"Наследники Виннету" - читать интересную книгу автора (Май Карл)Глава первая. ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕЭто случилось ранним утром, в один из прекрасных, теплых и столь многообещающих дней. Игривый солнечный луч нежно приветствовал меня через окно. Снизу поднялась Душенька, держа в руках свежую утреннюю почту, только что доставленную почтальоном. Она села напротив, как это проделывала всегда, когда приносила письма, и, прежде чем прочитать содержимое конвертов, все их распечатала. Она еще не начала, а я уже слышу ваш вопрос: «Душенька? Что это? На имя не похоже. Может, ласковое прозвище?» Конечно же, прозвище. История его возникновения восходит к первому тому моего сборника «Деревенские истории с Рудных гор» 1. Там встречаются: «образцовая горочка», «образцовая деревушка», «образцовый садочек» и, наконец, «образцовый домишко», в котором живет Душенька со своей матерью. Душенька — моя жена, точнее, духовное отражение ее существа. Я так полюбил этот образ, работая над рассказами, что, пожалуй, в этом нет ничего удивительного. Он воплотился в живого, самого близкого человека и неразрывно отождествляется с ним. Хотя и не всегда! Когда небо вдруг заволакивают тучи, в чем чаще всего бывает моя вина, я говорю: «Клара». Если они прячутся, — «Кларочка». И лишь если небо безоблачно, говорю: «Душенька». Хотя жена всегда называет меня ласковыми словами, поскольку ее небосклон всегда ясен. Она успевает не только следить за моей комнатой наверху, но и содержать в порядке весь первый этаж! Там она царит как прилежный ангел-хранитель домашнего очага без устали, принимает моих читателей, посещения которых становятся все чаще, и отвечает на послания тех, кому сам я ответить не успеваю. Несмотря на огромный поток писем, все они непременно читаются мне вслух, причем самые важные или самые интересные послания она обычно до поры до времени откладывает в сторону, приберегая напоследок. Так и сегодня. Два конверта с первого взгляда привлекли мое внимание и потому были отложены: письмо из Америки и специальная антропологическая газета из Австрии. В газете синим карандашом было подчеркнуто заглавие большой статьи. Оно звучало так: «Вымирание индейской расы в Америке и ее вытеснение кавказцами и китайцами». Я сразу попросил Душеньку прочитать статью вслух, и она выполнила мою просьбу. Автором был хорошо известный, даже выдающийся университетский профессор. Писал он с большой душевной теплотой, и все сказанное им о краснокожих оказалось не только интересным, но справедливым и объективным. За это я хотел бы пожать ему руку. Но он допустил одну ошибку, настолько же распространенную, насколько и непостижимую! Он, как и многие, путал индейцев Соединенных Штатов со всей расой, населяющей Северную и Южную Америку. Еще он отождествлял духовный сон расы с ее физической смертью. А кроме того казалось, что главную задачу человеческого рода он видел в развитии национальных особенностей и отличий, а не в осознании того, что все племена, нации и расы должны постепенно объединяться и сплачиваться в формировании единственного, большого, высоко поднявшегося над всем животным миром Человека благородного. Лишь тогда, когда человечество само породит эту гармоничную, желаемую Богом личность, сотворение настоящего Человека будет завершено и нам, смертным, снова откроется Рай. Письмо из Америки, по всей вероятности, было отправлено на Дальнем Западе, но где — этого без вскрытия конверта было не разобрать, потому что обе стороны пестрели массой нечитаемых штемпелей и от руки написанных названий населенных пунктов. Только адрес сохранил первоначальную четкость — вследствие, пожалуй, истинно индейской краткости. Этот адрес содержал три слова: «Маю. Радебойль. Германия». Мы вскрыли конверт и извлекли письмо, которое кто-то, похоже, прежде чем сложить, одним махом отсек от листа бумаги большим ножом, вероятно «боуи» 2. Строки, написанные тяжелой, нетренированной рукой, были набросаны карандашом на английском языке: Прочитав это, я с удивлением взглянул на Душеньку, она — на меня. Нас поразило не то, что мы получили письмо с Дальнего Запада, да еще и от индейца — нет, такое случалось нередко. Меня удивило другое — письмо пришло от вождя снейков 3, который мне никогда прежде не писал. Вагаре-Тей означало не что иное, как Желтый Олень. Тех, кому интересно, попрошу справиться о нем в моей книге «Рождество» 4. Тогда, то есть более тридцати лет назад, он был еще юн и довольно неопытен, но показался мне человеком хорошим, верным и надежным нашим другом — моим и моего Виннету. Его отцу, Ават-Ниа, воину абсолютно честному, уже в те времена стукнуло восемьдесят, и он обладал огромным влиянием, которое всегда использовал только во благо нам. С тех пор я не слышал о нем и ввиду преклонного возраста считал его давно усопшим. Но теперь я убедился, что он жив и в добром здравии. Если это не так, то написавший вряд ли сообщил бы, что верховный военный вождь шошонов, возможно, тоже приедет к горе Виннету. Впрочем, я не имел ни малейшего понятия, где находится эта вершина. Знал я только, что апачи вместе с дружественными им племенами давно хотели назвать какую-нибудь доступную по расположению и примечательную природными свойствами гору в честь своего любимого вождя. О том, что это свершилось, я пока не слышал, а тем более мне не сообщали, на какую гору пал выбор. Сколько бы я ни размышлял, не мог представить, чтобы вершина, отвечающая перечисленным свойствам, находилась вне территории апачей. А поскольку вигвамы и пастбища индейцев племени Змей располагались во многих днях пути верхом севернее земель апачей, то причина, по которой человек в возрасте ста двадцати лет собирается проделать такое путешествие без нужды, лишь по велению своего оставшегося навсегда юным сердца, должна быть из ряда вон выходящей. Зачем ему и его сыну понадобилось заезжать так далеко на юг? Я терялся в догадках, но точного ответа так и не нашел. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать очередных писем из-за океана. Ответить на послание было невозможно, потому что я не знал нынешнего местопребывания обоих вождей. Но ясно одно — причины их путешествия в далекую землю апачей не связаны с личными интересами, они более значительны, а поскольку там, в Соединенных Штатах, мой адрес известен, — ведь я состою в переписке со многими живущими там людьми, о которых рассказывал и еще буду рассказывать в своих книгах, — то я надеялся вскоре узнать о дальнейшем ходе событий. Так и случилось. Едва минуло две недели, как пришло второе письмо, но оттуда, откуда я менее всего ожидал. Конверт точно указывал мой адрес, а английский текст в переводе на немецкий язык выглядел так: А неделю спустя я снова получил послание из-за океана, следующего содержания: Оба письма были весьма интересны, и не только с точки зрения психологии. Почти не вызывало сомнений, что они были продиктованы То-Кей-Хуном и Тангуа в одном и том же месте, под влиянием одних и тех же событий. Оба до сих пор ненавидели меня так же непримиримо, как и прежде. Совершенно особенным выглядело то, что сын приветствовал меня, в то время как отец не скрывал ненависти. Но важнее, гораздо важнее, было то, что к горе Виннету стремятся не только друзья, но и враги апачей! Речь шла о «великой последней схватке». Это вселило в мое сердце тревогу. У меня возникли опасения, и серьезные! А может, там, за океаном, кто-то из давних противников ныне, в дни моей старости, решил одурачить меня и вынудить на наивное путешествие в Америку? Но через полмесяца я получил очередное письмо, отправленное из Оклахомы, человеком, к которому я не мог не испытывать полнейшего доверия: 9999 И это письмо было написано по-английски, но не самим Шако-Матто, а его сыном, почерк которого я знал, поскольку переписывался с ним. К тому же оседж 5 прилагал свой кожаный тотем, как он делал всегда, когда речь шла о чем-то важном. Итак, предположение о глупой шутке отброшено. Дело принимало крутой оборот. Идея отправиться в дальние края подействовала на меня возбуждающе. Конечно, чтобы материализовать ее, необходимо было узнать сначала все подробности и детали. За этим дело не стало. Я получил еще одно письмо, напоминавшее официальное приглашение; тон повествования давал понять, что оно представляет собой нечто большее, чем просто деловой документ. Вот оно: В самом низу стоял постскриптум последнего: Добавляю к этому письму следующее короткое послание, которое прибыло ко мне чуть позже. Оно звучало так: Эти «оба парня», или, как выразился Олд Шурхэнд, «двое наших ребят», написали мне следующее: Подлинность письма не вызывала сомнений. Оно наполнило меня радостью, хотя и было составлено «обоими парнями» с целью задеть меня. Читавшим романы «Виннету» и «Верная Рука» легко представить, кто эти «оба парня». Остальных я могу лишь попросить наверстать упущенное, чтобы им проще было разобраться в данном повествовании, практически являющемся четвертым томом не только «Виннету», «Верной Руки», но и «Сатаны и Искариота». Если помните, Олд Шурхэнд — Верная Рука — и Апаначка оказались братьями, которых утаили от их прекрасной матери, душевно и духовно богато одаренной индеанки. Она, одевшись в костюм воина и действуя под именем Кольмы Пуши, много лет тщетно обыскивала города Востока, саванны и девственные леса Запада, пока Виннету и я не помогли ей обнаружить искомые следы, а потом и обоих сыновей. Один из них слыл самым знаменитым вестменом, а другой — не менее знаменитым вождем команчей; оба были люди достойные, оставшиеся верными дружбе, несмотря на все перемены, которые претерпела с тех пор как их, так и моя жизнь. Позже оба женились на красавицах сестрах из племени Виннету, то есть апачей-мескалеро, и каждого под Рождество жены одарили сыновьями, унаследовавшими дарования Кольмы Пуши в еще большей степени. Отцы, к счастью, располагали средствами для развития этих врожденных способностей. Янг Шурхэнда и Янг Апаначку перевезли на Восток, чтобы сделать из них людей искусства: первого — архитектором и скульптором, а второго — скульптором и художником. Возложенные на них надежды оправдались. По прошествии нескольких лет они приехали в Париж, чтобы обучаться там в мастерских знаменитейших мастеров, затем продолжили учебу в Италии и, наконец, побывали в Египте, чтобы познакомиться там с древними способами строительства гигантских пирамид. На обратном пути они проезжали Германию и посетили меня. Тогда они показались мне очень симпатичными. Я был искренне рад им, и не только потому, что они чтили моего несравненного Виннету как полубога. Их помыслы, а еще больше возможности, тоже были поистине выдающимися. Казалось, им нет предела. Но, к сожалению, все это чисто по-американски было поставлено на службу бизнесу и вместо похвалы они получили от меня очень серьезное предупреждение, которое, как теперь ясно из письма, они не забыли и не простили мне до сих пор. Пожалуй, именно поэтому ни их отцы, ни они сами не оповещали меня о своих творческих планах на будущее. До сих пор я не знал, что же побудило обоих молодых людей обратиться к тайнам колоссальных скульптур и построек древнего Египта. Но теперь я начал догадываться, что достижения, о которых писали молодые люди, имели к этому отношение. Не скажу, что письма, пришедшие одно за другим, во всем порадовали меня. Почему мне не сказали открыто и прямо, о чем, собственно, шла речь? К чему эти игры с лагерным сбором? Подлинно великие и плодотворные идеи рождаются в уединенных размышлениях, а не в длинных речах, которые рассчитаны лишь на короткий ум! Зачем это разделение старых вождей и молодых? К чему еще отдельно их жены и другие женщины? А господа из этого странного и весьма сомнительного комитета? Они хотели вести заключительное собрание, а значит, оказывать влияние на решения всех без исключения собравшихся и вносить туда поправки! Имена обоих профессоров, урожденных индейцев, были мне известны. Но тон, в котором они мне писали, безропотно не снес бы ни Сэм Хокенс, ни Дик Хаммердалл, ни Пит Холберс. Секретарь и кассир вообще ни о чем мне не говорили. А Олд Шурхэнд как директор? Что все это значит? Для чего здесь нужен какой-то непонятный «директор»? Может, чтобы возложить на него моральную ответственность или даже исполнение финансовых поручений? Олд Шурхэнд давно стал вестменом высшего ранга, но был ли он в состоянии соревноваться с хваткой тертого американского дельца, я не знал. Все это казалось мне тем сомнительнее, чем глубже я вникал в написанное. Моей жене все это тоже не нравилось. Поскольку я упомянул о ней, следует сказать, что и она получила личное послание: Должен упомянуть, что Душенька переписывалась с Кольмой Пуши и переписывается до сих пор, и добавлю, что именно это послание не в последнюю очередь повлияло на наше решение. Если я и в самом деле поеду, то уж точно не один. Пришло еще несколько писем. Выберу среди них лишь одно, поскольку оно представляется самым важным. Оно было написано прямо-таки каллиграфическим почерком, на очень хорошей бумаге, и завернуто в большой тотем из тончайшей кожи антилопы, обработанной так, как это может сделать только индеец, и имеющей белизну снега и гладкость фарфора. Отмеченные пунктиром литеры были раскрашены киноварью и другими неизвестными мне красками. Вот содержание письма: Что касается упомянутой в письме Наггит-циль, то под наггитами понимают более или менее крупные золотые самородки, а «циль» на языке апачей означает «гора». Следовательно, Наггит-циль переводится как Золотая гора. Как известно, на этой горе отец и сестра моего Виннету были убиты неким Сантэром. Позже, незадолго до смерти, которая настигла Виннету в кратере горы Хенкок, он сообщил мне, что зарыл на Наггит-циль завещание, прямо у надгробия могилы своего отца, и теперь меня ждет золото, очень много золота. Когда я прискакал к Наггит-циль, чтобы забрать завещание, на меня напали из засады и взяли в плен. Тот самый Сантэр и шайка индейцев-кайова, среди которых он сшивался. Во главе группы стоял юный Пида, чья душа приветствовала мою теперь, по прошествии более тридцати лет, в письме его отца, старейшего вождя Тангуа. Сантэр похитил завещание, в котором вождь апачей изливал свою последнюю волю и где говорилось о местонахождении золота, и сбежал с ним. Я вынудил кайова освободить меня, поспешил за вором и прибыл на место как раз в тот момент, когда он только что нашел сокровище. Тайник был на высокой скале, на берегу одинокого горного озера, которое называют Деклил-То, Темная Вода. Увидев меня, бандит выстрелил. Что произошло потом, можно прочитать в последней главе «Золота Виннету». А в отношении Тателла-Саты, Хранителя Большого Лекарства, должен признать, что всегда горел искренним желанием встретиться однажды с этим самым таинственным из всех краснокожих и поговорить с ним, но мое сокровенное желание так до сих пор и не исполнилось. Имя Тателла-Сата с языка таос дословно переводится как Тысяча Солнц, то есть по-индейски Тысяча Лет. А значит, обладатель его настолько стар, что определить его возраст невозможно. Неизвестно и то, где и когда он родился, поскольку он не принадлежал ни к одному из племен, хотя все индейские народы почитали его одинаково высоко. Сотни шаманов в одиночестве постепенно обретали дар и знания; он именно из таких, высоко вознесшийся над остальными. Неверно представлять себе индейского шамана шарлатаном, знахарем или колдуном, вызывающим дождь. Шаман хоть и «человек лекарства», но «лекарство» здесь не имеет ничего общего со своим значением, принятым у нас 6. Для индейцев это слово из чужого языка, и смысл его у них совершенно иной. Когда краснокожие познакомились с белыми, они увидели, услышали и узнали много удивительного. Больше всего их удивляло действие наших лекарств, медикаментов. Они не могли постичь этого явления и признали его как безграничную божественную благодать, открывшуюся человеческому роду с Небес. Первый раз услышав слово «лекарство», они связали с ним понятие о чуде, божественном покровительстве и непостижимом для людей действии высших сил. Стало быть, значение принятого индейцами во все языки и диалекты слова «лекарства» соизмеримо у них со смыслом слова «таинство». Все, что было связано с их религией, верой и поисками вечного, стало определяться как «лекарство», так же как и все те плоды европейской науки и цивилизации, которые они не могли понять. Они были достаточно искренни и честны, чтобы открыто признать — преимуществ у бледнолицых гораздо больше. Потому-то индейцы и стремились равняться на последних, брали от них много хорошего, но, к сожалению, и много плохого. Они были так по-детски наивны, что все самое обычное считали необычайно высоким, святым. Тогда они и взяли в оборот слово «лекарство», называя им самое святое и не подозревая, что это святое они тем самым оскорбляли и унижали, А поскольку в те давние времена даже у нас слово «лекарство» еще не вызывало такого почтительного отношения, как сегодня, и слыло синонимом притворства, шарлатанства и легкомыслия, то, со всей своей непосредственностью называя «шаманами», или «людьми лекарства», тех, кто стоял у истоков теологии и науки, индейцы и не догадывались, что унижали и навсегда уничтожали этих людей. Как высоко стояли последние, прежде чем познакомились с «цивилизацией» белых, нам еще предстоит узнать, углубившись в прошлое американской расы. А прошлое свидетельствует, что по многим показателям народы Америки стояли на одной ступени с белыми. Царство добра, величия и благородства древних народов брало начало в головах тех людей, которых позже станут именовать «людьми лекарства». Среди шаманов было не меньше, чем в истории азиатской и европейской рас, людей знаменитых и выдающихся. Если современные индейские шаманы не шаманы прошлого, то в этом явно виноваты не только индейцы. Духовная элита инков, тольтеков и ацтеков 7, а также «попечителей лекарств» перуанцев и мексиканцев определенно находилась не на таком низком уровне, как авантюристы Кортес и Писарро 8. Я не знаком ни с одним белым, который был бы посвящен в тайны шаманов или понимал символику индейских обычаев хотя бы так, чтобы иметь право говорить или даже писать о них. Настоящий шаман, серьезно относящийся к своей репутации, никогда не допустит аттракциона. Так называемые медсинмены, отторгнутые индейским народом и временами появляющиеся у нас, — все что угодно, но только не настоящие шаманы, и вероятность того, чтобы последние пустились на дешевые трюки и прочие ужимки первых, так же мала, как и того, что истинный богослов решит вдруг выступить на ярмарке или празднике за деньги либо прилюдно станцевать. Я прошу моих читателей не считать эти отступления скучными или ненужными. Я должен был об этом сказать, поскольку когда-нибудь настанет пора стать справедливыми и отступиться наконец от прежних ошибок и ложных воззрений. Если уж мы в лице Тателла-Саты знакомимся с одним из таких старых, поднявшихся на высокий уровень шаманов прошлого, которые сейчас исчезают, подобно солнцу на исходе дня, то я, как добросовестный и верный истине художник, обязан был подготовить читателя, чтобы картина стала ему более понятной. Загадочный человек, о котором я говорю с великим почтением, не был мне даже другом! Не был, конечно, и врагом. Он вообще ни с кем не враждовал. Его мысли и чувства так же справедливы и гуманны, как и его поступки. Но меня просто возмущало его отношение ко мне. Для него я просто не существовал! Он совершенно не замечал меня. Почему? Потому что с того самого дня, когда были убиты отец моего Виннету и его сестра, он считал подлинным убийцей меня! По ее собственному желанию и по желанию всего племени девушку отдали мне в жены, но я отказался. Звали ее Ншо-Чи, Ясный День, и носила она это имя по праву. Когда Ншо-Чи умерла, умерла и светлая надежда апачей, рухнули и большие надежды старого шамана Тателла-Саты. Для него Ншо-Чи была самой прекрасной и лучшей дочерью всех апачей, и он всегда утверждал, что она не погибла бы тогда, если бы я не отказал ей. Она стремилась на Восток, хотела получить образование, но по дороге была застрелена вместе с Инчу-Чуной, своим отцом, всего лишь из-за денег. Виннету, ее брат, и в мыслях не держал бросить на меня даже тень упрека за то, что она предприняла это путешествие ради меня, но Тателла-Сата напрочь вычеркнул меня из своей жизни, не хотел и слышать обо мне, и, как казалось, навсегда. Он с незапамятных времен жил высоко в горах в гордом одиночестве. Только вожди имели право приблизиться к нему, да и то крайне редко, когда речь шла о делах исключительной важности. И лишь Виннету, его любимец, имел право приходить когда хотел. Все его желания исполнялись, если они вообще были исполнимы, все кроме одного, о котором апач тщетно и неоднократно напоминал: привести с собой меня. И вот теперь, по прошествии стольких лет, настоятельное приглашение! Причины могли быть только серьезнейшие и очень веские, выходящие за рамки обыденности. Касались они дела гораздо более важного, чем я мог догадаться сейчас, но было ясно одно — я непременно прибуду туда и появлюсь у Наггит-циль, чтобы выслушать, что мне скажет упомянутая голубая ель. Так же несомненно было и то, что Душенька будет сопровождать меня. Когда она это услышала, ее лицо стало очень серьезным. Она представила себе тяготы такого путешествия и опасности, сопровождающие поездки верхом. Поскольку многие вожди тоже не воспользуются железной дорогой, само собой разумеется, все проделать тайно нам не удастся. Но, говоря о трудностях и опасностях, она думала не о себе, а только обо мне. Мне все же легко удалось убедить ее, что сейчас хотя и говорят о Западе, но он совсем не Дикий, и что такая скачка для меня только отдых. Что касается ее самой, то она была мужественна, умела, вынослива и достаточно неприхотлива, чтобы сопровождать меня. Она владела английским, а благодаря своему прилежанию научилась множеству индейских слов и выражений, которые теперь ей пригодятся. Что касается верховой езды, то наше недавнее продолжительное пребывание на Востоке 9 стало для нее хорошей тренировкой. Там она ловко держалась не только на лошади, но и на верблюде. И, как всегда и везде, она и теперь показала себя умной, расчетливой и дальновидной хозяйкой. От нескольких американских книготорговцев я получил предложения об издании моих сочинений на английском языке. Этих господ, по мнению Душеньки, теперь я должен был разыскать сам, чтобы заключить с ними контракты на месте, не обременяя себя почтовыми издержками. Со всех обложек моих книг она сделала фотокопии большого формата, которые ей очень хорошо удались, поскольку Душенька, не в пример мне, в фотографии разбиралась великолепно. Лучше всего ей удался «устремляющийся в Небеса» Виннету Саши Шнайдера 10, художника, нарисовавшего, кроме того, и великолепные портреты Абу Киталя, насильника, и Мары Дуриме, Души Человечества 11. Обе последние картинки, приготовленные для выходящих в ближайшее время томов, были сфотографированы и напечатаны на такой тонкой бумаге, что не занимали в чемодане практически никакого места и при случае легко могли быть свернуты в трубку или спрятаны в кармане пиджака. Я прошу не считать эти деловые замечания скучными или лишними. Некоторые из фотографий сыграют чрезвычайно важную роль в цепочке последующих событий. Кто знает меня, тому не нужно пояснять, что в моих произведениях не бывает никаких «случайностей». Все, что происходит, я объясняю высшей волей, — называйте ее Богом, судьбой, роком или еще как-нибудь. Этот рок властвовал и тогда, в чем я убежден. Забегая вперед, скажу, что предложения книготорговцев так и остались предложениями — у меня даже не было времени разыскать этих господ. Разумеется, их цель была одна: просто скопировать страницы книг и забрать эти копии себе. Еще более явно обнаружился перст судьбы в другом случае: мне поступило еще одно предложение, но уже не по почте, а, так сказать, из первых уст, и, что удивительно, в то же самое время и тоже от американца! Заслуживают внимания некоторые сопутствующие обстоятельства, из которых ясно, что случайность происходящего абсолютно исключена. У нас в Дрездене есть приятель, практикующий врач и психиатр. Особенно в области психиатрии он достиг значительных успехов и пользуется большим авторитетом. Иностранцы не реже местных жителей прибегают к его консультациям, а Дрезден, как известно, город приезжих. Как-то раз он навестил нас не в выходной день, а среди недели, да еще поздно вечером — в такое время, в какое прежде нас не посещал, и речь зашла о нашем решении отплыть в Нью-Йорк на пароходе «Норддойчен Ллойд». — Может, за наггитами? — спросил он быстро, как будто только и ждал положительного ответа. — С чего это вы вдруг подумали о наггитах? — спросил я. — Дело в том, что сегодня я видел один, размером с голубиное яйцо. Он висел на цепочке от часов, как брелок, — ответил он. — И у кого же? — У одного американца, который, впрочем, был мне более интересен, чем его золотой самородок. Он сказал мне, что будет здесь только два дня, и настойчиво просил дать заключение по поводу одного деликатного дела, которое для каждого психолога, следовательно и для вас, мой дорогой друг, является случаем экстраординарным! — Почему? — Речь шла о наследственной тяге к суициду, самоубийству, которая неминуемо должна коснуться всех без исключения членов семьи. Причем тяга эта у каждого поначалу ощущалась исподволь, совершенно незаметно, затем усиливалась, пока не становилась непреодолимой. — Я уже слышал о таких случаях и даже лично знаком с подобной напастью. Об этом я разговаривал с одним судовым врачом, с которым плыл из Суэца на Цейлон. Как-то мы провели на верхней палубе целую ночь, обсуждая тайны психики. Тогда он проникся ко мне доверием и сообщил о том, что камнем лежало у него на сердце и о чем он раньше еще никому не рассказывал. Брат и сестра его уже лишили себя жизни, отец — тоже. Мать умерла от горя и страха. И вот теперь, во время заграничного турне, вторая сестра прислала ему письмо, где призналась, что не может больше противостоять злополучному побуждению. Сам он только потому и стал врачом — чтобы попытаться найти путь к спасению, раз уж никто другой не в силах. — Что же стало с ним и его сестрой? — Не знаю. Он обещал писать мне и оставил свой адрес, но не написал ни строчки. Родом он из Австрии. А у этого американца то же горе? — У него самого или не у него — сказать не могу. Он не назвал имен своих близких и представил все так, будто говорил о знакомом, а не о собственной семье. Но впечатление произвел на меня, как раз обратное — я посчитал его лично заинтересованным в этом деле. У него были бесконечно печальные глаза. Он показался человеком хорошим, и мне в самом деле искренне жаль, что я не мог пообещать ему никакой помощи. — Но хотя бы утешили? — Да, совет и утешение, не больше. Но представьте себе огромное несчастье — мать приняла яд, отец бесследно исчез! Из пятерых детей, честных сыновей, остались живы лишь двое. Все они были женаты, но брошены женами, потому что и у их детей тяга к суициду развилась уже в возрасте девяти-десяти лет и лишь один-единственный ребенок достиг шестнадцатилетня! — Так они все умерли? — Да, все. Живы лишь упомянутые два брата. Они борются с болезнью днем и ночью, но не думаю, что кто-нибудь из них так крепок, что победит в себе этого демона. — Ужасно! — Да, ужасно! Но еще и загадочно! Эта губительная волна существует лишь во втором поколении; прежде ее не было! К сожалению, мне не сказали, у кого болезнь проявилась впервые: у умершей от яда матери или у пропавшего без вести отца. Также я не узнал, развилась ли эта болезнь после какого-нибудь события, связанного с огромным душевным потрясением. По крайней мере тогда была бы ясна причина! А посему я был вынужден ограничиться тем, что посоветовал нагружать напряженной работой тело и дух, ревностно исполнять свой долг, не забывая о веселых, но не низких развлечениях, постоянно упражнять и закаливать характер и волю, от которых в данном случае все и зависело. — Вы узнали о положении несчастной семьи? — Да. Пропавший отец был вестменом, скваттером, траппером, золотоискателем и еще Бог знает кем, время от времени привозя домой свои сбережения. Часто это были довольно крупные суммы. Желание стать миллионером обуяло все его существо. Хотя этого он не достиг, но семья все же стала богатой. Пятеро братьев составили компанию и занялись большой торговлей лошадьми, скотом, овцами и свиньями… — Выходит, они имели много дел с мясными лавками и скотобойнями? — перебил я его. — Несомненно. — При такой предрасположенности это могло пойти только во вред! — Безусловно! Массовый убой скота! Теплый кровавый чад! Вечное хранилище мяса или даже трупов! Отсюда как следствие — черствость души и неспособность сопереживать! Это же постоянная подпитка дьявола, сидящего внутри каждого! Я сказал об этом американцу. Он сообщил мне, что почувствовал то же самое, а потому стал советовать братьям продать фирму, что и произошло в прошлом году, но не принесло никаких изменений или хотя бы облегчения… Но стоп, уже поздний вечер, а я беседую с вами о таких вещах, которые могут помешать здоровому сну. Прошу прощения, чтобы не быть выпровожденным вами и уйти самому. Спокойной ночи! Он прервал свой рассказ и удалился довольно поспешно, хотя это вовсе не входило в его привычки. Складывалось впечатление, что он приходил только для того, чтобы обратить наше внимание на этого американца. Душенька была того же мнения. — Сегодня мне показалось, что он зашел специально, — заметила она. — Может, этот янки представляет собой нечто особенное? Может, это касается и нас? На следующий день, часов в одиннадцать, сидя за работой, я услышал дверной колокольчик. Кого-то впустили. Хотя я и предупредил жену заранее, что сегодня абсолютно ни с кем не разговариваю, все же через некоторое время она поднялась ко мне, положила передо мной визитную карточку и сказала: — Извини! Я должна тебя побеспокоить! Странный человек, ты сам увидишь. Я бросил взгляд на карточку: «Гарриман Ф. Энтерс» — и больше ничего. Взглянул на Душеньку. — Да, больше ничего, — кивнула она. — У него на цепочке часов наггит с голубиное яйцо. И очень печальные глаза! — Чего же он хочет? — Поговорить с тобой. — У меня нет времени! Ты сказала ему это? Пусть он придет позже. — Он должен уехать сегодня, иначе упустит корабль. Он говорит, что не уйдет не поговорив с тобой и будет сидеть, пока ты не придешь. Скажи ему, сколько стоит потраченное тобой время, и он тотчас заплатит… — Что за американские штучки! Он сказал, чем занимается? — Он книготорговец. Похоже, не говорит ни слова по-немецки. Он хочет купить твоего «Виннету». — Ты ему уже все разъяснила? — Я сообщила, что мы получали подобные предложения из-за океана и в ближайшее время на «Ллойде» отправляемся туда, чтобы уладить эти вопросы. — Послушай, Душенька, это было не очень разумно с твоей стороны! — Почему? — Тому, кто собирается на Запад, прежде всего следует научиться держать свои мысли при себе, неважно, Дикий этот Запад сейчас или нет. — Но мы же пока не там. — Я сказал — «кто собирается», понятно?! Впрочем, нам стоит помолчать уже здесь, поскольку Запад уже у нас. — Как? — Этот мистер Гарриман Ф. Энтерс и есть американский Запад! — Ты так думаешь? — Конечно! Скоро сама убедишься. Пусть он будет кем угодно, пусть он хочет что угодно, — мы тоже теперь «сыграем в Америку». Он пришел к нам совершенно некстати, — следовательно, изменим тактику! Иди вниз и скажи, что я приду, но ни слова больше. Она ушла, а я через некоторое время последовал за ней. Мистер Энтерс был хорошо сложен, гладко выбрит и выглядел, казалось, лет на сорок. В целом он оставлял впечатление благоприятное. Жена представила нас друг другу. Мы поклонились и сели друг напротив друга. Я спросил, чем обязан. Он ответил вопросом: — Вы Олд Шеттерхэнд? — Когда-то был им. — Скоро вы снова отправитесь за океан? — Да. — Куда? В какие дали? — Еще не знаю. — На каком судне? — Еще неизвестно. — Надолго? — Это решится лишь на месте. — Вы навестите старых знакомых? — Возможно. — Вы больше уделите внимание Северу или Югу США? Тут я поднялся, поклонился, развернулся и направился к двери. — Куда вы, мистер Май? — торопливо затараторил он вослед. Я остановился и ответил: — Вернусь к работе. Я настоятельно просил вас сообщить мне, что вы хотите. Вместо этого вы задаете мне кучу вопросов, на что не имеете никакого права. Отвечать на них у меня нет времени! — Я сказал миссис Май, что сразу же оплачу все ваши затраты, — заметил он. — Это вам не удастся. Вы слишком бедны! — Вы так думаете? Неужели я похож на бедняка? Вы ошибаетесь, сэр! — Уверен, что нет. Поскольку, даже если вы владеете тысячами миллиардов, вы не в состоянии оплатить беднейшему из бедных и четверти часа бессмысленно растраченного времени жизни, отпущенной ему Богом! — Пусть будет так. Прошу — сядьте! Я постараюсь быть кратким! Он подождал, пока я вернулся в кресло, и менее уверенно продолжал: — Я книготорговец. Знаю вашего «Виннету»… — Вы говорите и читаете по-немецки? — перебил я его. — Нет, — несколько растерянно ответил он. — Откуда же вы знаете это произведение? Оно еще не переводилось на английский. — Его читали в семье моего друга, в которой говорят по-немецки. Мне оказали любезность и пересказали. Все, что я тогда услышал, сильно заинтересовало меня, и я нанял одного безработного американца немецкого происхождения, чтобы он прочитал мне роман вслух, не спеша и постепенно, дав мне разобраться во всем, после чего я смог сделать необходимые заметки. — Заметки? Что за заметки? Вопрос смутил его. Он попытался скрыть это, ответив: — Естественно, чисто литературные… Заметки книготорговца, само собой разумеется! Позже, во время поездки по Западу, они были всегда со мной и я смог проверить все, что описано в ваших трех томах. Поэтому с уверенностью могу сказать вам, что все соответствует действительности. Все, даже мельчайшие детали! — Благодарю! — коротко ответил я. — Только два места, — продолжал он, — я еще не проверил, поскольку не смог их отыскать. — Какие, сэр? — Наггит-циль и Темную Воду, в которой Сантэр нашел свой заслуженный конец. Может, вы во время нынешней поездки посетите эти места? — Возможно, да, а возможно, и нет. Но чувствую, вы снова собираетесь задавать мне никчемные вопросы, вместо того чтобы сказать наконец, чего вы хотите? Я сделал движение, собираясь подняться. — Сидите, сидите! — заторопился он. — Я хотел вам только показать, что проверил содержание ваших книг и нашел перевод их на английский делом стоящим! — «Проверил»?! Для этого нужны годы! — Конечно! — кивнул он усердно, не заметив, что я уже приготовил ему западню. — Прошло довольно много времени, прежде чем я смог проехать по местам, о которых там шла речь. — Это было связано с вашей работой? — Конечно, конечно. Тогда мы занимались скупкой лошадей, крупного рогатого скота, свиней и шатались по всему старому Западу! — Вы говорите «мы». Стало быть, речь идет о компаньонах? — Да, о близких. Компания была в полном смысле слова «братской»! Нас было пятеро братьев, а сейчас осталось только двое, мы занимаемся книгами. Мы хотим купить у вас «Виннету»… — Только его? — прервал его я. — Да, только его. — А почему не другие? — Потому что они нас не интересуют. — Я полагаю, гораздо важнее то, что интересует читателя. — Может быть, но у нас по-другому. Нам нужен только «Виннету», больше ничего. — Хм! Как вы это себе представляете? — Очень просто: вы продаете нам права раз и навсегда, а мы так же раз и навсегда расплачиваемся с вами! — И когда это произойдет? — Прямо сейчас. Я в состоянии перечислить деньги в любой милый вашему сердцу банк. Сколько вы хотите? — А сколько вы предложите? — улыбнулся я, наблюдая, как этот человек принимает все за чистую монету. — Смотря по обстоятельствам! Мы можем напечатать сколько захотим? — Если договоримся, то да. — И даже малый тираж? — Глаза моего собеседника блеснули. — Естественно, нет! — Как так? Но почему? — Я пишу книги, чтобы их читали, а не для того, чтобы они исчезали. — «Исчезали»? — искренне удивился он. — Кто вам сказал, что они должны исчезнуть? — Конечно, вы этого не сказали, но все же упомянули о том, что тираж может быть малым по вашему желанию. — Совершенно верно! Если мы увидим, что книги на английском не найдут спроса, мы вообще откажемся их печатать. Это же ясно как Божий день! — Вы серьезно? — Да. — У вас есть в Германии еще другие дела? — Нет. Не скрою, что я переплыл океан только из-за ваших трех томов. — Мне, право, жаль, но такое большое путешествие вы совершили зря. Книг вы не получите. Я поднялся. Он тоже. Янки был не в состоянии скрыть свое разочарование. Он спросил: — Я вас правильно понял, сэр? Вы не продаете «Виннету»? — По крайней мере не вам. По одной я не уступлю никому. Кто хочет переводить одну или несколько книг, тому придется купить все! — А если я прямо сейчас заплачу вам за эти три книги как за все? — Тоже нет. — Разве вы так богаты, мистер Май? — усмехнулся он. — Отнюдь. О богатстве нет и речи. Могу говорить только о достатке, необходимом для содержания семьи, для работы. Но мне этого достаточно. А если вы в самом деле хорошо знаете мой роман «Виннету», то вам должно быть известно, что я всегда стремился не к богатству, а к возвышенному, прославляя лучшие человеческие качества. Следовательно, просто необходимо, чтобы мои книги находили настоящего издателя, а вы не можете быть таковым, в чем только что меня убедили. По моему тону Душенька поняла, что от своего решения я не отступлю. Ей вдруг стало жаль янки. Он стоял перед нами с таким видом, будто с ним стряслась непоправимая беда. Он протестовал. Он приводил доводы. Он давал обещания. Но напрасно! Наконец, когда ничего не помогло, он сказал: — Я все же не оставляю надежды, что еще получу от вас «Виннету». Я вижу, что миссис Май менее недоброжелательна. Посоветуйтесь с ней и дайте мне время переговорить с братом, моим компаньоном. — Вы хотите еще раз явиться сюда? Это бесполезно, как бесполезна была и ваша теперешняя поездка, — подвел итог я. — Приезжать сюда мне не нужно, ведь вы, насколько я понимаю, вскоре сами переправитесь на наш континент. Дайте мне какой-нибудь адрес в Америке и назовите день, когда я явлюсь к вам. — Это тоже ничего не даст! — Неужели вы можете знать это заранее?! А если после совещания с братом я сделаю вам предложение, которое будет больше отвечать вашим целям и желаниям? Чувствовалось, что он весь напрягся в ожидании моего отказа. Внезапно я тоже почувствовал жалость к нему, но не имел права уступить чувству и изменить решение. Душенька бомбардировала меня умоляющими взглядами, а когда это не подействовало, схватила меня за руку. Тут я произнес: — Хорошо, пусть будет так. Давайте найдем время, чтобы все обдумать. Моя жена вместе со мной еще никогда не была там, за океаном. Ей очень хочется посмотреть на чудесный Ниагарский водопад. Стало быть, мы на гудзонском пароходе поплывем сначала из Нью-Йорка в Олбани, затем по железной дороге поедем в Буффало, откуда до водопадов всего лишь час пути. В Ниагара-Фолс мы будем жить с канадской стороны, в отеле «Клифтон», где я… — Знаю! Я знаю этот отель! — возликовал он. — Сейчас он в хороших руках. Это отель высшего ранга — тихий, аристократический, со всеми новшествами… — Well! — прервал я на американский манер поток его словоизлияний. — Хорошо, если так. Значит, там вы нас и найдете. — Когда? — Сейчас точно не знаю. Лучше всего установите связь с администрацией этого заведения, чтобы она тотчас известила вас о нашем прибытии. — Верно! Так я и сделаю. На этом разговор был окончен. Еще несколько вежливых слов прощания, после чего этот визит, впоследствии сыгравший гораздо более значительную роль, чем мне казалось в тот момент, завершился. Душенька, естественно, осталась мной недовольна. Она очень склонна к состраданию, а жалостливый взгляд этого человека настолько запал ей в душу, что она еще несколько дней находилась под его воздействием. Она считала, что я вел себя с американцем недостаточно учтиво и даже недружелюбно. — Почему ты так с ним разговаривал? — спросила она. — Потому что он обманул меня, — спокойно ответил я. — Он не был откровенен. Знаешь ли ты, кто это? — Один из двух несчастных сыновей той самой семьи, почти все члены которой кончили жизнь самоубийством. — Да, конечно, это он, но тут есть и кое-что другое. Энтерс — это не его фамилия! — Полагаешь, что он взял чужую? — Да. — Значит, считаешь его мошенником, аферистом? — Нет, именно потому, что он не носит своей фамилии, он честный человек. Он стыдится ее! Предположу даже, что он отказался от нее только из-за моих трех томов «Виннету». Она была так удивлена, что забыла задать мне очередной вопрос. Я продолжил сам: — Допустим, я знаю его настоящую фамилию… — Так скажи ее! — потребовала она. — Это не кто иной, как Сантэр! — Какого Сантэра ты имеешь в виду? Убийцу отца и сестры Виннету? — Да. Человек, который был у нас, — его сын. — Нет, это невозможно, невозможно! — Так и есть! — Докажи! — Ты сама должна была легко догадаться. — Неужели? Я знаю только одно: ты считаешь его лжецом, потому что он называет себя Энтерсом вместо Сантэра. — Как глубоко ты ошибаешься! Если бы я сделал свой вывод только из одного этого, я был бы никудышным следопытом, гринхорном, просто недотепой! Прошу тебя, вспомни о том, что он нашел себе чтеца, чтобы сделать заметки. Сколько же он их делал и проверял? — Полагаю, не один год. — Прекрасно! А зачем? — Из чисто литературных побуждений, чтобы найти сбыт книгам! Он сам сказал. — Совершенно верно. Вот тут-то и начинается ложь, след которой ведет к его настоящему имени. Он сам признался, что занимался оптовой торговлей скотом и мясом. А ты знаешь, когда он прекратил заниматься этим бизнесом? — Я слушала внимательно! Фирма была продана в прошлом году. Это он сказал еще врачу. — И вдруг такое многолетнее «литературное исследование»? Ты в это веришь? — Нет. Теперь больше нет! Ты знаешь, похоже, и я прозреваю. Возможно, он действительно никакой не книготорговец. — Теперь ты на верном пути. Подумай о следующем: стоило ему услышать о моем «Виннету» от некого своего знакомого — он сразу же нанял человека, чтобы тот переводил и читал вслух все произведение. Неужели этот знакомый пересказывал ему подробно содержание всех трех томов? — Конечно нет. — Я тоже так думаю. И если он тотчас пригласил переводчика, чтобы самому вникнуть в текст поглубже, это значит, что даже то немногое, что он узнал, имело для него огромное значение и наверняка касается его личной жизни. Или ты думаешь, эти важные обстоятельства носили чисто «литературный» характер? — Нет. — А может, дело в книготорговле? — улыбнулся я. — Тоже маловероятно. — Во время чтения он делал заметки. Почему, зачем? Сомневаюсь, что просто для памяти. Он утверждал, что заметки помогли ему в его многолетних поисках на Западе. — Может, он искал там своего пропавшего отца? — осенило вдруг Душеньку. Я кивнул: — Прекрасно, просто великолепно! Конечно же, своего отца! Я хотел разъяснить тебе все, но теперь это ни к чему, по крайней мере пока. Должен лишь обратить твое внимание на поспешность Энтерса, когда он пытался узнать расположение обоих мест, которые, как он выразился, «еще не смог отыскать». Я имею в виду Наггит-циль и Темную Воду. — Похоже, все это из-за Сантэра. Вряд ли здесь замешан кто-нибудь другой. Может быть, даже наггиты тут ни при чем? — Из участников событий на Нагтит-циль и у Темной Воды его мог интересовать только я один, поскольку роль остальных либо невелика, либо они уже мертвы. Но предполагать, что он из-за меня в течение нескольких лет обследовал Запад, было бы смешно! Своим визитом он доказал, что отлично знал, как и где меня искать. Что касается наггитов, то он уже прочитал, что они потеряны навсегда и ни один смертный не сможет их отыскать. Теперь, Душенька, еще одна важная деталь! Этот так называемый мистер Энтерс хочет купить моего «Виннету». Зачем? Чтобы перевести его, напечатать и распространить? — Нет, чтобы помешать выходу книги на английском языке там, за океаном. Тут ты прав. И это ясно из его слов. Когда против всех своих ожиданий он услышал, что книги ему не видать, он просто не смог скрыть свой ужас! Там, в Соединенных Штатах, никто не должен узнать о прошлом и о деяниях его отца! — Умница! Ты снова предваряешь мои мысли. Для меня это факт, в истинности которого я никоим образом не сомневаюсь. Он полагал, что сможет одурачить нас сумкой, набитой долларами, хотя из «Виннету» должен был бы знать, что я не клюну на такую приманку. Собственно, его визит и предложение просто-напросто оскорбление, на которое я должен был ответить по-иному. — Значит, ты на меня сердишься? — Сержусь? За что? — За то, что из-за меня ты назначил ему еще одну встречу. — О нет! Я дал уговорить себя вовсе не для того, чтобы продаться за низкие деньги, а потому, что есть веские причины с сего момента не упускать из виду обоих братьев Энтерс, или Сантэр. Ты ведь знаешь об обычае каждого опытного вестмена — никогда не поворачиваться спиной к опасности. — Опасность? — насторожилась она. — Мне кажется, этот Энтерс, хоть он, весьма вероятно, и Сантэр — человек хороший. — Мне тоже. Но разве олицетворение самой доброты не может однажды вдруг обернуться злом? Разве в болезненной настойчивости этого человека не таится нечто взрывное, чего стоит остерегаться? А его брат? Ты знаешь, братья никогда не имеют схожих характеров. У Ниагары мы познакомимся с ним поближе, а там будет видно, как вести себя, чтобы не вынудить их пойти по стопам отца. Доктор говорил вчера о демоне. И вот теперь этот демон добрался и до нас. А тяга Сантэров к самоубийству! Как видишь, интересное начало для нашего путешествия. А дальше будет еще интереснее! — Ты в самом деле чувствуешь опасность? — Нет. Я вижу только, что нам обязательно нужно пересечь океан, чтобы побывать на горе Виннету и познакомиться с Тателла-Сатой, Хранителем Большого Лекарства. Он пишет мне, что я должен спасти Виннету, а раз я должен это сделать, то опасностей для меня не существует. А ты что скажешь? — Для меня тоже. Едем вместе! — Тогда вперед и попутного нам ветра! |
||
|