Эд Макбейн Удар молнии

Глава 1

Детектив Ричард Дженеро не любил ночных вызовов. По правде говоря, ночной город пугал его. В этом городе, едва солнце зайдет, с тобою все может случиться. Даже, если ты полицейский. Он знал множество полицейских, с которыми ночью всякое случалось. Как-то так выходило, что если полицейский попадал в переделку, то ночью чаще, чем днем. Это была железная закономерность, которую он познал за время работы в полиции. И Дженеро сформулировал на этот счет правило, и правило гласило: «Никогда не отправляйся на задание ночью». Но следовать этому правилу было невозможно, если только не хочешь, чтобы коллеги считали тебя мокрой курицей.

Однажды холодной декабрьской ночью, еще в бытность свою простым патрульным, Дженеро обходил свой участок и неожиданно заметил, что в подвальном помещении горит свет. Как положено хорошему полицейскому, он отправился посмотреть, в чем дело, и обнаружил мертвого ребенка. Лицо у него посинело, а вокруг шеи была обмотана веревка. Вот такие вещи приключались с ним ночью. В другой раз, впрочем, это даже не было ночью, это было днем: с полицейскими много чего случается и в дневное время. Он обходил участок, помнится, шел дождь, и Дженеро заметил, как кто-то отбегает от автобусной остановки, и когда он подобрал сумку, которую этот человек выбросил на тротуар, в ней оказалась человеческая рука! Рука человека! Отрезанная по кисть рука — на тротуаре в сумке, которые выдают в самолетах! Да уж, с полицейскими много чего происходит и днем, и ночью. В общем, рассуждал Дженеро, в этом городе никогда не чувствуешь себя в безопасности, и время тут ни при чем. С Кареллой он чувствовал себя ненамного спокойнее.

Сегодня они отправились по делам ночью, потому что расследовали одну колясочную кражу, а пострадавший работал ночным сторожем на стройке. Далеко не сразу Дженеро узнал, что вор-колясочник это вовсе не тот, кто крадет детские коляски. Коляска на воровском жаргоне означает квартиру. Вор-колясочник чистит квартиры, причем, как правило, днем, когда большинство квартир пустует: меньше всего вору хочется встретиться с какой-нибудь старушенцией, которая начнет вопить как резаная. И по той же причине в казенные помещения колясочники заходят ночью, когда все уже ушли домой, в том числе и уборщица. Вот надежное правило, которому следуют умные воры: «Никогда не заходи в помещение, когда там кто-нибудь есть».

В данном случае вор зашел в квартиру в два часа пополудни, спокойно вытащил шнур телевизора из розетки, и вдруг совершенно неожиданно в дверях спальни возник какой-то тип в пижаме и спросил: «Что это, черт подери, ты здесь делаешь?» Тип оказался ночным сторожем; по ночам работает, днем спит. Вор кинулся наутек. Сегодня Дженеро и Карелла пришли на стройку, чтобы показать сторожу кое-какие фотографии из полицейского досье, хотя надежное правило умного полицейского гласило: «Никуда не отправляйся ночью, даже если рядом с тобой Карелла». Ведь Карелла не супермен. Он даже не Бэтмен.

Карелла ростом был метр восемьдесят — метр восемьдесят пять. Дженеро не слишком-то хорошо определял рост. Весил Карелла, по его расчетам, около восьмидесяти килограммов, но и тут верным глазом Дженеро не отличался. У Кареллы были карие, чуть скошенные, как у Чинка, глаза, и походка бейсболиста. Волосы были лишь немного светлее глаз, и Карелла никогда не носил шляпу. Им случалось попадать под настоящие ливни, и Карелла всегда вышагивал с непокрытой головой, так, словно ему наплевать на простуду. Дженеро любил работать в паре с Кареллой, потому что считал, что в случае чего на него можно положиться. «В случае чего», — сама мысль о «случае» весьма нервировала Дженеро, но уж нынче-то ночью, думал он, ничего не может случиться, потому что, когда они закончили показывать потерпевшему фотографии, было уже три часа утра. Он рассчитывал, что скоро они вернутся к себе в отделение, выпьют кофе, перехватят пару сэндвичей, займутся бумажной работой и начнут поджидать дневную смену, которая появляется обычно без четверти восемь.

В октябре редко бывают такие нежные ночи, как сегодня. Выходя с территории стройки, Дженеро поспешил опередить Кареллу; ему, вроде, послышалось, что по ободу котлована снуют крысы, а если он что и ненавидел больше пауков, так это крыс. Особенно по ночам. И даже в такие мягкие октябрьские ночи, как нынешняя. Он глубоко вдохнул осенний воздух, испытывая истинное облегчение оттого, что выбрался за пределы огороженной площадки, где громоздились кучи земли, зияли ямы и повсюду были разбросаны разные металлические предметы. Здесь немудрено было споткнуться и сломать шею, а во тьме тебя могут сожрать крысы.

По одну сторону стройка тянулась во всю длину улицы, а на противоположной стояли пустые дома. Владельцу надоело платить налоги, и он просто бросил жилище. Окнами опустевшие квартиры выходили на стройку, и при свете луны выглядели как привидения, измазанные сажей. Дженеро передернуло. Он готов был поспорить, что в этих нежилых помещениях притаились тысячи крыс, смотрящих на него через пустые глазницы окон. Он вытащил из кармана пиджака пачку сигарет. В такую теплынь пальто не нужно, и уже собирался прикурить, как что-то на улице бросилось ему в глаза.

Карелла как раз проходил через ворота стройки позади него. Дженеро показалось, что он видит человека, висящего на фонарном столбе.

Шея человека была захлестнута длинной толстой веревкой, его тело медленно вращалось в неподвижном октябрьском воздухе.

Спичка обожгла пальцы. Дженеро бросил ее, и тут как раз Карелла заметил тело и веревку. Дженеро захотелось убежать. Ему вовсе не нравилось находить мертвые тела, или даже части мертвых тел; он питал глубочайшее отвращение к трупам. Дженеро часто заморгал, раньше ему никогда не приходилось видеть, чтобы люди вот так висели, разве что в вестернах, и он решил, что если поморгать, то видение исчезнет. Перестав, наконец, мигать, Дженеро увидел, что Карелла бежит к столбу, а тело все еще висит, болтается в воздухе и вращается.

— Это как прикажете, черт побери, понимать? — спросил Монро. — Дикий Запад?

Он смотрел на висящее тело. Напарник смотрел в том же направлении, прикрывая глаза от света матовых ламп на столбе. В этой части города их установили только в прошлом месяце, решив, что яркий свет предотвратит преступления. Ну, так и получите мертвое тело на фонарном столбе.

— Это Французская революция, — ответил Моноган. — Вот что это такое.

— Во время Французской революции рубили головы, — уточнил Монро.

— Вешали тоже, — сказал Моноган. Оба, несмотря на теплую не по сезону погоду, были облачены в пальто. В черные пальто. В этом городе черное пальто стало для полицейских из отдела по расследованию убийств правилом. Традицией. Светло-серые из мягкого фетра шляпы с сильно загнутыми вниз полями частью традиции не были, но Моноган и Монро тем не менее носили их. Дженеро нравились шляпы. Мать всегда говорила ему, что нужно носить шляпу, даже в самые жаркие дни, а в такие дни особенно, потому что тогда не получишь солнечного удара. Сегодня не так уж жарко, просто погода для октября необычно мягкая. Но Дженеро все равно надел шляпу. Лишняя предосторожность никогда не помешает.

— У вас здесь линчуют, так что ли? — спросил Моноган, обращаясь к Карелле.

— Да, всякого дерьма хватает.

Он смотрел на подвязанное к веревке, медленно вращающееся тело. Как всегда, правда, только на очень краткий миг, он ощутил такую боль, словно нож в глаз воткнули. «Вот гнусность», — подумал он.

— Точно, у вас здесь Французская революция, — продолжал Моноган.

— У вас здесь Дикий Запад, — тихо отозвался Монро.

— Славные колготки, беленькие, — заметил Моноган, заглянув под юбку.

С одной ноги у мертвой девушки свалилась туфелька на тротуар. Красная, под цвет блузки, на высоком каблуке. Юбка была пшеничного цвета, как и волосы. Колготки, как отметил Моноган, белые. Она висела прямо над головами у детективов, медленно вращаясь на конце веревки. Одна нога оставалась обутой.

— Сколько ей, как думаешь? — спросил Моноган.

— Отсюда не скажешь.

— Давай снимем ее.

— Нет, — вмешался Карелла. — Надо дождаться судмедэксперта.

— И ребят из фотолаборатории, — добавил Дженеро.

Полицейские стояли у фонарного столба, глядя на мертвую девушку. Постепенно собралась толпа, хотя было только четверть четвертого утра.

Начали собираться люди. В этом городе, будь то день или ночь, всегда найдутся те, кто не спит. «Прямо как заговорщики, — подумал Дженеро, — в любое время бодрствуют». Четверо патрульных, что откликнулись на вызов Кареллы по телефону 10-29, деловито сооружали ограждение, стараясь оттеснить толпу. Кто-то из зрителей решил, что висит не настоящая девушка — муляж или что-нибудь в этом роде, и поделился своими соображениями: «Наверное, снимают кино или что-нибудь такое. Телефильм. В этом городе постоянно что-нибудь снимают. Это очень красивый город». Девушка по-прежнему вращалась на веревке.

— Как можно повесить человека на улице, — спросил Монро, — чтобы никто не увидел?

Кареллу тоже интересовал этот вопрос.

— Может, она сама повесилась? — предположил Моноган.

— Тогда куда делась лестница или какая-нибудь другая подставка? — спросил Монро.

— У нас здесь, на Восемьдесят седьмом участке, вполне можно повеситься, а потом кто-нибудь стащит лестницу.

— Так или иначе факт повешения налицо.

— Как это — «факт повешения»?

— Когда человек вешается, говорят, что произошло повешение.

— С чего это ты взял?

— Это все знают.

— Факт повешения?

— Вот именно.

— Звучит как-то неправильно. Факт повешения.

— Тем не менее, это так.

— Ну а вешая пиджак на вешалку, ты что же говоришь: «Я произвел повешение пиджака»? Нет, ты скажешь просто: «Я повесил пиджак».

— И это совсем другое дело.

— Как это другое?

— Другое, потому что, когда кого-то вешают или кто-то вешается, этот кто-то называется повешенным, а не висящим.

Кто из них прав, Дженеро не знал, но разговор ему понравился. Карелла, как всегда, с непокрытой головой, расхаживал вокруг столба, поглядывая на тротуар и на полотно улицы. «Что он там собирается отыскать? — подумал Дженеро. — Обычное содержимое канавы: окурки, обертки от жвачки, смятые бумажные стаканчики. Городской хлам».

— Ладно, что будем делать? — спросил Моноган. — Глупо же торчать тут, пока не появится судмедэксперт. — Он посмотрел на часы. — Ты когда его вызвал, Карелла?

— Без трех три.

— А секунд сколько было?

Моноган расхохотался. Дженеро посмотрел на часы.

— Двенадцать минут назад, — уточнил он.

— Ну так и где же этот деятель?

Воспользовавшись тем, что один из патрульных отвернулся, из толпы зрителей, скопившихся за загородкой, выступил один человек и решительно зашагал к детективам, сбившимся в кучку около столба. Он был явно делегирован публикой. Делегат, как и большинство жителей этого города, когда обращаются к полицейским, принял почтительный вид.

— Извините, сэр, — обратился он к Моногану, — не можете ли вы сказать мне, что здесь произошло?

— Отвяжись, — раздраженно ответил Моноган.

— Вернитесь за ограждение, — попросил Монро.

— Юная дама мертва? — спросил мужчина.

— Нет, она учится летать, — съязвил Моноган.

— Она обвязалась ремнем безопасности и учится летать, — подхватил Монро.

— Вот-вот взмахнет руками. Возвращайтесь на место и оттуда все увидите, — продолжал Моноган.

Человек поднял голову и посмотрел на вращающееся тело. Ему не показалось, что девушка учится летать. Но так или иначе, он вернулся за ограждение и передал услышанное остальным.

— Тут раньше вешали? — спросил Моноган Кареллу.

— Имели ли место факты повешения? — уточнил Монро.

— Двое или трое повесились, — ответил Карелла. — Но на этот случай ничего похожего.

— Для настоящего повешения нужна настоящая подставка, — пояснил Монро. — Твои самоубийцы что, — взбираются на стул, обвязывают шею веревкой и спрыгивают на пол? Так не повесишься, так задушишься. А для повешения нужна хорошая подставка.

— Как это? — удивился Дженеро. Ему было интересно. «Слушай внимательно, — говорила ему мать, — только так чему-нибудь научишься».

— Потому что, когда вешают по-настоящему, веревка... узел...

— Здесь-то настоящий, профессиональный узел, — проговорил Моноган, взглянув наверх.

— Подставку выбивают из-под ног, узел затягивается на шее, ломаются позвонки, вот как это делается. Но нужна высокая подставка, метра два или больше, потому что иначе веревка просто удушит. На свете полно самоубийц-любителей, они просто удавливаются. Чтобы убить себя как следует, надо знать, как это делается.

— У меня был один случай — парень загнал себе нож в сердце, — вспомнил Моноган.

— Ну и что?

— Да так, к слову пришлось.

— Да, всякое бывает, — заметил Дженеро, стараясь говорить как человек бывалый, много повидавший.

— Да уж точно, сынок, — благосклонно поддержал его Моноган.

— А вот и наш трупный доктор, — сказал Монро.

— Самое время, — откликнулся Моноган, в очередной раз взглянув на часы.

Помощника судебного медицинского эксперта звали Пол Блейни. Вызвав сюда, его оторвали от покера, который затянулся на всю ночь. Особенно это не понравилось ему потому, что звонок раздался как раз, когда он собрал фул — три короля при двух тройках. Он настоял, чтобы сдачу доиграли, и проиграл, налетев на каре в валетах. Блейни был коротышка с жидкими черными усиками, глазами, которые при определенном освещении казались фиолетовыми, и совершенно лысым черепом, сверкавшим под матовыми лампами. Он коротко кивнул всем четверым и, подняв голову, посмотрел на девушку.

— Ну, и что от меня требуется? — спросил он. — Хотите, чтобы я взобрался на столб?

— Говорил же я, что надо снять ее, — сказал Моноган.

— Да лучше бы подождать ребят из лаборатории, — возразил Карелла.

— Зачем?

— Они захотят осмотреть веревку.

— Ты когда-нибудь слышал, что на веревке остаются отпечатки пальцев? — спросил Моноган.

— Нет, но...

— Ну так и давайте снимать ее.

Блейни заколебался. Он снова посмотрел на мертвое тело, потом перевел взгляд на Кареллу.

— Может, они знают, что это за узел? — предположил Карелла.

— Этот узел завязан профессионалом, — сказал Моноган. — Это всякому ясно. Ты что, в кино не ходишь? Телевизор никогда не включаешь?

— Да нет, я про другой конец говорю. Про тот, что обвязан вокруг столба. Другой конец веревки, понимаешь?

Блейни взглянул на часы.

— А я играл в покер, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Через десять минут подъехала машина летучего отряда. К этому времени тут уже были три радиофицированных полицейских автомобиля и машина скорой помощи. Люди за оградой затаили дыхание. Всем не терпелось увидеть, как будут опускать мертвую девушку на землю. Надо ведь выяснить, впрямь ли она мертва или здесь просто снимают кино. Никто среди зрителей не видел прежде человека, висящего на столбе. А большинство вообще не видели, чтобы кто-нибудь висел, неважно, где. А вот девушка висела и выглядела как взаправдашняя, и еще выглядела как мертвая. Ребята из фотолаборатории сделали снимки тела, пофотографировали вокруг фонарного столба и принялись за обмотанную вокруг него веревку. Поговорив накоротке с Кареллой, они решили, что узел лучше не трогать; тело можно снять и не развязывая, а в лаборатории они займутся этим узлом более основательно. Сейчас веревку можно просто перерезать.

Моноган, заложив руки в карманы и согласно кивая, расхаживал с видом праведника: разве он с самого начала не предлагал так сделать? К этому времени подошла машина срочных вызовов, сержант отцепил от борта лестницу и спросил у одного из техников, где обрезать веревку. Техник ткнул в точку где-то посредине: между узлом, который был завязан на шее девушки, и тем, который прикреплял веревку к столбу. Полицейские растянули внизу страховочную сетку, сержант влез на столб и перерезал веревку острым ножом. Тело упало на сетку. Толпа за загородкой шумно вздохнула.

Блейни осмотрел тело девушки, констатировал смерть, предположительно, до вскрытия, от перелома шейных позвонков.

Было начало пятого утра, когда машина скорой помощи повезла тело девушки в морг.

Первый раз — всегда самый легкий. Действует эффект полной внезапности, никому из этих женщин и в голову не приходит, что такое может случиться с ними, пусть даже в этом городе, где, как им, несомненно, известно, такое случается сплошь и рядом. Все, что от него требуется, — подстеречь их, показать им нож, — и они тут же раскисают.

Но потом все становится труднее, намного труднее. Требуется большое терпение.

Иные, после первого раза, носа из дома не кажут; так напуганы первым случаем, так боятся, что он может повториться. Через несколько недель, иногда через месяц они снова появляются на улице, как правило, в сопровождении мужа или приятеля, и только днем. Ночью все еще боятся. Требуется терпение.

И еще... Надо сверяться с календарем.

В конце концов, после первого раза они оправляются от удара и снова отваживаются ходить в одиночку в темноте. А он ждет, конечно, он поджидает их, и шок на этот раз получается еще сильнее, ведь молния в одно и то же место дважды не ударяет, верно? Наверное. Ударяет. И во второй раз, если его узнают, а некоторые узнают, обычно умоляют отпустить. Это они-то, кто, дай им только волю, любого обратают, умоляют отпустить их с миром. В этом и состоит весь юмор ситуации. И никто из них не знал, что он сверяется с календарем и что каждое его нападение четко расписано по времени.

После второго раза они выглядят жалкими развалинами. Одни переезжают в другой район, иные вообще бегут из города. Третьи отправляются на длительный отдых. Четвертые испуганно вздрагивают, заслышав, как в трех кварталах от них просигналит автомобиль. Они начинают казаться себе беззащитными жертвами какой-то таинственной злой силы, которая из всей женской половины города выбрала именно их своей мишенью. Одна наняла охранника. Ну а остальные? Что же, все забывается, и жизнь идет дальше. Сначала выходишь на несколько часов из квартиры днем, от дома стараешься не удаляться, затем эти часы растягиваются, а маршруты удлиняются, и вот уже ты живешь прежней, нормальной жизнью, хотя все еще боишься ночи и, как стемнеет, выходишь только в сопровождении друзей или родственников. Наконец, тебе кажется, что ты снова в безопасности, все позади, и после того, как выходишь несколько раз одна вечером на улицу и ничего с тобой не случается, решаешь, что все осталось в прошлом: да, верно, попалась ты дважды, но, пусть хоть миллион лет пройдет, в третий раз это не повторится. Но ты не знаешь, что он следит за календарем и что это случится снова, потому что он очень терпелив, и торопиться ему некуда.

В третий раз одна отбивалась так, будто жизнь ее зависела от того, возьмет он ее или нет. Эту пришлось полоснуть. Он полоснул ее ножом по лицу, и тут же она кончила визжать и, всхлипывая и истекая кровью, перестала сопротивляться. Другая в третий раз предлагала совершенно фантастические деньги, лишь бы он отпустил ее. Но он взял свое, а через неделю снова достал ее, на этот раз у нее дома, он знал, что она живет одна, и добился своего в четвертый раз. Это был рекорд. После третьего раза обычно ничего не получалось, потому что теперь они понимали, что выбирают их не наугад, что они не случайные жертвы, за ними охотятся специально, и если было три случая, то может быть и четыре, и пять, и десять, и нет силы, способной помешать ему добиться того, чего он хочет.

Ему же требовалось только терпение. И не забывать про календарь. Фиксировать даты. Только однажды ему удалось добиться полного успеха с первого раза.

Потом он не выпускал ее из вида. Он знал, куда она отправилась. Он знал, что успех на его стороне. Тогда он оставил ее, и только издали наблюдал. А позднее убедился, что ей пришлось делать именно то, что он наметил с самого начала, и, увидев ее месяц спустя, да и то издали, испытал ликующее ощущение триумфа, и понял, что его план надежен и что он будет добиваться успеха снова и снова.

Сегодняшнюю звали Мэри Холдингс. Он изнасиловал ее дважды. Первый раз в июне. Для точности, десятого июня, в пятницу вечером, он отметил день и дату в календаре. Она поздно отправилась за покупками и вышла из магазина с сумкой, полной продуктов. Тут-то он уволок ее с тротуара на затемненную аллею. Он показал ей нож, приставил к горлу, и она сдалась без звука, а свертки раскатились из порванной сумки по мостовой. В отличие от большинства, после первого раза она не сдалась. Уже через неделю ее снова можно было увидеть на улице, одну и вечером. Но теперь она была поосторожнее. Даже несколько вызывающе боролась она со страхом, не отворачиваясь от того, что случилось, отказываясь поддаться испугу, полная решимости жить, как жила до его появления.

В следующий раз он изнасиловал ее шестнадцатого сентября, снова в пятницу. И снова сделал отметки в календаре. Она пошла в кино с подругой, на ранний сеанс. Фильм кончился в половине или без четверти десять. Она проводила подругу домой и двинулась вверх по улице, в сторону ярко освещенного перекрестка, а он тут как тут. И снова она не издала ни звука. Но на сей раз вся задрожала как осиновый лист, когда он разодрал ей колготки и засунул.

Шестнадцатое сентября было три недели назад.

И все это время он старался не выпускать ее из вида. Отметил, что теперь она и днем не выходит одна. А уж в темноте — только с мужчиной, иногда с двумя. Он по одному виду мог сказать, что она все еще начеку, все время оглядывается, переходит на другую сторону, если видит, что навстречу идет мужчина. Очень насторожена, очень аккуратна; явно решила не допустить ничего подобного в третий раз.

В прошлую субботу он проследовал за ней в центр, к главному полицейскому управлению. Наверное, хочет поподробнее рассказать о тех двух случаях. Дождавшись, пока она выйдет, он снова последовал за девушкой, и с удивлением увидел, что она входит в оружейную лавку, показывает хозяину какую-то бумажку и начинает разглядывать пистолеты, которые тот достает из-под прилавка. Стало быть, в управлении ей понадобилось разрешение на ношение оружия! Она покупает пистолет! Увидев, что выбор сделан, он улыбнулся. Он понял, что скоро она снова выйдет из дома, и снова вечером, и снова одна, только на сей раз в сумочке будет пистолет и она будет думать, будто защитилась от него.

Но он ошибся.

Всю эту неделю она безвылазно просидела дома. Ночной город, похоже, и впрямь доконал ее, она носа не рискует показать одна, а впрочем, и не одна, и в придачу пистолет в сумочке. Явно не хочет рисковать. Листки календаря с шелестом переворачиваются. Неделя летела быстро, и седьмое октября приближалось неудержимо. Он знал, взять ее можно будет только дома, как это уже было с той, что попалась ему четыре раза. Сегодня как раз седьмое октября, наконец-то день настал: хорошее время, хотя, собственно, седьмое только наступает, всего без четверти пять утра. Сегодня у нее будет третье представление. Потом еще раз или два, и все. Готова. Разве что в Монголию сбежит.

Сегодня он возьмет ее в ее собственной кровати.