петерсен. Дело ещё не закончено. Теперь этот люк надо наглухо задраить.

– Дело трудное, сэр, – мрачно произнес Петерсен.

– Трудное или нет, а сделать его нужно, – оборвал котельного машиниста Кэррингтон. Вода все чаще и чаще выплескивалась через комингс люка, заливая основание рулевого поста. – Запасной рулевой пост выведен из строя. Если рулевую машину зальет, всем нам конец.

Петерсен ничего не сказал. Приподняв защелку, он навалился на упорно сопротивлявшуюся крышку люка и на фут опустил её. Потом, упершись плечом в трап, встал на тяжелую плиту и судорожным движением выпрямился. Взвизгнув, крышка опустилась примерно на сорок пять градусов. Норвежец передохнул, изогнул спину точно лук, ухватившись руками за трап, и начал что есть силы колотить ногами по краю крышки. До комингса люка оставалось дюймов пятнадцать.

– Нужны тяжелые кувалды, сэр, – озабоченно проговорил Петерсен.

– Некогда! – покачал головой Кэррингтон. – Еще две минуты, и давление воды не позволит закрыть крышку люка. Вот ещё дьявольщина-то! – воскликнул он сокрушенно. – Если бы крышка закрывалась снизу! Тогда даже я сумел бы прижать её к комингсу.

Петерсен ничего не сказал и на этот раз. Присев на корточки у края люка, он заглянул в темноту.

– Я кое-что придумал, сэр, – проговорил он торопливо. – Что если вы вдвоем встанете на крышку и упретесь в трап руками? Да, да, вот так, сэр. Повернитесь ко мне спиной, тогда упор будет сильнее.

Положив ладони на железную ступеньку трапа, капитан-лейтенант что есть мочи напрягся. Внезапно послышался всплеск, за ним металлический стук. Мгновенно обернувшись, Кэррингтон успел заметить лишь сжимавшую лом огромную руку, которая тотчас исчезла под крышкой люка. Петерсена и след простыл. Подобно многим крупным, сильным людям, он был быстр и ловок, как кошка, и спрыгнул в люк, не издав и звука.

– Петерсен! – Кэррингтон опустился на колени возле шахты. – Не валяй дурака, черт тебя возьми! Вылезай, идиот несчастный! Ты что, утонуть захотел?

Ответа не было. Воцарилась полная тишина, которая казалась ещё невыносимее из-за чуть слышного плеска воды. Неожиданно раздался стук металла, потом пронзительный скрип, и люк опустился дюймов на шесть. Не успел Кэррингтон сообразить, в чем дело, как тяжелая плита опустилась ещё ниже. Охваченный отчаянием, первый офицер схватил лом и подсунул его под крышку люка. Спустя долю секунды крышка с грохотом ударилась о него. Приложив рот к щели, Кэррингтон крикнул:

– О Господи! Петерсен! Ты в своем уме? Открой, открой сейчас же! Слышишь?

– Не могу… – Кочегар умолк на полуслове: волна накрыла его с головой. – …И не хочу. Вы же сами сказали… некогда… другого выхода не было.

– Но я совсем не это имел в виду…

– Я знаю. Это не важно… так будет лучше. – Слова норвежца почти невозможно было разобрать. – Передайте командиру, что Петерсен очень сожалеет… Я хотел было сказать ему вчера сам…

– Сожалеешь? О чем ты ещё там сожалеешь? – Кэррингтон в отчаянном усилии навалился на железный лом, но тяжелая крышка даже не дрогнула.

– Тот морской пехотинец… в Скапа-Флоу… Я не хотел его убивать, я ни за что не посмел бы убить человека… Но он вывел меня из себя, – просто сказал великан-норвежец. – Он убил моего товарища.

На секунду Кэррингтон ослабил пальцы, сжимавшие лом. Петерсен! Ну конечно, кто же кроме него мог свернуть шею тому солдату! Петерсен – рослый, веселый скандинав, которого вдруг словно подменили, и он превратился в мрачного гиганта. Не зная ни покоя, ни сна, денно и нощно, как неприкаянный, бродил он по палубам, кубрикам, переходам корабля. Озаренный изнутри, Кэррингтон внезапно понял, что творится в исстрадавшейся душе этого простого, доброго парня.

– Послушай же, Петерсен! – заклинал он. – Мне совершенно наплевать на то, что когда-то произошло. Никто об этом не узнает. Обещаю. Прошу тебя, Петерсен. Будь умницей…

– Так будет лучше… – Приглушенный голос звучал необычно умиротворенно. – Убить человека грех… Нельзя после этого жить… Я это понял… Прошу вас… Это очень важно. Передайте моему командиру. Петерсен сожалеет и стыдится… Я делаю это ради моего командира.

Лом из рук Кэррингтоиа внезапно вышибло. Крышка люка захлопнулась. В помещении рулевого поста эхом отдавались глухие металлические удары. Это продолжалось с минуту. Потом стук оборвался. Слышен был лишь плеск воды возле рулевого поста да скрип штурвала: удерживая крейсер на румбе, рулевой перекладывал руль.

Заглушая низкий рев втяжных вентиляторов, вой многих десятков электромоторов и шум волн, бьющих о борт крейсера, струился чистый, мелодичный голос. Даже холодная бесстрастность динамиков не могла исказить этот прекрасный девичий голос… Так бывало не раз. Когда не было необходимости соблюдать полнейшую тишину, то, чтобы скрасить монотонность бесконечно долгих часов ночи, по распоряжению командира корабля по трансляционной сети передавали граммофонные записи.

Почти неизменно репертуар был сугубо классическим, или, как зачастую говорят чванливые, высокомерные люди, был составлен из популярных классических произведений. Бах, Бетховен, Чайковский, Легар, Верди, Делиус… «Концерт ? 1 си-бемоль минор», «Ария для струны соль», «Луна над рекой Альстер», «Clair de Lune», «Вальс конькобежцев» – все это никогда не прискучивало экипажу крейсера. Нетрудно вообразить, что скажут на это снобы, которые судят о музыкальном вкусе матросов по расхожим среди обывателей представлениям о низменности привычек и нравов моряков. «Смехотворно! Нелепо!» Людям этим неведомо, какая благоговейная, словно в храме, тишина царила в переполненном до отказа ангаре гигантского авианосца на рейде Скапа-Флоу, когда, прикасаясь к струнам скрипки, пел магический смычок Иегуди Менухина. В благодатное, волшебное царство музыки скрипач уносил тысячи матросов, заставляя их забыть о суровой военной действительности, об испытаниях, доставшихся на их долю во время недавнего дозора или боевого похода.

На этот раз пела девушка. То была Дина Дурбин. Она исполняла песню «Под родным небосводом», хватавшую за душу тоской по далекой отчизне. В нижних помещениях и на верхней палубе, склонясь над могучими механизмами или съежившись подле орудий, слушали моряки этот прелестный голос, летевший над кораблем, окутанным мраком и снегом. Вспоминая свой дом, они думали о своей тяжкой доле и о том, что скоро наступит утро, которое им не суждено встретить. Неожиданно песня оборвалась.

– Внимание! Внимание! – загрохотали динамики. – Говорит… говорит старший офицер корабля. – Низкий голос Тэрнера звучал угрюмо. Услышав его, все насторожились. – У меня недобрые вести, – Тэрнер говорил медленно, спокойно. – С прискорбием сообщаю… – Он умолк, потом заговорил вновь – на этот раз ещё медленнее: – Пять минут назад скончался ваш командир Ричард Вэллери. – На мгновение динамик замолчал, потом ожил вновь. – Он умер на командном мостике, в своем адмиральском кресле. Он знал, что умирает. Думаю, он совсем не мучился… Он настоял… Настоял на том, чтобы от его имени я поблагодарил вас за верную службу. «Передайте морякам, – таковы были его последние слова, которые я запомнил. – Передайте им, – сказал он, – что без них я был бы как без рук, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля». Потом добавил: «Пусть они простят меня. После всего, что они для меня сделали… Словом, передайте, что я страшно огорчен тем, что оставляю их в беде». Вот все, что он сказал. «Передайте им, что я огорчен». И умер.