"Сын охотника на медведей" - читать интересную книгу автора (Май Карл)

Глава шестая. У ШОШОНОВ

Незаметно подкрадываться к врагу — занятие не из легких. Если нет никакой опасности и причин заботиться о том, чтобы замаскировать следы, можно ползти вперед, опираясь на локти и колени. В результате остаются довольно крупные отпечатки, особенно в траве. Но если хочешь избежать всего этого, продвигаться вперед приходится исключительно на кончиках пальцев рук и ног. При этом нужно вытянуться во всю длину тела, чтобы оно находилось как можно ближе к земле, однако не касалось ее, и всей тяжестью опереться на пальцы. Чтобы научиться выдерживать подобную нагрузку хотя бы недолго, необходимы сила и ловкость, а кроме того, упражнения в этом занятии, и за несколько лет упорных тренировок можно обрести это умение. Бич пловцов — судороги во время плавания, вестмены могут также сказать о судорогах при подобном передвижении. И в том и в другом случае судороги могут привести даже к смерти.

Пока вестмен крадется к врагу, он должен быть предельно внимателен и ни в коем случае не ставить руку или ногу на землю, прежде чем хорошенько не обследует поверхность. Если, к примеру, его пальцы наткнутся на маленькую, незаметную ветку, да еще и сухую, которая обязательно треснет, то треск этот может повлечь за собой весьма плачевные последствия. Опытный охотник сразу уловит, человек или зверь тому причиной. Со временем все органы чувств вестмена развиваются до полного совершенства, и он, лежа на земле, может услышать даже шорох бегущего жука. Упадет ли с ветки на землю сухой листок сам по себе или его неосторожно стряхнет скрывающийся враг — это уж он непременно разберет.

Тот, кто владеет искусством незаметно подкрадываться к врагу, пальцы стоп ставит именно в те места, где прежде побывали пальцы рук. Остающийся след почти незаметен, и его можно легко и быстро замести.

От того, насколько хорошо ты умеешь замести след, часто зависит жизнь. Впрочем, вестмен сказал бы «погасить». Особенно когда подкрадываешься к какому-нибудь лагерю, но самая тяжелая и опасная часть этого предприятия — обратный путь. Возвращаться следует спиной вперед, «гася» за собой каждый оставленный отпечаток. «Гашение» производится правой рукой, поскольку обе ступни и пальцы левой держат тем временем на себе все тело. Кто хотя бы раз пробовал продержаться в таком адском положении лишь минуту, быстро поймет, какое колоссальное напряжение должен испытывать охотник, иногда часами находящийся в таком положении.

Так было и на этот раз. Олд Шеттерхэнд — впереди, Виннету — за ним; и оба медленно продвигались вперед вышеописанным способом. Белый ощупывал землю дюйм за дюймом, а индеец заботился о том, чтобы продвигаться точно след в след за ним. Именно поэтому они приближались к своей цели ужасно медленно.

Трава здесь вымахала почти высотой в локоть. С одной стороны, это было им на руку, но с другой — в высокой траве любой след обнаружить легче. Но вот лагерь уже совсем близко, недалеко от них медленно ходил взад-вперед часовой. Как тут подобраться к палатке незамеченными?

Для обоих разведчиков это было делом привычным.

— Должен ли Виннету взять часового на себя? — шепотом спросил вождь апачей.

— Нет, — ответил Шеттерхэнд так же тихо. — Тут я могу положиться на свой кулак.

Бесшумно, как змеи, скользили они в траве, все ближе и ближе подбираясь к стражу. А тот и понятия не имел, что совсем рядом затаился враг. Фигура краснокожего в свете костра обрисовывалась предельно четко. Он казался еще юным и не имел никакого другого оружия, кроме ножа за поясом и ружья, которое он для удобства взвалил на плечо. Его тело прикрывала бизонья шкура. Черты его лица разглядеть было невозможно: все оно было покрыто красными и черными пересекающимися полосами — такова была боевая раскраска шошонов.

Он ни разу не посмотрел в сторону обоих разведчиков, следовательно, его внимание было приковано в основном к лагерю. Очень возможно, что аромат жарившегося на огне мяса привлекал его больше, чем это допустимо для часового.

Но даже брось он свой взгляд в то место, где затаились белый и индеец, вряд ли он смог бы их заметить: темные фигуры последних в тени, которую отбрасывала большая палатка, совершенно не выделялись на темном море травы.

И тем не менее они находились от часового уже в восьми шагах! Он, вышагивая взад-вперед по одной линии, протоптал в траве почти прямую дорожку. Это было благоприятное обстоятельство: на вытоптанной дорожке не осталось бы предательских следов.

Сейчас он в очередной раз развернулся в крайней точке своей линии патрулирования и снова медленно двинулся назад, идя справа налево, если смотреть с того места, где находились два затаившихся разведчика. Они, естественно, оставили свои ружья, чтобы они не мешали им при передвижении. Итак, часовой прошел мимо них и теперь, как и они, находился в тени.

— Быстро! — прошептал Виннету.

Олд Шеттерхэнд резко выпрямился, сделал два гигантских прыжка по направлению к индейцу, как вдруг тот, услышав шум, обернулся. Кулак Шеттерхэнда, как смерч, обрушился на его голову. Сильный удар в висок отбросил бесчувственного краснокожего в траву.

В два прыжка Виннету оказался рядом.

— Он мертв? — спросил апач.

— Нет, только без сознания, — тихо ответил белый.

— Пусть мой брат его свяжет. Виннету станет на его место.

Флинт шошона был поднят с земли и заброшен на плечо; «часовой» снова занял свое место и продолжил патрулирование. Издалека едва ли можно было догадаться о подмене. Это был очень дерзкий, но необходимый шаг. Между тем Шеттерхэнд подобрался к палатке вождя и попытался слегка приподнять край ее полотна, чтобы заглянуть внутрь, но оно оказалось натянутым очень туго, сначала нужно было развязать веревку, которой холст крепился к шесту.

Но делать это надо так, чтобы изнутри ничего не заметили, иначе все пропало! И Шеттерхэнду это удалось. Прижавшись как можно плотнее к земле, охотник, наконец, тихо приподнял край жестко натянутого полотна.

То, что он увидел, весьма его удивило. Внутри палатки не было не только пленников, но и ни одного воина-шошона. Один лишь вождь, развалившись на бизоньей шкуре, курил издающий острый запах кинникинник — смесь табака и кожицы ивы либо листьев дикой конопли — и спокойно наблюдал через полуоткрытый вход в вигвам за оживленной сценой, разыгравшейся у костра. Олд Шеттерхэнд оказался у него за спиной.

Он точно знал, что нужно делать дальше, но все же сначала хотел получить согласие апача на это. Потому он опустил полотно, отвернулся от палатки, выдернул травяной стебель и зажал его между двумя большими пальцами описанным ранее способом.

Послышался легкий стрекот.

— Тхо-инг-каи!79 — донеслось от костра, где сидели шошоны.

Если бы говоривший знал, что это за сверчок! Стрекот послужил для Виннету сигналом приблизиться. Апач и в этот напряженный момент не изменил себе — в его движениях не было никакой суеты и торопливости, и вскоре он оказался в тени палатки, где стал невидимым для глаз шошонов. Положив ружье на траву, он лег на землю и через мгновение был уже возле вигвама.

— Зачем мой брат зовет меня? — спросил он шепотом.

— Я знаю, что надо делать, но хочу получить твое согласие на это, — ответил Шеттерхэнд. — Пленников в палатке нет.

— Это плохо. Нам придется вернуться назад, а потом заглянуть в другие палатки.

— Может быть, это и не понадобится, ведь там сидит Токви-тей, Черный Олень.

— Уфф! Сам вождь! Он один?

— Да.

— Тогда нам не нужно искать пленников!

— Мой брат читает мои мысли. Если мы возьмем в плен вождя, то вынудим шошонов освободить Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка.

— Мой брат прав. Могут ли шошоны у костра заглянуть в палатку?

— Да! Но свет огня не достигает того места у нее, где находимся мы.

— И все же они сразу заметят, что их — вождя там больше нет.

— Они решат, что он пересел в тень. Пусть мой брат Виннету приготовится помочь мне, если моя первая попытка не удастся.

Все это было сказано настолько тихо, что внутри палатки не было слышно даже отзвуков разговора.

Виннету бесшумно, медленно приподнял полотно настолько, чтобы Олд Шеттерхэнд, который словно прилип к земле, мог заползти внутрь палатки. Отважный охотник проделал это так мастерски, что Черный Олень и ухом не повел.

Итак, Шеттерхэнд находился в палатке. Апач на полкорпуса тоже просунулся за ним, чтобы при необходимости мгновенно прийти на выручку. Шеттерхэнд вытянул вперед руку. Теперь он мог достать шошона. И…

Короткий, сокрушительной силы удар ребром ладони по шее, и Черный Олень выронил трубку, его руки судорожно взметнулись в воздух, словно пытаясь зацепиться за него, а потом безжизненно повисли, и вождь повалился на бок. Казалось, он больше не дышал.

Олд Шеттерхэнд быстро оттащил тело в тень, уложил его на шкуры, после чего выполз из палатки, вытянув за собой вождя.

— Удалось! — обрадованно шепнул Виннету. — Мой белый брат обладает силой медведя. Но как мы его унесем? Нам нужно вынести его и не забыть «погасить» наши следы.

— Это не так-то просто.

— И что будем делать с часовым, которого мы связали?

— Прихватим с собой. Чем больше шошонов окажется у нас в руках, тем скорее краснокожие выдадут своих пленников.

— Тогда мой брат понесет вождя, а Виннету — другого шошона. Мы, конечно, не сможем замести следы, придется вернуться сюда еще раз.

— Но так мы потеряем слишком много времени, а…

Белый охотник замолчал. Произошло нечто такое, что положило быстрый конец всем их размышлениям — раздался громкий, пронзительный крик.

— Тигув-их, тигув-их!80 — кричал чей-то голос.

— Часовой очнулся. Быстро! Вперед! — проговорил Шеттерхэнд. — Берем его и уходим!

Виннету уже летел огромными прыжками к тому месту, где лежал связанный шошон, легко подхватил его и мгновенно исчез из виду.

В этот же миг Олд Шеттерхэнд в очередной раз подтвердил свою репутацию лучшего из вестменов. Несмотря на опасность, он все же на несколько мгновений задержался за палаткой. Вытащив веточки, которые он сломал заранее, охотник снова приподнял полотно вигвама и воткнул их в землю внутри палатки так, что они скрестились, напоминая рогатку. Лишь после этого он взвалил на плечи вождя и поспешил с ним прочь.

Шошоны сидели у костра очень близко от огня. Их ослепленные ярким светом глаза, как и предполагал Шеттерхэнд, не сразу смогли разглядеть что-то в непроглядной темноте. Индейцы вскочили сразу же, но сколько ни пытались всмотреться в ночь, ничего не увидели. К тому же они не могли толком понять, откуда именно прозвучал этот сдавленный крик. Это замешательство и позволило Виннету и Олд Шеттерхэнду беспрепятственно ускользнуть.

На обратном пути апач поневоле остановился, он был уже не в силах затыкать шошону рот. Пленнику не удалось еще раз позвать на помощь, но он все же так громко стонал, что Виннету пришлось сдавить ему горло рукой.

— Черт возьми, кого вы это принесли? — удивился Длинный Дэви, когда оба разведчика сбросили свою ношу на землю.

— Заложников, — ответил Шеттерхэнд. — Быстро заткните им рты кляпами, а вождя свяжите.

— Вождя? Вы шутите, сэр?

— Нет, это он, не сомневайтесь!

— Heavens! Вот это да! Об этом еще долго будут рассказывать повсюду! Черный Олень похищен прямо под носами своих воинов! На такое способны действительно лишь Олд Шеттерхэнд и Виннету.

— Не тратьте время на болтовню! Нам надо спешить наверх, к вершине, где остались наши лошади.

— Моему брату не нужно спешить, — возразил апач. — Отсюда лучше, чем сверху, будет видно, что предпримут шошоны.

— Виннету прав, — признал Шеттерхэнд. — Шошонам и в голову не взбредет заявиться сюда, пока они не знают, с кем имеют дело и сколько нас. Они ограничатся тем, что закрепятся в лагере. Лишь на рассвете они, возможно, что-нибудь предпримут.

— Виннету позаботится о том, чтобы у них не хватило мужества оставить лагерь.

Вождь апачей вытащил свой револьвер и опустил ствол низко к земле. Шеттерхэнд сразу же догадался, что он задумал.

— Постой! — предостерег он друга. — Шошоны не должны видеть пламя выстрела, иначе они догадаются, где мы. Господа, подайте сюда ваши куртки и пиджаки! Я думаю, что это их обманет.

Длинный Дэви снял свой резиновый плащ, остальные также выполнили просьбу Олд Шеттерхэнда. Потом они развернули свою одежду и держали ее в руках так, чтобы со стороны лагеря она закрывала огонь выстрелов, как своеобразная ширма. Виннету два раза спустил курок. Как только грохнули выстрелы, наполнившие своим гулким эхом всю долину, шошоны ответили леденящим душу воем.

Шошоны явно растерялись — ведь на них никто не нападал. Если противник и вправду существует, то почему он медлит с атакой? А может, тревога была ложной? Но кто же тогда издал этот крик? Наверняка один из часовых. Обо всем нужно было спросить его. И первый, кто должен проделать это, — их вождь. Но почему в таком случае он до сих пор не выходит из палатки?

У входа в вигвам вождя сгрудилась толпа воинов. Помявшись несколько минут, они все же решили заглянуть внутрь и оторопели…

— Черный Олень уже ушел, чтобы поговорить с часовым, — высказал наконец свою догадку кто-то из них.

— Мой брат ошибается, — возразил ему другой. — Вождь не мог выйти из палатки незаметно для нас.

— Но его здесь нет!

— И он не мог уйти!

— Значит, это дело рук Вакан-танки, Злого Духа!

И тогда сквозь строй молодых воинов протиснулся старый седоволосый шошон и сказал:

— Злой Дух может убить и принести несчастье, но заставить воина исчезнуть он не может. Если вождь не выходил из палатки, но все же исчез, он мог покинуть ее только в одном случае…

Воин прервался. Тут все обратили внимание на то, что прежде только часть рогожи, прикрывавшей вход, была приподнята, теперь же вход был открыт полностью, и пламя костра освещало всю палатку изнутри. Старик вошел внутрь и вдруг, заметив что-то, нагнулся.

— Уфф! — вырвалось у него. — Вождя похитили!

Никто ему не ответил. Как похитили? Это просто не укладывалось в их головах, но возразить такому уважаемому воину никто не решался.

— Мои братья сомневаются? — спросил седоволосый, всмотревшись в лица молодых. — Пусть они поглядят сюда. Смотрите, у самого шеста веревка распущена, а полотно ослаблено. А вот здесь воткнуты в землю ветки. Я знаю, кто его оставил. Это знак Нон-пай-кламы, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом. Он был здесь и похитил Черного Оленя.

В этот миг как раз прозвучали два выстрела апача.

— Быстро тушите огонь! — приказал старик. — Враги не должны видеть цели.

Индейцы тут же разбросали в сторону горящие сучья и затоптали пепелище. Вождь исчез, и само собой вышло так, что шошоны теперь подчинялись самому старому и самому опытному среди них воину. Все вокруг погрузилось во мрак. Каждый взял свое ружье, и по приказу старика воины оцепили вигвамы, чтобы отразить нападение неприятеля с любой стороны.

Трое из выставленных для охраны лагеря четырех часовых, как только услышали выстрелы, вернулись в лагерь, но один из них все не появлялся. Исчез Мох-ав, сын вождя шошонов. Его имя на языке этого племени означает «москит», и стало быть, юный индеец получил его, вероятнее всего, за храбрость и великолепное владение ножом, от которого погиб уже какой-нибудь противник.

Один из самых храбрых воинов вызвался найти его и получил разрешение на это. Он лег в траву и через несколько секунд растворился в ночи. Вскоре он вернулся назад с ружьем Москита. Тут уж ни у кого сомнений не осталось — с сыном вождя что-то случилось.

Старик накоротке посоветовался с самыми авторитетными воинами, и этот совет решил: палатка, где находились пленники, должна охраняться особенно бдительно, лошадей следует привязать к кольям в непосредственной близости от лагеря, но выступать, пока они не узнают точно, с кем имеют дело, было бы неразумно. Надо дождаться утра, по крайней мере.

Пока шошоны пребывали в замешательстве, Олд Шеттерхэнд и Виннету позаботились о том, чтобы оба пленника, а вождь к тому времени пришел в себя, не смогли издать ни звука, после чего краснокожие вели себя совершенно спокойно и хранили молчание. Над лесом зависла безмятежная тишина, если не считать время от времени раздававшегося в траве приглушенного стука копыт.

— Мои братья должны знать, что этот стук означает, что шошоны собирают всех своих лошадей. Они привяжут их около палаток и ничего не предпримут, пока не начнется день, — пояснил Виннету. — Мы можем идти.

— Да, пора возвращаться, — согласился Олд Шеттерхэнд. — Мы, конечно, не станем ждать до утра. Черный Олень вскоре должен узнать, у кого он в плену.

Охотник направился к пленникам, которые лежали на некотором удалении от остальных и не могли слышать, что происходило вокруг. Шеттерхэнд еще не знал, что его добыча гораздо ценнее, чем даже он мог предположить. Он поднял с земли Черного Оленя, взвалил его на плечи и вместе с ним стал взбираться наверх. Виннету нес Москита, а остальные последовали за ним.

Любому другому было бы просто не под силу подняться вверх по крутому горному склону, покрытому стеной леса, да еще с такой ношей и в такой темноте. Но для этих двоих друзей, казалось, нет ничего невозможного.

Оказавшись наверху, они нашли все в полном порядке — Вокаде с честью исполнил свой долг.

Длинный Дэви тут же начал распускать лассо, приговаривая:

— Давайте-ка сюда этих парней! Сейчас мы привяжем их друг к другу.

— Нет! — остановил его Олд Шеттерхэнд. — Нам нельзя здесь оставаться.

— Но почему? Вы думаете, нам здесь грозит опасность?

— Вот именно.

— Хо, шошоны сами не хотят никаких столкновений.

— Это я знаю так же хорошо, как и вы, мастер Дэви. Но мы сначала должны переговорить с вождем, а может быть, и с другими его воинами. А значит, придется вынуть кляпы у них изо рта, но как только мы это сделаем, они тут же заголосят изо всех сил.

— Мой брат прав, — заметил апач. — Виннету был сегодня здесь, когда следил за шошонами. Он знает другое место, где можно остановиться, и оттуда крики шошонов не будут слышны их воинам.

— Нам нужно развести огонь, — добавил Олд Шеттерхэнд. — Там это возможно?

— Да, тогда привяжите пленников к лошадям!

Этими словами вождь апачей дал понять, что пора двигаться. Шошонов быстро привязали к животным, и маленький отряд тронулся в путь через густой лес с Виннету во главе. До рассвета было еще далеко.

Само собой, продвигались они вперед крайне медленно, шаг за шагом. Спустя полчаса проложили расстояние, на преодоление которого днем ушло бы, пожалуй, минут пять. Тут апач остановился.

Пленники пока не догадывались, в чьи руки они попали. Оба разведчика, пойманные первыми, в темноте не могли видеть, что появились еще двое пленных. Последние, разумеется, ничего не знали о судьбе разведчиков, а вождь к тому же и понятия не имел, что он здесь со своим сыном, и тот тоже не предполагал, что схвачен вместе с отцом.

Чтобы не нарушать это неведение, после того как пленников сняли с лошадей, их снова изолировали друг от друга.

Олд Шеттерхэнд считал, что Черный Олень не должен знать, как силен противник, в руках которого он оказался. Поэтому он решил вести переговоры с вождем один, с глазу на глаз.

Остальным пришлось удалиться. Как только они ушли, охотник собрал валявшиеся вокруг сухие сучья, чтобы разжечь огонь.

Они находились на маленькой лесной полянке шириной всего лишь в несколько шагов. Это и было то самое место, которое еще сегодня днем апач присмотрел и оценил, насколько оно удобно для скрытого лагеря. Лишнее доказательство того, что Виннету обладает настоящим талантом ориентироваться в любой незнакомой местности.

Поляна со всех сторон была окружена деревьями, между которыми папоротник и заросли терновника стояли сплошной стеной и не позволяли свету костра проникнуть за ее пределы. С помощью панка Олд Шеттерхэнд легко запалил хворост, а потом томагавком быстро нарубил толстых высохших веток с окружавших его деревьев про запас. Костер предназначался только для освещения. И потому он был невелик.

Шошон, лежа на земле, мрачно глядел на приготовления охотника. Когда Олд Шеттерхэнд закончил свое дело, он подтащил пленного к огню, усадил его и вытащил кляп изо рта. Индеец ни единым звуком, ни единым движением не показал, что испытывает облегчение. Для индейца позор — выдать кому-то свои мысли или чувства. Олд Шеттерхэнд сел напротив него, с другой стороны, и стал внимательно изучать противника.

Тот был, судя по мускулистой фигуре, очень силен, носил охотничий костюм из бизоньей кожи традиционного индейского покроя без каких-либо украшений. Только в швы были вплетены человеческие волосы, а на поясе висело около двадцати скальпов, правда, они были не то чтобы целые, а лишь хорошо препарированные, величиной с пятимарковую монету куски кожи с макушек поверженных врагов, оно и понятно, для целых у него просто не хватило бы места. Из-за пояса торчал нож, который у него никто не отбирал.

Его лицо не было разрисовано, но три красных шрама на щеках сразу бросались в глаза. С каменным лицом сидел он, уставившись в огонь, не удостоив белого даже взглядом.

— Токви-тей не носит боевой раскраски, — начал Олд Шеттерхэнд. — Почему же тогда он ведет себя враждебно по отношению к мирным людям?

Вождь не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом. Поэтому охотник продолжил:

— Наверное, вождь шошонов от страха стал немым, раз не может ответить на мой вопрос?

Охотник прекрасно знал, как в подобных случаях ведет себя индеец. Результат сказался незамедлительно: пленник метнул в сторону белого полный гнева взгляд и проговорил:

— Токви-тей не ведает страха. Он не боится ни врагов, ни смерти.

— И все же он ведет себя так, будто боится меня. Отважный воин накладывает себе на лицо боевую раскраску перед тем, как нападает на врага. Это честно, это мужественно, потому что так противник узнает, что он должен защищаться. Но воины шошонов были без раскраски, у них были мирные лица, и все же они напали на белых. Так поступают только трусы! Или я не прав? Может ли Черный Олень сказать хоть слово в свою защиту?

Индеец потупил взор, а потом уклончиво ответил:

— Черный Олень не был с теми, кто преследовал белых.

— Это не оправдание. Было бы честнее и мужественнее, если бы вождь сразу, после того как к нему привели бледнолицых, снова освободил бы их. Я ничего не слышал о том, что воины шошонов вырыли томагавк войны. Наоборот, как во времена прочного мира, они пасут свои стада у рек Тонг и Биг-Хорн, часто бывают в поселках белых, и все же Черный Олень нападает на людей, которые ничем его не обидели. Может он что-нибудь возразить, когда храбрец утверждает ему, что так действует только трус?

Лишь краем ока краснокожий покосился на белого, но даже этот короткий взгляд ясно говорил, что он был разгневан. Тем не менее голос его звучал спокойно, когда он спросил:

— Это ты храбрец?

— Да, — невозмутимо ответил белый.

— Тогда у тебя должно быть имя!

— Разве ты не видишь, что я ношу оружие? Значит, у меня есть и имя.

— Бледнолицые могут носить и оружие, и имена, даже если они трусливые бабы. Величайшие трусы среди них имели самые длинные имена. Мое тебе известно, а значит, ты знаешь, что я не трус!

— Тогда освободи своих пленников, а потом сражайся с ними открыто и честно!

— Они осмелились появиться у Кровавого озера! За это они умрут!

— Тогда умрешь и ты!

— Черный Олень уже сказал, что не боится смерти, он даже зовет ее к себе.

— Почему?

— Он взят в плен, на него напали белые, он похищен каким-то бледнолицым прямо из своего вигвама — он потерял честь и не может жить! Он должен умереть, потому что не имеет возможности спеть песнь войны. Ему не суждено сидеть в своей могиле, гордо и прямо взирающим на всех свысока и увешанным скальпами врагов; он будет лежать в песке, и его тело растерзают клювы зловонных грифов.

Вождь произнес эти слова очень медленно и монотонно, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул, но все же произносил он каждое слово с болью, почти граничащей с обреченностью.

С его точки зрения он был совершенно прав. Какой это был позор для него, вождя, — быть похищенным из собственной палатки, окруженной вооруженными воинами!

Олд Шеттерхэнд в душе сочувствовал этому человеку, но ни в коем случае не должен был этого выказывать — тот почувствовал бы себя еще более оскорбленным и уж наверняка бы недостойным жить. Охотник сказал:

— Токви-тей заслужил свою суровую судьбу, но, несмотря на это, он может остаться в живых, хотя пока он мой пленник. Пока я готов вернуть ему свободу, если он прикажет своим воинам в обмен за это освободить бледнолицых.

В словах вождя послышалась злая усмешка превосходства, как он его понимал:

— Токви-тей не может больше жить. Он хочет умереть. Привяжи его крепко к столбу пыток. Хотя он не имеет права говорить о делах, приумноживших его славу, он хочет предупредить, что и бровью не поведет во время всех смертных мук.

— Я не стану привязывать тебя к столбу пыток. Даже когда я должен убить зверя, я сделаю это так, чтобы он не мучился. Зря ты сделал свой выбор в пользу смерти, она будет бессмысленной. Несмотря на нее, я все равно освобожу пленников.

— Попробуй! — губы вождя тронула усмешка. — Ты смог оглушить меня хитрым приемом и утащить только благодаря темноте. Теперь воины шошонов предупреждены. Тебе не удастся освободить бледнолицых. Они осмелились появиться у Кровавого озера и заплатят за это медленной смертью. Ты победил Черного Оленя, и он умрет, но будет жить Мох-ав, единственный его сын, гордость его души, который отомстит! Уже сейчас Мох-ав наложил на лицо краски войны, ибо ему было отдано право нанести пленным смертельный удар. Он раскрасит свое тело их теплой кровью и этим защитит себя от неприязни всех бледнолицых.

Вдруг в зарослях что-то зашуршало. Неожиданно появился Мартин Бауман; он склонился над ухом Олд Шеттерхэнда и прошептал:

— Должен вам сказать, сэр, что пленный часовой — сын вождя. Виннету заставил его в этом признаться.

Это сообщение оказалось как нельзя кстати. Олд Шеттерхэнд так же тихо ответил:

— Пусть Виннету сейчас же пришлет его сюда,

— Каким образом? Краснокожий связан и не может идти.

— Пусть Длинный Дэви принесет его, а потом останется здесь с ним.

Мартин удалился, а Олд Шеттерхэнд снова повернулся к индейцу и сказал ему:

— Я не боюсь Москита. Имя у него громкое, но получил он его не очень давно. Кто слышал о его подвигах? Стоит мне только захотеть, и он тоже окажется у меня в плену.

На этот раз индеец вышел из себя: о его сыне сказали с презрением! Он грозно сдвинул брови, глаза его сверкнули.

— Кто ты такой, и как ты смеешь так отзываться о Мох-аве? — гневно воскликнул вождь. — Попробуй только сразиться с ним, и ты от одного лишь его взгляда зароешься в землю.

— Хау! Я не сражаюсь с детьми.

— Мох-ав не дитя! Он боролся с сиу-огаллала и многих одолел. У него глаза орла, а слух ночной птицы. Ни один враг не сможет пленить его. Сыновьям и отцам бледнолицых он кровью отомстит за своего отца, Черного Оленя.

В этот момент подошел Длинный Дэви, неся на плечах юного индейца. Он перелез своими длиннющими ножищами через густые заросли, положил индейца на землю и произнес:

— Вот, я принес его. Может, пройтись разок по его спине, чтобы он сразу смекнул, что шутить мы не намерены?

— Нет, мастер Дэви, о рукоприкладстве не может быть и речи. Посадите его и сами сядьте рядом. Кляп можете удалить. Он уже не нужен, мы будем разговаривать.

— Aye, сэр! Но хотел бы я знать, что может высказать мальчик.

Длинный повиновался. Москит был усажен, и оба шошона с ужасом в глазах взглянули друг на друга. Вождь молчал, сидя совершенно неподвижно, но, несмотря на его смуглую кожу, в свете костра было заметно, что кровь ударила ему в лицо. Сын также не смог совладать с собой.

— Уфф! — почти прорычал Москит. — Токви-тей тоже в плену! Это вызовет плач в вигвамах шошонов! Великий Дух отвернулся от своих детей.

— Молчи! — прогремел голос отца. — Ни одна скво шошонов не будет лить слезы, если Токви-тея и Мох-ава поглотит мгла смерти. Они заткнули уши, закрыли глаза и стали безумными, как жабы, позволившие без борьбы проглотить себя змеям. Позор отцу и сыну! Ни одни уста не скажут о них, и ни одна весть о них не разойдется по вигвамам шошонов. Но как только прольется их кровь, тут же прольется и кровь бледнолицых. Двое белых уже в наших руках, а разведчики шошонов давно в пути, чтобы открыть своим братьям дорогу к новым славным победам. Позор за позор, кровь за кровь!

Олд Шеттерхэнд повернулся к Дэви и тихо распорядился:

— Приведите всех остальных, но Виннету не должен показываться.

Длинный встал и удалился.

— Ну, — снова обратился Олд Шеттерхэнд к вождю, который уже сумел напустить на себя холодный и высокомерный вид, — Черный Олень убедился, что я не зарылся в землю от одного только взгляда его сына? Но я не хочу оскорбить никого из вас. Вождь шошонов известен повсюду своей храбростью в бою и мудростью на советах старейшин. Мох-ав, его сын, я уверен, пойдет по его стопам и станет еще храбрее и мудрее. Я дам вам обоим свободу в обмен на освобождение двух белых охотников.

По лицу сына пробежал лучик надежды. Юный воин, конечно же, не хотел умирать. Но Черный Олень бросил на него взгляд, полный гнева за двоих, и ответил:

— Черный Олень и Москит без борьбы попали в руки жалкого бледнолицего, они не могут жить дальше, они хотят смерти. Но умрут и те бледнолицые, что уже попали в плен, а также и те, кто пока еще не в руках шошо…

Вождь запнулся. Его взгляд упал на двух разведчиков, которых привели Дэви, Боб и Мартин Бауман.

— Почему Черный Олень не продолжает? — спросил Олд Шеттерхэнд. — Или страх сковал его сердце?

Вождь опустил голову и долго молчал. В это время у него за спиной тихо раздвинулись ветви, но он не обратил на это никакого внимания. Это был Виннету. Олд Шеттерхэнд заметил появившегося апача и вопросительно взглянул на него. Кивок послужил ответом — оба поняли друг друга без слов.

— Я надеюсь, теперь Токви-тей видит, что его надежда на новую победу не оправдалась, — продолжил Шеттерхэнд. — И все же я повторяю свое предложение. Я тотчас освобожу вас, если вы пообещаете мне, что оба белых охотника также получат свободу.

— Нет, мы умрем! — упрямо заявил вождь.

— Но это будет напрасная жертва — мы все равно освободим пленников.

— Может, вам это и удастся, ибо, похоже, Маниту покинул нас. Если бы он не наслал на нас слепоту и глухоту, безымянным бледнолицым не удалось бы схватить вождя шошонов.

— Ты хочешь услышать наши имена?

Вождь презрительно покачал головой.

— Я не хочу их слышать. Они ни к чему мне. Какой же позор! Если бы Токви-тей был бы побежден Нон-пай-кламой, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом, или другим охотником со столь же известным именем, он мог бы утешиться. Попасть в лапы кого-нибудь из них не стыдно. Но вы — как псы, у которых нет хозяев. Разъезжаете в компании черного ниггера. Я не хочу никакой пощады из ваших рук.

— А нам не нужна ни твоя кровь, ни ты сам! — повысил голос Олд Шеттерхэнд. — Мы отправились в путь не для того, чтобы убивать храбрых сыновей шошонов, а чтобы наказать собак огаллала. Даже если вы не хотите освободить наших друзей, все равно мы не желаем быть такими же малодушными, как вы. Мы позволим вам вернуться к вашим вигвамам.

Он поднялся, подошел к вождю и освободил его от веревок. Охотник понимал, что затеял рискованную игру, но он знал обычаи Запада, как свои пять пальцев, а потому был убежден, что не проиграет.

Вождь потерял все свое самообладание. То, что проделал этот белый, было непостижимо и нелепо! Он дал свободу врагу, не выручив прежде своих друзей! Шеттерхэнд подошел также и к Москиту, освободив его от пут.

Черный Олень растерянно уставился на охотника. Его рука схватилась за пояс и судорожно нащупала оставшийся у него нож. Дикая радость блеснула в его глазах.

— Мы свободны? — закричал он. — Свободны? Значит, вы хотите, чтобы старые скво тыкали в нас пальцами и рассказывали всем, что мы были схвачены безродными псами? Мы должны лежать на земле в Стране Вечной Охоты и пожирать мышей, пока наши красные братья будут услаждаться мясом вечно живых медведей и бизонов? Наши имена запятнаны навсегда! Никакая вражеская кровь не смоет этих пятен, их смоет только наша собственная кровь. И прольется она сейчас же — Токви-тей умрет и пошлет в Страну Вечной Охоты сначала душу своего сына!

Он выхватил нож, подскочил к сыну и замахнулся. Москит даже не пошевелился, он был готов принять смертельный удар от отца.

— Токви-тей! — раздался громкий голос за спиной вождя.

Этот голос заставил вождя шошонов развернуться. Он замер на месте с занесенной рукой с ножом… Перед ним стоял не кто иной, как вождь апачей. Рука шошона медленно опустилась.

— Виннету! — только и смог произнести он.

— Вождь шошонов считает Виннету койотом? — спросил апач.

На Западе койотами зовутся дикая собака прерий и маленькие волки. Оба зверя так трусливы и отвратительно шелудивы, что сравнение с койотом есть выражение крайнего презрения.

— Кто рискнет сказать такое! — воскликнул шошон.

— Токви-тей сказал это сам.

— Нет!

— Разве не назвал он победивших его «безродными псами»?

Токви-тей даже не заметил, как выронил нож. Наконец его. осенило.

— Виннету — победитель?

— Нет, не он, а его белый брат, который стоит с ним рядом.

Апач указал на Олд Шеттерхэнда.

— Уфф! — вырвалось из груди Черного Оленя. — У Виннету только один брат. Тот, кого он называет своим белым братом, есть Нон-пай-клама — самый знаменитый охотник среди бледнолицых, которые прозвали его Олд Шеттерхэндом. Токви-тей видит здесь этого охотника?

Его взгляд метался от Шеттерхэнда к Виннету. Апач ответил:

— Глаза моего брата устали, утомлен и его дух. Только поэтому он не догадался, что тот, кто одним-единственным ударом руки лишил Черного Оленя чувств, не мог быть безродным псом. Разве мой красный брат теперь не понимает этого? Или мой красный брат стал похож на больного совенка, которого легко можно вытащить из гнезда? Он знаменитый воин, а тот, кто выкрал его из вигвама, невзирая на охранявших его воинов, должен быть героем, носящим достойное имя!

Шошон едва не стукнул себя кулаком по лбу, как это делают белые, когда совершают непростительную ошибку:

— У Токви-тея есть мозг, но его покинул разум!

— Да, перед моим красным братом стоит Олд Шеттерхэнд. Он победил. Готов ли теперь мой красный брат из-за этого броситься в лапы смерти?

— Нет, он может остаться жить, — тихо вздохнув, ответил вождь шошонов.

— Да, может, ибо своим желанием отправиться в Страну Вечной Охоты он доказал, что у него очень твердое сердце. Олд Шеттерхэнд своим оглушающим ударом свалил на землю и Мох-ава. Разве это позор для храброго юного воина?

— Нет, он тоже может жить.

— Олд Шеттерхэнд и Виннету также те, кто взял в плен и разведчиков шошонов, но не как врагов, а чтобы обменять на своих пленных друзей. Будет ли мой красный брат проклинать разведчиков?

— Нет, иначе он должен проклинать себя и своего собственного сына.

— А разве мой красный брат не знает, что Олд Шеттерхэнд и Виннету — друзья всех честных красных вождей? Что они не убивают своих краснокожих противников, а только делают их неспособными к борьбе, и только тогда лишают своего врага жизни, когда у них нет иного выхода?

— Да, Токви-тей знает это.

— Тогда пусть он выбирает, кем ему быть — нашим братом или нашим врагом? Если он хочет быть нашим братом, его враги станут нашими врагами. Если он выберет другое, мы освободим его и его сына, а также разведчиков, но все же прольется много крови во время освобождения обоих бледнолицых пленников — у воинов шошонов наступят дни траура, и в каждом вигваме и у каждого костра зазвучит жалобный плач. Итак, пусть он выбирает. Виннету сказал!

Воцарилась глубокая тишина. Слова апача все восприняли очень серьезно. Токви-тей наклонился, поднял выпавший из его руки нож и вогнал его по самую рукоять в землю, после чего произнес:

— Лезвие исчезло в земле, и так же исчезла вражда между сыновьями шошонов и храбрыми воинами, которые стоят здесь!

Затем вождь снова вытащил свой нож из земли и вдруг ухватился за его рукоять так, словно хотел нанести удар.

— Отныне дружба между шошонами и их братьями страшна для их врагов, как этот нож! Ни один враг не уйдет живым, если выступит против их союза. Хуг!

— Хуг, хуг! — прозвучало эхом вокруг.

— Мой брат сделал удачный выбор, — заметил Олд Шеттерхэнд. — Он видит здесь Дэви-хонске, знаменитого охотника. Знает он имена бледнолицых, попавших в плен?

— Нет.

— Это Джемми-петаче с Хромым Фрэнком — товарищем Мато-пока, Грозы Медведей.

— Мато-пока! — вскрикнул от удивления шошон. — Почему Хромой ничего не сказал. Разве Мато-пока не брат шошонам? Разве он не спас жизнь Токви-тею, когда сиу-огаллала шли по его следу?

— Спас тебе жизнь?! Смотри, вот Мартин, его сын, а это Боб, его верный черный слуга. Они выступили, чтобы спасти Охотника на медведей, а мы решили сопровождать их, ибо Гроза Медведей попал в руки огаллала, которые должны убить его и пятерых его спутников.

Токви-тей все еще держал нож в руке. Тут он бросил его на землю, наступил на него и воскликнул:

— Псы огаллала хотят замучить Грозу Медведей? Великий Маниту уничтожит их! Сколько этих собак?

— Пятьдесят шесть.

— Даже если бы их была тысяча, все они погибнут! Как этот нож, они будут втоптаны воинами шошонов в землю. Их души покинут тела, а кости побелеют от солнца! Где они? Где их следы?

— Они наверху, в горах реки Желтого Камня, там, где могила Храброго Бизона.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд убил его и еще двух воинов голыми руками. Так же суждено пасть и тем, кто рискнул схватить Грозу Медведей. Пусть мои братья следуют за мной вниз, к лагерю моих воинов. Там мы должны выкурить трубку мира и сесть у костра Совета, чтобы обдумать, как быстрее догнать этих собак.

К такому повороту дела все были готовы. Теперь уже и разведчиков также освободили от веревок и привели лошадей для них.

— Сэр, да вы просто молодчина! — шепнул Олд Шеттерхэнду Длинный Дэви. — Все, за что вы с таким шиком беретесь, всегда смело и так великолепно ладится, будто речь идет о каком-то пустяке. Готов снять перед вами свой горшок!

Он сорвал с головы то, что прежде называлось цилиндром, и стал так подчеркнуто размахивать им туда-сюда, словно хотел вычерпать до дна какой-нибудь пруд или озеро.

И вот настал час, когда все они вместе тронулись в путь, предварительно, конечно, погасив костер. Ведя лошадей в поводу, они на ощупь стали спускаться вниз по склону. Встав на самом краю обрыва, Токви-тей приложил ко рту руки и крикнул вниз, в окутанную неестественным спокойствием бездну.

— Кхун, кхун, кхун-ха-ка!81

Эхо многократно повторило его крик. Внизу его услышали и поняли, ибо наверх донеслись громкие голоса.

— Ханг па?82 — прозвучал вопрос снизу.

— Мох-ав, Мох-ав! — ответил сын вождя.

Затем послышалось громкое ликующее «ха-хахи!», и несколько мгновений спустя костер снова запылал. Это было верным признаком того, что шошоны узнали голос юного сына вождя, в противном случае они поостереглись бы разжигать огонь.

И все же от одной меры предосторожности они не отказались: выслали им навстречу нескольких воинов, которые должны были убедиться, что на самом деле все в порядке.

Когда потом вождь со своими спутниками достиг лагеря, его воины, пожалуй, испытали настоящую радость, увидев предводителя и его сына живыми и здоровыми. Чувствовалось, что шошонам не терпелось узнать, как же вышла вся эта история с загадочным исчезновением обоих, но ни один из воинов не выдал своих чувств. Разумеется, они были немало ошарашены, увидев вместе с вождем незнакомых им бледнолицых, но, привыкшие к сдержанности, они не выказали ни малейшего удивления. Только старый воин, ставший на время их предводителем, подошел к своему вождю и произнес:

— Токви-тей великий волшебник. Он исчез из своей палатки, как исчезает слово, слетевшее с уст.

— Мои братья и вправду полагали, что Черный Олень пропал бесследно, как рассеявшийся в воздухе дым? — спросил воинов вождь. — Разве у них нет глаз, чтобы понять, что произошло?

— Воины шошонов имеют глаза. Они обнаружили знак знаменитого белого охотника и поняли, что Разящая Рука говорил с их вождем, — ответил с полным достоинством старик.

Старый воин явно не лишен дипломатического таланта, он очень тактично упомянул о том факте, что Черный Олень был похищен Олд Шеттерхэндом.

— Мои братья догадались верно, — признался Черный Олень. — Здесь стоит Нон-пай-клама — белый охотник, знаменитый своим железным кулаком, но не только им одним. А рядом с ним — Виннету, великий вождь апачей.

— Уфф, уфф! — раздалось в образовавшемся вокруг прибывших кругу.

Полные удивления и уважения взгляды шошонов устремились на легендарных знаменитостей, после чего круг почтительно расступился.

— Эти воины пришли, чтобы выкурить с нами трубку мира, — продолжил вождь, — Они хотели освободить двух своих спутников, которые лежат там, в палатке. Жизни Черного Оленя и его сына были у них в руках, но они не взяли их. Пусть воины шошонов освободят пленников от пут. За это мои братья получат скальпы многих сиу-огаллала, как мышей, выползших из нор, чтобы потом попасть под клюв ястребам! С наступлением дня мы пойдем по их следу. А сейчас пусть воины соберутся у огня Совета, чтобы спросить Великого Духа, удачен ли будет наш военный поход.

Никто не сказал ни слова, хотя сообщение, которое услышали шошоны, пожалуй, не могло не вызвать у них высокого одобрения. Несколько воинов покорно отправились в палатки, чтобы выполнить приказ вождя, и вскоре они вывели пленников к огню.

Те подошли, шатаясь, неуверенной походкой. Веревки так глубоко врезались в кожу, что кровообращение было нарушено. Прошло достаточно много времени, прежде чем их члены снова обрели подвижность.

— Ну, старый енот, что ж ты наделал-то сдуру? — в сердцах воскликнул Длинный Дэви, обращаясь к своему другу. — Только такая глупая лягушка, как ты, могла запрыгнуть аисту прямо в клюв!

— Закрой лучше свой, иначе я сам запрыгну тебе в него, и сейчас же! — без тени иронии в голосе ответил нерасположенный в эту минуту к шуткам Джемми, растирая свои запястья. — Мастер Шеттерхэнд сможет подтвердить, что о глупости здесь и речи нет. Мы сдались без сопротивления, поскольку это был единственный шанс спасти наши жизни. Если бы мы защищались, то сложили бы головы. На моем месте ты поступил бы так же, тем более что, как и я, наверное, подумал бы о том, что Олд Шеттерхэнд, само собой, не оставил бы нас в беде.

— Ну, ну, старик, только успокойся! Я не хотел тебя обидеть, ты ведь знаешь, что я искренне рад видеть тебя живым и невредимым.

— Прекрасно! Но своим освобождением я обязан, пожалуй, не тебе, — повернувшись к Олд Шеттерхэнду, Джемми продолжил: — Нет сомнений, что вам и только вам, мастер, я обязан своей свободой. Скажите, что я должен сделать, чтобы отблагодарить вас! Хоть моя жизнь не стоит и гроша, поскольку это всего лишь жизнь Толстяка Джемми, в любой момент я готов отдать ее в ваше распоряжение.

— Вы мне ничем не обязаны, — не принял благодарности Олд Шеттерхэнд. — Ваши спутники действовали просто великолепно. Но прежде всего вы должны обратиться здесь к моему брату Виннету, без чьей помощи все это было бы невозможно.

Толстяк метнул полный удивления взгляд на гибкую, но мощную фигуру апача. Белый протянул руку индейцу и произнес:

— Я знаю, что, если на сцену выходит Олд Шеттерхэнд, Виннету должен быть где-то рядом. Поскольку я, кажется, лягушка, то пусть этот аист, который зовется Длинным Дэви, сию минуту проглотит меня, если вы не самый лучший индсмен, которому я когда-либо жал руку! Разрешите от души пожать ее, примите мою благодарность и позвольте мне скакать по вашему следу, пока вам это не надоест.

Негр Боб бросился к Хромому Фрэнку и радостно воскликнул:

— Наконец-то! Массер Боб снова видеть его добрый масса Фрэнк. Массер Боб хотеть до последнего истребить индейцев-шошонов, но масса Шеттерхэнд с массой Виннету хотеть сделать все сами. Поэтому шошоны оставаться пока жить.

Он схватил Фрэнка за руку и с трогательной нежностью погладил на его запястьях рубцы от пут.

Естественно, Джемми и Фрэнк перво-наперво хотели знать, каким образом удалось освободить их так быстро и бескровно, о чем вкратце им было немедленно рассказано. На подробности времени не оставалось, поскольку шошоны уже рассаживались у огня, готовясь держать Совет.