"Протяни ребятам руку" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 8

В воскресенье утром, прежде чем явиться на работу, Коттон Хейз под дождем отправился в церковь.

Когда он вышел, дождь все еще шел, и он чувствовал себя также, как и до службы. Он сам бы не мог сказать, почему он ожидал, что будет чувствовать себя по-другому. Им никогда не овладевал религиозный пыл, свойственный его отцу, священнику. Но каждое воскресенье в любую погоду, дождь ли, солнце ли, он шел в церковь. Каждое воскресенье он сидел и слушал службу, повторял псалмы и ждал. Он не знал, чего конкретно он ждет, но подозревал, что ждет всполохов молнии, оглушительного треска грома, в которых Бог вдруг явит ему свое лицо. Он понимал, что в глубине души он надеялся увидеть что-то отличное от реального мира, который ему приходилось лицезреть каждый день.

Чтобы ни говорилось о работе полиции, а уже сказано и еще будет сказано немало, бесспорно одно – эта работа сталкивает своих исполнителей с наиболее неприкрытой в своей реальности стороной человеческой жизни. В своей работе полицейскому приходится иметь дело с животными инстинктами и низменными мотивами, с которых сорваны многочисленные покровы стерилизованной и загнанной в вакуум цивилизации двадцатого века. Шагая в потоках дождя, Хейз думал о странном желании людей проводить большую часть своего времени, живя фантазиями других. В распоряжении каждого человека имеются сотни способов ухода от реальной действительности – книги, фильмы, телевидение, журналы, пьесы, концерты, балеты – все, что призвано создавать некое подобие реальной жизни и уводить человека из плоти и крови в волшебный мир фантазии.

Хейз сознавал, что полицейскому не следовало бы давать своим мыслям такой ход, так как благодаря полицейскому роману, он сам стал одной из вымышленных фигур этого мира фантазии. Вся несуразица состояла в том, считал он, что героем стал выдуманный полицейский, тогда как в реальной жизни полицейский был обыкновенным человеком. Ему представлялось нелепым, что самыми почитаемыми в мире людьми являются те, которые создают придуманный мир – актеры, режиссеры, писатели, различные исполнители, исключительное предназначение которых состоит в том, чтобы развлекать других. Можно подумать, что живет только небольшая часть человечества, причем живет только тогда, когда разыгрывает созданные другими фантазии. Остальные люди – наблюдатели. Остальные выступают в качестве зрителей. Было бы не так грустно, если бы они были зрителями спектакля, который разыгрывает сама жизнь. Вместо этого они созерцают имитацию жизни, исполняемую другими, и, таким образом, оказываются дважды отстраненными от самой жизни.

Казалось, и разговоры вращались, в основном, вокруг придуманного, а не реального мира. Вы видели Джека Паар вчера? Вы читали Доктора Живаго? Драгне был великолепен, не правда ли? Видели ревью Ласковая птица Юности? Разговоры, разговоры, разговоры, но сердцевиной всех этих разговоров всегда является воображаемый мир. Теперь телевизионные программы пошли еще дальше в этом направлении. Появляются все больше и больше программ, показывающих людей, которые просто говорят о чем-нибудь, таким образом, зритель избавлен даже от необходимости говорить о воображаемом мире – теперь есть люди, снявшие с его плеч и этот груз. Наблюдатель трижды отгорожен от самой жизни.

И посреди этого трижды изолированного существования была реальность, которая сейчас для полицейского сводилась к отрубленной кисти руки.

Интересно, как бы они решали загадку этой руки в Беззащитном городе?

Он не имел представления. Он только знал, что каждое воскресенье ходит в церковь и надеется что-то найти.

В это воскресенье он вышел оттуда с тем же чувством, что и вошел, и теперь шел по сверкающему от дождя тротуару вдоль парка, направляясь в полицейский участок. Из-за дождя зеленые шары над входом в участок были включены, и цифры «87» слабо светились сквозь серую пелену дождя. Он поднял глаза на каменный фасад, с которого струями стекала вода, поднялся по пологим ступеням и вошел в дежурку. Дейв Мерчисон сидел за столом и читал киножурнал. На обложке была фотография Дебби Рейнольдс, а над ней провокационный вопрос: Как Дебби поступит теперь?

Следуя в направлении, которое указывала стрелка над вывеской «СЫСКНОЙ ОТДЕЛ», он поднялся по металлической лестнице на второй этаж и прошел в конец длинного, слабо освещенного коридора. Он толкнул дверцу в решетчатой перегородке, бросил шляпу на вешалку в углу и прошел к своему столу. В комнате царила непривычная тишина. Ему показалось, что он снова в церкви. Полицейский Фрэнк Хернандес из пуэрториканцев, который родился и вырос в этом районе, поднял глаза и сказал:

– Привет, Коттон.

– Здравствуй, Фрэнки, Стива еще нет?

– Он звонил около десяти минут назад. Просил сказать тебе, что он пойдет прямо в порт, чтобы поговорить с капитаном судна «ФАРРЕН».

– Ясно. Что еще?

– Получено заключение Гроссмана по ножу для разделки мяса.

– Какому ножу? Ах, да. Миссис Андрович. Что-нибудь нашли?

– Ничего. На ноже никаких следов, кроме вчерашнего жаркого.

– А куда все подевались? Что-то больно тихо вокруг.

– Вчера вечером произошла кража со взломом – бакалея на улице Калвер. Энди и Мейер отправились туда. Лейтенант позвонил сказать, что будет позже. У жены температура. Ждет доктора.

– Клинг разве не дежурит сегодня?

Хернандес отрицательно покачал головой.

– Поменялся со Стивом.

– Кто же сегодня в пределах досягаемости? У тебя есть список дежурств?

– Я.

– О Боже, что здесь за монастырский покой сегодня? Хотя бы Мисколо здесь? Чаю хочется.

– Только что был здесь. Наверно, спустился поговорить с капитаном.

– В такие дни... – начал было Хейз, но оставил предложение незаконченным. Спустя какое-то время он спросил:

– Фрэнки, у тебя когда-нибудь бывает такое чувство, что все окружающее нас не настоящее?

Наверно, он задал вопрос не по адресу. Уж Фрэнки Хернандес сталкивался с реальностью жизни больше, чем кто-либо другой. Дело в том, что Хернандес возложил на себя почти невыполнимую задачу – доказать всему миру, что пуэрториканцы могут быть порядочными людьми в маленьких драмах, разыгрываемых жизнью. Он не знал, кто занимался отношениями его народа с прессой, прежде чем появился на сцене, но твердо знал, что тот, кто этим занимался, делал это неправильно. У него никогда не возникало желания дать кому-то пощечину, или пырнуть кого-то ножом, или даже хоть раз затянуться сигаретой с марихуаной. Он вырос в округе 87-го полицейского участка, в одной из отвратительнейших в мире трущоб, но никогда не украл даже почтовой марки, ни разу не бросил взгляда на проституток, которые во множестве фланировали по Ла Виа де Пута. Он был благочестивым католиком. Его отец усердно работал, чтобы обеспечить семью, а мать заботилась исключительно о достойном воспитании четверых детей, которых она произвела на свет. Когда Хернандес принял решение стать полицейским, отец и мать искренне одобрили это решение. Он был зачислен в полицию, когда ему исполнилось двадцать два года, до этого он прослужил четыре года на флоте и отличился в боях во время заварушки при Иводзиме. В кондитерской его отца на зеркале, позади прилавка, была приклеена фотография Фрэнка Хернандеса в полном военном обмундировании рядом с маркой кока-колы. Отец Фрэнки не упускал случая сообщить каждому новому покупателю, что это фотография его сына, который сейчас служит в городской полиции.

Нельзя сказать, что Хернандес без труда осуществил свое решение служить в городской полиции. Прежде всего он столкнулся с предубеждением, царившем в самой полицейской среде, не говоря уж о своих соотечественниках-наркоманах. К этому надо добавить своеобразное отношение к нему некоторых жителей округа. Он скоро обнаружил: его считают «своим» и ожидают, что он будет закрывать глаза, когда они допускают нарушения, требующие вмешательства полиции. Но к счастью Фрэнки был не способен закрывать глаза на нарушения. Он был приведен к присяге, носил форму и должен был выполнять свои обязанности.

Кроме того, нельзя было забывать о Деле, которому он себя посвятил.

Фрэнки Хернандес должен был доказать жителям своего округа, полиции, городу, а может быть, и всему миру, что пуэрториканцы – это люди. А некоторые его коллеги, такие, как Энди Паркер, порой очень затрудняли продвижение благородного дела. До Энди Паркера были коллеги по отделу патрулирования, из-за которых его попытки продвинуть Дело оказывались тщетными. Хернандес вполне отдавал себе отчет, что даже если он когда-нибудь станет шефом отдела уголовного розыска или комиссаром полиции, вокруг всегда найдутся энди паркеры, готовые всегда напомнить ему, что за избранное им Дело надо бороться неустанно день и ночь.

В то же время для Фрэнки Хернандеса окружающий мир был чертовски реален, порой слишком реален в своей жестокости.

– Нет, Коттон, у меня никогда не возникает такого чувства, – ответил он.

– Наверно, дождь так действует, – сказал Хейз и зевнул.

Судно «С. С. ФАРРЕН» носило имя известного и уважаемого джентльмена из Уайт Плейнз[3], которого звали Джек Фаррен. Если оригинал был добродушным, приветливым, располагающим к себе и всегда опрятным простаком, то его тезка оказался плохоньким, прогнившим, проржавевшим, грязным и сопливым суденышком.

Капитан был под стать своему судну.

Это был крупный, неуклюжий человек с лицом, покрытым трехдневной щетиной. Все время, пока Карелла с ним разговаривал, капитан ковырял в зубах щепочкой от спичечного коробка, то и дело причмокивая, всасывая воздух, чтобы освободиться от застрявших между зубов остатков завтрака. Они сидели в похожей на гроб каюте капитана, стены и потолок которой были пропитаны ржавой влагой. Капитан продолжал причмокивать и ковырять в зубах намокшей щепочкой. По единственному в каюте иллюминатору стекали капли дождя. В помещении пахло едой, потом и отбросами.

– Что вы можете рассказать мне о Карле Андровиче? – задал вопрос Карелла.

– Что вы хотите знать? – ответил капитан вопросом на вопрос. Его фамилия была Киссовский. Звук его голоса напоминал медвежье рычание. В его движениях улавливалась скрытая грация бронетанковой дивизии.

– Он давно плавает на вашем судне?

Киссовский пожал плечами.

– Два или три года. Что-нибудь натворил? Чем же он занимался с тех пор, как сошел на берег?

– Это нам как раз и неизвестно. Он хороший матрос?

– Не хуже большинства других. Теперь матросы ни хрена не стоят. Вот когда я был молодым, тогда матросы были действительно матросы. – Он опять причмокнул, втянув воздух между зубами.

– Судна были сделаны из дерева, а люди – из железа. – В унисон ему произнес Карелла.

– Что? – не понял Киссовский. – А-а, ну да. – Он попытался произнести некое подобие улыбки, которая больше смахивала на звериный оскал. – Ну, друг, я не так уж стар. Но, когда я был мальчишкой, матросы были матросами, а не битниками в поисках посудин, перевозящих бананы, где бы можно было изучить, как эта штука называется... Дзен? А потом вернуться и описывать свои приключения. Тогда матросы были мужчины! Мужчины!

– Значит, Андрович был плохим матросом?

– Не хуже большинства, пока не оказывался на берегу. Как только попадал на берег, становился плохим матросом. И мне приходилось обходиться с командой, в которой не хватало одного матроса. Должен вам заметить, что нехватка хотя бы одного члена экипажа осложняет ситуацию на судне. Понимаешь, друг, судно – это что-то вроде маленького города. Кто-то подметает улицы, кто-то водит поезда, кто-то включает вечернее освещение, какие-то ребята содержат рестораны, и все это обеспечивает жизнь города, сечешь? О'кей. Выбывает парень, который включает свет, что происходит? Ничего не видно. Или надо найти кого-то, кто бы делал эту работу вместо него, а это значит снять кого-то с другой работы, как видишь, как ни крути, такая ситуация портит всю картину. У Андровича это хорошо получалось. Да и вообще, матрос он был хреновый.

– В каком смысле?

– Все время в погоне за развлечениями. – Киссовский поднял руку, как бы призывая Бога в свидетели. – «Живите так, чтобы светить миру, как свеча во тьме» – чепуха! В каждом порту, куда мы заходили, Андрович сходил на берег и напивался как сапожник. А женщины? Где только у него нет знакомых! Куда его только не носило! Еще удивительно, что он не спутался с восточной мафией или с кем-нибудь в этом роде. Развлечения! Единственное, что его интересовало!

– Ясно. Значит, женщина в каждом порту?

– Конечно, и беспробудная пьянка. Я не раз ему говорил: «Тебя дома ждет такая милая, любящая жена, ты хочешь наградить ее подарком от этих восточных красоток? Ты этого добиваешься?» Смеялся надо мной: «Ха-ха-ха. Вы шутник». Жизнь воспринимает как шутку. Сходит на берег и спит с любой аппетитной красоткой. Разве это матрос? А?

– У него тоже была подружка в нашем городе, капитан Киссовский?

– Отбросьте церемонии с «капитаном». Зовите меня Арти, о'кей? А я буду звать вас Джордж или, как там ваше имя, и таким образом, мы покончим с формальностями, которые только нагоняют туман, о'кей?

– Меня зовут Стив.

– О'кей, Стив. Хорошее имя. У меня брат тоже Стив. Сильный, как бык. Представляешь, этот парень может голыми руками поднять грузовик.

– Арти, у Андровича была в городе подружка?

Киссовский причмокнул, поковырял в зубах и задумался. Он сплюнул на пол, пожал плечами и сказал:

– Не знаю.

– А кто может знать?

– Может кто-нибудь из команды, хотя я сомневаюсь. Если на этой посудине что-нибудь случается, мне всегда об этом становится известно. Единственно, что я могу сказать, так это то, что вряд ли он проводил ночи, держа в объятиях маленькую красотку Бель Лулу, или как там ее звать.

– Мег? Его жена?

– Ну да, Мег. Ее имя вытатуировано у него на руке. Это та самая, которую он подцепил в Атланте. Не могу понять, как это ей удалось заставить его жениться на ней. – Киссовский пожал плечами. – Как бы там ни было, жениться он женился, но это не значит, что она заставила его сидеть с ней дома и играть в домашний уют. Этот парень не из тех, кому нужен домашний уют. Он из тех, кто хочет взять от жизни все. Домашний уют – для живущих вдали от шума городского, а не для карлов андровичей. Знаете, что он обычно делал?

– Что?

– Он обычно сходил на берег, я имею в виду, здесь в городе. Недели две таскался по городу, живя, где ему заблагорассудится, прежде чем заявиться домой и сообщить, что мы приплыли. Возможно, это бывало дня за два до нашего отплытия. Можешь не сомневаться, приятель, этот парень знал, что наплести девчонке, чтобы она поверила. Мне кажется, она приятная малышка, и мне жаль ее. – Он опять пожал плечами и сплюнул на пол.

– Куда он заходил, когда не бывал дома? Где он болтался?

– Везде, где есть дамочки.

– Дамочек можно найти по всему городу.

– Вот он ошивался по всему городу. Могу поспорить на пять долларов, что он и сейчас развлекается с какой-нибудь красоткой. Он вернется к маленькой Скалет-О'Харе или как ее там, как только у него кончатся деньги.

– У него было с собой только тридцать долларов, когда он исчез.

– Тридцать долларов, как бы не так! Кто вам это сказал? Когда мы возвращались из Пенсаколы, ребята затеяли крупную игру в кости. Андрович был одним из выигравших. Загреб где-то около семисот долларов. Это не такой уж пустяк, Стив. Прибавь к этому жалование за январь, ты знаешь, мы выплачиваем жалованье только когда возвращаемся в порт, если все это сложить, получается кругленькая сумма. А мы стояли в порту только два дня. Прибыли двенадцатого, а отплывали четырнадцатого, в день Валентина. Ну, за два дня трудно истратить больше двухсот долларов, согласен? – Киссовский задумался. – Как мне представляется, он отправился на судно, по дороге подцепил какую-нибудь штучку и весь этот месяц с ней развлекается. Когда деньги кончатся, Андрович появится дома.

– Так вы думаете, он решил погулять, да?

– Это в его духе. Когда мы были в Нагасаки, этот парень... Ну, это уже другая история. – Он помолчал. – Вы думаете, что с ним что-нибудь случилось, да?

– Не знаю...

– Не беспокойтесь. Проверьте публичные дома, кабаре со стриптизами и бары, а также районы всяких злачных заведений. Вы обязательно его найдете в одном из них. Только я не думаю, что он хочет, чтобы его нашли. Ну, что вы собираетесь делать, если заарканите его? Заставите вернуться к Мелиссе Ли, или как ее там?

– Нет, это не в наших силах.

– Тогда какого черта беспокоиться? – Киссовский втянул воздух зубами и сплюнул на пол. – Не волнуйтесь. Он объявится.

Контейнеры для мусора стояли в проходе между двумя жилыми домами. На крыше каждого контейнера от дождя образовалась лужа. Пожилая женщина была в домашних тапочках, и поэтому шла по проходу очень осторожно, боясь ступить в лужу, она несла сумку с мусором к ближайшему контейнеру, прижав ее к груди, как ребенка, которому дают грудь.

Она подняла крышку, разбрызгав скопившуюся на ней воду, и уже готова была швырнуть туда сумку, когда увидела, что он полон. Женщина была ирландкой по национальности, и поток бранных слов, слетевших с ее уст, привел бы в замешательство любого из ирландских эльфов. Она закрыла крышку и подошла к другому контейнеру. Теперь она уже окончательно промокла и ругала себя за то, что не подумала захватить зонтик, ругала крышку второго контейнера, которую, казалось, заклинило и, наконец, отбросив ее, снова обдала себя скопившейся на крышке дождевой водой. Она уже хотела швырнуть сумку и поторопиться домой, когда увидела газету, это и заставило ее помедлить.

В газету было завернуто что-то странное, но сверток полуразвернулся. С любопытством женщина наклонилась к контейнеру.

В то же мгновение с ее губ сорвался пронзительный крик.