"Путешествие на "Кон-Тики"" - читать интересную книгу автора (Хейердал Тур)

ГЛАВА ПЯТАЯ НА ПОЛПУТИ

Шли недели. Мы не встретили ни одного корабля, не встретили ничего такого, что напоминало бы о существовании в мире других людей, помимо нас. Весь океан принадлежал нам, горизонт был свободен во все четыре стороны, небо - удивительно спокойно и ясно.

Казалось, что воздух, напоенный свежим запахом соли, и вся окружавшая нас чистая голубизна проникали в тело и душу и очищали их. Великие вопросы, казавшиеся нам на берегу сложными, здесь, на плоту, представлялись смешными и надуманными. Реальной действительностью были лишь силы природы. Но им не было дела до маленького плота. Возможно, что они просто-напросто считали плот частью природы - ведь он не нарушал гармонии океана, а, наоборот, приспосабливался подобно рыбам и птицам к волнам и течениям. Силы природы были не врагами, все время готовыми яростно наброситься на нас, а надежными друзьями, непоколебимо и твердо помогавшими нам продвигаться вперед. Ветер и волны подгоняли и толкали нас, а морские течения несли прямо к цели.

Если в один из самых обычных дней нас встретило бы какое-нибудь судно, то его команда увидела бы, как мы, подгоняемые пассатом, весело покачиваемся на длинных, катящихся грядами волнах, покрытых белыми барашками.

На корме она увидела бы полуголого, загорелого, бородатого человека; он либо яростно боролся с длинным кормовым веслом, натягивая ослабевшие канаты, либо, если погода была тихой, сидел и дремал под горячими лучами солнца на перевернутом вверх дном ящике, лениво поддерживая весло пальцами ног.

Если Бенгт был не у кормового весла, то он лежал на животе в дверях хижины с одним из своих семидесяти трех трудов по вопросам социологии. Кроме того, Бенгт заведовал у нас хозяйством и отвечал за наши дневные рационы. Германа в любое время суток можно . было найти где угодно: на верхушке мачты с метеорологическими инструментами, в водолазных очках под плотом, куда он забирался для осмотра килевых досок, или в шедшей за нами на буксире резиновой лодке, где он занимался воздушными шарами и мудреными измерительными приборами. Он возглавлял техническую службу и отвечал за метеорологические и гидрографические наблюдения.

Кнут и Турстейн были все время заняты своими промокшими сухими батареями, паяльниками и различными радиосхемами. Понадобились весь их опыт и сноровка, полученные во время войны, для того чтобы маленькая радиостанция, расположенная в углу хижины, всего лишь на высоте одного фута от поверхности воды, невзирая на брызги и сырость, работала бесперебойно. Каждую ночь они поочередно посылали в эфир сообщения и сводки погоды, которые принимали энтузиасты-радиолюбители и пересылали дальше, в метеорологический институт в Вашингтоне и другие организации. Эрик чаще всего сидел и чинил паруса. Сплесневал[22] канаты или же вырезал из дерева и делал наброски бородатых мужчин и курьезных рыб.

Ежедневно в полдень он доставал секстант и забирался на ящик, чтобы посмотреть на солнце и подсчитать, насколько мы продвинулись вперед за истекшие сутки. У меня самого дел было по горло - ведение вахтенного журнала, составление отчетов, сбор планктона, ловля рыб и фотографирование. У каждого была своя работа, и никто не вмешивался в дела другого. Все скучные работы -- управление плотом, варку пищи - мы поделили поровну. На каждого приходилось по два часа дневной и по два часа ночной вахты у кормового весла. Выполнение обязанностей кока зависело от общего расписания дежурств. На плоту у нас почти не было никаких правил и законов, за исключением лишь того, что ночной вахтенный обязательно обвязывался бечевой, спасательный круг имел свое определенное место, мы никогда не ели в хижине и незаменимое "укромное местечко" находилось в конце кормы. В случае, если на борту нужно было принять важное решение, мы, подобно индейцам, созывали "пау-вау" и тщательно обсуждали вопрос, прежде чем прийти к какому-нибудь выводу.

Обычно день на "Кон-Тики" начинался с того. что последний ночной вахтенный энергичным встряхиванием возвращал кока к жизни, и тот, еще сонный, выползал на мокрую от росы, освещенную утренним солнцем палубу и начинал собирать летучих рыб. Мы пренебрегали рецептами полинезийцев и перуанцев и не ели рыбу сырой, а жарили ее на небольшом примусе, стоявшем в ящике, крепко привязанном к палубе прямо при выходе из хижины. Этот ящик был нашим камбузом. Он был хорошо защищен от юго-восточного пассата, который дул обычно с кормы. Случалось, что ветер и море слишком уж жонглировали пламенем примуса, и тогда огонь начинал лизать ящик; а однажды, когда кок вдруг заснул, огонь охватил весь ящик и бамбуковую стену хижины. Пожар был потушен, как только мы почувствовали запах дыма в хижине, и уж чего-чего, а воды на "Кон-Тики" было сколько угодно.

Редко случалось, чтобы запах жареной рыбы будил храпящих в бамбуковой хижине людей; и коку постоянно приходилось тыкать в них вилкой или тянуть "Завтрак готов" таким противным голосом, что никто долго не выдерживал. Если вблизи плота не было видно плавников акулы, то день начинался с того, что каждый из нас быстро окунался в океан, после чего следовал завтрак под открытым небом на краю плота.

Питание на плоту было у нас превосходным и отличалось большим разнообразием: у нас была современная кухня XX века и отдельная кухня V века во вкусе Кон-Тики. Подопытными кроликами были Бенгт и Турстейн: их рацион ограничивался содержимым небольших картонок со специальными продуктами, которые мы хранили между бревнами и бамбуковой палубой. Рыбу и другие продукты моря они не очень долюбливали. Мы регулярно разбирали бамбуковую палубу и доставали свежий запас картонок, которые были надежно привязаны перед хижиной. Густой слой асфальта, покрывавший картонки, оказался великолепной защитой, тогда как в лежавшие рядом с ними герметически закрытые консервные банки быстро проникала морская вода и портила их содержимое.

Надо сказать, что Кон-Тики во время своего путешествия, конечно, не имел ни асфальта, ни герметически закрытых банок с консервами, но все же он не испытывал затруднений с продовольствием. И в те времена пища состояла из того, что было взято с собой в дорогу и что добыто в пути. Можно предполагать, что у Кон-Тики, когда он отплыл из Перу после поражения при озере Титикака, были две возможности. Будучи признанным представителем солнца у народа, поклонявшегося солнцу, он мог выйти в море и поплыть за солнцем, в надежде найти новую, более миролюбивую страну. Но он мог также отправиться на плотах на север, вдоль берега Южной Америки, чтобы высадиться там и основать подальше от врагов новое государство. В своем стремлении избежать опасных прибрежных скал и столкновений с враждебными племенами он должен был, как и мы, неизбежно стать легкой добычей юго-восточных пассатов и течения Гумбольдта, и силы природы неумолимо должны были погнать его плоты на запад тем же полукружным путем, по которому шли и мы.

Но какие бы планы ни были у поклонников солнца, покидая свою родину, они, во всяком случае, позаботились, чтобы на плоту было достаточно продовольствия для путешествия. Сушеное мясо, рыба, сладкий картофель составляли основу их первобытного стола. Известно также, что когда древние мореплаватели пускались в плавание вдоль пустынных берегов Перу, у них были на плотах достаточные запасы воды. Вместо глиняных кувшинов они употребляли громадные высушенные тыквы, легко выдерживавшие толчки и удары, или еще более удобные при плавании на плотах толстые стволы гигантского бамбука. Они пробивали в них перегородки, воду вливали через маленькое отверстие на одном конце, которое потом плотно затыкали пробкой или замазывали смолой. Тридцать-сорок таких толстых бамбуковых стволов крепко привязывались вдоль плота под палубой, где они лежали в тени и постоянно омывались морской водой, температура которой в экваториальных течениях достигает 26-27 градусов Цельсия. Такой запас воды почти вдвое превышал наш, и его можно было легко увеличить за счет нескольких добавочных бамбуковых стволов, подвязав их под дно плота: они не занимали места.

Месяца через два мы заметили, что питьевая вода начала тухнуть и стала невкусной. Но к тому времени мы уже прошли первую половину пути. Бедные дождями районы остались позади, и мы давно были в полосе, где сильные ливни снабжали нас в достаточном количестве питьевой водой. На каждого человека приходилось по одному с четвертью литра воды в день, и мы не всегда выпивали эту норму.

Но если даже наши предшественники отправлялись в путь без достаточных запасов, они прекрасно могли обходиться без них, уносимые течением, изобиловавшим рыбой. В течение всего нашего путешествия не было ни одного дня, когда вокруг плота не кишела рыба, которую легко можно было поймать. И едва ли были дни. когда летучие рыбы сами не залетали бы на плот. Иногда случалось, что даже большие, восхитительно вкусные бонито попадали вместе с волной на корму плота и оставались на ней, а вода уходила между бревнами, как сквозь сито. Умереть с голоду было невозможно.

Древним индейцам было также хорошо известно свойство свежей рыбы выделять жидкость, утоляющую жажду. Это открытие сделали во время войны и многие наши современники, потерпевшие кораблекрушение. Эту жидкость можно получить, отжав завернутые в ткань куски рыбы; если же рыба достаточно велика, то надо вырезать у нее сбоку кусок мяса; место выреза быстро заполняется жидкостью, выделяемой лимфатическими железами. Конечно, это питье не очень вкусно, особенно если имеется что-нибудь получше, но процент соли в нем, во всяком случае, так мал. что жажда легко утоляется.

Мы заметили, что потребность в воде уменьшается, если регулярно купаться, а затем мокрыми лежать в прохладной хижине. В случае, если вокруг плота величественно патрулировали акулы и мешали нам выкупаться, мы ложились на корме на бревна и крепко вцеплялись в трос руками и пальцами ног. Тихий океан через каждые несколько секунд выливал на нас сразу по несколько ванн кристально чистой воды.

Испытывая во время жары муки жажды, мы обычно полагаем, что организм требует воды, и это часто приводит к чрезмерному ее потреблению без малейшего облегчения. В тропиках в знойные дни можно вливать в себя столько воды, что она польется через рот обратно, но вы по-прежнему будете испытывать жажду. Организму нужна не вода, а, как это ни странно, соль. В наш специальный рацион на борту входили также таблетки из соли, которые мы усердно принимали в очень жаркие дни. Ведь когда человек потеет, его тело теряет много соли. Нам пришлось испытать несколько таких знойных дней, когда ветер стихал и солнце жгло немилосердно. Мы беспрерывно вливали в себя воду, в животе начинало булькать, но хотелось пить еще и еще. В такие дни мы добавляли в нашу свежую питьевую воду от 20 до 40 процентов горькой морской воды и, к своему удивлению, чувствовали, что эта солоноватая вода хорошо утоляет жажду. Долгое время мы ощущали во рту вкус морской воды, но никогда не чувствовали себя плохо, и, кроме того, наши запасы воды иссякали не так быстро.

Однажды утром во время завтрака нас неожиданно захлестнула волна, и брызги морской воды попали в овсяный суп, научив, и притом совершенно бесплатно, что овес почти совсем уничтожает тошнотворный привкус морской воды.

Старики в Полинезии сохранили много замечательных преданий. В них рассказывается, что у их предков во время путешествий через океан были с собой листья какого-то растения, которые они жевали и таким образом утоляли жажду. Листья эти имели еще одно замечательное свойство: в крайнем случае можно было пожевать их и затем пить морскую воду, не чувствуя тошноты. На островах Южных морей не было таких растений, они росли, невидимому, на родине предков полинезийцев- Полинезийские историки с такой настойчивостью говорили об этом, что современные ученые решили проверить эти утверждения и обнаружили, что единственным известным растением, обладающим такими свойствами, являлась лишь кока. которая растет только в Перу. И, как видно из раскопок могил в древнем Перу, инки и их исчезнувшие предшественники широко пользовались листьями коки, содержащими кокаин. Во время утомительных путешествий в горах или в море они брали с собой листья коки, которые они беспрерывно жевали, чтобы преодолеть усталость и жажду. Действительно, пожевав листья коки. можно через некоторое время пить морскую воду без каких бы то ни было неприятных для себя последствий.

У нас на борту "Кон-Тики" не было листьев коки, но в больших плетеных корзинах на фордеке находились растения, которые играли немаловажную роль на островах Южных морей. Корзины были крепко принайтованы и защищены от ветра стеной хижины, и через некоторое время сквозь их плетеные стенки стали прорастать все выше и выше желтые ростки и зеленые листья. У нас на плоту появился небольшой тропический садик. Европейцы, впервые прибывшие на острова Южных морей, увидели большие плантации батата на островах Пасхи, Гавайских островах и Новой Зеландии. Батат возделывался и на других островах, но только в пределах Полинезии. В мире, который был дальше на запад, этот овощ был совершенно неизвестен. Батат был одной из важнейших культур на уединенных островах, где население в основном питалось рыбой. И во многих полинезийских преданиях рассказывается об этом растении и сообщается, что батат привез с собой не кто иной, как сам Тики. когда он вместе с женой Пани добрался до этих островов с далекой родины своих предков, где сладкий картофель был одним из основных видов пищи. В новозеландских легендах говорится, что батат был привезен не на каноэ, а на судах, сделанных из "нескольких стволов деревьев, связанных канатами".

Как известно. Южная Америка была единственным местом, где картофель разводился еще до появления европейцев. И сладкий картофель, который Тики привез с собой на острова, называющийся по-латыни Ipomoea batatas, ничем не отличается от батата, культивируемого с древних времен индейцами. Сушеный батат был главной пищей во время путешествий как полинезийских мореходов, так и индейцев древнего Перу. На островах Южных морей батат требует тщательного ухода человека, он не переносит морской воды, и потому тщетно пытаться объяснить его распространение на этих далеко лежащих друг от друга островах тем, что его принесли сюда морские течения из Перу. отстоящего на 8 тысяч километров. Подобные домыслы кажутся особенно несерьезными, если вспомнить, что на всех разбросанных островах Южных морей сладкий картофель называется "кумара"; а "кумара" - это как раз то слово, которое когда-то бытовало в Перу у древних индейцев. Так название вместе с растением переплыло океан.

Другим очень важным для Полинезии культурным растением, имевшимся на борту "Кон-Тики", была бутылочная тыква, Lagenaria vulgaris. Полинезийцы не только употребляли ее в пищу, но и высушивали над огнем и применяли в таком виде для хранения воды. Тыква - чисто огородная культура, и морские течения не могли занести ее на острова Южных морей, но она была распространена как среди полинезийцев, так и среди коренного населения Перу. Тыквенные сосуды для воды были найдены в древних могилах при раскопках на побережье Перу. Индейцы-рыболовы пользовались ими за много столетий до того, как первые люди пришли на острова Тихого океана. Полинезийцы называют бутылочную тыкву "кими". Это слово имеется в языках индейцев Центральной Америки, где надо искать корни древней культуры Перу.

Помимо всяких случайно набранных фруктов, которые мы поспешили съесть в первые недели, чтобы они не испортились, мы везли с собой еще один плод, который наряду с бататом сыграл огромную роль в истории Тихого океана. У нас было с собой двести кокосовых орехов, которые давали нам и освежающее питье и работу зубам. Орехи начали скоро прорастать, и когда прошло примерно десять недель, как мы путешествовали по океану, у нас на плоту было с полдюжины маленьких пальм высотой в один фут, давших толстые зеленые листья. До Колумба кокосовые пальмы росли на Панамском перешейке и в Южной Америке. Летописец Овиедо пишет, что во времена появления первых испанцев большие рощи кокосовых пальм были разбросаны по всему тихоокеанскому побережью Перу. Эти пальмы росли также и на островах Тихого океана. Ботаникам до сих пор не удалось точно установить, каким образом они перешли через Тихий океан. Но одно, во всяком случае, бесспорно: кокосовый орех с его толстой скорлупой не может без помощи человека преодолеть просторы океана. Орехи в корзинах были в течение всего нашего путешествия в Полинезию съедобны, а также пригодны для посадки. Но около половины орехов мы уложили вместе с нашими особыми запасами провианта под палубу; они омывались соленой водой и стали портиться один за другим. Совершенно ясно, что ни один кокосовый орех не может плыть по океану быстрее, чем подгоняемый ветром бальзовый плот. К тому же морская вода просачивается внутрь ореха через глазки, и орех портится. Создавалось такое впечатление, что по всему океану расставлены санитарные кордоны, которые внимательно следили за тем, чтобы ничто съедобное не прорвалось вплавь из одной части света в другую.

В тихие дни мы шли иногда мимо качавшегося на волнах далеко в море белого птичьего пера. Буревестников и других морских птиц, которые могут спать на волнах, мы встречали за много тысяч морских миль от суши. Мы вылавливали перышко и внимательно его осматривали; и тогда оказывалось, что на нем уютно устроились два-три бесплатных пассажира, которые непринужденно плыли по ветру. Но когда мимо проходил такой Голиаф, как "Кон-Тики", они моментально учитывали, что идет большое и быстроходное судно, и с потрясающей быстротой устремлялись бочком по поверхности воды к плоту и взбирались на борт, предоставив перу продолжать свой путь в одиночестве. Скоро на борту "Кон-Тики" кишмя кишели бесплатные пассажиры. Это были маленькие океанские крабы. Величиной с ноготь, иногда немного больше, они вносили в меню голиафов на плоту приятное разнообразие, если только удавалось их поймать. Маленькие крабы как раз и выполняли роль санитарных кордонов на море и никогда не упускали случая полакомиться. Стоило коку проворонить застрявшую между бревнами летучую рыбу, и на завтра, будьте уверены, на ней окажутся восемь крабов, поедающих ее, орудуя своими клешнями. Нас они боялись. Как только мы появлялись, они улепетывали и прятались кто куда мог. Но на корме, в маленькой щелочке около чурбана, жил совсем ручной краб, которого мы назвали Юханнес. Наравне со всеобщим любимцем попугаем Юханнес был также принят в члены нашего экипажа. Вахтенный рулевой, сидевший под палящими лучами солнца спиной к хижине, чувствовал бы себя поистине одиноко среди огромного голубого океана, если бы Юханнес не составлял ему компанию. Остальные крабы сновали кругом с молниеносной быстротой и тащили все что ни попало, словно тараканы на обыкновенных пароходах. А Юханнес, выпучив глаза, широкий и круглый, спокойно сидел в отверстии своей норки и ждал смены вахты. Каждый новый вахтенный всегда приносил ему кусочек печенья или рыбы, и стоило только наклониться над отверстием, как краб выходил навстречу и протягивал лапки. Он брал лакомство клешнями прямо из рук и удирал обратно к норке. Он садился около отверстия и принимался за еду, точь-в-точь как мальчишка, который набивает себе рот, забыв снять варежки.

Крабы, как мухи, облепляли потрескавшиеся орехи и выступивший из них забродивший сок или ловили планктон, который волны намывали на плот. Оказалось, что планктон - мельчайшие морские организмы - годен в пищу даже таким голиафам, как мы. Нужно было только научиться излавливать его столько, чтобы сделать хороший глоток.

В едва различимом глазом планктоне содержится большое количество питательных веществ. Ведь в море нет ни одного живого существа, которое не было бы обязано планктону своим существованием. Морские птицы и рыбы не едят планктона, но они живут рыбами и другими животными, которые питаются планктоном. Планктон, как известно, является общим названием для тысяч видов различных видимых и невидимых мелких организмов, плавающих у самой поверхности моря. Некоторые из этих организмов принадлежат к растительному миру (фитопланктон), другие же являются икринками рыб и мельчайшими животными (зоопланктон). Животный планктон живет за счет растительного, который, в свою очередь, питается аммиаком, нитритами и нитратами, образующимися в результате разложения погибшего животного планктона. Существуя за счет друг друга, они одновременно являются пищей для всего живого в воде и над водой. И если размеры входящих в состав планктона организмов невелики, то количество их не поддается учету. В одном стакане воды, содержащей планктон, число микроорганизмов превышает несколько тысяч. Неоднократно люди погибали в море голодной смертью, потому что они не могли добыть ни одной рыбы ни сетью, ни на крючок, ни гарпуном. И никому из них и в голову не приходило, что они фактически плывут в жидкой, только не сваренной рыбной ухе. Если бы у них, помимо крючков и сетей, было бы какое-нибудь приспособление, при помощи которого они могли процедить эту уху, то у них было бы питательное блюдо - планктон. Возможно, что когда-нибудь в будущем человек додумается, как собирать в море планктон, как когда-то, в отдаленные времена, он научился собирать зерна. Одним зернышком сыт не будешь, но в большом количестве это уже пища.

Один специалист по биологии моря снабдил нас специальной сеткой для ловли особо интересовавших нас живых существ. Она была шелковой и имела около 3 тысяч ячеек на один квадратный дюйм. Этот сачок, на железном кольце диаметром в 1,5 фута. тащился за плотом. Как при любой рыбной ловле. улов планктона менялся в зависимости от времени и места. Он становился менее удачным, по мере того как мы уходили дальше на запад и море становилось теплее. Богатые уловы доставались ночью. Это, видимо, зависело от того, что при солнечном свете многие морские твари уходят глубже под воду.

Когда на плоту нечем было заняться, то ради развлечения мы совали свой нос в сеть с планктоном. Не ради аромата, конечно, - запах планктона был просто ужасный, - и тем более не ради возбуждающего аппетит вида - в сетке было на редкость отвратительное месиво, - просто для нас было забавой раскладывать содержимое сети с планктоном на доске и рассматривать каждый из микроорганизмов в отдельности. Перед нами раскрывалось невероятное разнообразие фантастических форм и красок.

Большей частью это были крошечные, напоминающие креветок, ракообразные или икринки рыб, но среди них попадались мальки различных рыб и моллюски, необычайно миниатюрные крабы всех цветов радуги, медузы и бесконечное множество каких-то маленьких существ, которые, казалось, явились прямо из сказки. Одни были похожи на бархатные трепещущие призраки, вырезанные из целлофана, другие походили на крохотных красноклювых птиц с панцирем вместо перьев. Безудержную творческую расточительность проявила природа, создавая планктон. Ни один художник-сюрреалист не смог бы выдумать более фантастические существа, чем те, которые мы встречали в мире планктона.

После того как холодное течение Гумбольдта повернуло на запад южнее экватора, мы начали вынимать из сети через каждые несколько часов по два килограмма планктона. Он лежал в ней спрессованный и напоминал слоеный пирог, в котором были коричневый, красный, серый или зеленый слои, соответственно тем полям планктона, через которые мы проходили. Ночью, когда кругом все фосфоресцировало, казалось, что мы вытягиваем на борт мешок со сверкающими драгоценными камнями. Но как только это сокровище оказывалось на борту, оно превращалось в миллионы мельчайших живых искрящихся креветок и сверкающих мальков, светившихся в темноте, как груда раскаленных угольков. Мы выливали их в ведро, и чудилось, что из сетки льется волшебная каша из сверкающих светлячков. Но насколько был красив наш улов на расстоянии, настолько отвратительно пахнул он вблизи. Если кто-нибудь набирался смелости и отправлял ложку этой сверкающей массы себе в рот, он убеждался, что насколько ужасен был этот запах, настолько замечателен был вкус. Планктон напоминал паштет из креветок, омаров и крабов, если смесь состояла преимущественно из мельчайших креветок; если же она в основном состояла из мельчайших икринок, то вкус ее напоминал зернистую икру, а иногда даже и устриц. Растительный планктон был либо настолько мал, что просачивался вместе с водой через сеть, либо настолько велик, что мы могли выбирать его руками. Основную его массу составляли желеобразные организмы длиной около одного сантиметра, похожие на стеклянные шарики или медуз. Они были горьки на вкус, и мы их выбрасывали. Все же остальное годилось для еды либо в сыром виде, либо в виде сваренных в воде каши или супа. На вкус и цвет товарищей нет. Двое из наших парней на плоту считали, что планктон лакомое блюдо; двое других думали, что он съедобен; а остальным даже смотреть на него было противно. По своей питательности планктон не уступает крупным омарам, крабам, ракам. Если его умело приготовить и хорошо приправить, то все любители продуктов моря сочтут его превосходным блюдом.

Уже одно то, что самое крупное животное на земле - синий кит - питается исключительно планктоном, доказывает высокую калорийность входящих в него микроорганизмов. Наш способ ловли планктона небольшой сеткой, которая зачастую оказывалась изжеванной голодными рыбами, показался нам крайне примитивным, когда мы однажды, сидя на плоту, увидели, как проплывающий мимо кит выбрасывал фонтаны воды и отцеживал через решетки роговых пластинок планктон.

- Почему бы вам, пожирателям планктона, не последовать его примеру? - ехидно спросили нас однажды Турстейн и Бенгт, когда мы потеряли в волнах нашу сеть. - Сделайте хороший глоток, а затем процедите воду через усы.

Мне случалось видеть китов на далеком расстоянии с пароходов и вблизи -в музеях, но они казались мне ненастоящими, и я никогда не относился к этим великанам так же, как к другим подобным им теплокровным животным - например, к лошади или слону. С биологической точки зрения, я был вынужден признать, что кит настоящее млекопитающее, но всем своим существом он все-таки напоминал мне огромную, холодную рыбу. Но мое отношение к китам в корне изменилось, когда они появились около нашего плота. Однажды мы завтракали, устроившись, как обычно, на краю плота, поближе к воде, так, что достаточно было лишь слегка наклониться, чтобы ополоснуть кружку, и вдруг все мы вздрогнули от неожиданности, услышав позади себя тяжелый храп Плывущей лошади. Огромный кит вынырнул из воды и смотрел на нас. Он находился так близко, что было видно, как кожа внутри его дыхала блестит, словно лакированный ботинок. Мы отвыкли здесь в море от настоящих вздохов-ведь все живые существа бесшумно скользили вокруг, они не имели легких и лишь слегка раздували жабры. Мы тотчас прониклись чувством теплой симпатии к своему старому троюродному брату - киту, который, подобно нам, забрел так далеко в море. Вместо холодной, похожей на жабу акулы, которой незачем даже нос высовывать, чтобы подышать свежим воздухом, к нам в гости явилось существо, отдаленно напоминавшее веселого, откормленного 'бегемота из зоопарка. Кит подплыл к самому борту плота, еще раз вздохнул, что произвело на меня самое благоприятное впечатление, и скрылся в глубинах океана. Киты навещали нас много раз. Чаще всего это были небольшие морские свиньи и касатки, резвившиеся вокруг нас на поверхности воды большими стаями, но иногда к нам наведывались кашалоты и другие гигантские киты, которые подплывали в одиночку или небольшими группами. Иногда они плыли мимо на очень далеком расстоянии, проходя, как далекие корабли, у самого горизонта и выбрасывая время от времени в воздух фонтаны воды, но бывало. что они шли прямо на нас. В первый раз, когда огромный кит изменил свой курс и стремительно направился прямо к нам, мы решили, что столкновение неизбежно.

Он все приближался и приближался, и мы все отчетливее слышали его тяжелое пыхтенье и глубокое дыхание. Когда он высовывал голову из воды, казалось, что какое-то огромное, толстокожее, неуклюжее сухопутное животное продирается сквозь воду и оно так же не похоже на рыбу, как летучая мышь на птицу. Он подплыл вплотную к левой стороне плота. Мы все кинулись туда. Один из членов экипажа влез на мачту и сообщил, что видит еще семь-восемь китов, плывущих на нас.

Огромный, блестящий от воды черный лоб был на расстоянии не более двух метров от плота, когда великан наконец нырнул. Мы увидели, как гигантская иссиня-черная спина медленно ушла под самый плот прямо у наших ног. Несколько секунд он лежал неподвижной и темной громадой, а мы, затаив дыхание, рассматривали горбатую спину гигантского млекопитающего, которое было значительно длиннее плота. Но вот кит начал медленно опускаться и исчез в голубоватой воде. Тем временем нас окружила вся стая, но ни один из китов не обращал на нас никакого внимания. По всей вероятности, киты только тогда разбивают могучим ударом хвоста в щепки китобойные суда, когда они подвергаются нападению. Все утро киты пыхтели и сопели вокруг нашего плота, появляясь там, где мы их меньше всего ожидали, но ни один из них не задел ни плота, ни кормового весла. Киты плескались в воде, наслаждаясь жаркими лучами солнца. Но в полдень вся компания, будто бы по сигналу, нырнула в воду и мгновенно исчезла.

Нам приходилось находить под своим плотом не только китов. Ведь если откинуть в хижине цыновки, на которых мы спали, то в щели между бревнами видна была плескавшаяся кристально чистая голубая вода. Подождав мгновенье, можно было увидеть плавник или спину какой-нибудь проплывавшей поблизости крупной рыбы, а то и целую небольшую рыбку.

Если бы щели между бревнами были немного шире, то мы могли бы устроиться с удочками в постели и удить у себя под матрацами,

Золотые макрели и рыбки-лоцманы питали особенную любовь к нашему плоту. Первые золотые макрели присоединились к нам, когда мы вышли из вод Кальяо и попали в течение. Но с тех пор не проходило ни одного дня во время всего нашего путешествия, когда бы вокруг плота не вертелись макрели. Что влекло их к нам, трудно сказать. Вероятно, их устраивала чудесная возможность плыть в тени с крышей над головой, а может быть, они просто-напросто находили много съедобного на нашем огороде, на котором произрастали ракушки и висевшие гирляндами водоросли. Их было много на подводной стороне плота и даже на кормовом весле. Все началось с небольшого .слоя зеленой тины, но затем пучки водорослей стали расти с такой молниеносной быстротой, что "Кон-Тики" стал скоро походить на бородатого морского бога, мотавшегося на волнах. А зеленые водоросли превратились в излюбленное укрытие для мальков и наших бесплатных пассажиров -- крабов.

Был такой момент, когда нам казалось, что мелкие муравьи выживут нас с плота. Они жили в бревнах, и когда мы вышли в море и древесина стала влажной, они начали спасаться бегством и нашли убежище в наших спальных мешках. Они скоро заполонили весь плот, кусали и мучили нас так, что мы были готовы броситься в воду, чтобы только избавиться от них. Но по мере удаления от берега на плоту становилось все мокрее, и они поняли, что попали не в свою стихию. Лишь очень немногим муравьям удалось перенести путешествие. Лучше всех прижились на плоту крабы и рачки - морские уточки в 3-4 сантиметра длиной. Они сотнями водились на бревнах, особенно с подветренной стороны. Мы варили из них суп, и как только один урожай был собран, на месте его вырастали новые личинки, и у нас постоянно был свежий запас; у морских уточек нежный вкус- Мы ели также салат из водорослей - они были не так вкусны, но, во всяком случае, вполне съедобны. Мы никогда не видели, чтобы золотые макрели пользовались нашим огородом, но их обычно можно, было видеть вблизи плота. Они то повертывались брюхом кверху, то плавали между бревнами.

Золотая макрель - тропическая рыба, отличающаяся яркой окраской. Пойманные нами рыбы имели от 1 до 1,35 метра в длину, тело их было словно сплющено с боков и голова вытянута кверху. Однажды мы вытащили на плот макрель длиной в 1,48 метра с головой высотой не менее 37 сантиметров. Рыба отличалась изумительными красками, она переливалась разными цветами, как большая навозная муха, а плавник сверкал золотом. Но стоило вытащить ее на борт, как на глазах происходила необычайная перемена: она превращалась постепенно в серебристо-серую с белыми пятнами, а под конец становилась вся серебряно-белой. Такой она оставалась четыре-пять минут, затем восстанавливались первоначальные краски. Золотая макрель даже в воде меняет окраску, как хамелеон, и иногда нам казалось, что мы поймали какую-то неизвестную рыбу, отливающую медью, но, рассмотрев ее внимательно, убеждались, что это наш верный спутник - золотая макрель.

Высокий лоб, придающий золотой макрели сходство с бульдогом, со сплющенными висками, всегда торчит над поверхностью воды, когда хищница стремительной торпедой несется за стаей удирающих летучих рыб. В хорошем настроении макрель ложится на бок, разгоняется,, прыгает в воздух и плашмя шлепается обратно в воду, поднимая каскады воды. Не успев очутиться в воде, она снова делает прыжок за прыжком с одной волны на другую. Но когда макрель в плохом настроении - например, когда мы втаскиваем ее на плот, - то она начинает яростно кусаться. Турстейн долгое время хромал с завязанным большим пальцем на ноге. Он сунул его в пасть макрели, которая не замедлила схватить его и укусить сильнее, чем обычно. По возвращении из экспедиции мы слышали, что макрели нападают на купающихся, даже едят их. Это отнюдь не льстило нам - ведь мы ежедневно плескались среди них, и нас макрели тщательно избегали. Во всяком случае, они были настоящими хищниками, и мы часто находили у них в желудке кальмаров и летучих рыб, заглотанных целиком.

Летучие рыбы - любимая пища голодных макрелей. Как только макрель завидит что-то, плескающееся в воде, она спешит к этому месту в надежде, что это летучая рыба- Утром, когда мы, зевая, выползали из хижины и окунали зубную щетку в море, не раз случалось моментально проснуться, потому что из-под плота с быстротой молнии вылетала 15-килограммовая макрель и со всего размаха тыкалась в щетку. Часто, когда мы завтракали на краю плота, какая-нибудь макрель выскакивала и прыгала плашмя обратно в воду с таким сильным всплеском, что обдавала брызгами и нас и завтрак.

Однажды за обедом с нами произошло нечто невероятное. Турстейн внезапно отложил вилку, сунул руку в воду; вода забурлила, и прежде чем мы опомнились, около нас билась огромная макрель. Оказалось, что Турстейн заметил конец проплывавшей мимо нас лески, схватил ее, а на другом конце оказалась весьма озадаченная рыба, упущенная несколько дней назад Эриком.

Не проходило дня, чтобы около плота или под плотом не кружилось бы шесть-семь макрелей. Редко-редко их бывало две-три; в иные дни мы насчитывали их до тридцати-сорока штук. Вообще кока нужно было предупредить лишь минут за двадцать, что нам хочется свежей рыбы к обеду. Он привязывал половину летучей рыбы к леске и насаживал на крючок наживку. Золотая макрель, одним прыжком пробороздив лбом поверхность моря, оказывалась у плота, а за ней летели еще две или три. Макрель - исключительно вкусная рыба, и в свежем виде ее мясо напоминает по вкусу одновременно и треску и лосося. Одной рыбы нам вполне хватало на два дня, а больше и не нужно: море было полно рыбы.

Совсем иначе мы познакомились с рыбками-лоцманами. Они сопровождали акул, появлявшихся возле плота, и если те погибали, то мы усыновляли лоцманов. Первые акулы показались вскоре после нашего выхода в море и стали ежедневными гостями.

Иногда акула появлялась лишь в роли разведчика - она делала круг около плота и исчезала. Но чаще всего в поисках добычи акула ложилась нам в кильватер за кормой и не отставала. Без единого звука подавалась она то вправо, то влево и шевелила хвостом, чтобы идти в ногу. Она двигалась вверх и вниз вместе с морем, и спинной плавник предостерегающе торчал из воды, а серо-синее туловище казалось при солнечном свете под поверхностью воды коричневатым. Иногда большая волна поднимала ее настолько выше уровня плота, что мы смотрели, словно через стеклянную стенку аквариума, как она важно плывет на нас со стайкой лоцманов у самого рыла. Несколько секунд казалось, что акула и вся ее полосатая свита окажутся сейчас у нас на плоту, но в последний момент плот поднимался на гребень волны и спускался с него, а акула скрывалась под бревнами.

Репутация, установившаяся за акулами, и их устрашающий вид внушали сначала к ним уважение. В ее обтекаемом теле таилась необузданная сила - огромные железные мускулы. Приплюснутая голова с зелеными кошачьими глазами и огромной пастью, способной проглотить футбольный мяч, говорила о прожорливой кровожадности. Стоило рулевому крикнуть:

"Акула справа!" или "Акула слева!", как мы бросались к ружьям, гарпунам и становились вдоль борта. Акула обычно кружила вокруг плота, задевая хвостовым плавником бревна. Скоро мы обнаружили, что наконечник гарпуна ломается, а острога гнется, как соломинка, касаясь спины акулы, покрытой как будто наждачной бумагой, и это еще больше увеличивало наше уважение к ней.

Иногда гарпун и пробивал ее кожу, хрящи и мускулы, но акула столь ожесточенно боролась, что вода бешено бурлила вокруг, пока она не вырывалась и была такова, оставив после себя небольшое кровавое пятнышко.

Желая сохранить свой последний гарпун, мы связали вместе самые крупные рыбные крючки и засунули их внутрь золотой макрели. Лесу из нескольких стальных тросиков мы привязали к своей спасательной бечеве и забросили приманку. Акула приблизилась медленно. но уверенно, приподняла голову из воды, резким движением открыла огромную полукруглую пасть и проглотила всю макрель. И попалась. Акула затеяла такую возню, что вся вода кругом превратилась в пену, но мы крепко держали лесу и медленно подтянули громадину к корме, несмотря на все ее сопротивление. Здесь она решила переждать, что будет дальше, и, чтобы испугать нас, только широко разевала свою пасть с параллельными рядами пилообразных зубов. Мы дождались большой волны и втащили ее наконец на скользкие от водорослей бревна кормы. Потом мы изловчились и набросили ей на хвостовой плавник петлю и отошли подальше, в ожидании конца воинственной пляски. В головном хряще первой втащенной нами на плот акулы мы нашли наконечник нашего собственного гарпуна и вначале решили, что именно он и был причиной сравнительно слабой воинственности великанши. Но впоследствии мы ловили этим способом акулу за акулой, и каждый раз дело сходило нам так же легко с рук. Вначале акула билась и дергалась изо всех сил и причиняла ужасно много хлопот одним своим весом, но скоро становилась вялой и скучной, и если нам удавалось крепко удерживать трос, не уступая ни сантиметра, то она даже не рисковала показать нам, на что она была способна с ее невероятной силой. Акулы, которых мы вытаскивали на борт, имели обычно от 2 до 3 метров в длину. Это были голубые или коричневые акулы. У последних кожа была настолько плотной, что мы с трудом могли всадить в нее острый нож. Кожа на брюхе была такой же прочной, как и на спине, и единственным уязвимым местом акулы были жаберные отверстия, расположенные в задней части головы, по пяти с каждой стороны.

На пойманных акулах мы часто находили черных слизистых прилипал, крепко к ним присосавшихся. При помощи овального присоска, расположенного на макушке плоской головы, они накрепко присасываются к акуле, так что, несмотря на все усилия, их невозможно отодрать за хвост. Но сами прилипалы отпадали и присасывались к другому предмету так быстро, что мы едва успевали моргнуть глазом. Убедившись, что их старая приятельница не собирается возвращаться в родную стихию, они отпадали и скользили между бревнами в поисках другой акулы. В случае, если прилипалы не находят сразу другой акулы, они на время присасываются к какой-нибудь другой рыбе. Прилипалы достигают размеров от 10 до 30 сантиметров. Мы решили испробовать применяемый местными жителями способ. Они привязывают к хвосту прилипалы бечеву и пускают его в море. Прилипало присасывается к первой попавшейся рыбе и так прочно, что счастливому рыболову остается тащить их обоих вместе. Но нам не особенно повезло в этом деле. Каждый раз, когда мы выбрасывали за борт привязанного на шнурке прилипалу, он немедленно присасывался к первому попавшемуся бревну плота, вполне убежденный, что нашел невиданный экземпляр громадной акулы, и мы могли тянуть за бечеву до бесконечности. Постепенно на подводной стороне плота у нас возникла целая колония прилипал, путешествовавших вместе с нами через Тихий океан.

Надо все-таки сказать, что прилипало был глупой, безобразной рыбой и никак не мог сравниться с такой приятной рыбкой, как его веселый компаньон - рыбка-лоцман. Эта рыба невелика, напоминает по форме сигару, а по полосатости - зебру. Обычно целые стайки этих рыбок плывут перед пастью акулы. Их назвали лоцманами, считая, что они указывают полуслепой акуле направление, которого ей следует придерживаться в море. На самом деле рыба-лоцман только плавает вместе с акулой и превращается в лоцмана, лишь когда завидит какую-нибудь пищу. Рыба-лоцман до последних секунд сопровождает своего господина и повелителя. Но она не умеет, как прилипало, присасываться к шкуре гиганта и потому приходит в полное замешательство, когда акула внезапно взвивается в воздух, чтобы больше уже не возвратиться. В таких случаях стайка рыбок-лоцманов растерянно снует туда и обратно и все ищет акулу, постоянно возвращаясь к корме "Кон-Тики" - к тому месту, где акула воспарила в небо. Но время шло, а акула не возвращалась, и они были вынуждены искать нового господина и повелителя. И тут им подвертывался "Кон-Тики".

Иногда мы опускали голову с края плота вниз, в прозрачную воду, и осматривали его подводную часть. Она казалась брюхом гигантского морского чудовища; хвостом было кормовое весло, а плавниками - килевые доски. И между ними плавали стайкой усыновленные рыбки-лоцманы, не обращая никакого внимания на пускающую пузыри человеческую голову. Иногда одна-две рыбки быстро выскакивали поближе вперед, осматривали человеческий нос и возвращались обратно в дружные ряды плавающих товарищей.

Мы обнаружили, что рыбки патрулировали двумя отрядами: большинство находилось между килевыми досками, остальная часть, образуя изящное веерообразное построение, плыла перед носом плота. То одна, то другая рыбка вдруг вырывалась вперед, чтобы схватить что-нибудь съестное. А когда мы после еды мыли в море посуду, то казалось, что мы выбросили вместе с остатками своего обеда целый ящик полосатых сигар. Не было ни одной крошки, которую они внимательно не исследовали бы, и все, кроме овощей, немедленно исчезало в их желудках. Смешные эти рыбки так по-детски доверчиво искали у нас защиты, что мы испытывали к ним почти родительские чувства. Они стали комнатными животными "Кон-Тики", и на их ловлю было объявлено "табу"[23].

Среди наших рыбок были мальки величиной не более одного дюйма, но большинство по своим размерам равнялось 6 дюймам. Когда китовая акула молниеносно скрылась с гарпуном Эрика, часть ее рыбок-лоцманов перешла на сторону "Кон-Тики". Они были длиной в 2 фута. После ряда побед над акулами "Кон-Тики" сопровождала свита уже в сорок-пятьдесят рыбок, и многим из них настолько понравилось наше неторопливое движение вперед, а также и регулярное выбрасывание остатков со стола, что они сопровождали нас на тысячи километров.

Но были среди них и предатели. Однажды во время вахты у руля я заметил, что море в южном направлении вдруг закипело. Огромная стая золотых макрелей бороздила воду, как серебристые торпеды. Они приближались не так, как всегда, спокойно плескаясь, а неслись с большой скоростью больше по воздуху, чем по воде. Голубые гребни волн превращались под паническими прыжками беглецов в сплошную пену, а за ними зигзагами, словно глиссер, мчалась чья-то черная спина. Потерявшие голову макрели бросились к плоту. Здесь они благополучно под него нырнули. Но около сотни беглецов сгрудилось в плотную стаю и метнулось в восточном направлении, так что вся вода за кормой заиграла яркими красками. Гнавшаяся за ними блестящая спина приподнялась над поверхностью воды; изящно изогнувшись, нырнула под плот, торпедой вылетела оттуда и бросилась за стаей макрелей. Это была громаднейшая голубая акула длиной в 5-6 метров. Она быстро скрылась, но вместе с ней исчезли многие наши рыбки-лоцманы. Они пошли за героем, захватившим их воображение больше, чем люди.

Специалисты предупреждали нас быть как можно осторожнее с кальмарами, которые могли забраться на плот. В Географическом обществе в Вашингтоне нам показывали сообщения и страшные фотоснимки, сделанные при свете магния в одном из районов течения Гумбольдта, где было любимое место сборищ чудовищных кальмаров, поднимавшихся по ночам на поверхность воды. Они были так прожорливы, что если один из них попадал на крючок с мясной наживкой, то другой немедленно являлся, чтобы сожрать своего пленного сородича. Их щупальца способны одолеть акулу и оставить следы на шкуре большого кита.

Кроме того, у кальмаров имеется ужасный клюв" напоминающий орлиный. Нам говорили, что они плавают ночью на поверхности воды и их глаза светятся фосфорическим светом" а щупальца так велики, что они могут, если не захотят взбираться на плот, обыскать ими все, что угодно, в самом отдаленном конце хижины, вплоть до самых укромных уголков на палубе. Нам не очень хотелось, чтобы холодные щупальца вытащили нас из спального мешка, и каждый из нас запасся острым, похожим на саблю, ножом мачете на случай, если придется ночью проснуться в объятиях кальмара. Подобная возможность казалась нам самой страшной, когда мы готовились отправиться в океан, тем более что все морские эксперты Перу в один голос говорили на эту тему и показывали на карте, где находится самое опасное место. Оно находилось в течении Гумбольдта, прямо на нашем пути.

Прошло много времени, прежде чем мы увидели первого кальмара. Однажды утром мы обнаружили первые признаки, указывавшие, что кальмары где-то поблизости. С восходом солнца мы заметили на плоту малютку-кальмара. Он был величиной с кошку, но мог бы, очевидно, достичь и больших размеров, если бы сохранил жизнь и здоровье. Он взобрался на плот самостоятельно ночью и теперь лежал мертвый перед входом в хижину, обвив щупальцами бамбуковый шест. Бамбуковая палуба была вся забрызгана черной жидкостью, похожей на чернила. Кальмаренок валялся в целой луже этой жидкости. Она напоминала тушь. Мы написали ею в вахтенном журнале несколько страниц, а маленького кальмара выбросили в море, к удовольствию макрелей. Это незначительное происшествие мы восприняли как предостережение о возможных визитах более крупных ночных гостей. Если малютка смог взобраться на плот, то его голодные родители и подавно смогут. Мы поняли, как должны были чувствовать себя наши предки, плывя на своих судах времен викингов и подумывая о морском змее. Новый случай поставил нас окончательно в тупик. Как-то утром мы нашли кальмара еще меньших размеров на пальмовой крыше нашей хижины. Мы были поражены. Взобраться туда он не мог, потому что черные пятна виднелись только вокруг него на самой середине крыши. Его не могла забросить и морская птица, потому что на нем не было никаких повреждений, никаких следов клюва или когтей. Оставалось одно: кальмар был заброшен на хижину огромной волной, но никто из ночных дежурных не мог припомнить, чтоб ночью были такие волны. Время шло, и на плоту по утрам все чаще и чаще стали попадаться детеныши кальмаров. Самые крошечные были длиной не больше среднего пальца. Скоро мы перестали удивляться, находя каждое утро, кроме летучих рыб, несколько небольших кальмаров, даже если море ночью и было спокойно. Этот молодняк был действительно дьявольской породы, с длинными щупальцами, покрытыми присосками, еще двумя щупальцами, поменьше, оканчивавшимися крючьями, похожими на шипы. Однако со стороны крупных кальмаров не было никаких признаков поползновения взобраться ночью на плот. В темные ночи мы видели, как светились у поверхности воды фосфорическим огнем их глаза. Днем мы однажды наблюдали, как закипела и запузырилась вода и в воздухе будто завертелось большое колесо, а наши макрели, отчаянно прыгая, бросились в разные стороны. Однако почему кальмары-родители никогда не взбирались на плот, в то время как их детки были постоянными нашими посетителями, оставалось для нас загадкой, на которую мы нашли ответ лишь спустя два полных приключений месяца, когда миновали пользующийся дурной славой, кишащий кальмарами район течения Гумбольдта.

Кальмарята продолжали посещать наш плот. Однажды ярким солнечным утром мы увидели огромную сверкающую стаю каких-то существ, выскакивавших из воды и пролетавших в воздухе, как огромные капли дождя. Море в том месте кипело от гнавшихся за кем-то макрелей. Сначала мы решили, что это стая летучих рыб - мы уже знали три их разновидности. Но стая подошла ближе и перелетела через плот на высоте полутора метров, а в грудь Бенгта что-то ударилось и шлепнулось на палубу. Это был маленький кальмар. Представьте себе, как мы удивились! Мы посадили его в брезентовое ведро. Он немедленно сделал попытку разогнаться и выскочить на волю, но его хватило только на то, чтобы наполовину высунуться из воды. Известно, что кальмар передвигается по принципу реактивного двигателя. Он вбирает в себя воду, затем с огромной силой проталкивает ее через особую "воронку" и с большой скоростью двигается толчками назад; все его щупальца собраны в узел над головой, и по форме он такой же обтекаемый, как рыба. По бокам у него имеются круглые мясистые складки, которыми он пользуется для перемены направления своего движения л для спокойного плавания в воде. Беззащитный молодой кальмар, являющийся лакомым блюдом для многих рыб, уходит от своих преследователей, выскакивая в воздух, как летучая рыба. Принцип реактивного движения был применен кальмарами задолго до того, как его изобрели люди. Нам довелось не раз наблюдать летающих молодых кальмаров. Развив большую скорость, они вылетают из воды под углом, причем крыльями им служат расправленные складки кожи. Они, как и летучие рыбы, совершают над волнами планирующий полет, пока не кончится запас набранной скорости.

За кальмарами мы стали наблюдать и часто видели, как они парами или в одиночку пролетали расстояния в 30-40 метров. Планирующий кальмар явился новостью для всех зоологов, с которыми я беседовал.

Я, конечно, бывал в гостях у жителей островов Тихого океана, и мне часто доводилось есть кальмаров. По вкусу они напоминают что-то среднее между омаром и резинкой. Но в меню экипажа "Кон-Тики" они занимали самое последнее место. Когда мы получали кальмаров, так сказать, бесплатно, мы тут же обменивали их на что-нибудь другое. Обмен происходил следующим образом: мы насаживали кальмара на крючок и вытаскивали его обратно с уцепившейся за него какой-нибудь крупной рыбой. Тунцы и бонито были любителями кальмаров, а эти рыбы занимали главное место в нашем меню.

Но мы завязывали знакомство не только на поверхности моря. Вахтенный журнал пестрит записями следующего содержания:

"11/V. Сегодня, когда мы ужинали на краю плота, дважды на поверхности появлялось большое морское животное. Оно исчезло с ужасающим всплеском. Мы не имеем ни малейшего представления о том, что это за животное.

6/VI. Герман заметил крупную темноватого цвета рыбу с узким хвостом и шипами; она несколько раз выскочила из воды с правого борта.

16/VI. С левого борта обнаружена необычайная рыба длиной в 2 метра, шириной 1 фут; у нее коричневая узкая и длинная голова, большой спинной плавник около головы, несколько меньший плавник посередине спины и сильный серпообразный хвостовой плавник. Она держалась у самой поверхности воды и плавала, извиваясь временами, как угорь, всем. телом. Герман и я вышли .на резиновой лодке с гарпуном; она немедленно нырнула в воду. Несколько позже она вернулась, но затем снова нырнула и больше не появлялась.

День спустя Эрик сидел на верхушке мачты и около полудня увидел тридцать-сорок длинных, тонких коричневых рыб, похожих на ту, что мы видели вчера. Они появились на большой скорости с левого борта и исчезли за кормой.

18/VI. Кнут заметил змееподобное существо, узкое, длиной в 2-3 фута, которое, стоя, то поднималось, то опускалось в воде, а затем, извиваясь, как змея, нырнуло вглубь".

Несколько раз мы проплывали мимо огромной темной массы, неподвижно лежавшей под верхним слоем воды, как подводный риф, размеры которого не уступали площади обычной комнаты. Вероятно, это был пользующийся дурной славой гигантский скат, но он был неподвижен, а мы ни разу не подходили настолько близко, чтобы могли рассмотреть его как следует.

В такой компании нам никогда не было скучно на воде. Хуже стало, когда выяснилось, что необходимо нырнуть под плот и осмотреть его подводную часть. Мы вынуждены были делать это не раз. Однажды. например, отвязалась килевая доска, проскользнула под плот и запуталась в тросах. Мы никак не могли ее достать. Лучше всех ныряли Герман и Кнут. Герман дважды нырял под плот и лежал там среди макрелей и рыбок-лоцманов, дергая и распутывая тросы. Он только что вынырнул во второй раз и сидел на краю плота, переводя дыхание, как вдруг всего лишь в нескольких метрах от его ног появилась 8-футовая акула; она вынеслась из глубины океана прямо к его пальцам. Может быть, мы были и несправедливы, заподозрив акулу в нечестных намерениях, но мы метнули в ее голову гарпун. Глубоко оскорбленная акула выразила свой протест, вступив в бурную схватку, сопровождавшуюся неистовыми всплесками. В конце концов она исчезла, оставив на поверхности воды жирное пятно, а килевая доска так и осталась в плену под плотом, запутавшись в тросах.

Именно тогда Эрику пришла в голову мысль сделать водолазную корзинку. У нас на борту было не так много нужного материала, но зато были бамбук, бечева и старая корзина из-под кокосовых орехов. Мы удлинили корзину бамбуковыми шестами, переплели бечевой и таким образом увеличили ее. Вскоре мы могли плавать в ней вокруг плота. Когда мы стояли в ней во весь рост, то защищены были только ноги; вплетенные бечевки оказывали лишь психологический эффект на нас и на рыб, но, во всяком случае, мы могли нырнуть в нее, завидев, что кто-нибудь начинает против нас враждебные действия, и подать сигнал втянуть нас на борт.

Водолазная корзина не столько была нам полезна, сколько явилась источником развлечения. Она дала возможность глубже изучить подводный аквариум, находившийся у нас под ногами.

Когда море спокойно катило свои волны, мы один за другим спускались в корзине под воду и оставались там, пока хватало дыхания. Там, внизу, все было пронизано причудливо преломленным в воде и не дававшим тени светом. Как только наши глаза оказывались под водой, то представлялось, что источник света не имеет определенного места, как в надземном мире, а, преломленный водой, распространяется как сверху, так и снизу. Солнце не посылало своих лучей сверху, но как бы присутствовало повсюду. Днище плота было все ярко освещено. Все его девять бревен и вся система тросов и найтовых купались в каком-то волшебном освещении вместе с мерцающими гирляндами ярко-зеленых водорослей, свисавших со всех сторон плота и с кормового весла. Рыбки-лоцманы плавали ровными рядами, напоминая зебр в рыбьей чешуе, а большие золотые макрели хищно сновали вокруг. Беспокойные, жадные, они тут и там бдительно выслеживали добычу и стремительно бросались на нее. Свет падал на источенные красные килевые доски, выскочившие из своих пазов и покрытые колониями морских уточек, ритмично шевеливших бахромчато-желтыми жабрами в поисках кислорода и еды. Если кто-нибудь подходил к ним слишком близко, они немедленно закрывали свои окантованные красным и желтым створки и не открывали их, пока не убеждались, что опасность миновала. Удивительно ясное, мягкое освещение, царившее здесь внизу, было особенно приятным для нас, привыкших у себя на палубе к тропическому солнцу. Даже когда мы вглядывались в бездонную глубину и в вечный мрак под плотом, мы видели лишь приятный светло-голубой блеск отраженных солнечных лучей.

Хотя мы были у самой поверхности моря, но, к своему удивлению, видели рыб на большой глубине. Возможно, что это были бонито, но были и другие рыбы, которые плавали так глубоко, что мы не могли их хорошо разглядеть. Иногда рыбы шли громадными косяками, и нам тогда казалось, что весь океан полон рыбы или же она пришла из самых глубин и собралась под "Кон-Тики", чтобы составить нам компанию.

Больше всего мы любили опускаться под воду, когда нас навещали огромные с золотыми плавниками тунцы. Иногда они подплывали к плоту большими косяками, но чаще всего появлялись по двое, по трое и несколько дней спокойно кружили вокруг плота, пока нам не удавалось заманить их на крючок. С плота они казались тяжелыми, большими бурыми рыбами, лишенными каких-либо необычайных украшений, но стоило только подкрасться к ним в их родной стихии, как они мгновенно меняли окраску и форму. Перемена была настолько разительной, что мы несколько раз нарочно спускались в воду и снова разглядывали тунцов, чтобы убедиться, та ли это самая рыба, которую мы видели с плота. Тунцы не обращали на нас ни малейшего внимания; они без смущения продолжали свои величественные маневры, поражая нас изысканностью форм, подобных которым мы не встречали ни у какой другой рыбы. Тунцы были металлического цвета с светло-сиреневым оттенком. Они напоминали мощные блестящие, серебристо-стальные торпеды идеальных пропорций и обтекаемой формы; им стоило лишь слегка пошевельнуть одним или двумя плавниками, чтобы привести свое 80-килограммовое тело в движение и скользить в воде с непревзойденной грацией.

Чем ближе мы общались с морем и его обитателями, тем менее чужим казалось оно нам и тем больше мы чувствовали себя как дома. Мы прониклись глубоким уважением к древним первобытным людям, жившим в тесном общении с Тихим океаном и познавшим его совсем с другой стороны, чем мы, цивилизованные люди. Мы сумели вычислить содержание соли в морской воде и дать тунцам и бонито латинские названия. Первобытные люди не занимались этим. Но мне кажется, что представление их о море было все же более верным, чем наше.

В море мало постоянных примет. Волны и рыбы, солнце и звезды появляются и исчезают. Считалось, что на всем огромном протяжении в 8000 километров, отделяющих острова Южных морей от Перу, не было никакой суши. Поэтому мы были весьма удивлены, когда, достигнув 100o западной долготы; обнаружили, что на морской карте Тихого океана отмечен риф, который должен встретиться, на том курсе, по которому мы следовали. Он был нанесен маленьким кружком, а так как карта была издана в текущем году, то мы заглянули в лоцию "Руководство для моряков в водах Южной Америки", где прочли следующее:

"В 1908, а затем в 1926 году замечены буруны на расстоянии около 600 морских миль к юго-востоку от островов Галапагос, 6o42' южной широты, 99o43' западной долготы. В 1927 году пароход прошел на расстоянии одной мили к западу от этого места, но не заметил никаких бурунов; в 1934 году другой пароход прошел на расстоянии одной мили к югу и также не увидел следов бурунов. В 1935 году моторное судно "Коври" не обнаружило здесь дна на глубине 160 саженей".

Судя по картам, этот район явно считался сомнительным для судоходства; но так как плот подвергался меньшему риску, чем глубоко сидящее в воде судно, мы решили плыть прямо к месту, отмеченному на карте, и выяснить, в чем там дело. На карте риф был помечен немного севернее той точки, куда мы направлялись, поэтому мы перенесли кормовое весло к правому борту и повернули парус таким образом, что нос указывал примерно на север, а ветер и волна приходились с правого борта. Ветер теперь усилился, Тихий океан чаще, чем мы к тому привыкли, заглядывал в наши спальные мешки, и погода стала значительно свежее. Одновременно, к нашему великому удовлетворению, мы с легкостью и уверенностью маневрировали нашим "Кон-Тики" даже под очень большим углом к ветру. Но ветер всегда должен был дуть с кормы, иначе парус выворачивался и на нашу долю снова приходилась сумасшедшая работа брать контроль над плотом в свои руки. Два дня и две ночи мы плыли все время на норд-норд-вест. Море разыгралось, волны стали беспорядочными, и, когда юго-восточный пассат начал сменяться восточным, следовать по курсу стало труднее. Каждая набежавшая волна то поднимала, то опускала нас. На мачте находился, постоянный наблюдатель, и горизонт сильно расширялся, когда мы поднимались на гребень волны. Гребни волн вздымались метра на два выше крыши нашей хижины, и когда налетали сразу две громадные волны, то в разгаре борьбы между собой они поднимались еще выше и обрушивались шипящей водяной башней в самых неожиданных направлениях. Мы забаррикадировали вход в хижину ящиками с продовольствием, но ночью все же вымокли. Едва мы уснули, как бамбуковая стена впервые не выдержала натиска. Тысячи струек воды фонтанами ударили сквозь плетеный бамбук. Пенящийся поток преодолел ящики с продовольствием и обрушился на нас.

- Позвоните водопроводчику, - услышал я сонный голос, в то время как мы уступали место воде, чтобы она могла уйти в щели между бревнами.

Водопроводчик не пришел, и в наших постелях в ту ночь было много воды. Во время вахты Германа неожиданно явилась на палубу большая макрель.

На следующий день волны были не такими беспокойными - пассат решил дуть некоторое время с востока. На мачте мы все время сменяли друг друга, рассчитывая быть после полудня у намеченной на карте точки. В море мы заметили гораздо больше признаков жизни, чем обычно. Может быть, потому, что мы следили за ним внимательнее, чем всегда.

В полдень к плоту подошла огромная меч-рыба, держась ближе к поверхности воды. Расстояние между двумя торчавшими из воды спинными плавниками достигало у нее 2 метров, а меч имел почти такую же длину, как и тело. Рыба-меч пронеслась, изгибаясь, на волосок от рулевого и исчезла за гребнем волны. В полдень, когда мы насыщались пересоленным и мокроватым завтраком, шипящая волна поднесла к самым нашим носам крупную морскую черепаху с панцирем, головой и растопыренными большими ластами. Но этой волне пришлось уступить место двум другим, и черепаха исчезла так же внезапно, как и появилась. Одновременно несколько макрелей, сновавших вокруг черепахи, сверкнули перед нами своими зеленовато-белыми животами. В этом месте было необычайно много крошечных летучих рыбок, величиной не более одного дюйма, плававших огромными косяками к часто залетавших на плот. Мы видели также одиноких чаек и птиц-фрегатов, паривших над плотом, напоминая своими вилообразными хвостами гигантских ласточек. Появление птицы-фрегата считается признаком, указывающим на близость суши, и настроение на плоту поднялось.

- Может быть, там находится риф или песчаная отмель, - сказал кто-то из нас.

Другой был настроен более оптимистически.

- А вдруг мы увидим сейчас, - сказал он, - посреди океана маленький остров, покрытый зеленой травой! Ничего неизвестно - ведь здесь побывало так мало народу. И тогда мы откроем новый остров - остров Кон-Тики!

Начиная с полудня, Эрик все усерднее и усерднее взбирался на кухонный ящик с секстантом в руках. В 18.20 он сообщил, что мы находимся на 6o42' южной широты, 99042/ западной долготы. Мы были на одну морскую милю восточнее обозначенного на карте рифа. Мы спустили парус и, свернув, сложили его на палубе. Ветер был восточный, и он должен был постепенно доставить нас к нужному месту. Солнце быстро ушло в воду, но его заменила полная луна. Ее яркий свет освещал поверхность моря, отливавшую серебром и чернью от горизонта до горизонта. С мачты видимость была хорошей. Кругом длинными грядами катились волны, но бурунов - признаков подводного рифа - мы не видели. Никто не хотел ложиться спать, все были на палубе; одни смотрели и прислушивались. другие наблюдали с мачты. Подходя ближе к помеченному на карте рифу, мы начали измерять глубину лотом. Все имевшиеся у нас свинцовые грузила были привязаны к шнуру, сплетенному из пятидесяти четырех шелковых нитей, длиной около 800 метров, и хотя шнур вследствие постоянного движения плота опускался не совсем отвесно, свинец погрузился на глубину в 600 метров. Но ни к востоку, ни к западу, ни в самой середине отмеченного на карте места мы не могли достать дна. Мы бросили последний взгляд на поверхность моря и, убедившись, что весь район нами тщательно исследован и в нем нет ни подводных рифов, ни отмелей, подняли парус и поставили кормовое весло в обычное положение, так, чтобы ветер дул с кормы по левому борту. И вот наш плот шел опять своим обычным курсом. Волны, как и прежде, набегали на открытые бревна кормы и исчезали между ними. Теперь наши постели и еда были сухими, если даже тяжелые волны и всерьез начинали атаку и свирепствовали несколько дней. Ветер дул попеременно то с востока, то с юго-востока.

Во время нашей небольшой экскурсии к несуществующему рифу нам удалось на практике узнать многое о пользе килевых досок. А позднее, в пути, когда Герман и Кнут вместе нырнули под. плот и водворили на место пятую килевую доску, мы узнали об этих частях плота нечто такое, что никто не знал с тех пор, .как сами индейцы перестали заниматься этим видом спорта. Было совершенно понятно, что основное назначение этих досок - служить килями и давать возможность плоту двигаться под определенным углом к ветру. Но то, что индейцы, как сообщают древние испанские летописцы, управляли бальзовыми плотами с помощью своего рода передвижных килей, которые они укрепляли в щелях между бревнами, казалось непонятным и нам и всем, кто занимался этим вопросом. Ведь если выдвижной киль плотно вставлялся в узкую щель. то его нельзя было повернуть в сторону и использовать как руль.

Мы открыли тайну килевых досок следующим образом. Ветер был постоянный, море - спокойное. "Кон-Тики" уже два дня шел одним курсом, и нам не приходилось даже закреплять кормовое весло. Но когда мы вставили пойманную килевую доску в щель между бревнами на корме, то "Кон-Тики" тотчас же изменил курс на несколько градусов - с запада к северо-западу - и спокойно и уверенно пошел в новом направлении. Когда мы вытаскивали эту килевую доску, плот ложился на свой прежний курс; а когда мы поднимали ее лишь наполовину, плот брал курс, средний между старым и новым направлениями. Простым поднятием и .опусканием килевой доски мы могли изменять направление плота, не прибегая к кормовому веслу. В этом и заключался гениальный способ управления инков. Они разработали простую систему равновесия, при которой давление, оказываемое ветром на парус, делало мачту неподвижной точкой. Плечами рычага являлись части плота, расположенные впереди и позади мачты, то есть носовая и кормовая части плота. Если общая площадь килевых досок на корме была больше, то нос судна свободно поворачивался по ветру; а если же большей площадью обладали килевые доски носовой части, то по ветру свободно поворачивалась корма. Кили, расположенные вблизи основания мачты, давали, естественно, наименьший эффект, согласно закону о соотношении между рычагом и приложенной силой. Если ветер дул прямо с кормы. то килевые доски становились бесполезными, и тогда нужно было браться за кормовое весло, чтобы держать заданный курс. Тем более что плот во время такого ветра становился как бы длиннее, так как он шел перпендикулярно волне и ему было трудно с ней справиться. Входное отверстие в хижину и место наших трапез были с правой стороны, и мы считали для себя удобнее, чтобы ветер дул с кормы, слева по борту.

Мы могли бы продолжать путешествие, заставляя рулевого опускать и поднимать кили, вставленные в щелях, вместо того чтобы тянуть кормовое весло, но мы так привыкли к нему, что предпочитали устанавливать курс при помощи килевых досок, а управлять - веслом.

Вскоре после этого мы прошли мимо верстового столба столь же невидимого, как и таинственный риф, обозначенный только на карте. Настал 45-й день нашего путешествия, мы пересекли 108-й меридиан и прошли, таким образом, ровно половину пути. До Южной Америки и Перу на востоке было 4 тысячи километров и столько же до Полинезии на западе. Ближайшей землей были острова Галапагос на ост-норд-осте и остров Пасхи на юге - расстояние до них было свыше 1000 километров по безграничному океану.

На пути мы не встретили ни одного парохода, да и не должны были встретить, потому что мы находились вдали от обычных судоходных линий Тихого океана. Но, несмотря на это, мы так и не ощутили необъятности этих расстояний. В плавании нас постоянно Окружала линия горизонта. Границы нашего собственного плавучего мира всегда казались неизменными, в центре их находился плот, и каждую ночь в небе над нами сияли все одни и те же звезды.