"Власть без славы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ВОССТАНИЕ

– Знаю, знаю. Но не идите так быстро. Не надо. Ощупывайте дорогу, прежде чем сделать шаг. Не меняйте все сразу.

– Но я хочу, чтобы в церквах служили Мессу.

– Это… конечно. Но не спешите с Римом… еще не время.

Не он один предупреждал меня. С тем же приходил и французский посол де Ноайль. Ему я не доверяла. Ходили упорные слухи, что этот хитрец и интриган больше шпионил, чем выполнял обязанности посла. Все послы, как известно, занимаются шпионажем, но де Ноайль перешел все допустимые границы. Мне было известно, что моя близость к Испании приводит его в бешенство. Симон Ренар, доверенное лицо императора, был также его послом. И де Ноайль изо всех сил старался нас поссорить, потому что Франция и Испания были извечными врагами. Если бы французы прослышали о моем возможном браке с Филипом испанским, они постарались бы сорвать его любым способом.

В тот момент у де Ноайля с Симоном Ренаром разногласий не наблюдалось. Как Франция, так и Испания хотели, чтобы Англия вернулась под крыло Рима, но они предвидели, что в стране могут возникнуть беспорядки, если это будет сделано без достаточной подготовки. У всех перед глазами был пример королевы Джейн Грей, правившей всего девять дней. Понимая, сколь непрочно мое положение и сколь накалена обстановка в стране, они видели, что Елизавета может этим воспользоваться.

Поэтому меня предупреждали, чтобы я не слишком афишировала свою приверженность Папе.

Одним из тех, кто поддерживал мое стремление поскорей вернуться под эгиду Рима, был Гардинер. Но его поддержка мало что значила – я не забыла, как он в свое время ни словом не возразил против решения отца объявить себя Главой церкви. А теперь он был на стороне нового хозяина. Протестанты, не слишком воодушевленные тем, что Гардинера выпустили из тюрьмы, прозвали его Двуликим Янусом и Перевертышем.

На открытии сессии Парламента именно Гардинер объявил о моем намерении помириться с Римом. Но больше никаких заявлений не последовало – я прислушалась к многочисленным советам и не стала торопиться.

Я хотела, чтобы члены Парламента знали о моем намерении смягчить существующее законодательство. Жестокость, с какой правил мой отец, искалечила многие судьбы, и я собиралась принять более милосердные законы.

Большим утешением для меня была переписка с Реджинальдом, который наверняка был в курсе всего, что происходило в Англии.

«Мне казалось, – писала я ему, – что все можно сразу изменить, что сделать это будет просто. Но меня предупредили, чтобы я не торопилась. Посол императора, в частности, предостерег меня от решительных мер. Народ еще не готов к резким переменам. Надеюсь, Вы не считаете мою медлительность предательством. Я никогда не откажусь от своей миссии, верьте мне, но пока не решаюсь всенародно объявить о своем намерении».

Как мне недоставало умного, всепонимающего Реджинальда! Я грезила о том, чтобы он был моложе и мы были бы вместе.

Брак с Филипом не вызывал во мне энтузиазма. Что он за человек? Говорили, что, в отличие от своего отца, он не обладает острым умом. Ничего удивительного – ведь император Карл был самым мудрым правителем своего времени.

Говорили также, что Филип очень религиозен, но это не мешает ему вести разгульный образ жизни; что он человек очень чувственный, неравнодушный к женскому полу. Последнее особенно меня настораживало. Он был однажды женат – на Изабелле Португальской, от которой у него был шестилетний сын Дон Карлос. Изабелла умерла три года назад. Если Филип ждал от будущей жены чувственных наслаждений, то я менее всех подходила на эту роль. С политической точки зрения наш брак был выгоден как союз английской королевы с сыном императора. Но кому выгоден, размышляла я? Моему народу не понравится то, что их королева замужем за иностранцем. Гораздо лучше, по мнению моих сограждан, если бы мужем королевы стал Эдуард Коуртни. Помимо всего прочего, если я выйду замуж за Филипа, нам придется жить порознь, так как я не уеду в Испанию, а он тоже не будет жить в Англии. Взвесив все «за» и «против», я склонялась к тому, что испанский вариант моего замужества кончится ничем, как и все многочисленные помолвки прошлых лет.

Реджинальда же я знала и любила с детства. Что плохого в том, что он значительно старше меня? И даже если у нас не будет детей, какое это имеет значение?

Мне хотелось, чтобы рядом был заботливый, любящий друг.

Из моего окружения более других этому образу соответствовал Симон Ренар. Но в глубине души я понимала, что он верен мне постольку, поскольку верен в первую очередь своему господину – императору, как и полагается настоящему послу. Я пыталась убедить себя в том, что у нас с императором общие интересы, как это было и раньше…

Теперь, когда в английских церквах служили Мессу, следовало ожидать недовольства протестантской части населения. И вскоре до нас дошли слухи о волнениях в Кенте, Лейстершире и Норфолке.

Сестра моя Елизавета стала источником возмущения – она отказалась слушать Мессу и давала понять, как считал Ренар, что недовольные протестанты могут видеть в ней своего лидера.

– Она чрезвычайно опасна, – заметил посол.

Совет направил ей письмо с требованием подчиниться общим правилам богослужения. Она не ответила. Сославшись на болезнь, Елизавета не присутствовала и на церемонии присуждения титула графа Эдуарду Коуртни.

Ренар пришел ко мне взволнованный и злой.

– Ваша сестра что-то замышляет. Уж не собирается ли она заручиться поддержкой протестантов? Если это так, то нам грозят большие неприятности. За ней пойдут, и, поверьте, сторонников Елизаветы будет немало. Ее надо заключить в Тауэр.

– Неужели вы думаете, что я способна посадить в Тауэр собственную сестру?

– Вы только отдадите приказ. Я убежден, что следствие обнаружит кое-что, свидетельствующее не в ее пользу.

– С ней дружит де Ноайль…

– Ей от него проку нет. У него одна цель – посадить на трон Марию Шотландскую.

– Марию Шотландскую? – повторила я, не веря своим ушам. – Но как он посмел даже подумать об этом?!

Ренар смерил меня взглядом, в котором сквозила жалость – неужели я столь недальновидна!

– Мария Шотландская – невестка французского короля. Де Ноайль – их слуга. Король же спит и видит, как приберет к рукам Англию, посадив на трон королеву Марию и короля Франсуа. А поможет ему в этом Елизавета, которую обрабатывает де Ноайль. Все очень просто, Ваше Величество.

– Кому же в таком случае можно доверять?

– Никому, – Ренар грустно покачал головой. – Никому, кроме моего господина, который был и останется вашим другом. Когда вы выйдете замуж за его сына Филипа, император станет вам еще ближе, и кроме того, рядом с вами будет мужчина. А пока нам следует разобраться с Елизаветой. Необходимо наступить на хвост протестантам, видящим в ней свою будущую королеву.

– Но это же измена!

– Ваше Величество, вы правы. Итак… начнем разрушать их коварные планы и обратим пристальное внимание на Елизавету.

– Но я не могу посадить ее за решетку.

– Не можете, пока у вас нет на то достаточных оснований. Прежде всего необходимо помешать ей строить из себя символ протеста. Она должна посещать Мессу.

– Ей будет передан мой приказ подчиниться.

– Отлично! Тем самым, Ваше Величество, вы делаете первый шаг.

Но не успела я послать к ней гонца с приказом, как от нее пришло письмо, в котором она умоляла меня дать ей аудиенцию.

Я согласилась.

Войдя в мои покои, Елизавета бросилась передо мной на колени.

– Встань, – сказала я, – и говори то, что хотела. Вижу, что ты поправилась после болезни, помешавшей тебе присутствовать на чествовании Коуртни. Судя по всему, болезнь была тяжелой.

– Спасибо, Ваше Величество. Мне уже лучше. Позвольте мне выразить надежду, что Ваше Величество находится в добром здравии.

В ее взгляде проскользнуло сочувствие – это значит, подумала я, у меня вид совсем больной. Этот сочувствующий взгляд заставил меня мгновенно ощутить огромную разницу между нами: она – молода, полна жизненной энергии, пышет здоровьем, и я – стареющая, бледная, больная женщина, ростом значительно ниже ее, так, что, когда мы стоим рядом, она смотрит на меня сверху вниз.

Я ответила, что чувствую себя хорошо, и повторила:

– Ты хотела о чем-то поговорить? Говори.

– Ваше Величество, я в глубоком горе.

– Что случилось?

– Я чувствую, что Ваше Величество больше не любит меня. Мне очень тяжело это сознавать. Вы всегда относились ко мне с нежностью, как к своей младшей сестре, и мне ненавистна мысль, что я чем-то могла вас обидеть. Я не знаю за собой ничего, что могло бы огорчить вас… если не считать… того, что связано с религией.

– Тебе неоднократно было велено посещать Мессу, но ты упорно отказываешься, – ответила я.

– Ваше Величество, у меня нет столь глубоких религиозных корней, как у вас. Я была воспитана в духе новой веры и ничего другого не знаю.

– Это не оправдание, – ответила я, – есть много достойных людей, которые могут научить тебя.

– Ах, Ваше Величество, вы сняли камень с моего сердца! Мне нужен учитель. Может быть, кто-то из ученых мужей мог бы заниматься со мной, тогда я с радостью начну заниматься! Вашему Величеству не надо объяснять, как трудно измениться, когда с детства привыкаешь к определенной форме религии.

Я не знала, верить ей или нет. Вопреки предостережению Ренара, я готова была обнять ее, обещать, что ей будет дан хороший учитель, и мы снова будем относиться друг к другу как две любящих сестры. Но что-то меня остановило. Мелькнула мысль, что Ренар прав, – она была очень хитра и опасна. Но разве можно было такое подумать, глядя на ее восторженное лицо, на эти глаза, светящиеся радостью и кротостью одновременно. Всем своим видом она показывала, как жаждет снова быть любимой мною. И в те минуты я почти верила ей.

– Ты будешь присутствовать на Мессе 8 сентября, – сказала я. – В этот день римская церковь празднует Рождество Девы Марии.

Она слегка изменилась в лице. Я попыталась прочитать ее мысли. Отказаться она теперь не могла. Ей было отлично известно, что за каждым ее движением следили с разных сторон, надеясь, что на чем-нибудь она да поскользнется. Ренар мечтал видеть ее в Тауэре. Де Ноайлю она тоже мешала. Ему мешали, впрочем, мы обе – он предпочел бы освободиться от нас и очистить путь для Марии Шотландской. Но, с другой стороны, в случае моей смерти на престол могла претендовать только Елизавета. Следовательно, ей было выгодно ждать моей смерти.

При этой мысли меня охватила дрожь. Но, глядя на ее нежное личико, трудно было представить, что эта девушка даст вовлечь себя в заговор – не настолько она глупа, чтобы в случае неудачи лишиться не только короны, но и головы.

Я поцеловала ее со словами:

– Мы сестры. Так будем же друзьями.

Она сразу расцвела в улыбке. Мне хотелось согреть ее своим теплом, ведь я, как никто, понимала ее состояние, когда меня признали законной наследницей престола. Ей было больно сознавать, что она – незаконнорожденная. Когда мы обе считались бастардами, нас это объединяло. Но как королева я должна была получить законное признание своих прав – это было важно для меня постольку, поскольку непосредственно касалось моей матери. К Елизавете же я испытывала сострадание. Трудно было быть дочерью Анны Болейн, слывшей в народе ведьмой.

Мне было приятно быть снисходительной. И я действительно хотела ей помочь. Быть может, и вправду ей нужен хороший наставник, и все проблемы тогда разрешатся?!

Но в том, что касалось ее посещения Мессы по случаю Рождества Девы Марии, я оставалась непреклонной.

И в назначенный день она появилась в церкви. Лицо ее было бледным, взгляд отсутствующим, как будто она была тяжело больна.

Я слабо верила в ее болезнь – обычно она очень быстро поправлялась, когда нужно. Но как же ей удалось придать своему лицу такой измученный вид?!

Придворные дамы ее свиты чуть ли не на руках внесли ее в часовню и усадили на скамью. Она попросила их погладить ее по животу, чтобы облегчить боль.

Если это был спектакль, то сыгран он был блестяще. Но кто мог поручиться, что Елизавета не была больна на самом деле? Видевшие ее в таком состоянии невольно испытывали жалость. «Бедная принцесса, – сказали бы ее почитатели, – ее заставили прийти на Мессу, но видно было, чего это ей стоило! Она же просто заболела!»

Похоже, что Елизавета снова взяла верх.

Ренар был в ярости. Разыграв душещипательную сцену, Елизавета не только не потеряла уважение протестантов, но даже выиграла в их глазах.

– Я не успокоюсь до тех пор, пока она пребывает на свободе, – мрачно заявил он при встрече.

По его мнению, я сваляла дурака, попавшись на крючок своей хитроумной сестрицы. И я по-прежнему не решалась казнить Джейн Грей, сидевшую в Тауэре. Неужели я не понимала, что эти две женщины – тот порох, который может в любой момент воспламенить страну?! Не настолько же я близорука, говорил он, чтобы не видеть, что именно Джейн и Елизавета, как протестантки, представляют собой то ядро, вокруг которого плетется заговор?

Я ответила, что народ в меня верит и сам меня выбрал.

– Но с таким же успехом он выберет Елизавету, – возразил Ренар.

Я только покачала головой. Уходя, Ренар все-таки не удержался, чтобы еще раз не напомнить:

– За ней нужно следить неотступно. Если появится хоть малейший признак, что она вовлечена в заговор против вас, тут же – в Тауэр, и голову с плеч.

Через несколько дней он прибежал ко мне с известием, что де Ноайль тайно посетил Елизавету. Ренар не сомневался, что они обсуждали свой заговорщический план.

– С какой стати он должен работать на Елизавету? – насмешливо спросила я.

– Не на нее, а против вас, – ответил Ренар, – стоит ему убрать вас с дороги, как Елизавету постигнет та же участь. Она слишком явно рвется к власти, но при этом достаточно наивна и не понимает его замысла – посадить на трон Марию Стюарт.

– Неужели вокруг меня всегда будут плестись заговоры?

– Будут. До тех пор, пока мы не будем уверены, что вы твердо сидите на троне.

– И сколько же это будет продолжаться?

– Ваше Величество, – отчетливо произнес он, – необходимо следить за каждым шагом мадам Елизаветы, считающей себя самой неотразимой и самой умной, легко собирающей вокруг себя сторонников. Пока она на свободе, мы все время должны быть начеку. Но лучше бы ей сидеть в Тауэре.

– Но для этого пока нет оснований.

– В таком случае необходимо найти компрометирующие факты.

Я призвала к себе двух министров – Арунделя и Пэджета – и сообщила им, что у меня есть сведения о весьма подозрительных переговорах Елизаветы с послом Франции.

– Пойдите к ней, – сказала я, – и постарайтесь выяснить, слухи это или правда.

Им явно не по душе было мое задание. Я уже успела заметить, что в отношении к Елизавете люди стали взвешивать каждое свое слово. Ее считали моей возможной преемницей, если, конечно, она не совершит ничего противозаконного и не попадет на эшафот за измену короне. Для меня не было секретом, что больше всего в жизни она хотела сидеть на троне. Она часто в моем присутствии намекала на то, что я неважно выгляжу и плохо себя чувствую. Правда, мне это могло и показаться, потому что я сама всегда невольно сравнивала себя, со своим хилым здоровьем, с ней, полной жизненных сил. Окружающие старались всячески подчеркнуть свой нейтралитет в деликатном вопросе о престолонаследии. Так что… Пэджет и Арундель оказались в затруднительном положении – им предстояло допросить молодую женщину на предмет возможной измены, а кто знает, не станет ли эта женщина завтра королевой?

Тем не менее они побывали у нее и, вернувшись, рассеяли мои подозрения: де Ноайль не делал ей никаких сомнительных предложений, Елизавета полностью доказала свою лояльность.

Я испытала облегчение – не так-то просто было решиться отправить в Тауэр собственную сестру.

Елизавета снова попросила об аудиенции. И снова, как в прошлый раз, пала передо мной на колени.

– Ваше Величество, сестра моя, – со слезами сказала она, – я так благодарна вам за то, что вы дали мне возможность самой ответить на те гнусные обвинения, которые кто-то возвел на меня, и доказать свою невиновность. Я знаю, что меня могли бы осудить, даже не выслушав, но Ваше Величество милостивы к своим подданным, среди которых я наиболее предана Вашему Величеству. Умоляю, если до вас снова дойдут клеветнические слухи обо мне, не придавайте им значения, пока не поговорите со мной и не дадите мне возможность защитить свою честь.

– Обещаю, – ответила я.

– Я благодарна вам за это, – воскликнула Елизавета, – потому что я – ваша верная слуга и любящая сестра и никогда не совершу ничего, что повредило бы вам.

– Ты похудела и побледнела, – сказала я, пытаясь сменить тему. Она действительно выглядела неважно, видимо, переволновалась.

– Я была ужасно больна, – ответила она. – Я мечтаю о свежем деревенском воздухе, но не знаю, могу ли я рассчитывать на ваше позволение побыть некоторое время вдали от двора.

Я внимательно посмотрела на нее: глаза скромно опущены долу, во всем облике – сплошное смирение.

Я засомневалась, подумав, что скажет Ренар. Честно говоря, я была бы счастлива не видеть ее при дворе. Ее красота и молодость вызывали во мне чувство зависти и лишний раз заставляли думать о себе – о том, как плохо я выгляжу и как ненавистно мне предстоящее замужество.

Она же была так самоуверенна, так тщеславна, так горда своим умением обольщать…

– Куда ты собираешься?

– Я думала об Эшридже, Ваше Величество, там прекрасный воздух.

– Очень хорошо. Поезжай.

Она снова упала на колени и поцеловала мне руку.

– Ваше Величество так добры ко мне.

Добра? Ведь я только что посылала к ней министров с допросом. В ней был свой особый шарм, и сейчас, впрочем, как всегда, я не могла бы составить о ней определенного мнения.

Я попросила принести мою шкатулку с драгоценностями и, выбрав жемчужное ожерелье, надела его на шею сестры.

Глаза ее наполнились слезами. В порыве чувств, забыв об этикете, она обняла меня и поцеловала. Может, она и вправду поддалась чувству? Или удачно сыграла?

Через секунду она отпрянула от меня, как будто испугавшись своей смелости.

– Ваше Величество… сестра… простите меня, – проговорила она, смущенно потупившись.

В ответ я притянула ее к себе и поцеловала в щеку.

– Ты быстро поправишься в Эшридже – там здоровый климат.

Аудиенция была закончена.

Ренар неодобрительно покачал головой, услышав, что я разрешила ей уехать.

– Я бы предпочел, чтобы эта дама всегда находилась в поле зрения и мне было бы известно, чем она занимается, – сухо заметил он.

Елизавета не давала покоя Ренару. Пока он не будет уверен, что от нее удалось избавиться – отправить, например, за границу или в могилу, он не перестанет нервничать. Я боялась, что против нее могут изобрести любое обвинение и тогда… Нет, я не хотела убивать сестру. Может быть, выдать ее замуж?

Император тоже подумывал об этом. Он предложил обручить Елизавету с принцем Пьемонтским.

Но она наотрез отказалась, ведь ее заветной мечтой был английский трон.

Ренар возмущался, поносил ее всякими словами, обвинял меня в нерешительности. Мне даже подумалось, что он по-своему восхищается ею, и будь королевой не я, а Елизавета, они быстрее нашли бы общий язык.

Рассчитывать на то, что Елизавета согласится выйти замуж, не приходилось – она по-прежнему оставалась головной болью для посла императора.

Прошло Рождество. И вот, в январе 1554 года Гардинер раскрыл заговор.

К тому времени слухи о моем предполагаемом браке с Филипом Испанским уже передавались из уст в уста. И реакция, как я и ожидала, была негативной.

Первым ко мне явился посол Франции. Он стал говорить, что Филип захочет играть первую скрипку, а я должна буду во всем уступать. На мое замечание, что я как– никак королева и не собираюсь отрекаться от престола, де Ноайль возразил, что от мужей можно ожидать чего угодно. А уходя, добавил, что его господин, король Анри Второй, относится к этому браку отрицательно.

Для меня это не было новостью. Французам был невыгоден альянс Англии и Испании, и они готовы были предотвратить его любой ценой.

Мое же положение с каждым днем становилось все хуже. Хоть я и была королевой, но опасность подстерегала меня со всех сторон – слишком уж алчные взоры были устремлены на корону. Женские взоры – следует заметить. Претенденток было три. Первая – леди Джейн Грей, находившаяся в Тауэре, но те, кто стоял за ней, были на свободе. Вторая – Елизавета, сгоравшая от нетерпения занять мое место. И, наконец, третья – юная шотландская королева Мария, вышедшая замуж за дофина Франции, что заставляло Анри Второго строить далеко идущие планы и не выпускать меня из виду.

Французского короля в этой ситуации, естественно, не мог радовать мой брак с Филипом Испанским.

С того самого момента, как мой отец вознамерился отделаться от моей матери, я не знала покоя. И сейчас мое положение не только не изменилось к лучшему, а скорее наоборот – стало еще более опасным.

Мне, как никогда, нужна была поддержка. Я мечтала о сильном мужчине, который подставил бы мне свое плечо и помог бы справиться с многочисленными врагами.

Филип Испанский представлялся мне именно таким мужчиной. Выйдя за него замуж, я имела бы за своей спиной могущество Испании. Этот брак был мне нужен.

Однако слухи о моем замужестве вызвали большой переполох.

Сильное разочарование постигло Эдуарда Коуртни, который делал вид, что неравнодушен ко мне. Но я не слишком обольщалась на его счет. Он мне действительно нравился, этот красивый, обходительный молодой человек, овеянный ореолом мученика. В его жилах текла королевская кровь, что не помешало ему безвинно пострадать, проведя много лет в Тауэре. Но самым удивительным было то, что, сидя за решеткой, он сумел использовать это время для самообразования и вышел оттуда настоящим светским львом, образованным и с отличными манерами. Единственное, чего он не смог постичь в Тауэре, – это искусство верховой езды и спортивных игр на открытом воздухе, поскольку для этого условия были совсем неподходящие. Но не сомневаюсь, что за год-другой он восполнит этот пробел.

Я очень любила его мать Гертруду, которую назначила своей первой придворной дамой. Она не могла нарадоваться на сына и постоянно рассказывала мне о его многочисленных достоинствах. Так что теперь и Гертруда была недовольна.

Но я не могла себе даже представить, что эти слухи заденут его так сильно. Он вел весьма экстравагантный образ жизни, любил шумные компании и даже, поговаривали, не чуждался женщин легкого поведения. Я его не осуждала.

Я понимала, что после стольких лет, проведенных в заточении, ему необходимо было выплеснуть наружу все свои юношеские эмоции. Но воспринимать его как потенциального мужа я не могла. Это было бы недостойно королевы. Признаюсь, я была увлечена его изящными манерами и восхищенными взорами, обращенными ко мне. Но при этом рассудок напоминал мне, что я некрасива и уже немолода. И не надо было иметь большого ума, чтобы понять, что не я, а блеск моей короны заставлял усиленно биться его сердце.

Больше у меня не было сомнений в правильности решения выйти замуж за Филипа Испанского. Он не преследовал цель жениться на красавице – ему нужна была королева. И по крайней мере в этом его не ждало разочарование.

Члены Совета быстро выяснили, что «испанский брак» непопулярен в народе. Гардинеру удалось обнаружить некоего Питера Кэрью из Девона, который ездил по городам и деревням, рассказывая простолюдинам о предполагаемом браке королевы с испанцем и убеждая их, что надо воспротивиться этому, так как испанцы – народ грубый и жестокий и обязательно наводнят Англию и принесут с собой свои законы. В Девоне, говорил он, есть моряки, чудом спасшиеся от испанской инквизиции, и если их порасспросить, то они расскажут, каким пыткам подверглись в Испании. Королева, выйдя замуж за испанского принца, перестанет править страной, а за нее все решать будут проклятые испанцы, поэтому нельзя допустить, чтобы этот брак состоялся.

Совет, как и полагалось в подобных случаях, приказал Питеру Кэрью явиться в Лондон для дачи показаний, но тот сразу понял, что его ждет, и бесследно исчез, не дожидаясь, пока за ним прибудет королевская стража.

В Девоне можно было ожидать волнений.

Стивен Гардинер попросил у меня аудиенции. Я тут же приняла его в своих покоях, желая знать все подробности происходящего. Меня поразил его мрачный вид.

– Ваше Величество, у меня – невероятно плохие новости, – сказал он, избегая моего взгляда.

– Знаю, – ответила я, – в Девоне…

– Как известно Вашему Величеству, Кэрью сбежал. Этот парень – известный смельчак, прошедший огонь, воду и медные трубы. Такие, как он, всегда ведут за собой.

– Тем более жаль, что Совету не удалось вовремя схватить его.

Гардинер помолчал и затем медленно произнес:

– Мне удалось раскрыть их план.

– Тогда не тяните и рассказывайте все как есть!

– Поскольку волнения начались в графстве Девоншир, я сразу подумал, что Кэрью надо допросить.

– Ну и…

– Я допросил его. Он признался, что знает о существовании заговора, цель которого – не допустить брака Вашего Величества с Филипом Испанским. Сам он, по его словам, в заговоре не участвовал, но под моим нажимом согласился рассказать все, что ему известно.

– Судя по всему, этот молодой человек не устоял перед искушением стать вождем бунтовщиков и завоевать сомнительную популярность?

Гардинер кивнул.

– Но главное не в этом. Благодаря его показаниям мы можем подавить восстание в зародыше, избежав большого кровопролития, которое было бы неизбежно в случае, если бы волнения приняли массовый характер. Сейчас нам необходимо следить за каждым шагом некоторых лиц… Во-первых – Коуртни.

Я была с ним согласна.

– Но гораздо большую опасность представляет… принцесса Елизавета.

– По-вашему, она…

– Я полагаю, что принцесса – весьма опасная женщина, Ваше Величество.

Опять все упиралось в Елизавету, подумала я с тревогой и раздражением.

Но, несмотря на угрозу мятежей, договор о браке был подписан. Детали были тщательно продуманы: Англия и Испания, чьим королем станет Филип в случае смерти или отречения от престола отца, останутся суверенными державами – каждая со своим образом правления. В английском парламенте и в суде будут представлены только англичане. Если я произведу на свет наследника, ему после моей смерти достанутся, помимо Англии, Голландия и Фландрия. Я должна оставаться у себя в стране, равно как и мои дети, и в случае необходимости покидать ее пределы только с согласия правительства. Англия не будет участвовать в войнах, ведущихся Испанией. Испания не имеет права на английский флот, армию и сокровища короны. В случае моей смерти, если у нас не будет детей, все отношения между Англией и моим мужем немедленно прерываются.

Договор звучал весьма приемлемо для англичан, за исключением одного пункта, гласившего, что Филип будет помогать мне в управлении государством. Последнее могло вызвать негодование англичан.

Как только текст договора стал достоянием гласности, люди, ранее действовавшие тайно, перешли в открытое наступление.

В Девоне после исчезновения сэра Питера Кэрью положение было относительно спокойным. Коуртни уехал из Лондона. Его не арестовали, так как он на допросе подтвердил наличие заговора, хотя были все основания предать его суду за соучастие. Заговорщики планировали свергнуть меня и посадить на трон Елизавету, которая должна была выйти замуж за Коуртни, а также провозгласить протестантство государственной религией.

В центральных областях Англии восстали сторонники мятежного герцога Саффолкского. Их целью было сделать королевой леди Джейн Грей и также узаконить протестантство.

Коуртни своими показаниями оказал нам большую услугу – вспыхнувшие мятежи были немедленно подавлены. Но вскоре нам пришлось столкнуться с более серьезным сопротивлением.

Новое восстание возглавил некто сэр Томас Уайятт, своенравный и отчаянный молодой человек, владелец замка Оллингтон в графстве Кент.

Я никогда не видела его. Слышала, что он – сын поэта, близкого друга, а возможно, и любовника Анны Болейн. Каковы были его мотивы? Может быть, ему передалась по наследству любовь его отца к Анне и он был без ума от ее дочери?

Снова Елизавета! Казалось, все нити ведут к ней, стоило только где-нибудь раскрыть очередной заговор.

Этот Уайятт тоже мог быть опасен. Как и Томас Кэрью, он был независим, смел и способен на любую авантюру. Как правило, такие люди ведут за собой толпу.

В ранней юности Уайятт отсидел несколько недель в Тауэре за то, что вместе со своим другом Генрихом Хоуардом, графом Серреем, будоражил Лондон дерзкими антиправительственными выходками. Хоуард сложил голову на плахе незадолго до кончины моего отца, а Уайятту повезло – его казнить не успели. Впоследствии он отличился на военной службе и участвовал в подавлении восстания герцога Нортумберлендского, желавшего возвести на престол Джейн Грей. Все говорило за то, что он вполне лояльно относился к нынешней власти. До тех пор, пока не встал вопрос о союзе с Испанией.

Позже я узнала, что же произошло на самом деле. В заговор его вовлек не кто иной, как Эдуард Коуртни, так легко избежавший подозрений. Зная ненависть Уайятта к испанцам, Коуртни подбил его на мятеж в Кенте. Уайятт не заставил себя упрашивать – в его памяти навсегда сохранились детские воспоминания, когда он вместе с отцом, известным поэтом, путешествовал по Испании и отец оказался в лапах инквизиции. Подобно многим, Уайятт боялся, что с появлением принца-консорта в Англии станут насаждать испанские порядки.

Когда были арестованы многие участники заговора, Уайятт обнаружил, что он – единственный оставшийся на свободе главарь бунтовщиков. Будь он более осмотрительным, он понял бы, чем это грозит, и бежал бы за границу. Но такие лихие головы, как Уайятт, совершенно лишены инстинкта самосохранения.

Поставленный волею случая в положение лидера, Уайятт помчался в Мейдстоун, где публично заявил, что собирает под свои знамена всех, кто хочет бороться против испанцев, которые поработят народ, если королева выйдет замуж за ненавистного иностранца.

В страшном смятении ко мне приехал Ренар.

Имея своих лучших осведомителей при дворе французского посла, он получил от них информацию, которой и поспешил со мной поделиться.

– Король Анри собирается начать боевые действия в районах, примыкающих к границе с Шотландией, – сообщил он, – и намекнул, что поддержит мятежников.

– Это невозможно! – воскликнула я.

– Напротив, вполне возможно. Шотландцы только того и ждут. У них двадцать четыре военных корабля у берегов Нормандии. Только прикажи, и эскадра двинется на Англию.

– Но какой ему смысл поддерживать мятежников?

– Чтобы нанести удар вашим сторонникам, а затем осуществить свой замысел.

– Посадить Марию Шотландскую на английский трон? Но мятежники – за Елизавету.

– Для Анри эти простаки сделают всю черную работу, а потом он с ними легко разделается.

– Насколько опасно все то, о чем вы говорите? Нам удалось справиться со всеми, кроме Уайятта.

– Именно Уайятт и представляет сейчас наибольшую угрозу. Так что чем скорей вы выйдете замуж, тем лучше.

– Уайятт не сможет устоять против регулярной армии.

– Не забывайте, что Уайятт сам служил в армии, он не просто рвется в драку, но имеет цель – не пускать в страну испанцев. И если французы придут ему на помощь…

– Надо потребовать отзыва де Ноайля.

– Это ничего не изменит. Приедет другой. Уж лучше иметь дело с тем, кого знаешь, как свои пять пальцев.

– Я пошлю Норфолка против Уайятта.

В тот момент у меня не было сомнений, что я смогу быстро подавить этот мятеж.

Но дело обернулось иначе. Как сказал Ренар, Уайятт был настоящим солдатом, и не Норфолк, а он стал победителем. Когда наши солдаты вернулись в Лондон, на них было страшно смотреть – измученные, грязные и голодные, они представляли собой абсолютно деморализованную армию. Это произвело расстройство в умах простых граждан.

Следом за этим пронесся слух, что Уайятт собирается идти на Лондон.

Я начала сознавать, что нахожусь в отчаянном положении. У меня даже не было армии, способной меня защитить. На Совет тоже вряд ли можно было положиться – он состоял из амбициозных личностей, борющихся между собой за власть. Против Гардинера, который был ревностным католиком и благодаря мне занял высокое положение, в Совете возникла оппозиция, обвинявшая его в слишком крутых мерах против инакомыслящих. Гардинер тут же примкнул к оппозиционной фракции, заявив, что всегда сомневался в необходимости испанского брака, а теперь – тем более.

Таким образом, я сидела в столице без армии и без поддержки Совета, погрязшего в своих противоречиях. А на горизонте уже маячили хорошо вооруженные полки мятежников.

Уайятт базировался в Рочестере, где набирал новых сторонников и готовился к походу на Лондон. Я разослала грамоты по всей стране, обещая даровать прощение всем, кто покинет ряды мятежников и разойдется по домам в течение двадцати четырех часов – в противном случае их будут судить как изменников.

На следующий день нам сообщили, что Уайятт идет на Лондон с четырьмя тысячами повстанцев.

Прибежал Гардинер. Трепеща от страха, он сказал, что послал Уайятту письмо с предложением изложить свои требования.

– Но это означает, что мы предлагаем им мирный договор! – гневно воскликнула я.

– Ваше Величество, – возразил он, – положение слишком серьезно. Мы должны остановить этот марш на Лондон.

– Я не собираюсь вступать с ним в переговоры. Пусть идет. Мы встретимся с ним лицом к лицу.

– Ваше Величество недостаточно четко представляет себе всю опасность. У него настоящая армия! Совет обсудил создавшееся положение и пришел к выводу, что Вашему Величеству необходимо немедленно переехать в Тауэр… нет, лучше в Виндзор. Вы не должны здесь оставаться, когда Уайятт со своими молодчиками войдет в Лондон!

– Они не войдут в Лондон, – твердо ответила я. – И я никуда не уеду. Я останусь здесь и встречу мятежников как положено.

– Совет предлагает вам переодеться в простое платье и… смешавшись с народом, выбраться из города.

– Я этого не сделаю никогда. Я – королева, и пусть все знают, кто их королева.

Ренар пришел сказать, что посольство императора готовится покинуть страну. Я сочла это разумным, так как народ может обрушить на них свой гнев, зная, что это они вели переговоры с испанцами о предстоящем браке.

– Сотрудники посольства хотели бы попрощаться с вами, – сказал он.

– Тогда позовите их.

Я поблагодарила всех и просила передать императору самые теплые пожелания и обещание написать подробное письмо, как только этот незначительный инцидент будет исчерпан.

Дипломаты были явно поражены моим спокойствием. Видимо, они ожидали увидеть меня испуганной и неуверенной в себе, ведь мне угрожала реальная опасность. Возможно, так оно и было, но я действительно не чувствовала страха, полностью положившись на судьбу.

Попрощавшись с посольством, я направилась в Гилдхолл. Там собралось много народу. При моем появлении раздались приветственные возгласы: «Боже, спаси королеву Марию!» На душе у меня потеплело.

Произнеся первые слова, я, к величайшей радости, услышала, что мой низкий грудной голос звучит мощно и уверенно, заряжая этой уверенностью толпу.

– Подданные мои, – говорила я, – к вам обращается ваша королева, которой вы обязались на коронации служить верой и правдой. Я по праву унаследовала эту корону от моего отца – последнего английского короля. Сейчас находятся люди, не одобряющие моего предстоящего брака. Хочу сказать вам, дорогие подданные, что я собираюсь вступить в этот брак не из упрямства или женской прихоти. Я считаю, что мой долг – оставить после себя наследника английского престола. Неправда, что мой брак нанесет вред моему отечеству. Если бы я только могла подумать об этом, я бы навсегда осталась одинокой девственницей. Я не знаю, как мать любит своего ребенка, потому что сама не была матерью, но верьте мне, что вы для меня – мои дети, а для вас ваша королева – мать. Дорогие подданные, воспряньте духом! Вспомните, что вам, как честным гражданам, нечего бояться. Дайте достойный отпор мятежникам – не только моим, но и вашим врагам. Не бойтесь! Потому что я их нисколько не боюсь!

Когда я сделала паузу, раздались крики: «Боже, спаси королеву Марию!»

– Жители Лондона, – продолжала я, – готовы ли вы защитить меня от мятежников? Если да, то я до конца буду с вами, живая или мертвая, буду вместе с вами биться за наше общее дело, ибо сейчас под угрозой ваше благополучие и ваша честь, жизнь ваших жен и ваших детей.

Мои последние слова потонули в потоке одобрения.

Было ясно, что я коснулась их сердец. Стоявший рядом Гардинер не удержался и воскликнул:

– Как я счастлив, что у нас такая мудрая королева!

Жители Лондона встали на мою сторону. Началось строительство укреплений. Люди были готовы защитить свой город и свою королеву.

Я чувствовала, что поступила должным образом, что сам Бог руководил моими действиями, указав мне правильный путь.

В три часа ночи меня разбудила Сьюзан.

– Ваше Величество, члены Совета хотят поговорить с вами.

Я вскочила с постели, Сьюзан помогла мне одеться, и я вышла в гостиную. Совет в полном составе приветствовал меня.

– Вашему Величеству необходимо срочно покинуть Лондон, – объявил Гардинер, – Уайятт уже в Дептфорде и с минуты на минуту будет у городских ворот.

– Я обещала жителям Лондона, что останусь с ними, – невозмутимо ответила я.

– Это небезопасно для Вашего Величества.

Я молчала. Всем своим существом я противилась бегству, но мысль о том, что меня могут убить и тем самым я не исполню свой долг, заставляла задуматься.

Пауза затянулась. Я была в нерешительности – с одной стороны, я обещала своему народу быть с ним до конца, с другой – глупо становиться жертвой бунтовщиков, когда имеешь перед собой высшую цель.

Не прошло и нескольких часов после моей речи в Гилдхолле. Тогда Ренар прибежал поздравить меня, уверяя, что мое бегство означало бы победу Уайятта и фактическое признание Елизаветы. Император был бы доволен, если бы присутствовал при этом, подчеркнул он.

И вот Совет требует, чтобы я уехала…

– Я сообщу о своем решении утром, – сказала я.

Гардинер пытался меня убедить, что до утра ждать нельзя – всякое может случиться, но я оставалась непреклонной.

Как только они ушли, я тут же послала за Ренаром. Он немедленно явился.

– Они настаивают на моем отъезде в Виндзор, – сказала я, – уверяют, что Уайятт стоит у городских ворот и, если я не уеду, а он возьмет Лондон, это будет концом – и моего правления, и моей жизни.

– Ваше присутствие в столице – залог лояльности народа. Стоит вам уехать, как Уайятт беспрепятственно войдет в город и Елизавету объявят королевой! – воскликнул Ренар. – Вот тогда и будет конец всему!

– Ваше мнение – я должна остаться?

Он молча кивнул.

Итак, я больше не сомневалась: остаюсь.

Лондон был на военном положении. Все магазины закрылись, витрины забили досками, товары исчезли. Повсюду дежурили вооруженные люди – у городских ворот, перед подъемными мостами, которые были разъединены.

Ждали мятежников.

Пушки Тауэра были нацелены на Саутуорк, но я не могла отдать приказ стрелять, даже если бы там появились войска Уайятта – пострадали бы ни в чем неповинные люди, чьи дома находились на линии огня.

Уайятт медлил. Прошел день, другой… Главный мост слишком хорошо охранялся, и взять его с бою означало смести с лица земли деревушку Саутуорк со всеми ее жителями. Представляю, что он испытывал в тот момент – лучше бы ему не ввязываться в эту авантюру, оказавшуюся столь серьезной. Но было уже поздно – он остался один во главе мятежников и как честный человек должен был сохранять порядок, не допустить разложения и мародерства.

Уайятт повернул прочь от Саутуорка, понимая, что здесь ему не пройти. Но, как ни радовались мы, глядя на уходящее войско, было очевидно, что он попробует пересечь Темзу в другом месте.

Говорили, что он пошел в сторону Кингстона. Там из-за дождей река вышла из берегов, и мост обрушился. Но у Уайятта не было выхода – стали чинить мост, на что ушло несколько часов. В конце концов войско, благодаря упорству своего командующего, перешло на другой берег реки и остановилось у Миддлэссекса. Лондон был виден оттуда невооруженным глазом.

Ночью меня разбудили, чтобы сообщить о новом продвижении Уайятта – он достиг Брентфорда. По улицам Лондона гвардейцы били в барабаны, чтобы разбудить спящих жителей.

Затем мятежники достигли Найтсбриджа.

Совет рекомендовал мне укрыться в Тауэре, но я отказалась.

Я каким-то шестым чувством ощущала, что Уайятт в своей отчаянной попытке взять Лондон надеялся на то, что большая часть горожан – протестанты – откроет перед ним городские ворота, когда он стоял у Саутуорка. Но мое обращение к народу сделало свое дело – Лондон был на стороне королевы.

Мне казалось, что моими действиями руководил Бог, и я возблагодарила его за тех, кто в эти дни остался мне предан. Я оказалась на самом краю пропасти, и кто знает, как изменился бы мир, сделай я хоть один неверный шаг. Уайятт был достойным противником, но ему не повезло – судьба отвернулась от него.