Маципуло ЭдуардНашествие даньчжинов

Эдуард МАЦИПУЛО

Нашествие даньчжинов

СЛЕДЫ НЕВИДИМКИ

Перед моим вылетом на Гималаи пришло известие о гибели профессора Клейборна, хорошего парня, одного из зачинателей НМ - научной монстрологии. В холле Международного Центра монстрологов на карте мира во всю стену появился очередной траурный флажок. Доктор Йенсен, президент Международного Центра монстрологов, тотчас отправился на поиски тела профессора, брошенного где-то в пустыне, а мне было поручено принимать соболезнования возле большого портрета в черной раме...

Я вглядывался в строгое лицо Сэмюэла Клейборна и видел в его глазах обреченность. Именно чувство обреченности гоняло его по свету. Как и меня. Я долго не мог от него отрешиться и был уверен, что меня преследует рок за неведомые грехи. И я изо всех сил старался быть чистым перед богом и людьми. Постригся в монахи и какое-то время был святым праведником в монастыре "Детей Иисуса". Но люди, окружающие меня, не терпели святости даже в скромных дозах. Я постоянно ощущал их нелюбовь, злобу, мстительную радость. Хорошая ступень для поисков истины. Я взбунтовался - против миропорядка, традиционного мышления, против самого бога. Я познал сладость бунта. Я участвовал в революциях и терактах, искал истину в водоворотах жизни, я метался от цели к цели, и, наконец, моя ухабистая тропка привела меня к монстрологам от науки. В их лице я нашел симпатичных и близких мне помысли и чувствам людей, которые с кровью и муками осваивали новую область знания...

Казалось бы, мир благополучен и прекрасен: все меньше людей умирает от голода, экстремизм поутих, ушел в глубину до "лучших" времен. И на военных, вроде бы, надели крепкие намордники. И народы повернулись лицом к экологии. Да и безработица во многих странах - уже не боль, а почти духовная ценность: оказывается, есть какая-то прелесть в проживании на пособия и страховки. А политики, разведенные судьбой по враждебным полюсам, все чаще улыбаются друг другу и, похоже, мечтают о крепких дружеских объятиях.

Но мигают сигнальные глазки на главной карте монстрологического центра, появляются все новые черные метки. Вон и моя мигает возле белой кляксы одной из гималайских вершин. Там нет траурных флажков, туда ещё не добирались монстрологи - я буду первым. Я вижу за рубиновыми вспышками глубокие ущелья, заросшие горными джунглями, и древний даиьчжинский монастырь с причудливыми крышами. Вижу каменных богов с невозмутимыми ликами, монахов у их ног, читающих нараспев священные тексты, неизвестные ученому миру... Заповедная обитель, тихий уголок, - но и генератор бессамости (Бессамость - в научной монстрологии: отсутствие личностных качеств, самосознания, неспособность иметь свое мнение) один из самых модных на Земле. Вот уже два с половиной тысячелетия работает без перебоев.

И сколько же подобных источников! Вся стена сияет, трепещет, дергается в пульсирующем их отражении. Всепланетный индикатор беды. Это похоже на крик одинокого в толпе людей с отрешенными лицами. Ведь только НМ возвестила о психо-социальном инвязионе, "вспышке размножения" пассивного типа мышления. Только НМ звонит во все колокола об индивидах, неспособных существовать без чужого мнения, готовых исполнять любой приказ, любую функцию, о массах, управляемых с помощью страха и первичных потребностей. Духовные вожди и политические пастыри всегда полагали, что с людьми этого типа проще всего строить светлое будущее, земной рай, коммунизм. Ведь в таком случае все упирается в личность лидера, в его способности и доминанты...

Но большая часть рубиновых глазков на карте - это человекомонстры в качестве лидеров...

***

Проститься с Сэмом Клейборном пришли сотрудники международных организаций, репортеры газет, просто любопытные и туристы. Были цветы, слова о безвременной утрате и соответствующие записи в траурной книге с обложкой из черного бархата. Некоторые из посетителей были враждебно настроены по отношению к нам, особенно здоровенный лохматый толстяк, который явно верховодил в буйной компании репортеров. Они терзали меня идиотскими вопросами, хотя я уже валился с ног от усталости.

- Чем, собственно, занимаетесь лично вы, доктор Мартин? И чем занимался покойный профессор? - упорствовала дама в пестром одеянии, увешанная фотокамерами и диктофонами.

И я в который раз пытался объяснить, что моя тема - онтогенез монстризма, то есть "происхождение сути", а Сэм исследовал формы бессамости, которые при столкновении порождали взрывную волну энергии. Она проявлялась, например, в фанатизме, в ненависти к новому и чужому, в вооруженных конфликтах и тайных войнах... Так что он работал в самом пекле.

- И теперь вы присвоите его идеи! - вскричала женщина. - Или кто-нибудь из ваших присвоит! Ведь вы способны на всякую мерзость!

Общественное сознание все еще не приняло нас. Будто страшный враг вторгся в плотные ряды человечества - это научная монстрология со своими постулатами и целями.

***

Похоже, мы разговаривали на разных языках. Заподозрив их в элементарном невежестве, я начал объяснять, что "монстр" в переводе с французского "чудовище" и что монстры бывают разных классов - таксонов, от природных явлений и микроорганизмов до человекоподобных чудищ, психических уродов и монстроидей.

- Вся ваша НМ - выдумки кретинов и мошенников! - перебил меня лохматый. - Из-за вас гибнут славные парни! Такие, как Сэм! Я его знал!

Кажется, я его где-то видел. Ну да, постоянно возникает на моем горизонте. Или такие, как он?

- Вы не правы. - Я с трудом удерживал себя в роли вежливого хозяина. Хотите, докажу? Дайте мне вашу книгу. Это, кажется, Оливер Блик?

Из кармана его мятого пиджака торчал томик детективной серии "Шедевры XX века". Затрепетав листочками, книга перелетела ко мне.

- Литература - превосходный барометр социальных процессов, - пояснил я. - Она переполнена догадками и намеками о монстрах. Особенно массовые жанры... К примеру вот, детектив, далеко не лучший в творчестве мистера Блика. - Я полистал томик и прочел вслух:

- "Я общался с оптовыми торговцами героином. Не слишком близко, но общался. И кое-что слышал об их методах. В них нет ничего человеческого. У них в голове чего-то не хватает. Я говорю не о том, чем они занимаются, а КАКИЕ ОНИ ЕСТЬ, КАК ВОСПРИНИМАЮТ ОКРУЖАЮЩИЙ МИР..."

- Любопытно, - сказала леди в пестром и ослепила меня вспышкой блица. Вы утверждаете, что Блик иллюстрирует ваши концепции?

- Как и Франкенштейн, и Невидимка, и марсиане Уэллса. И вампиры, акулы, ящеры из бурного моря маскульта. Все это - гениальные догадки подсознания в метафорической форме. Социальная интуиция...

Лохматый фыркал и хмыкал, кидал реплики, потом вдруг направился к подставке с флагами стран - участниц в программах Центра.

- Не надо с ним ссориться, - предупредила меня дама в пестром. - Это же Билли Прайс по прозвищу Бочка-с-Порохом, разве вы не узнали? Его колонку читает полмира...

Лохматый начал сморкаться во флаги по очереди, поглядывая в мою сторону. Пока вызовешь полисмена, он обгадит все славные полотнища!

- Остановите его, - сказал я даме и ее шумным товарищам, загородившим мне дорогу.

- Не обращайте внимания, доктор Мартин. - Дама нагло смотрела мне в лицо. У нее были воспаленные глаза. - Вы же доктор Мартин, тот самый? У Билли такое хобби, неужели не слышали? Как увидит иностранный флаг, аж трясется.

Репортеры начали складывать в кучу фотокамеры и диктофоны, снимать пиджаки. Нет, они не пьяны, не безумны. Они работают на "общественное мнение", которое еще не приняло НМ. Этим ребятам позарез нужен скандал. Или потасовка. Чтобы в утренних газетах появилась сенсация: "Взбесившийся монстролог против короля репортажа!" Судебные разбирательства, болтовня адвокатов, задержка экспедиции... Потом выяснится, что в флаги сморкался я, а не Билли. Он защищал их с присущим ему мужеством.

Я посмотрел поверх голов на Билли. В его руках шуршало и шелестело шелковое полотнище.

- Это шум крыльев, - сказал я. - Все вы, конечно, слышите шум крыльев вокруг спящего...

- Крыльев? - изумленно спросила женщина. Я показал кивком на черно-белое панно в простенке - химеры вокруг спящего человека и готическая надпись:

"Сон разума порождает чудовищ". Да, конечно, с литографии Франсиско Гойи. Это был своего рода символ НМ: спасти человека можно только разбудив его.

- Они набросятся на спящего, - продолжал я внушать. - Они разорвут его на куски, забрызгают стены кипящей кровью...

У этих людей должно быть снижено критическое восприятие происходящего, ведь они постоянно находились в режиме социального заказа, чужого мнения. К ним, в принципе, можно было бы подобрать словесную формулу, которая возбудит их внутренние установки, доведет до абсурда шаблоны поведения... Короче говоря - один из приемов гетеросуггестии (Гетеросуггестия - особая форма внушения, воздействие на психику "со стороны"), разработанных монстрологами для самозащиты.

Шум крыльев нарастал, звуки, доносившиеся с улиц, превратились в мерзкие вопли чудищ. Теперь всем стало ясно, что спящий, которого разорвут, - это Билли Прайс. Особенно это было понятно самому обреченному. Держась за подставку с флагами и раскрыв рот, он зачарованно смотрел на панно. Нужен был последний толчок, и я швырнул в Билли "Шедевр XX века". Книжка превратилась в многокрылого зверомонстра, разверзшего жаркую пасть. Билли вскрикнул и рухнул без чувств. Подставка с флагами упала на него.

Я попытался воскресить его с помощью нашатырного спирта. Он поморщился и открыл глаза.

- Ничего страшного, - успокоил я его и остальных. - Просто легкий обморок. Такое бывает у детей и беременных женщин на сеансах фильмов ужасов.

Он поплелся к выходу, поддерживаемый коллегами под руки. Все подавленно молчали, леди в пестром прятала глаза. Перед тем, как исчезнуть за дверью, Билли обернулся и прошептал нецензурные слова по адресу научной монстрологии со всеми ее "приемчиками".

***

Утром я вылетел в Тнекта, столицу даньчжинского княжества.

Перелет проходил более или менее удачно, если не считать того, что "боингу" захотелось отдохнуть посреди океана, а потом еще раз - на верхушках финиковых пальм.

По бортовому телевидению показывали старое шоу с изгнанием дьявола из полураздетых девиц, страдающих эпилепсией. Припадки несчастных были виртуозно отработаны, чувствовалась рука опытного балетмейстера. Какой-то нищий в замызганном пиджаке поверх некогда оранжевой тоги бродил по салону самолета и будил пассажиров.

- Это надо смотреть. Врачует души.

И пытался им всучить раскрашенные иконки с изображением азиатских богов, амулеты, книжечки с религиозными стихами.

Еще один Билли Прайс? Но у меня не было к нему отвращения. Наоборот! И я подумал, что облик Билли Прайса - это насильственная оболочка. Я, наверное, был такой же...

Я пригласил анахорета - сесть рядом со мной к великому удовольствию пассажиров.

- Спасибо, - удивленно пробормотал он. - Разве вас не смущает мой вид? И этот запах... Я уже невыносим для нормального носа, знаю...

И верно - как его пропустили в самолет? И дешевый одеколон, и пот, и что-то из горюче-смазочных материалов. Его глаза ненормального сияли, как у человека, который одновременно испытывает и радость, и грусть. Или удовольствие от боли. Запоминающееся лицо. Звали этого человека Джунзом. Просто мистером Джунзом. Хотя к слову "мистер" он явно не привык.

- Вы, должно быть, из секты Муна? - спросил я дружелюбно.

- Нет! - засмеялся он. - Не угадали. Я даньчжин.

- Доброго вам урожая, - произнес я Даньчжинское приветствие. Он вылупил на меня глаза, и я похлопал по его влажной руке. - Какой же вы даньчжин, если не знаете языка? Да и лицо у вас не азиатское, я бы сказал, славянского типа. Поляк? Чех? Русский?

- У нас не имеет значения национальность... У нас по признаку истинной веры... А почему вы меня пригласили? - что-то заподозрил он. - Для чего?

Я совершенно искренне ответил, что меня привлек его нищенский вид. По свидетельству психологов, среди тех, кто сейчас ниже черты бедности, людей с личностными качествами больше, чем в благополучных слоях. Особо одаренных людей следует искать среди изломанных жизнью. На дне. В тюрьмах. В могилах. Тоже следы Нашествия - инвязиона.

- Лицо мистера Джунза слегка вытянулось.

- Я понял..! Вы из этих... ай-си?( IССМ - аббревиатура на английском языке "Международный Центр Научной Монстрологии".)

Я "окончательно" представился и спросил:

- Вы не хотите продолжать беседу? Боитесь?

- Н-нет, - с усилием ответил он. - Н-не боюсь... Просто нет смысла... Вы, ай-си, сделали своей профессией зло... Хотите отнять последнее, что осталось у человека, - искреннюю веру. Вы, вы... хуже убийц!

Теперь я почти не сомневался: это был совестливый человек, выбитый из жизни какой-то бедой. Но совесть не дает покоя таким людям в любом обличье, в любом убежище.

Я попробовал применить к Джунзу типовую схему судьбы, изломанной Нашествием:

- Вы были, по-видимому, клерком или учителем в небольшом городке. У вас были друзья, семья, интересы в жизни...

Джунз нервно потирал колени, обтянутые ветхой тканью.

- Зачем вы это говорите? Неужели думаете... Вместо ответа я прочитал из Эрнесто Карденаля:

Философ чистит сапоги.

Художник пасет овец.

Мы не умеем читать и писать,

Еще хуже то,

Что мы не умеем мечтать, думать, любить...

- Ну и что? - тихо произнес он, стараясь не глядеть на меня.

- Может быть, здесь сказано о вашей беде.

- Почему вы так думаете? - Он вспотел, и от него сильней запахло горюче-смазочными.

- Вы пришли к даньчжииам, чтобы найти там любовь и справедливость? То, чего не хватало в вашем мире? И что они вам обещали? Очиститься от чувств? "Расширить сознание", достичь духовных высот?

- Что вы ко мне пристали? - прошептал он. - Чего вы добиваетесь?

- Хочу вам помочь. Мне кажется, вас поймали на вашей беде. Вас убедили, что все ваши неприятности - из-за ваших личностных качеств. Вам не удается с ними справиться. Вы, по-видимому, очень одаренный человек, поэтому ваши чувства сильны...

- Нет, нет! - жалостливый шепот. - Все не так! "Атеизм - предприятие жестокое", - сказал еще Сартр, ну а НМ - жестокое вдвойне, потому что... Да хотя бы потому, что "нагло" присвоила себе функцию спасения человечества и тем не менее пытается выжить. Спасителей положено распинать на крестах, сжигать, скармливать тиграм... Я как бы протягивал руку дружбы тем, кто распинает нас. А со стороны поглядеть - так издеваюсь над несчастным Джунзом.

- Да, дружище, вас поддели на крючок. Самым примитивным способом. И теперь все ваши слова - не ваши. Вы боитесь остаться один с собой. Вы здесь - не по собственной воле. Верно?

Джунз не выдержал. Перешел на другое кресло и начал шумно вздыхать. Потом запел.

Когда-то говорили о нашествии рационального человека, потом - о потребительской психологии. А теперь - о нашествии бессамостного человека. Расцвет восточных культов, мистики, иррационализма... Курсы черной магии и белой магии в американских и европейских вузах. Портреты популярных мессий, пророков, гуру на экранах телевизоров, в газетах, журналах... Сейчас колдунов на планете больше, чем в средние века. Это, так сказать, следы правой ступни невидимки. Политический конформизм - след левой ступни. Партийные, клановые, армейские культы, догматы, ритуалы - чем не религия? Тоже уничтожение самости. Тоже примат слепой веры.

И все-таки, наверное, не инвязион, не биологическая вспышка-нашествие. Все более ощущалась какая-то иная глубина, что-то, может быть, более страшное, новое, немыслимое. Вот, в сущности, сверхзадача моей экспедиции, главное дело моей жизни... И несчастный Джунз, по-видимому, мог мне помочь, как и я ему. Печать Великой Тайны я смутно разглядел на Джунзе, на других лохматых и лысых, одинаково замызганных, "махнувших на себя рукой", на свой вид, на земное бытие.

Джунз немного фальшивил, и голос его был хрипловатый, но простенькую и приятную для слуха мелодию он выводил со всем старанием. Это был один из гимнов Небесному Учителю на английском языке, его обычно поют "зарубежные даньчжины" самых низких ступеней монашества. Таких не допускают к высотам культа. На таких "возят воду" и могут возить всю их жизнь.

Мои слова причинили Джунзу страдания. Не могу видеть чужих мук! Я хотел оставить его в покое, но вдруг подумал: если гуру его секты опытный психолог, то заготовил, конечно, какой-то способ борьбы с сомнениями в подмятых душах, внедрил в психику какие-то формулы поведения. Они сработают немедленно, когда... Этот запах!.. Я похолодел при мысли, что обрек Джунза на мучительную смерть. Он же пропитан горючим составом! И малейшая искра превратит его в факел! Очиститься от скверны сомнений самосожжением - это вполне в духе человеко-монстров, оберегающих свои завоевания. Такое уже бывало...

Свободных мест в салоне было много, я подсел к Джунзу. Мне следовало отказаться от своих жестоких слов, опровергнуть их какой-нибудь иезуитской ложью, чтобы укрепить Джунза в его вере. Только так можно было бы его спасти - если на самом деле в него заложено самоубийство как средство против сомнений... Я прикоснулся к его напряженной руке. Он дернулся, перестал петь.

- Ну что вам еще? - простонал он и торопливо вытер грязным рукавом мокрую щеку. - Да, да, я нищий интеллигент! Из России! Я пришел к даньчжинам сам! Вы это хотели узнать? И теперь прошу вас, очень прошу...

Вместо заготовленной иезуитской лжи я внезапно предложил ему ехать со мной в Тхэ, в святую обитель даньчжинов, где все пропитано памятью о Небесном Учителе и его духом. Ведь мне все равно придется, по-видимому, нанимать ассистентов и рабочих из местных жителей.

Он ошеломленно смотрел на меня, забыв вытереть вторую щеку. Исчадие ада соблазняло верующего приобщением к богу, чего не хотели так сразу дать братья по вере. Паломничество - мощный стимул веры. Паломничество надо заслужить. А Джунз пел еще гимны "низших ступеней".

- Нет, нет, не могу... без разрешения, - заговорил он голосом счастливого человека. - Как же так вот... сразу... Мне поручено... я совсем забыл...

До конца рейса я помогал ему продавать священный товар. Пассажиры были уверены, что меня только что, буквально на их глазах, обратили в даньчжинскую веру, и с удивлением раскошеливались. Некоторые просили у Джунза автографы.

Мы успели поговорить о Ганди, Марксе, Достоевском. Джунз был рад, что я что-то смыслю в литературе, и доверительно сообщил: он уже выбрал себе монашеское имя - Кармхаз, это от "Карамазов". Потрясающе! Достоевский - один из авторитетов в научной монстрологии, провозгласивший защиту личности от любой глобалистики. И вдруг - такая любовь к нему русских даньчжинов. Что у них там, в России, происходит?

В аэропорту Тнекта Джунз нервничал, озирался, потом увидел кого-то в толпе встречающих и побледнел.

- Я только деньги отнесу... - прошептал он, боясь смотреть мне в глаза.

- Подождите немного, и мы вместе...

- Нет, нет! Я должен сам...

Я понял, что он не вернется. Что же делать? Ведь пропадет - с его-то книжной душой! С крепкими чувствами!

Ну какой из меня депрограмматор! Только человека загубил.

- Подождите, Джунз! Перед тем, как нам расстаться... Да что же такое!.. Я в отчаянии, честное слово...

- Все хорошо, доктор Мартин, - попытался улыбнуться он.

- Ну подождите! Об одном только прошу вас, обещайте... Перед тем, как... ну, если вам станет очень и очень трудно... ну хоть в петлю головой... Прочитайте то, что вам оставлю. Обещайте!

И я написал на обороте религиозной листовки (чтобы не выбросил, не порвал) те слова, которые когда-то заставили меня рыдать. Когда я сам был на грани... Завещание Уильяма Сарояна из его последней книги.

"Читатель, послушай моего совета, не умирай, только не умирай, ведь это безвозвратно, люди ведь кривят душой... знаешь, они подумают, что раз ты умер - так и надо, нет, не надо, и потому не делай этого, не умирай, придумай что хочешь и держись, ведь еще много времени впереди, давай дотянем до лета, а потом до зимы, придумай что-нибудь - или не придумывай, а просто ходи, носи свою любимую одежду, радуйся, что смотришь вокруг себя, что двигаешься... а если тебе покажется, что выхода нет, знай, что это только тебе кажется, может, просто все так сложилось - плохая погода, голод, стужа внутри, но ты ухватись изо всех сил и держись, и подожди, а пока ждешь, пойди и раздобудь... свежего хлеба прямо от булочника, пойди купи буханку... откуси кусок, медленно прожуй его, а потом проглоти, вот ты и живешь, вот это и есть жизнь, а если хочешь отпраздновать час своей жизни, вскипяти, старина, липтоновского чая, налей его, без сахара и молока, и пей маленькими глотками, и помни - ты живешь и никому не причинил вреда, никакого вреда".

Уезжая с площади аэровокзала на такси, я увидел кучку замызганных, вроде Джунза, нищих, поющих под аккомпанемент музыкальных палочек и бронзовых крохотных тарелок. У их ног дымились какие-то черные кости. Чуть в отдалении благочестиво молчала толпа любопытных.

- Что это? - спросил я шофера. - Остановите!

- Какой-то иностранец сжег себя, - ответил таксист. - Многие приезжают сюда, чтобы стать прахом на святой земле...

Я выскочил из машины и бросился к нищим. Меня придержал за рукав смуглый вежливый полицейский.

- Это же убийцы! - сказал я, должно быть, с ненавистью. - Надо же что-то делать!

Полицейский внимательно смотрел мне в лицо.

- Вы ошибаетесь. Он сам. Все было честно, слава богам. - И, подумав, добавил:

- Мешать не надо.

- Мешать не надо, - повторил я. - Мешать не надо... В этой корявой фразе на английском языке была бездна философии.

- Вам плохо? - участливо спросил полицейский, беря меня под руку.

Я оттолкнул его излишне сильно - он шлепнулся на брусчатку, взбрыкнув тонкими ногами. Все было как в бреду. И русский даньчжин, превращенный в вязкий шлак, и молчаливая толпа, и разозленный полицейский с дубинкой в руке.

Уладив все формальности с полицией, с религиозными и природоохранными ведомствами, совершив два десятка стремительных визитов к "нужным" людям, бегу из столицы. Я на земле Небесного Учителя! Я начинаю главное дело своей жизни. И вот я уже еду в битком набитом автобусе, похожем на деревянный гроб, пересаживаюсь в другой, еще более тесный, поднимаюсь по тряской дороге выше стратосферы и все время пытаюсь что-нибудь увидеть в просвет между чьим-то потным бюстом и чьей-то потной спиной. Я отмяк душой. Что значит оказаться в плотном контакте с людьми! И многое забытое вновь начинает мне нравиться - запахи, звуки, новые впечатления, пыль на зубах. Жизнь! Огромное удовольствие мне доставляют неторопливые разговоры попутчиков. Я понимаю даже фразеологические обороты! Улавливаю диалектные и просторечные слова, неизвестные академическим учебникам и словарям.

Люди говорили о священных тиграх, о ценах на базарах и в лавках, о приближающемся сезоне дождей, о жертвах богам, о старческих недугах каких-то уважаемых монахов. И об облаве на тэуранов. Меня восхитило это красивое и жуткое словцо - "тэуран". Оно мне известно по даньчжинскому эпосу, известному в Европе под названием "Пу Чжал, князь тэуранов". В переводе со старотибетского, явившегося основой для многих гималайских языков, "тэуран" - это "живой мертвец", вроде африканских зомби, то есть существо без души, вылезшее по какой-то серьезной надобности из могилы. Типичный фольклорный монстр. И вот люди говорят о фольклорных монстрах как о фактах жизни - столько-то человек было в облаве на них, столько-то погибло...

Я спросил, как они выглядят, эти тэу, тэураны. Оказывается, до сих пор никто не видел даже их следов. Но как же погибшие участники облавы? Их трупы - и есть единственный след, ответили мне.

Тэураны... Есть ли какая-нибудь связь между ними и Небесным Учителем? И распространением даньчжинизма в мире? По-видимому, есть. Ведь в застойных системах все чуждое и новое неминуемо отторгается.

Автобус остановился, и все пассажиры разом полезли на свежий воздух. Я вышел последним и увидел каменистую ровную площадку на самом краю пропасти и хижину, сложенную из дикого камня. Металлическая табличка на придорожном приземистом столбе объяснила на дюжине самых ходовых языков мира, что отсюда начинается буферная зона заповедника и что до крепости-монастыря Тхэ - 25 миль. Вокруг вздымались синие невероятные вершины с белыми сверкающими макушками. Далеко внизу, как будто совсем в другом мире, застыло бурное море зелени. Там было то, что в туристских буклетах именуется горными джунглями Ярамы.

Пока я, раскрыв рот, любовался красотами пейзажа, рослые парни в униформе охраны заповедника проверяли документы и вещи пассажиров по-видимому, искали огнестрельное оружие, строжайше запрещенное во всех нормальных заповедниках мира. Потом автобус с местными жителями отправился дальше, а я остался сидеть на чемодане под навесом контрольно-пропускного пункта. Еще в столице меня предупредили, что заповедник закрыт для иностранцев и ехать туда бесполезно. Однако я все еще надеялся на какое-то чудо.

- Через три часа автобус пойдет обратным маршрутом, - успокоил меня старший команды контролеров, похожий на Геракла, в пятнистом комбинезоне. Геракл рассматривал меня со сдержанным любопытством, вернее, синяки на моей физиономии. Как потом выяснилось, он сразу заподозрил во мне опасного типа. Но охрана заповедника была достаточно вышколена, и Геракл оказался выше личных подозрений. Он вполне дружелюбно, даже с легким состраданием в голосе разъяснил мне на ломаном английском, что заповедник находится на землях, принадлежащих монастырю, и что совершенные люди монастыря взяли в свои руки дело спасения ценностей Ярамы. Вот почему ни туристов, ни ученых, ни международных деятелей приказано не пропускать.

Я пытался расположить охрану к себе знанием дань-чжинского языка.

- Мне обязательно нужно побывать в Тхэ-чхубанге, - сказал я с соблюдением законов местной орфоэпики. - Вы даже не можете представить, какое огромное расстояние и какие трудности я одолел на пути к вам. У меня есть рекомендательные письма.

- Ничего для вас сделать не можем, сэр, - продолжал Геракл. - Вчера, например, мы не пропустили арабского шейха. Он даже угрожал начать войну с нашим государством, если мы его не пропустим. Мы все равно не пропустили.

- Мне нужно поговорить с кем-нибудь из главных монахов монастыря, упрямился я как ребенок, - у вас же есть рация. Я вижу антенну направленного действия...

- Бесполезно, сэр. - Геракл перевел взгляд на желто-зеленое поле под моим правым глазом. - Арабский шейх разговаривал с совершенными по рации. Теперь нам запрещено использовать рацию не по назначению.

"Может, он вымогает взятку? - подумал я. - Ведь пропустили же они буквально всех пассажиров автобуса, а среди них наверняка были и приезжие..." Но меня затошнило при мысли о взятке. Всю жизнь натыкаюсь на необходимость дать взятку и всю жизнь не могу сделать этого из-за каких-то бетонных рефлексов.

- Мне обязательно нужно в Тхэ-чхубанг!

- Приезжайте через год, сэр. Может быть, тогда положение улучшится.

Во мне все кипело. Ну почему мне так не везет, черт возьми! Я надел на шею спортивную сумку, взгромоздил на плечо свой большой, тяжелый чемодан и отправился пешком прочь от КПП.

- До города шестьдесят миль, сэр! - крикнул удивленный Геракл.

Я даже не обернулся и не споткнулся.

Отмахав километра два, я утомился и сел на краю дороги, свесив ноги в пропасть. Солнце жарило вовсю, но приятный ветерок с ледников делал жизнь в этой местности довольно сносной. У моих ног змеились плети можжевельника, усеянные голубоватыми круглыми плодами, совсем не похожими на шишки хвойных пород. И это на почти гладкой каменной стене. Из кучки мусора, скопившегося у его комля, рос яркий лиловый цветок. Он сотрясался и гнулся - казалось, его сводят судороги при виде моей физиономии.

- Какие мы изнеженные, - сказал я вслух и, встав на колени, дотянулся рукой до цветка, повернул венчик к себе. В его недрах ползал тяжелый бронзово-зеркальный жук, наматывая на себя золотую пыль.

Какой-то зверек, похожий на суслика, шмыгнул по крутому откосу, и вниз покатились мелкие камешки. Они катились долго, и я потерял их из виду. Только шорохи доносились снизу, будто уползала змея бесконечной длины.

Да пусть я сдохну на этой горной дороге, похожей на тропинку, но так просто не отступлю!

Я достал все свои блокноты и стал искать в них что-нибудь подходящее для данного случая. Тут были кое-какие сведения о Гималаях, об этнографии и психологии местных народов, о некоторых законах и обычаях Суверенного Княжества. Кто ищет, тот найдет, и я нашел: чтобы остаться здесь надолго, нужно убить человека или разрушить храм. Но кто бы знал, как не хотелось совершать преступлений!

Потом обнаружилась еще одна неплохая возможность - стать монастырским рабом на всю оставшуюся жизнь. Для этого нужно убить уникальное животное или спилить сандаловое дерево.

Я перечитал список уникальных животных. Их было много - выбирай любое, но всех было жалко.

Я медленно спускался по умопомрачительному склону, прославляя себя и технических работников Центра за предусмотрительность, ведь я захватил с собой пару связок прочного нейлонового шнура и альпийские крючья. Правда, крючьями я не рискнул воспользоваться. Их надо было вбивать в камень, а звуки в горах разносятся далеко. Неизвестно, кому захочется взглянуть на мою работу.

Приблизительно на одном уровне со мной в воздухе парила огромная черная птица с голой шеей. Она была словно прибита гвоздями к небу и только изредка шевелила кончиками крыльев.

"Черный гриф, - подумал я. - Ах ты, боже мой! Не свалиться бы на дно ущелья и не превратиться в падаль".

Я спустился более чем с километровой высоты в такие безобидные, если взглянуть сверху, заросли. Сориентировавшись по туристской карте и снежным вершинам, я отважно вломился в горные джунгли. Через час я был примерно на том же самом месте, с той лишь разницей, что выбился из сил. Все открытые части моего тела горели, как ошпаренные, волдыри вспухали прямо на глазах. Оказалось, я вторгся в непроходимые заросли крапивы, каждый стебель которой был с небольшое деревце.

Так начались мои героические мучения на пути в рабство. Вначале, несмотря на бедственное состояние моего тела, я ликовал при виде каждого нового растения, не похожего на крапиву, и радовался каждой букашке или пичуге. Постепенно я становился сдержанней. В перспективе я мог стать самым равнодушным к природе невольником.

Подтрунивая над собой - великолепный источник искусственного оптимизма! - я каким-то образом прошиб крапивные джунгли и с ходу завяз в еще более непроходимых зарослях горного мелколистного бамбука. На меня сыпалась какая-то труха и травяная пыль, меня кусали мухи и клещи, мои башмаки наполнились теплой жидкой грязью, в которой шевелились пиявки... И все же я пробился к деревьям. Это были, главным образом, кедры и фикусы, вперемежку с акациями, пальмами и благородным тиком, и все высоченные - с кафедральный собор, как написано в буклетах. И у подножия всей этой красоты какая-то крохотная инфузория, привязанная к тяжеленному чемодану...

Среди деревьев путешествовать куда приятней. Вскоре я вышел на проложенную в зарослях просеку. Лохматые звери, похожие на дворняжек, с повизгиванием и урчанием рвали останки какого-то животного. Из зловонной груды мяса торчали мощные ребра и литые кости конечностей. Трупоеды кинулись врассыпную при моем появлении, и я увидел огромную голову. Носорог!

Носорог строжайше охранялся в этом заповеднике, как и королевский горный тигр. А ведь убит совсем недалеко от КПП! По-видимому, преследователи загнали его в ловушку из бамбуковых зарослей и скал. Он метался в поисках выхода, прокладывая просеки в разных направлениях, пока меткий выстрел не сразил его наповал.

Те, кто его убил, взяли только рог. Я еще раз осмотрел спил. Интересная пилка у браконьеров. С подогревом. Роговая ткань была слегка оплавлена.

Я положил в чемодан обломок носорожьего ребра. Может, пригодится? Например, чтобы убедить судей в моих преступлениях. И не успел отойти от поляны, как в просвет между кронами деревьев с шумом упал ком черных перьев и начал рвать останки носорога. Так вот что высматривал мой пернатый приятель! Ждал, когда я вспугну лохматых? С таким же шумом начали падать другие птицы. И вскоре здесь собралась целая стая стервятников.

Первую ночь я провел на дереве, чтобы меня сонного не слопал какой-нибудь зверь. Вторую - тоже на дереве, но уже поближе к земле, повыше не смог вскарабкаться. А на третью ночь я и вовсе забрался в нишу под скалой, прогнав какую-то скользкую зверушку вроде жабы с длинным хвостом.

Несмотря на страшную усталость, сон не шел. Мозг пребывал в оцепенении - это, по-видимому, после отчаяния, которое захлестнуло меня при мысли, что я окончательно заблудился.

Вроде все те же белоснежные вершины упирались в небо, вроде бы с нужной стороны вставало солнце и опускалось, куда положено... Но я уже догадывался, что это уже другие вершины и что нахожусь я неизвестно где. В Бутане? Или вернулся в Непал, а оттуда махнул в Индию или Китай?

Эти три дня я почти не ел, не считая тех плодов и трав, которые казались мне съедобными. Поэтому я прислушивался к звукам в желудке лежа в нише под скалой, и силился размышлять на волнующую меня тему - что же делать? Первый же мой опыт путешествия по горным джунглям имел шансы остаться последним. А как вспомнишь, что утром натощак надо будет карабкаться на какие-то хребты, а потом спускаться в парильню долин... Короче говоря, появилась мысль остаться навсегда в этой удобной полуноре-полупещере и закончить свои дни на подстилке из сухих трав, натасканных зверюшками. С приближением рассвета мысль эта становилась все привлекательней.

Я вынул из чемодана монстрологическую технику, трясущимися руками собрал схему активизатора интуиции, подключил к блоку питания. Пришлепнул к влажной коже присоски-электроды, надел наушники... Теплый глазок индикатора смутно напоминал о цивилизации двадцатого века, об уютных семейных ячейках общества с их постелями и холодильниками, набитыми едой. Я с треском вдавил кнопку пускателя, и голос гипнолога потащил меня в приятную пустоту. И когда я уже спал непробудным сном, прибор добросовестно занимался моей интуицией. Слава богу, моя подкорка не учуяла ни тигров, ни браконьеров, иначе я, наверное, скончался бы во сне от страха. Проснулся я в бодрящей уверенности, что нужно немедленно идти в сторону черной громады, закрывшей большую часть звездного неба. Поражаясь причудам активизированной интуиции, я покорно потащился в указанном направлении.

Не успел я набить себе новых шишек, как среди непроглядной тьмы проклюнулся слабый таинственный огонек. Я пополз, стараясь быть ловким и бесшумным, но чемодан с грохотом колотился о камни и деревья, а спортивная сумка хваталась за каждую колючку.

Вскоре я увидел лысоголового старика на берегу тихой заводи, отгороженной от ручья камнями. Абсолютно голый, он сидел в позе Будды и не мигая смотрел на пламя светильника у своих ног. В черном зеркале омута трепыхалась крупная ночная бабочка, и от нее расходились круги. За спиной старика угадывались очертания хижины с травяной крышей. До чего же приятная картина!

Я перешел вброд вместе с вещами, поздоровался со стариком. Он и ухом не повел, хотя пламя светильника заколебалось и лизнуло закопченный край глиняной плошки.

Я сел на приятную шелковистую травку и стал ждать, когда старик очнется. И незаметно уснул...

Уже утром я вскочил, как ужаленный. Мне приснилось, что старик ушел, не заметив меня. Слава богу, он продолжал сидеть в прежней позе, но уже смотрел, не мигая, на свежее умытое солнце, выползающее из-за гор.

Я искупался, опять подремал, а когда солнце начало припекать, старик повернулся ко мне и спросил на английском, кто я и как здесь оказался. Когда я ответил ему по-даньчжински, его слегка одутловатое лицо стало очень добрым и приветливым. Он странным образом напомнил мне сурового отца, когда тот был пьяным и добрым.

- Значит, не хиппи? Не браконьер? Но тогда что ты тут делаешь?

- Сувениры искал, - ответил я с легкой беспечностью.

- Но здесь запрещено искать сувениры. Даже просто так ходить запрещено!

- Я проехал много тысяч километров, чтобы добраться до вашего заповедника.

Слово за слово, мы разговорились. Ему было лет семьдесят, но выглядел он гораздо моложе, несмотря на чудовищные складки жира на животе. В далекой молодости он учился каким-то наукам в Англии, во Франции, в Германии и имел различных дипломов и свидетельств не меньше, чем я. И еще ему явно понравилось, что какие-то потусторонние силы вывели меня точно на его огонек.

- То, что пишут о нас там, - он махнул рукой в западном направлении, сплошные глупости. И что мы упрямые дикари, и что мы фанатики, и что упорно цепляемся за средневековье. А у нас здесь совсем другое: нет ни партий, ни профсоюзов, ни телевидения, ни капиталистов, ни коммунистов, нет национальной вражды. У нас всего одна нация - даньчжины.

- Ну, не все плохо про вас пишут. И о животном мире - хорошо, о гордых и красивых людях, о вашей религии...

- О религии? - он осуждающе причмокнул, покачал головой. - Меня всегда удивляли люди, которые пишут о том, чего не знают, чего не могут знать.

- Наверное, я затронул больной вопрос даньчжинов - отношения с другими народами. Может, поэтому старик сгоряча посвятил меня в некоторые подробности.

- Само слово "даньчжин" - что оно означает? Почему в соседних с нами странах есть гуркхи, шерпы, бенгальцы, тибетцы... а у нас только даньчжины?

- Я смог лишь сказать, что это слово очень древнее, насколько мне известно, поэтому трудно с определенностью судить о его этимологии...

- Не в том дело! - Старик стал торжественным и вроде бы покрупнел телом. - Иностранцам мы такое не рассказываем. Поэтому они не знают толком ни нашей истории, ни религии. А то, что они расписывают в толстых книгах с картинками, - домыслы, построенные на случайных и второстепенных фактах, которые мы позволили им собрать, купить или украсть.

- Но чтобы не было домыслов, - осторожно возразил я, - почему бы не дать им не второстепенные факты?

- Бесполезно. Мы - в разных Временах. Вы все видите в своем Времени, а мы - в своем. Наша мудрость очень красивая, благоухающая. Вы же видите ее без запаха, без цвета, без красоты, она вам кажется мертвым серым камнем, упавшим из прошлого.

Я слушал его со всем вниманием.

- Вы, приезжие, ходите по нашему Времени, окружив себя оболочкой из вашего Времени, - продолжал вещать старик. - Вы спотыкаетесь о наши святыни и не видите их. Даже если хотите видеть, не видите. Вы - в другом Времени.

- И чтобы попасть в ваше Время... что нужно сделать?

- Он подумал и не ответил. Я понял: не захотел ответить. Я спросил, как его звать, он опять поразмыслил.

- Имя, которое я ношу, тебе , не нужно знать. Назвать вымышленное или свое прежнее - нехорошо. Зови меня просто "человек духкхи".

Духкха - что-то вроде обобщенного понятия страданий, мук, неудовлетворенности, короче говоря, стихии отрицательных эмоций. Но на мученика толстый старик походил мало.

Мы позавтракали какой-то жидкой несоленой кашицей, и он вывел меня на тропу, с трудом различимую в высокой траве.

- Я вижу тебя насквозь, ты человек добрый и понимающий, что такое духкха. Поэтому иди с миром по этой удобной дороге. Она выведет тебя к шоссе, которое тебе знакомо... Чем больше будет добрых людей в вашем Времени, тем будет лучше для нашего Времени. И кто знает, может, в своем новом рождении ты станешь даньчжином?

- Мне нужно в монастырь, о человек духкхи! А не на шоссе, ведущее в город.

- В монастыре тебя ждет очень тяжелое наказание.

- Я надеюсь, оно будет достаточно тяжелым... Лицо старика стало непроницаемым.

- Только тяжкое наказание пробьет дорогу в ваше Время? - спросил я тихо.

В его узких заплывших глазах промелькнул страх.

- Ты правильно понял, иностранец... Ты почему-то правильно понял, хотя я тебе этого не говорил... про дорогу в наше Время...

Он вывел меня на другую тропу, еще более скрытую в роскошных травах и кустарниках.

- Пусть тебя не оставит та добрая сила, которая привела тебя ко мне.

- Спасибо, о добрый, мудрый, славный духкхи... Он прикоснулся мягкой пухлой ладонью к моему ободранному плечу - прощальный жест.

- И никому не говори, что ты видел меня, о человек из другого Времени. Ведь ты и сам мог найти дорогу к монастырю?

Лучше бы он не говорил последних слов. Старик пал в моих глазах. А ведь как хорошо начал.

ЛЮДИ ЧХУБАНГА

В Бутане и Непале крепости-монастыри называются дзонгами, что дословно - "места собраний". В Суверенном Княжестве Даньчжин то же самое именуют чхубангами, "местами сражений". Место сражения, которое меня интересовало, было выбрано знаменитым даньчжинским полководцем среди неприступных скал, с трех сторон омываемых бурными водами горных рек, а с четвертой стороны вздымался крутой склон Сияющей Опоры Неба. Не знаю, до сражения или после столь оригинальное поле битвы было обнесено каменной стеной десятиметровой высоты. Теперь стены и башни были выбелены и украшены пурпурной полосой, охватывающей весь чхубанг, совсем как сувенирная лента на коробке с подарками.

Мощные угловатые башни, массивные ворота с железными заклепками, висячие мосты - все это внушало если не трепет, то уважение к гордому народу (как говорилось в справочниках и туристских буклетах), который сохранил свою культуру, несмотря на разные исторические соблазны. И еще было известно, что в подвалах спрятаны огромные сокровища, а также скелеты тех несчастных авантюристов, которые хотели до них добраться.

Обливаясь потом и ежась под ледяным ветерком, я шел по раскачивающемуся мосту, сколоченному из грубых и старых деревянных плах. В реве пенистого потока и в скрежете ржавых цепей мне чудилась грозная и волнующая музыка Гималаев. С высоченных стен на меня смотрели какие-то люди, некоторые из них опасно свесились, сгорая от любопытства. Хотелось крикнуть им, чтоб были поосторожней, но за шумом реки ведь не услышат.

Я вошел в распахнутые настежь ворота. Судя по тому, как вросли они в камень, их открыли несколько столетий назад, да так и забыли закрыть. Привратники в полосатых халатах любезно показали мне дорогу к отелю для туристов. А я-то думал, что на меня сразу набросятся и обратят в рабство.

...И вот я иду по узким улочкам, вернее, по узким каменным плитам, исшарканным подошвами за многие века. Вокруг - мрачноватые, но добротные строения из дерева и камня, много статуй богов и святых, много широких и узких лестниц, замысловатых полов и крыш. Здесь и торговые лавки с раскрытыми дверями и окнами. По узким улочкам снуют велосипедисты и разукрашенные в цвета радуги двухколесные повозки, запряженные маленькими горными лошадками. Смуглые босоногие ребятишки с громкими криками гоняют плохо накачанный футбольный мяч у подножия огромного гранитного идола. И мокрое белье, развешанное на бамбуковых шестах. И кучи мусора возле домов... Настоящий средневековый город, спрессованный крепостными стенами. И только линии электропередач, щиты торговой рекламы да ярко-красные телефонные будки напоминали о двадцатом веке. И еще встретился сверхсовременный "шевроле" он мягко покачивался на рессорах, рискуя ободрать свои элегантные бока о камень храмов и домов. Внутри лимузина я разглядел лысого монаха в оранжевой тоге. Он приветливо кивнул мне, проезжая мимо.

Несколько легких, несерьезных коттеджей европейского типа возвышались на холме среди азиатских темных строений - явный диссонанс в местном хоре. Коттеджи и оказались "комплексом для туристов".

Я полез по каменным ступеням к ближайшему коттеджу. Навстречу мне спускалась горбатая и пятнистая корова-зебу с некоровьим задумчивым видом. В этих местах коровы - священные животные и пользуются абсолютной свободой, поэтому я вежливо уступил ей дорогу. Но я чем-то не понравился ей, и она боднула меня в ребра. Я перелетел через перила и бордюры и упал в жесткие неказистые кустики, между которыми струился крохотный родничок. Этот уголок здесь называли "японским садом", и он явно не был рассчитан на внезапный визит иностранцев. До сих пор удивляюсь, как мой позвоночник остался цел.

Пока хозяин отеля и его помощники поднимали меня из взбаламученной родниковой водички, корова с любопытством смотрела на нас, потом, оставив на вечных камнях то, что называют коровьими лепешками, не спеша отправилась по своим делам...

Господин Чхэн, хозяин отеля, производил впечатление очень молодого человека, несмотря на груз лет. Его круглое лицо было без единой морщинки и дышало юношеской энергией, что, несомненно, свидетельствовало о высоком жизненном уровне торговцев в Суверенном Княжестве.

Господин Чхэн принес на себе тяжеленную лохань, которая в этих краях заменяла ванну, и сказал, что слуга уже разжигает огонь, чтобы нагреть воду. Я был в восторге. Ведь для полного счастья мне не хватало именно бани и еще постели с чистыми простынями.

Господин Чхэн поинтересовался, много ли туристов следует за мной, видно, принял меня за руководителя группы. А узнав, что больше никого не будет, очень огорчился. Янтарные четки в его мягких сильных руках защелкали с большой скоростью, выражая состояние его души. Несмотря на свое разочарование, он отвел мне лучший номер в коттедже. И я заплатил сразу за весь срок, отпущенный мне визой.

Когда я уже сидел в лохани, размякший и полусонный, ко мне подошел строгий господин с плетью в руке.

- Мое имя Говинд Бхуранг, - представился он на даньчжинском. Значит, ему уже кое-что сказали обо мне, хотя бы то, что я понимаю их язык. - Я начальник охраны заповедника, и меня интересует, как вы попали к нам?

Я честно ему признался, что совершил преступление, что бродил по заповеднику, как по своей квартире, и готов нести любое наказание, определенное законами Суверенного Княжества.

Господин Бхуранг - рослый, статный и тяжелый в плечах. Его темное загорелое лицо напоминало бронзовый лик одного из местных богов. Я подумал, что такой человек должен быть страшен в гневе.

И точно. После моей исповеди по его лицу забегали желваки, а в миндалевидных глазах появились признаки подступающей ярости.

- Немедленно... следуйте за мной! Или я применю силу!

- А почему у вас такое странное отношение к иностранному туризму? спросил я. - И будьте добры объяснить, господин Говинд Бхуранг, почему я должен следовать за вами в голом виде?

- Почему - голом? - нахмурился он. - Кто сказал - в голом?

- Но вы же сказали, чтобы я немедленно следовал за вами!

- Не надо шутить, господин иностранец. У нас неверно могут понять ваши шутки.

- Хорошо, господин Говинд Бхуранг. Будем говорить серьезно. Из этого сосуда я не вылезу, пока не закончу мыться. Это во-первых. А во-вторых, я не последую за вами, пока вы не скажете мне - куда и зачем.

- Я прикажу вас унести вместе с лоханью.

- Прикажите, - беспечно ответил я, даже не подозревая, что из этого выйдет.

Начальник охраны "выстрелил" плетью - в дверях возникли встревоженные лица.

- Несите его за мной! Быстро!

И меня понесли. Сначала осторожно спустили по деревянной узкой лестнице, потом по широкой, с каменными ступенями. Один из носильщиков поскользнулся на свежей коровьей лепешке. Он не опрокинул меня вместе с лоханью в тот же японский садик лишь потому, что господин Бхуранг вовремя огрел его плеткой. Я пытался скрыть свой страх тем, что продолжал мыться. Меня пронесли по главной улице к большому зданию древней постройки, и за нами бежала толпа, состоящая, главным образом, из детей и женщин. Мужчины стояли по обочинам дороги со сдержанным изумлением на смуглых лицах.

Меня внесли в полуподвальное просторное помещение с низкими каменными сводами. Несколько бронзовых светильников - вместо фитилей в них были электрические лампочки - скудно освещали пространство, лампочки светились вполнакала. На циновках за низким столиком сидели два монаха в оранжевых тогах - молодой и старый.

- Это хорошо, что ты любишь мыться, - сказал старичок приветливо. Его дряхлое личико светилось дружелюбием. - Но вода, наверное, уже остыла, и тебе хочется вылезти из бочки?

- Да нет, еще теплая, - ответил я, намыливая мочало. - Вы извините, но я привык доводить любое дело до конца. Тем более, что мне приходилось мыться и в очень холодной воде.

Я хотел попросить, чтобы кто-нибудь потер спину, но подумал, что это будет слишком. Пожизненное рабство я, должно быть, уже обеспечил себе, а большего мне не надо.

- Хорошо, отвечай на наши вопросы, сидя в бочке, если тебе так нравится.

И вопросы посыпались, один интереснее другого. Молодой монах только успевал менять листки, на которых вел протокол допроса. А это был именно допрос, а не душеспасительная беседа. Меня подозревали в принадлежности к какой-то опасной шайке и убеждали признаться во всем. Особенно их интересовало, где прячутся мои приятели.

Я сидел в давно остывшей воде, покрывшись гусиной кожей, и рассказывал о своих моральных принципах, особенно о любви к животным. Ведь, насколько я понял, на меня хотели свалить все беды заповедника?

Сзади донесся осторожный шорох шагов, я резко обернулся, и мои мокрые волосы встали дыбом, - из полусумрака выплыла всклокоченная носатая голова на растрескавшейся толстой доске, как на подносе. Крупные навыкате глаза пристально смотрели на меня. Потом голова хищно улыбнулась и поздоровалась со мной, певуче растягивая даньчжинские слова:

- Добрый день, господин приезжий из другого Времени. - И добавила по-английски:

- Да хранит вас господь.

Оказалось - это колодник, его шея была стянута хомутом из старых досок. Он принес все мои вещи, которые нашел в отеле. Молодой монах вытряхнул содержимое сумки прямо на протоколы и открыл чемодан. Старичок внимательно рассматривал каждый предмет, вплоть до носовых платков. Его явно насторожила моя техника. Я попытался объяснить в доступной форме:

- Это прибор для самогипноза. С его помощью можно, к примеру, лечиться. Суть лечебного действия очень проста. Надо...

- Сколько священных тигров ты убил с помощью этого оружия? - перебил меня старичок.

- Это не оружие...

Я загрустил. Колодник вежливо кашлянул и произнес на даньчжинском с помощью английского:

- Если вы из тех людей, которые охотятся на королевских горных кошек, то советую вам признаться. - Он помолчал. - Иначе они сами узнают все и тогда приговорят вас к смерти... Вот посмотрите на меня, я признался - и жив.

- Так вы... охотились на тигров?

- Моя история трагична и поучительна.

- Все понятно, - сказал старичок с нотками сострадания в голосе. - Ты положил в чемодан ребро, которое не имеет ценности. Ты хотел обмануть нас, представившись глупым собирателем сувениров, который нечаянно спустился с разрешенной дороги на запрещенную тропу.

- Неужели на основании одних только подозрений, - произнес я смерзшимся голосом, - беспочвенных подозрений... способны осудить... невинного...

- Надо признаться. Да, синьор, - сказал колодник. - Это я вам говорю, Джузеппе Луиджи Чезарини. И все будет о'кей.

- Доктор Чезарини? - пробормотал я в смятении. - Но вы же были директором заповедника?

Старичок терпеливо прислушивался к нашему диалогу, по-видимому, решив, что он способствует правосудию. Колодник хотел церемонно поклониться и представиться мне поосновательней, но сморщился от боли, схватившись обеими руками за колоду.

- Вас обратили в рабство? - спросил я.

- Нет, - ответил за него старичок, - рабство у нас отменили в прошлом году. Теперь все даньчжины окончательно равны перед богом.

- Как это замечательно, - пробормотал я. - Теперь, без рабства, вы сможете вступить в Организацию Объединенных Наций.

По моему тону монах, по-видимому, понял, что я не очень рад отмене рабства, и этот факт он квалифицировал по-своему.

- Когда в человеке нет души, очень трудно это скрыть. Я все больше и больше убеждаюсь, что мы правильно определили степень Начального Наказания.

Он поднялся с циновки, поправил на себе одеяние и не спеша удалился. Монах-писец побежал вперед и открыл перед ним дверь.

- Начальное Наказание... - Я силился вспомнить, что же это такое. Колодник пояснил:

- Вначале определяют максимальное наказание по формальному признаку типичный прокурорский подход. При этом подсудимый и не нужен. А потом он нужен, чтобы выяснить подробности, добавляя или убавляя от максимальной степени Начального Наказания. А так как в вас заподозрили тэурана, потому что вы три дня бродили по заповеднику, вам было определено соответствующее Начальное Наказание.

- Что именно мне определили?

- Я не знаю.

- Выходит, этот добрый старичок - судья?

- Нет. Монашеское имя этого человека - Духовный Палач, Видящий Истину. Он видит то, что нам с вами, синьор, не по зубам. Извините.

- Он будет меня пытать? - спросил я шепотом. Колодник не то улыбнулся, не то скривился от боли, придерживая колоду.

- Его основное занятие состоит в том, что он пытается вернуть души таким, как вы и я, синьор.

Потом появился начальник охраны. Он не скрывал своего недовольства неведомой пока мне степенью Начального Наказания, и я его возненавидел. Я думал, что он вытащит меня из бочки и начнет топтать - такое свирепое было у него выражение лица. Но он лишь приказал мне вытянуть шею. Я вытянул, и двое его шустрых помощников в одно мгновение украсили ее тяжеленной деревянной колодкой со скобами и ржавым замком.

- Я обязан вас предупредить, - сказал он, постукивая по ребру лохани черенком плети. - Пока вы ходите с этим воротником, никто вас не тронет, хотя вы, несомненно, заслуживаете более сурового наказания. Если снимете, вас разорвут. Не мои люди, а население... Такие, как вы, принесли много бед даньчжинам... А в остальном вы свободны.

Они пошли к выходу, и колодник с ними. Я остался сидеть в холодной мыльной воде, ведь я привык все делать до конца.

Колодник вдруг вернулся. Его корежила непонятная мне радость. Он, будто отплясывая дикий танец, шлепал босыми ногами по камню и конвульсивно вздрагивал всем телом. Потом прокричал надсадно, полушепотом:

- Извините, что я вас покидаю, коллега! Мне не советуют встречаться с вами без серьезной надобности! Вы можете дурно влиять на процесс возвращения моей души!

- Подождите, Джузеппе! - воскликнул я, боясь, что он уйдет, ничего толком не объяснив. - Сколько времени мы должны носить эти хомуты?

- Разве вы не поняли? Пока не вернутся наши утерянные души!

- А кто может определить, что они вернулись? Духовный Палач?

- Да, коллега, только он. Теперь вы будете молиться на него, так же, как и я. И не особенно огорчайтесь. Оказывается, наше положение не так уж и плохо. - Он зашептал торопливо:

- Если вы придумаете какую-нибудь убедительную для всех причину для встречи со мной, я буду только рад. Любой местный житель укажет дорогу к моему жилищу. Прощайте!

Он еще раз изобразил ступнями-лепешками что-то вроде чечетки и исчез.

Господин Чхэн был так добр, что приказал слугам отнести меня в отель вместе с лоханью. Монахи тоже оказались на высоте - оставили мне кое-что из одежды и туалетные принадлежности. Все остальное представляло какую-то опасность для тигров, поэтому было изъято.

Я был рад, что отношение ко мне господина Чхэна и его деятельной супруги не изменилось. Он погладил ладонью мой "воротник" и произнес с лучистой улыбкой:

- Дерево тик. Не гниет. Только занозы будут. Но это не так страшно. Все могло кончиться куда хуже. Сто лет назад за воровство никому не нужного ребра носорога отрубили бы правую руку, а если бы вы еще раз что-нибудь такое сделали, вас бы ослепили. Так что вы очень счастливый человек, господин чужестранец.

Он усадил меня за накрытый стол, налил фужер хорошего вина. Видя мои неуклюжие попытки приспособиться к хомуту, выбежал из комнаты и вскоре вернулся с пучком тонких бамбуковых палок. Мы сделали несколько легких треног, которые уравновесили тяжесть хомута, подперев его снизу. На душе сразу полегчало, и я начал воспринимать красоты здешнего мира. Например, я обнаружил на стене великолепную голову тигра, вышитую на синем шелке разноцветными шелковыми же нитками. Его атласные глаза свирепо смотрели на наш стол.

- Это Желтый Раджа, - горделиво произнес хозяин. - Самый знаменитый тигр здешних джунглей. Его вышили монахи по рассказам людей, встречавшихся с ним. Эта картина стоит десять тысяч долларов, но я ее не продаю, потому что это как талисман. Он приносит мне успех.

Я был голоден, но никак не мог переправить в рот ни симпатичную сдобную булочку, приготовленную на пару, ни аппетитные куски жареного мяса, присыпанные чем-то белым. Как я ни крутился, локтевой сгиб моей руки не доходил до края хомута. Мелькнула блестящая идея подпилить доску с одного края, но господин Чхэн посоветовал выбросить это из головы.

- Теперь вы должны беречь колоду больше жизни. Каждую неделю Духовный Палач будет смотреть, не причинили ли вы ей зла. В тиковой доске - большая мистическая сила, и о ней хорошо знают монахи, достигшие высоких степеней совершенства.

Общими усилиями мы придумали, как кормить меня. Хозяин принес самые длинные палочки для еды, которые были припасены на случай появления туристов из Китая и Японии. Металлические палочки, их можно было сгибать, что мы и сделали.

Булочки оказались без признаков поваренной соли, а мясо - жареной свининой, щедро посыпанной сахарной пудрой. Тем не менее я ел и нахваливал, и меня трудно было заподозрить в неискренности.

За десертом (плод манго на мельхиоровой согнутой палочке) я спросил, глядя на Желтого Раджу:

- Я так понял/господин Чхэн, что многие люди встречались с этим тигром. Он что, полудомашний?

Хозяин беззвучно смеялся, его добрые глазки превратились в крохотные щелочки.

- Полудомашний! Может же такое прийти в голову! Да он перетаскал почти всех собак в монастыре! Он очень хитрый и коварный...

- И поэтому, как вы сказали, самый знаменитый? Хозяин колебался, стоит ли говорить.

- Ну ладно. Видите вон тот красивый акведук? В раскрытое окно хорошо была видна прямая линия акведука. Сложенный из дикого камня, он протянулся из зарослей в скалах к центральной части монастыря. Это был местный водопровод.

- Так вот, Желтый Раджа приходит в безлунные ночи по этой дороге к храму. Там есть бассейн, посередине которого - священная статуя Утренней Богини в раскрытом лотосе... Монахи видели, что он молится... - Хозяин благоговейно смотрел на картину. - Однажды я видел, как он уходил по акведуку. Но он тогда, наверное, не молился. Он нес в зубах собачку Главного Интенданта...

Свинина с сахаром доконала меня, и мне захотелось спать. Я с трудом удерживался от зевоты, чтобы не обидеть хозяина. Он рассказал еще несколько историй о Желтом, потом помог мне подняться в мою комнату.

- Вы очень предусмотрительно заплатили мне сразу за весь срок, - сказал хозяин, поддерживая меня за локоть и хомут одновременно. - Я в восторге от вашей предусмотрительности. Из вас получился бы очень хороший торговец.

Мы стали размышлять вслух: как же мне улечься на широкую кровать, застеленную хрустящими великолепными простынями, о которых я мечтал трое с лишним суток.

- Интересно, что придумал директор заповедника? - спросил я. - Не думаю, что он приспособился спать стоя, как слон.

- И верно! - воскликнул мой понятливый хозяин. - Вам немедленно нужно перенять его богатый опыт. Он уже больше года носит такие же доски на шее.

Я переоделся с помощью хозяина в подходящий для визита костюм. К сожалению, майки и нательные рубахи не делают распашными, поэтому лишь верхнюю рубашку я надел на голое тело.

- Но ведь нужен какой-то существенный повод! - вспомнил я. - Иначе у синьора Джузеппе будут неприятности. Похоже, я на него дурно влияю, и поэтому...

Мы стали думать, перебрали все мои знания и умения. Остановились на самом надежном, имеющем устойчивый спрос в этом мире. Жители чхубанга и поселка за крепостью имели множество приемников, магнитофонов, видеоаппаратуры и прочей техники, но монахи-электрики, обслуживающие местную подстанцию ЛЭП, не могли справиться с ремонтом всей этой прорвы, которая почему-то быстро выходила из строя. Короче говоря, хозяин вспомнил, .что и у Джузеппе стоит в углу какая-то штуковина, которую он прямо-таки мечтает отремонтировать.

Я шел по центральной улице чхубанга, придерживая руками колоду. Шею уже здорово натерло, а что будет дальше? Сдеру кожу до мяса, начнется воспаление с загноением, и кровь быстро доставит в мозг то, что меня убьет. А деревянное украшение снимать нельзя. Выходит, меня иносказательно приговорили к смерти? Вот тебе и хваленая гуманность монахов...

На каменных ступенях и плитах тротуаров были расстелены циновки и застиранные коврики, на которых было аккуратно разложено всего понемногу от восточных пахучих сладостей и предметов культа до сверхсовременных японских транзисторов и американских видеокассет. Но транзисторы помалкивали, и люди вокруг почти не разговаривали друг с другом. Над пропастью стояла тишина, сдобренная синими прохладными сумерками.

Даньчжины со сдержанным любопытством разглядывали меня. Некоторые враждебно. Какая-то старая женщина с распущенными волосами загородила мне дорогу и" начала ругать плачущим голосом моих родителей, всех родственников и друзей, а также тех, кто принимал роды у моей матери, кто давал мне пищу и кров, кто учил меня грамоте и уму-разуму... Я старался обойти ее стороной, но она забежала вперед и начала ругать уже меня самого, причитая и размахивая сухими маленькими кулачками.

- Тэураны убили всех ее сыновей, - сказал торговец, сидя на корточках возле циновки. - Купите что-нибудь, господин.

- У нее были хорошие сыновья, охранники тигров, - сказал другой торговец, сидя на корточках возле раскрытого зева лавчонки. - Купите у меня что-нибудь, господин.

Лицо старой женщины дрожало и было мокрым от слез. Ее морщинистое горло конвульсивно напряглось, выбрасывая ругань. Я протянул к ней руку, хотел коснуться ее плеча или руки. Она отпрянула.

- Не убивал я ваших сыновей. Клянусь вам! Я сам ненавижу тэуранов...

- Будь ты проклят, чужеземец, - оказала она беспомощно. - И пусть будут прокляты все чужеземцы... Пусть будут прокляты все рыжебородые гусеницы!

Она шла за мной до самого дома, но уже не ругалась, а только смотрела на меня с какой-то удивительной даньчжинской ненавистью, в которой было больше от покорности судьбе...

Должно быть, Джузеппе ждал меня. Он вышел мне навстречу на высокое крыльцо с обломанными резными перилами - несуразная приземистая фигура, изуродованная толстым наростом-плахой.

Я оглянулся. С высоты крыльца была видна большая часть крепости. Только что был обыкновенный прозрачный вечер - и вдруг ночь. В домах и храмовых постройках зажигались огни. Возле какого-то водоема вспыхнула настоящая иллюминация - лампочки были скрыты в кронах деревьев, и зеленый таинственный свет изливался на неподвижное водное зеркало, на грубого идола и гладкие валуны.

- По-видимому, туда приходил Желтый Раджа? - спросил я вместо приветствия, показав рукой в сторону иллюминации.

- Вы, конечно, хорошо обосновали свой визит, синьор Пхунг? - спросил он, нервно приплясывая на месте.

- Синьор Пхунг? - удивился я. - Вы так меня назвали?

Он в свою очередь удивился.

- Разве вам не сказали? Теперь это ваше храмовое имя.

"Пхунг, - подумал я, - скрывающийся, скрытый, скрываемый... Это лучше, чем, допустим, пханг - дурно пахнущий".

- Но позвольте! - забеспокоился я. - Почему храмовое? Я же не монах? У вас же нет храмового имени, хотя вы тоже носите такой воротник?

- Я - другое дело. Но вы проходите. - Уже в доме он продолжил:

- Дело в том, синьор Пхунг, что я католик, связан с Миссией Святого Креста в здешней столице.

- Ну и что?

- Даньчжины не вмешиваются в дела других религий. Они считают: достаточно того, что человек верует или что имя ему дано в его храме. Вы же атеист. То есть - полный вакуум, который теперь начал заполняться.

- Меня хотят обратить в даньчжинскую веру? Джузеппе смотрел на меня как на слабоумного.

- Неужели вы до сих пор не поняли? Вернуть душу в тело - значит пройти очищение страданиями и наполниться святой верой. Если этого не произойдет, носить вам колодку до гробовой доски, и никакой посол вам не поможет, никакие вмешательства на международном уровне. Здесь свои тысячелетние законы, которые соблюдаются строго.

Несколько больших и малых комнат дома представляли собой не то музей, не то склад или свалку вещей, разделенную с непонятной целью толстыми каменными стенами. В помутневших стеклянных банках - заспиртованные и заформалиненные органы и части тела разных животных. Судя по небрежно заполненным табличкам на латыни, большая часть их некогда принадлежала тиграм. На обшарпанных стенах висело великое множество фотографий, рисунков, красочных журнальных страниц - в рамках и без рамок, и на каждой - тигры.

- Мои милые дорогие кошечки, - Джузеппе трясся в возбуждении, показывая мне картинки. - Это же интеллектуалы среди зверей! Рыцари! А среди всех на свете тигровых пород самая лучшая по всем показателям - здешняя, королевские горные тигры... - Он принялся перечислять их по именам. - Вот этот, Большой Раджа, весил триста пятьдесят килограммов, длина тела от носа до корня хвоста - три метра. А как он легко и изящно умел нести на себе буйвола!

В книжном, полусъеденном древоточцами шкафу я обнаружил книги, написанные самим Джузеппе и изданные в Италии, США, России, Франции, Японии. Да, это был большой ученый, признанный авторитетом во всем, что касается здешних тигров и вообще хищных кошек.

- Королевские горные кошечки - охотники высочайшего класса! - Джузеппе благоговейно притронулся ладонью к облезшей шкуре чучела тигренка. - Острое зрение, как у грифа, тонкий слух, как у опоссума. В броске - сущая молния! Расстояние в пятнадцать метров преодолевает за секунду! Все его тело - это крепчайшие, натренированные мускулы. Я заявляю вполне ответственно, таких мускулов больше нет ни у одного представителя животного мира!

- А почему вы их убивали? - спросил я бестактно. Джузеппе будто с разбегу наткнулся на стену. Он поддал кулаком хомут, короста на его шее собралась в гармошку, и тонкая струйка крови потекла по грязным выпирающим из тела ключицам, увязая в шерсти на груди.

- Что вы делаете?! - ужаснулся я.

- Зачем вы пришли? - простонал он. - Делайте свое дело и убирайтесь! Я вас звал? Скажите, я вас звал?

- Мне сказали, ваша электроника отказала, а мне по счастливому совпадению нужно подумать о хлебе насущном...

- Кто сказал? Кто?!

- Хозяин отеля, господин Чхэн. Джузеппе сразу успокоился.

- А, эта старая проститутка? Всем старается угодить, а всем угождают только проститутки самого низкого пошиба. И за деньги. Господин Чхэн, угождая, надеется получить куш.

- Мне показалось, это вполне приличный, интеллигентный человек. Вы к нему несправедливы. Джузеппе яростно хохотнул.

- А вы внимательно посмотрите на него! Посмотрите! Приклеенная улыбка! Шаблонные фразы! Терпеть его не могу, так можете и передать ему, хотя он об этом осведомлен!

- Тогда зачем он посоветовал мне пойти прежде всего к вам? Ведь неисправные электронные приборы есть и в других домах, я полагаю?

- Конечно, есть! А погнал он вас сюда... - Джузеппе задумался. - Не знаю. У него в башке столько примитивного коварства, что нормальному человеку и в голову не придет...

В углу большой комнаты стоял недействующий стереофонический "центр", покрытый толстым слоем пыли. Я вытряхнул из него несколько ночных бабочек и дохлую фалангу, высохших до звона, - из-за них и произошло короткое замыкание в одном из блоков. С большим трудом я чистил и смазывал механизм и подпаивал, где нужно. Приходилось пользоваться треснувшим зеркалом, чтобы нейтрализовать мертвую зону хомута, - так подсказал Джузеппе, уже давно прошедший стадию привыкания к хомутам. И вот трясущимися руками он ставит сверкающий диск.

- Вы только послушайте! - шепчет он. - В нашей бедной стране катастрофически не хватает настоящей музыки!

- И юмора, - сказал я под вступление виолончели. - Все вы тут ужасно серьезные.

- У нас свое понимание юмора... - Джузеппе сделал знак рукой, чтобы я замолчал.

Он влип в продавленное кресло, грубое волосатое лицо его обмякло, расплющилось о хомут, и в нем проглянуло что-то детское и беззащитное. В стереодинамиках звучал страдающий голос певицы, исполняющий что-то знакомое и прекрасное. Беллини? Масканьи? Или другой волшебник, одолевший пространство и время, чтобы растревожить пропащие души двух средневековых колодников?

Джузеппе прижал к лицу натруженные ладони и беззвучно зарыдал. Стараясь не шуметь, я вышел из дома, осторожно закрыл дверь. Старая женщина сидела под старинным фонарем на быстро остывающих каменных ступенях. Увидев меня, она тяжело поднялась.

- Пусть будут прокляты все гусеницы, - сказала она негромко и пошла следом за мной.

Я благополучно вернулся в коттедж, господин Чхэн помог мне раздеться и угнездиться на кровати. Я сообщил ему, что у "итальянца" нет никаких приспособлений, облегчающих его участь колодника. Наоборот, считается предосудительным что-либо придумывать, так как страдание обладает очистительной силой.

- И правда, - улыбнулся хозяин отеля, - я ведь что-то такое знал, да совсем забыл. Значит, ни бинтов, ни подставок...

- Спасибо, ничего не надо.

Я дремал в положении сидя на широкой мягкой постели, переложив тяжесть колоды на бамбуковую спинку кровати. Через раскрытое окно наплывала непрерывными волнами прохлада и доносилась итальянская музыка. Зеленый глазок светильника привлекал ночных бабочек, и они трепыхались над моей головой.

Дверь номера тихо раздвинулась, и кто-то, на цыпочках подойдя к окну, стал закрывать створки.

- Спасибо, господин Чхэн, - сказал я сквозь дремоту. - Так не хотелось вставать.

- Вас, должно быть, беспокоил ночной холод, иностранцы обычно не могут к нему привыкнуть.

- Скажите, а эта музыка... Он что, всю ночь ее будет слушать?

- Увы, утром у господина Чезарини будет неприятный разговор с Духовным Палачом. Он совершенно не умеет себя сдерживать...

- С Духовным Палачом... - пробормотал я. - Значит, то, что сейчас происходит, наносит вред возвращению в тело души господина Джузеппе?

- Я не совсем в этом разбираюсь... - горячо зашептал хозяин отеля, сотрясая руками бамбуковую спинку и мой хомут. - Ведь из-за этой певицы господин директор заповедника убивал тигров! Разве он вам не рассказывал? Вот видите, какой он. Вы ему сделали доброе дело, а он не рассказал.

- А что он должен был рассказать?

- Он ухлопал на певичку миллион! Или даже больше! Представляете, какая глупость!

- Миллион долларов? И она взяла?

- Нет, они прокутили его! Летали на самолетах в Италию и Америку, потом организовали шоу с восхождением на Сияющую Опору... Господин директор хотя и ученый, но ветреный человек. Лучше будет для него же, если он никогда не освободится от наказания.

- Так эта певица... Она бросила его? Потому что деньги кончились?

- Дело в том... господин Джузеппе не итальянец, как он всем говорит. Он обыкновенный даньчжин, только учился в Италии. Он очень хочет быть настоящим европейцем, и даже католицизм принял, и даже их музыку стал любить. А та певичка терпеть не может азиатов, и поэтому у них в конце концов ничего не получилось. Она просто поиграла с ним, разорила, и он теперь носит колоду в память о сильной любви...

Господин Чхэн еще раз пожелал мне хороших сновидений и удалился. Потом, неслышно ступая, опять пришел и поднял что-то с полу.

- Хорошо, что вы пришли, господин Чхэн, - сказал я сонным голосом. - Я хотел спросить вас...

- Вот поясок от халата обронил, а я люблю во всем порядок.

- Скажите, а миллион долларов он заработал на тиграх?

- Увы, это так.

- И сколько же он убил всего?

- Десять штук. Десять взрослых, крупных - только такие стоят, вернее, стоили год назад сто тысяч каждый.

- Сто тысяч?! - ужаснулся я.

- А что же вы думали? Это же священные звери! Один только коготь королевского горного тигра, оправленный в золото или платину, стоит до десяти тысяч. Это талисман храбрости и удач в рискованных делах. Его стараются заиметь военные, бандиты, спортсмены и многие артисты...

Да, конечно, я уже слышал об этом, но масштаб беды, сгустившейся над тиграми, становился мне понятным только сейчас. Тигры еще ходят по джунглям, а их глаза, почки, печенки, сердца, когти, усы, кости, мозг, шкуры, кровь буквально все, что в них есть, - уже оплачено заказчиками, перекупщиками, аптекарями, колдунами, фармацевтами. И если в мире столь бешеный спрос на королевских горных, то теперь их ничто уже не спасет.

- Между прочим... - сказал господин Чхэн чуть ли не шепотом, - один такой коготь я могу вам продать. Он достался мне по наследству от покойного дяди моей жены. Я понимаю, все ваши деньги и ценности конфискованы... Но у вас все будет хорошо, я это прочел по вашему лицу, это нетрудно. Так что могу отдать как бы в кредит, под небольшой процент. Соглашайтесь. Вы увидите, талисман поможет в ваших делах.

Я вежливо отказался, и он, в третий раз пожелав мне хороших снов, удалился. Я запер дверь на ключ, потом, не зажигая огня, занялся своим хомутом. Замок на нем был обыкновенный хозяйственный, что вешают на сараях, так что справиться с ним было несложно. Почему монахи используют в таком серьезном деле слабые замки? Для искушения грешников? Будем считать, что я не устоял перед искушением.

Я принял холодный душ, смазал шею бактерицидным кремом и лег в постель, в блаженстве раскинув ноги и руки. Чудодейственный хомут лежал на полу возле кровати. Прежде чем уснуть, я поразмыслил над словами китайца и пришел к выводу, что он использовал меня для мелкой мести "итальянцу". Или для крупной? И ведь точно рассчитал, как и в какое время ударить. Ай да господин Чхэн!

За несколько дней я побывал во многих домах чхубанга и поселка за его стенами, познакомился со многими людьми. Их духовные ценности были просты и понятны, что позволило мне установить, конечно, приблизительно, их тип мышления: конкретика на рубеже мифологии и традиции. То есть, древний мир и средневековье, слитые воедино. В них было много симпатичного: гордость, честность, чувстве собственного достоинства, незлобивость, повсеместное знание нравоучительных текстов, даже очень заковыристых, умеренность в еде и в удовольствиях, терпимость к чужим религиям... Когда-то, в далекие эпохи, даньчжины выбрались из моря невежества, фанатизма, нескончаемых войн и с тех пор всеми силами избегают суеты и нервотрепки большого мира.

И даже то, что я "преступник", таскаю на себе тяжеленный хомут, не умаляло их великих достоинств в моих глазах. Ведь это наказание - вовсе не месть за преступление, а наивная и в общем-то гуманная мера моего спасения. Они действовали из благих побуждений, и это было главное. Ведь от меня "убежала душа", и я стал тэураном, ходячим мертвецом. Где видано, чтобы страшных "мертвецов", носителей зла, опасных для общества, не расстреливали, не сажали в тюрьмы, а давали бы им возможность стать нормальными? Правда, их понимание психической нормы было устрашающе оригинальным, но всех глубин этой оригинальности я еще не знал и разгуливал по крепости и поселку с чувством удивления и тихой радости. Я мог остаться на ночь в любом доме (если меня пригласят, конечно), я мог заговорить с любым человеком, мог заказать или приготовить для себя необходимую еду. Я мог устанавливать распорядок дня и ночи по своим биологическим возможностям - а это редкостное в наш век благо. И хомут. Я начал постигать глубочайший смысл этих древних конструкций. Хомут на каждом шагу, при каждом движении или жесте давал знать о себе, как бы подчеркивая парадокс моего положения - преступник, и в то же время на свободе. А боль, причиняемая колодкой, представлялась мне теперь каким-то непостижимым для моего разума очищением. Я вдруг понял тех людей, которые добровольно подвергали себя физической боли. На мне рабская, по существу, колодка, а я готов плясать от радости! Должно быть, какая-то, тайная сила включает на полную мощь мои чувства и тушит разум. Ясно! Это лишь начало. Потом что-то должно грянуть.

Я встретил Духовного Палача на малолюдной улице. Старичок сиял чистотой и благодушием. Он чуть ли не застенчиво улыбнулся мне и спросил:

- Как самочувствие, Пхунг?

У меня накопилось много вопросов к нему и к прочим совершенным, но было бы некультурно, с их точки зрения, говорить прямо здесь, под полуденным солнцем.

- Благоухание ваших мыслей и слов исцеляет, - ответил я заученной фразой, и Духовный Палач повел меня в храм.

Оказывается, у них был небольшой вычислительный центр, который вдруг вышел из строя. И, что интересно, не первый раз.

Молодой монах-программист со сдержанной любезностью давал объяснения:

- Полгода назад приезжал представитель фирмы, поставляющей большие компьютеры. Он сказал, что Машина вышла из строя не по вине фирмы, и отказался возмещать убытки. Совершенные старцы решили купить другой компьютер, более надежный - "ведь у монастыря большое хозяйство и очень большие культурные связи. Все это нуждается в обработке, сохранении и так далее..."

Я думал, что для такого случая с меня снимут хомут. Ничего подобного. Скорее монахи в монастыре скончаются разом, чем допустят такое. Мне на доску, к самому лицу, подносили съемные платы и блоки. А когда нужно было заглянуть в труднодоступные места, меня поднимали сильные руки монахов и засовывали головой туда, куда было нужно.

Очень странная неисправность обнаружилась. Внутренности большого роскошного компьютера спеклись в слоеный невообразимый пирог. Я недоумевал.

- Диверсия? Может, какой-нибудь сумасшедший засунул сюда термитную шашку? Или кто-то вместо фонарика посветил боевым лазером?

Мне объяснили: диверсии исключаются, никто из посторонних не мог проникнуть в монастырский вычислительный центр.

- Но такое случалось по крайней мере дважды?

Монах-программист смотрел на меня с легкой неприязнью: ведь все рассказали, растолковали, чего переспрашивать?

Я посоветовал заменить вышедшие из строя узлы, а еще лучше - заменить компьютер полностью. По спокойному виду обоих монахов я заключил: или они причастны к поломке компьютера, или у них есть еще один компьютер. Я подошел к программирующему устройству и определил, что оно совсем недавно было в работе. А возраст "слоеного пирога" - почти полгода. Выходит, есть третий компьютер, притом со всем полагающимся набором блоков. Так чего же они темнят? Впрочем, я не спрашивал о третьем вычислительном центре. Но меня интересовало, что же они обрабатывают в обстановке повышенной секретности?

Потом Духовный Палач пригласил меня в свою келью. И в самом деле келья - каменный мешок с крохотной отдушиной, правда, пол был застлан толстыми войлочными коврами, а в стену встроен кондиционер. И еще, возле свернутой немудреной постели - отключенный электрокамин с ободранной пластмассовой облицовкой.

- Тоже не работает? - я кивком показал на камин.

- Работает, - улыбнулся старичок.

Мы сели на кошму. Храмовый служка-монах принес чай и фрукты. И началось... Сначала мы говорили о ступенях нравственного совершенства, которые мне необходимо пройти, чтобы приблизить душу к телу. Вообще-то ступеней восемь, но мне достаточно было прочно освоить четыре. Молодцы даньчжинские монахи, даже тут их требования умеренны и разумны - всего-то четыре ступени! А ведь вполне могли потребовать максимум.

- Все ли ты понял, Пхунг? - спросил старичок, притрагиваясь коричнево-синими губами к ослепительному фарфору чашечки с горячим чаем.

- Понял, уважаемый наставник. Первая ступень - праведные взгляды. Вторая - праведные устремления. Третья - праведная речь. Четвертая праведное поведение...

- А теперь я расскажу тебе о первой ступени, к которой ты еще не притронулся ни мыслью, ни чувством... - Его забавное личико стало торжественным. - Праведные взгляды состоят из четырех благородных истин. Это основа человеческой жизни. Слушай, о Пхунг, первую святую истину! Жизнь есть страдание!

Он замолчал. Я подумал и согласился.

- Очень мудро сказано. Мне и раньше приходило в голову: счастье - всего какой-то миг, все остальное - долгая и муторная дорога к нему.

- Вторая священная истина, о Пхунг, - нараспев и еще более торжественно произнес старичок, забыв, конечно, о чае, - страдание - результат неудовлетворенных желаний!

- Разумеется! - пробормотал я.

- Третья священная... - запел почти на пределе своих возможностей старичок. - Отрешенность от жизни... освобождает от страданий!..

"Тоже верно, - подумал я. - Вообще, у них хорошо с логикой. Ведь покойник не страдает, потому что у него - никаких желаний".

- Четвертая... - сказал старичок нормальным голосом, должно быть, не рассчитав свои интонационные возможности. - Познание этих священных истин и следование по пути, указанному богами, вырвет человека из вечного круговорота бытия, и он в новом своем рождении превратится в высшее, чистое, совершенное существо...

Старичок вытер ладошкой пот с пергаментного морщинистого лобика, улыбнулся и налил в свою чашку свежего чая.

- О учитель, я все сразу должен постигать? - спросил я смиренно. Или - по очереди ступая на каждую ступень?

- Как можешь, Пхунг.

- Я попробую все сразу, учитель. Но растолкуйте мне правила праведного поведения.

Он удовлетворенно кивнул.

- Нельзя убивать, нельзя воровать, нельзя говорить не правду, нельзя употреблять опьяняющие напитки, нельзя употреблять одурманивающие средства. Все дань-чжины постигают это с рождения.

- Не зная вашей религии, учитель, я почти все это уже соблюдал. Как такое понять?

- Божественные силы почему *то тебе помогали, Пхунг...

Мы подробно обсудили суть всех четырех ступеней совершенства. Я окончательно убедился, что их требования не представляют для меня трудности.

- Мне кажется, учитель, и пятая из восьми будет мне по силам, - сказал я со скромным видом. - О чем она?

- Праведный, честный образ жизни...

- А шестая?

- Праведное усилие, изгоняющее зависть, дурные помыслы и влияния...

- Поразительно! - воскликнул я. - Моя научная работа, можно сказать, как раз о борьбе с дурными влияниями!

Монах умно посмотрел мне в глаза.

- Седьмая ступень - праведное направление мысли, исключающее эгоизм.

- Все верно. Эгоизм - доминанта человекоподобных монстров. Которые и есть источник дурных влияний...

- Монстров? - Остатки седых бровей монаха поползли вверх.

Старичок вернул на место брови и морщины.

- Восьмая ступень! - торжественно произнес он. - Правильное сосредоточение! Полнейшая отрешенность от действительности! Избавление от всех желаний! - Он внезапно замолк, с ожиданием глядя на меня.

- Тут я не совсем согласен, говорю совершенно честно.

- Я оценил твою честность, Пхунг, - с облегчением ответил он.

Старичок, должно быть, боялся, что и восьмую ступень я признаю своей или в какой-то мере освоенной. Мне стало смешно. Наивный добрый старичок опасался, что злоумышленник-колодник из Чужого Времени скакнет на высшую ступень даньчжинского совершенства. "А что? - сказал я себе. - Могу".

До позднего вечера мы не вставали с мягких кошм, и в голове моей не было усталости - любопытство одолевало меня: а что дальше?

Наконец старичок глубоко вздохнул несколько раз - сделал очистительное дыхание - и сказал посвежевшим голосом:

- Теперь сделай вывод, Пхунг.

Выводов напрашивалось много, и прежде всего тот, что он выложил мне всего лишь "учение для толпы", а эзотерическое значение для посвященных не затронул даже намеком. Как будто его и не было. По-видимому, какой-то великий мудрец древности дал людям истины в той форме, которую они способны были воспринять. Значит, должны быть истины в чистом виде. А если их утеряли, то надо попытаться снова вывести их из старинных писаний.

- Говори же, что у тебя в голове, - строго произнес монах.

- Хорошо, учитель. Я скажу. Допустите меня в Запретные Подвалы, я почитаю рукописи, которые там хранятся, и попробую выявить истинные идеи Небесного Учителя. А потом вы сравните их с тайным знанием, которым владеете вы, совершенные.

Старик долго молчал, перебирая четки.

- Тебя не пустят в Подвалы, Пхунг.

- Что нужно сделать, чтобы пустили, о мудрый наставник? Как заслужить? Возможно ли такое?

- Надо сделать выдающееся дело, чтобы хотя бы в кратковременном подвиге сравняться с высшим совершенством. Надо умереть, защищая Даньчжинское Время.

Я обалдело смотрел на него. Нет не дурит, говорит искренне.

- Будем думать, - пробормотал я, - как умереть, не потеряв способности читать в Подвалах...

МЯСОРУБКА У КРАСНЫХ СКАЛ

Из джунглей вернулся очередной патруль. Косматые лошадки везли трупы охранников в пятнистых грубых комбинезонах, за ними понуро шли оставшиеся в живых. Люди молча смотрели на процессию, даже дети не плакали и не играли. И только после молитвы жреца, встретившего процессию возле храма, родственники убитых разом заголосили и бросились к лошадям разбирать трупы.

В домах, храмовых помещениях, на перекрестках улиц развесили траурные ленты и полотнища, зажгли пучки курительных палочек...

Начальник охраны прислал за мной босоногого слугу-мальчишку. Говинд ненавидел меня, как и любого оступившегося, тем более оступившегося в джунглях. В этой ненависти угадывалось что-то личное. Поэтому я удивился настойчивым приглашениям слуги.

Странная фигура на местном фоне - этот господин Говинд. Учился в Индии и Японии, защитил диссертацию по этнологии и психологии животных, правоверный дань-чжин, не убивший ни одного животного в своей жизни, - и в то же время грозный начальник охраны. Поговаривали, что он имел тайное разрешение убивать тэуранов и прочих браконьеров, если они оказывают сопротивление. В этом человеке проявились какие-то жгучие парадоксы горного княжества. Я внимательно присматривался к нему. Кто он? Местный диктатор, кандидат в монстры или затаившийся монстр? Или просто незнакомый мне тип молодого ученого даньчжинской нации? Тип упорного до фанатизма человека, идущего к цели? А цель его была понятная всем - покончить с браконьерами и спасти королевских горных от полного истребления.

- Попробуйте, Пхунг, отремонтировать вот это, - он с хмурым видом указал на раскрытые чемоданы-контейнеры с аппаратурой.

Я увидел, что он старается держать себя в руках, чтобы не прорвалась неприязнь. И то хорошо.

В чемоданах компактно разместились приборы, сверкающие никелем, стеклом, хромом и дорогой декоративной пластмассой. Очень приятная на вид техника. Особенно симпатичным был дисплей величиной с портмоне. Тут же оригинальное входное устройство с выдвижной оптикой и миниатюрный компьютер, украшенный серебряным значком известной японской фирмы. Черные зеркала, разлинованные на аккуратные прямоугольники, - солнечные батареи, - были смонтированы на внутренних сторонах чемоданных крышек.

- Устройство для идентификации тигровых следов, - пояснил через силу господин Говинд.

- Следов? Как отпечатки пальцев у людей? Полицейская аппаратура?

- Научная аппаратура, - еще больше нахмурился Говинд. - С полицией я не имею никаких дел. На территории чхубанга нет полицейских.

- И точно! - удивился я. - Как-то сразу и не заметил. Ведь ни одного. А почему?

- Здесь земли монастыря.

Я внимательно осмотрел приборы и обнаружил внутри компьютера еще один слоеный пирожок из расплавленных деталей. Ячейки памяти, похоже, были целы. Пострадал только блок управления. Кто-то упрямо выводит из строя компьютеры горного княжества, притом каким-то изуверским и к тому же стереотипным способом.

- Когда это случилось?

- Два месяца назад, во время последней инвентаризации тигров.

- И по причине поломки вы не смогли завершить инвентаризацию?

- Завершили.

- Но подсчет уже был не точен?

- Да, не точен. Вам интересно знать, почему? Многие следы невозможно идентифицировать визуально. Конечно, можно было сфотографировать под различными углами, можно было сделать точнейшие обмеры и потом все данные обработать в лаборатории. Но мы не были готовы к этому, с нами же был прибор. Никто не мог допустить, что такая дорогая патентованная техника откажет в полевых условиях.

- Может, попала шаровая молния? - Я вытряхнул на низкий гладкий столик горстку окалины, словно надеясь обнаружить застрявшую молнию.

- Было солнечное безоблачное утро. Грозы не предвиделось.

- И вы не знаете, Говинд, отчего скончалась патентованная техника?

- Не знаю.

Я объяснил; компьютер бесполезно ремонтировать, нужно выписать из той же Японии новый, если ничего подобного не сыскать в столичных супермаркетах.

- То же самое два дня назад сказали специалисты торговой фирмы... Но мне очень скоро понадобится этот прибор.

- Компьютер сожжен, никто вам его не отремонтирует, даже... - Я хотел сказать "даже сам господь бог", но вовремя остановился.

- Ситуация сильно осложнилась, Пхунг! Мне нужен этот прибор завтра. В крайнем случае - послезавтра.

- Вы требуете от меня сотворения мира. Притом за более короткий срок, чем...

- Придумайте что-нибудь, Пхунг! - с мрачной нервозностью перебил грозный начальник.

Придерживая хомут, чтобы не елозил по шее, я прошелся по уютной полуподвальной келье Говинда. Почему он жил при храме? Чтобы подчеркнуть свою набожность? Пол был застлан серыми кошмами, а на стенах в золоченых тонких рамках висели снимки храмов, часовен и священных камней.

- Вы мне не ответили, Пхунг.

- Я пытаюсь что-нибудь придумать. Мне даже интересно: можно ли найти выход в безвыходном положении?

Осмотрев все картинки на стенах, полистав толстые тома с вырезками (о животных, разумеется) из газет и журналов всего мира, я сказал себе, что безвыходных положений не бывает - может, это следует присовокупить к постулатам НМ?

- Выясните, Говинд, можно ли заполучить программируемые микрокалькуляторы, которые я видел в лавках на центральной улице, а также те, которые уже проданы. Кому проданы? Монахам, населению?

- Заполучить можно, - твердо ответил он.

Я составил на клочке бумаги список всего, что нужно было для работы. А работы было много. Поначалу мне помогали все, кто хоть раз в жизни держал в руке электропаяльник, но потом я их отсеивал одного за другим - по причине несовместимости характеров. Не оттого, что я хороший, а они не очень. У нас совершенно разные типы мышления, которые разделяли прочные стены. Ломать их было некогда, поэтому в конце концов остался один только Говинд, хотя я мог прогнать и его. Но не прогнал. Невероятно, но между нами стояла не стена, а тонкая мембрана с односторонней проводимостью...

Он оказался дельным помощником, который схватывал все на лету. Сначала я не мог понять, как в этой светлой голове умещаются и религия, и наука. А потом допек его вопросами, и многое стало понятно. Он мучился раздвоением сознания: наука тащила в одну сторону, религия - в другую. А тут и вовсе пришлось бросить научные изыскания и возглавить охрану заповедника. Когда на сердце кошки скребут, улыбка получается с изъяном.

Но я видел, он что-то недоговаривает. Все еще мешала тонкая мембрана.

Работа продвигалась то ползком, то семимильными шагами. Сильно мешал хомут. Я крепился, хотя шею жгло, как раскаленным железом, и к запаху канифоли примешивался запах крови. Никогда не думал, что моя родная кровь имеет такой тревожный и чужой запах. Наверное, если бы я, пользуясь моментом, очень попросил, монахи, хотя бы на время, сняли бы с меня деревяшку. Но мне хотелось доказать, что представитель научного мировоззрения не уступает даньчжинам в силе духа. Детские амбиции, конечно, однако это было то оружие, которым здесь сражались.

Через двое суток напряженной и непрерывной работы мы выпили по чашке густого чая с молоком и опробовали то, что получилось из дюжины микрокалькуляторов. На нервно дергавшемся дисплее появились убедительные данные о том, что след моей босой ступни не является следом тигра. Более того - он не является следом ни одного из ранее идентифицированных тигров заповедника. Приятно было сознавать, что машинка работает, хоть нервно, но исправно.

Я, не дослушав слов благодарности, упал на затоптанную кошму и уснул, упираясь шеей в ребро доски.

Меня взяли в экспедицию отвечающим за работу Установки, и господин Чхэн с женой снаряжали меня в трудную жизнь среди браконьеров и тигров. Уже был крепко сбит рюкзак, господин Чхэн успел расспросить о всех новостях, а я начал зашнуровывать казенные башмаки, как меня сразил сердечный приступ. Господин Чхэн заставил меня выпить какое-то снадобье - не помогло. В сердце будто вонзили раскаленный тонкий шип. Я был напуган - неужели инфаркт? Так не вовремя!

Прибежал встревоженный Говинд. Мне было приятно видеть напоследок, что между нами уже не было мембраны. Мы теперь были с ним почти одного типа мышления. Одного! Это ли не радость для монстролога, умирающего на чужбине? Вот почему, наверное, он что-то понял из моих невразумительных слов о шипе в сердце. Он поднял меня на руки и понес, стукаясь литой скулой о край доски.

Дом, куда он меня принес, стоял на отшибе поселка, далеко за крепостными стенами. Он был похож и на морской маяк, и на отдельно стоявшую крепостную башню с трапециевидными стенами, а в общем-то - традиционный дом зажиточного даньчжина. Правда, известь со стен уже пообсыпалась, и некому было убрать "камни, скатившиеся с диких вздымавшихся сразу за домом скал. Здесь проживала двадцатисемилетняя ведьма, пользующаяся мрачной славой человеконенавистницы. На второй же день своего пребывания в монастыре я попытался с ней познакомиться. Ведьмы меня интересовали по вполне профессиональным причинам. Но она пообещала спустить на меня собак, если я не уберусь куда-нибудь подальше. Что я и сделал...

Когда Говинд со мной на руках вошел в дом, хозяйка сидела на корточках перед большим тазом с грязной посудой. Сквозь клубы пара на нас смотрела рослая мрачноватая женщина с копной иссиня-черных спутанных волос, в которых сиротливо приткнулись две-три бамбуковые шпильки.

- Доброго тебе урожая, Чхина, - произнес традиционное приветствие Говинд. - Этого человека зовут Пхунг. С ним произошла та же беда, что и с досточтимым монахом Бутхом, которого не смогли спасти даже лучшие лекари монастыря. А если ты наслала на Бутха... то... ту болезнь - так все говорят, лично я в это не очень верю...

Он смешался под ее тяжелым и пристальным взглядом. Потом упрямо тряхнул головой, да так, что даже свалилась трапециевидная, полумонашеская-полувоенная шапочка, по которой можно издали определить человека охраны. Позже Говинд рассказывал, что Чхина сшибла с него шапку взглядом.

- Я не хочу, чтобы мой чужеземный друг умер так же, как монах Бутх.

Женщина кивнула. Ее полные сильные руки автоматически шаркали пучком травы по деревянной, с отколотыми краями тарелке.

- Это тот самый Пхунг, которого несли в банной лохани через весь чхубанг? - спросила она грудным низким голосом.

- Тот, - ответили мы разом.

Я бы рассмеялся, если бы не хомут и не шип. Хомут жег, шип покалывал.

Одежда ведьмы была под стать ее облику: простая и грубая, из коричневой шерсти яка. Чхина посмотрела на меня, как мне показалось, вопросительно, и я, волнуясь, начал рассказывать о своем странном недуге. Она внимательно слушала, продолжая терзать тарелку. Потом опять кивнула.

- Ты где-то прикоснулся к плохому взгляду. Или к плохому человеку. Может быть, в храме или на улице - там полно плохих людей.

- И что же теперь делать, Чхина?

- Я напущу на тебя любовь. Сразу полегчает.

- К-какую любовь?

- Я приворожу тебя к себе, и ты позабудешь про шипы.

- Что-нибудь другое, - сказал Говинд как можно вежливей. Привораживать любовью не надо.

- Почему не надо? - спросил я.

- Зачем тебе вместо одного шипа другой? Еще неизвестно, какой хуже.

Я смотрел на женщину, она на меня. Теперь я разглядел ее как следует: смуглое крепкое лицо с выступающими, как у всех даньчжинов, скулами, удлиненные к вискам глаза с голубоватой склерой и чуть расширенные подрагивающие ноздри выказывали затаенную чувственность... Все это порождало ощущение какой-то странной, редкостной красоты, неизвестной в моем мире. Ну да, ведь здесь Другое Время.

- Имей в виду, Пхунг, - сказал Говинд в обычном своем суровом стиле, у нее три мужа, и они служат при дворе князя.

Да, я уже знал о древнем гималайском обычае, когда братья являются мужьями одной женщины. Когда-то в горах было мало женщин - так объясняют этнографы.

- Что ты так беспокоишься?

- Наверное, вам нужно знать, Пхунг, - он опять перешел на "вы", даньчжинские женщины никогда не изменяют... Разводов у нас тоже не бывает. Вы умрете от любви к этой женщине, Пхунг!

- Кто-нибудь уже умер? - спросил я. - От любви к вам, Чхина?

- Никто не умер, - ответила она очень просто, словно речь шла о грязной посуде.

- Но вы кого-то уже приворожили?

Она кивнула.

- Вот видите, - я тоже перешел на "вы". - Значит, надо попробовать.

Ведьма выставила за дверь грозного начальника охраны, чтобы он не мешал, а мне велела подсесть к тазу. Морщась от боли, я повиновался. Мы вместе мыли посуду и мирно разговаривали, перепрыгивая с одной темы на другую. Никаких ее тайных намерений по отношению ко мне я не обнаружил. И она убедилась, что меня на самом деле донимает шип. В общем, познакомились.

Поразительно было то, что она полчаса мыла одну и ту же тарелку, да так и не вымыла, мне пришлось сдирать пучком травы остатки засохшей пищи. Да и убранство дома говорило о том, что хозяйка не из чистюль, любящих уют и порядок. Где попало висели пучки трав, даже на портретах каких-то стариков. Два беспомощных щенка ползали по неубранной постели на циновках. В темных углах висели тенета.

Она заметила, что я озираюсь.

- Надо будет прибрать. Ты поможешь, когда вернетесь из леса.

- С удовольствием, - сказал я в некотором замешательстве.

Удовольствия мало. Разве может нравиться такая работа. И посуду мыть не может нравиться. Мне не нравится, я и не делаю.

- А что вам нравится, Чхина?

- Ничего не нравится! - Она поднялась, сходила в другую комнату за полотенцем для посуды. - Разве только в лесу и горах ходить - это нравится. И то редко. Тебе же рассказали про меня?

- Что вы всем приносите беду - рассказали. Мы вытерли посуду, составили ее в грубую нишу в толстой каменной стене, после чего Чхина произнесла очень просто:

- Вот и все. Теперь ты меня всю жизнь будешь любить. Я прислушался к своим ощущениям. Никаких вроде бы изменений.

- И шип не исчез, - пробормотал я.

- Уходи, - сказала она, почему-то рассердившись, затем с яростью выкрикнула:

- Убирайся прочь! Ты мне надоел!

И повелительным нетерпеливым жестом руки указала на дверь. В этом жесте, в этом демоническом яростном взгляде промелькнуло что-то знакомое. И уже на захламленном маленьком дворике я вспомнил: живая богиня! Ну да, крошечная живая богиня, повелевающая толпами богомольцев! Из стареющего французского фильма, который мы смотрели вместе с доктором Йенсеном!

Помнится, со смешанным чувством вглядывался я в лицо девчушки. В нем было мало детского. Серьезность, спокойствие, равнодушие, и вдруг вспышка гнева...

- Может, мы видим человекомонстра в раннем детстве? - сказал я тогда.

Мы должны были одолеть спешным маршем почти полсотни километров. И это по горным тропам и непролазным зарослям! Я трясся на смирном муле где-то в середине тинной вереницы верховых и вьючных животных, носильщиков, монахов. Монахи шли пешком, чтобы не обидеть животных. Впереди походной колонны разведчики, босоногие, как на войне, - чтобы ступать бесшумно. Затем головное охранение: в сапогах, противомоскитных накидках, с автоматическим оружием и гранатами. И с дымовыми шашками на тот случай, если придется спешно отрываться от противника, другими словами, удирать без оглядки. Сзади колонну прикрывали тоже парни из охраны заповедника, вооруженные до зубов.

Чтобы мой хомут не задевал за скальную стену справа, я сидел в седле криво, рискуя соскользнуть в пропасть, разверзшуюся слева. Мул тяжело вздыхал, напрягаясь, чтобы удержать равновесие под таким седоком, и косил на меня черно-матовым глазом, будто укоряя меня за неумение нормально сидеть в седле. Но впереди меня буквально так же скособенился Джузеппе, так что какое-то оправдание у меня было. Столь солидная экспедиция не могла обойтись без Джузеппе, лучшего в мире специалиста по королевским горным тиграм, не могла обойтись без меня - ответственного за Установку. Ну а мы, по-видимому, не могли обойтись без Духовного Палача, поэтому он семенил впереди Джузеппе, излучая доброту и покой. Я думал о Чхине. Какая поразительная эволюция от живой богини до ведьмы! Я уже знал многое о живых богинях. Их судьбы, как правило, трагичны. Наверное, устоялся своеобразный гималайский стереотип: достигнув двенадцатилетнего возраста, живые богини уходили в мир уже как простые смертные, им давали большое приданое от религиозных организаций, но на них не спешили жениться. В семейной жизни они бывают несносны. И Чхина, привыкшая быть наравне с богами, - каково же ей было опуститься на землю? Ничего не умеющая, ни к чему земному не приученная, с непомерными честолюбием... Вот путь монстра! Дай ей силу, она сожжет ненавистью не только Суверенное Княжество...

В сердце остро кольнуло, даже дыхание перехватило, и все тело покрылось испариной. Вот, пожалуйста. Даже шип не смогла убрать. Да что шип, посуду и ту вымыть как следует не может. Веник взять в руки для нее трудность. Испортили красотку, и ничто ее уже не спасет.

Высоко в небе над колонной кружили стервятники. Они слетелись со всей округи - целая стая! - как будто у них дел других нет, как глазеть на нас. Неужели предчувствуют бойню?

Но надо было что-то делать с шипом. Ведь фикция, ничто, а колет. Боль появлялась в самые неожиданные моменты, главным образом, когда я начинал думать о женщине, о научной монстрологии или, допустим, каком-нибудь хорошо известном монстре. Вот и снова кольнуло - боль достигала аж до печенки. Ну, конечно, я же подумал сразу обо всем: и о монстрах, и о женщинах, и о научной монстрологии. Надо сделать эту боль сигналом к приятному, сказал я себе. Ведь это так просто: немного воображения плюс волевые усилия в течение каких-то десятилетий - и появится стойкий рефлекс радости через боль. И как только снова кольнуло, я принялся вспоминать самое приятное из моего детства.

Колонна спустилась в ущелье, густо заросшее мелкими пальмочками и болотными травами. Жирная вязкая грязь сочно зачавкала под ногами монахов и мулов. Но люди смотрели не под ноги, а вверх, на стаю черных грифов. Говинд остановил колонну прямо в болоте и подошел к Духовному Палачу. Монах выслушал его со всем вниманием и еще раз полюбовался черными птицами, замаравшими своим присутствием такой чистый небосвод. Я пришпорил мула и подъехал к ним.

- Что случилось?

- Остановимся на привал, - ответил начальник охраны с нотками беспокойства в голосе. - Вернемся на сухое место и разобьем бивак.

- Из-за птиц? - спросил я. Он кивнул и побежал отдавать распоряжения. И только на привале он объяснил мне, отчего тревога. В заповеднике, богатом живностью, он изучал феномен разумного поведения животных. Разумеется, до того, как вынужден был стать начальником охраны. Он серьезно полагал, что большинство животных и птиц обладают зачаточным мышлением. Они способны, выделяя простейшие закономерности, обобщать ситуацию.

- Ты, наверное, этого не знал, Пхунг: сороки, серые вороны и грифы умеют находить среди разрозненных фактов именно то, что может привести их к добыче. И могут экстраполировать их, делая безошибочный вывод, где и когда появится, допустим, приманка с пищей. И то, что они собрались сейчас здесь, - тревожный факт.

- Они видят в нас будущую падаль? Или в наших мулах?

- Во-первых, они, возможно, видят тэуранов и, сопоставив оба факта тэуранов и нас, сделали определенный вывод. Во-вторых, у них есть интуиция, почти такая же безошибочная, как и у королевских горных тигров. А так как они упорно кружат точно над нами, а не впереди или позади нас...

- Они уверены: не надо ходить далеко, события произойдут здесь. Так?

Он кивнул.

- Но, Говинд! Пожиратели падали, насколько мне известно, всегда следуют за караванами в ожидании павших животных.

- У нас никогда не бросают павших животных. И это не караванный путь. Так что рефлекса на караванную падаль у них нет.

- Тогда прочеши местность вокруг.

- Это я и собираюсь сделать.

***

Джузеппе был в превосходном настроении, несмотря на сложные походные условия. Он осторожно откусывал от зажаренного на костре банана и мурлыкал мягким, слегка простуженным тенором арию Рудольфа.

Красиво пел, с чувством, временами забывая о банане, Вообще-то, дикое зрелище - поющий колодник с бананом на прутике.

- А какая это женщина, Пхунг! - проговорил он восторженно. - Та, которую вы слышали на пластинке у меня в доме. И она была со мной сорок три дня! Вы можете в такое поверить? Мне самому это иногда кажется сном! И я вовсе ни о чем не жалею...

- Не жалеете, что убивали ради нее тигров?

- Деньги! Проклятые деньги! - моментально расстроился Джузеппе. - А женщины так ненасытны! Особенно красивые и талантливые!

Он рассказал мне о своей романтической любви. Это была история, достойная пера Шекспира, и лучше мне ее не пересказать, тем более, что об этом писали во многих газетах.

- Теперь она поет где-то в Эмиратах, и ей аплодируют шейхи, которые ни черта не смыслят в итальянской опере, - проговорил он с горечью. - О женщины, они даны нам в наказание! Сколько превосходных умов сгинуло по вине хорошеньких созданий, а то и вовсе из-за шлюх! Должно быть, на других планетах эта проблема решается проще - физиологией. Это сколько же энергии высвобождается у них для науки и искусства!

Я засмеялся.

- Но вы на таких разумных планетах, конечно, не захотели бы жить?

Он не ответил, обидчиво надул щеки, и я еще раз подумал, что он свихнулся от любви и других страданий.

У меня опять кольнуло, и я опять начал думать о самом приятном - о школе на каменистом острове, продуваемой океанскими ветрами, где я учил разноплеменных детишек англо-испанской грамоте.

- Вас трудно понять, Джузеппе, - пробормотал я, когда боль отпустила. То вы превозносите до небес вашу певицу, то называете ее ненасытной волчицей.

- А разве так не бывает, Пхунг? И превосходная во всех отношениях женщина, и в то же время ненасытная волчица?

- Бывает, конечно. Поэтому проблема женщины в мире - одна из самых острых в научной монстрологии. - И я рассказал в общих чертах о новой науке. Она ему понравилась.

Охранники добросовестно прочесали заросли и скалы на огромной площади, но если что и обнаружили, то у самой тропы. Яркий листок бумаги альбомного формата был приколочен странным образом к стволу кряжистой пинии.

- Обалдеть можно! - Глаза Джузеппе готовы были выскочить из орбит. Это же... это же руководство по разделке тигров!

Плакат был выполнен на высоком типографском уровне. И бумага была явно не даньчжинского производства. В центре листа был изображен стилизованный забавный тигр густо-оранжевого цвета с фиолетовыми полосами и сахарными клыками. Изящные стрелки-указатели торчали из него во все стороны, будто иглы дикобраза, и вонзались в колонки пояснительного текста, который на разных языках советовал в первую очередь заготавливать глаза, сердце, печень, позвонки, кости суставов, половые органы, усы, кровь, шерсть... В низу листа дотошно объяснялось, что лопатки тигра, истертые в порошок, являются непревзойденным средством против старческого слабоумия. Жидкость из полости тела - омолаживающее средство, его следует принимать по коньячной рюмке натощак. А "вино из костей тигра с тыквой" - вовсе бесценное снадобье при подагре, туберкулезе, ревматизме, параличе, переломах костей, тяжелых ранениях, импотенции, плохом настроении... Следует принимать всем, кроме беременных женщин и совершенных восьмой степени.

Плакат был пробит пулями большого калибра точно в углах. Бумага на краях пулевых отверстий вошла глубоко в дерево. Говинд выковырял осколки металла и долго рассматривал их на ладони.

Никто не сомневался, что это проделки тэуранов. Но ведь они не оставляли следов! А тут оставили. С какой целью? По лицам многих людей было видно, что им хочется вернуться в чхубанг под защиту крепких стен и священных статуй.

Внизу плаката был изображен забавно-допотопный сейф с распахнутой дверцей. Из него высыпались круглые белые бляшки. И комментарий: за килограмм тигровых коленных чашечек фирмы Гонконга и Макао уже платят по пятьдесят тысяч долларов.

- В наших аптеках дают больше, - пробормотал пунцовый от волнения директор заповедника.

Плакат осторожно сняли с дерева и перенесли на походный столик с бамбуковыми ножками. Мы внимательно прочитали, как следует консервировать тигровые кости. Сначала их надо очистить от мяса - ни в коем случае не варить. Потом надо высушить, закоптить на дымном костре... Как консервировать желудок и глаза, я не успел выяснить, потому что на Джузеппе нашло сильное возбуждение, и он начал рубить зазубренным мачете плакат вместе со столиком. При этом он выкрикивал итальянские ругательства, адресуя их тэуранам. Трудно было к нему подступиться - мачете со свистом рассек воздух вместе с несчастным столиком. Поэтому все любовались Джузеппе со стороны, не мешая его занятию.

***

Говинд спросил, что я думаю по поводу плаката.

- Должно быть, нас хотят выбить из колеи, - предположил я.

Говинд поймал в воздухе щепку от столика и сказал, не теряя самообладания:

- Кажется, они достигли своего.

Я же поймал в воздухе глянцевый фрагмент плаката. На нем было начало разрубленной фразы о тигровых клыках - они надежно предохраняют от дурного глаза, и заготовлять их следует у живых особей следующим способом...

Конечно, это не просто руководство по разделке тигров. Тут просматривается попытка разжечь аппетит местных жителей и иностранных туристов. Провокация? Вспомнились слова доктора Йенсена о возможностях второго плана в даньчжинских событиях...

Охранники, боясь каждого шороха, продолжали поиск. И снова удача обнаружили свежие следы тигра. Оказывается, он все время шел за нами! Это открытие покоробило многих, но Говинд воспрянул духом. Приятно было видеть его посвежевшее лицо.

- А как же мулы не учуяли, да и собаки? - спросил я.

- Ветер был от нас. Тигр охотился на наших мулов, вот почему отовсюду слетелись грифы.

- А где он сейчас?

- Ветер изменился, значит... он где-то там. - Говинд показал плетью на стену зарослей сразу за болотом.

С помощью охранников я развернул контейнеры с аппаратурой, попросил сфокусировать окуляр на четком следе кошачьей лапы - он был величиной с хорошую тарелку. Черные зеркала крышек были направлены на солнце, и когда стрелка накопителя энергии добралась до рабочего диапазона, Говинд сказал:

- Включай.

Но я медлил. Мне казалось, что из зеленого хаоса на меня смотрят внимательные глаза. Хорошо, если тигра...

- Подожди, друг... - Придерживая хомут, я опустился на влажную землю. Сначала пусть твои люди проверят вон тот лесок.

- Это не лесок. Это джунгли, а охранники устали. Впрочем... Ты думаешь, что там могут быть люди?

- Мы не знаем, отчего ломаются даньчжинские компьютеры. Но знаем, что они взрываются во время работы. Может, кто-то помогает им взрываться? Поэтому, Го-винд... будем включать Установку, только когда есть абсолютная уверенность, что вокруг нет ни посторонних людей, ни посторонней электроники.

- Это джунгли Ярамы, Пхунг! Здесь может спрятаться небольшое государство, и его трудно будет найти.

Тем не менее охранники со всей тщательностью еще раз прочесали всю местность вокруг болота, и я нажал на кнопку пуска, ожидая вспышку. Нет, обошлось. В широко раскрытом глазу дисплея замелькали цифры кода, которые тут же преобразовывались в даньчжинские письмена. Толковая машина.

- Желтый Раджа, - прочитали разом несколько человек.

Я тут же выключил аппаратуру, а Говинд развернул подробную карту заповедника.

- У каждого тигра есть свой участок охоты, - пояснил он мне с озабоченным видом. - Желтый Раджа не должен быть тут. Абсолютно точно. Его участок примыкает к монастырю, поэтому он и приходит к храму, чтобы пометить свои границы. - Он ткнул пальцем в карту. - Так и есть, вот где мы находимся, а эта зона принадлежит трехлетку по кличке Тайфун.

Хотя по лицу Говинда не было заметно особенного волнения, кончики его пальцев подрагивали, и он сжал руку в кулак. Он боялся высказать вслух страшную догадку. Но что для этих людей, влюбленных в заповедник, может быть ужаснее, чем убитый тигр?

Пока они взволнованно переговаривались, я внимательно изучил карту. Для этого мне пришлось поманипулировать с хомутом. Вся зона заповедника была разбита на неровные разноцветные куски - ареалы каждого из тигров. Это был результат работы прошлой экспедиции. Между владениями Тайфуна и Желтого Раджи находились еще две зоны - Веселой Куклы и Бородатого Отшельника.

Я спросил великого знатока тигров, своего коллегу по хомуту, в каких случаях королевский горный тигр вторгается в чужие владения?

- Или с голоду. Или во время брачного гона. Или когда участок остается без хозяина... - И он прошептал, выпучив глаза:

- Ты полагаешь, их уже нет! Ни Тайфуна, ни Веселой Куклы, ни Бородатого... Поэтому Желтый занял их участки?!

- Ничего я не полагаю.

- Так вот почему он так давно не появлялся возле храма! Ему теперь приходится подолгу обходить свои новые владения...

Мы спускались все ниже и ниже. Впечатление было такое, что долина Ярамы рассекает земной шар пополам и путь наш закончится где-нибудь в Экваториальной Африке. Но добрались мы до глубокой впадины размером с угольный разрез и утонули в душных жарких испарениях, веками не знавших, что такое ветер. Здесь покоилась душа местного тропического климата, тогда как монастырь был душой высокогорных субтропиков, где зимой бывал снег, и детишки поэтому знали, что такое снежные бабы, - у даньчжинов они назывались зимними куклами.

Природа с непонятным умыслом наделила необыкновенно красивую котловину трудным характером. Грудь и голову сжимали стальные виски, легким не хватало воздуха, и временами трудно было сообразить, сколько будет дважды два. Животные тоже быстро уставали, особенно страдал старый охотничий пес, который ехал, как китайский мандарин, в специальной люльке на передней лошади, правда, вместе с хозяином, офицером охраны. Обычно он без устали принюхивался, мечтая, по-видимому, как и люди, поймать хотя бы одного тэурана-браконьера. Пес тяжело дышал, высунув на четверть метра узкий розовый язык - так собаки регулируют температуру своего тела. И вдруг он оставил столь важное занятие - выпрыгнул из люльки и с жалобным воем бросился прочь от каравана, перепугав хозяина и мулов. Этого пса больше никто никогда не видел.

Загадочное происшествие с преданнейшим другом человека взвинтило обстановку. Люди вздрагивали теперь при каждом шорохе в зарослях и хватались за оружие.

Лагерь решили разбить неподалеку от Красных Скал, на том месте, где сохранились пни от сандаловых деревьев, самой ценной древесины в мире. Здесь и произошла последняя стычка с браконьерами, когда в чхубанг привезли гору трупов.

Один из охранников экспедиции, верткий бородач с талисманами на атлетической груди, в который раз рассказывал о подробностях того сражения.

- Сначала отсюда ударили! Начальнику голову раскололо, мозги вот тут лежали... Потом коноводу в спину - вон оттуда. А вот здесь что-то взорвалось... И тогда мы побежали! Потом вернулись... Тэуранов не было, и следов не было... Нигде... Только наши лежали, мертвые! Ни одного раненого, все мертвые! Понимаете? Их добили!..

По его изможденному коричневому лицу катились струйки пота, похожие на слезы.

Я слышал много рассказов о браконьерах, и читал о них, и кинофильмы видел, но рассказ крепыша с талисманами действовал куда сильнее. Может, оттого, что гималайские браконьеры, по крайней мере те, что убили патрульных, никому на глаза на попадались? Хочешь не хочешь, а появлялись мысли о потусторонних враждебных силах.

В следах я немного разбирался. Мы с Говиндом и его подручными обшарили окрестности вырубки, но ничего не нашли. Я сел на низкий, под самые корни, пень, который все еще испускал пряный аромат сандала. Хотя бы один след! Тогда бы мы его упрятали в память Установки. На всякий случай.

- Ты что-нибудь понял? - спросил я Говинда. - По чему они не оставляют следов? Ведь невозможно бродить по джунглям неделями, не оставляя никаких следов!

Начальник охраны лишь развел руками.

Тем временем были натянуты палатки цвета подсушенной зелени, установлены алтари и очаги для приготовления пищи. Монахи сели на поляне между пнями и затеяли громыхающую музыку. Молодой долговязый монах, загримировавшись у походного зеркала на треноге, начал какой-то ритуальный танец. Его движения были плавны и изящны. Почему-то врезалась в память его неестественная поза со слегка поднятой ногой и отведенными назад руками. Он фиксировал ее очень долго, превратившись в бронзовое изваяние, только что побывавшее под дождем. Я, кажется, понял глубинный смысл этого танца и этой позы: люди жаждали покоя. Им не хотелось гоняться за невидимками и проливать кровь, ни свою, ни чужую. Они были готовы заплатить любую цену за мир и покой, как они платили на протяжении своей истории...

После молитвы, обеда и краткого отдыха охранники и монахи разбились на отряды, и командиры начали инструктаж. А самое высокое начальство, Бовин и Духовный Палач, совещались у карты. Удивительно! Последнее слово было за немощным старичком, страдающим от укусов комарья и мошек, которых он боялся побеспокоить, хотя они облепили открытые места его тела. Правда, он пытался защитить свою сверкающую лысину оранжевым монашеским колпаком, но колпак то и дело сваливался с его головенки. Старичок показал тонким неработающим пальчиком на крохотное озерко среди джунглей, которое называлось Утренний Лотос, Радующий Взоры Паломников. Когда-то здесь проходила тропа из Индии к даньчжинским святыням, но после того как появились более удобные дороги, она заросла напрочь.

Сначала будем искать здесь, - сказал старичок уверенно. - Всеми отрядами сразу. Обязательно что-нибудь найдем.

Извините, - сказал я, - не лучше ли будет, если каждый из отрядов отправится в свою зону? Так мы скорее отыщем следы тигров и браконьеров.

Не надо мешать, Пхунг, - с укоризной произнес добрый старик. Другой на его месте стукнул бы, наверное, кулаком по походному столику. - Надо учиться не мешать людям.

Все разошлись и разъехались. В лагере осталось совсем мало людей. И если бы сюда нагрянули браконьеры, нам бы пришел конец. Идиотизм какой-то! Мне не советовали брать в руки огнестрельное оружие. Сделать лук или копье? Джузеппе пояснил: лук и копье тоже нельзя, ибо прикосновение к любому оружию заметно осложнит духовное возрождение индивидуума, особенно когда он чужеземец и на нем деревянный воротник.

Я сильно вымотался за эти дни, хотя только тем и занимался, что ехал на муле и воспитывал в себе новые рефлексы. Так как меня оставили в покое до обнаружения следов, я устроился под роскошным кустом рододендрона (в это время года он не цвел) и собрался поспать, но добрый старичок выкроил время для очередной духовной беседы.

- Ты плохо стараешься, Пхунг, - произнес он с глубоким участием. Везде лезешь, мешаешь. А должен сидеть возле порученных тебе ящиков, чтобы тэураны не причинили им вреда.

Было заметно несоответствие этих духовных речей с мудрыми решениями возле карты. Опять-таки на ум приходило, что эти совершенные старцы способны видеть то, чего не видим мы, простые грешники.

- Надо стараться, Пхунг. Этот поход - тоже ступень самосовершенствования, маленькая, но ступень. А все большое состоит из малого. Все великое состоит из каждодневного следования по пути, указанному Небесным Учителем...

Он замолчал, так как увидел волосатую жирную гусеницу черно-фиолетового цвета, которая нагло объедала травинку, не обращая на нас никакого внимания.

- Сколько их развелось в этом году! - Он сокрушенно покачал головой. И вон на цветке сидит, и на папоротнике...

Он снял гусеницу с травинки и осторожно пересадил на сочный листок рододендрона.

В той стороне, куда ушли поисковые группы, послышались резкие крики - я уже знал: так кричат обезьяны, когда хотят привлечь к себе внимание людей.

В сердце ни с того ни с сего кольнуло. Я принялся вспоминать замечательные мгновения своей жизни.

- Ты опять бледный, Пхунг. Это говорит о том, что ты не правильно продвигаешься по дороге, указанной Высшим Наставником...

Старик был ко мне расположен, и я, воспользовавшись моментом, начал расспрашивать его о монстрах и тэуранах.

- Это покойники, живущие среди людей как люди, - разоткровенничался он, хотя даньчжины о таких неприятностях не любят говорить. - И не мертвые, и не живые. Их души улетели и уже переродились, а они, ставшие тэуранами, ходят по земле, разговаривают, стреляют, ищут женщин, поедают много пищи - больше, чем может съесть нормальный человек. Они ругаются и кричат ужасными голосами, когда им хорошо. Они любят вино и опиум, их песни опасны для слуха детей, женщин и слабых духом мужчин.

По оранжевой чистой тоге рывками ползла фиолетовая гусеница. Старичок зачарованно смотрел на нее.

- Она услышала, что мы о ней говорим... В такие вот гусеницы уходят души плохих людей... когда они становятся тэу... Вот и твоя душа в какой-то из этих тварей. Может быть, в этой. - Он благоговейно двумя пальчика ми снял с подола гусеницу и пересадил ее на куст. - А деревянная колода, что на тебе, помогает душе очиститься и вернуться. Она сделана из очень хорошего дерева. Над ней прочитано много святых молитв, пролито много слез, в нее впиталось много страданий разных колодников, истязавших себя болью. Эта замечательная доска - магнит для души.

Я ударил каблуком в землю, стараясь пробить дерн.

- Вот, смотрите, я оставляю след. А те, которые в лесу, не оставляют. Что из этого выходит?

Он погрозил мне пальцем.

- В старых книгах ничего не сказано про следы тэуранов. Но в них сказано, что князь тэуранов Пу Чжал не виден ни сверху, ни снизу, ни со священной восточной стороны. Если бы он оставлял след, то был бы виден. В книгах Высшей Мудрости Даньчжинов еще записано, что с ПуЧжалом могут справиться только самые совершенные люди.

- Поэтому вы здесь с экспедицией, уважаемый наставник?

- Я не самый совершенный. Таких, как я, - семь. - Он перечислил руководителей монастыря и произнес с сожалением:

- А самый совершенный - это не просто восьмая ступень совершенства. Это восьмая ступень с какой-то тайной добавкой, которую мы не знаем.

Странным образом меня волновали эти мифы, я почуял в них аромат каких-то великих истин.

На нос старичка села полосатая тигровая муха - очень неприятная кусачая пакость. Я сказал ему о мухе, он ответил:

- Я знаю, - и очень вежливо помахал ладошкой возле лица.

Муха нехотя улетела, а его нос раздулся в одну сторону. Удивительные люди, удивительный мир, и я постепенно становился его частицей. По крайней мере, мне уже были понятны лечебные методы Духовного Палача. Разобравшись в моих доминантах, они поймали меня на ту наживку, которую я проглочу в любом случае. И вообще, их принцип: дать человеку то, чего он желает, даже если это крамольные с их точки зрения истины. Истины в роли наживки на крючке религии. Потрясающе!

За мной приехали охранники: найден след тигра! Они были так рады, что мне стало грустно, - след тигра становился уже редкостью в тигровом заповеднике.

Когда я на муле добрался до поисковой группы, люди сидели и лежали в траве, а Говинд смотрел в бинокль куда-то вверх. Тигр на дереве? Оказалось, нет. Начальник охраны, затаив дыхание, разглядывал птичек.

Говинд передал мне бинокль. С трудом приспособившись к нему, я увидел черных скворцов. Они прилетали и улетали, оставляя что-то в гнезде.

- Они приносят в клювах муравьев, чтобы избавиться от перьевых клещей, - пояснил Говинд. - И от пухоедов.

- Это к вопросу о разуме птиц и животных?

Он сразу сел на своего любимого конька и начал рассказывать о птицах, выколупывающих из глубоких щелей добычу, пользуясь прутиками, которые обламывают до нужной величины, об удивительной иерархии в стаях серых ворон. И незаметно перешел на тигров.

- На этой охотничьей территории размером в тридцать пять квадратных миль охотится Одноглазый Князь - у него на лбу рисунок полос похож на китайский иероглиф "ван" - "князь"... Этот Одноглазый умеет считать, я установил точно! До четырех - бесспорно, до пяти-шести - не совсем установлено.

- Да ну! - поразился я.

- Я столько еще о них расскажу, Пхунг, что ты заболеешь от удивления. И мне смешны слова больших авторитетов о том, что у животных возможен только рефлекс или звериный инстинкт на опасность. Есть еще инсайт. Рефлекс - это затвердевший опыт, стереотип. Шаблон...

- А вдруг у них есть какой-нибудь инстинкт нешаблонных действий? А, Говинд? Ты об этом думал?

- Конечно, Пхунг! Думал! Может быть, он существует - инстинкт нешаблонных действий. И этот инстинкт, тренируемый интенсивно, возможно, и есть разум, интеллект? Пхунг! В таком случае, в животных бездна разума. А в зачаточном состоянии он везде, где есть хоть капля мозга.

Мы идентифицировали следы на влажном песке возле озера наисвежайшие! - и на экране дисплея задергалась надпись: "Желтый Раджа"!

- Может, он сломался, Пхунг?! - воскликнул испуганно Говинд.

Я тоже начал сомневаться в исправности Установки. Надо как-то проверить. Где раздобыть контрольный след другого тигра? Хотя бы старый? Охранники разбрелись по берегам озерка в поисках прежних мест водопоя.

- Давай сделаем искусственный след, - сказал я, - чтобы не сидеть без дела.

В том же мягком влажном песке с помощью костяшек пальцев Говинд выдавил отпечаток лапы гигантской кошки, способный посрамить своей правдоподобностью любой действительный след. Включив аппарат, увидели надпись на дисплее: "Новый след".

- Выходит, Установка в норме, - сказал я.

Говинд расстроился. Значит, и Одноглазого уже нет, если Желтый Раджа занял эту зону? Нет уже тигра, который умел считать до четырех? "Вот то выдающееся дело, которое приведет тебя в Подвалы, - сказал я себе. - Нужно выловить тэу и спасти оставшихся тигров. Напрягись, приятель, придумай, как это сделать..."

Ночью в лагере случился переполох: Желтый Раджа унес мула. Часовой, рослый парень, заикаясь и пуча глаза, рассказывал сбежавшимся на шум полуодетым людям, как Желтый выпрыгнул из темных зарослей к дежурному фонарю над коновязью. Первому попавшемуся мулу он перекусил шею. Потом поднял его в зубах - это мула-то, который весит не менее четырех центнеров! - и понес в заросли.

Босой и возбужденный Джузеппе приплясывал на месте, обнимая свои голые плечи.

- Это хорошо, что ты в него не выстрелил с испугу! Очень хорошо!

- Да как я мог? В Желтого? В священного?

Говинд сделал глубокомысленный вывод:

- Если тигр здесь, то и тэу должны появиться. Если еще не убрались из заповедника с добычей.

- Скоро сезон дождей, - сказал кто-то из монахов. - Наверное, убрались.

Потом при свете электрических фонариков рассматривали следы в густой траве - как тигр подходил к лагерю, как полз на животе, проложив просеку. Тем не менее часовой не слышал ни шороха, ни треска стеблей. Значит, очень медленно полз, чувствуя телом каждую травинку, медленно придавливал сухие стебли, а не сламывал их. Вокруг лагеря на ночь были натянуты сигнальные сети и шкуры - от тэуранов, главным образом. Желтый Раджа не затронул ни одного шнура, перепрыгнул через полосу сетей, и сигнальные колокольчики ни разу не звякнули.

- Вот видишь, Пхунг, - проговорил Говинд с плохо скрываемым восторгом, освещая примятую просеку. - Это рефлексом не назовешь, и накопленным опытом тоже не назовешь - Желтый не мог раньше сталкиваться с сигнальными устройствами. И интуицией назвать трудно. Одно может быть объяснение разум!

А Джузеппе уже беспокоило другое.

- Моя дорогая кошечка... - бормотал он, ползая на коленях и придерживая одной рукой колоду. - Самая лучшая кошечка... Ты, наверное, ранена... Или больна...

- Похоже, так, - согласился Говинд. - Желтый Раджа никогда не нападал на домашний скот.

Вдалеке громыхнул басовитый рык Желтого. Все прислушались.

- Узнаю! Его голос! - Джузеппе всхлипнул от переполнявших его чувств.

На рассвете я проснулся от трубного рева оправленных в серебро раковин - монахи играли побудку. Я чувствовал себя больным. Умылся в холодном ручье, проделал несколько асан. При виде моих упражнений монахи и охранники попадали со смеху. Так что я был не прав, утверждая, что у даньчжинов туго с юмором. Все они знали йогу, а то, что я почерпнул из передовых пособий по йоге, показалось им более чем забавным.

- Я тебя научу, Пхунг, - сказал Говинд, вытирая пальцем мокрые глаза. Когда с тебя снимут наказание. Удивительно, что ты еще живой - с такими-то асанами.

Сразу за ручьем стоял огромный раскидистый баньян, его ветви проросли в землю вертикальными стволами, так что дерево представляло собой густую рощу, пронизанную лианами и укрытую стенами из плотных кожистых листьев. Интересный лесок. Надо было сразу обратить на него внимание. Не обратили. И вот когда Говинд еще говорил о йоге, из этих зарослей с шипением вырвалось крестообразное тело и ударило в голую спину рослого охранника. С оглушительным взрывом тело несчастного парня разорвалось на куски, и голова отлетела в сторону.

Все это произошло за долю мгновений на глазах многих людей, собравшихся у ручья. Потом кто-то вскрикнул, кто-то рухнул без звука, большинство людей обратилось в бегство, и животные, сорвавшись с коновязей, бросились за ними.

В момент взрыва я ощутил болезненный толчок в доску и распластался прямо в ручье, насколько позволял хомут. Мне показалось, что после взрыва что-то хлестнуло по листьям в том месте, откуда вырвался "крест".

Повисла мертвая тишина, даже раненые боялись стонать, слышался только топот убегающих. Я приподнялся на руках, с меня потекла мутная вода. Лежащий в траве Говинд, повернув ко мне бледное лицо, прошептал одними губами:

- Тише!

Я смотрел на зеленую завесу - листья аккуратные, глянцевые, будто нарисованные. И ни один не шелохнется, не дрогнет. Я на четвереньках полез к тому месту, где появился "крест". Краем глаза увидел в руке Говинда устрашающих размеров револьвер, из которого, он, кстати, стрелял довольно плохо. Вообще, даньчжины не любят огнестрельного оружия: среди них нет ни одного настоящего охотника.

Я показал Говинду, чтобы он кинул мне оружие, но он подумал, что я приглашаю его за собой. И пополз! Я подобрался к стене из листьев - в промежутках сплошная темень, и это при жарком ослепительном солнце. Торопливо осмотрев заросли, я увидел свисающую кольцами проволоку.

Послышалось легкое жужжание... Я испуганно обернулся и увидел плывущий над поляной у ручья цилиндрический предмет, очень похожий на допотопный пылесос зеленого цвета. Предмет завис над раненым охранником, тот в ужасе закрыл голову руками. Из днища цилиндра с сухим щелчком выстрелило пламя, охранник дернулся, ладони его, как кожура с плода, медленно сползли с головы... А предмет висел уже над монахом-музыкантом; несчастный пытался закрыться от смерти музыкальной раковиной. И снова вспышка...

Говинд выстрелил несколько раз, не целясь, но "пылесос" не среагировал на выстрелы. Я подполз к Говинду и забрал у него кольт. Потом встал на колени... прицелился в кромку днища зеленого цилиндра. Медленно нажал на спуск. Отдачей подкинуло обе руки. С визгом рикошета цилиндр перевернулся в воздухе, но не упал на землю, а стремительно понесся в нашу сторону...

Мы с шумом и треском, задыхаясь и падая, пробирались через заросли. Панический страх гнал нас все дальше и дальше. С разбегу мы наткнулись на облепленную лепешками лишайников скальную стенку и лишь после этого остановились. Говинд прижался спиной к камню, уставившись на неподвижные в полном безветрии заросли. А я обливался кровью - хомут доконал меня.

Где-то далеко, за тридевять земель, громыхнул взрыв и послышались пронзительные, похожие на визг испуганных детей крики обезьян.

ЗАГОВОРЩИКИ

Нас считали уже покойниками, когда мы заявились - обросшие, оборванные, одуревшие от страха. Еще у ворот словоохотливые привратники сообщили нам, что на обратном пути под одним из мулов что-то взорвалось и убило еще троих человек. И что Джузеппе потерял хомут, и теперь никто не знает, что с ним будет.

Я еле дотащился до кровати в своем номере и устроился на ней вместе с хомутом. Не раздеваясь, не вымыв босые окровавленные ноги.

Очнулся - лицо господина Чхэна, плоское, как днище зеленого цилиндра.

- Надо было снять колоду, - шепчет он. - Директор заповедника снял, и ничего, живой. Ведь вы от смерти убегали, можно было снять.

Змей-искуситель! Почему ему так хочется, чтобы я снял хомут?

Потом пришел Духовный Палач. Он был легко ранен в руку осколком, и она висела на перевязи. Расспросив, что я видел и пережил в джунглях, он сказал, что я хоть неуверенно, но иду по правильной дороге, и самое главное сейчас научиться не врать даже в мыслях.

- Я стараюсь, мудрейший наставник, - пролепетал я, едва ворочая языком. - Скажите, когда будет следующая экспедиция, чтобы...

- Не будет, Пхунг. Отдыхай, выздоравливай. Я пришлю лекаря, чтобы он облегчил твои раны чудодейственным снадобьем.

- Экспедиции не будет? - Я был потрясен. - Совсем не будет?

Он кивнул, по-доброму посмотрел мне в глаза.

- Желтый Раджа остался один. Королевских горных тигров больше нет. Пусть тэураны его убьют и уходят. Тогда в княжестве даньчжинов опять наступит мир и покой.

- Вы это решили... на совете совершенных? Старичок кивнул.

- Не надо, Пхунг, переживать. Все будет хорошо.

- Желтого... отдаете браконьерам? Лишь бы был покой?

- Да, Пхунг. Покой - самое главное. Из Покоя вырастают и мудрость, и сытость.

- И все согласились?

Он удивленно поднял брови.

- Кто все? Народ? Народ любит совершенных. Слово совершенных произносит глашатай на храмовой площади, и оно становится законом.

- Ну да. А преступивший закон надевает вот это. - Я в сердцах толкнул кулаком хомут и свалился вместе с ним с кровати.

Старичок бросился мне помогать, потом произнес осуждающе:

- Ты только подумал плохо и сразу упал. Даньчжины никогда не думают плохо, потому не падают.

Я хотел захохотать, но вместо этого быстро спросил:

- Что такое "даньчжин"? Старичок покачал головой.

- А что означают слова "индеец", "англичанин"?

- Вы не знаете? Или... - Вот тут-то я его и поймал! Получалось, что совершенный восьмой ступени слукавил? Это означало, что совершенный не добрался и до третьей ступени совершенства!

Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово "даньчжин" означает на древнейшем наречии - "не имеющий своего мнения". Оказывается, когда-то народ делился на "даньчжинов" и "диньчжинов" - "имеющих свое мнение". И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов...

Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.

У меня поднялась температура. Надо что-то делать - снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.

Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину - лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии - символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?

Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.

- Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. - Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. - Вот я и пришла сама.

Она умела смущаться? Вот так открытие!

- Я рад тебя видеть, Чхина... Извини, я в таком виде... совсем не ожидал, что ты придешь...

- Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?

Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.

Я не успел ответить - прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике - чайная посуда, сладости, салфетки.

- По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. - Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.

Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.

- Мне было так скучно все дни, - тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. - И знаешь, что я сделала?

На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.

- Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:

- Я приворожила к тебе одну женщину.

Еще этого мне не хватало! Я пробормотал в замешательстве:

- Какую женщину?

- Себя.

Глаза ее искрились. Она наслаждалась полученным эффектом.

- И что теперь будет? - спросил я.

- Не знаю, - беспечно ответила она.

Хозяин уловил, что разговор наш не предназначен для чужих ушей, поэтому вышел из комнаты на цыпочках. Но я был уверен, что он стоит за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.

Неловким движением Чхина опрокинула чайничек и вскочила, наделав еще больше переполоху - вся посуда оказалась на полу. Женщина стряхивала с себя чай, капли.

- Все из-за тебя! - сказала она.

- Из-за меня? - опешил я. - Ты за столиком, я тут, на кровати...

- Все равно из-за тебя! Ты пошевелился, а я думала, что-то хочешь сказать, на тебя посмотрела...

Ну что ты с ней поделаешь? С меня хватит и моих забот!

- Я плохо себя чувствую, Чхина, - жалобно сказал я. - Могу опять не правильно пошевелиться, и ты опять что-нибудь не правильно сделаешь, дом спалишь, например...

Я хотел ее выпроводить. Но она притронулась к моей руке.

- Да у тебя на самом деле жар! Тебя надо лечить.

- С этого надо было начинать... - пробормотал я, чувствуя, что становлюсь капризным, как все больные.

Не помню, что я еще наговорил ей в жару, но она вполне ясно поняла, что я человек, конченный для любви. Обиделась и порывисто удалилась, не убив господина Чхэна только потому, что дверь номера была раздвижной. И еще успела раздавить кирпично-красной туфелькой фарфоровую чашку, чтобы разорить меня окончательно. Платить-то мне!

Господин Чхэн со смиренным видом собрал черепки.

- Это очень хороший фарфор, господин Пхунг. Из Макао. Я его берег для высоких гостей... А эта женщина очень бедна...

- Почему она так бедна? Ведь монахи должны были ее обеспечить как бывшую живую богиню, не так ли, господин Чхэн?

- Так, все так. Но три мужа... Большие люди при дворе, много расходов. Ведь придворным жалованья не платят.

- Она их обеспечивает, а не они ее?

- А иначе на ней никто бы не женился. Вы же знаете, она приносит несчастья. В мой отель первый раз пришла - и вот, - хозяин тряхнул мусорный совок, черепки мелодично звякнули.

- Значит, все приданое уже промотали?

- Не все. Совершенные запретили дом продавать. В этом доме она должна жить до смерти... И еще хочу сказать, господин Пхунг... Наверное, вы не знаете... Она пыталась покончить с собой...

Я содрогнулся.

- Она приняла яд, и ее спасли с большим трудом, - продолжал Чхэн, присев на край постели и сложив сильные руки на клеенчатом фартуке. - Ее даже в город возили, чтобы операцию сделать. А ведь ей запрещено покидать земли монастыря...

И мне пришлось тащиться к Чхине, проклиная всех баб на белом свете, особенно с трагическими судьбами. Я очень опасался, что ее обидчивые доминанты натворят бед.

Меня поражало, что все вокруг озабочены не самым главным. Общество благородных даньчжинов капитулировало перед тэу! И отдает неведомым бандитам в жертву Желтого Раджу, свою гордость, свое национальное достояние! Впрочем, а я чем занимаюсь? Тоже не самым главным. Вот иду, чтоб удержать от самоубийства какую-то вздорную невежественную ведьму! Выслушиваю о вселенской трагедии: директор заповедника потерял хомут! Читаю туземные газетки пятидневной давности!

Кое-что из этих мыслей я высказал Джузеппе, и он поскучнел.

- У вас есть соображения насчет Желтого? - тихо спросил он, глядя в сторону. - Как его спасти...

- Нужно что-то придумать! Давайте так сделаем. Вы отыщете Говинда Бхуранга и вместе с ним приедете к Чхине. Я у нее буду вас ждать. Там, по-видимому, нам никто не помешает.

- Верно, - согласился он нехотя. - У Чхины не помешают. Даже проклятый Чхэн не отважится подслушивать у ее двери.

... В доме, как ни странно, было убрано: циновки сияли чистотой, а в глиняных кувшинах, в которых обычно продавали молоко яков на местном базарчике, стояли диковинные стреловидные цветы, ошеломляющие терпким сладковатым ароматом.

Чхина сияла.

- Я знала, что ты придешь. Ты ведь не злой? Ты был вредный, потому что заболел. Я тебя накормлю целебной кашей из семян горных трав. Правда, я еще их не собрала, но как соберу, сразу накормлю.

- Спасибо, Чхина. Ты не будешь возражать, если сюда придут мои друзья?

- Это "итальянец" и Говинд? Пусть приходят. Я их привораживать не буду, они боятся меня. Знаешь, Пхунг, я многих приворожила, но все боятся меня. А там, где страх, любви не бывает. А ты, должно быть, ничего не боишься, не умоляешь монахов и лекарей.

Я попросил подробнее остановиться на моей смерти.

- Разве ты не знал? - удивилась она. - Колода обязательно отнимет у тебя силу, а потом жизнь. Вы, иностранцы, к колодам почему-то непривычные. У вас такие нежные шеи, даже смех берет, как вы с такими шеями живете. Я много говорю, да? Я сама удивляюсь - столько лет молчала, а тут разговорилась, и слов ведь не забыла. Будто кто-то вместо меня разговаривает. У тебя так не бывает?

- Ты начала про шеи...

- Иностранцы с колодами долго не жили, кровь у них портилась. Один был такой хорошенький, косматенький, волосы желтые, а глаза голубые, как у индийского бога. Придет, бывало, и жалобно просит хлеба, он так опиум называл.

- И много их умерло?

Она посчитала в уме, шевеля блестящими губами.

- Шесть! Шестой был очень важный, толстый. Нанял слона и поехал на охоту, ему говорили, нельзя, а у него много денег, думал, что здесь, как там, у вас, в Вашем Времени... Убил пятимесячного тигренка, а на него колоду, деньги не помогли. Потом сам князь его простил, когда он уже стал худой и совсем не важный.

- Так все-таки один выжил?

- Нет, Пхунг. Его сердце не выдержало радости, разорвалось. И всего-то два месяца в колоде пробыл.

Она заметила, что я скис.

- Может быть, я тебя вылечу, Пхунг. Я ведь многое умею. Ты не веришь? Смотри!

Она показала пальцем на короткошерстную кошку с грязным бантиком, которая дремала на плоской подушке, изредка поводя ушами. Женщина преобразилась - лицо напряглось, потеряло женственность, и снова - прежний демонический взгляд, но теперь вонзившийся не в меня, а в животное. Кошка более энергично встряхнула ушами, потом вскочила, выгнулась и с громким отчаянным шипением начала отбиваться когтистой лапой неизвестно от чего. От взгляда Чхины? Или от видения чего-то страшного? Чхина втянула демонический взгляд в себя, будто спрятала клинок в ножны, и стала прежней раскрасневшейся простушкой.

- Теперь ты веришь, что я могу тебя вылечить? Какая связь между испуганной кошкой и моим здоровьем, я не мог себе представить.

- Потрясающе, - сказал я. - Ты можешь выступать в цирке. Ты была когда-нибудь в цирке?

- Была, - она опять обиделась и стала надменной. - Когда ты поймешь, Пхунг, я не простая крестьянская женщина! Я знаю старинные буквы, я ездила по многим странам. Во мне осталась сила богини, которой я была много лет! Все это знают, поэтому все меня боятся...

Видел я изваяние этой богини, оригинальна, так сказать, в местном храме. Подвергшееся тлену тело женщины с ожерельем из человеческих черепов. Богиня разрушения и созидания, смерти и любви. Страшное и прекрасное были слиты в ней воедино...

- Ну почему ты все время обижаешься? С тобой невозможно разговаривать. Или ты желаешь, чтобы я видел в тебе богиню? Чтобы только поклонялся, только говорил тебе приятное? Ты никак не можешь расстаться с мыслью, что давно уже не богиня. Ну а я никаким богам не поклоняюсь, тебе не повезло. Надо было сначала узнать, кого привораживать.

- Что ты на меня кричишь? Кто ты такой? Посмотри на себя! Тощий, грязный, некрасивый преступник, на тебе колода и то красивей! Скоро умрешь, а кричишь! Убирайся отсюда, не буду я тебя лечить! Не хочу тебя больше знать!

В то время, когда мы с Говиндом убегали от "пылесоса", трубные звуки с башен позвали совершенных на совет. Впрочем, только один был в отлучке, тот самый отшельник, на которого я набрел в джунглях. Услышав зов, он

Пришел и рассказал, что видел тэу. Совсем недавно они бродили вокруг его хижины, когда он смотрел на огонек светильника и был погружен в медитацию. Тем не менее он мог рассказать, как они выглядят: массивное косматое тело без головы, а глаза, губы, нос - на животе или чуть выше. Их было двое или трое. Они не посмели убить монаха, когда он был погружен в созерцание божественного... Рассказывая об этом, Говинд не удержался от благоговейного восклицания:

- Какое высокое совершенство! Никто никогда не видел тэуранов, не видел даже их следов, а Хранитель Подвалов, находясь в медитации, увидел!

Я не удержался, фыркнул. И Говинд, и Джузеппе чуть ли не с кулаками накинулись на меня.

- Как же ты можешь не верить этому? Насчет следов убедился? Летающий предмет видел? - Это Говинд.

- Совершенные видят то, чего не видим мы даже через стекла очков! - Это Джузеппе. - И не зли меня, Пхунг! У меня и так нервы ни к черту!

- Оставим тэуранов в покое. Я видел проволоку, я влепил пулю в зеленый цилиндр, и он чуть не брякнулся. Тут никакой мистики...

- А крестообразное тело?! - завопил вне себя итальянец. - Все же видели крестообразное тело! И ты видел! На Нем были вот такие глаза! - Он сделал из пальцев кольцо.

Его с трудом успокоили и начали говорить о тиграх. Почему совершенные решили, что Желтый Раджа остался один во всем заповеднике, а значит - и во всем мире?

- Потому что совершенные - это совершенные! - начал снова заводиться Джузеппе. Страх перед новым наказанием заметно повлиял на его психику.

- Подвалы монастыря набиты не только книжной мудростью. - Я резко повернулся к Джузеппе, он отпрянул от моего хомута. - Вы, конечно, систематизировали для них данные по следам и маршрутам Желтого, те, которые мы выявили?

- Да, они меня подробно расспрашивали... Но Духовный Палач и без того больше меня знает.

- К чему ты ведешь, Пхунг? - недовольно спросил Говинд.

- Разве непонятно? Они заложили в компьютер все данные и получили ответ с высокой степенью вероятности: кроме Желтого, тигров в заповеднике не осталось... Потом осмыслили какие-то другие данные и получили другой ответ: Желтого невозможно спасти...

Оба моих друга смотрели на меня с таким видом, будто я нецензурно выражался по адресу совершенных. Господи, и это ученые с именами! Или я болван, ничего не понимаю, и мистика уже стала истиной?

Джузеппе протяжно вздохнул.

- Я вынужден признаться, что... - Он замялся. - Что вывод насчет невозможности спасти Желтого не совсем точен... Конечно, королевские горные не имеют потомства с другим видом тигров - тут все справедливо, и наших славных кошечек... - Он сглотнул горький комок. - Наших славных кошечек уже не будет на земле! Подумать только!

Я похлопал его по руке:

- Вы сбились с мысли, Джузеппе.

- Да... я о том...

- Что вывод не совсем точен, - мрачно подсказал Говинд.

- Благодарю... Популяция королевских горных обречена, но не сам Желтый. Он может жить еще какое-то время. И если ему сейчас пятнадцать лет и он в расцвете сил, то у него в запасе еще по крайней мере лет тридцать.

- Я с вами не согласен, синьор Чезарини, - нахмурился Говинд. Совершенно! Желтый обречен. Вы забыли, что королевские горные никогда не покидают лесов Ярамы. Вспомните, границы заповедника были установлены именно по границам их охотничьих территорий. Желтого могло бы спасти единственное уничтожение врожденного рефлекса охотничьей территории.

Джузеппе и не думал спорить. Он вдруг приободрился, в его голосе появилась сила.

- Я тоже думал о рефлексе территории, который невозможно уничтожить, не разрушив мозг тигра. Не надо уничтожать рефлексы, они нужны, если их создала природа. Вот отнимите у меня хоть самый незначительный из врожденных или условных, и я почувствую себя самым последним уродом и нищим.

- Не отвлекайтесь, пожалуйста, дружище, - сказал я. - Вернемся к Желтому. Если нельзя уничтожить рефлекс, то как заставить его покинуть территорию монастырских владений?

Мы долго, до поздней ночи, перемывали косточки Желтому. Постепенно вылепилась дикая идея: нужно возбудить центр его самосознания. Оказывается, у многих зверей в мозгу есть крохотное светлое пятнышко, чудесное пятнышко вертикальная цепочка из уплотненных светлых нейронов. В процессе эволюции он превращается в активный центр самосознания. Нет пятнышка - и человек не способен ощущать себя личностью. Я где-то читал, что при социальных, семейных и прочих длительных скандалах белые нейроны, образующие Светлое Пятно, способны исчезать. По-видимому, превращаются в обычные нейроны. Психическая суть уравниловок?

Желтый считался одним из умнейших среди королевских горных тигров. Может, поэтому его до сих пор не смогли подстрелить? Так что нужен лишь слабый импульс энергии в светлое пятно, чтобы оно хотя бы на короткий период "функционально гипертрофировалось", чтобы Желтый хоть на мгновение осознал бы себя, грубо говоря, личностью. А в соединении с той поразительной интуицией на опасность, которой обладают все тигры, возбужденная "самость" заставит его перешагнуть черту, отделяющую его от спасения. По глубокому убеждению Говинда, такое можно сотворить с любым животным, способным к экстраполяции событий, счету, зачаточной логике.

- Нам могут помешать совершенные, - сказал я. - Или тэу.

- Или Чхина, - сказал Говинд. - Не думай, что ты отделался от нее, вынудив прогнать тебя. Ты ее совсем не знаешь.

Втроем мы обошли всех оставшихся в живых участников последней экспедиции. Каждый из них в силу своих возможностей нарисовал на листке то самое крестообразное тело, которое с шумом вырвалось из зеленой стены и взорвалось. Последним свидетелем был Духовный Палач. Он изобразил волнистыми линиями что-то невообразимое - впрочем, многие изображали невообразимое, - и спросил с доброй улыбкой, зачем все это нам.

- Чтобы понять, что это было, о мудрейший, - сказал я тоже с почтением, но в чрезмерной дозе, потому что монах посмотрел на меня очень внимательно.

- Я же помог, нарисовал.

- Нужно заложить эти рисунки в компьютер, который находится, по-видимому, в Подвалах...

Забавное личико старца тотчас посуровело.

- Кто тебе сказал про Машину?

Джузеппе пытался втянуть голову в плечи, но мешали бинты.

- Прежде всего, я догадался об этом сам, - я принялся объяснять с такой поспешностью, что это, конечно же, должно было вызвать подозрения - Когда вы привели меня ремонтировать старый компьютер, помните? Я обратил внимание, что на машинке для программирования только что работали, хотя компьютер был выведен из строя давно.

Старичок покачал головой, словно уличая меня во лжи. Но ведь я не солгал! Я лишь высказал половину правды, даже три четверти ее. Рассказ Джузеппе о компьютере лишь подтвердил мои соображения на этот счет. Вот почему я с чистой совестью выдержал взгляд совершенного.

- Тебе в Подвалы нельзя, - проговорил он как бы с сожалением.

- А разве я был не в Подвалах, когда меня привели ремонтировать?

Старичок страдальчески сморщился, ему не хотелось говорить на эту тему, однако сказал:

- Ты был перед Подвалами. А когда привезли новую Машинку, для... счета... то установили ее в Подвалах, чтобы злая воля не достала до нее. Никто вам не разрешит считать рисунки на Машинке. Она для другого... Для пользы даньчжинской веры. Вы трое должны забыть о ней. И о том, что я вам сказал.

- Мы предвидели ваш отказ, о наставник, - сказал я, - и больше не будем напоминать вам о Машине. Правда, она скоро опять сломается.

- Что?! Что ты сказал, Пхунг?

Я уверен, что у тэу есть какой-то прибор, с помощью которого они выводят из строя компьютеры на расстоянии. И никакие экраны, даже толстые стены Подвалов, не мо гут им помешать. Компьютеры, по-видимому, представляют для них опасность. Прошлой ночью мне приснился симпатичный компактный приборчик, похожий на походную рацию с решетчатой антенной-бабочкой. Стоит щелкнуть тумблером на его красивой панели, как внутренности всех компьютеров в округе спекаются в черные пирожки...

Духовный Палач поспешно поднялся с циновки и пригласил только меня в другую келью, где мы застали "человека духкхи", сидевшего за толстой книгой. Мученик сделал вид, что не узнал меня. Или колода преобразила меня до неузнаваемости? Мы "познакомились". Его звали Великим Хранителем Подвалов, и он тоже был совершенным восьмой ступени, равный среди равных по совершенству. Но, как я догадался, он был особенно равный среди семи равных.

Меня посадили у входа на кошму.

- Он знает о ней, - сказал Духовный Палач. - Он сам догадался, когда был возле нее. - И рассказал о моем замечательном сне.

Толстый старик, Хранитель Подвалов, проткнул меня жестким взглядом. Потом недовольным тоном спросил, что я предлагаю и чего я хочу. Я выложил перед ним каракули свидетелей.

- С помощью большого компьютера несложно выявить общие элементы этих рисунков. На дисплее появится обобщенный рисунок того, что вылетело из зарослей и взорвалось, убив и покалечив многих людей.

- Обобщенный рисунок... - пробормотал толстый старик. - Что это даст?

- Истина - это обобщение. Рисунок будет похож на действительное тело, вылетавшее из зарослей...

- Истина - это другое. Но не будем об этом, - сказал Духовный Палач.

- Продолжай, Пхунг, мы тебя слушаем, - произнес толстый монах. Было непонятно, недоволен он моими словами или, наоборот, его проняло?

Я протянул ему на ладони две сплющенные пули.

- Одна из них вытащена из головы убитого носорога, - это возле КПП, сразу внизу. Вторая извлечена из колоды, которая на мне. Пули одного калибра и, может быть, выстрелы из одного и того же оружия.

- Еще что? - спросил Хранитель Подвалов.

Я ткнул костяшками плечей в хомут.

- Больше ничего. Вывод сам напрашивается. Тэу вооружены современной техникой и оружием. Это не призраки, а люди.

Монахи молчали, глядя на божью коровку величиной с пятак, которая ползла по книге. Красные пятнышки на ее панцире радовали взор.

- Я тебе скажу, Пхунг. Ты, наверное, не знаешь, что я провел много дней во внутреннем созерцании. Однажды ко мне пришли тэураны, чтобы убить меня, но побоялись, потому что я был слит с миром богов. Мои ноздри запомнили запах гнили, исходящий от тэу, мои глаза запомнили отражение в ручье их тел, мои уши запомнили их грубые звериные голоса. Когда я стал человеком духкхи, я собрал память ноздрей, глаз и ушей воедино. Знай, Пхунг, у тэу нет голов, их тела огромны и покрыты черной длинной шерстью, и глаза у них на животе или на груди...

- И что же? - тихо спросил я. - Раз они покрыты шерстью и не имеют головы, вы решили отдать им без борьбы Желтого?

Толстый монах негодующе вскинул голову, Духовный Палач грустно вздохнул.

- Хотя ты много дней уже у нас, Пхунг, ты не понял главного в жизни даньчжинов! - громко заговорил Хранитель, и голос его умчался из кельи, дробясь о колонны и статуи богов. - А главное - Мир и Покой. Два Времени соприкоснулись! И нарушились Мир и Покой. Многие из даньчжинов стали смотреть на Чужое Время с завистью и стали говорить: "Мы поняли, что нужны люди, имеющие свое мнение". Мы начали посылать молодых людей в другие страны, чтобы они научились иметь свое мнение. Но они там гибнут или остаются, что тоже гибель. Те немногие, которые вернулись, были уже плохими даньчжинами, не могли долго жить в мире и покое, стали совершать преступления. И на них надели колодки... Теперь мы поняли: сделали ошибку. Надо вернуться в Свое Время. Пусть тэу убивают Желтого, пусть совершат другое зло... это жертва за наши ошибки. Сделав то, что им надо, они исчезнут. Мы останемся в Своем Времени. Опять наступит Мир и Покой, необходимый для веры даньчжинов.

- А что будет с теми, кто имеет все-таки свое мнение?

- Они уйдут в ваше, Чужое Время, оно для них. А если смогут жить без преступлений в нашем, пусть остаются. У нас нет к ним злобы и ненависти. Лишь бы они нам не мешали. И мы не будем мешать никому.

- Я так понял, что вы, мудрейшие и совершенные, не хотите мешать тэуранам... Вы готовы отдать им все, что угодно...

- Желтого уже не спасешь, - сказал печально Духовный Палач. - Никак. Он один остался. Не размножается. Не уходит.

- А если кто-нибудь попытается спасти Желтого? - спросил я, ерзая на циновке от нетерпения.

- Мы никому ничего не запрещаем. Пусть каждый делает, что хочет. Мы даже попробуем вернуть таким людям души, которые несомненно покинут их, когда они начнут нарушать наши законы.

- А если кто-нибудь убьет тэурана? Вы наденете на этого человека колодку?

Оба старика в замешательстве переглянулись. Все-таки я доконал их. Хранитель Подвалов, поразмыслив, признался:

- В законах даньчжинов ничего такого нет. Мы не знаем, что скажет по этому поводу Совет Совершенных. И все же мне кажется, Пхунг, убийство тэу еще больше нарушит Мир и Покой.

Уходил я от них с тяжелым чувством. Духовному Палачу сказал на прощание:

- По крайней мере, вы можете спасти Машину, которая в Подвалах. Не включайте ее. Тэу сжигают только включенные компьютеры.

Я заложил в лучший из компьютеров типовую программу на выполнение общих элементов из несистематизированного множества. Я получил изображение той штуки, которая вырвалась из джунглей и взорвалась с такими ужасными последствиями. Это был остроносый снаряд с непомерно большим крестообразным стабилизатором. А если учесть, что там была и проволока, к которой я тогда подполз, то получилось, что тэу выстрелил в нас пороховой ракетой, управляемой по проводам.

- Нечто подобное у нас имеется на складе, - сказал потрясенный Говинд. - Может, украли с нашего склада?!

Он сбегал на склад, который находился под штаб-конторой охранников, и принес что-то похожее на четыре дубины в брезентовом чехле. Я определил, что это не совсем то, о чем мы говорили: Говинд принес реактивный гранатомет американского производства, тэу же были вооружены пороховыми управляемыми ракетами вроде "мамбы", "кобры" и прочих змеиных выродков немецкого или французского производства. Говинд успокоился: значит, не с его склада.

Выяснилось, что никто никогда из гранатометов не стрелял, так как даньчжины не любят такое оружие, тем не менее я сказал, что нужно потренироваться где-нибудь в безлюдном ущелье.

- Зачем? - спросил нервозно Джузеппе. - Неужели вы полагаете, что мы пойдем в джунгли? Это же воспримут как бунт, синьор Пхунг! И без того наше положение слишком проблематично! Лично я сижу на пороховой бочке и не знаю, к какой спичке меня присудит Совет Совершенных!

- Они долго будут собираться, - успокоил я его. - И у нас появилась хорошая возможность сходить в джунгли. Хотя бы затем, чтобы отыскать ваш хомут.

- Вы издеваетесь, да?!

- Ничуть, Джузеппе. Хомут мы обязательно найдем, даже если он украшает шею тэурана.

Говинд фыркнул:

- У тэу же нет голов, а значит - и шей. Если они и носят ваш хомут, Джузеппе, то разве только на ноге?

- Да провались все хомуты на свете! - воскликнул Джузеппе, снова заводясь. - Я плевать на них хотел! Это вы, Пхунг, прирожденный раб, можете смириться с хомутом. Вон с каким удовольствием таскаете его!

- Я думаю о душе, дружище. Я ее приманиваю всеми силами.

- Без души как-то легче живется, - пробормотал он. - Вот сейчас я без хомута и без души и чувствую себя превосходно...

Меня огорчили его слова. Все чаще и чаще приходится слышать от разных людей, что без души - легче.

Говинд разглядывал трубу гранатомета. Пощелкал, ногтем по пластмассовому корпусу.

- И с этой техникой ты намерен разогнать тэуранов? - спросил он с сомнением. - Несерьезное занятие, Пхунг!

- Одними этими трубами ничего не сделаешь, - согласился я. - Но есть мысль. Нам нужна Чхина.

- Чхина?! - воскликнули они разом.

- Я не тронусь с места, - решительно заявил Джузеппе.

- Чхина обязательно принесет нам беду, - проговорил Говинд. - Очень неразумно, Пхунг, даже говорить об этом. А если мы хотим решиться на такое...

- Вот именно, друзья. Если мы хотим решиться, в сущности, на бунт, то надо бунтовать до конца, и к черту предрассудки. То, что наговаривают на нее...

- Хочешь сказать, не правда?! - завопил Джузеппе.

- Хочу сказать: надо переосмыслить.

- Переосмысли, Пхунг, а у нас на этот счет нет сомнений. Она приносит беду всем, кто оказывается рядом с нею. И вообще, она женщина...

- Вот именно! - Джузеппе восхищенно пожал ему руку.

Мы поговорили о женском вопросе на Гималаях и вообще в мире. Джузеппе так разволновался, что перешел на "ты".

- Ладно, Пхунг! Если ты в нее влюбился - твое дело. Но не вмешивай нас в свои личные беды!

Говинд бросил с мрачной издевкой:

- Я вижу, тебе Чхина больше нужна, чем мы, чем спасение Желтого!

- Пойдемте! - сказал я. - Пойдемте к ней, не хочу объяснять на пальцах. И вы кое-что сможете увидеть и понять.

Чхина встретила нас приветливо, предложила свежего чая, диких фруктов. Спросила меня с нетипичной для нее любезностью, не болит ли у меня голова.

Мои друзья ждали, что я заведу разговор о Желтом и тэу, но я предложил провести небольшой эксперимент. Чхина должна войти в пустую комнату с завязанными глазами и определить, в каком углу стоит Джузеппе.

- Почему обязательно я? - запротестовал тот. - Вставай сам! Все вышли из комнаты, я встал не в угол, а в простенок, прикрывшись занавеской. Потом Чхина осторожно вошла, выставив перед собой руки, подозревая какой-нибудь подвох. Остановилась посреди комнаты. Джузеппе и Говинд смотрели в раскрытую настежь дверь.

Женщина с минуту стояла, как бы прислушиваясь, потом повернулась в мою сторону, хотя я не дышал и не шевелился.

- Но ты же говорил, что встанешь в углу, Пхунг? Говинд сел на истертом некрашенном пороге.

- Я кажется, понял, - произнес он потеплевшим тоном. - Чхина почувствует, если из зарослей пойдет излучение!

- И это она сможет даже ночью, - сказал я.

- Обалдеть можно! - Джузеппе исполнил что-то вроде чечетки и выругался с восторгом по-итальянски. - Извините. Значит, не надо искать или придумывать аппаратуру! Не надо тащить ее в джунгли на несчастных мулах! Чхина вместо аппаратуры!

- Что-то не совсем понимаю, - сказала она, сдирая с лица повязку. - Вы что-то решили без меня и хотите, чтобы я была как кукла, повернись сюда, повернись туда... А ну, убирайтесь из моего дома!

Мы с трудом успокоили ее, объяснив, что задумали спасти Желтого Раджу.

- Но ведь его не спасти, - проговорила она задумчиво, - все знают. Он никогда не даст потомства.

- Верно, Чхина, мы лишь продлим жизнь Желтого, если нам удастся, сказал Говинд. - Но если ты не согласишься с нами идти... нам будет намного труднее это сделать.

- Ради Желтого я пойду. - Она посмотрела на меня. - А ради тебя ни за что бы не пошла.

АКЦИЯ СПАСЕНИЯ

Снежные вершины Гималаев еще были черными на фоне просыпающегося неба, когда мы покинули чхубанг. Никто нас не провожал, никто не пытался задержать и образумить. Прекрасно! Мы шли гуськом по висячему раскачивающемуся мосту, и под нами грозно шумела невидимая река. И еще скрипели и скрежетали ржавые цепи. И еще испуганно всхрапывал старый мул, нагруженный вьюками, - только одного и смог раздобыть Говинд. Прекрасное звуковое оформление, радующее души романтиков и бунтарей. Все мы, четверо, не считая мула, ощущали себя романтиками и бунтарями, которые все-таки переступили границу дозволенного, а что будет впереди - полная неизвестность. Но всегда есть оборотная сторона радости. И сейчас тоже: я с каждым шагом удалялся от Подвалов. Ощущал это физически...

Мы шли в темноте, только Говинд впереди время от времени освещал тропу фонариком с зеленым фильтром, свет которого невозможно увидеть на расстоянии десяти шагов.

За Говиндом следовал налегке Джузеппе, - он был плохой ходок, и когда-то его не взяли в даньчжинскую армию из-за "конской стопы". Вот почему он стал не генералом, а лучшим в мире специалистом по хищным кошкам.

Затем шла Чхина, бесшумная, как тень, и ведь несла на себе корзину со своими вещами, не захотела доверять такие ценности "нечистому" зверю мулу. Ну и я следом за ней, налегке, конечно, и просунув пальцы рук в отверстие колоды, чтобы не елозила по ключицам. И, наконец, мул, наша тягловая надежда и опора. Он кряхтел и вздыхал под тяжестью, но добросовестно исполнял свой долг.

Сквозь тяжкие вздохи мула я расслышал невнятное бормотание. Меня будто дубиной ударили по голове. Никто из моих друзей не мог так по-старчески бормотать! Мул - тем более. Я резко обернулся, мул с ходу стукнулся влажной мордой в мою грудь и поддал головой под колоду - и у меня из глаз посыпались искры. Я вскрикнул:

- Тут кто-то есть!

Прибежал Говинд с фонариком - и кого же мы увидели! Премилого старикашку с жутким храмовым именем. Он улыбался, щурясь в зеленом луче. На его извилистом посохе висел тощий узелок с пожитками.

Пораженные таким видением, мы молчали.

- Мне тоже надо туда... - проговорил Духовный Палач с застенчивостью ребенка. - С вами...

- Обалдеть можно! - сказал Джузеппе по-итальянски, но мы его поняли.

Чхине вдруг захотелось вернуться.

***

- Я, кажется, утюг не выключила, - сказала она мне в затылок, - честное слово, Пхунг.

- О мудрейший наставник, - сказал я, оправившись от удивления. Наверное, вам не следует отправляться в столь опасный путь. А поведение мое и другого наказанного будет хорошее, я вам обещаю. Мы не будем убивать тигров, мы будем спасать Желтого.

- И еще мы найдем потерянную вещь, - поддержал Джузеппе.

- Очень хорошо, - обрадовался старичок, - я вместе с вами буду спасать Желтого и искать потерянную вещь.

- Ты только не волнуйся, - сказал я Чхине, - мы что-нибудь придумаем. Или ты напустишь на него головную боль.

- Бесполезно, - сказала она с сожалением, - он ведь совершенный. У него восемь ступеней, а у меня ни одной. Я не смогу. Я лучше вернусь. Мне не по душе, когда совершенный маячит перед глазами.

Мы принялись в три глотки уговаривать ее, а она ломалась, как и многие женщины на ее бы месте, так уж они устроены. Старичок с детским любопытством смотрел на зеленый огонек и прислушивался к нашим словам.

- Не надо меня бояться, - неожиданно заговорил он. - Я не затем, чтобы следить и духовно пытать, я затем, чтобы спасти Желтого.

- Странное дело, мудрейший монах, - ответила на это женщина. - Никто из монахов и совершенных не хочет спасать, а вы почему-то хотите.

- Да, учитель, - подхватил я. - Почему?

- И верно! - воскликнул Джузеппе. - Почему? Старичок обезоруживающе улыбнулся.

- Я ведь старый, мне скоро девяносто лет... И я давно уже достиг восьмой ступени. Но есть маленькое добавление к восьмой ступени, никто не знает, какое. Я думал-думал, потом спросил себя: " А может, спасение Желтого и есть то святое добавление?" Никто на такой вопрос мне ответить не может. Потому я пошел с вами.

- Хорошо, - сказала Чхина с металлическими нотками в голосе. - Я пойду, но если Пхунг женится на мне.

Я потрясенно смотрел на ее зеленое лицо. Все молчали. Наконец Говинд прокашлялся и проговорил мрачным тоном:

- Надо жениться, Пхунг.

- Но почему я? Джузеппе захохотал:

- Ты, Пхунг, уже начал задавать мои любимые вопросы. А что будет, когда женишься?!

- Что будет? - заинтересовалась женщина.

- Будет петь арии из лучших в мире итальянских опер.

- Да ты не бойся, - Чхина грубо толкнула меня в плечо. - Может, я пошутила. - И, помолчав, добавила:

- А может, и нет. Еще не знаю.

За этой перебранкой как-то сгладился неприятный факт появления в нашем отряде Духовного Палача. Поэтому мы двинулись дальше. Упала роса, и я даже через кожу высоких гималайских сапог ощутил ее жгучий холод. А монах и женщина шли босиком! Мне их было жаль.

- Чхина, - сказал я. - Почему бы тебе не обуться? Или у тебя нет подходящей обуви?

Она была тронута моей заботой. Проговорила с нотками благодарности в голосе:

- Ты будешь хорошим мужем, Пхунг.

Мы прошли километров пять, когда в долину Ярамы проскользнул робкий луч солнца, и вскоре донесся хриплый трубный звук - это монахи монастыря приветствовали утро. Джунгли все более оживали и наполнялись птичьими голосами, шорохами, где-то совсем близко от тропы мяукнул камышовый кот, и наш мул излишне нервно навострил уши. Монах похлопал его по твердой холке, успокаивая.

Небо над нами наливалось радостно-тревожной синевой, в которой была разлита и капелька зелени - признак высокогорья. Мы шли то под уклон, то в гору. Краски джунглей вокруг крепчали, постепенно утомляя зрение, притупляя мозг. Я дышал широко раскрытым ртом, не в силах справиться с дыханием.

Добрый старичок тоже устал. Его мокрая от росы тога в очередной раз зацепилась за куст и туго натянулась, обнажив тонкие незагорелые ноги. С озабоченным видом он остановился, аккуратно снял подол с ветки. Внезапно послышался неясный шум, потом - треск раздираемых лиан, будто сквозь джунгли ломился танк.

Мы схватились за оружие. Стена промокших зарослей дрогнула, сбросила разом жемчужные гирлянды, и на нас выскочило окровавленное существо с дико выпученными глазами. Лохмотья кожи висели по бокам. По сути дела, животное было заживо ободрано, поэтому трудно было узнать в нем обыкновенного горала, горную антилопу.

Увидев нас, горал резко затормозил, взрывая копытцами землю. И в тот же миг его догнала рычащая и воющая стая зверей, похожих на лис, и горал исчез в буро-красном лохматом клубке.

Говинд бросился на помощь горалу, улюлюкая и размахивая карабином как дубиной. Но злобные твари уже разорвали горала и, уклоняясь от наших пинков и прикладов, отбегали, глотая кровавые куски мяса. Они исчезли в зарослях, оставив нам скелет антилопы с торчащими ребрами. Их повизгивание постепенно стихло вдали, но мул продолжал испуганно храпеть и трясти ушами, присев на задние ноги. Духовный Палач успокаивал его шлепками по умному лбу.

- Это красные собаки, - сказал Говинд, переводя дыхание. - А точнее, волки. Они редко появлялись здесь, но теперь мы их встречаем все чаще. Кивок в сторону загрустившего "итальянца". - Он знает.

- Беда для заповедника, если появляются красные волки, - с тяжким вздохом согласился Джузеппе. - Настоящая беда. Они ненасытны, как господин Чхэн.

- Не надо о нем, - поморщилась Чхина.

- Ужасный смысл в этой картине, - продолжал Джузеппе, - ведь они пришли, чтобы занять экологическую нишу королевских горных. Они все пожрут и распугают. И что я заметил: красные волки приходят следом за тэуранами. Тут какая-то закономерность...

Я спросил Духовного Палача:

- Неужели трудно понять, что разные хищники почуяли слабость Даньчжинского Времени?

Старичок взглянул на меня с укоризной и оттолкнул морду мула.

- Человеческий ум понимает не правильно. Надо слушать, что скажут боги.

- Так слушайте быстрее, - недовольно произнесла Чхина. - Не то поздно будет. - И все следом за ней по смотрели на белые ребра горала. Они были очень похожи на человечьи.

После долгого утомительного марша мы остановились на привал возле живописного шумного ручья, который без устали обстреливал брызгами заросли буйных трав. Джузеппе, большой любитель рыбы, пошел искать форель и неожиданно наткнулся на след тигра. Все пришли в возбуждение. После оживленной дискуссии, в которой приняли участие женщина и монах - оба хорошие знатоки природы, пришли к выводу, что это следы двух-трехдневной давности.

Говинд, как-то незаметно взявший на себя командование, быстро распределил роли. Чхину оставили в лагере - варить обед, а я должен был охранять ее и запасы провианта с гранатометом под мышкой. А на самом-то деле мне дали возможность прийти в себя после марша. Хомут высасывал из меня силы, и мне угрожало стать обузой для моих друзей.

Пока в котле весело булькало, мы с Чхиной нарвали несколько охапок шпината и еще какой-то травы, похожей на зверобой. Шпинат - понятно, кладовая аминокислот, и более полезного салата не придумаешь. А зверобой? Даньчжинская женщина задумала воскресить меня этой травкой, готовя, по-видимому, к будущей семейной жизни. Она посадила меня на камень, сказала "не вертись" и начала заливать меня вместе с хомутом жгучим зеленым соком.

- Шея не будет гнить, кровь не испортится, и ты меня будешь любить еще крепче.

Бедная несчастная женщина! Бедный несчастный я! Ведь во мне не было любви к ней.

- Ты детей любишь, Пхунг? - ворковала Чхина, выжимая пучок травы над моей головой, это занятие ей нравилось. - И я люблю. Сильно. Но меня все боятся, и мои мужья боятся. А когда вместо любви страх или еще что-нибудь, то дети получаются уродами. Вот почему у меня до сих пор нет детей.

Ее корявая, но глубокая мысль восхитила меня. Может быть, она походя высказала один из будущих постулатов НМ? И верно: вместо любви - похоть и пьянь или циничный расчет или принуждение - и появляется маленький монстрик, в генах которого ни капли любви, но есть то, что создало его по прискорбному случаю. И шагают такие по жизни, оставляя страшные следы...

- Ты что такой скучный, Пхунг? Я принюхался.

- Кажется, мы остались без обеда. Чхина подбежала к костру, засмеялась.

- Верно, Пхунг! Все пригорело!

Тем временем Говинд, Джузеппе и Духовный Палач шли по следу. Старичок вдруг остановился.

- Я пойду в другую сторону. - Он махнул ручонкой и, подхватив оранжевый подол, полез через кусты.

Говинд и Джузеппе лишь переглянулись. Охотничий азарт погнал их дальше, но след был все-таки старый, а на камнях и вовсе затерялся. Они вернулись на бивак злые и голодные, а тут такой конфуз с обедом. Джузеппе был вне себя.

- Это какое-то свинство!

Чхина пристально посмотрела на него.

- Не надо на меня кричать, итальянец, не то у тебя голова заболит от крика.

Он осекся, но потом снова вспылил:

- Теперь я буду готовить! И никому не доверю!

- Вот и хорошо! - Чхина бросила в него деревянный скребок, которым чистила котел. - Терпеть не могу всякие кухни, кастрюли...

Скребок попал Джузеппе в лоб, набив шишку. Это было в общем-то смешно, однако Джузеппе уже был не в состоянии понимать юмор. Он схватился за охотничий карабин. Говинд и я с большим трудом погасили конфликт.

- Женись ты на ней поскорее, - сказал Джузеппе, остывая. - Почему мы должны страдать из-за твоей нерешительности? Сегодня же, сейчас же немедленно устроим даньчжинскую свадьбу!

- Это не так просто сделать, - вполне серьезно сказал Говинд. - У нас разводов не бывает, а у нее три мужа.

- Я готов их застрелить, - сказал Джузеппе, - честное слово. Их счастье, что они далеко.

Решили отобедать сухим пайком - сухарями, галетами, консервированной колбасой, для старичка распечатали пакет с сухими сливками из ячьего молока. Но он все не появлялся, и мы встревожились.

А старикашка знал, что делать: взобрался на скалу, возвышающуюся над окрестностями ручья, и затаился. Его грязно-оранжевая тога слилась с выжженными солнцем травами, которые росли на скальных пятачках целыми охапками. К дождливому сезону горные джунгли Ярамы перекрашивались в желтое и красное.

Старичок обозревал, не шевелясь, далекое и близкое, а зрение у монахов Тхэ-чхубанга исключительное. Кстати, Хранитель Подвалов восстанавливал именно остроту зрения, когда я увидел его впервые, - с помощью созерцания пламени светильника или утреннего солнца. Об этой древней методике и йоги знают, неизвестно, кто у кого перенял - они у даньчжинов или наоборот.

Духовный Палач разглядывал клубок шевелящихся змей на сухом дереве, суету в кустарнике. Потом заметил на далеком склоне хребта горных антилоп, идущих в высокой траве, - видны были только рога и уши. Потом увидел струйки каменной мелочи, ползущие вниз, - тоже далеко, но принялся терпеливо смотреть луда, на заросшие кустарником скалы. Мелькнула полосатая змея, опять посыпались мелкие камни и куски почвы - журчание ручья не давало возможности услышать звук. Потом над зазубринами скал появилась Летящая Глыба - как ее окрестили даньчжины. Какое-то мгновение она висела на одном месте, затем нырнула за камни. Старичок и вовсе перестал дышать.

Он сидел долго, не спуская глаз с известняковых зазубрин. Он уже слышал наши крики - мы искали его. У него затекли конечности и шея одеревенела... И он дождался своего. Он разглядел ползущего в кустах тигра. Вот он вжался в расщелину и стал невидим. Тотчас над теми кустами появилась Летящая Глыба зеленая и пятнистая, она абсолютно сливалась с фоном местности, и ее выдавало только движение. Она плавно прошлась над нагромождением скал, и тигр в стремительном прыжке настиг ее в воздухе, сшиб лапой. Вниз к ручью потекла река из каменной мелочи, поднимая завесу пыли. Старичок разглядел, что тигр съезжает на брюхе по этой реке и, прижимая лапами дергающуюся Глыбу, с яростью грызет ее...

Духовный Палач был похож на убегающего от полиции преступника, когда мы увидели его. Он размахивал ручонками и, выпучив глаза, захлебывался словами:

- Там!.. Желтый!.. Летящая Глыба!..

Обед не состоялся. Мы кинулись к тому месту, где тигр отбивался от тэуранских "пылесосов". Ориентир был хороший - высокий столб пыли над зарослями и скалами. Но когда мы достигли этого склона, никого не обнаружили, хотя каменная мелочь все еще сыпалась вниз.

Но следов было много - клочья тигровой шерсти, капли свежей крови, неясные отпечатки лап на сухой почве.

- Скорей! - сдавленно кричал Джузеппе, сжимая в руках карабин. - Надо спасать! Надо что-то делать!

Ясно было, что и тигр, и тэураны где-то неподалеку. Я расчехлил трубы гранатометов.

- Они, наверное, видят нас, - сказал Говинд, чуточку побледнев. - Если видят, то ты, Чхина, должна почувствовать излучение.

Чхина сидела на камне в расслабленной позе, полузакрыв глаза. По ее смуглой коже текли струйки пота, грудь высоко вздымалась.

- Ничего я не чувствую! - сказала она, вытирая лицо ладонями. - Нет их!

- Ты успокойся, - сказал я, - отдышись.

- Их нет! - повторила она раздраженно. - Тебя чувствую, Говинда тоже. И от Духовного Палача теплом бьет... Они убили Желтого и ушли!

- О боже мой! - простонал Джузеппе. - Мои бедные кошечки! Неужели это конец?

Мы разбрелись в разные стороны в поисках следов, и нам опять повезло: Говинд обнаружил четкие отпечатки лап на берегу ручья.

- Живой!.. - Джузеппе не мог больше говорить, сел и заплакал.

Чхина по-матерински потрепала его буйную шевелюру.

- Когда ты так сильно любишь Желтого, ты мне нравишься. Может, вместе с Пхунгом станешь моим мужем, не знаю. Вот перестанешь меня бояться...

Слезы на глазах "итальянца" мгновенно высохли. Я замерил шаг тигра, он был крупнее моего.

- Да, - сказал я. - Это Желтый. И он ранен.

...Тигр привел нас в яму-парильню, в самое сердце джунглей Ярамы. Опять - невыносимая жара. Мы с Духовным Палачом выбились из сил. И самое неприятное - над нами повисли грифы. С каждым днем их число увеличивалось.

- Почему Желтый пришел сюда? - недоумевал Говинд. Он осунулся, редкая черная щетина делала его лицо чужим и зловещим. Пират какой-то, а не Говинд. - Ведь, по всем законам, он должен был уйти в свое родное логово, на свою охотничью территорию. Чтобы зализывать раны...

- Или умереть, - с мрачным видом добавил Джузеппе.

Он тоже зарос, но был похож не на пирата, а на пугало. Или на меня. Ему не хватало хомута на шею - а то мы были бы как близнецы.

- Но его логово далеко отсюда, в горах, - закончил свою мысль Говинд и вопросительно посмотрел на меня, но в моей голове, кроме звона от усталости, ничего не было.

Возле Красных Скал след исчез.

- Он это умеет, - сказал Джузеппе. - Я все удивляюсь, почему он дорожку нам протаптывал, а не пытался улизнуть. Вот и улизнул.

- Пошел по ручьям к озеру или к реке, - сказал Говинд, ложась на траву. - А потом, будьте уверены, вылезет на голые камни, чтобы вода с его меха смыла последние следы - даже собака такой след не берет.

- Это очень умный тигр, - согласился монах, стоя на голове - так он освобождался от хвори и усталости. Правда, ему уже и это не помогало.

Джузеппе нервно дернулся и с мученическим выражением лица признался:

- Ведь я охотился на него... тогда... И уже посадил его на мушку... Догадайтесь, что он сделал?

- Обычно королевские горные бросаются на того, кто в них целится, сказал Говинд.

- Он громко зарычал, - сказала Чхина, - и ты потерял ружье.

Она держалась лучше всех, хотя и похудела неимоверно.

- Почему ты меня все время подкалываешь, женщина? Кто ты такая?

- Я не подкалываю, я говорю серьезно.

- Он спустил на меня лавину камней! - закричал Джузеппе. - Потом меня долго выколупывали из завала! - Он выругался по-итальянски и посмотрел на монаха. - Извините.

С надсадным кряхтением монах сел в позу лотоса. К его морщинистой лысине сразу присосался огромный слепень. Старичок прогнал его легким взмахом ладошки, стараясь не причинить ему вреда. Слепень перелетел на круп мула, и тот ловко прихлопнул его хвостом. Монах с укоризной посмотрел на мула.

- Выходит, Желтый где-то залег, и надолго? - Я пытался что-нибудь сообразить. - Выходит, нам .его не найти, как бы ни искали?

- И неизвестно, сколько он будет отлеживаться, - сказал Говинд. - Ведь тигры лечатся голодом, как монахи

И другие умные люди.

- Да, - повторил с благостным лицом старичок, - это очень умный тигр. Потому еще живой.

Уже темнело, птицы с шумом и гамом устраивались на ночь в кронах деревьев. Уже некогда было искать место для лагеря, и мы остановились на той же поляне, где случилась прошлая трагедия. Говинд вбивал колышки для палатки и вдруг воскликнул:

- Я, кажется, догадался, зачем Желтый привел нас сюда! Он хочет, чтобы мы и тэу перебили друг друга!

Я рассматривал следы возле палатки, похожие на отпечатки автомобильных шин.

- Что это?

- Вертолет, - ответил Говинд. - После нас вертолет лесной охраны вывозил отсюда трупы.

Я осмотрел всю поляну, попытался найти ту проволоку, до которой так и не смог добраться. Земля была влажной, но моих следов не было, а ведь за пять дней они не могли сами по себе исчезнуть! Я же топтался на этом пятачке, хорошо помню! Это говорило о том, что кто-то тщательно уничтожал следы. Но не мои же!

Мы посовещались у костра и пришли к выводу, что сразу после взрыва и стрельбы тэу вышли на поляну взглянуть на трупы или поживиться добычей, а когда сделали свое дело, по обыкновению уничтожили следы.

- Они не оставляют следов, - заметил Духовный Палач. - Всем известно. Они летают над травами, не касаясь их.

Ощущение опасности не оставляло нас. Это здорово действовало на нервы. Уж лучше бы тэу обстреляли лагерь или бросили гранату. Все какая-то определенность...

Я не смог уснуть и вылез из палатки. На часах стоял Джузеппе - ему выпало по жребию. Светила яркая луна, отчего тени под деревьями были непроглядными, наступишь - завязнешь. Стояла мертвая тишина. Даже ночные птицы помалкивали, и духота достигла апогея - с меня текли ручьи пота.

Джузеппе возился у костра, колол большим ножом дрова и складывал в огонь. Я увидел, что он кромсает свой хомут. Нашел, значит, и никому не сказал. Он вздрогнул, когда я подошел.

- Все! Назад возврата нет! - нервно произнес он и так рубанул по доске, что тяжелое лезвие тесака врезалось в землю. - Меня держали здесь мои дорогие кошечки... А теперь их нет, и меня нет... Это все очень печально, Пхунг. Жизнь моя кончилась. Нет любимого занятия, нет профессии, и все, что я написал о королевских горных, - теперь только история. Мы в другой эпохе, Пхунг, где нет места моим дорогим кошечкам, и мне нет места...

- Что за нытье! - оборвал я его довольно грубо, иначе он не остановился бы до утра. - Джузеппе, ты же сильный, умный мужик. Жизнь дала тебе по морде, так сделай выводы. И в конце концов, если бы ты тех своих кошечек не убил, то, может быть...

- Все равно, Пхунг! Мне лучше не жить... Я не должен жить...

- Это у тебя от усталости, дружище. Отдохни, а я посижу здесь.

- Мне тоже не уснуть... В этой душной яме хочется выть, а не спать.

На наши голоса пришел Говинд с картой заповедника.

- Вот посмотрите, крестиком помечены бывшие логова тигров - в каждой охотничьей зоне по крестику. Я уверен, что Желтый залег где-то там.

- Все обойти - это же какой труд? - сказал я. - Не потянем.

- Он же ранен, - сказал Джузеппе. - Значит, далеко не пойдет.

- Верно, - согласился Говинд, - и выберет что-нибудь по своему вкусу. А он любит горы, чистый воздух. Эта парилка не для него.

Мы склонились над картой и выбрали симпатичное логово, в котором каждый из нас залег бы с удовольствием.

Когда на костре уже догорал хомут Джузеппе, пришел монах. Ему тоже не спалось.

- Тэу нас не тронут, - огорошил он всех. Лицо его было страдальчески-серьезно. И вдруг увидел в костре догорающий кусок доски с выемкой для шеи. - Это что?

- Моя колода! - с вызовом ответил Джузеппе.

Старичок насупился и хотел уйти, я удержал его за руку.

- Мудрейший наставник, почему тэу нас не тронут?

- Я помолился, - ответил он просто.

Можно было, конечно, поднять на смех такой ответ или хотя бы выкинуть его из головы. Но в этом мире все серьезно, и стоящее пряталось за несерьезным, а истина была окутана мистикой и религией. Если совершенный сказал: тэу не тронут - то какая истина тут была зарыта?

- А ведь все верно, - сказал я, когда он ушел. - Тэу видят нас, они поняли, что мы идем по следу Желтого. А сами-то они не смогли его взять. Вот и ждут, когда мы возьмем его. Тогда и появятся. И совершенный понял это во время молитвы...

- В путь! - загорелся Джузеппе. - Подальше от этой ямы! Немедленно! Все равно никому не спится!

- Непонятно одно, - сказал я, - если Желтый намеренно завел нас сюда, то с какой целью?

- Он точно знал, что здесь мы столкнемся с тэу... - проговорил задумчиво Говинд. - Я словно читаю его мысли. И черные грифы знают, что здесь будет много трупов.

- Так какого черта!.. - воскликнул я.

И мы начали торопливо сворачивать пожитки и складывать их на усталого мула. Я вдруг подумал, что Желтый, возможно, совсем по другой какой-то причине притащил нас к Красным Скалам. К сожалению, спросить его об этом не представлялось возможным.

Мы шли и шли, отупев от зноя и духоты, хотя Красные Скалы остались далеко позади, а перед нами простирался хвойный лес, облепивший почти отвесный склон хребта.

Но сосны и кедры, как и пальмы с фикусами внизу, цепенели в безветрии. И тут стоячее море жары, от него, казалось, уже не будет спасения. Смолкли крики сорок и соек, а снизу уже не доносились резкие вопли обезьян и попугаев.

Старичок поглядывал на небо, на сверкающие серебром конусы вершин, ломал морщины лба и беззвучно шевелил губами.

- Дождь будет, - наконец объявил он. - Большой, как река. Ветер тоже будет... Опоздали мы со своим делом. Плохо.

- Он правду сказал. - Чхина беспокойно смотрела по сторонам... - Ты не знаешь, Пхунг, - если польет, нас тут же смоет вниз.

Но Говинд упрямо шел вперед, и Джузеппе старался не отставать от него.

Неожиданно мул звучно всхрапнул и прижал уши. Все замерли. Чхина прошептала одними губами:

- Тигр!

Говинд вдруг бросился к храпевшему животному, которого я с трудом удерживал за узду, и принялся натирать его ноздри какой-то тряпицей, и монах ему помогал. Мул постепенно успокоился, уши его встали торчком и беззаботно задвигались. Он вырвал зубами из каменистой почвы зеленую жесткую плеть и принялся жевать.

Джузеппе стоял на четвереньках и словно обнюхивал землю.

- След! - прошептал он. - Клянусь, его след!

Впереди были высокие заросли папоротника, увитые травяными лианами и ежевикой. Верхушки полосатых опахал шелохнулись.

- Туда смотрите! - прошептала Чхина.

Мы превратились в скульптурную группу. Надо бы снять предохранитель на карабине, но щелчок мог вспугнуть зверя. Вот уже и ноги онемели, и по рукам поползли колючие мурашки, и еще донимали комары и злые кусачие мухи, которые, как объяснил Джузеппе, находились в какой-то биологической связи с местными тиграми.

Страдания Духовного Палача и вовсе были ужасны: на его ошпаренной головенке уютно устроилась большая улитка, слизистый след которой действует на кожу, как соляная кислота.

С добродушными нотками в голосе начал пофыркивать мул. И вдруг над папоротниками будто взошло светило - появилась огромная кошачья голова золотисто-желтого цвета. И тут же скрылась. Вероятно, всхрапывания мула заинтересовали Желтого, чтобы оглядеться, он высоко подпрыгнул. И, конечно же, увидел всех нас.

Старичок, цепляясь одеянием за кусты, подбежал к мулу, сорвал с вьюка свой узелок.

- Скорей! Надо скорее! - пришептывал он заполошно.

И вот мы бежим по склону, выжимая из себя последние силы. Только бы успеть! Только бы не дать Желтому улизнуть за хребет! Говинд в своих разбитых иссеченных сапожищах торил тропу, сминая заросли, как танк. Духовный Палач посыпал ее черным порошком, похожим на дымный порох. Тайну приготовления порошка монахи не открыли до сих пор никому, даже своему столичному князю, хотя он и очень интересовался. Я же, бросив мула на произвол судьбы, тащил на себе гранатометы.

Джузеппе с карабином под мышкой вдруг нервно хохотнул, показал пальцем себе под ноги.

- Вот мы и вернулись!

Оказалось, мы единым махом обежали большой круг по склону и вернулись к первоначальной дорожке следов. Других следов, выходящих из круга, не было, это означало, что Желтый остался в круге, за который уже не мог выйти, ибо из черного порошка уже вымахал ароматический забор, непроницаемый для тигров и прочих кошек.

Мы без сил лежали на траве, обливаясь потом. Я опять утвердился в мысли, что тэу ждут, когда мы поднесем тигра им на блюдечке. Ведь не помешали, хотя перестрелять нас было проще простого.

Монах привстал на трясущиеся от слабости ноги и начал собирать с кустов черных гусениц. Опять эта мразь. Развелось ее и в самом деле многовато. Если раздавить такую гусеницу, то нужно надевать противогаз. Их даже птицы не клюют и муравьи обходят стороной. Неспроста же на них навешано столько предрассудков. А в общем-то - всего лишь личинки одного из видов мотыльков. Но мне рассказывали, что в годы бедствий полчища таких гусениц уничтожали леса и поля в горных долинах...

Старичок принес полный подол шевелящихся гусениц и начал рассаживать их по кустам и травам. Видя мое недоумение, объяснил:

- Раджа победит, раздавит. А тут, возле нас, не раздавит.

Джузеппе, наш лучший стрелок, нашел подходящие камни для упора, установил на них карабин. Верхний ствол был заряжен патроном с разрывной пулей, и Джузеппе, поколебавшись, выбросил его, чтобы случайно не убить Желтого. В нижний ствол меньшего калибра вогнал картонный цилиндр с "летающим шприцем".

Монах разглядывал блестящий патрон в траве, произведение искусства Чужого Времени. Боясь притронуться к нему, откатил его палочкой подальше от себя. Я увидел, что Говинд залег с автоматом, готовясь встретить тэу, если появятся. И меня прямо-таки резануло это несоответствие - Говинд и автомат. Говинд - и плеть. Говинд - и начальник охраны.

Резкий порыв ветра пригнул травы, сорвал охапки ослабевших и больных листьев с деревьев. На мой сапог свалилась гусеница.

- Осторожней, Пхунг! - сказала женщина и, протянув исцарапанную руку, пересадила гусеницу в глубь куста.

Ветер продувал наши тела насквозь, но не высушивал пот. Он нес океанскую влагу. Солнце угасло в свинцовых тяжких облаках, наткнувшись с разбегу на Сияющую Опору Неба. Я забеспокоился.

- Дождь смоет порошок!

- Смоет, - спокойно произнес старичок. - И ничего у нас не получится.

Но мы продолжали ждать Желтого. Нам хотелось верить, что он обязательно появится. Правда, Желтый - хитрюга, и рассчитать все невозможно.

- Пхунг, - прошептала Чхина, - я не верю, что твоя душа в гусенице, я не верю, что ты тэу... Но тогда почему на тебе хомут? Ты ведь не совершил ничего такого, я знаю.

- Судебная ошибка, - ответил я шепотом. - Такое везде случается.

- Ошибка тебе понравилась...

- Совсем немного.

- Без души легче, ты знаешь? И веселее. Многие говорят... Но ты же хочешь еще одну душу заиметь? Запасную? Признайся, для этого носишь колоду? Почему тебе мало одной души?

Ну что ей ответить?

Упали первые крупные капли дождя - будто камнями сыпануло по листве и травам. И тут мы увидели Желтого. Он несся крупными прыжками вдоль невидимой линии забора, припадая на раненную лапу.

- Стреляй, Джузеппе! - прошептала Чхина, вцепившись в мой сапог.

- Пусть... ближе... - прозвучал невнятный голос монаха.

Огромное рыжее тело надвинулось на нас, в моих глазах зарябило от полос и мелькания лап. И еще врезались в память кошачьи усы, похожие на обрезки проволоки.

Джузеппе выстрелил почти в упор. Мех раздался светлой воронкой над плечом, ближе к шее, где проходила артерия. Дело сделано! Желтый сбился с галопа, едва не завалился на бок, но тут же оглушающе рявкнул и бросился прочь от "забора".

Говинд включил секундомер. Мы ждали, когда кровь доставит в мозг зверя снотворное. А у синих горных хребтов уже шумел ливень и гремели раскаты грома. Теперь ливень будет кстати! Все складывалось на редкость

Удачно

Желтого мы отыскали возле завалов бурелома, обычных для горного леса, на краю покатой поляны, усеянной старыми костями животных. Это было не его логово, но теперь он был наследником всех тигров Ярамы. Желтый полз, борясь с обволакивающим его туманом до последнего момента. Так и уснул, мучительно вытянувшись в струнку.

- Какой рисунок, господи, какой рисунок! - Джузеппе гладил трясущейся ладонью по широкому лбу тигра, расписанному темными полосами.

Говинд смотрел на тигра, онемев от восторга. Духовный Палач что-то нашептывал с благостным выражением морщинистого личика и выбирал из густой тигровой шерсти колючки и мусор.

- Где же тэу? - спросил я громко. - Самое время им появиться!

Чхина, похожая на исцарапанную, в паутине, статую, вздрогнула и начала озираться.

- Никаких излучений, - сказал она. - Или я разучилась чувствовать?

Несчастный мул завяз в кустах и, лежа на боку, всхрапывал, икал и удобрял джунгли жидким пометом. Мы с Говиндом сняли с него поклажу. Мул, видевший своими глазами тигра, тем более Желтого, конечно же, никуда не годился.

Мы установили тент над полосатым размякшим телом. Джузеппе так разволновался, что был не в состоянии держать в руках инструменты. Нужные обмеры черепа тигра проделал Говинд - тщательно перепроверяя себя и опасаясь проткнуть кожу острыми ножками циркуля. Джузеппе справился бы куда быстрее.

Духовный Палач молился, повернувшись к нам спиной, а лицом на восход солнца, и в его согбенной позе угадывалась горячая мольба, по-видимому, к божеству, отвечающему за здоровье тигров. Я же сидел возле груды оружия, и нервы мои были подобны перетянутым струнам. Я сто раз высчитывал: сейчас слово за монстрами-невидимками. И может быть, вот-вот грянет тот редкостный момент, когда их можно будет обнаружить. Или даже увидеть.

"Чхина!" - позвал я мысленно, она резко обернулась, ожгла меня демоническим взглядом. Ее нервы тоже были напряжены. Она сидела в позе лотоса на высоком плоском камне.

С едва слышимым скрипом в мозг Желтого проникла тонкая упругая нить Говинд делал то, чего ему не приходилось еще делать даже в лаборатории, но к чему он стремился, может быть, всю жизнь. Он смотрел в глазок окуляра и ровным движением пальцев подкручивал винт приборчика "экспресс-трепанации", хорошо известного зоологам и биологам. Нить должна была дотянуться до зачатков Светлого Пятна в глубинах звериного мозга, чтобы активизировать то, что может быть центром самосознания. А если нет никаких наметок Светлого Пятна, если мозг зверя табуирован Природой от самости? Тогда все наши действия бессмысленны.

Слабый импульс тока - и по телу Желтого пробежала дрожь, шерсть встала дыбом. Но тигр не проснулся.

- Почему их нет? - раздраженный голос женщины. - Я устала!

Говинд начал снимать приборы и повязки с головы тигра, отсоединил проводники.

Я смотрел то на тигра, то на заросли по склонам хребта - оттуда должны появиться? И почему их нет?! А если их отсутствие запрограммировано? Тогда они ждут, когда мы уберемся отсюда? Они же не подозревают, что мы делаем с тигром. Они, возможно, знают об ароматическом заборе и хотят взять Желтого, когда мы уйдем? Нет, слишком много можно напридумывать, а причина может быть очень проста - например, тэу просто запаздывают. Бегут сейчас изо всех сил со всеми своими пылесосами, спотыкаются...

- Мы забыли о его ранах, - сказал старичок с осуждением. - Вот мы какие, забыли!

Пулевых отверстий было два - в спине и в боку поближе к лапе, но рана-то оказалась одна - навылет. Обработали рану, наложили тампоны и повязку, но надолго ли? Очнется - сорвет.

Говинд потянулся могучим телом и вдруг засмеялся. Никогда ничего подобного от него не слышали. Как меняются люди в полевых условиях!

- Мы на пороге нового! - Голос его посветлел, лишился мрачной силы. Через несколько минут Желтый встанет, и это будет зверь, способный осознать себя. Эй, Пхунг, Джузеппе, разве вы не поняли? Желтый докажет то, что мы не смогли доказать как следует! Он докажет, что многие животные обладают самосознанием! И все перевернется в мире.

- Точно, перевернется, - согласился я. - Например, разве можно будет забивать животных на мясо, если они обладают самосознанием? Это уже преступление. Нравственная ситуация обострится во всем мире. И что будет! Страшно подумать...

С Джузеппе творилось что-то непонятное, он, кажется, не слышал и не видел нас. Он ходил вокруг навеса, то с хрустом ломая пальцы, то начиная петь арию Рудольфа. Потом в его руках появился карабин. Он торопливо затолкнул в магазин обойму разрывных.

- Не могу! - завопил он. - Ну не могу такое видеть! Он стоит теперь многие миллионы долларов!

- Опомнись, Джузеппе! - сказал Говинд с прежней мрачной силой.

- Все равно подохнет! - вопил Джузеппе, напрягая жилы. - Ведь рано или поздно подохнет без всякой пользы! Уходите все, не то перестреляю! Вы же знаете, как я стреляю!

Ствол карабина плясал на уровне груди Говинда. Малейшее движение пальца - и в большом цветущем теле появится дыра с рваными краями, такую не залатать.

- Какой дурак! - громко сказала Чхина. - У тебя будет сильно болеть голова. Ты подохнешь от головной боли.

Ствол метнулся в ее сторону.

- Ведьма! - взвизгнул Джузеппе. - Тебя тоже прикончу, если не отвернешься!

Я наставил на него гранатомет.

- Посмотри сюда, Джузеппе.

Он резко отпрыгнул, прячась за Говинда.

- Пхунг! - радостно выкрикнул он. - У тебя ничего не получится! У тебя труба не выдвинута! А начнешь выдвигать, пристрелю!

И точно. Для того, чтобы запустить гранату, надо из большой трубы выдвинуть вторую, поменьше диаметром.

- Надо тихо, спокойно, - проговорил добрым голосом Духовный Палач и, подойдя к Джузеппе, взял из его рук карабин. Чтобы не оскверниться прикосновением к оружию, он прихватил его оранжевым подолом, будто горячую сковороду.

Джузеппе упал ничком и, рыдая, начал колотить руками и ногами по земле. Словно разбуженный землетрясением, учиненным "итальянцем", тигр открыл глаза, чуть заметно потянулся. И тут Чхина показала на завал бурелома метрах в пятидесяти от нас.

- Оттуда излучение. Жжет. Голос ее был спокоен.

- Только оттуда? - спросил я, выдвигая трубу.

- Только оттуда, Пхунг.

Гранатомет хорошо лег на тиковую плаху, в прицельной планке завал казался романтической картиной, выполненной акварелью. Я плавно нажал на спуск, и сильная отдача ударила меня хомутом по горлу.

Двухкилограммовая оперенная болванка прочертила дымную прямую и со страшным грохотом разорвалась в гуще бурелома, блеснув оранжевым пламенем. Осколки долетели до нас, зацокали по камням.

- Спрячься! - крикнул я Чхине и выпустил гранату из другого гранатомета. После третьего взрыва заполыхал пожар, и в гуще дыма начали рваться какие-то боеприпасы.

- Теперь туда посмотри, - сказал Чхина, дергая меня за рукав, и я увидел пятнистый "пылесос", который болтался, как маятник, в слоистом дыму.

Я тщательно прицелился и поймал предмет на вершине амплитуды. Его разорвало на мелкие куски - по траве и кустам сыпанул стальной град.

Все лежали ниц, вжимаясь в землю, а Желтый уже стоял под тентом, пьяно покачиваясь на ослабевших мягких лапах. Его хвост безвольно лежал на земле, как мертвая кобра. Теперь Желтый был открыт для прицельной стрельбы из зарослей.

- Его надо снова усыпить! - всполошился я. - Где карабин? Где коробка со "шприцами"?

Но неожиданно поднялся старичок и отважно взмахнул ручонками.

- Уходи, Желтый Раджа! Уходи из заповедника! Люди не могут тебя сберечь и спасти! Сам себя спаси, Желтый Раджа!

Тигр нехотя ощерился, потом медленно пошел по склону, спотыкаясь и припадая на одну лапу. Он зашел было в дым, потом начал обходить шевелящиеся сизые слои стороной. Все как зачарованные смотрели на него. Вот он остановился, сорвал зубами бинты, лизнул рану в боку и уже более уверенно пошел вдоль хребта по ущелью - к синим неприступным горам, где уже вовсю сверкали молнии и хлестал тропический ливень.

Пожар тем временем разгорался - вспыхнули гималайские сосны и кедры, бойко затрещал кустарник, пожираемый пламенем, языки пламени протянулись в густые травы. Но пожару, конечно, не разойтись - сюда шел ливень.

Мы услышали надрывный "лающий" кашель, потом увидели какое-то полуобгорелое существо - оно выползало из дыма, сбивая с себя пламя.

- Тэу! - прошептал старичок.

Тэуран с ненавистью и страхом смотрел на нас, упершись сильными руками в землю. Поросль на коже рук свернулась от жара в темные катышки. И от белобрысой шевелюры на крутом черепе мало что осталось. На бурой обожженной маске лица - пронзительно-голубые глаза. Он был, наверное, красив в свои лучшие времена, этот монстр, Пу Чжал, не оставляющий следов.

- Что уставились? - хрипло выкрикнул он. - Скоро ливень! Не дойдете до монастыря!

Английские слова он заметно искажал своим произношением.

- Где остальные? - спросил Говинд. - Сколько вас было?

Монстр прижал ладонь к кровавому пятну на рубашке.

- Как вы уничтожали следы? - опять спросил Говинд.

- Как уничтожали компьютеры? - спросил я.

- Хватит болтать! - Монстр посмотрел на меня с ненавистью. - Хомут тебе очень идет. Носи всегда.

- Мне хочется его убить, - тихо проговорил Джузеппе, не сводя глаз с монстра. Он уже пришел в себя и, похоже, был способен нормально мыслить. Если он еще откроет пасть, я его прикончу.

- Дурачье! Этот тигр уже стоит два миллиона долларов! Американских долларов! А вы его отпустили! На свете больше нет королевских горных! Он один остался!

- Два миллиона! - потрясенно прошептал Джузеппе.

- Растратив остатки сил на ненависть, монстр поутих.

Чхина и монах занялись его ранами и носилками, а мы, прикрывая лица кусками материи, пробились к месту взрывов, где обнаружили два обгорелых до угольев трупа и груды искореженного металла. Я поддал ногой разорванную коробку с решетчатой антенной.

- Вот та штука, которую я видел во сне. Генератор каких-то новых излучений - они и сжигали, наверное, компьютеры.

- А это что? - Говинд перевернул палкой увесистый блок, искромсанный взрывом.

По остаткам обугленных ремней можно было понять, что блок постоянно носили за спиной. Мы оттащили его подальше от жара, осмотрели. Особенно привлек наше внимание тонкий блестящий стержень. Обжигая руки о нагретый металл, я воткнул прибор стержнем в землю.

- Помните, друзья, на месте исчезнувших следов мы обнаружили вот такие вертикальные норки? Эта штука каким-то образом уничтожала следы в определенном радиусе. Вибрацией или опять же с помощью нового излучения.

- А пятнистые цилиндры? - спросил Говинд. - Это что? Роботы?

- Конечно. И вообще - интереснейшая техника. Неплохо бы узнать, откуда она.

Пока мы исследовали мертвый металл, Джузеппе, кажется, свихнулся: он описывал вокруг нас концентрические круги, бормоча:

- Два миллиона... Два миллиона...

Говинд схватил его за грудки, встряхнул с силой.

- Опомнись, друг! Джузеппе обиделся:

- Чего ты меня трясешь, даньчжин? Отпусти! - Он ударил Говинда по скуле, и тот оттолкнул его.

- Ты совсем потерял голову, - сказал Говинд, сдерживая гнев.

- Ты тоже считаешь, что у меня нет души? Да? И Пхунг так считает! Я знаю! И монах... - Он отбежал от нас к кустам, не тронутым пожаром, и начал что-то искать в их ветвях. Потом выкрикнул с болью:

- Я всегда хотел быть человеком с нормальной душой! Но эти два миллиона... - Он заплакал, кривя обкусанные губы. - У меня нет души! Теперь я сам знаю... Но я так хочу, чтобы у меня была душа! Хочу! Понимаете, хочу!

- Джузеппе, друг, - сказал я самым мирным тоном, - выбрось этот бред из головы! Ты большой европейский ученый с даньчжинской замечательной душой, только немного утомился, и поэтому... Ты что делаешь?! - завопил я, бросаясь к нему.

А он, отыскав гусениц, спрятавшихся от непогоды под листьями рододендрона, принялся с жадностью их глотать.

К нам прибежали на помощь Чхина и Духовный Палач. Рыдающего Джузеппе отнесли к ближайшему ручью, влили в него немало воды, чтобы очистить желудок.

- Это яд, - горестно качал головой старичок. - Это же страшный яд. Даже серые вороны гусеницу не клюют...

Джузеппе лежал на мокрой траве умиротворенный, усталый, полузакрыв веки. Теперь и для него нужны были носилки.

Тем временем небо над нами потемнело, налетел плотный порыв ветра, срывая и поднимая тучи пепла с искрами. С яростным блеском молний на землю обрушился теплый водопад. Великий миг - начало нового сезона дождей, когда все в Суверенном Княжестве Даньчжин цепенеет. Со склонов хребта стремительно неслись вспухающие на глазах потоки жидкой глины и ожившего мусора. Чтобы не ухнуть в ущелье вслед за всеми нашими пожитками, мы прижались к камням, поддерживая носилки и друг друга.

Монстр очнулся и, глотая дождевую воду, истерически захохотал:

- Теперь всем конец!

- Послушай, ты! - Я кричал ему на ухо под оглушительные раскаты грома. - У тебя же есть где-то база! Техпункт! Не могла же твоя техника так долго работать без поломок и неисправностей?

- Сейчас там хуже, чем здесь... Да и нет у меня никаких баз! Взлетная полоса - была... до этого ливня...

Старичок звучно вздохнул, держась одной ручонкой за выступ скалы, другой - за неоструганную ручку носилок.

- Еще день или два, и Джузеппе умрет... А если бы не сжег колоду, долго бы прожил...

- Да! С колодой он долго бы прожил! - сердито проговорила Чхина. - Вон Пхунг с колодой! Долго будет жить! Все мы умрем, а он останется! Что молчишь, Пхунг? Ведь ты нас втравил в это дело! Ты заставил всех прийти сюда!

- Так это ты, чучело?! - прошипел в ярости монстр. - Все из-за тебя?! Он хотел ударить меня ногой, но боль сломила его, и он снова потерял сознание.

Джузеппе, лежа на носилках, проговорил слабым голосом:

- Все подохнем, и с душами, и без душ...

- Ну уж нет! - сказал я. - Такая славная компания подобралась, и мы так много можем. Представьте, если всех нас воплотить в одном человеке - это же будет какой гений! Вот почему и тэу побеждены, и Желтый спасен. Почти спасен...

- Гении! - засмеялся было Джузеппе, но поперхнулся. - Надо же такое придумать... Нет их и не будет!

- Почему?

- Нет плотных контактов с Природой, нет и гениев. Аксиома. В Даньчжинии очень плотные контакты с хомутами. На них приходятся основные точки соприкосновения с жизнью... Вот и ломается все... И я сломался! И не спорь, Пхунг...

- Ты не умрешь, дружище. Не позволим.

- И ничего вы не сделаете...

Я вытер ладонью его холодное лицо.

- Это называется давлением гениальности, друг. Тебе всю жизнь что-то не давало покоя. Так освободи свою суть, и она тебя выведет. Вот увидишь.

- Времена гениев кончились, Пхунг... А если бы я родился в другом времени...

- Хватит ныть! - резко оборвал Говинд. - Пхунг верно подумал: Природа соединила нас с какой-то важной целью... Чтобы мы начали спасать ее от тэу? И мы начали. Осталось только самим спастись...

Кому-то надо было идти к монастырю, это был скромный шанс спастись нам всем. Пошли Чхина и Говинд.

Женщина ткнулась губами мне в щеку, больно толкнув в хомут.

- Я пойду, Пхунг.

Хватаясь за камни и кусты, они медленно лезли вверх по склону, навстречу мутным потокам. Огромная многорукая коряга стремительно неслась на них, они увидели ее, но поздно. Я закричал...

- Сволочи! Свиньи! - взвыл монстр. - Всех вас надо было давить еще в пеленках! А теперь всюду расплодились беспомощные свиньи!

Коряга сшибла обоих и потащила к обрыву, с которого падали тонны грязи, воды, мусора, затопляя лес внизу. Чхина ухватилась за выступ скалы, погрузилась с головой в воду, и страшное многорукое чудовище проскребло по ней и ухнуло вниз вместе с Говиндом. Я видел, как изогнулось его тело в акробатическом прыжке, и он исчез.

- Не могут на какой-то паршивый склон подняться! - вопил монстр, изнемогая от страха и злобы. - Слабые свиньи!

А Чхина медленно ползла против течения, ныряя под груды мусора. Сбросив хомут, я поспешил ей на помощь, но поток ударил мне в лицо и потащил к обрыву.

Я все же успел ухватиться за сломанное деревце туи и увидел, что Чхина добралась до старого толстого кедра, обкусанного пожаром, и отдыхает под защитой его ствола. Она стояла на четвереньках, опустив голову, а вокруг нее бурлили грязевые потоки, тащившие мусор и мелкие камни... Вот она поднялась и посмотрела в нашу сторону. Махнув нам рукой, вошла в стену дождя.

- Все равно не дойдет, - прошептал монстр. - Слабые свиньи.

- Герой умер!.. - плакал старичок. - Ты не знал, наверное, Пхунг, среди даньчжинов есть герои... В своем новом рождении они станут рыбами, червями, ящерицами, пауками... потому что осквернились в этой жизни, держали в руках оружие, деньги, плети... Они брали грех на себя ради пользы всех даньчжинов. Великий герой умер!

- Не может быть, - пробормотал я. - Говинд не из того теста... Герои так просто не умирают...

- Все вы дохлые азиатские свиньи! - снова завопил монстр.

Я пополз к обрыву, за которым пропал Говинд, расталкивая груды мусора и хвороста, которые с разгону пытались сбить меня с ног и утащить в пропасть. Говинд висел на скальном выступе, болтая ногами в воздухе, и тяжелые мутные потоки разбивались о его тело, не давая ему ни подтянуться на руках, ни выкарабкаться на обломок древесного ствола, торчавшего из трещины. Я старался своим телом отвести ревущий поток от Говинда, чтобы дать ему возможность подтянуться на руках. Если он еще на это способен... И я тоже завопил благим матом - от боли и отчаяния, от ужаса перед той страшной тяжестью, которая росла у меня за спиной с каждым мгновением.

Говинд уже карабкался мне на помощь, я услышал его хриплый голос:

- Держись, Пхунг!

Он, наверное, понял, что я сдохну через какое-то мгновение, но не отлипну от своей опоры, и, взяв меня за руки, выдернул из-под залома, который держался исключительно на моей спине.

Старичок баюкал на коленях облепленный тонкой тканью, намокший грязный хомут, не решаясь предложить его мне.

- Я уже ни на что не гожусь, Пхунг, - произнес Говинд, растирая раздувшуюся ногу. - И ты, Пхунг, не можешь пойти, никто не может... А если женщина не дойдет?

- Чхина дойдет, - пробормотал я с упрямством монаха низшей ступени.

- О Пхунг! - сказал старичок восторженно. - Ты спас героя, которого я уже оплакивал. Должно быть, душа к тебе вернулась, и не надо носить священную колоду. Слава богам!

- Теперь меня пустят в Запретные Подвалы? - тотчас спросил я.

- Можешь поговорить об этом с Верховным Хранителем Подвалов. Но он не пустит, Пхунг.

Чхина все-таки добралась до окрестностей монастыря. Она вышла на широкую тропу, скрытую под водой, и силы ее оставили. Потом она рассказывала, что рыдала и звала на помощь, зная, что сама уже не доберется до чхубанга. Ее услышали крестьяне, которые день и ночь боролись с Большим Оползнем, разбуженным дождями...

Узнав о поимке живого тэурана, даньчжины возликовали, "гонцы радости" побежали во все поселки и монашеские пещеры в округе. И вот уже большая шумная толпа карабкается по скользким кручам, несмотря на раскаты грома и водопад с неба.

Нас спасли, но нам пришлось стрелять вверх, чтобы остудить их пыл. Иначе они разорвали бы монстра в клочья, а заодно и нас.

В ЗАПРЕТНЫХ ПОДВАЛАХ

Гонимые муссонными ветрами, стада небесных баранов с грохотом расшибались о непроходимую гряду Гималаев, залив своей пресной теплой кровью крохотное государство даньчжинов. Все живое забилось в укрытия, со страхом прислушиваясь к плеску вод и вглядываясь в серую завесу ливня. И я с тоской смотрел из окна коттеджа на непогоду, она казалась мне каким-то разбухшим символом, метафорой моего жизненного неуспеха. Тигр спасен, тэу разгромлены, моя персональная колода в целости, но все это лишь отдалило меня от Подвалов.

Большая садовая жаба сидела у стены, наслаждалась брызгами от прозрачных потоков с крыши.

Поговорить бы как следует с тэу, вытряхнуть из него все его тайны, но он в монастырской лечебнице, и к нему не пускают. Правда, удалось переброситься с ним несколькими фразами, когда мы были в джунглях. Даньчжинов он и в грош не ставит, считает их какими-то горными обезьянами, потомками "снежных людей".

- Если бы я захотел!.. - выкрикивал он в приступах страданий. - Да я бы стал их Небесным Учителем! Я же все сделал! Все их компьютеры сжег, и они остались голенькими! Только они мне не нужны...

Его вопли подсказали мне, почему монстры выводили из строя компьютеры: с помощью вычислительной техники даньчжины выясняли волю богов на все случаи жизни. Парализовав небесные силы, тэураны спокойно истребляли священных тигров и тех немногих охранников, которые осмеливались мешать им.

- Позвольте, не вы ли тот самый Ман Умпф, так очаровавший хозяйку отеля "Голубой Лотос"?

Он начал обзывать меня последними словами на разных языках, и я понял, что попал в точку.

Странное имечко - Ман Умпф, странный выговор, поразительная техника и удивительная вражда к тиграм и вообще ко всему живому - с какой луны свалился этот тип?

Жаба сглотнула какую-то жалкую букашку, искавшую сухое место на стене, и снова принялась трясти подбородками. А я усилием воли заставил себя думать не о рыжем монстре, а о Подвалах - с какой стороны к ним подобраться? Ясно было одно - только с помощью самих даньчжинов я могу пробиться к цели.

Толстый строгий старик, Верховный Хранитель Подвалов, был одет сразу во все три Монашеские одежды. На его круглой голове, лишенной растительности, непривычно было видеть большой конический колпак с золотой окантовкой. Его узкие глаза с припухшими веками смотрели на меня внимательно и дружелюбно.

Я рассказал ему о "макси-истинах", ибо было понятно, что Духовный Палач не передал ему содержание нашего разговора на эту тему.

- Несомненно, что обладание ими позволит достичь совершенства духа выше восьмой ступени, - подбросил я коварную наживку.

Старик некоторое время размышлял, потом недоверчиво улыбнулся.

- Ты надеешься найти то, чего не могли отыскать поколения ученейших монахов?

- Методы моей науки позволяют надеяться.

Он опять погрузился в размышления, перебирая четки в мягких пальцах. Я терпеливо ждал, потом вежливо спросил:

- Почему вы не можете допустить, что существует запись истин в том виде, в котором они открылись Небесному Учителю?

Он осуждающе посмотрел на меня.

- Послушай, Пхунг. Когда-то жил богач, у него был блудный сын. Этот сын жил в бедности и добывал пропитание тяжким трудом. Потом отец велел дать сыну самую черную работу, привычную ему. Когда сын сделал ее, ему дали другую работу, не такую черную. И постепенно давали ему работу все более светлую, пока он не приблизился по своему положению к отцу. И тогда богач рассказал, что он его отец, и назначил сына своим наследником.

Он замолчал, пытливо глядя на меня. Я-то знал, что все даньчжинские сказки и притчи - с "небесным содержанием". Хранитель Подвалов предлагал мне разгадать глубинный смысл байки. Ну а при чем тут скрытые истины?

- Богач постепенно поднял сына до того уровня, когда ему можно было открыть истину, - сказал я. - Правильно я понял?

- Правильно, - потеплели глаза монаха. - Все люди - блудные сыновья, а Небесный Учитель - отец. Очень опасно излагать непосвященным самое правильное учение. Неподготовленный человек испугается его глубины, может отвратиться от истинного пути. Учить людей надо постепенно - интересными сказками, нравоучительными историями, черной работой для ума.

- Значит, я прав, о человек духкхи! Есть первозданные истины Небесного Учителя. В других религиях тоже так: поздние авторы сочиняют в той форме, которая придумана для черной работы ума, эта форма придумана авторитетами, освящена веками, поэтому ее стали принимать за истину. Вполне логично, естественно...

Монах нахмурился.

- Твоя мудрость, Пхунг, слабая, она "мудрость, которую услышали". А есть "мудрость размышлений" и "мудрость созерцаний". Поэтому ты не можешь знать, что Небесный Учитель разделил всех людей на посвященных и непосвященных. Одним дал свое учение в сложном виде, другим - в простом. Кто не знает различий между этими уровнями, тот не знает сокровенной сути учения, тот не достигнет нирваны.

- Вы хотите сказать, что высшая форма истины вам известна?

Он вздохнул, передвинул рычажок регулятора на электрокамине - стало слишком тепло.

- Да, Пхунг. Не надо ничего искать. Все известно совершенным и посвященным. Оба вида, оба уровня. Нет ничего выше великого тайного учения о запредельной мудрости, которого ты никогда не сможешь познать. Поэтому твои слова лишние.

- Об эзотерическом учении даньчжинов наука осведомлена лишь в общих чертах, о добрейший и мудрейший человек духкхи. И эти скромные знания позволяют мне утверждать - есть еще одна, самая чистая форма истины, созданная, по-видимому, для совершенных. Ибо совершенные стоят несравненно выше просто посвященных, не так ли? Есть три уровня догматов Небесного Учителя, о мудрый наставник! А все знают сейчас, что существует только два.

Старик подался ко мне всем телом.

- Зачем ты ищешь? Для кого ищешь?

- Моя профессия и моя жизнь - искать истины. Вы уже должны были это понять. Я хочу познать самые чистые истины Небесного Учителя...

- Ты хочешь сказать, мы пользуемся не самыми чистыми?

Великий Учитель постепенно приближает людей к своему уровню, сами ведь сказали. А тот, кто способен приблизиться, не знает о такой возможности. Или ему не дают приблизиться... Как мне сейчас.

- Если ты найдешь то, что ищешь... как ты поступишь потом?

- Я сделаю так, как потребует истина. Пусть она будет тяжела, пусть будет против меня и против всей моей жизни...

Монах, полуприкрыв глаза, превратился в неподвижную глыбу бронзового цвета. Только граненые зерна четок из белого металла в быстром темпе скользили по шелковой нити в его руках. Конечно, было о чем подумать старику, ведь я сказал, что совершенные не так уж и совершенны, если исповедуют заведомо приземленные истины.

Старик открыл глаза. Взгляд - твердый и властный.

- Ты должен снова надеть колоду, Пхунг, если решил остаться у нас. Только преступник с колодой на шее не имеет срока визы. По нашим законам каждый человек, даже святой отшельник, волен считать себя преступником.

- Я надену, о мудрый наставник...

Он перебил меня властным взмахом руки с четками.

- И еще ты должен принять обет монастырского служки.

- Конечно, - пробормотал я. - В сущности, я уже...

- И знай, Пхунг, из Подвалов ты не выйдешь до конца твоей жизни.

Я покрылся гусиной кожей под его взглядом, ставшим тяжелым и вязким, голос мой пропал, поэтому я лишь кивнул. Он долго смотрел на меня, потом спросил чуть ли не с отчаянием в голосе:

- Но тебе лично зачем все это, Пхунг? Ведь ты не даньчжин, чтобы так сильно полюбить Небесного Учителя?

Любые слова мои были бы уже лишними. Великий хранитель Подвалов возжаждал получить добавку к совершенству восьмой ступени, и его решение не смогли бы поколебать даже боги, даже Большой Секретный Компьютер...

Я распрощался с друзьями и хозяевами отеля, потом пошел под зонтиком к Чхине с букетом лучших цветов, которые нашлись в чхубанге. Говинд назвал меня дураком, которому надоело жить, но признал наличие "злого мужества".

- Мы будем о тебе вспоминать, - сказал он на прощание. - Я знаю, ты задумал что-то плохое. Но ты готов отдать за это жизнь, поэтому не хочу тебе мешать. Ты хорошо, наверное, понял, что надо сделать, чтобы тебе не помешали. Может, в других перерождениях мы встретимся. Прощай.

Цветы не произвели на Чхину особого эффекта.

- Я тебя крепко люблю, Пхунг! - суровым тоном начала она. - Ты же знаешь, больше некого здесь любить. Поэтому ты не пойдешь в Подвалы, я не пущу. А хомут можешь надеть. Он тебе к лицу.

Это она пошутила. Хомуты она ненавидела по вполне понятным причинам.

Она была удивительно нежной в этот вечер, если не обращать внимания на неуклюжие шутки и типичный женский эгоизм. Ее смуглая упругая кожа благоухала травами, в шелковистой копне волос застряла помятая розетка из ярчайших крылышек местных мотыльков. А в иссиня-черных глазах, почти без радужных оболочек, стоял властный призыв. Наверное, женщины матриархата такими вот глазами смотрели на своих любимых из враждебного мужского племени, прежде чем отдать их в жертву богам...

Конечно, мы поругались на прощание. Чхина со всей искренностью и экспрессией высказала мне, что ненавидит меня и что больше слышать обо мне ничего не желает.

С чувством легкой грусти и облегчения я покинул ее и прошелся в последний раз по улочкам чхубанга, превратившимся в мутные реки. Подходя к храму, я понял вдруг, что люблю Чхину. Обалдеть можно, - выражаясь словами Джузеппе!

В ветхой одежде "принявшего обет" меня подвели под руки к свежему пролому в толстенной подвальной стене. Духовный Палач, согбенный немощный старикашка, вцепился костлявыми пальцами в мою руку.

- Еще можно вернуться, сынок.

Толстый старик громовым голосом произнес молитву для "дальнего пути", и меня втолкнули в проем. И тут же начали его закладывать кирпичами с известковым, резко пахнущим раствором.

В сумраке Подвалов я увидел бледные пятна лиц, услышал неясный шепот. В спертом, затхлом воздухе помимо запаха извести и подмокшей старой бумаги ощущался чад светильников. Я находился в самом сердце Даньчжинского Времени, куда еще не проникал ни один европейский ученый, и даже ни один искатель сокровищ. И мне казалось, что вот сейчас из удушливого мрака выйдет одутловатый полуголый старик с безмятежной улыбкой на полном лице. Он протянет обе руки в даньчжинском приветствии и скажет:

- Ты меня искал, Пхунг? Я - Небесный Учитель... По крайней мере, я уже ощущал, что все в Подвалах

Пропитано его загадочной сущностью.

Несколько часов я бродил по запретным Подвалам, исследуя новый материк. Да, здесь навсегда застряла ночь. Окон не было и в помине, а отдушины в двухметровой толще стен - узкие, как стрижиные норы в глиняных берегах. В отдушинах и на самом деле, будто в норах, селились стрижи, сизоворонки и береговые вьюрки. Монахи терпеливо ждали, когда они выведут птенцов, и выталкивали опустевшие гнезда шестами. Для улучшения вентиляции.

Электрического света здесь не терпели, так как он был изобретением "Чужого Времени". Пользовались древними светильниками из серебра и бронзы, а также простенькими плошками из камня или глины с плавающими в благовонном масле фитильками. Ученейшие люди Даньчжинского Времени - монахи-переписчики, философы, знатоки эпистемологии, логики, абхидхармического анализа бывали здесь, работали, умирали. Сейчас их было несколько человек, преждевременных старцев. Это были бескорыстнейшие фанатики даньчжинских наук. Мне они были симпатичны, может, потому, что во мне всегда было что-то от книжного червя. При виде их немощных фигур, обернутых в какое-то тряпье, острая жалость пронзила мое сердце.

- Разве вы не знаете, - сказал я, - что за этими стенами бывает солнце и временами благоухают цветы? Разве вы не знаете, что самый последний привратник или самый бессовестный торговец проживает больше, чем любой из вас? Почему вы так ненавидите себя?

Полуслепой сутулый старик рассмеялся.

- А мы ничего другого и не надеялись услышать от тебя! Ведь ты из Чужого Времени.

Меня накормили скромной пищей даньчжинских книжников и повели вдоль стеллажей, на которых были расставлены и разложены сотни тысяч книг, тетрадных блоков, свитков, текстовых досок из дерева, камня, металла...

- Испытываешь ли ты счастье, Пхунг, видя все это? - спросили меня.

- Испытываю, - честно признался я.

- Тебе несказанно повезло, Пхунг. Ты, хотя и колодник и чужеземец, прикоснешься к священной мудрости, ты испытаешь великое наслаждение и трепет, какой испытываем все мы каждый день. Радость, наполняющая человека при чтении священных трактатов, так велика, что не идет ни в какое сравнение с соблазнами и утехами заподвального бытия.

Мне отвели пустующую келью среди стеллажей. Помещение крохотное, с низким столиком и бронзовым светильником. Мне принесли кое-что из посуды и бочонок ароматного светильного масла. Под потолком смутно голубело пятно отдушины. Как только я остался один, тотчас полез к свету, упираясь ногами в стреловидные своды ниши. Я хотел вдохнуть полной грудью свежий влажный воздух, пахнущий грозами, океаном, свободным эфиром, но вдохнул, наверное, с килограмм пыли, скопившейся в норе. Я раскашлялся и свалился на свою плоскую, как коровья лепешка, постель. Колода едва не убила меня, испытав мои шейные позвонки на излом. Как ни печально было с ней расставаться, я снял ее и больше не надевал, даже когда в Большую Отдушину заглядывал сам Верховный Хранитель. Когда я понял окончательно, что колода больше мне не нужна, душа моя возликовала, и мне захотелось петь.

Я засунул колоду подальше в темный угол - и ничего, сошло с рук. Чем хорошо в Даньчжинии, так это тем, что каждый волен делать что хочет на Истинном пути, завещанном богами. Только потом надо будет расплачиваться...

Я снова подобрался к отдушине, уже налегке, без колоды, и выдул всю пыль наружу. Словно в подзорную трубу, я увидел участок водяной стены, за которой смутно темнели зубцы близких скал. Потом я просунул руку в отдушину, но не достал до ливневых струй, пальцы поскреблись о все тот же камень, - он был гладок, над ним хорошо потрудились средневековые каменотесы.

Я разыскал бамбуковый шест, с помощью которого выталкивали птичьи гнезда, прицепил к его концу кусок ткани от своей хламиды и просунул шест через отдушину наружу. Это знак для моих друзей.

В первую подвальную ночь я долго не мог уснуть, не в силах был отделаться от гнетущего впечатления, которое все больше и больше давило на мою психику. И еще мучили блохи. Я попытался обобщить увиденное. Получалось: издевательство над разумом. Над разумом, который приучен питаться трактатами на стеллажах и который все это создал. И на котором, как на фундаменте, стоит все громоздкое здание Даньчжинского Времени. Должно быть, Небесный Учитель когда-то сильно невзлюбил ученых книжников и определил им навеки такую судьбу.

По совету монахов, поднявшихся на полуночную молитву, я натерся светильным маслом и наконец уснул. Мне снилась Чхина в образе прекрасно-страшной богини. Она училась ходить на высоких каблуках и разговаривать с незнакомыми людьми. Она перестала пугать кошек и собак демоническим взглядом и вообще стала первой в мире женщиной - научным монстрологом...

Прошло несколько подвальных дней, похожих один на другой, как патроны в одной обойме. Я разобрался в принципе размещения литературы по стеллажам и начал с огромного собрания нравоучительных притч - основного жанра даньчжинской литературы и науки.

Если все рукописи Подвалов сложить в одну стопу, то, как мне сказали, ею можно опоясать Земной шар. И эту гору предстоит мне пропустить через свой мозг. Только познав все, я познаю и звенья эзотерического знания, и первичные идеи Небесного Учителя, и что-то еще, может быть, мне вовсе неведомое. Задача упрощалась и тем, что многие произведения даньчжинских книжников все же были обыкновенной компиляцией, перепевом с притч, нравоучений и проповедей Небесного Учителя и его первоучеников. Но, к сожалению, я пребывал сейчас в глубокой депрессии. Похоже было, что во мне произошли ка кие-то психические изменения и я утерял контроль над своей циклотимией, поэтому никак не мог вызвать фазу прилива жизненных сил. В этой фазе возникает быстрота мышления и легкость ассоциативных связей, тебя распирает от жажды деятельности, и делаешь ты все как бы играючи.

Вот почему я, как прилежный школьник, вчитывался в аккуратные рукописные строки при свете древней масляной плошки, выписывая непонятные слова, чтобы потом спросить монахов. Поражало множество притч и баек о глупцах. Вроде бы я не обнаружил в среде даньчжинов чрезмерного количества дебилов... Потом я догадался, что Небесный Учитель или кто-то другой использовали сочинение древнего автора о глупцах. Паразитизм чистой воды. Еще штришок к облику даньчжинского бога. Или я не прав и все еще не отрешился от заданности?

А снаружи, тем временем, не поступало никаких новостей, нас старательно оберегали от мирской суеты, и я в конце концов физически ощутил пьянящую силу Подвалов. Она притупляла нормальные чувства и заполняла мозг липкой, как патока, уверенностью, что другого мира, кроме Подвалов, нет и быть не может.

Однажды в полночь, когда монахи дружно бормотали молитвы, мне послышались слабые звуки из отдушины. Я мгновенно взлетел к ней, словно у меня появились крылья, и услышал шепот:

- Пхунг! Где ты, Пхунг?!

Я прильнул губами к отверстию в стене, закричал:

- Чхина!

- О Пхунг! - ответила отдушина. - Как приятно слышать твой голос!

Я с трудом просунул руку, и наши пальцы встретились. Меня будто током пронзило.

- Господи, как же ты добралась сюда? По крепостной стене, в дождь, ночью...

А Джузеппе, помнится, говорил, что она неспособна принести счастье мужчине.

Добрая женщина сообщила потрясающую весть: Желтый объявился и убил крестьянина. А через несколько дней прошел ночью по акведуку и проник в храм Небесного Учителя. Он убил двух монахов, молившихся у алтаря, и не тронул третьего, хотя тот кричал и кидал в тигра тяжелые предметы, которые подвернулись ему под руку.

- О Пхунг! Такое творится, такое! А тебя нет...

- Наверное, Желтый перешагнул не ту черту, - прошептал я в ужасе. Чхина! Что говорят Говинд и Джузеппе?

- Одно и то же говорят: что Желтый, больной и раненый, не может добывать пропитание и поэтому начал охотиться на людей. Такое бывало с тиграми. Люди виноваты, что Желтый стал людоедом.

- Они защищают людоеда?!

- Нет, не то чтобы защищают. Они говорят, в Непале несколько лет назад два бенгальских тигра стали людоедами. Но их не убили, а поймали. Теперь они сидят в клетках, и отовсюду приезжают люди посмотреть на них.

Пока мы говорили, перебивая друг друга, время полуночной молитвы закончилось, тренькнул в последний раз медный гонг, и все стихло.

- Стража на стену сейчас взойдет! - зашептала Чхина. - Увидят веревку! Прощай, Пхунг! Может, я еще приду.

Я вслушивался в неясный шум вод, пока мои конечности не онемели. И я рухнул на постель.

Однажды утром дождь начал слабеть, и господин Чхэн отправился в поселок, где у него была бакалейная лавка. Он шел в резиновых сапогах под зонтиком, его сопровождали босоногие приказчики и носильщики с ящиками столичных пряников, галет, макарон. Миновав ворота, ступили на заскрежетавший под их тяжестью мост.

Господин Чхэн сказал раздраженно приказчику с двумя фанерными ящиками на голове:

- Ты неуклюж и глуп до такой степени, что наступил мне на задник сапога.

Тот начал просить прощения. Шедший последним мальчишка-носильщик закричал и уронил ящик, накрытый пленкой от дождя. И все, оцепенев, уставились на тигра. Скользкий, гладкий, похожий на гигантскую крысу, он полз на брюхе к мосту, отрезая им отступление в чхубанг...

Один из приказчиков рассказывал потом, что господин Чхэн, находясь в пасти зверя, бил по полосатым бокам разорванным зонтиком и звал на помощь нечеловеческим голосом.

Новое преступление Желтого потрясло даньчжинов. Всем миром бросились закрывать незакрывающиеся ворота, а на стенах и акведуке выставили круглосуточную охрану из самых мужественных людей. Тхэ-чхубанг затаился в глубокой обороне.

Светлое пятно не помогло, - сказал Говинд своему окружению. - Звериная суть победила, поэтому случилось то, что должно было случиться, обессилевший зверь стал людоедом.

Что же делать? - спрашивали его люди охраны. - Он же - священный!

Говинд переживал, может быть, самый тяжкий период своей жизни. Желтого он любил больше, чем человека, и верил в его сверхъестественность. Но дело "героев" - брать на себя тяжесть "плохих дел" во имя мира и спокойствия даньчжинов. Поэтому, измучив себя душевной борьбой, в конце концов произнес приговор людоеду:

- Надо забыть, что он священный.

Эти слова вогнали охранников в дрожь и бледность. А ведь люди-то были особенные, в ореоле трагического мужества. Они выполняли "плохую работу" на благо людям, тем не менее в последующих рождениях им суждено стать жалкими тварями. Даньчжинский вариант смертников.

Приняв решение, Говинд пошел напролом. Угрозами и посулами он собрал десятка два "людей загона" и повел их в джунгли, не дожидаясь конца дождливого сезона.

Место для облавы было выбрано удачно: мрачноватое узкое ущелье с крутыми гранитными стенами, с налипшими подушками мхов и лишайников. Под дождевыми струями скалы сочились грязью и слизью. Тигр был в ущелье определили по свежим следам, которые не успел смыть ливень. После господина Чхэна он убил еще двух крестьян из горного хутора и теперь отдыхал в каком-то случайном логове.

Говинд расставил людей в дальнем конце ущелья, чтобы не сбежали домой преждевременно, а сам с лучшими стрелками засел в камнях у противоположного выхода из каменной "трубы". Все получилось на редкость слаженно, и люди повеселели. Появилась уверенность, что людоеду придет конец.

И вот загудели огромные раздвижные трубы сигнальщиков, их басовитый рев покатился по ущелью, всполошив Желтого. Завопили, зашумели "люди загона", колотя в барабаны, гонги, кастрюли, и двинулись вперед редкой цепью.

Желтый быстро понял, что его хотят выгнать на ружья, и пошел навстречу шуму. Когда между деревьями и кустами замаячили неуклюжие фигуры в накидках из рисовой соломы и невыделанных ячьих шкур, он прижался к раскисшей земле и стал почти невидим.

Человек в соломенной накидке шел прямо на него и кричал визгливым неприятным голосом, помогая себе детской трещоткой. Едва не наступив на тигра, он увидел его и замер, выронив из рук трещотку. Желтый беззвучно ощерился и прополз мимо него, прижав уши. Скрылся в мешанине поникших, как мокрое тряпье, веток и листьев.

А "люди загона" продолжали идти вперед, надрывая голосовые связки. Но вот рык Желтого громыхнул у них за спиной, и все разом побежали, побросав барабаны, кастрюли и даже гонги, взятые из храма.

Говинд поднялся из засады им навстречу.

- Стойте! Он же всех по одному передушит!

Он хватал пробегающих мимо людей, объятых паническим ужасом, за мокрую одежду, за жилистые тонкие руки. Потом гнался за ними и стегал плетью по спинам и плечам в бессильной ярости.

Стрелки тоже убежали. Говинд кинулся к оружию, которое так опрометчиво оставил на месте засады. Но Желтый уже шел ему навстречу, облизывая рубиновые капли с усов.

Они смотрели друг на друга. Говинд прилип спиной к дереву. Бока тигра мерно раздувались и опадали, с них сыпалась лесная труха.

Беззвучно оскалив страшные клыки, Желтый не спеша затрусил мимо.

- О боги... - прошептал Говинд и опустился на корни дерева. Ноги не держали.

Я проснулся ночью и некоторое время прислушивался к вороватой возне мышей, пожирающих мудрость веков.

Потом ощутил сильное желание работать - вот что меня разбудило! Я бросился к низкому столику с раскрытыми на нем фолиантами. Дрожа от нетерпения, выбил кресалом о кремень пучок колючих искр, раздул тлеющий хлопковый трут. И уже при красноватом свете древней плошки принялся лихорадочно поглощать приготовленные заранее тексты. Мой мозг, истосковавшийся по НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЕ, с чудесной легкостью впитывал догматы, комментарии, свидетельства, сказки, стихи, притчи... "Фаза прилива" все-таки грянула! Будто прорвала какие-то плотины! Неужели это состояние известно и даньчжинам?

К утру мои пальцы, листающие рукописи, превратились в кровавые мозоли. А когда наступила "фаза отлива", я без сил упал прямо на рукописи и уснул.

Вот так, от фазы к фазе, я поглощал великие ценности Запретных Подвалов. Что будет, когда все это уместится в моих извилинах? А такой момент наступит, сомнений уже нет. Моя интуиция смутно ощутила подступление чего-то нового. Того, что превращает нормальных людей в даньчжинов, не имеющих своего мнения?

...Некий человек всю свою жизнь пил соленую воду пяти желаний. Обнищал, занемог, обозлился на себя и на всех. И уже на смертном одре сказал с гневом: "Чтоб вы пропали, шесть проклятых скверн - и форма, и звуки, и запахи, и вкус, осязание, мысль! Почему вы все время приходите и мучите меня? Не появляйтесь более!" Небесный Учитель услышал это и сказал: "Если ты хочешь оградить себя от желаний, то обуздай шесть органов чувств. Тогда не будут рождаться сумасбродные мысли и можно будет освободиться от всех мирских уз. Для того чтобы желания не возникали, вовсе не обязательно не видеть соблазнов"...

Я размышлял над этой притчей. Человечество разных рас и пределов с древнейших времен приходило к выводу, что жить лишь чувствами и желаниями значит плодить зло и лишения. И вот Небесный Учитель даньчжинов объявляет желаниям непримиримую войну. Осознанно и решительно. Со знанием дела. Видно, сам выдержал нелегкую борьбу со своими инстинктами.

Этот древний монстр становился мне все более симпатичным. Но вот загадка: почему благие намерения обернулись бедой, почему и откуда появилась бессамость, найратмья, подкосившая даньчжинов навеки? Небесный Учитель с помощью бессамости подмял народ, чтобы властвовать и после смерти? Или кто-то другой перекроил великие идеи?

Монахи уже прониклись ко мне дружеским участием, видя мои героические усилия на праведном пути. И даже перестали окатывать священным кипятком посуду, к которой я прикасался. Воспользовавшись этим, я попросил провести меня "по пути озарения", чтобы достичь того божественного состояния, к которому все они стремятся. Монахи дружно засмеялись.

- Ты же не даньчжин, Пхунг! И еще не посвященный! У тебя не получится. Может, к концу жизни получится, когда умрут желания. У тебя очень сильные желания.

И все же я упросил их попробовать. Мне объяснили, что нужно делать. В принципе с методикой уничтожения желаний я был знаком по научным публикациям и по лекциям на курсах НМ при Международном Центре.

Не буду описывать однообразные мучительные дни предельного унижения, "животного бытия" - это должно было выбить из меня гордыню, уверенность в своих силах и возможностях. Потом были однообразные долгие дни с бесконечным повторением одних и тех же фраз, с сомнамбулическим созерцанием голой стены, освещенной дрожащим язычком пламени, с дребезжанием бамбуковой палки, которая сделала мою спину бесчувственной к боли и черной от синяков. Мозг мой отупел сверх всякой меры, я уже не мог вспомнить ни одного из своих имен. Мне стали безразличны прелести жизни, в том числе постулаты НМ, Чхина, книги. Я прикончил в себе все пять желаний, как завещал Небесный Учитель, жажду пищи, питья, сна, чувственных наслаждений, богатства. Я задушил окончательно и все пять ужасных скверн - страсть, гнев, невежество, высокомерие, гордыню. Я стал равнодушным к добру и злу, к себе и к людям. Случись вселенский катаклизм - я бы и ухом не повел. Небесный Учитель, наверное, был бы в восторге от моих успехов.

Когда я достиг совершенно бесчувственного состояния, во мне будто бомба взорвалась. На смену тотальному все подавляющему торможению скачков пришло тотальное возбуждение. Меня трясло в диком восторге, я рыдал и вы крикивал нечеловеческие звуки. Перед моим внутренним взором мелькали какие-то разорванные картины и образы. Потом наступило длительное приятное спокойствие. Мой мозг словно отдохнул и посвежел.

Меня поздравляли. Всех поразило, что я достиг озарения всего за несколько дней, тогда как молодые и набожные монахи учатся месяцами, прежде чем достигают первых результатов. А то и годами. Известный даньчжинский святой девяносто девять лет добивался озарения. Это какие же личностные качества надо было иметь, если понадобилось жизнь положить на борьбу с ними!

Мы пили чай и ели жидкую кашицу из каких-то семян, которые ни в коем случае нельзя было дробить зубами. Разрешалось только глотать.

Я знаю, что тебе помогло, Пхунг, - рассуждал полуслепой старик, похожий на грустную мумию. - Ты познал мир страданий. Ты хорошо понял, что никакой человек не может избежать страданий, ни бедный, ни богатый, ни умный, ни глупый. Ты хорошо пострадал в своей мирской жизни. У тебя, наверное, волосы седые?

Седые, - подтвердили все.

Но не совсем еще, - добавил дотошный монах по имени Чжанг, тоже похожий на мумию, но невозмутимую, настоящую.

Я слушал этих добрых людей, не имеющих своего мнения. Ведь если бы имели, то давно бы впустили в Подвалы свет и простую истину, которая стучится в души: мы находимся в самой гуще стихии чувств. Когда-то человек обходился чувствами вместо разума и на этом пути достиг результатов, которые будоражат воображение и сейчас, - йога, телепатия, ясновидение, откровения Небесного Учителя... И все это достигнуто с помощью "чудесных озарений", "интуитивной мудрости". Вот вам и ахиллесова пята Небесного Учителя, точнее, чувственного метода познания: нужна бессамость, полное отрешение от человеческой природы, чтобы в терапевтических озарениях приблизиться к решению каких-то житейских задач.

А как же личность, свободный дух, интеллект? Всему этому нет места в Даньчжинском Времени?

- Многие животные тоже используют такие же чудесные озарения, - сказал я своим новым друзьям. - В науке это называется "инсайт", способность проникновения, животная проницательность. Когда животному уже не в силах помочь ни инстинкт, ни опыт, ни метод проб и ошибок, ни подражание, оно прибегает к инсайту. Наукой точно установлено...

- Ну и что из того?

Только что я пережил самый настоящий инсайт. Даньчжины сохранили способ инсайта с доисторических времен. Вот суть озарений.

Ну и что, что такая суть? Она от бога. От Просветленного Учителя, который когда-то ходил по земле босиком и научился озарениям под священным деревом.

Очень странно, - сказал полуслепой монах, - что ты, познавший только что маленькую частицу нирваны, говоришь такие не правильные слова. Очень странно, что ты, так и не избавившийся от воли, мысли, желаний, познал частицу нирваны. Я отказываюсь что-либо понимать.

Не надо обижаться, уважаемые. Мой мир и ваш мир ищут, может быть, одного и того же, но разными путями. Ваш путь очень древний, я его уважаю, ведь с него все и началось. Но сейчас есть уже другой путь - познание с помощью разума.

Почему же в Чужом Времени не знают настоящую йогу, почему не умеют останавливать свое сердце и видеть через преграду?

Видят уже через преграду, и еще как. В металл проникают, в структуру ткани - с помощью науки. Все, что чувственное познание постигло, логическое тоже начало постигать. Даже интуитивную мудрость, - ученые давно используют интуицию, уже есть аппаратура, возбуждающая именно начальную интуицию, а не инсайт. И не надо подавлять все чувства и желания, не надо разукрашивать спины синяками...

- Не может такого быть! - заволновался полуслепой. - Спина не побита, желания не умерли - и озарение?

- Именно так. Например, один немецкий ученый открыл во сне формулу бензола, другой, сидя в ванной, открыл новый физический закон... Монахи пили чай, посмеивались.

А почему йогу не открыли? Ты, Пхунг, хороший, но еще невежественный. Тебе еще много нужно читать.

Да, конечно, - согласился я. - Мы так невежественны, что взлетели в космос, опустились на дно океанов, познали тайну рождения живого... А вы с помощью озарений не смогли построить даже самый обыкновенный детекторный приемник.

Чего ты хочешь? - закричал полуслепой.

- Надо объединиться, - сказал я. - Надо сообща искать конечную цель, завещанную Небесным Учителем. Разве вы не поняли, что любая цель за многие века может измениться?

Я окружил себя изображениями даньчжинского бога - статуэтками, гравюрами и рисунками на шелке, дереве, бумаге. Задумчивый и веселый, погруженный в медитацию и с хитро-расчетливой миной на полном, несколько женственном лице. Очень разный этот Учитель. Особенно притягательный портрет на желтом шелке, пришедший из раннего средневековья. Его копии в музеях мира имеются: "Неизвестный проповедник из Сусхара". Сусхар - древнее городище в тропической Даньчжинии.

Массивный угловатый череп, темная поросль на коротком могучем загривке, глаза-пули под бровями, похожими на шрамы с нелепыми пучками волос. Непомерно вытянутое ухо с массивной серьгой в виде кольца. Губы плотно сжаты - как у профессионала-боксера, когда он избивает уже сломленного противника.

- Святого в нем мало, - сказал я, когда впервые увидел портрет на курсах НМ лет десять назад.

Доктор Йенсен согласился со мной:

- Типичная маска монстра, Мартин. Может, это истинное лицо Небесного Учителя, как знать...

Впервые тогда прозвучала мысль, что "Неизвестный..." - это сам Небесный Учитель, а не тот, кто присвоил себе его имя...

И вот я вглядываюсь в лик бога. Веселый, мудрый или даже расчетливый бог, наверное, мог бы завещать человечеству "четыре истинные вещи". Но этот, с маской монстра, мог, наверное, оставить только мизантропическую идею. Например, идею спасения в бессамости.

Неожиданно умер самый немощный и фанатичный из монахов, тот полуслепой старик, похожий на скорбнуюмумию. Он опрокинул на прощание тушечницу с золотыми чернилами, уронил голову на раскрытую тетрадь и затих. Его тело, обернутое в ветхое тряпье, передали в Большую Отдушину, которую снова пришлось размуровывать, а потом замуровывать.

Мы сидели в опустевшей келье монаха и говорили о том, как прекрасна смерть на рабочем месте. Не от голода под забором, не от пули тэурана и не под плетью "героя", а за любимым делом, угодным богу. Плохо сшитые узкие тетради-книги полуослепшего старца были сложены стопкой на его осиротевшем облупленном столике. Теперь их поставят на стеллаж, и пройдут, может быть, годы и годы, прежде чем кому-нибудь взбредет в голову переписать из них в свой такой же труд какую-нибудь забытую цитату или притчу. В эти скорбные минуты мне открылась одна из причин удивительной живучести даньчжинского мирка. Он уцелел в неизменности прежде всего потому, что его мыслители замурованы в Подвалах и не помышляют о создании чего-то нового. И это постоянство, неподвластное векам, расползается по миру, влияет на умы людей, подчиняет и убеждает. Ведь два с лишним тысячелетия даньчжинской истории весомый довод в пользу ее ценностей.

Да, говорили мы о ценностях в тот день за поминальной кашицей. Чханг вдруг снял связку ключей с гвоздика, вбитого в стеллаж.

- Пойдем, Пхунг, мы покажем тебе то, что в Чужом Времени ценится больше всего.

Наверное, пришла пора испытать меня на "жажду богатства". Зачем? Неужели я должен заменить умершего монаха?

Сокровищница монастыря находилась тут же, в Подвалах. Чжанг отомкнул древние замки и запоры, надавил костлявым плечом на обитую металлом дверь, завешенную густыми тенетами... Я увидел мечи, щиты, булавы, усыпанные тусклыми каменьями, - слой пыли мешал их блеску. Старинные монеты и фигурные слитки драгоценных металлов были насыпаны в ветхие мешки, а также в разные сундучки, которые и сами по себе были огромной ценностью.

Может, в этих богатствах - тоже одна из причин неуязвимости Даньчжинского Времени? Откупались от хищников всех мастей или нанимали тех, кто способен их отогнать? Потому, наверное, религия даньчжинов становится привлекательной для многих и многих в современном мире.

Я поздравил себя с тем, что эти невероятные сокровища оставили меня равнодушным. Только слегка разожглось эстетическое любопытство.

И когда мы уже покидали сокровищницу, я обратил внимание на овальную каменную кладку в дальнем углу подвала.

- Это Колодец для Непонятных Вещей, - сказали мне. - Что сюда попало, то считается навеки уничтоженным.

Я подошел к Колодцу - в пазах между грубо отесанными камнями змеились окаменевшие жгуты извести. Он был заполнен доверху каким-то тряпьем, картонными коробками, обломками посуды и каких-то зеркальных шаров. Я склонился через балюстраду вместе с факелом, сдул с предметов слой пыли. Под ревнивыми взорами монахов я разгреб вершину свалки. Я обнаружил части акваланга, стопку астрономических таблиц и даже колесо от детской коляски (в чхубанге я не встретил ни одной мамы с детской коляской!). И среди этого добра - пожалуйста, мой распотрошенный чемодан. Похоже, в нем искали второе дно. Тут же мои книги и блокноты. И мое монстрологическое (казенное!) снаряжение. Моего жалованья за десять лет не хватит, чтобы расплатиться за него. Приборчик активизации сознания скромно устроился под разорванной крышкой чемодана. Я вытащил его, обтер полой монашеской одежды. Пластмассовая панель была разбита, а в остальном особых повреждений я не обнаружил. И даже крошечные атомные батарейки (тоже бешеных денег стоят!) были на месте, в блоке питания. И даже кассеты с записью психологических тестов уцелели. Невероятно!

В случайности я не верил, но они то и дело появлялись в моей жизни. Тут чувствовалась какая-то глубинная философия бытия, до которой человеческий мозг еще не добрался. Я даже был уверен, что случайности находятся в каком-то родстве с ощущением обреченности, которое не оставляло меня, тем более здесь, в Подвалах. Случайности и обреченность - две стороны одной медали?

- Признайся, Пхунг, ведь для тебя вещи все еще имеют ценность? - Чжанг поднес к моему лицу факел. - Можешь владеть всем, что здесь имеется. Пока ты находишься в Подвалах. Если хочешь, надень на себя сверкающие одежды - их обожали владыки древности. Можешь носить серьги с рубинами, которым вообще нет цены в Вашем Времени...

- У меня уши не проткнуты, - улыбнулся я в ответ, - а так бы с удовольствием. Если не возражаете, я прихвачу с собой мои бывшие вещички.

И я увидел, что пал в их глазах. Они окончательно убедились, что я не дорос до совершенств покойного монаха и поэтому не могу заменить его на ответственном посту.

В келью к Духовному Палачу Говинд вошел со смиренным видом. Сел на циновку для гостей и исправляющихся грешников.

- Учитель! - мужественно произнес Говинд, глядя в старческое морщинистое лицо. - Желтый Раджа убивает не всех людей. Он всегда выбирает, кого убить.

Старичок невозмутимо кивнул.

- Продолжай, "герой".

- Надо собрать данные о тех людях, которых Желтый убил! И надо обработать эти данные на Секретной Машине. Общее, что обнаружит в них Машина, и будет причиной убийства.

- Не надо Машину, - сказал старичок. - На Машине Хранитель Подвалов делает очень важную работу. Надо найти общее без Машины. Как Пхунг нашел прошлый раз.

Они принялись вспоминать каждого из несчастных, убитых или покалеченных тигром, пытаясь определить его характер, образ мыслей, суть его земных дел... Промелькнула ночь, наступил рассвет, подгоняемый хриплым ревом музыкальных раковин. Усталый монах с трудом поднялся на ноги.

- Вот видишь, сынок, и без Машины нашли. Желтому не нравятся плохие люди. Он убивает нечестных.

- Бессовестных... - пробормотал Говинд. - Желтый чует запах совести?

Я подружился с Чжангом. Это был славный малый лет пятидесяти, он стыдливо выспрашивал меня о литературе в Чужом Времени, о религиях других народов, но особенно его интересовали женщины - точнее, чухчи. У даньчжинов есть такое понятие - чухча, то есть грубое, властное, сильное, толстое, капризное, глупое, мстительное существо женского пола. Насколько помнил Чжанг, чухчи всегда волновали кровь настоящих мужчин, из-за них нередко вспыхивали драки, особенно в весеннюю пору. И вообще, сказал он, все даньчжинские женщины - чухчи.

- Но ты, друг, совсем забыл, что это такое? - спросил я в мягкой форме, чтобы не ранить его надорванную душу. - И не все женщины толстые и глупые. Например, Чхина, ваша бывшая живая богиня. Я лично знаком с ней.

Он хмыкнул.

- Чхина... как же, знаю. Ты ждешь, когда она опять придет на стену говорить с тобой через отдушину?

- Если ты знаешь, то и все знают?

- Я еще никому не сказал, что я знаю.

- Но в таком случае, почему она больше не приходит? Я ждал ее каждую ночь. Я слышал в отдушину плеск вод и тяжелые шаги охранников - несмотря на непогоду, они теперь дежурили на стенах постоянно.

- Очень хорошо, что больше не приходит, - сказал глубокомысленно Чжанг. - Чхину я помню. Она была совсем маленькая, когда пробили Большую Отдушину и сюда привели ее и других маленьких девочек.

Он снял с гвоздя связку ключей и повел меня в самую глубокую штольню, которую не прочищали уже много лет.

Мне было известно, что будущих живых богинь испытывали на прочность духа болью и страхом, но когда я увидел низкое мрачное помещение, заставленное скелетами людей и животных, "свежерассеченными" телами, отрубленными головами... мне стало нехорошо.

Мы сдули с них пыль, и они стали очень натуральными, все эти головы и скелеты, а ведь муляжи. Особенно жуткой была рука обезьяны с раздробленными костями, и в морщинистой окровавленной ладошке - человеческий глаз, как волдырь.

- Эта рука медленно приближалась к лицу малышки, а в углу начинал кто-то дышать... - Голос Чжанга был торжественно-напряженным, он взволнованно тискал в ладонях бронзовый светильник. - А еще среди голов и тел были настоящие. Для таких испытаний специально держали преступников, которых нужно было убить...

- Несчастная девочка! - прошептал я. - А кто дышал в углу?

- Кузнечный мех. Его дергали за веревки, выведенные из Подвалов наверх.

- Пойдем отсюда, Чжанг. Зачем ты привел сюда?

- Чтобы ты все знал, Пхунг. Чтобы все правильно понял. Та девочка уже никогда не сможет стать хорошей женой или хорошим человеком.

- Почему? Она же все испытания выдержала? Поэтому...

- Если девочка в этой комнате сходит с ума, ее потом лечат. А если не сходит с ума, то сила страха уходит в глубину души. С такой сильной душой должна быть живая богиня. Ты должен бояться Чхину.

- Подожди... а три ее мужа? Они разве ничего не знали?

- Они знали. Им нужны были деньги. Они женились, забрали приданое и уехали в столицу. Сами ни за что не приедут сюда, а бывшей богине закон запрещает покидать границы монастыря, в котором ее воспитали.

- Верно, Чжанг. Они лишь письма шлют, требуют денег...

- Хорошо, что ты все понимаешь, друг. Теперь ты поступишь правильно.

- Как?

- Ты лучше знаешь как, - уклончиво ответил монах, и мы пошли, спотыкаясь, по захламленной штольне.

Мне стало понятно, что Чжанг пытается вычистить мою душу от последних чувств и желаний. Вот почему он так хитро начал разговор о чухчах! Знал, что любовь к женщине ничему не подвластна?

- Ты хочешь, чтобы я прогнал ее, когда она снова придет? Ты этого хочешь, Чжанг?

- Прогнать мало. Такая сильная чухча будет сниться даже здесь, в священном месте. Другое надо, - едва слышно закончил он.

Понятно, ему до сих пор снятся какие-то чухчи. И тут до меня дошел смысл его подсказок: он советовал убить Чхину! Чтобы я избавился от нее даже во снах! И это советует ученейший монах, которому не положено даже мух обижать! Даньчжинская душа поражала меня все новыми гранями. Значит, для борьбы с особенно сильными чувствами им разрешены крайние меры. Любые меры. Меня потрясло это открытие. Из него вытекало много других потрясающих открытий...

Я переживал затяжную "фазу отлива" и чувствовал себя больным, опущенным в апатию, как в жидкую грязь. Добрые монахи, и сами не в лучшем состоянии, лечили меня с помощью трав, массажа и внушения. Помогало, но ненадолго. Мне уже было понятно, что все мы находимся в очень длительной, если уже не постоянной "фазе отлива", упадка, заторможенности - неминуемое влияние Подвалов. И только выход в животный инсайт (изуверская терапия!) в какой-то мере поддерживал работоспособность подвальных жителей, но на самостные творческие озарения мозг был уже почти не способен.

Осмысляя свое прискорбное состояние, я, кажется, нащупал чрезвычайно важную мысль. Но на ее развитие не хватало энергии. Где почерпнуть энергию? Снова - в инсайт? Однако я уже интуитивно опасался злоупотреблять этим механизмом. Призвать на помощь опыт? Тут энергетических затрат требуется меньше, чем на создание новых идей. Может, поэтому в странах с хроническим голодом в таком почете ЛЮБОЙ ОПЫТ?

Я вспомнил те далекие времена, когда сидел в военной тюрьме по обвинению в "антигенералиссимусском мятеже". Там было плохо с вентиляцией, и мы, молодые, сильные, умные, буквально задыхались, обливаясь потом, с каждым днем теряя агрессивность и остроту мышления. Бывалые заключенные объяснили: такое делается во многих тюрьмах, чтобы унять мятежные мозги. Перед вызовом на допросы мы поднимали своих вялых товарищей к зарешеченному оконцу, чтобы глоток свежего воздуха окислил загустевшую кровь и "прочистил мозги"... Вот откуда у меня столь глубокие познания недугов закрытых пространств.

Я сделал помост из старых стеллажных досок, проломившихся под тяжестью литературы - получилось шаткое сооружение на бамбуковых подпорках. На него я втащил музейную редкость - кузнечный мех доисторических времен, ну да, из "комнаты страха". Разобрался с об-ратным клапаном, горловину меха засунул в отдушину, и пожалуйста - принудительная вентиляция как содружество неолита с двадцатым веком... За час хорошей накачки я нагнал в Подвалы столько свежего воздуха, что дышать стало легче и хворь у всех поубавилась.

Монахи были недовольны. Оказывается, при недостаточном окислении крови легче впадать в священный транс. А я немедля принялся за потерянную было идею и развил ее почти до максимума. Выходит, метод инсайта перестраивает мозг на неадекватные, псевдоположительные эмоции? Как наркотик или алкоголь? И создается такой же замкнутый круг, когда жертва нуждается во все больших "дозах беды" для краткого подъема душевных сил.

Меня взволновало это открытие. Я размечтался о серьезных научных исследованиях на нейрохимическом уровне. Действие даньчжинской бессамости разрушает нейроны Светлого Пятна? И блокирует механизм самости? Проверить бы это все, развить, выявить связи с глобальными законами жизни...

Возбуждение, всегда сопутствующее обретению новых истин, не покидало меня. Я провел остаток дня и ночь на скрипучем колеблющемся помосте, переживая что-то похожее на счастье.

Ну почему инсайт только беда? Человек жил в животном состоянии сотни и сотни тысячелетий, когда он был только охотником и собирателем дикорастущих плодов. Инсайт на этой стадии был мощным орудием познания, как и интуиция, как и вся система чувств. Слава богу, что это сохранили, принесли в двадцатый век. Ведь мы только сейчас начинаем понимать, что чувственное познание - не примитивное, а просто другое мышление. Современный человек с трудом и недоверием учится видеть в других эпохах не ошибки и глупости, а естественные этапы развития, постижения истин, учится понимать чужое мнение, отдаленное веками.

В трактатах, списках, наставлениях и прочих ветхих "глупостях" зашифрованы колоссальные достижения дологического познания мира. Я увидел, как зарождалась личность, как пробивались первые ростки нравственных систем. Я был поражен ясным взглядом древних дань чжинских авторов на проблему родства человека и природы. А ведь подобные идеи мы сейчас внедряем в свой технологический разум. Наши дела на удивление жестоки к животному и растительному миру - свидетельство ориентированного подсознания. С молоком матери с первых бит информации передается неродство человека с окружающей средой.

А способность видеть и чувствовать физические поля, умение концентрировать внимание, максимально расслабляться и форсировать свои силы, вызывать состояние "ложной смерти" и многое другое - даньчжины это вынесли тоже из доисторических эпох. Именно с доисторических. Даньчжинский мир законсервировался еще тогда, когда не возникла иерархия. Йога и местный "бокс" не знают степеней и разрядов, религиозный культ лишь в зачаточной и наивной форме применяет звания и титулы. Может быть, в таких образах гениальность неолита дошла до наших времен? Или даже палеолита? Прошибла эпохи, реформы, войны, катаклизмы и предстала перед нами вот в таком потрясающе нелогичном, почти опереточном виде и сумела обнаружить пустоты в нашем сознании и заполнила их. И теперь перехлестывает за пределы пустот...

Так что я должен быть благодарен судьбе в лице научной монстрологам мне дается шанс познать суть и методы "сенсорного мышления".

Я должен выйти на рубеж Небесного Учителя?

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ В МИР ДУХКХИ

Дни бежали со скоростью минут. В глубоких медитациях я размышлял о личности Небесного Учителя. Из этого разноречивого материала, которым я нагрузился и продолжал нагружаться, трудно было создать что-нибудь цельное и логичное. И "фазы приливов" мало что дали, и активизация творческих способностей с помощью аппаратуры из "чемодана монстролога" не помогла.

Монахи, забросив свои дела, постоянно крутились возле меня. Они знали, что я пытаюсь увидеть Небесного Учителя. И что-то вроде болезненного любопытства и черной ревности раздирало их книжные души. Еще бы! Ведь не святой анахорет задумал сие, а какой-то наглый чужак, не очистивший себя от мыслей и желаний, не прошедший и половины ступеней к совершенству... Разве такой способен познать нирвану? Разумеется, бога можно увидеть только в нирване, только в полном просветлении...

Я попал в какой-то замкнутый круп чтобы выйти в нирвану, надо уподобиться божеству, а чтобы уподобиться божеству, надо выйти в нирвану. Упершись в стену из умерших гипотез, я размышлял в дурном расположении духа: что же делать дальше. А монахи не скрывали своей радости. Будто светлый праздник заглянул в подвальную темень. Но ведь зло - страшный грех, ужасная скверна? Опять поразительные парадоксы в правоверных душах, не имеющих своего мнения...

Время от времени к Большой Отдушине, забранной теперь массивными решетками, наведывался хозяин Подвалов, чтобы выяснить, как я ищу добавку к восьмой ступени совершенства. Вот и снова он начал стыдить меня.

- Ты, оказывается, ленивый, Пхунг, совсем плохо ищешь. Скоро сезон дождей закончится, и храмовые павлины, вылупившиеся из яиц уже при тебе, успели состариться и растерять свои волшебные перья, а ты все топчешься на одном месте. Нехорошо.

Я попытался его порадовать обещанием кое-каких результатов в ближайшее время. Он задавил меня вопросами, недоверчивым тоном.

- О мудрейший, - ответил я. - Кто выпил море, тот выпил и все дождевые капли, упавшие в него. Подвальная мудрость - большое море, а малые капельки в нем - то, о чем вы спрашиваете.

- Ты выпил море?

- Уже допиваю. Так что тайное знание и добавки к совершенству во мне растворены, как сахар в чае. Я не могу так сразу выделить их, но вы спросите что-нибудь такое и я, наверное, отвечу.

Грузная тень монаха по ту сторону решетки закоченела. А вокруг меня так же закоченели подвальные мудрецы. Их лица были черны от копоти светильников. Наконец - осторожный тихий голос Верховного Хранителя Подвалов:

- Скажи, Пхунг, правильные слова о рабстве. Ты их знаешь?

- Небесный Учитель не принимал рабов в свою общину, - тотчас ответил я.

- И царских слуг! - выстонал Чжанг.

- И воинов... - прошелестел чей-то бедственный голос.

- Пусть все уйдут в свои кельи! - рассердился толстый монах. - А ты, Пхунг, останься! Скажи, Пхунг, почему Просветленный не пускал рабов в свою общину? Ты знаешь?

Я вспомнил одну из притч Небесного Учителя. В рукописи на темно-синей тибетской бумаге эта притча была обведена золотой жирной чертой - признак особого глубокомыслия или святости. Хотя суть ее довольно проста.

Некий мудрец достиг высот совершенства и обрел "небесное око", дар видеть далекое и близкое, прошлое и будущее, внутри себя и извне, вверху и внизу. Правитель страны решил, что этот человек должен искать для него клады и сокровища, скрытые под землей, и приказал своим людям: "Сделайте так, чтобы он остался навсегда в моем государстве". Мудреца окружили благами и лестью, применили силу, чтобы он не гнушался дарами. Мудрец не мог вести праведный образ жизни и лишился "небесного ока". Правитель подумал, что мудрец не хочет искать то, что надо искать, и велел отрубить ему голову.

Так если "небесное око" - метафора способности находить истины, то и ребенку должно быть понятно, почему Небесный Учитель не терпел рабов.

- Ведь истинный раб, - сказал я, - это не тот человек, которого заставили выполнять непосильную работу. Истинный раб - добровольный раб, который нуждается в чужой воле, он не сможет выжить без понуканий и приказов, ибо неспособен или отучен от принятия решений. Такое сознание бесчувственно к истине, потому что для него истинно только то, что идет ему на пользу, в том числе и хозяйская воля. Впустить рабскую суть в общежитие людей - значит уничтожить способность общества видеть истину.

- А воины и царские слуги? - перебил монах. - Они же не рабы?

- Воины тех времен подчинялись, по-видимому, любым приказам господина. Те же рабы. А царские слуги повсюду - худшие из рабов.

А... что ты скажешь про... про... - монах начал заикаться, что-то мешало ему собраться с духом. Ясно, что: он экзаменовал меня по пунктам эзотерического знания. - Про... святые запреты... можно ли нарушать...

Даньчжинские святые из древних и новых трактатов с легкостью нарушали всевозможные табу. А Говинд и "герои"? Это же олицетворение ужасных для мирянина нарушений! А подсказки Чжанга расправиться с Чхиной?

- Ради пользы богов можно нарушать любые запреты, - сказал я почти с уверенностью. - Спрашивайте дальше, наставник.

- О боги! - прошептал в страхе монах. - Что ты ко мне пристал? Что ты все выпытываешь? Все равно самого

- А может, я уже познал?

- Мантру Запредельной Мудрости не знаешь! Не можешь знать!

- О чем она? Может, вспомню...

- Если бы ты знал, то давно бы достиг полного просветления, выше которого ничего нет!

Хозяин Подвалов поспешно удалился, забыв попрощаться, а меня снова окружили бумажные книжники, возбужденно расспрашивая о подробностях нашей милой беседы.

- Похоже, я был прав, - сказал я без тени хвастовства. - Эзотерическое знание уже сидит во мне, только без посторонних вопросов я не могу пока его выделить. Например, что такое Запредельная Мантра?

Эти люди знали многое о даньчжинских тайнах, но Мантра была им неизвестна.

- Ее нельзя познать из книг или из жизни, - сказал Чжанг с благоговением в голосе. - Когда совершенный монах умирает, он передает тайное знание особым шепотом в ухо любимому ученику. И как только передаст, тот сразу становится совершенным восьмой ступени.

- Только знающий Запредельную Мантру может достигнуть полного озарения. - Тощий аскетичный Саранг мечтательно вздохнул и добавил с легкой грустью:

- Выше которого ничего нет...

Ночью, когда все отошли ко сну, я продолжил свои опыты. И не успел погрузиться в медитацию, как из моей любимой отдушины послышался голос Чхины:

- Пхунг! Где ты?

Обливаясь потом слабости, я полез к отдушине по бамбуковой жерди. И опять наши пальцы встретились посередине каменной норы, и опять меня будто электрическим током пронизало до пят. Чхина передавала энергию! Знала, что передать...

Она торопливо рассказывала о новостях. Теперь я был уверен: именно Светлое Пятно так непредсказуемо подействовало на тигра. Светлое Пятно и людоед - какое жуткое несоответствие!

- И его до сих пор не убили?!

- Подумай, Пхунг, за что же его убивать? Если бы все люди были с совестью, то Желтый не стал бы людоедом!

- Но ведь люди же! Пусть и без совести. Неужели надо убивать бессовестных?

- Наверное, надо, Пхунг... От них все беды. Воруют, врут, лес жгут...

- Да не можем мы в точности знать, у кого есть совесть, у кого нет! Пойми!

- Желтый знает!

- Послушай, Чхина. Людей воспитывают родители, монахи, соседи... Большинство, наверное, не виноваты, что стали бессовестными. Общество их заставило, сделало такими... Тут надо хорошенько разобраться. Поэтому...

- Я уже помогаю Желтому.

- Что?!

- К нам много чужих понаехало. Ищут Желтого с собаками и без собак. А я иду впереди всех и стираю следы Желтого, если увижу. - Чхина рассмеялась по-детски беспечно. - В меня даже стреляли, думали, какой-то новый зверь. Они теперь всех зверей убивают, как только кто зашевелится в зарослях... Будто и не даньчжины...

- Не смей этого делать, Чхина. Прошу тебя! Или тигр разорвет, или они подстрелят!

- Не разорвет. - Она хмыкнула. - Он же видел, как я следы стирала. И теперь сам научился.

- Мне страшно за тебя, милая моя. Не делай этого больше никогда. Обещай.

- О Пхунг! - прошептала она радостно. - Ты уже совсем-совсем любишь меня? Если любишь, вылезай из Подвалов. Ты же найдешь какой-нибудь способ остаться живым?

Утром я сказал монахам:

- Очень странно, что среди не имеющих своего мнения оказалось так много бессовестных. Желтый убил уже почти триста человек!

- Да, странно, - согласился удрученный Чжанг. - Ведь все даньчжины идут по Пути, завещанному богами, и вдруг такое.

Гигантское число жертв их не ужаснуло. Смерть - благо, дает шанс на более счастливую долю при перерождении. Неужели и это придумал Небесный Учитель из благих намерений?

Великий Даньчжин, грозный монарх суверенного гималайского княжества, был вынужден оторваться от важных государственных дел, чтобы прикончить "тхэского людоеда" - так в газетах всего мира теперь называли Желтого Раджу. Почему князь не оторвался раньше от своих дел? Злые языки утверждали, что людоед поначалу того не стоил, и только когда число его жертв стало приближаться к четырем сотням, престижность охоты на него перевесила текущую политику на весах государственной мудрости.

Великий Даньчжин добрался до монастыря без происшествий, если не считать, что в пропасть свалился автобус с придворными и репортерами. По случаю прибытия высоких гостей чхубанг был разукрашен электрическими лампочками, флажками, яркими лентами и стал похож на огромный увеселительный корабль, который каким-то чудом занесло в Гималаи.

Сначала был устроен молебен, потом - небольшой религиозный праздник с храмовой музыкой, танцами масок и хоровым пением монахов. Тхэ-чхубанг несколько раз за свою историю был религиозной столицей государства, поэтому здесь по традиции развивали технику специального пения, угодного богам. Будущих певцов тщательно выбирали среди детишек и десятилетиями учили произносить гортанные низкие звуки. Княжеские гости, в том числе корреспонденты иностранных изданий (не все же попадали в пропасть), прямо-таки ошалели, услышав медлительные гимны в исполнении серьезных мужчин в оранжевых тогах. Эти звуки превосходили человеческие возможности, монах мог петь в сверхнизком регистре на два и на три голоса. Человек-хор!

Потом им показали кое-что из настоящей йоги и даже зарыли Главного Сборщика Налогов в могилу до окончания охоты. Потом посетили храмовый госпиталь, где под бдительной охраной лечили тэурана.

Его фотографировали, пытались задавать ему вопросы, но он опять прикинулся умирающим, и чудодеи-лекари попросили князя приказать всем этим людям выйти вон.

- Но мне хочется его расспросить! - сказал князь с металлом в голосе. Ведь вы его не потрясли как следует! И вообще, я забираю его. Не упрашивайте меня! Я хочу его увезти ко двору, чтобы показывать иностранным монархам. В конце концов, это в государственных интересах!

Он склонился к бледному лицу тэурана, щеки которого темнели провалами. Через щеки можно было пересчитать зубы - одного явно не хватало.

- Скажи мне... э... тэу. Каким способом ты убил так много тигров? И я для тебя что-нибудь сделаю. Если не ошибаюсь, ты убил тридцать восемь штук?

- Это легко, - прошептал монстр, - надо насыпать тигру соли под хвост... и тогда его можно брать голыми руками.

- Соли? - поразился князь. Потом понял. - Ты не знаешь, дурак, что я с тобой сделаю?

- Никто не сможет взять Желтого! - прохрипел монстр. - Только я знаю, как его убить! Запомните, только я! Запомните как следует! И потом приходите просить меня. Может быть, я и соглашусь.

- Какой ужасный тип, - пробормотал князь, с тяжелым чувством выходя из кельи.

- Что с него взять? - сказал Верховный Хранитель Подвалов, сопровождающий его по поручению Совета Совершенных. - Ведь это настоящий тэуран, а может быть, и сам Пу Чжал, князь тэуранов.

Монарх нервно передернул узкими плечами. В мистику он верил и не верил.

Праздник закончился грандиозным пиршеством. Столы в храмовой трапезной ломились от экзотических яств. Один из дотошных репортеров, потеряв блокнот, начал писать перечень блюд на рулоне туалетной бумаги мелким почерком. Так рулона, вроде бы, не хватило!

Во время пиршества приключился небольшой конфуз. Один из пьяных репортеров высморкался в национальный флаг суверенного княжества. Да, конечно, это был Бочка-с-Порохом по имени Билли Прайс. Его колонку читало уже немногим более чем полмира, и поэтому присутствующие монархи-охотники всячески ублажали его, ведь каждому хотелось прославиться более чем на полмира. И даже великий Даньчжин шесть раз пил с ним на брудершафт.

Когда Билли вытерся парчовой материей сорта "ким-хаб" (ничего красивее и дороже такой материи в мире не существует) с гордой эмблемой Сияющей Опоры Неба, все онемели. Спас положение сам князь, искусный дипломат. Он остроумно пошутил:

- Наш флаг старомоден, надо его поменять на шелковый, и сморкаться будет удобней.

- В шелковый даньчжинский я еще не сморкался, - честно признался Билли, и его повели под руки спать.

Возмущенные до глубины души "герои" задумали убить его по дороге в келью, но Говинд пресек эту самодеятельность.

- Пусть проспится, - сказал он угрюмо. - Я его сам убью. Во время охоты.

Но потом нахлынули еще более драматические события, и о Бочке-с-Порохом забыли. Никто не отвесил ему даже пощечины. И в этом обстоятельстве нетрудно было усмотреть некую закономерность, присущую для мира не имеющих своего мнения. По-видимому, в их национальные флаги можно сморкаться без всякой опаски.

Рано утром, когда Чхина умывалась над медным тазом, в дом вошли все три мужа, насупленные, настороженные. Их парчовые халаты были подвязаны боевыми кушаками, и у каждого почти под мышкой висел короткий меч в сверкающих ножнах - обычная экипировка придворных Великого Даньчжина. Грузные, могучие, усатые, они показались ей такими несчастными, лишенными ласки и любви, что в ее душе проснулось что-то вроде жалости. Она стряхнула воду с ладоней, сложив их лодочкой, поздоровалась по обычаю:

- Доброго урожая тебе, Пананг. И тебе, Баданг. И тебе, Чачанг. Давно я не видела вас. Это сколько же времени прошло?

В дверь за их широкими спинами протиснулся еще более широкий Билли Бочка-с-Порохом, увешанный кофрами, фотокамерами и амулетами.

- Что вы топчетесь, бездельники? - выкрикнул он бесцеремонно, смешав даньчжинские и английские слова. И сфотографировал удивленное лицо Чхины.

- Эй, зря ты стараешься, - сказала Чхина ему. - Я еще не причесалась, и у тебя ничего не выйдет.

- Он не понимает по-нашему, - пробормотал старший из братьев, делая с видимым усилием шаг к ней.

- Так объясните ему: мой взгляд испортит ему пленку, если я не захочу сниматься.

- Он совсем не понимает по-нашему, - пробормотал средний из братьев, приближаясь к Чхине. Младший, Чачанг, стоял бледный, не в силах тронуться с места.

Лицо Чхины стало гневным.

- А что вам здесь надо? Кто вас звал?

Пананг отважно схватил ее за руку, сжал до боли.

- Нам все известно, Чхина... Люди рассказали...

Она попыталась вырваться, но Баданг схватил ее за другую руку.

- Люди видели тебя с посторонним мужчиной!

- Толстые шакалы! - с ненавистью прошипела Чхина, перестав вырываться. - Так знайте! Я люблю Пхунга!

- Разве можно любить чужого человека? - закричал Баданг. - Без согласия богов?

- Но я все равно люблю! И убирайтесь из моего дома!

- У тебя больше нет дома, - сказал без крика Пананг. - И жизни нет.

Он ударил ногой Чачанга по коленной чашечке, тот вскрикнул и кинулся к Чхине. Захлестнув ее длинную напряженную шею шелковой удавкой, зарыдал:

- О Чхина, прости...

Разгоряченный Билли метался вокруг них, щелкая с бешеной скоростью всеми фотокамерами. Его длинные неопрятные волосы, наэлектризовавшись "страстью дела", стояли дыбом.

Когда женщина уже хрипела и билась в агонии, в дом ворвался Говинд и черенком плети сбил с ног Чачанга. Старшие братья выхватили клинки.

- Все же было по закону, "герой". Разве ты не знаешь? - Пананга трясло от возбуждения. Острие клинка металось перед глазами Говинда.

Билли, щелкнув со вспышкой в последний раз, пытался улизнуть, но запыхавшийся от бега Джузеппе столкнулся с ним в дверях - и вот уже репортер катился с грохотом и воплями по крутым ступеням, сопровождаемый восторженным лаем немногих оставшихся в поселке собак.

Увидев Джузеппе с карабином в руках, Пананг спрятал меч в ножны.

- Так... - сказал он, вымученно улыбаясь. - Все понятно. Нам говорили, а мы не поверили, что и вы... тоже с ней...

Говинд с силой взмахнул плетью, Пананг успел закрыться руками - от парчи полетели клочья.

Говинд и Джузеппе сидели у постели Чхины, когда за ними пришли усатые молчаливые ребята из Службы Княжеской Безопасности.

- За что? - спросил Говинд. Ему не ответили.

- Чхину нельзя здесь оставлять, - сказал им Джузеппе.

- Никто ее не тронет и не задушит, пока не встанет на ноги, - ответили ему. - Пусть лежит здесь.

Говинд посмотрел в непроницаемое лицо говорящего.

- А ты ничего не боишься? Подумай.

Усатый молодец неторопливо снял с пояса никелированные наручники и вдруг ударил ими по лицу Говинда.

- Нашел кого пугать. Дурак. Говинд захлебнулся кровью.

В горных лесах шумел осенний листопад. Небесный Учитель взял горсть листьев и сказал ученикам:

- Запомните. Мои истины - всего лишь эта горсть. Других истин столько, сколько листьев у вас под ногами. Ищите их. Суть моего учения не в том, чтобы поклоняться богам, а в том, чтобы стать ими...

Еще одна поразительнейшая притча! Неужели все они созданы "интуитивной мудростью"? В состоянии полнейшей жестокой бессамости?

И я снова и снова пытался достичь психического уровня гениев далекой древности - через опыты с бессамостью. Я жаждал полного просветления, когда приходят "божественные откровения". Я комбинировал все свои знания, использовал аппаратуру "чемодана" и был, по-видимому, на грани помешательства.

- Хватит, Пхунг! - шептали монахи. - Ты себя убьешь! В твоих железках злые духи, мы их видим по их плохому сиянию...

- Но ведь Небесный Учитель был уверен, что все, кто не рабы, могут стать богами! - говорил я вслух самому себе. - То есть на его уровень может подняться любой! И он завещал людям именно это - подняться на уровень гениев. Он требовал этого от своих учеников и последователей!

- Ты не правильно говоришь, Пхунг, - поучал чопорный Саранг. - Из священных притч нельзя делать выводы, присущие Чужому Времени. В притчи надо верить не умом...

- Неужели все дело в Мантре Запредельной Мудрости? - бормотал я. - С ее помощью совершенные и выходят в полное просветление. Что-то произнес, что-то сделал, что-нибудь съел, выпил, проглотил - и, пожалуйста: интуитивная мудрость. Мистика! Не желаю принимать такое решение. Я еще не свихнулся.

- Свихнулся, свихнулся, Пхунг! - строгий голос Саранга. - Может, тебя полечить от безумия?

Все свои биоритмы я поломал. Мозг мой был постоянно возбужден, поэтому и сон пропал... Я мучился над проблемой. И это было трудно назвать радостным предчувствием открытия или вдохновенной ездой в незнаемое. Я уже доподлинно знал: инсайт, озарение через бессамость - это животное состояние, способность животных, сохраненная людьми. А даньчжинские мудрости постоянно мне диктуют, что инсайт так могуч и непостижим, что способен на все, все, все.

Я прошел по дороге, указанной даньчжинами, и уперся в стену с маленькой волшебной дверцей - Мантрой Запредельной Мудрости. Но я уже подозревал, что это ловушка для таких, как я. Можно жизнь положить на добывание Мантры откроешь дверцу, а там лишь кучка листьев, превратившихся в труху.

Выходит, я должен идти не через бессамость, а, наоборот, через возбуждение самости - нравственной и творческой сути. Грубо говоря, не через правое полушарие головного мозга, а через левое.

С Чжангом тоже что-то происходило - поскучнел, замкнулся. Однажды, решившись, спросил жалким прерывистым шепотом:

- Пхунг... как ты думаешь... пустил бы нас Небесный Учитель в свою общину?

Я посмотрел в его слезившиеся нездоровые глаза.

- Ты сам уже понял, Чжанг. Верно? Ни за что бы не пустил.

- Значит... все было зря? - Он окинул долгим взглядом туго набитые стеллажи, уходящие во тьму. - Как же теперь?

Нижняя губа его задрожала.

Да, здесь все было пропитано запахом рабства, несмотря на то, что его "навсегда и окончательно" отменили в прошлом году. Корни его - в даньчжинской истории, ясное дело. Но что именно там происходило, как закладывался идиотизм XX века (видеть в рабе идеал), попробуй теперь выяснить.

Голову можно сломать от нагромождений и переплетений цветистых мыслей древних книжников. Арабесковая пестрота - старинный способ камуфляжа и замены сути. Что даньчжины камуфлировали? Национальные неприятности?

Раб... Подневольное несчастное существо, предельная жертва насилия (за этим пределом - только смерть). Ненавидеть его? Впрочем, религии всегда обожали его и до сих пор обожают. У Омара Хайяма: "Заполняют мечети и церкви рабы"... В дословном переводе "ислам" - "покорность". А у христиан? "Блаженны терпеливые". "Если ударят по щеке, подставь другую". "Пока не станете как дети, - сказал Иисус Христос, - не попадете в царство бо-жие".

У многих народов слово "раб" входит в ритуалы, в имена и фамилии как индекс "хорошего качества". Многие историки говорят о рабах как источнике бунтов, социальных и нравственных движений.

А вот Небесный Учитель - упрямо стоит на своем. Как уничижительны его притчи о рабах! К примеру, посватался разбогатевший раб (оказывается, были и такие) к хорошей добродетельной девушке. Поженились. Увидев, как муж с жадностью поедает пищу (даже горячую!), жена спросила: отчего такая спешка? Муж загадочно помалкивал, но как-то сообщил: его деды и прадеды всегда быстро ели, вот и он, подражая им, торопится... И даньчжинский бог комментирует байку: разбогатевшие рабы не отличают добро от зла, они совершают дурные поступки и не испытывают при этом стыда. Они уверены, что так и надо жить, потому что так жили их предки. И ведут себя подобным образом до самой смерти, не в силах от этого отказаться...

У Ибн-Туфейля костяк "черни" составляют не бедняки, а те, кто стяжают богатства и добиваются высоких должностей, используя даже религию в корыстных целях.

Аристотель отличал активный интеллект от пассивного, который может "всем стать". Под принуждением, конечно, стать - так как пассивный.

Ибн-Рушд писал, что "сказки" Корана воспитывают в людях лжедобродетель, поскольку человек все делает исключительно в надежде, что в раю ему сторицей возместят ущерб, понесенный в жизни. Да и набор благ в раю показательный яства, напитки, гурии...

Классические цитаты из Монтеня, выбитые на фронтоне Международного Центра НМ: "Кто рабски следует за другими, тот ничему не следует. Он ничего не находит, да и не ищет ничего..." "Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит лишь вред"... А в школьные времена мы, ученики, выкрикивали хором, бунтуя против фарисеев-педагогов: "Душа ублюдочная и низменная не может возвыситься до философии!" Это тоже - Мишель Монтень. И в тон ему Вольтер: "Всюду слабые ненавидят сильных и в то же время пресмыкаются перед ними... Человеческое общество, коим правит произвол, похоже совершенно на стадо подъяремных волов, работающих на хозяина". Он вложил в уста литературному Магомету поразительные слова: "Я царствовать над миром должен, если о человеке вспомнят, мне конец".

И еще Кондильяк, Толстой, Достоевский... Великие люди, как сговорившись, толковали об одном и том же. Не жалость к несчастным рабам, не восхищение их созидательной мощью, а презрение и уничтожение рабского духа в веках, полное неприятие его без любых компромиссов. Они точно познали, осмыслили, превратили в свое убеждение: раб революций не совершает, он превращает все в абсурд. Истинный раб - главное зло на Земле, останавливающее мысль и прогресс.

Великим людям было важно осмыслить феномен рабов и толпы. Должно быть, всегда и везде это является порогом нравственного знания, за которым и начинается настоящий путь, для каждого свой. Не одолеешь порога - не будет ошеломляющих открытий, не будет гения...

И снова Хайям:

"Если сам ты не раб и рабов не имеешь,

Ты счастливец, каких и не видывал свет".

Вот почему я не в силах вырваться на уровень мудрости древних - во мне что-то есть от презренного раба? Ведь так трудно мне даются разговоры и мысли о рабах и толпе! Мой мозг все еще поражен изжившими себя табу? Меня тянет к бессамости, мифам, религиям, меня волнуют их тайны и необъяснимое обаяние всего отмершего. Я сам лезу в хомуты и подвалы, разумеется, ради великих наград - неизвестных истин. Пусть ради истин, но я торгую своими страданиями, своей сущностью, свободой. Я впустил в себя раба, и давно впустил! Или он всегда был во мне?

Как герой Тома Шарпа в "Грехах предков" - вроде бы страшный бунтарь, "маньяк-разрушитель", а на самом деле рабски верный запретам и условностям викторианской ушедшей эпохи...

Когда я писал свою диссертацию, то перевернул горы современной литературы, искал гениальное предвидение монстроопасной глобальной ситуации. И кажется, мимо меня проскочило главное - ведь многие писали о приметах рабского сознания в обычном человеке!

Свидетельства многих из многих - знаменитых, известных, малоизвестных, совсем неизвестных... Братство по мысли, тип какого-то мышления или сознания, чувствительного к истинам, кто-то из них, наверное, будет в числе Учителей рода человеческого. Может, уже есть, только мы своими заторможенными в функциях мозгами понять их мысли не можем. Не хотим. Случай не представился.

И может, кто-нибудь из них научит нас, наконец, как изжить из себя раба? Или каждый должен сам найти свой собственный способ?

"Сущность любит честных", - сказал Небесный Учитель.

Может, в этом все дело?

Я собирал аппаратуру по нужной схеме, Чжанг с убитым видом следил за моими руками и вздыхал. Проблема рабства допекла и его, он находился у "вечного порога".

Мне понадобилось ювелирно разрезать крохотную кварцевую пластинку, и Чжанг сходил в сокровищницу за алмазом. Это был чудесный кусочек голубоватого льда в оправе из золотых лепестков. Мы разрезали кварц, с хрустом надломили - получилось почти удачно.

- Инструмент пусть будет у тебя, - сказал я Чжангу. - Еще понадобится.

Монах надел перстень на палец, чего раньше он никогда бы не сделал. И прошептал с горячностью:

- Пхунг! Только честно... Ты... ты можешь это самое... О боги! Ну, создать... своим аппаратом мнение? Мое мнение?

Меня неожиданно растрогали его слова. Как ни давили его душу бессамостью и подвальным бытием, не умерло в нем Светлое Пятнышко личностных качеств. Я обнял его.

- Чжанг, дружище! Твое мнение не надо придумывать или создавать. Оно есть в тебе! Освободи свой разум от бессамости...

- А чувства? Ты же говорил, и чувства...

- А чувства пока не надо освобождать. Для начала пойми разумом, просто логически, что тебе надо выйти из Подвалов.

- Какие ужасные слова ты говоришь, Пхунг... "Жизнь - это Контраст" говорится в постулатах

НМ. Усиливая контраст, усиливаем Жизненный Потенциал. Я должен добиться предельного возбуждения каждого из полушарий головного мозга и разрушить "стену непонимания" между этими двумя Супертипами Мышления, объединить их единой целью. Не будет Цели, будет борьба полушарий, разрушающая Светлое Пятно. Обязательно одно полушарие сожрет другое. Вся хитрость эксперимента в том, чтобы наполнить центры осознания Цели дополнительной энергией за счет разницы потенциалов между обеими стихиями. Внешняя энергия просто убьет меня. То есть я должен достичь гармонии двух враждебных максимумов. Это и есть пик творческих возможностей или, какя полагал, даньчжинской ануттарасамьяксамбодхи, гипотетически полного просветления, по-видимому, не известного современным даньчжинам.

Я так и объяснил монахам: хочу совместить вершины обоих видов познания, чтобы "увидеть" Небесного Учителя.

- Твоя голова лопнет! - Чжанг дрожал, как в лихорадке. - Ведь ты не совершенный...

- Не позволим, - сказал Саранг, "идеальный даньчжин". Я удивленно посмотрел на него, и он застыдился своих "грязных" слов.

Я сделал необходимые приготовления, облепил себя присосками и проводами, сел на коврик в позе лотоса, привел в норму дыхание и пульс. Прижав язык к небу, сконцентрировал сознание на пламени светильника...

Монахи уселись вокруг меня и превратились в изваяния. Щелкнул автоматический выключатель, все разом вздрогнули...

Настал все-таки момент, когда я воспарил в мире светлых истин. Вначале я ощутил ровную сильную радость, ощущение того, что постижение истин дается мне легко. Нечто подобное испытываешь в чудесные мгновения, когда доходишь своим умом до решения труднейших задач.

И я увидел себя и в то же время не себя - тщедушного, жалкого, сидящего в каких-то знакомо-незнакомых пещерах-подвалах. Я разглядел-ощутил разбитое лицо с разорванными мочками ушей - чья-то злобная рука вырвала из них кольца-серьги. Я мгновенно познал его-себя сидящим в созерцании великих мыслей и бредущим по камням, пахнущим раскаленной пылью. Я физически осязал людское море, замершее при звуках негромкого голоса... Даньчжинский Учитель...

Оказывается, ты не был ни князем, ни принцем, а всего лишь - простым переписчиком храмовых текстов. Ты многие годы осмысливал суть писаний, следуя мыслью за рукой - чудесный метод постижения сути! Ты стал подвальным мудрецом. В тебе проснулось чувство логики, оно неминуемо просыпается, когда мозг в постоянной работе. И ты пришел в великое смятение от нелогичностей-ужасов жизни.

Тебя мучили вопросы, которые мучили многих. Но многие не могли переступить черту - тогда нужно было бы потерять все. Ты же снова изобрел аскетизм, погрузился в эгоизм отшельничества, чтобы сохранить мысль. Потеряв все, ты ушел дальше других. Ты стал Великим Критиком своего времени. И хлебнул сполна из горькой чаши. Через собственные страдания познал боль мира. Ты стал Великим Мучеником...

Почему всеблагие боги создали страх и страдание? - спрашивал ты. Откуда извечная вражда племен и народов? Откуда голод, болезни, войны? Откуда вечное уничтожение свободного духа? Откуда крепкие канаты, привязывающие благие помыслы мудрецов к грубым коновязям?

Ты искал объяснение мира. И начал создавать Свою Концепцию - как мог, как умел, как позволяло Время. Ты стал ВЕЛИКИМ УТОПИСТОМ, задумав изменить мир хотя бы в мыслях, просто в мыслях, без чего не может выжить творческая душа - суть человека. И ты начал с главного - убил Старых Богов, религию Своего Времени. Ты сделал поразительный вывод: истинное благо - не в создании мира страданий, а в уничтожении его, не в служении богам, а в нравственном совершенствовании человека. Нравственность должна править миром! - постиг ты. Не в религиях и богах, а в самосовершенствовании спасение человека! - постиг ты. И завещал ненависть ко лжи, воровству, к одурманиванию разума, к излишествам в еде и развлечениях, к золоту и богатству. К желаниям, затмевающим разум... И любил все живое. И уважал целомудрие и смелую мысль.

У истоков даньчжинского монстризма стоял светлый гений. Обалдеть можно! - сказал бы Джузеппе. Хороший человек выпустил в мир двуглавое чудище - Бессамость и Покой. Но не мог же ты требовать от людей предельного рабства! Наоборот, ты возбуждал в них чувство гуманности, самотворения души - ты закладывал основы личности! А через два с половиной тысячелетия все наоборот - свирепое требование быть без "я", без желаний и мыслей, без своего выстраданного мнения.

Может, беда твоя в том, Даньчжинский Учитель, что строил ты из кирпичей, взятых на руинах? И потом кирпичи проросли, словно кокосы, сложенные грудами в мелководной теплой лагуне? Или виной тому пресловутый износ истин?

Изношенные истины... Они встречаются на каждом шагу. Они видны в хроническом недостатке качества, гениальности. Их легко увидеть в поступках фанатиков всех рас и народов. Честные фанатики надели на мораль рубище аскета. В проявлениях красоты и чистых чувств стали видеть грех. В военной Японии запретили кимоно и поцелуи. В Иране наших дней ввели чадру, в Пакистане - публичную порку, средневековые казни, шариатский суд. Все народы прошли через это, а многие еще в пути. А ведь у каждого народа с незапамятных времен были свои Учителя. И все они изобретали, как могли, Научное Сознание, ибо очень просто увидеть изъяны Стихии Чувств - только нужно быть честным и чуточку смелым, чтобы не убояться того, что видно невооруженным глазом.

Они, Учителя рода человеческого, подтолкнули разум к научному познанию, потому что знали и чувствовали, что религиозное сознание - тупик. Находясь в гуще религий, бились над неразрешимой в тех кипящих котлах проблемой Светлого Будущего для всего человечества. И все они на удивление шли одной и той же дорогой, вечным путем искателей истин - от недовольства честного разума к созиданию своих концепций.

...Немощный улыбчивый старичок удалялся во тьму веков. Под его босыми растрескавшимися ступнями вздрагивали какие-то странные глыбы. От горизонта до горизонта - одни только глыбы.

Наверное, и я буду в старости таким же - суетливо шагающим куда-то, пришептывающим на ходу, не обремененным ни страстями, ни имуществом, ни высшими авторитетами. И открывающим преждевременные истины?

Нет, нет, я уже таков, я - он! Я слился с ним, настроился на его волну. Я вошел в суть явления - так это должно называться. Теперь его мысли - мои мысли. Наши общие. И общие для множества людей, для какого-то типа мышления... И, может быть, поэтому я физически ощущаю, как с каждым шагом старичок приближается к беде.

Вот он остановился, чтобы передохнуть, поправил на морщинистом плече ветхую тогу аскета, обернулся - и меня сковал ужас.

Лик "Неизвестного проповедника из Сусхара"! Это я в будущем?! Мое лицо станет маской монстра?!

Я потерял сознание.

Когда армейские рации сообщили о выходе загонщиков на исходные рубежи, Великий Даньчжин взобрался по приставной лестнице на любимого слона и уже сверху пошутил насчет сиятельных и охотников в объятиях чухч. Затем записал на магнитофон один из своих удивительных экспромтов, переполненных глубоким смыслом:

Рано или поздно исчезнут с лица Земли многие народы и государства, затеряются в веках создатели религий, философий, политических учений. Но имя победителя суперлюдоеда останется в Истории. Как остались Георгий Победоносец и сэр Корбетт (Знаменитый английский охотник на тигров-людоедов, автор книг, получивших мировую известность).

Вот почему Небесный Учитель выбрал нас.

И жестом руки запретил вполне естественные после такой речи крики и аплодисменты.

И вот любимый слон Великого Даньчжина ступил с осторожностью и недоверием на качающийся мост, отремонтированный саперами. Босоногие погонщики вели его за разукрашенный хобот. Обычно лучший из слонов доверял им без раздумий, а тут вдруг уперся, потом поднял хобот и затрубил с такой силой, что раньше срока поднял монастырский народ на утреннюю молитву.

Князь спешился. Похлопав любимца по крутой скуле и немного успокоив его, пошел впереди. На других слонах ехали опытные люди из Службы Княжеской Безопасности, придворные летописцы с кинокамерами и магнитофонами, а также несколько столичных монахов, само присутствие которых отпугивало всякую нечисть, вроде злых духов и кишечных палочек.

Накрапывал мелкий дождь, далеко внизу шумел поток, и буйная пена слегка светилась в предрассветном сумраке. Князю стало страшновато от неясных предчувствий, но он продолжал идти, увлекая слонов своим мужеством.

Стиснутый стальными телами людей из Службы Безопасности, Великий Даньчжин миновал мост, ступил на каменную твердь, выхлестанную до стерильности дождями. И тут из сумрака на них свалилось огромное мокрое тело. Затем страшный рык потряс округу.

Должно быть, людоед уже по опыту знал: если появились загонщики с гонгами, то из рассадника врагов что-тообязательно выползет, чтобы принести вред тиграм и джунглям...

Тревожный рассвет растекался по краешку неба.

- Горе! - кричали люди на стенах чхубанга. - Большое горе пришло на Землю! Плачьте все! Великий Даньчжин умер!..

***

Влажные сквозняки колебали огни плошек.

- Очнулся! - чей-то испуганный шепот.

Вокруг меня застыли напряженные фигуры подвальных мудрецов.

- Пхунг, ты живой? - Надо мной повисло широкое лицо - сгусток тени, продырявленный лихорадочными блестками глаз. - Ты так светился! Золотым светом!

Пронзительная мысль встряхнула меня: причины постижений Учителя - не в сфере чувств! А в первых ростках логического знания! Парадоксально! Успехи "дологи-ки" - в появившейся логике!

- Ты познал Мантру?..

- Нет, нет, я познал другое... более важное... - Потрясенный открытием, я поднялся, держась за бамбук стеллажа. - Значит, все-таки добыто все не интуитивной мудростью...

Я ощущал в себе множество выводов-откровений, которые могли меня разорвать своей энергией в клочья. Я огляделся - сумрачно-гнетущие своды Подвалов, размытые пятна лиц. И боль резанула мое сердце.

- Надо всем выйти из Подвалов! Скорей! - воскликнул я. - Подвалы пожирают нас! Разве не чувствуете?

- Как ты такое говоришь? - изумленный шепот. - В Подвалах хорошо.

- Разве здесь идет дождь и дует ветер? - въедливый шепот. - Разве здесь не кормят? А где еще столько книг? Нам повезло, и тебе повезло, Пхунг. Здесь можно прожить всю жизнь.

Небывалые чувства терзали меня.

- Подвалы - ловушка для книжников, поймите! А книги - приманка!

- Ты не любишь даньчжинов... - обидчивый шепот. - Подвалы - благо для мудрых.

- Ну конечно! - Меня трясло в негодовании. - Только здесь место книжной мудрости! Только в подвальном облике ей разрешено существовать! Прекрасная форма убийства, изощренный азиатский способ!

- Выйти нельзя, ты же знаешь, Пхунг. За это наказывают смертью.

- Вам вбили, что вы обречены. Обречен - значит, безопасен. Но это справедливо только для рабов! А у вас в прошлом году отменили рабство. Так какого же дьявола продолжаете быть рабами? - Я бросился к Большой Отдушине, тряхнул изо всей силы решетку, потом начал бить по ней кулаками. - Выпустите нас отсюда!

Глухонемой монах - "отдушник", по-видимому, уловил сотрясение решеток, приоткрыл обитую железом створку. Светильник вырвал из тьмы его скобообразную нижнюю челюсть, выступающие надбровные дуги без признаков бровей. Он некоторое время смотрел на меня, будто прислушивался к крикам, потом со стуком захлопнул створку. Послышался лязг запоров.

- Отсюда невозможно выйти, - сказал трусливым полушепотом Чжанг. - Мы точно знаем.

- Посмотрим, - пробормотал я.

- Ты совершенно не любишь даньчжинов, - недовольно произнес Саранг. Слышишь? Стучат и что-то ломают... Это наши братья ломают твои аппараты, я их послал.

Чжанг не набросился на Саранга с кулаками, а сел на корточки и спрятал лицо в ладони. Он так надеялся, что "чемодан" выведет его на уровень тех, кого мог бы принять Небесный Учитель. Пока он выстанывал успокоительную молитву, я сбегал в свою келью, чтобы убедиться - аппаратура превратилась в металлолом. Двое тощих усталых монахов с усердием добивали чудо монстрологической техники. С детской непосредственностью они мне объяснили: так надо для Священного Покоя. Сколько цветущих цивилизаций было разгромлено вот такими глыбами и бамбуковыми палками! И сколько великих умов было остановлено ими!

Когда монахи погрузились в лечебный сон, мы с Чжангом спустились в нижний горизонт Подвалов, где было место для омовений и прочих гигиенических процедур, а также "мусоропровод". Массивная плита из прочнейшего гранита покоилась посреди приземистого мрачного зала, обрамленного густыми многовековыми тенетами, которые тоже стали духовной ценностью даньчжинов, поэтому их ни в коем случае нельзя было убирать. Из нескольких бамбуковых труб, торчащих из стены, падали звонкие струйки родниковой воды, которая растекалась тонким слоем по камню.

У подножия гранитной плиты темнела бездонным провалом щель шириной в спичечный коробок. В нее уходила вода, в нее же сталкивался мусор. А из щели пробивались звуки бурного потока, резонирующие в большом замкнутом пространстве. Не родниковые же струи создавали этот шум?

Чжанг, держа в руке светильник, смотрел на меня со смешанным чувством уважения и недоумения.

- Ты хочешь поднять эту плиту? О Пхунг, неужели ты достиг могущества святых, сдвигающих горы?

- Конечно, Чжанг. Разве ты еще не понял?

Монах молитвенно сложил ладони, и я поймал выпавший из его рук светильник. Пришлось бить кресалом о кремень и снова раздувать фитиль.

Мы внимательно осмотрели плиту.

- Обрати внимание, Чжанг, - сказал я. - Этот край гранита потоньше, и сюда не доходит вода, значит, можно попытаться расколоть его тем способом, которым природа превращает скалы в песок.

Мы собрали все, что могло гореть, принесли два бочонка светильного масла и устроили великолепный костер на гранитной плите. Струйки масла, подливаемые по наклонной в огонь, поддерживали ровный и сильный жар. Вскоре прибежали заспанные монахи и уставились на гудевшее пламя. Дышать становилось все труднее, пора было прекращать опыт, чтобы не задохнуться в дыму. Но на наше счастье край плиты уже раскалился до слабо-вишневого цвета.

- Отойдите подальше! - крикнул я и плеснул в раскаленное пятно родниковой воды.

Плита с грохотом треснула, и в клубах густого пара утонули испуганные крики монахов и колеблющийся свет плошек.

Потом мы снова поливали плиту водой, чтобы она окончательно остыла, и с помощью бамбуковых шестов (которыми выталкивали птичьи гнезда из отдушин), как рычагами, отодвинули осколок плиты.

Со светильником в руке я свесился по пояс в разверзшуюся пропасть. Слабый огонек с трудом освещал огромное пространство - острые выступы скал, увешанные отходами монашеской кухни, уходили далеко вниз, где угадывались кипящие буруны. Их рев заглушал все остальные звуки.

Как я и полагал, здесь проходил подземный рукав Ярамы. Или его специально пробили в скалах древние строители, чтобы поток уносил монастырские отходы?

Мы подвесили светильник на бамбуковый шест, спустили его как можно ниже, и я начал спускаться по скалам к воде. Монахи свесились в щель, наблюдая за мной.

Вода была мутной и пахла землей или илом. Я подобрался к самым бурунам, водяным кочкам, стреляющим ледяными брызгами. Они окатили меня с ног до головы. Где входное отверстие, где выходное? Без акваланга, наугад, в бешеной стремнине... это же верная гибель!

Я начал кричать, чтобы убрали светильник. Он мне мешал. Наверху началась какая-то возня, и вдруг с истошным воплем кто-то сорвался с плиты. Я едва успел отпрянуть, как Чжанг - а это был он - с оглушительным плеском шлепнулся в буруны. Я бросился за ним, схватил его за ногу, но нас подхватило стремительное течение, ударило о камни...

Каким-то чудом мы оказались на галечной отмели. Над нами нависли джунгли, с низкого неба сыпал мелкий дождь. А я делаю искусственное дыхание бездыханному Чжангу, поражаясь количеству воды, которое уместилось в нем. Наконец он открыл дрожащие веки.

- Ты хоть плавать умеешь?Он с трудом понял мой вопрос.

- Плавать? О Пхунг! Неужели мы плавали? Подобно рыбам? Конечно, Чжанг знал и умел лишь то, чему обучают в монастырях. В "пять видов знания" плавание не входило.

- Почему же ты, дружище, так отважно нырнул?

- Столкнули... О Пхунг, они меня столкнули. Почему?

- На них давит чужое мнение. О том, что уходящие из Подвалов должны умереть. Чем скорее, тем лучше. Чжанг с трудом сел, потер ладонями слезящиеся глаза.

- Смотри, Пхунг, деревья! О боги... И вода... И эти гладкие камешки... Не сон ли, Пхунг? А это... я забыл, как называется... - Его морщинистая ладонь боязливо коснулась жестких травинок, торчащих среди мелкой разноцветной гальки.

Я прислушался. Сквозь шум воды пробился чей-то сдавленный крик, затем пронзительный вопль.

- Что это, Пхунг?! - побледнел Чжанг.

Жуткие вопли - это солдаты-загонщики, брошенные на произвол судьбы. Желтый гонял их по скалам и зарослям, не подпуская к монастырю. Он забавлялся. В его громоподобном рыке знающие люди расслышали радость и силу дикой жизни.

А на стенах чхубанга не смолкал траурный плач, и молитвы хором доносились из храма. Эти звуки спрессовались в такую жуть, что Билли Прайс преждевременно отрезвел, лежа нагишом у себя в номере. Он подумал, что слышит голоса преисподней, поэтому пришлось поменять простыни на его кровати.

Да что там Билли - мистический страх парализовал многих жителей чхубанга. Никого уже не могли заставить выйти на охоту, на поиски останков князя или на земляные работы. Люди боялись одного только вида Южных ворот, через которые то и дело вползали несчастья и беды. Зато Северные ворота пользовались всеобщей любовью, через них то и дело выкатывались волны беженцев и устремлялись в дождливую даль, где, по слухам, еще сохранились Мир и Покой.

Монастырь оказался в осаде. Монахи неистово молились, совершенные старцы бесконечно заседали у подножия Большого Секретного Компьютера, известного в простонародье как Машина для ловли в эфире мнения богов. Служба Княжеской Безопасности продолжала крепить безопасность, а что ей оставалось делать? Осведомитель сообщил: "герои" обсуждают смерть князя, используя крамольные слова вроде "боги его покарали", "Небесный Учитель все видит", "Желтый выполняет волю богов", - это влияние Говинда, главного из "героев". И его хотят этой ночью освободить.

Заговорщиков прихлопнули всех разом. Не успели они очнуться от изумления, как их шеи украсились хомутами, а руки и ноги ощутили тяжесть цепей, похожую на усталость от полезных трудов.

- Князя уже нет! - произнес Говинд в ярости. - Разве вы, всезнающие, не знаете?

Страшный человек ткнул его бамбуком в грудь.

- У нас все по закону. - Помолчав, добавил:

- Слава богам.

- Почему я не рядом с Желтым? - Говинд с тоской посмотрел в сторону снежных вершин, невидимых за сеткой дождя. - Давил бы вас без жалости.

...Утомленные событиями старцы долго и подробно расспрашивали бывших своих любимцев о греховных мыслях. И, конечно же, были удручены их честными ответами. "Герои" нарушили запрет, подумав плохо о князе, который, как и совершенные, тоже является сгустком всего лучшего в мире. А замыслив зло против его здоровья, преступили божественные табу, ибо здоровье членов княжеского дома находится под непосредственной защитой богов.

- Вот что значит заиметь собственное мнение, - с укоризной говорили добрые старички насупленному Говинду. - Как же ты додумался до такого? А мы на тебя надеялись...

- Князь - плохой человек, - отвечал Говинд, поддерживая колоду обеими руками. - Я познал точно.

- Мы не способны познать волю богов, приблизивших княжеский дом к небесам. Мы не вправе судить избранников богов, как и самих богов.

- Но князя уже нет! Верховный Хранитель Подвалов разгневался.

- Ну посмотрите на него! Вместо того, чтобы... Опять свое мнение!

- Князя нет, - повторил мрачно Говинд, громыхая кандальной цепью. - А вы говорите, как будто он есть.

- Упрямый, - завздыхали старички. - Грязные дела его замарали. Такое с "героями" случалось и в прошлые поколения. Известно.

- Что-то не так мы делаем, о братья по совершенству! - страдая, произнес Духовный Палач. - Ведь Говинда и "героев" мы знаем с малого детства, все они достойные люди.

Верховный Хранитель Подвалов разгневался, первый нашел в себе силы заговорить:

- Одумайся, брат! Разве Говинд - достойный? У него свое мнение!

- А почему мы впятером победили тэуранов? Потому что у нас было свое мнение спасти Желтого Раджу. И может быть, свое мнение - это добавка к совершенству? Кто знает? Может, у Небесного Учителя тоже было свое мнение?

Старички начали наперебой выговаривать заблудшему свои правильные мысли о нем. Долго не умолкали их возмущенные голоса: это какая-то бесконечная цепь нарушений Мира и Покоя! Все время - одни нарушения! Порвать цепь! Любой ценой!

Духовный Палач лишь тяжко вздыхал. Верховный Хранитель Подвалов подумал, что он уже раскаивается в греховной мысли, поэтому строго, как старший среди равных, сказал, склонившись к нему:

- И как только твой язык повернулся, безумец. Духовный Палач вздрогнул, будто от удара плети. И сказал с возмущением:

- Почему твой голос всегда громче других? Почему ты уверен, что ты первый в мире духкхи? Может, ты нашел добавку к совершенству? Никогда ты ее не найдешь. Я знаю, какая у тебя мудрость - что взбредет в голову, то ты считаешь истиной богов.

- Послушайте, что он говорит, о братья! - вскричал Верховный Хранитель, в душевном волнении сотрясая и всеми своими телесными складками. - Он долго прятался, а теперь боги заставили его показать свое истинное лицо! Слава богам!

- Одумайтесь! - простонал Главный Интендант, самый старый и дряхлый. Опять нет Покоя! Не надо ссориться! Надо уговорить безумного нашего брата... Что подумают о нас простые люди?

- Хорошо, - сразу остыл Верховный Хранитель. - Он плохо подумал о нашем правильном решении. Он уже не доверяет нам. Так спросим Машину.

- Давайте спросим, - мужественно произнес Духовный Палач.

И Большой Секретный Компьютер, выражающий волю богов, равнодушно выдал:

- Имеющих мнение убрать из жизни, тэурана выпустить в джунгли.

Верховный Хранитель Подвалов не смог скрыть радости.

- Вы поняли? Машина выполняет волю богов лучше, чем люди!

И даньчжинам, слышавшим его, теперь было предельно ясно, кого и как убирать из жизни и почему надо выпустить тэу: людоеда может убить только другой людоед.

Духовный Палач был сломлен. Как посвященный в эзотерические тайны, он знал, что компьютер был программирован на Покой. Так что все решения Машины - только на благо Покоя, ибо только в Покое может благоухать цветок истинной веры...

Старичок, собрав все свое мужество, поплелся в келью для умирания совершенных восьмой ступени. При этом он держался трясущимися руками за стены, чтобы не упасть.

Даньчжины истерически жаждали Покоя. Когда-то человечество мечтало о Мире и Покое как о недостижимом благе, не зная в точности, что это такое. И забетонировало эту мечту в том отделении души, что ниже подсознания. Так, наверное?

И вот случилось трудно понимаемое здравым рассудком: голубоглазое, белобрысое, с неотсохшими коростами монстросущество бредет на костылях по вечным камням чхубанга, с любопытством и наглостью глазея по сторонам. И нет на нем даже колоды. Мало того, монастырский служка несет над ним плоский бамбуковый зонт, чтобы дождь не причинил неудобства господину тэу.

Те немногие даньчжины, которые еще не сбежали из чхубанга, вышли из домов, чтобы посмотреть на живого тэурана. Их бронзовые лица непроницаемы, а фигуры - неподвижны. Только безумная женщина со слепленными седыми прядями шла следом за тэу и ругала его, убившего ее сыновей.

- Мне уже надоело! Прогони старуху, слышишь! - Монстр изъяснялся на дикой англо-франко-даньчжинской мешанине, поэтому служка ничего не понял, лишь смотрел ему в рот со сложной мимикой страха и готовности услужить. Тэу замахнулся на женщину костылем, и та, вскрикнув, помчалась прочь от него, разбрызгивая лужи босыми ногами.

Несколько репортеров, пишущих репортажи "из пасти людоеда", - все, что осталось от шумной толпы иностранных гостей, - наблюдали выход тэурана из разных точек, безопасных для жизни и удобных для фотокиносъемки. Билли крикнул коллеге через улицу:

- Я. готов укусить себя за задницу, если этот тип не из Германии!

Монстр с трудом поднимался к коттеджу-отелю. Он был еще слаб, и бинты на нем расцветились алыми пятнами. Служка бестолково суетился, боясь прикоснуться к нему, хотя полагалось поддерживать за локоток важного господина или даже посадить его себе на спину, если он в таком вот немощном или пьяном виде.

- Эй, мистер браконьер! - крикнул Билли, сложив ладони рупором. - Как бы нам потолковать строк на четыреста? Хорошо заплачу!

Тэуран добрался до парадного входа, оттолкнул служку костылем и выкрикнул труднодобываемые слова:

- Слушайте, писаки! Скоро позову на брифинг! Всем ждать!

- Каков нахал! - восхитился Билли. - Приказывает! Чтоб мне провалиться, он из Мюнхена, из пивного погреба! Там такие же крепкие ребята!

Вдова господина Чхэна распахнула обе створки двери, проговорила на английском с печалью в голосе:

- Добро пожаловать в "Голубой лотос"...

На ней было траурное одеяние в обтяжку из дорогого белого шелка, ее вытянутая голова была выбрита в знак большого горя и густо посыпана рисовой пудрой вместо пепла.

Монстр смотрел на нее в некотором замешательстве.

- Вы - хозяйка этого заведения? Женщина испуганно отшатнулась.

- Господин Умпф?! Вы так изменились... Он поймал ее за руку.

- Ты тоже уже не та. Теперь я буду звать тебя Прумбэ-стис, Крошка-в-Трауре. Ты не рада? Ты не хочешь, чтобы я убил людоеда?

- Хочу, господин Умпф! - заплакала женщина. - Людоед испортил мою жизнь! Так неожиданно унес госпо дина Чхэна, что завещание не успели составить... И теперь надо делиться со всеми родственниками.

Монстр захохотал и тут же сморщился от боли.

В тот же день репортеров пригласили в холл отеля. Монстр вышел к гостям в любимом халате господина Чхэна - по черному полю желтые драконы, глотающие серебряные луны.

- Все собрались? - он был мертвенно-бледен, но в его хриплом голосе по-прежнему неземная наглость. - Слушайте внимательно. Все вы пойдете со мной. Все вы будете смотреть, как я буду охотиться на людоеда. Гарантирую безопасность. Полную безопасность.

Вопросы посыпались градом. Он ответил сразу на все:

- Вы должны видеть собственными глазами, как я убью чемпиона людоедов. Чтобы не было домыслов со стороны тех, кто ничего не видел, но хочет обойти тех, кто видел. Обычное дело в вашей среде. Не так ли? Выступаем после утренней молитвы. Если хоть один не придет, никого не возьму. Все.

Еще гудели голоса репортеров в отеле, а слуга уже отнес в храм Главному Эконому список всего необходимого для охотничьей экспедиции. В длинном перечне оружия, боеприпасов, провианта, одежды, обуви и так далее последним пунктом скромно значилось: "Пхунг - 1 шт."

- Зачем ему понадобился Пхунг? - удивились монахи.

- Надо дать, если просит, - сказал Верховный Хранитель Подвалов.

- До утра надо поймать Пхунга и того... Чжанга... Пхунг, наверное, узнал, что Чхину родственники убьют, поэтому убежал из Подвалов. Он не смог очиститься от желаний, он же из Чужого Времени. Поэтому пусть Служба Княжеской Безопасности ждет его в доме этой женщины.

Уже в сумерках мы с Чжангом пробирались в поселок, прильнувший к Западной стене монастыря. Странное дело, в окнах хижин не было .огней, а вокруг стояла такая тишина, что хотелось выть от тоски. И за монастырскими стенами - тоже тишина.

- Чжанг, - сказал я, чтобы нарушить тишину. - Что-то случилось в этом мире, а мы не знаем. Засиделись в Подвалах.

Мы прошли через весь поселок к противоположной окраине, где на отшибе стоял дом, милый моему сердцу. Башнеобразное высокое строение, сложенное умелыми руками монастырских мастеров, теперь показалось мне чужим и враждебным. Грузные валуны камнепада окружали гнездышко Чхины со всех сторон - будто закоченевшие чудища. Мелкий дождь колотил в деревянную крышу и грубые ставни на окнах. Мне показалось, что в щель одной из ставней пробивается свет. И на душе стало теплее. Повеяло жизнью в этом неуютном промокшем мирке.

Пока мы размышляли, как добраться до окна, дверь башни скрипнула, и в полоске неяркого света на высоченном крыльце появилась женщина в грубой домотканой одежде.

- Чухча! - прошептал взволнованно Чжанг. - Пхунг, мои глаза правильно увидели? Это чухча?

- Все в порядке, - ответил я. - Чхина дома. Чжанг схватил меня за руку.

- Чхина? Бывшая богиня?! О Пхунг, пойдем к какой-нибудь другой чухче.

Мне пришлось убеждать его, что Чхина - добрая и милая женщина и что жестокие испытания в Подвалах лишь разучили ее смеяться.

- Я тебе верю, - жалобно произнес Чжанг. - Я тебе во всем, во всем верю.

Мы поднялись по крутым скользким ступеням, с которых так неудобно падать. Я открыл дверь. Кто-то схватил меня за волосы и рывком втащил через порог. Но мне удалось сбить кого-то с ног "задней подсечкой", а Чжанг, воспользовавшись свалкой, с шумом пересчитал все ступени. Убежал.

- С ним был второй, - сказал грубый голос.

- Патруль поймает, - ответил другой грубый голос.

Я лежал, распластавшись на полу. Меня рассматривали при свете плошек. Чья-то нога упиралась мне в грудь, кто-то поворачивал мою голову загнутым носком сапога к свету.

- Какой-то незнакомый. Из хиппи, что ли?

- Я сразу поняла, - женский голос, - в темноте кто-то стоит.

Я скосил глаза - женщина сидела на корточках, полногрудая, крупная, настоящая чухча в одежде Чхины, но не Чхина.

- Чего смотришь? Признавайся во всем. - Она стучала пестиком в бронзовой старинной ступе. Резкие колокольные звуки, похоже, доставляли ей удовольствие. - Тебе есть в чем признаться.

В доме было тепло, рубиновые огоньки плошек, благовонный запах курительных палочек - все это создавало неповторимый уют, о котором я вспоминал и в затхлых Подвалах, и в промокших джунглях. Но толстая нога на моей груди мешала положительным эмоциям.

- Ты кто? - склонилось широкое лицо. Кончики усов были залихватски подкручены кверху. - Не даньчжин?

- Где Чхина? - спросил я.

- Я Пананг, ее муж, можешь все говорить мне, как ей. Или вон ему, он тоже муж, Баданг. И третий - тоже муж, Чачанг.

Я разглядел еще две пары таких же усов. Мужья Чхины были одеты в парчовые, правда, сильно мятые и заношенные халаты придворного покроя вверху узко, внизу широко, а почти под мышкой у каждого - обязательный клинок в нарядных ножнах.

- Где Чхина? Что вы с ней сделали? - Я напрягся, пытаясь сбросить с себя ногу Пананга, но меня притиснули еще сильней.

- Почему ты решил, что мы с ней что-то сделали?

- Раньше вас и силой не затащить сюда... - прохрипел я, чувствуя, что ребра не выдержат.

Женщина оставила в покое ступу с пестиком, велела подтащить меня к низкому столику. Потом деловито осмотрела мою руку, которую крепко держал, кажется, Пананг.

- Под ногтями грязь, - сказала она с укоризной и начала неторопливо вталкивать швейную иглу под ноготь моего среднего пальца. У мистиков в цене именно указательные и средние пальцы.

Темная капля крови поползла по металлу, женщина сдула ее и воткнула иглу поглубже. Потом внимательно посмотрела мне в глаза. Когда-то она была недурна собой - правильные черты лица, выразительный рисунок губ. Теперь это была потускневшая особа лет сорока-сорока пяти с выщипанными бровями и мастерски подведенными глазами. Нетрудно было понять, что она до сих пор украшала княжеский двор своим присутствием. И трое усатых мужей Чхины тоже украшали, судя по экипировке.

- Зрачки почти не расширились, - сказала женщина. - Он где-то научился не чувствовать боли.

Баданг (или Чачанг) склонился надо мной.

- Где научился? У какого отшельника?

В растянутых мочках его ушей висели крупные мужские серьги, поэтому, несмотря на грозную мину и гвардейские усы, придворный мужик казался мило-несуразным ребенком, напялившим на себя все, что блестит.

Мне-то всего лишь нужно было назваться хиппи-бродягой, каких полно в Даньчжинии. Они толпами едут из Америки и Европы и разбредаются по священным горам в поисках космической энергии и нирваны. Они попрошайничают, воруют, умирают от голода, болезней, наркотиков или, обессиленные, попадают на зуб гиенам и красным волкам. Короче говоря, фигура обовшивевшего тощего анахорета с безумными или печальными глазами стала привычной для Даньчжинского Времени. Сами даньчжины относились к ним снисходительно, как к мухам или древесным клопам, убежденные в том, что никогда никому из них не достичь нирваны или хотя бы низших степеней совершенства. Так что моя ложь была бы очень правдоподобна и была бы мне защитой. По крайней мере, спасла бы меня от кары за уход из Подвалов, и прекратились бы, наверное, пытки.

Я давно заметил, а сейчас остро почувствовал, что жизненная необходимость лгать - первый признак монстроопасной ситуации. Люди должны лгать, чтобы выжить, чтобы реализовать свои возможности, чтобы сделать свое дело. Но теперь я панически боялся лжи, самой мысли о лжи...

Женщина рассердилась.

- О боги! Почему ты молчишь? Мне так интересно узнать, кто ты! Может, ты тоже ее любовник? Может, и тебя она приворожила, как Пхунга? - Она вытащила иглу и бросила ее на стол. - Не хочешь говорить, не надо. Мы ее сейчас лечить будем. Она встанет, увидит тебя и скажет, кто ты такой. Ведь скажет, когда увидит?

"Ненависть ненавистью не укрощают", - написано в изречениях бога. Но я-то уже достоверно знал, что он умел постоять и за себя, и за других, если сумел сохранить душу чистой.

Я рванулся и опрокинул столик вместе со светильниками и иглами. В темноте мне удалось справиться лишь с одним из мужей Чхины - я преодолел сопротивление его рук и защемил ему сонную артерию... Когда женщина разожгла светильник, я, обессилев, барахтался под грузными телами двух потных братьев. Потом мое горло подперли двумя остриями церемониальных мечей - а мне-то поначалу они показались игрушечными! Я почувствовал жаркие струйки, потекшие по ключицам.

- Свяжите пока его, - сказала женщина и принялась приводить в чувство третьего мужа. Она колола иглой в мочки его ушей, потом, сняв сапоги, в большую смуглую ступню. Наконец он очнулся. Я пытался увернуться от его кулаков и пинков, и он несколько раз от души врезал по каменной стене. Братья покатились со смеху, а женщина лишь улыбнулась.

- Ну, хватит, - сказала она. - Порошок уже настоялся. Надо лечить.

- Как будете лечить? - спросил я, сплевывая кровь.

- Обыкновенно. - Женщина удивленно посмотрела на меня. - Порошком из трав. В нос натолкаем.

Кажется, Пананг зажег второй светильник и пошел впереди женщины к дальнему углу, огороженному раздвижной стенкой из бамбука и бумаги. Там была спальня.

- Что за травы? - спросил я Баданга (или Чачанга). Он дул на разбитые в кровь кулаки и лишь буркнул:

- Лучше заткнись.

Я слышал о даньчжинском наркотике из каких-то особенных "дурных" трав; он и мертвого способен поднять на ноги, но потом наступает полная потеря сил. Для больного или ослабленного организма это кончается, как правило, катастрофой.

- Вы хотите ее убить? - сказал я. - Но она же ваша жена!

- Была жена, - ответил тот, у которого кулаки были в порядке. - Умрет будет не жена.

За загородкой послышалось чихание, потом надрывный кашель. Я рванулся, но меня придавила нога в войлочной упаковке.

- Какие сволочи! - хрипел я. - Раньше вы боялись! А теперь она больна... Вы шакалы, не люди... Вы беспомощную хотите убить.

Полураздетую Чхину вытолкнули из загородки, она упала на колени. Потом посмотрела на ладони и начала брезгливо вытирать о себя. Похудевшая, бледная, она была еще прекрасней, чем прежде. Мои обостренные чувства захлебнулись в предчувствии непоправимой беды.

- Чхина! - закричал я, но меня еще сильней придавила толстая нога.

Мужчины оцепенело смотрели на Чхину, видно, проняла все же ее красота.

- Она совсем вылечилась! - обеспокоенно сказала женщина. - Чего вы смотрите? Начинайте!

Тот, что дул на кулаки, уже держал в зубах красный шелковый шнурок, закатывая рукава халата.

Я изо всех сил рванулся, и путы на мне лопнули. Тотчас сильная боль в затылке ошеломила меня. Сначала я подумал - ударили чем-то по голове. Но и все, кроме Чхины, корчились на полу, взвывая от боли и сжимая головы ладонями.

Я увидел лицо Чхины. Ее демонический взгляд испепелял ненавистью. Женщина, катаясь по полу, рвала на себе волосы. Теряя сознание, я выбежал из дома и тоже с шумом сосчитал все ступени до одной...

В темноте я нашел лужу и окунул в нее голову, потом натирал прохладной грязью затылок. Мне казалось, я схожу с ума. Наконец боль ослабла, и я пошел вокруг дома, негромко выкрикивая:

- Чжанг, где ты? Откликнись, это же я, Пхунг! Но он как сквозь землю провалился.

Боль в затылке вовсе пропала, и я вернулся в дом. Чхина, опустошенная выбросом энергии, сидела на голом полу. Лицо осунулось, постарело. Она взглянула на меня потухшими глазами.

- Я так ждала тебя...

Трое мужчин и женщина распластались ниц у ее голых ступней - поза предельной покорности в даньчжинском мире. В этих затвердевших спинах я вдруг увидел те са мые глыбы, по которым шагал Небесный Учитель! И все мои мысли отшибло. Я с ужасом смотрел на них и видел жуткую пустыню, усеянную подобными глыбами от горизонта до горизонта. И немощного старичка с лицом гневного "проповедника из Сусхары", ступающего по ним.

- Пхунг, - донеслось словно издали, - неужели ты их боишься?

- Покорные спины - беда... - пробормотал я, приходя в себя.

- Они же меня хотели убить. Меня...

- Что ты хочешь сделать с ними?

- Ты не знаешь, почему они хотели убить. Не потому, что я полюбила кого-то... Я мешаю этой женщине... Если я умру, то Пананг, Баданг и Чачанг станут ее мужьями. У нас не бывает разводов... Неужели... теперь ты не захочешь мне помочь?

- Помочь?

- Я хочу превратить их в овец. Или в собак. Я знаю заклинания.

Нет, это был не бред, а всего лишь эпизод из жизни каменного века. Я успокоился. Мне предстояло убить этих людей, чтобы их души с помощью Чхины переселились в животных. Логика первобытного мышления. Что удивительно - она была мне приятной! Очень заманчиво знать, что в стойле есть баран или осел с душой ненавистного тебе негодяя. Или даже монстра!

Я сел рядом с Чхиной, обнял ее за плечи, неуклюже поцеловал в сухие губы. Ее голая кожа обжигала холодом.

- Ты не разлюбил меня, Пхунг? - Она посмотрела мне в глаза. - Какой-то ты другой... Может, мне надо умереть? Может, и тебе я мешаю? Ты скажи, не бойся... Я сделаю так, как ты хочешь...

А с Чжангом произошло вот что. Скатившись с лестницы, он побежал, не соображая куда, и налетел на толпу людей, вооруженных до зубов. Его осветили электрическими фонарями.

- О боги! - поразились люди. - Неужели Пхунг!

- Я не Пхунг! - заверещал несчастный монах.

- Он врет, - сказал старший. - Он должен быть Пхунгом. Я вижу правильным зрением: Пхунг!

Вскоре избитый до неузнаваемости монах предстал перед Страшным человеком.

- Надо признаться, Пхунг, - Шеф Службы Княжеской Безопасности мрачно смотрел на него. Сонная виверра на его плече дернулась и застонала, как человек. Чжанг в ужасе смотрел то на животное, то на шкафоподобного человека, они казались ему духами зла. Он упал на колени и заплакал.

- Я не Пхунг! Спросите самого Пхунга! Он скажет, что я не Пхунг!

- Хорошо. Давай спросим. Где он?

- У чухчи по имени Чхина... в доме... там его кто-то схватил...

- Кто схватил?

- Может, злые духи...

Пришло время снимать кожу с бродяги, чтобы признался во всем, - ведь не назвал своего имени, не сказал, откуда пришел и почему знает Пхунга. Но Страшный человек уловил острый блеск на грязной руке Чжанга.

- Что это? Дай!

Монах совершенно забыл об "инструменте"! Поспешно содрав его с пальца, положил на стол перед светильником. Страшный человек принялся разглядывать перстень, напряженно размышлял. И вдруг жутковато улыбнулся.

- Мне надо много таких. Денег дам. Не веришь?

Он отвязал от пояса мешочек из тонкой обезьяньей кожи, украшенный бисером, и высыпал перед Чжангом монеты и мятые купюры.

- Все твое. Бери. Еще принесешь - еще дам. Чжанг в ужасе прошептал:

- Не надо! Мне ничего не надо!

Страшный человек догадался, что перед ним бессребреник, а таких он не понимал, поэтому считал опасными сумасшедшими. Казнить бы при попытке к бегству, но было ясно, что перстень из Подвалов. Этот тип, конечно же, знал дорогу к сокровищнице Тхэ-чхубанга!

Страшный человек пригвоздил Чжанга к стене мрачным взглядом.

- Разве ты не знаешь, что сказал Небесный Учитель о своем учении? Он сказал: пятьсот лет будет учение, потом появится другое.

Монах поспешно кивнул. Изречение о пятисотлетнем периоде учения он знал, оно входило в элементарное знание для избранных.

- Придворная религия - самая правильная религия, - продолжал Страшный человек прежним тоном. - Сила богов - в деньгах. При Небесном Учителе не было денег. Но он знал: через пятьсот лет будут. Поэтому сказал, что через пятьсот лет будет еще лучшее учение. При дворе Великого Даньчжина - самое лучшее.

- Но как же с перерождением... - прошептал в страхе монах.

- За деньги можно купить хорошее перерождение в будущей жизни.

Взгляд Чжанга панически метался по комнате, боясь прикоснуться к мерцающей груде монет. Бежать! В родные Подвалы! Но как?! Страшный человек протянул длинную толстую руку и сдавил потную шею монаха.

- Так тебе денег не надо? Халат, дом, чухчу не надо?

- Чухчу надо... - прохрипел Чжанг, и хватка тут же ослабла.

- Пойдем! - грозно сказал Страшный человек, поднимаясь с войлока. Чухчу купишь. У тебя же деньги, сила богов!

В комнатах коттеджа, отведенного фрейлинам, было весело и дымно. Репортеры набирались сил перед походом в джунгли. Билли Прайс азартно взбрыкивал и пронзительно ржал, везя на себе двух голых фрейлин. Другого скакуна изображал юный француз, похожий на очаровательную девушку, но с мушкетерскими усами. Его оседлала грузная растекшаяся старуха самого вульгарного вида. При виде этой картины Чжанг обомлел, но Страшный человек втолкнул его в комнату и представил:

- Мой гость. Богатый. Отшельник с Сияющей Опоры. Отдохнуть хочет. Чухчу хочет. А я пошел. У меня еще дела.

К утру Чжанг отведал многие прелести странного мира, он с удовольствием катал на себе не только женщин, но и мужчин. А когда до его слуха донеслись звуки гонгов и труб, зовущих на утреннюю молитву, он выбрался из объятий "настоящей чухчи" и пошел искать проточную воду для омовения. Его ноги подкашивались от слабости, в голове разгоралась похмельная боль.

- Пхунг! - жалобно выкрикнул он в темноту. - Мне очень плохо! Я умираю, а тебя нет!

Убийцы с понурым видом сидели у закопченной стены.

- Чхина уйдет из Тхэ, - говорил я им, выдавливая черную кровь из-под ногтей, чтобы не было заражения. - Она как бы умрет для всех вас. Нужно было спросить ее, что она намерена делать, а не убивать.

Чхина разожгла очаг, заполнив дымом комнату - пришлось открыть дверь, поставила на огонь кувшин и кастрюли.

- Ты хочешь сделать из них друзей? - вяло удивилась она. - У тебя не получится, Пхунг.

Женщина боялась взглянуть на Чхину, поэтому смотрела на меня.

- Разве она сможет нарушить... - шепотом спросила она, - закон ее жизни? Разве сможет уйти из Тхэ?

- Я сделаю, как говорит Пхунг, - ответила за меня Чхина, убирая с лица пряди волос. - Ты посмотри на них! Они не могут поверить. Они меряют нас по себе. Нет, Пхунг, все-таки надо превратить их в овец.

Женщина сникла, а Пананг ткнул кулаком ее в бок.

- Проглоти язык, чухча. Опять начинаешь...

В приоткрытую дверь из тьмы просунулась крупная носатая физиономия, повела настороженно глазами по сторонам и вдруг рявкнула:

- Всем замереть! Не шевелиться! Кто здесь Пхунг?

Я навалился на дверь плечом и прижал голову незнакомца.

- Отпусти! - завопил тот.

- Зачем тебе Пхунг? Быстро! Не то раздавлю!

- Это наш знакомый! - сказал Пананг. - Очень хороший человек из Службы Княжеской Безопасности. Надо отпустить.

Дверь сотрясалась от яростных ударов с той стороны. Чхина помогла мне, подперев ее бамбуковой жердью для сушки белья.

- Всё скажу! - закричал "хороший человек" и торопливо выболтал и о монстре, и о репортерах, и том, что я понадобился тэурану для охоты на людоеда.

- Они выпустили тэу? - поразилась Чхина.

Дверь слетела с петель - и в дом буквально влетели вооруженные люди, опрокинув стол, задавив телами очаг. Я схватил Чхину за руку, и мы могли бы, наверное, убежать - по крайней мере, нас пришлось бы искать и искать среди строений вымершего поселка, - но Пананг, Баданг и Чачанг навалились на нас в темноте.

Связанный, я лежал возле очага, глотая дым, и слышал голос Чхины.

- Мне бы немного сил... Во мне совсем ничего не осталось, Пхунг... Ты прости меня... В другой жизни я тебя обязательно разыщу.

- Подождите, - сказал я. - Не трогайте ее.

- Но она не сможет сама уйти из Тхэ, - голос женщины-убийцы, теперь он был полон жизни. - Без тебя не сможет, Пхунг.

- Я ей скажу, как уйти, и она уйдет.

Они посовещались.

- Ну, скажи.

Чхину подтолкнули ко мне, и она обняла меня за шею, прижалась холодной щекой к моей щеке.

- Я тебя сильно люблю, Пхунг. Мне совсем не страшно...

Женщина натужно рассмеялась.

- Какие нежности!

Я зашептал на ухо Чхине:

- Беги в город. Найди любое посольство и скажи, что террорист захватил группу журналистов из разных стран. Пусть спасают.

- И тебя спасут, Пхунг?

- И меня... И скажи им, что тэу, наверное, пойдет к Красным Скалам...

Что делает надежда с людьми! Тело Чхины напружинилось, она сама поднялась на ноги.

- Вы думаете, я уже ничего не могу? - сказала она гневно. - Вот ты, глупая злая чухча, беременна уродом. Ты зачала не в любви и не от этих... Я как увидела тебя, сразу так подумала. Сними сейчас же мою одежду! Ты ее недостойна, в ней есть моя сила...

Меня повесили на бамбуковую палку и понесли как охотничью добычу. "Хороший человек" со слегка сплющенной физиономией шел рядом со мной и мстительно тыкал в меня стволом винтовки.

- О боги! - страдал он вслух. - Почему мне запретили вынуть из него кишки? Почему я не имею права скормить его сердце собакам?

Меня положили в мелкую лужу возле парадного входа в храм, украшенного грузными фигурами второстепенных богов и святых.

- С тэураном не пойду, - сказал я монахам и ребятам из Службы Безопасности. - Хоть режьте меня, не пойду.

Я догадывался, что всем наплевать на мои протесты. Накинут аркан на шею, и побегу я с любой скоростью, удобной для монстра, и в любом направлении. Но мне нужно было каким-то образом задержать экспедицию, чтобы Чхина успела добраться до города.

Из храма вышел сам Верховный Хранитель Подвалов. Он присел на корточки возле меня, не боясь замочить подол оранжевой тоги, окаймленный золотистой тесьмой.

- Пхунг, - сказал толстый старик очень строго, - ты достоин смерти, покинув выбранный тобой и назначенный тебе предел. Останешься здесь - будешь немедленно умерщвлен. Пойдешь с тэураном - проживешь какое-то время.

- Вы же были таким добрым сострадательным народом, вы даже вредных насекомых жалели, - сказал я с горечью. - А теперь в каждом из вас проснулся убийца. Вы знаете, почему?

- На все воля богов, Пхунг.

- В Подвалах я достиг полного просветления, о человек духкхи. В чудесном и долгом озарении я ощутил общность и преемственность всего живого - от мельчайшей споры до гения. Я ощутил иерархию с ее ступенями, тупиками, переходными формами. Все это еще глубже чувствовали и видели, ощущали великие учителя рода человеческого. И тот, кого вы называете Небесным Учителем. Я ощутил великое братство мыслящих!

Старый монах слушал с мрачным видом, не перебивая и не обращая внимания на дождь, превративший его роскошную тогу в мокрую тряпку.

- Так вот! - продолжал я с воодушевлением. - Просветленный Учитель хотел очистить разумом толпу, превратить ее в народ. Он отверг рай и ад и сказал - на земле ваш дом, люди. Очищенное сознание - это просто нравственное мышление, то есть очищенное от грязных и глупых. мыслей, порожденных низменными инстинктами. Он готовил людей к принятию тяжелых для них истин! Чтобы видели мир и себя в свете истин. И еще...

- Каких истин? - бесцветным голосом спросил монах.

- Их много!

- Назови хоть одну.

- Хорошо. Я вас спросил, почему в даньчжинах проснулся убийца, вы не ответили. Вы не знаете, почему. Причина может быть в том, что бессамость подавляет разум, хотя борется с чувствами. Именно чувства берут верх, инстинкты, животные страсти. Отсюда и парадоксы в поведении даньчжинов, которые ошарашивают своей нелогичностью. Отсюда взрывы ненависти к чужому, новому, непонятному. Правое полушарие мозга начинает диктовать свои законы левому и устанавливает свой тип цели - радость через иллюзию, а не через истину. Вам важнее форма, а не суть.

- Ты боишься смерти? - с откровенным презрением спросил монах и с трудом поднялся на кривые толстые ноги, облепленные мокрой материей. - И хочешь укрыться от нас за стенами из слов?

- Ваши чувства протестуют против того, что вы слышите сейчас, о человек духкхи. Вы жизнь положили на то, чтобы достичь полного просветления и нирваны, и вам это никак не удается, хотя вам известна Мантра Запредельной Мудрости... И вот перед вами человек, который говорит, что он всего этого достиг. И вы вместо радости и любопытства ощущаете в себе только ненависть к нему...

- Скажи... какая нирвана...

- Обыкновенная! Ее познали многие и многие нормальные люди, не называющие себя совершенными восьмой ступени. Это длительный восторг, возбуждающий силы души, и быстрота мышления! Это жажда дела, уверенность, что можешь все. Это обилие мыслей...

- А еще... какая нирвана?

Это и жажда идей обжигающей новизны. Любовь ко всему, что есть, было, будет! Это любование чужими идеями и мыслями, как самым удивительным и приятным для разума и души, как величайшими произведениями искусств! На животном уровне тоже есть подобная эстетическая жажда - но не мыслей, а физических движений. Кошка или собака завороженно смотрит на листок, трепещущий на ветру. Или грудной ребенок, пуская пузыри от радости, тянет ручонки к движущемуся предмету...

- Говори о нирване, Пхунг.

- Об этом состоянии невозможно все сказать. Посмотрите, вокруг нас неуютно, мрачно, и, казалось бы, можно скончаться от тоски и разлитой всюду ненависти, но во мне все еще живо то ощущение света и радости. Какое оно было сильное, понимаете! Оно - наверное, на всю жизнь. А ведь я рано познал, что именно в свободном творчестве мы больше походим на людей. В творческом порыве человек счастлив и свободен, а его страдания возвышенны и тоже сродни счастью. Он чист! Созидание истин своим умом, своим трудом, своей кровью... - это, наверное, и есть высшее счастье для человека, нирвана в понятии даньчжинов и Небесного Учителя, блаженство-кайф у мусульман, божья благодать у христиан. Наверное, людям с незапамятных времен известно это состояние, и они пытались передать знание о нем в последующие поколения. Подумать только, они, как и мы, испытывали восторг от сознания того, что мысль твоя свободна и существует на равных с такими же свободными мыслями других...

- Ты считаешь все это... истинами?

Я сделал попытку подняться, но ноги мои затекли, я опять упал в лужу. Вода в ней была теплее, чем ветерок с гор, ломающий порядок в дождевой стихии.

- Нет, это, скорее, гипотезы. Метод мудрецов древности - изрекать гипотезы, правда, они верили, что это истины. Только через века они превращались в логически доказанные истины. Ведь с помощью ануттараксамьябодхи я вышел на уровень сознания древних мудрецов.

- Вышел... не убрав самость?!

- Только через самость и можно достичь этого.

Он помолчал, глядя на пузыри в прозрачной луже. Потом вдруг вскинул на меня колючие глаза.

- Ты отказываешь нам, верующим, в жизни?

- Давайте разберемся. Религии - это ведь тоже гипотезы бытия, но логически недоказуемые. Глупо запрещать гипотезы. И бесчеловечно. Мы и не запрещаем. Мы сопротивляемся, когда вы навязываете их нам в качестве неоспоримых истин.

- Кто это - мы?

- Имеющие свое мнение.

- Вот-вот! - оживился монах. - Когда раб заимеет свое мнение, зло затопит землю. Так сказал Небесный Учитель!

- Я раб?

- Все люди - рабы.

- Появись перед вами настоящий Небесный Учитель, вы не задумываясь отдадите его на растерзание какому-нибудь Пу Чжалу. Это не гипотеза истина. Потому что проверена веками, - сказал я с горечью. - Теперь я уверен, что отдали... Иначе не появился бы "неизвестный проповедник из Сусхара".

Остаток ночи я провел в холодной келье, похожей на тюремную камеру. И если бы не старая кошма на полу, в которую я завернулся, никакие закалки организма и специальные приемы не спасли бы меня.

Я проснулся на рассвете от грубых толчков в бок.

- Иди поешь, пока не остыло! - сказал незнакомый монах.

Торопливо умывшись под струей с крыши, я позавтракал ячменной лепешкой и выпил с наслаждением большую кружку травяного чая. Потом Главный Интендант со старческим кряхтением принес мне поношенные сапоги, замызганный дождевик и ватную подушечку с длинными завязками - такие я видел у даньчжинских носильщиков на потных мускулистых спинах. Значит, мне предстоит быть носильщиком в экспедиции?

- А носки? - сказал я. - Или хотя бы портянки?

- Тебе не угодишь, Пхунг, - проскрипел старик. - Ты плохой человек, настоящий преступник, которого не жалко. Вместо того, чтобы сказать спасибо, все время чего-то требуешь. Мне девяносто лет, но я не знаю, что такое портянки и носки. И знать не хочу.

Я разорвал свою многострадальную хламиду на портянки, и еще хватило на набедренную повязку. Вообще-то, отличный вид: почти нагишом, но в сапогах и капюшон дождевика на голове. Пугать зверей в джунглях таким видом.

Со связанными руками меня вывели под какой-то навес к месту сбора участников экспедиции. Слепящий свет аккумуляторных фонарей ударил мне в глаза.

- Господа, - сказал я, жмурясь, - вас, наверное, не поставили в известность. Ман Умпф - преступник и убийца...

- Пхунг, - ответили мне на чистом английском, - вы ведь тоже не агнец, как нам рассказали, вы хуже любого убийцы. Тем не менее, мы ничего не имеем против вас. Наоборот, мы даже намерены помочь вам выпутаться из ваших проблем и вернуться на родину. Вы же не даньчжин?

- Боюсь, никому вы уже не сможете помочь, - пробормотал я. - Если пойдете с ним.

Они засмеялись.

- Если бы вы знали, Пхунг, в каких переделках нам приходилось бывать.

Их было пятеро, отчаянных парней из самых популярных и любознательных изданий планеты: два американца, француз, араб, мексиканец. Не короли масс-культуры, "мас-медиа", но аристократы - это уж точно. Особенно Билли Прайс - аристократ, Бочка-с-порохом. Тридцативосьмилетний шалунишка любимец читающих масс на всех континентах, кроме, наверное, Антарктиды; ему всегда и везде позволялось буквально все, ибо каждый грамотный монарх или нищий, спящий на газетах, видели в нем олицетворение настоящего успеха, который может пролиться на окружающих. Вот почему и сейчас, в чхубанге, его не пытались останавливать, когда он, вытаращив удивленные глаза, полез на меня с кулаками.

- Какой же это Пхунг?! Это монстролог! Провалиться мне на этом месте!

- Глупо, Билли, - я его сразу узнал и по голосу, и по лохмам. Предупреждаю, на этот раз вам не поздоровится.

Руки мои были связаны, а ноги еще не обвыклись в громоздких стоптанных сапогах, поэтому я выставил сгиб локтя и резким разворотом "чиркнул" костяшкой по пивному брюху, напирающему на меня, - очень древний прием защиты, который был известен и Небесному Учителю, я в этом не сомневался. Важно было попасть в солнечное сплетение.

Билли с воплем повалился на землю, но тут же затих, начал тереть глаза кулаками.

- Оставьте в покое глаза, - сказал я, - сейчас все пройдет.

- Что с ним? - обеспокоенно спросили меня.

- Временная потеря зрения. Я же его предупреждал.

- Больше не буду, - заныл Билли, как ребенок. - Клянусь... как вас, Пхунг...

Но когда зрение вернулось и боль в "солнечном пятне" прошла, он поднялся на ноги и сказал с угрозой:

- Плевать я на твои приемчики хотел, бандит. Ничего, впереди у нас много времени.

Даньчжины бесстрастно любовались нами. Но вот появился прихрамывающий монстр в сопровождении вдовы - она была комична в мешковатых брюках господина Чхэна и с китайским зонтиком в руках. Он провел лучом фонарика по лицам, хотя уже было довольно светло. На мне луч задержался.

- Понесешь корзину, - без выражения произнес он. - Развяжите ему руки.

Под трубные призывы на утреннюю молитву команда "охотников" выступила в поход. Репортеры несли монстра на алюминиевых носилках с тентом из прозрачного пластика. На носилках же было закреплено все имущество экспедиции, кроме моей тяжеленной, похожей на древнегреческую амфору, корзины. Так что ноги аристократов пера заметно подгибались, впрочем, как и мои.

- Интересно знать, - сказал нежный французик с усами, - далеко ли мы уйдем на полусогнутых.

- Далеко, - откликнулся монстр.

Мы выбрались из Южных ворот, приоткрытых для такого случая, перешли через Яраму по раскачивающемуся мосту и вторглись в горные джунгли. Густая сетка дождя сокращала видимость до нескольких десятков метров, тропа исчезла под сплошным текучим слоем воды и под грудами лесного мусора. Однако вдова с сосредоточенным выражением лица шла впереди носилок, и ее яркий расписной зонтик был нам путеводной звездой.

СТАДО СВИНЕЙ

Постепенно подступил страх. Люди тревожно озирались. В мешанине хлопающих и журчащих звуков им мерещились звериные голоса. Рослый высокий араб несколько раз помянул аллаха, а француз с вызовом продекламировал на английском:

Тигр, тигр!

Полосами гордый своими,

Но ты тигр

Или просто громадный

Бродячий кот?

Известное стихотворение О'Нила. Кажется, о революции. Поразительно, как взбодрили всех ритмичные чеканные звуки, наполненные затаенным смыслом.

- Продолжайте, Анри, - прохрипел, задыхаясь, грузный астматик из журнала "Новая география". - Прошу вас!

- Там, где "зверь, наделенный мозгами", - сказал я тихо. - Помните?

Анри оглянулся, сдул с усов прозрачные капли.

- Вам знаком О'Нил?

- Мне все, наверное, знакомы, кто писал о монстрах.

Француз запнулся, под его сапогом звучно выстрелила ветка.

Мы его сделали тем, что он есть,

Он - наш логический просчет,

зазвучал его голос:

Порождение наших желаний,

Свободный человек,

Освобожденный

От ошметьев души.

Зверь, наделенный мозгами.

Монстр, по-видимому, дремал, но вдруг очнулся и, откинув полог, произнес речь:

- Все должны слушаться меня, как бога. Кто заикнется против, будет наказан.

- В угол поставите или... - начал араб, обладающий чувством юмора, но монстр, свесившись с носилок, выстрелил ему в лицо.

Араб замертво рухнул, астматик совершенно механически подхватил ручку носилок, соскользнувшую с его пле ча. Все продолжали оцепенело шагать, втянув головы в плечи. Я выудил из-под воды камень, облепленный мертвой травой, но мексиканец выбил его у меня из рук:

- Спокойно, парень, - прохрипел астматик, - только спокойно. Ты же видишь, мы влипли. Ты был прав...

А монстр продолжал, как будто ничего не случилось:

- Я люблю порядок. Особенно в таком деле, как охота на людоедов. - Он указал рукой на астматика. - Будешь идти последним. Охраняй нас сзади. Пхунг, замени его.

- Но корзина...

- Брось ее, если хочешь.

Я скинул со лба лямку (даньчжинский способ ношения корзин с грузом) - и тяжесть с шумом плюхнулась в воду.

- Вы тоже бросьте все лишнее, - распорядился монстр, обращаясь к репортерам. - Да, да, ваши камеры и прочие безделушки вам только мешают нести паланкин.

Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи... Вдова все это посбрасывала в воду.

- Зачем?! - встрепенулся Билли. - Это же какие деньги!

Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.

В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.

Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек...

Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние даже дыхание не было слышно. Все как положено.

Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех - в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!

Старик открыл глаза: пожилой монах с ожиданием смотрел на него.

- Не хочется отдавать тебе Мантру, - как бы извиняясь, проговорил он.

- Я подожду, о наставник... - удрученный шепот, бедственно опущенные плечи. В этом монахе не было ничего интересного или приятного для старика. Почему его выбрали братья по совершенству? И старик поразился в очередной раз: бессамость неприятна! Бессамость - грех?!

- Направь в себя внутренний взгляд свой, - сказал он монаху с легким старческим брюзжанием. - Разве ты найдешь в себе что-нибудь, кроме заученных правил? Не найдешь, брат...

- Я не понимаю вас, о мудрый... - жалобно пролепетал монах.

Старик снова закрыл глаза. Кому же передать Мантру? Минуты и часы катились то медленно, то быстро, пожилой претендент уже измучился ждать. Его здоровье было сильно подорвано рвением в молитвах и постах. Горячее желание стать совершенным восьмой ступени не запрещалось бессамостью, поэтому в эту немалую щель устремлялось все, на что еще был способен человек... Страдания претендента усугублялись еще и тем, что он хорошо поел перед сидением в келье. Вот почему он не выдержал и суток, прошептал жалобно:

- Я выйду, о наставник... ненадолго...

Он во весь дух помчался к отхожему месту во внутреннем дворе храма. Духовный Палач с кряхтением поднялся на четвереньки и едва не закричал от боли - дряхлое тело сопротивлялось выходу из Покоя.

- О боги, как же мы любим Покой! - прошептал старичок. - Омертвение Покой, мы любим омертвение... - И, несмотря на боль, он восхитился:

- Какие хорошие мысли стали приходить в мою голову!

Он осторожно выглянул из кельи. В темном коридоре гуляли влажные сквозняки и было тихо, как ночью. Потом его искали по всему храму, заглядывая в колодцы и щели, в провалы, оставшиеся после землетрясений. Почему-то решили: туда свалился немощный. И никак не могли понять, почему он ушел из кельи, из которой ему выходить уже нельзя.

А "свихнувшийся совершенный" тем временем подполз на четвереньках к походной тюрьме, в которой с истинным мужеством "героя" переживал свою судьбу Говинд. Толстый тюремщик в парче и коже не решился прогнать высокого старца, лишь заерзал на стуле под бамбуковым зонтом.

Старичок схватился обеими руками за влажные прутья решетки.

- Очнись, "герой". Подставь ухо.

Говинд, изможденный, почерневший лицом, уже ничему не удивлялся. Пробормотав слова приветствия, он подполз к старику, лег на грязный пол клетки так, чтобы тот мог дотянуться губами до его уха. Старик передал Мантру ...

Вернувшись в келью, лег на прежнее место, закрыл глаза. Благочестивый монах появился, как тень, и занял свое место у его ног.

- Мантру я уже передал, - сказал благочестивый, не открывая глаз. Достойный человек уже знает Мантру.

- Кто он?! - помертвев, прошептал монах. Старик не ответил.

Но опять не умиралось. Отдал Мантру Говинду, а как будто не отдал. Кому же надо было отдать? Джузеппе? Пхунгу? Чхине? Джузеппе, наверное, мертв, Пхунг не даньчжин, Чхина - женщина. Мертвому, чужому и женщине Мантру передавать нельзя. А если всем вместе?! Запрета нет на то, если всем вместе. Не написан такой за-прет! А все вместе они - как один достойный, преисполненный духовными сокровищами человек. Не чужой, не женщина, не мертвый...

Монах все еще сидел у его ног в оцепенении.

- Найдите Чхину, - сказал старик. - Без Чхины не умру. Чхина поможет умереть.

Когда я ощутил тяжесть алюминиевой трубы на своем плече, монстр развернулся в своем ложе так, чтобы видеть меня.

- Так что ты там болтал о монстрах? Ты, кажется, счи

- Не хочется говорить на эту тему, - ответил я как можно сдержанней, чтобы, во-первых, не разозлить его и, во-вторых, не дать ему повод заподозрить меня в капитуляции. - По крайней мере сейчас.

- Хвост поджал? Боишься сказать в глаза, что думаешь

- Бесполезный разговор, ни один монстр еще не признал, что он монстр, даже если ему доказывали с помощью неопровержимых фактов.

- Так все-таки я монстр? - Ман Умпф коротко рассмеялся.

Вдова с зонтиком взобралась на верхушку завала из поваленных непогодой деревьев, застрявших в ветвях камней, мусора, ила. Она принялась корректировать наше продвижение по осклизлым ветвям.

- А здесь надо особенно осторожней! - выкрикнула она. Билли, словно дожидался этих слов, - соскользнул с громким воплем в дыру между ветвями, бросив носилки на произвол судьбы.

Ман Умпф вывалился из носилок, и на него посыпались коробки, пакеты, консервные банки. Момент был подходящий, чтобы броситься на монстра, но испуганные репортеры опять вцепились в меня. И все мы провалились в мешанину ветвей с крупными кожистыми листьями, похожими на куски наждачной бумаги.

Потом взбешенный монстр таскал Билли за мокрые лохмы.

- Ты намеренно упал? Хотел меня убить?

Несчастный Билли клялся христианскими святынями, что ничего подобного у него в голове не было и не будет. Монстр с чувством произнес что-то на своем таинственном языке; наверное, выругался. Затем все пленники под присмотром сердитой и усталой вдовы собирали рассыпанный груз.

И вот Ман Умпф снова принялся за меня, попивая ароматнейший кофе из термоса.

- Ну, слушаю. Что во мне от монстра, мистер монстролог? Не стесняйся, не съем. Ты же понял - ты мне нужен. Так что пользуйся случаем, отведи душу.

У него было лицо больного человека. Похоже, он держался только силой волы. И еще тратится на треп? Или для него это не треп?

Я скупо рассказал о самых распространенных типах монстров и добавил:

- Теперь сам можешь довольно точно определить свой тип.

- Каким образом?

- От кого ты в восторге - от Франкенштейна, допустим, Фантомаса, Дракулы, Кинг-Конга и так далее, - того бессознательно и сознательно копируешь. Ничего нового ты, по-видимому, не представляешь.

- А по-твоему, к какому типу я отношусь?

- Ясно одно, ты не гений с обратным знаком. Ты не способен создать принципиально новые антиидеи и мифы. По-видимому, тебя кто-то вооружил супертехникой и методами прикладной психологии. С какой-то целью...

В его прозрачно-голубых глазах в обрамлении нездоровых век вспыхнула ненависть.

- Продолжай, что же ты? - произнес он через силу. - Ну!

Билли копошился где-то под ногами, сотрясая пружинистые мокрые ветви. Он протестующе выстанывал-вскрикивал почти при каждом моем слове. Мексиканец шептал за моей спиной:

- Остановись, парень...

У монстра был острый слух.

- Работай, работай, индеец, не суйся. - И мне:

- Продолжай, Пхунг, или как тебя там. Ты все еще не сказал, какой именно я монстр. Ты все время увиливаешь от ответа! Не зли меня.

- Судя по твоим действиям... и той легкости, с какой убиваешь... - Я смотрел ему в глаза. Я на самом деле опасался говорить начистоту. - Ты заряжен какой-то целью, Ман Умпф. Ты функция, доведенная до абсурда. Твой мозг порабощен одной доминантой. Короче говоря, ты человекомонстр низшего разряда.

- Если ты меня так хорошо классифицировал, то к чему болтовня о Кинг-Конге и Фантомасе? Что ты выпытывал?

Все вокруг присмирели, даже вдова. Слышен был только шум воды. Несколько бледный улиток приклеились к бурому голенищу на ноге монстра и беспорядочно шевелили антеннами.

- Ну? - рявкнул монстр.

- Мне хотелось знать, каким ты себя мыслишь, - ответил я, ощущая расползающийся по спине холодок. - Ведь не низшим же разрядом? Как минимум суперпаразитом, зверомонстром, королем преступлений?

Он посбивал щелчком улиток.

- Король преступлений - это кто? Фантомас? Ну да, о нем снова начали писать, и новые фильмы пошли. Ты думаешь, я похож на Фантомаса?

- У вас есть общее, - сказал я. - Мания жестокости. Ты, как и он, нападаешь на тех, кто заведомо слабее тебя, - чтобы остаться безнаказанным.

- Что ты болтаешь? - неприязненно проговорил он. - На заведомо слабых?

- Ты использовал технику и оружие, которые тебя делали всесильным и невидимым. Ты был уверен, что возмездия не будет, что законы человеческие бессильны...

- Но сейчас у меня нет того оружия!

- У тебя в руках другое оружие, у нас - ничего. Даже мачете побоялся нам оставить.

Он испепелял меня взглядом, я всей кожей ощутил потоки его больной энергии. Он вдруг вытащил из-за спины двуствольный охотничий карабин и бросил его мне. Я поймал его в воздухе и мгновенно передернул затвор. По звуку было ясно - в магазине карабина нет патронов.

Монстр криво улыбнулся.

- Неужели сможешь выстрелить? Ты, раб, у которого смел только язык, выбалтывающий желания!

- Ты копируешь Фантомаса и в этом. - Я отшвырнул карабин. - Примитивные штучки садиста. Придумать что-нибудь новое ты не можешь.

Он подошел к карабину, не поленился, поднял его и вылил из стволов воду.

- Ты не смог в меня выстрелить. А я смогу.

Он целился мне в лицо, держа карабин в вытянутой руке, как пистолет. Оба глубоких зрачка прыгали перед моими глазами. Верхний под крупнокалиберную разрывную, нижний - под малокалиберную целевую. Страх ударил меня в мозг, сбил замки с дверей преисподней, и на волю вырвался мой коллективный предок. В ужасе и ярости он принялся топтать уверенность разума в том, что выстрела не будет. "Конструкция магазина мне доподлинно знакома, - упирался я. - И ошибки не может быть - он пуст!" Но предок хотел бухнуться на колени перед господином и завопить: "Пощады!" Я напрягся и заткнул его; все это, конечно, читалось на моем лице. Монстр усмехнулся.

- Поживи немного. - И пошел к носилкам.

Я с трудом одолел немоту мышц, сел на изувеченную сапогами толстую ветвь. И тут ко мне бросились репортеры - не затем, чтобы взять интервью. Взбешенный Анри ударил по моей шее, и я, как кукла-вертяшка, опрокинулся под ветвь. Меня принялись заталкивать ногами еще глубже.

- Он мог и всех нас! - шептал в ярости Билли. - Из-за тебя!

- Только о себе, каналья, думаешь! - рычал такой утонченный с виду французик.

Тут же знакомо задыхался астматик, пытаясь достать меня кованой подошвой сапога. И мексиканец Орландо что-то вышептывал в гневе.

Наконец я поймал чью-то ногу и резко вывернул стопу. В ответ - крик боли. Наверху произошло замешательство, и я выбрался из ветвей и наждачных листьев, сморкаясь кровью. Билли и астматик, мешая друг другу, пытались выломать жердь. Анри и Освальдо стояли со сжатыми кулаками, тяжело дыша. Монстр и вдова с любопытством глядели на нас.

- Хватит отдыхать, - сказал монстр. - Безделье не идет вам на пользу.

И снова трудный марш по завалам и руслу ручья, когда-то бывшему тропой. Муть заметно выдохлась - водичка, по которой мы брели, стала почти прозрачной. В стоячих заводях на месте ям и оврагов были видны темноспинные рыбешки, хищные личинки стрекоз и прорва микроскопической живности. Но моим коллегам не было дела до окружающей среды, они все еще не могли простить мне своих страхов. Француз и Билли то и дело пытались меня пнуть.

- Самоубийца! - хрипел астматик где-то за спиной. - Всех хочешь утащить за собой.

- Если выживем, вам будет стыдно за такое поведение, - пытался я их образумить.

- Всегда было такое поведение! - ответил за всех Билли Прайс. - И не было стыдно! Если борешься за свою жизнь, какой может быть стыд? Я же говорил, все монстрологи - предельно чокнутые санкюлоты...

- Санкюлоты были в штанах, - сказал Освальдо. - А этот без штанов...

- Вечно ты суешься! - вспылил Билли. - Чикано!

Я старался не тратить силы на злобу и раздражение. Я убеждал себя, что все это, происходящее сейчас, - и есть типичные условия, в которых проживали мудрецы глубокой древности. Должно быть, грязь, кровь и пинки обладают чудесной способностью порождать светлые мысли. Может быть, и философия появилась как реакция ни в чем не повинного человека на наглость и насилие? Если это истина, то я имел хорошие шансы прибавить в своем духовном росте.

Мой оптимизм согревался мыслью о Чхине, я верил, что она где-то на пути к городу. Удивительные параллели в жизни: вот она, женщина, снова и снова должна спасать мужчин, зашедших в тупик и готовых свихнуться от страха. Тоже, должно быть, наезженная колея эволюции.

И верно, моя любимая торопилась изо всех сил по горной дороге, теперь трудно проходимой из-за скальных обломков, намывов почвы и мусора. В старой соломенной накидке, с небольшим узелком в руках, она была похожа на обыкновенную мирянку, бегущую из Тхэ подальше от людоедских бесчинств.

Я был уверен, что Чхина - необыкновенная женщина, и не только потому, что одолела "комнату страха". Она была, может быть, единственной среди даньчжинских женщин, у кого любовь, кажется, стала высшей духовной ценностью. А может быть, и вообще среди женщин планеты - если верить выкладкам высокоученых психологов. Ведь они утверждают, что любовь стоит на шестом месте после музыки в ряду общечеловеческих духовных доминант. Так что я не сомневался - чувство выведет ее из любых ловушек Даньчжинского Времени...

Чхина благополучно добралась до пустой хижины контрольно-пропускного пункта. Здесь проходила граница заповедника и монастырских земель. Она отдохнула, сидя на каменной скамье, поела из того, что было в узелке. Дождь издевался над пузырями в лужах, которые сам же и породил. Заросли цепких кустарников собирали небесную влагу и, отяжелев, обрушивали на дорогу водопад из крупных капель. Чхина старалась не смотреть туда, где когда-то проходила линия из красной охры, теперь уничтоженная грязевыми наплывами. Но граница жизни ощущалась обостренными чувствами. Сначала подступила тревога, потом нахлынул страх - любовь к своему Пределу. Мистические табу, эти первозданные законы, всегда были сильнее человека. Это Чувство любви-табу вдруг вырвалось из глубины сознания Чхины, отняло решимость. Сила богов - в этой невидимой черте, что пролегла под лужами и грязью. "Здесь твой Предел, - будто сказал кто-то свыше, - созданный только для тебя и во благо тебе. Ибо у каждого должен быть свой Предел..."

Она поднялась со скамьи и отважно ступила в лужу. Босые ноги словно обдало кипятком. Но Чхина продолжала идти, чувствуя cильное сердцебиение. И вдруг повалилась ничком, забилась в конвульсиях...

Ее нашли в хижине контролеров, вывалянную в липкой синей глине, среди пустых консервных банок, оставленных охраной заповедника. Чхина собиралась с духом, чтобы снова и снова штурмовать свой Предел.

- Уйдите прочь! - закричала она. - Я ненавижу, когда мне мешают!

- Совершенный тебя зовет, - сказали смиренно монахи. - Он в келье для умирания. Никак не может умереть.

Конечно же, она пошла с ними.

- О чухча, как приятно видеть тебя! - обрадовался ей Духовный Палач и погладил ее руку. - Пусть у тебя будет много детей и внуков. Научи обязательно их, чтобы умели жить в любом времени, чтобы даньчжины не исчезли. А сейчас, я понял, они хотят исчезнуть. Без самости, без имени... Даньчжины - не имя...

Передав ошеломленной женщине Мантру и сказав, для чего это делает, он облегченно вздохнул.

- Вот и все, чухча. Я закончил свои дела. Теперь уходи.

Женщина другого народа, наверное, зарыдала бы: "Не умирайте!" Даньчжинская же чухча сказала с суровой искренней любовью в голосе:

- Пусть боги дадут вам хорошее перерождение в будущей жизни, о добрый мудрый человек. Счастливой вам смерти.

Световой день близился к концу, а мы все шли и шли, пробираясь через заросли, завалы, болота, хватая жаркими ртами дождевые струи. Я видел безумно выпученные глаза Анри, слышал свистящее дыхание и стоны Билли, скрежет зубов Орландо. Только бы выжить! Дотянуть до привала!

Мой мозг отупел, сознание временами отключалось, и в такие моменты мое тело двигалось по инерции, совершенно не чувствуя тяжести и боли. Я еще раз познал и убедился - природа предусмотрела механизм спасения, когда наступает время трудностей, находящихся за пределами наших возможностей. Отключить разум, превратиться в сомнамбулическое бесчувственное существо - и ты способен жить в невыносимых условиях. А если эти условия надолго? А если на всю жизнь?

Даже в предельном отупении я пытался исследовать в себе то существо, которое вырвалось из преисподней разума. Это был хорошо отработанный метод древних мудрецов - изучать в себе раба, находясь на грани жизни и смерти. Это тоже входило в опыт тысячелетий, в коллективно-бессознательное. Сначала я ощутил страх и любовь к высшему существу на носилках, Я горячо возжелал во всем довериться господину, его божественному мнению. Мне хотелось унижаться, есть горстями грязь из луж, хо телось в предельной степени высказать свое ничтожество, чтобы заслужить милость и спасение. Мой коллективный предок точно знал, что я должен хотеть: бессамость - единственное средство спасения перед лицом небывалых опасностей.

Я сопротивлялся напору тысячелетий. Я звал на помощь мысли и постулаты НМ. И я раздвоился. Один я страдал под невыносимой тяжестью, тратил силы на сомнения и поиски выхода и уродовал себя, пытаясь остаться самим собой; другой я, отдавшись чужой воле, шагал, как робот, не различая добра и зла.

Я словно увидел его наяву - изможденного немолодого дикаря на больных ногах, увитых синими венами. Морщины на его лице ломались и дергались в страшном напряжении, и безобразные шрамы на лбу тряслись, как куски грязного теста... Не единожды клейменный невежественный раб - мой коллективный предок? Фундамент моего сознания? Мой спаситель в безвыходных положениях?

В его надрывном дыхании и стонах я слышу жажду Покоя. Он мечтает на ходу о Покое. Цель всей его-моей жизни - только Мир и Покой... Она слоится, эта цель и мечта, она разноцветна, она состоит не только из безделия и отдыха, но и еды, и утех, из яркого солнца, пахучих трав и холодных ручьев, из трепетных молитв, красивых вещей и дурманных видений.

Я истерически грежу о пище и женщинах и о безделии. Изо всех сил вспоминаю красивую толстую женщину из недоступно высокого дома. У нее необъятные мягкие бедра. Она любит меня почти так же сильно, как и того, кому принадлежит. Ее добрые глаза похожи на материнские. Ее шершавые руки дают мне еду. Много еды. Очень вкусной еды, украденной у господина...

Чей-то испуганный шепот вытаскивает меня из видений:

- Где Хаббарт? Его нет!

Все уже остановились, а я продолжаю идти. Мои руки и бесчувственное плечо скользят по алюминиевой трубе, упираются в препятствие. И до меня доходит: астматик пропал!

- Оглянулся - никого! - взволнованный шепот француза.

- Вот сволочь! - Билли выглядывал из капюшона, как из пещеры. - Неужели бросил нас?

Монстр распорядился ставить бивак и разводить огонь, а сам, забрав оружие из носилок, отправился изучать следы. Вдова старательно несла над ним зонтик.

Вернулись они быстро. Худое лицо монстра было сурово и возвышенно, вдова же была похожа на побитую собачонку - вздрагивала при каждом звуке.

- Хаббарда унес тигр, - торжественно произнес монстр.

- Ка-ак тигр... - пролепетал Билли.

- Ничего же не было слышно... - с трудом проговорил Освальдо. - Ни рычания, ни крика.

Монстр снизошел до объяснений:

- Обычное: тигр находит стадо свиней и следует за ним. Как проголодается, хватает одну свинью, но без шума и без крови - чтобы не вспугнуть остальных. И отбегает метров на двести. Свиньи успокаиваются и продолжают пастись. Когда тигр опять проголодается, так же без шума и крови хватает вторую свинью. И так - пока не сожрет все стадо. Потом идет искать других свиней.

- Вы хотите сказать... - Билли в ужасе вцепился в свои волосы. - Он охотится на нас? Как на свиней?

- Теперь все люди для него свиньи, большое стадо свиней.

- И он опять кого-то схватит?!

- Свиньи ему хватает на два дня. А такой толстой свиньи, как ваш Хаббард, ему хватит на все три.

- Вот почему ты поставил его в хвост... - потрясение пробормотал я.

- Я же гарантировал вам безопасность, господа? - монстр улыбался. - И опять гарантирую. Вы еще не раз убедитесь, что мои гарантии научно выверены и поэтому сверхнадежны.

- Но убитый вами... наш коллега, который шутил... Почему тигр не удовлетворился им? - спросил Освальдо. - Ведь тело досталось ему?

- Тигры падалью брезгуют, когда есть живая пища.

Мы бездумно что-то делали под руководством испуганной вдовы, все наши мысли были о людоеде, который где-то рядом раздирает труп несчастного Хаббарда. Шумевшие под дождем заросли и подступающая ночь усугубляли мысли о людоедах. Но вот появился кривобокий массивный навес из листьев, ветвей и пластиковой пленки поверху. Раздраженно зашипел костерок, давясь смолистым крошевом. Мой древний предок замурлыкал что-то в предвкушении Покоя, все заметно приободрились. Древняя магия огня! Людоед, может быть, разглядывает нас из темноты, а мы размягчились, особенно вдова. Она развешивала у огня всю свою одежду, сверкая голыми ягодицами с чисто даньчжинский непосредственностью.

- Отгоняй искры, - сказала она французу. - Чтобы не прожгли.

- Позвольте, почему именно я? - вежливо поинтересовался он.

Ему никто не ответил, и он встал на защиту скромных нарядов вдовы с пучком веток в руках.

Мне бы тоже просушить дождевик, портянки, набедренные ухищрения, но я, пораженный благостной апатией, лежал на голой земле: наступи на меня слон я бы не поморщился. Но какая-то сторожевая мыслишка все еще копошилась, чего-то выискивая.

Знаменитая рабская лень, заклейменная в веках! Я плавал в ее неге, я упивался ею, пользуясь моментом. Но сторожевая мыслишка колола и колола, покушаясь на мое блаженство. Что-то лениво сопротивлялось мыслишке, пытаясь унять ее, насытив подходящей пищей: рабство - подневольный труд, а лень биологическая защита от него.

Нет, слишком просто. По-видимому, это верхний слой истины, огрубевший и подсохший от соприкосновения с миром грубых истин. А что поглубже? Опять подневольный... Вся жизнь моего многотысячелетнего предка была, оказывается, подневольным трудом. Со стонами и проклятьями он тащился в неведомое, то влекомый страстями, то подгоняемый чужой волей. Но ведь должно было быть что-то неподневольное? Приятное, увлекательное, творческое?

А с другой стороны - даже свободный современный человек, достигший стадии раскрепощенного творческого сознания, сколько времени он проводит в рутинном, вынужденном, мучительном для него труде? И глину месит, и мусор вывозит, и с бытом сражается, и в долг берет под любые проценты... Чем не подневольный человек? Но никому в голову не придет назвать его так.

Но с моим любимым предком все наоборот. Для него даже свободный, без принуждения труд на себя - подневольный труд. Он весь закутан в многочисленные слои подневольности. Поэтому любой труд для него - мука. Он несусветный бездельник. И здесь одной причиной ничего не объяснишь. Здесь целый пласт причин-законов. Одно понятие: его лень соответствует принципу минимальных затрат. Посмотрите на животных - на кошек, собак, змей, пауков... Удовлетворят физиологические потребности - и полное безделие. И в людях это живет, - например, четыре знаменитых позыва на сон в течение дня: это же биоритм на базе предельной экономии, точнее - принципа минимальности энергетических затрат, обеспечивающих максимум прибыли.

Так что, истинный раб - это оставшийся от животного мира инстинкт предельной экономии? Отсюда и все его доминанты? Значит, называть его следует как-то иначе? Например: "Индивидуум реликтовой психики", и аббревиатура термина будет одинаковой почти на всех языках - и.р.п., ИРП, ИРП.

Или проще - доличность.

От беды убежишь в горы, от войны спрячешься в храме, а праздник достанет везде, - говорят даньчжины. Все верно, крепкий характер у даньчжинских праздников. Казалось бы, и траур, и с неба льет не переставая, но пришло время праздновать окончание сезона дождей - и по улочкам чхубанга потекла процессия с молитвами, музыкой и пением. Людей было мало, ведь почти все население ушло из Тхэ, даже монахи низших ступеней совершенства, которые кормились в своих прежних семьях.

Даньчжины слаженно пели о щедрости богов, посылающих влагу с небес. Среди фигур, в некогда красочных, а теперь промокших одеяниях и масках легко угадывались "герои" по характерной походке только что очищенных от "греха потомства". Сквозь звуки пения и музыки то и дело прорывался усталый отрывистый голос единственного узника походной тюрьмы.

- Я знаю Мантру! - выкрикивал Говинд с большими паузами на отдых. Вечная слава Духовному Палачу! Он самый совершенный!

Возле тюремной клетки неслышно появился шеф Службы Княжеской Безопасности - в парадном сверкающем халате с любимой виверрой на плече. Он спросил грузного тюремщика, почему тюрьма без украшений по случаю праздника, и тот помчался в храмовые мастерские. Страшный человек подошел к Говинду. "Герой" бросился на решетку и закричал:

- Я знаю Мантру!

- Это хорошо, - на редкость вежливо сказал Страшный человек, даже виверра онемела от изумления. - Чего ты хочешь?

- Убивать таких, как ты!

- Я друг "героя". Хочу знать твое желание. Главное самое.

- Ты друг?!

- Даньчжин не врет.

Говинд молчал, раздумывая, а Страшный человек извлек откуда-то из-под мышки большую праздничную булку в форме толстого карпа с изюминами вместо глаз. На румяной аппетитной корочке с рисунком чешуи тотчас появились бледные пятна от дождя.

- Здесь кинжал. - Он держал булку на ладони, словно прикидывая вес. Когда придут за тобой, всех убьешь. Сможешь?

Говинд знал, что этот человек так же хитер, как и свиреп.

- Почему ты хочешь мне помочь? - Он буравил его недоверчивым взглядом. - Вчера хотел моей смерти, а сегодня не хочешь?

- Вчера был еще глупый. Людей не знал. Всем верил.

- А теперь?

- Люди без совести хотят жить. Все ушли. А совесть можно легко получить. Богов попросить - дадут.

- Верно... Совсем как мои мысли. Бессовестные люди убивают природу, а Желтый убивает их...

- Правильно, - кивнул Страшный.

- Мое желание - вернуть старые законы, когда люди любили природу и поклонялись всему живому...

Оба смотрели на булку. Роскошная глянцевая корочка на глазах превращалась в мокрую коросту.

- Правильное желание, - наконец сказал царедворец, не пуская мокрую виверру за пазуху. - Я дам тебе этот хлеб. Ты уйдешь. Ты взорвешь Большой Оползень. Он загородит Яраму. Будет озеро. Берега слабые, прорвет. Вот большой страх. Люди узнают, что ты сделал, уважать начнут. Ты понял?

Да, Говинд отлично понял: потоки грязи и воды слизнут монастырь и поселок с лица земли. Подобные трагедии приходилось видеть в горах... Он молчал.

- Совершенных жалко? - удивился Страшный человек. - Они тебя - к смерти. "Героев" жалко? Они предали. Несколько глупых монахов жалко? Они без совести. Им тебя не жалко. Ты понял? Детей здесь больше нет, женщин нет! Некого жалеть!

- Я сделаю, - по лицу Говинда бегали желваки. - Это лучше, чем убивать их по одному... Клянусь! Но почему ты сам...

- Другое дело. Самое трудное. Ты не сможешь.

- Кто не сможет? Я все теперь смогу - у меня Мантра! Ты забыл?

Страшный человек протянул ему почти размокшую булку.

...Мало кто знал, что в ночь перед праздником снова решалась судьба Говинда на Совете Совершенных. Ведь он теперь был другой - познавший Мантру Запредельной Мудрости. Что делать с преступником, вооруженным таинством Мантры? Не в силах человеческих решать такое. Запросили Машину, и она после множества логических операций выдала потрясающий ответ: отпустить.

Старички смирились перед непонятной мудростью Машины. Говинда должны были отпустить в самый торжественный момент праздника. И вот рослый мускулистый монах, блестевший под дождем, как полированный, ударил влажной колотушкой по тарелке Священного Гонга. Теплые брызги выстрелили ему в лицо, и медный гул ушел в сетку дождя и не вернулся, как ни прислушивались люди, пришедшие на праздник. Монах с колотушкой растерянно посмотрел на Верховного Хранителя Подвалов. Полагалось снова ударить в гонг, когда откликнется эхо. Побледневший Хранитель Подвалов проговорил изменившимся голосом:

- Шум дождя мешает... наверное... продолжай свое дело, как будто мы услышали эхо.

И снова медный гул завяз в водяном плеске. Но разбуженные им фигуры в ритуальных масках устремились, танцуя, к клетке, разукрашенной обильно и безвкусно фальшивыми цветами из храмовой мастерской. Толстый тюремщик поспешно открыл замок, и Говинд ударил его дверцей решетки с такой силой, что тот рухнул, раскинув руки. Не давая опомниться танцующим "духам гор", Говинд вырвался из клетки - и вот уже оба монаха хрипят и извиваются на каменных плитах, расцвечивая лужи кровавой дымкой. Убийца оглянулся, его лицо исказилось, как при сильной боли.

- Это вы заслужили! - выкрикнул он. - Желтый правильно вас убивает!

- Эхо Священного Гонга не вернулось, - сказал кто-то из совершенных со стоицизмом древнего грека. - Плохой знак.

Говинд бежал по гребню каменного забора, балансируя руками, и никто его не преследовал...

Утро было похоже на умирающего зверя, выпотрошенного мучительной агонией. Оно лежало неподвижно в холодном поту, придавив мир... С трудом разлепив веки, я сначала увидел несколько скользких змей в вялых ветвях навеса, потом лысую женщину. Она хлестала репортеров прутом и выкрикивала резким бабьим голосом, путая английские, и даньчжинские слова:

- Какие бездельники! Работать надо! Хозяин ругается! Вставайте!

Несколько ударов досталось и мне. Боль меня не взбодрила. Подавив сон, я поднялся и, как робот, переставляя опухшие ноги, подошел к монстру, который стоял на голове и глядел на меня, загнав глаза под белесые брови. Меня бросило в жар. Я схватил кожаное ведро, висевшее на опоре навеса, и выбежал под дождь. Мой предок точно знал, что надо делать.

Моя голова была заполнена одной мыслью - найти вкусную родниковую водичку, чтобы кофе получился отменный. И хозяин вознаградит это кивком, а то и лепешкой. Мне до ужаса и трепета в поджилках хотелось угодить ему!

Но вот сквозь могучие желания пробилось чувство опасности. Я остановился в нерешительности, оглянулся. Ман Умпф продолжал стоять на голове. Хоть лопни земной шар, но асанны, предписанные монастырскими, наверное, лекарями, он выполнит до конца. Характер...

Донимаемый безотчетным страхом, я зачерпнул ведром в первом же потоке. В раздувшемся ведре оказалось много мусора и крупных песчинок, закрывших дно, и я вылил воду. Все-таки надо искать родник... И тут я увидел тигра, припавшего к земле для прыжка. Я оцепенел. Меня сразил один только вид этой скользкой огромной кошки с прозрачными каплями на усах. Я кончился...

Я стоял как столб, когда меня нашли репортеры и вдова.

- Что с тобой, Пхунг?

Удивительно, мысли мои были ясные, и я смог внятно рассказать о встрече с тигром.

- Я узнал его, это был Желтый.

- И что же он делал? - не поверил Освальдо. - Любовался вами?

- Нет, готовился к прыжку. Билли хмыкнул.

- Увидел тебя и испугался! Подумал: великий герой на охоту вышел, надо смываться.

- Желтый не всех кушает! - прошептала вдова, озираясь.

Я подошел к тому месту, где стоял тигр. Следы огромных кошачьих лап в раскисшей глине были уже заполнены водой, от этого они выглядели еще более эффектно.

- О боги... - вдова не могла оторвать взгляд от следов. Да и все были потрясены. Когда до Билли дошло, что это на самом деле следы людоеда, его капюшон приподнялся - волосы, высохшие за ночь, встали дыбом.

Монстр к сообщению о тигре отнесся спокойно, лишь бросил вскользь:

- Он пасет нас. Пришел поглядеть, как поживаем.

И снова нечеловечески трудный марш по залитым водой джунглям. Вцепившись обеими руками в алюминиевую трубу, я старался запечатлеть моего дикаря в моей преисподней, чтобы он не мешал мне понять: почему людоед не разорвал меня?

Я снова и снова восстанавливал в памяти этот эпизод. Осклизлое литое тело, припавшее к островку суши. Задние ноги мелко топчутся, выбирая лучшую опору для прыжка. Звериный азарт в желтых глазах... Потом азарт погас, на кошачьей морде появилось откровенное разочарование. Потом Желтый огорченно рявкнул... Потом обходил меня стороной... Ему пришлось по грудь забраться в медленный поток, вспугнув стайку темноспинных рыбешек. Они с шумом бросились в разные стороны, окатив морду тигра брызгами. Он фыркнул, покосился на меня и беззвучно исчез в плотной стене зарослей, куда, казалось бы, и мышь не пролезет без треска и стегания ветвей.

Но ведь я шел за водой, находясь в трансе, в "режиме раба". И Желтый готовился прыгнуть на раба! И только панический ужас моего предка, по-видимому, спас меня... Забившись в самый темный угол сознания, он тем самым выпустил в жизнь Небесного Учителя, и Желтый это сразу учуял. Он убивает только рабов?!

Красивая гипотеза. Она подтверждала мой вывод о том, что мой уважаемый реликт запрограммировано пасует перед любым монстром. От обыкновенной угрозы он умеет бегать, он способен и постоять за себя с каменным топором в руках. Но тут - столбняк. Паралич души и тела.

...Монстр слез с носилок, чтобы размяться, и пошел впереди с вдовой под зонтиком. Тигров он, по-видимому, не боялся. Воспользовавшись моментом, я сообщил репортерам о красивой гипотезе.

- К чему вы, собственно, ведете, Пхунг? - спросил Орландо.

- То коллективное-бессознательное, о котором так много пишут, надо выделить в себе, представить образ, осмыслить. Это нетрудно сделать, было бы желание... А мысль, познав, заблокирует бессознательно-обычный механизм Просвещения, когда пробуждается разум...

- Вы себя выдали, Пхунг, - перебил Орландо. - Вы хотите превратить нас в революционеров. Да, да, с помощью эпохи Просвещения, дурно вами понятой.

- Он погубит нас, - сказал Билли.

Я уже подозреваю, что вы и есть то первобытное и бессознательное, что дожило до наших дней, - сказал я, не скрывая досады. - В вас, по-видимому, ничего другого нет. Жуткая гипотеза, но она появилась.

- Он еще и оскорбляет, - сказал устало Билли.

- Я заметил, Пхунг, - сказал француз, - вас все время тянет на проповеди. Из вас вышел бы неплохой миссионер.

Он прав, я то и дело срываюсь на проповеди. Но, по-видимому, это уровень Небесного Учителя. Унять его - вылезет на свет молчаливый искатель хозяев на свою шею... А где я сам? Или меня уже нет?

Я тут же сделал попытку проявить себя, опровергнув жуткую гипотезу:

- Если человек в доличностном состоянии, он неминуемо ищет господина, то есть ищет, кому вручить себя. Это мощный инстинкт... И на зов его неминуемо приходит монстр. Потому что у монстров - тоже мощный инстинкт. Если выйти из этого состояния, Ман Умпф потеряет силу, и никакой тигр не сожрет...

- Оскорбления продолжаются, - констатировал Билли с редкостной для него выдержкой. - Значит, мы в до-личностном состоянии, а он...

- Истина не может быть оскорблением, - сказал я. - Человек рождается недоношенной человеческой личинкой. Тут-то вы не будете возражать? И только воспитание в обществе и собственные усилия делают его личностью. Тоже возражений нет? Не будет воспитывающей силы общества - не будет и личности, вернее, мало кто доберется до уровня личности.

- А может, кто-то сразу рождается выдающейся личноcтью? - опять Билли.

- Принципиально нет, - ответил я. - Может, в далеком будущем будет так, а сейчас дело обстоит иначе. И вот почему. Долгие тысячелетия образ жизни человека мало чем отличается от животного. Это прочно закрепилось в под-подсознании, в коллективном-бессознательном, которое, по Юнгу, находится "ниже" индивидуального подсознания. То есть современный человек неминуемо проходит доличностную стадию - по аналогии: стадию личинки-гусеницы, например. Бабочки питаются нектаром, имеют дело с возвышенным миром цветов, а их гусеницы - всепожирающие хищники... Но ведь бабочка может и не появиться из гусеницы! Вот в чем дело!

- То, что предопределено провидением, Природой, высшим смыслом, неминуемо появится, - сказал Освальдо. - Хоть из гусеницы, хоть из щепки. Вряд ли ваши усилия, Пхунг, смогут что-либо изменить.

- Я видел, как миссионеры обучают дикарей закону божьему, - сказал француз. - С вашей точки зрения, Пхунг, - это примитивное воспитание, не эпоха Просвещения. Но лучшие из этих дикарей становятся более искусными миссионерами, чем их учителя. Так что личность... Короче говоря, ваша концепция кажется мне ошибочной.

- Всем вам, конечно, приходилось слышать и даже писать о так называемых "диких детях"? - И я рассказал о мальчугане лет семи, которого бросила стая горилл при бегстве. Это произошло несколько лет назад в джунглях Уганды. Когда я его видел, он целыми днями сидел на корточках и дремал. Детские игры, картинки, игрушки его не интересовали, оживлялся он только при виде пищи. До сих пор он не умеет ни говорить, ни смеяться, ни плакать. Человеческая личинка, переросшая свой возраст. А ведь этому мальчугану предопределено, по-видимому, что-то другое, Освальдо? А наши дети? Сколько мы стараемся, чтобы унять их жестокость к животным, растениям, друг к другу? В их маленьких сообществах обязательно возникает культ грубой силы, и иерархия авторитетов в их среде - почти буквальное повторение схем ранних цивилизаций...

- Меня уже тошнит от проповедей, - пожаловался Билли. - Вместо того, чтобы отдохнуть, я должен выслушивать...

Я не унимался, мне хотелось вслух додумать нечто важное.

Я, кажется, понял, почему Небесный Учитель и прочие мудрецы древности обожали публичные выступления в жанре проповедей. Ведь это же древнейший способ поиска истин! В раскованных речах перед аудиториями, зараженными скепсисом или откровенной враждой, возбуждалась мысль. В такие моменты делалось открытий не меньше, чем в тиши кабинетов, келий и лабораторий. Ну а "речи по бумажке", которыми богат век... Это мода на чужое мнение. По бумажке открытий не сделаешь...

- Так вот, - продолжал я с упрямством оплеванных пророков, - многие из "диких детей" эпохи НТР никогда уже не превратятся в бабочек...

- Да заткнет его кто-нибудь, наконец?! - завыл Билли Прайс.

На пятый или шестой день пути мы остановились перед бурно ревущей преградой, за которой в сетке дождя угадывались громады бурых скал. Быстро соорудили навес, разожгли костер, хотя до темноты было еще часа три. Перед штурмом реки нам всем требовался хороший отдых. А ведь когда-то здесь протекала скромная ласковая речушка, из которой обезьяны любили пить ладошками, свесившись с лиан...

Монстр раздобрился, отдал нам мешочек с кукурузной мукой, в которой завелись черви. Понятно было, что поход близился к концу и что впереди именно Красные Скалы, помрачневшие за время дождей. На душе стало еще тревожней. Интуиция подсказывала: финал всей истории не будет легким и радостным, даже если на том берегу нас уже поджидают солдаты и полицейские. Монстр наверняка учел и этот вариант.

С господской половины убежища донесся резкий голос леди Бельтам:

- А где банка с конфитюром? - Она вывалила все содержимое "продуктового склада" на носилки. - Вчера она была здесь! Я берегла ее для чая, когда кончится кофе!

Видели и мы вчера эту банку - килограммовое сокровище китайского производства с картинкой плодов дынного дерева. Она сверкала белой жестью неподалеку от затухающего костра.

- Господи помилуй, - пробормотал Освальдо. - Еще этого нам не хватало. Пусть она ищет получше...

Монстр, шевеля сморщенными пальцами ног, без всякого выражения смотрел на нас. Словно взгляд змеи - холодный, немигающий. Билли каким-то образом отлип от нашей компании и "пошел" на четвереньках к монстру. И мы услышали его торопливые слова о созревшем бунте в стране рабов. Наглая ложь. Заговор не созрел, как я ни старался.

- Вот подлец! - проговорил Анри в изумлении.

- Мистер Прайс хочет выглядеть честным малым в глазах Мана Умпфа, сказал с возмущением Освальдо. - За наш счет! Может, он и конфитюр съел?!

- Объясните монстру, Пхунг, - сказал Анри. - Вас он

Пока слушает.

- Бесполезно объяснять. Надо действовать.

- Ну почему, Пхунг? - Освальдо тряхнул меня за плечо. - Почему бесполезно?

- Беспроигрышный ход, - ответил я, - в монстроопасной ситуации. И Билли это знает. Теперь неважно, кто украл банку, а важен ярлык, который он успел наклеить на нас. Надо действовать, пока не все еще потеряно. Да развяжите меня!

- Нет, нет, ты все испортишь, - Освальдо кусал губы. Француз громко произнес:

- Мистер Умпф! Билли наговаривает на нас, чтобы вы ему простили банку. По-видимому, он съел конфитюр.

- Слышали? Слышали? - завопил Билли, показывая на нас пальцем. - Какое вранье! Да разве я мог...

Монстр подставил под дождь бледную ладонь.

- Кажется, слабеет.

Вдова подала ему несвежее полотенце, и он вытер руку, потом вщелкнул патрон в магазин карабина. Анри и Освальдо, замерев, смотрели на карабин.

- Ждать нечего! - шептал я. - Надо всем вместе!..

- Уже поздно, - сказал Анри. - Надо было раньше...

Освальдо вдруг вынул из-за пазухи ладанку с изображением святой девы Гваделупской, которая была его покровительницей, и начал неистово ее целовать, раздирая губы золотой цепочкой и пришептывая:

- Помоги... помоги... чтоб обошлось...

Монстр кинул карабин к ногам Билли, точнее - к рукам, так как он все еще стоял на четвереньках.

- Убей одного из них.

- Ка-ак? - Билли с ужасом смотрел на карабин, правда, волосы на голове уже не шевелились.

Монстр повторил. Вдова подняла карабин и заставила Билли взять его обеими руками.

- Какой-то бестолковый, - сказала она по-даньчжински и села на носилки. Принялась штопать мокрые носки.

Бледный потный Билли повернулся к нам, держа винтовку, как дубину. Освальдо засунул ладанку за пазуху, чтобы придавить меня коленом и обеими руками.

- Подожди, не рвись... Посмотри на нее... на женщину! Черт! Вдова выбивала нас из состояния "пограничной

Ситуации", когда инстинкты, ощутив запах смерти, рвутся в драку. Она штопала носок с таким спокойствием, будто сидела на пороге своего отеля в солнечный день. Знала, что все происходящее - идиотская шутка монстра? Ведь и на самом деле его шутки должны быть особенные. Конечно, если он способен шутить.

Билли опять повернулся к монстру.

- Прямо тут?

- Лучше у дерева. Вот у того.

Билли посмотрел на толстый ствол пинии, что была в трех-четырех шагах от навеса, и кивком указал мне на нее.

- Иди туда.

- Сначала руки развяжи, - сказал я.

- Считаешь меня идиотом?

Билли совсем успокоился. И карабин уже держал умело, по-ковбойски, прикладом на предплечье.

- Стреляй в монстра, мразь! - сказал я. - Чего медлишь?

- Вы слышали, что он сказал! - обрадовался Билли.

- Пхунга пока не трогай, - прозвучал спокойный голос монстра.

Билли некоторое время стоял в растерянности. Освальдо и Анри смотрели на него. Я же давил в себе позорную радость, но она прорывалась - жив!

- Билли, - сказал я, - очнись, у тебя же есть патрон... С разворота!.. Ну!

- Заткнись! - заорал он. - Я говорю, заткнись! Тяжело дыша, он уставился на француза, потом на мексиканца. И Освальдо рухнул на колени. Лицо его, заросшее до глаз черной щетиной, уже дрожало каждым мускулом, каждой жилкой. И когда из его выпученных глаз потекли слезы, Билли показал левой рукой на француза.

- Ты иди. К дереву.

Анри побледнел, не спуская с него глаз и не трогаясь с места.

- Не я же тебя! - выкрикнул Билли. - Ты же слышал?

Освальдо прижал ладони и сгорбился. Анри посмотрел в сторону вдовы. Она по-прежнему была спокойна и теперь штопала второй носок.

- Кому говорят! - завопил Билли. - К дереву! Лежа на боку, я толкнул ногой Освальдо.

- Развяжи!

Анри подошел к дереву. Я вдруг понял, что это уже не шутка.

- Ман Умпф! - закричал я. - Останови!

Анри начал читать какой-то стих, и Билли выстрелил, не целясь. От бедра. Как в кино. Вдова громко вскрикнула. Француз хрипел и извивался в тенетах мокрых трав.

- Добей его, - сказал монстр.

Как?! - завопил Билли. - Нет же патронов! Монстр не ответил, и Билли начал дергать за спуск, но патрон на самом деле был один. Тогда он подбежал к Анри и начал бить его прикладом.

...Потом я рыл могилу в корнях пинии, здесь было посуше. Монстр позволил. И нож позволил дать... Широкий даньчжинский нож из хрупкой стали лезвие было в зазубринах. Когда моя ладонь ощутила его рукоять, душа моя вскричала: убей монстра, убей Билли, вдову! Убивай всех, похожих на них!

Но сначала - могила для Анри.

Я рубил и перепиливал тугие пружинящие корни, уходящие в глубь даньчжинской земли. Пахло смолой, тиной, сопревшей хвоей. Пахло жизнью. Анри растворился в ней бесследно. Его скрюченное затвердевшее тело уже вонзилось в грубые пласты грубыми сапогами и острым плечом...

Грохот выстрелов вытолкнул меня из могилы. Монстр и вдова торопливо стреляли по зарослям из карабинов, а Билли сидел у их ног, зажав ладонями уши.

От близких кустов взлетали клочья листвы и куски древесины, визг рикошета пронизывал все звуки.. Монстр прекратил пальбу и ткнул Билли ногой в спину.

- Забери у него нож. Еще порежется.

И тут я обнаружил, что в нашей компании не хватает еще одного мексиканца. Билли, озираясь, подбежал ко мне, вывернул из моей руки нож. Губы его тряслись.

- Людоед... унес... чикано...

- Желтый мог схватить любого, ясное дело. Но он выбрал Освальдо. Именно после того, как он встал на колени?

- Следующая твоя очередь, - сказал я Билли, не сдержавшись.

- Какая очередь? - простонал он. - Почему ты так считаешь?

Чхина затравленно взглянула в глубь улицы - ни души. И в окнах хижин ни движения, ни лица. Только голуби, будто мыши, скреблись под замысловатыми стрехами да по каменным плитам неслись под уклон шумные ручьи.

Чачанг вынул из-под халата шелковый шнурок.

- Не подходите, - с ненавистью сказала Чхина, прижимаясь спиной к стене.

Придворная дама стояла за широкими спинами братьев, накрывшись модным в столице зонтиком, похожим на мыльный пузырь.

- Ты не сделала то, что обещала сделать, - она не скрывала злой радости. - А нам некогда ждать. Мы уходим вместе со всеми.

- Не надо сопротивляться, - миролюбиво произнес Пананг. - Ведь все по закону. Боги не дали тебе уйти, чтобы было все по закону.

- Ты красивая, - сожалел Баданг. - Уже не наша.

- В другой жизни тебе будет лучше, - сказал Чачанг с состраданием, дергая шнурок на разрыв, отчего он звенел, как струна. - А в этой жизни ты всем мешаешь. Обыкновенной женщиной ты никогда не сможешь стать. Надо умереть. - Он уже умолял:

- Очень надо, Чхина... Смерть - хорошо. Все давно хотят твоей смерти. Все желают тебе лучшего перерождения.

Кто-то вспугнул голубей, и они с шумом взлетели.

Подстегнутый страхом и новыми звуками, Чачанг стремительно бросился к Чхине, сдавив ее горло шнурком. Пананг и Баданг схватили ее за руки. Но испуганно вскрикнула придворная дама, и Чачанг рухнул без звука, оставив шнурок на плечах Чхины. Его братья побежали вверх по улице, к храму, широко распахивая плотные полы придворных халатов. Говинд легко догнал сначала старшего, более грузного, и уложил его ударом альпийского топорика по хребту. Потом догнал Баданга - и тоже перерубил позвоночник, - древний прием "защиты" даньчжинских горцев. Когда-то так встречали завоевателей из Чужого Времени. Мучительная смерть врага - драгоценный камень в ожерелье Покоя...

- Убийца здесь! - визжала придворная дама, не трогаясь с места. Ловите убийцу! Вот он!

"Герой" подошел к Чхине, вложил в ее руки топорик.

- Сама убей ее.

- Ну уж нет! - Чхина отбросила топорик. - Чем больше она проживет, тем ужаснее будет ее перерождение. Она уже сейчас похожа на злую обезьяну с выщипанными бровями.

- Похожа, - согласился Говинд, мрачно взглянув на визжащую женщину. Но лучше бы она была ослицей или вьючной лошадью.

- Она беременна уродом. Много не унесет.

- Тогда ты мне поможешь.

Говинд и Чхина перелезли через стену, забрызганную кровью, потом они бежали крохотными двориками и скользкими крышами, хотя за ними никто не гнался. Проскользнули через пролом, в складское помещение службы охраны. Здесь много было боеприпасов и оружия, аккуратно расставленного в пирамидах и разложенного на стеллажах.

- Что ты задумал, Говинд? - спросила Чхина, отдышавшись.

- Не спрашивай, чухча. Мой ответ тебе не понравится. Просто помогай. Он стер ладонью грязь с ее лица. - Тебе не положено все знать, ты женщина.

- Если твое дело может обождать, надо помочь тем, кого увел тэу.

Говинд задумался.

- Пхунга я люблю. Но мое дело важнее, чем жизнь Пхунга и всех репортеров.

...Сгибаясь под тяжестью армейских рюкзаков, они взбирались по жирному трясущемуся, переполненному влагой телу Большого Оползня. Чхина уже выдохлась, поэтому шла в полной прострации, недоступная мукам усталости. Говинд, распалясь, выкрикивал с безумным видом:

- Князь хотел убить! Старики тоже хотели убить! Но я живой! И даже не оскопленный, не вычищенный! И Мантра во мне! Слава богам!

На зыбкой растекающейся верхушке оползня Говинд продолжал кричать в сторону чхубанга, невидимого за толщей дождя:

- Теперь я страшней, чем Желтый! Я натравлю на вас, жадных, дикую природу! Я сам теперь - дикая природа! Ого-го! Слышите! Герой воюет!

Чхина очнулась и, сбросив рюкзак, присела на корточки. Какое-то время она прислушивалась к воплям товарища.

- Трудности жизни помутили твой разум, Говинд, - осуждающе сказала она. - Пойдем к Пхунгу. Он прочитал все книги Подвалов. Вылечит. И я помогу.

- Во мне Мантра! А не в нем, чухча!

- И во мне Мантра. Ты все еще не можешь поверить?

- Трудно поверить, - Говинд тяжело дышал. - Мантру - женщине...

- Вот мы оба знаем Мантру, - продолжала с горечью женщина. - Но где запредельная мудрость? Я злая, ты злой... наши слова и мысли - не запредельная мудрость. Так и до нас говорили и думали. Когда уходит Покой, даньчжины становятся злыми. Покой ушел, Мантра пришла. Так что в нас появилось, кроме злобы?

Говинд с такой жадностью посмотрел на нее, что Чхина и вовсе расстроилась.

- Вот еще несчастье... - Она погладила обеими ладонями его по спине, ощущая крутые мускулы под прилипшей к коже материей. Так даньчжинские матери ласкают неразумных малышей, причинивших себе боль. - Я знаю хорошее заклинание. Любовь сразу отсохнет. Такая, как у тебя...

- Не надо заклинаний, чухча...

- Но тебе будет плохо... мучить будет.

- Пусть. Мне, наверное, недолго бегать по джунглям. Не успеет замучить.

Чхина раздумывала, слизывая дождевую влагу с верхней губы.

О чувстве Говинда к себе она и раньше догадывалась. - Но ты же знаешь, - проговорила она неуверенно, - во мне уже есть любовь, другой не может быть. Это сильней закона жизни... Я сама так сделала. Ведь самое крепкое - когда сама сделаешь... Если Пхунг умрет, я буду продолжать его любить. Я умру - он будет продолжать меня любить. Это разорвать уже нельзя.

- Я знаю, - он перевел взгляд на рюкзаки, желая закончить этот никому не нужный разговор.

- А кто встанет между нами, сгорит...

- Да, конечно...

И оба подумали, что Говинд уже сгорел.

- Ты сам виноват, - проговорила она сурово. - Ты должен был прийти ко мне со своей любовью тогда, когда я только думала про любовь.

Он покачал головой.

- Пхунг тебя пробудил, и ты стала красивой чухчей. А до этого была ведьмой. Разве мог я ведьму с недобрым взглядом впустить в душу?

- Вот видишь. А Пхунг впустил. Говинд вдруг улыбнулся.

- Иди к нему, чухча, там ты должна быть. Оба вы справитесь с тэураном. А я доделаю свое дело сам. Доброго вам урожая.

Переправа через реку была трудной и опасной. Сначала всем нам пришлось тащить по кипящему мелководью вырванное с корнем дерево - кажется, это был один из видов местного клена с очень ломкими ветвями. И на этом ненадежном судне мы пустились в плавание. Нас крутило и болтало, мы то взлетали в дождливое небо, то падали на гладкие глыбы. Наш "корабль" несло в густую завесу из брызг, водяной пыли и грохота кузнечных прессов.

- Боже праведный! - шептал Билли, обхватив ствол руками и ногами. - Вот и конец... Господи, Ман Умпф, помилуй! Спаси! Верую! Ибо все можешь...

Обломанные ветви дерева все же смягчили удар, мы посыпались в воду, но остались живы... Когда я вылез на берег, все уже сидели на камнях, приходя в себя. Билли с безумным видом пел псалом № 4:

Спокойно ложусь я и сплю.

Ибо ты, господи, один даешь мне

Жить в безопасности-и-и...

В трудных переделках, конечно, каждый ищет опору духа. Мне всегда были поддержкой прочитанные книги. И Билли нашел свою опору. Проверенную веками.

Вдова ощупывала кончиками пальцев разбитое в кровь лицо и вдруг показала рукой на противоположный берег.

- Он!

В сетке дождя можно было разглядеть тигра. Он стоял на скале над водой и смотрел в нашу сторону.

- Пасет, сволочь! - Монстр вылил из ствола карабина воду, прицелился, упираясь локтями в острые колени, но не стал стрелять. - Пусть пасет.

...Мы шли среди нагромождения диких скал и валунов, теряя последние силы. Я ждал: вот из-за той глыбы или того леска появятся солдаты и полицейские, давно поджидающие нас. И старался быть ближе к монстру, чтобы навалиться на него в нужный момент. А он, словно предчувствуя крах своей жизни, шел все медленней и медленней, опираясь на карабин, как на костыль. Если бы не леди Бельтам, оказавшаяся самой выносливой среди нас, он, наверное, давно бы упал и умер. Она подставляла плечо под его руку, обнимала за талию и в конце концов потащила его на себе. Ее легкие с шумом пожирали кислород.

В зарослях горного бамбука неожиданно выросли ажурные конструкции из металла, и мы вышли на просеку, утыканную острыми ростками, будто под водой были спрятаны сотни "досок для йогов" с заточенными сверху гвоздями. Несколько обглоданных и выскобленных скелетов, похожих на человеческие, детские, были подняты растущими бамбуковыми деревцами к небу.

Билли дернулся, всхлипнул, намереваясь убежать.

- Стоять! - прохрипел Ман Умпф.

Он внимательно осмотрел местность в бинокль, потом пошел, волоча ноги, к ближайшей мачте. Несколько огромных птиц, вспугнутых им, тяжело и как бы нехотя поднялось в дождливое небо. Мы разглядели несколько полурасклеванных обезьяньих тушек. Совсем свежие жертвы...

На бамбуках висели обезьяньи скелеты. Я понял, что зверьков убила какая-то защита, окружающая владения монстра. Значит, мы пришли на место?

Я затравленно оглянулся. А где солдаты и полицейские? Чхина не дошла до города?!

Что делал монстр возле мачты, не было видно. Послышался его крик "марш, марш!" - и мы гурьбой побежали по его следам. А потом опять шли и шли, не видя ничего вокруг, что бы говорило о цивилизации. Наоборот, пейзаж становился все первозданней и враждебней. От неба осталась свинцовая полоска далеко вверху, зажатая между темно-бурыми зубчатыми обкладками. Правда, дно ущелья было почти сухим, что наводило на мысли о дренажной системе... И вот неожиданно открылась большая терраса из металла и бамбука, остроумно вписанная в горный пейзаж.

- Внемли воплю моему, - запел Билли "голосом из могилы". - Прими мольбу из уст нелживых...

Окончательно стало ясно: с Чхиной что-то случилось - не смогла помочь, поэтому нужно выкручиваться самим. Самому. На Билли и вдову глупо надеяться. И я заторопился вслед за монстром, который уже поднимался по металлическим ступеням крутой лестницы. Вот он пошел через террасу, гулко топая по металлу. В каменной стене перед ним со скрежетом раздвинулись створки дверей... В отчаянном прыжке я успел придержать их рукой, потом протиснулся в щель между ними. Ман Умпф продолжал топать в темноте, и вдруг все стихло. Вспыхнул нежно-оранжевым светом большой экран в сплошной скале. Был он непривычной многоугольной формы, и тут же - низкий стол-пульт, усеянный сигнализаторами, кнопками, рычажками. Монстр стоял, навалившись руками на пульт. Я присел на корточки, переводя дыхание. Нужно было собраться с силами для последнего рывка. Теперь-то никто не помешает - я прикончу его!

По экрану застрочили причудливые знаки и непонятные письмена. Монстр вдруг выпрямился и... запел! Незнакомый резкий язык, незнакомая довольно примитивная мелодия в маршеобразном темпе... Он благополучно допел строфу и включил яркий свет.

Передо мной уже было совсем другое существо: крепко сбитое, энергичное, из него выхлестывали флюиды радости. Как же быстро он подзарядился! С моими-то силами бросаться на него? И все же я прыгнул...

Он отмахнулся от меня, как от мухи. Пролетев через все пространство пещеры, я ударился головой и спиной о скальную стену...

Гул далекого взрыва пробился сквозь шум реки. Страшный человек и Чжанг прислушались. Они сидели на мокрых камнях у самой воды, над ними нависли скалы и стены чхубанга.

- Что это было? - робко спросил Чжанг. - Скажите, о лучший друг всех монахов...

Виверра, звякнув цепочкой, ощерилась на могучем плече. Монах почему-то ей не нравился.

- Все хорошо, - успокоил Страшный и легонько похлопал по костлявой спине товарища. - Я убрал воду. Слушайся меня. Скоро пойдешь.

Чжанг уставился на бушующую реку. "Как убрал? Ведь течет, брызгает! И разве можно убрать воду из реки?"

И снова душа заныла о содеянном. Но правильному раскаянию сильно мешало тело: оно живо помнило и жаркие ласки чухчи, и вкус жирной пищи, и греховное питье. Раздвоение было мучительным! Можно было свихнуться от страданий! И Чжанг, закатив глаза под узкий лоб, запел чудодейственную молитву:

Приползу к истокам на коленях, Буду грязью у праведных ног...

Горячие струйки потекли по его впалым щекам, оставляя светлые забавные полоски. Страшный поглядывал на него и хмыкал, но не мешал страдать. Злой дух на его плече тоже хмыкал и пялился на монаха.

Но вот рев реки стал светлее тоном.

- Открой глаза! - приказал Страшный. - Смотри!

Чжанг поспешно вытер слезы и обомлел: река стремительно сжималась, усмиряя фонтаны брызг, обнажая крутые валуны и берега. Вот она совсем уже как скромная речушка засушливых времен. Стали видны "тайные дыры" - два глубоких зрачка в растрескавшемся граните.

Теперь из монаха можно было веревки вить, потому что муки раздвоения кончились. Страшный человек, посмеиваясь, повесил на него пустые кожаные мешки и подтолкнул коленом:

- Быстро! Туда! Доброго тебе урожая!

Чжанг побежал через иссякающий грязный поток, запачкав подол новенькой тоги с золотистой каймой - совсем как у Верховного Хранителя Подвалов! В страхе втянув голову в плечи, замешкался перед каменной норой.

- Ничего не бойся! - ударил в спину могучий голос Страшного друга. Слушай мое мнение!

Удивительно: простые слова, а страх прогоняют и силы дают. Чжанг уверенно полез вверх по колодцу, пробитому в скале грешниками далеких времен. Включать фонарик не потребовалось - через оба тоннеля в колодец вливалось достаточно много света, чтобы разглядеть, что под руками и что вверху. У монахов, по-видимому, не хватило сил задвинуть на место осколок плиты, и над головой Чжанга отчетливо была видна широкая щель, заполненная тьмой.

И вот бывший мученик уже в Подвалах. Почти бесшумно он поднялся к стеллажам, нашел ключи, висевшие все на том же ржавом гвоздике. "Идеальный даньчжин" сидел в глубокой медитации перед чадящим светильником. Даже блохи были бессильны вернуть его в мир презренной духкхи, а Чжанг, уронивший на пол ключи, тем более. Второй монах лежал в груде тряпья, и дыхание его было шумным, болезненным. Звон ключей заставил его приподнять голову.

- Ты дух? - мужественно спросил он.

- Пойдем со мной, - сказал Чжанг, успокоившись. - Поможешь.

И хотя товарищ по подвальной мудрости (самый усидчивый и старательный из тех людей, что достигают совершенства "силой" седалища) был серьезно болен, все же вылез из своего логова, добрался до сокровищницы и помог Чжангу набить мешки старинными монетами, украшениями, посудой, одеждой.

- Ты очень похож на Чжанга, - сказал он, утомившись. - Был такой монах...

Потом Чжанг с трудом тащил по каменному полу один мешок за другим и сталкивал их в колодец. Не все мешки выдержали испытание острыми выступами скалы и ударом о дно. Услышав звон рассыпавшегося золота, Чжанг произнес с самообладанием:

- Мешки, как и люди: одни бывают угодны богам, другие неугодны. Вот ты, Курунг, как плохой мешок, скоро умрешь, а ведь еще молодой. Вы не познали силу богов. А я еще сегодня буду совершенным восьмой ступени. Хочешь, я и тебя сделаю совершенным? Но для этого ты должен пойти со мной.

Чжанг, .в сущности, был добрым человеком. Расчувствовавшись, он решил и Саранга, "идеального даньчжина", осчастливить совершенством.

Они вернулись к стеллажам, сели возле Саранга и принялись ждать, когда он выйдет из священной прострации.

А Страшный человек в это время поглядывал на часы, теряя выдержку. Неизвестно было, сколько времени дно Ярамы будет обнаженным. Вода может расправиться с Большим Оползнем и через минуту, и через месяц, и через несколько лет. А если хлынет, то тут уж не спастись - выскоблит долину Ярамы от всего живого. Он был доволен собой. Наверное, самая большая удача, хитроумнейшая операция в его жизни - "работа с чокнутым монахом".

Мощь мистических сил, оберегающих сокровища чхубанга, обрушится на чокнутого, а смелому и хитроумному "хозяину безопасности" достанется все даром.

Он услышал чье-то негромкое пение и спрятался за грузную лохматую корягу, истекающую водяной кровью. Это Чхина торопливо шла по дну реки, то и дело перепрыгивая с камня на камень, и напевала магическую песенку даньчжинской старины, укрепляющую шаг и прогоняющую злых духов:

Волшебная сила - любовь. Джа-джу!

Она превращает длинный путь в короткий. Бан-бун!

Прелестная песенка, но Страшный человек был глух к искусству. Как только Чхина поравнялась с ним, он схватил ее в объятия.

- Ах, какая чухча! Слава богам! Послали! Чхина уперлась обеими руками в его грудь.

- Ты еще меня не знаешь! Пусти! Страшный человек трубно захохотал.

- Сейчас узнаю!

Виверра, выглядывая из-за его плеча, рвала когтями парчу, шипела и кашляла в лицо женщины.

- Ты без разрешения! - ликовал Страшный человек. - Ходить нельзя без разрешения! Хочешь разрешение? Дам!

Зверек под взглядом Чхины ощетинился, зарычал и спрятался за парчовую спину. Гималайские виверры, живущие вдвое дольше совершенных старцев, почитались издавна как живые талисманы-обереги, вместилища жизненных сил некоторых даньчжинских родов. Вот почему Дундунг, Страшный человек, не расставался с виверрой. Вот почему и Чхина, вместо того чтобы защищаться, вдруг схватила зверька обеими руками, не обращая внимания на его острые зубы и когти. И в одно мгновение свернула ему шею.

Агонизирующее мокрое тельце болталось на цепочке, раздирая коготками парчу халата. Страшный человек застыл, пораженный мистическим страхом. Теперь и из него можно было вить веревки. Но отважная чухча лишь столкнула его в лужу среди скользкой грязи на дне Ярамы, чтобы не путался под ногами, и пошла своей дорогой.

А добрый Чжанг в это время бегал по сумрачным Подвалам, спасаясь от бамбуковой палки в руках "идеального даньчжина". Ему удалось юркнуть в щель между гранитными плитами, и уже из колодца он выкрикнул с обидой:

- Ну и подыхайте! Оба!

Он выволок из тоннеля под дождь сразу два тяжеленных мешка и увидел в луже поскучневшего друга всех монахов.

- Я вернулся... - нерешительно произнес Чжанг, почуяв что-то неладное.

Страшный вздрогнул, и еще сильней прижал к груди мертвого зверька. Чжанг заглянул ему в лицо и ужаснулся: "Почти мертвый! А был такой сильный!"

Монах торопливо развязал мешок, просыпав в грязь масляно блестевшие монеты.

- Вот сила твоих богов! Возьми! Стань живым!

И в самом деле, мертвые глаза ожили. Дундунг упал на колени перед мешком и, зарывшись лицом в золото, зарыдал. Потом засмеялся и набрал полный рот монет.

Чжанг затрепетал, как листок на ветру.

- Почему ты похож на дитя, о Страшный?! Невероятно, монстр кормил меня чуть ли не из ложки. Ты мне нужен сильным, Пхунг. Ты должен как можно быстрей быть в норме.

Зачем? - спросил я, давясь даньчжинским рисом, приготовленным на пару и приправленным острым перечным соусом.

- А как ты полагаешь?

Удивительно, его лицо было молодым, а в глазах угадывалась бездна энергии. На самом деле подзарядился, сволочь. Голыми руками такого не возьмешь.

По-видимому, хочешь посчитаться или что-то выведать, - ответил я.

Твой мозг уже в рабочем состоянии, я рад за тебя, Пхунг. Я просто восхищен, с какой скоростью ты восстанавливаешься.

Он начал водить по моей голой груди приятно холодящим цилиндром с крохотным циферблатом и стрелкой.

Пей сок, - сказал он. - Ты же любишь сок манго.

Откуда тебе известно?

Догадался. - Он улыбнулся. Лучше бы не улыбался - сразу проглянула маска монстра. - Я даже могу теперь сказать, какими болезнями ты болел в своей жизни и какими будешь болеть в старости, если доживешь. Как видишь, кое-что я тоже умею.

Он нажал на малоприметную кнопку в верхней части цилиндра. Что-то пронзило кожу, мускулы сердца, заставило меня дернуться.

- Не надо пугаться, Пхунг. Я же сказал, ты мне нужен. Эта небольшая инъекция пойдет тебе на пользу. - Он выключил секундомер. - А теперь сконцентрируй мысль на самом важном для тебя. Куда тебя несет всю жизнь? Где |ты мог бы добиться максимального успеха, совершить гениальное открытие? Соберись в комок, Пхунг. Это очень важно.

- Так вот откуда у тебя сверхтехника и кое-какие знания, - догадался я. - Мозговыжималками добываешь.

Затем и я понадобился?

- Верно, Пхунг, - ответил он бесстрастно. - Концентрат боли заставит твой мозг работать за пределами человеческих возможностей. Ты сейчас получишь то, к чему стремился всю жизнь. - Он взглянул на секундомер. - И чему предназначен, наверное, судьбой.

- Что за препарат?

Название ничего тебе не даст. И хватит болтать. Со-редоточься на самом главном.

Я не дам тебе ничего, Ман Умпф.

- Идиот. Второй инъекции ты не выдержишь. Мало кто выдержал. Всего лишь единицы на всей Земле... Дело в том, что резервные клетки мозга, о которых никто толком ничего не знает, будут возбуждены...

Он бросил взгляд на часы и резво отпрянул. Дикая боль ошеломила меня, сбросила со стула, и я с истошными воплями забился в конвульсиях. На меня, кажется, набросили кошму или что-то в этом роде и навалились, чтобы я не разбил голову о металлический пол и не переломал конечностей.

Описать эти муки, по-видимому, невозможно. Они на другом уровне жизни, вне нашего сознания. Короткая пауза между приступами боли - и настойчивый голос монстра:

- Над чем бился твой мозг? Куда прошибал тоннель? У тебя же появился шанс пройти по нему до конца!

- Убей, - шептал я, - если есть в тебе хоть что-то человеческое... Убей, не мучай...

- Наоборот, Пхунг. Я сделаю все возможное, чтобы ты протянул как можно дольше.

И снова я закричал от невыносимой боли.

...Какими-то рывками, по частям, я приходил в себя. Мозг заполнился труднофиксируемыми ощущениями, картинами, обрывками мыслей. Пробудились какие-то новые мои ипостаси? И их так много? Я заставил себя открыть глаза и увидел влажную зловонную подстилку из вздыбленных пластов поролона. Свет падал сверху, отпечатав на поролоне и каменных стенках тень решетки.

Я не мог поднять голову, чтобы посмотреть вверх. Не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Паралич? Но страха не было. И чувства отчаяния не было. Я попытался прощупать мыслью свое тело и внутренние органы по методике НМ, но из этого ничего не вышло. Моя плоть не отзывалась...

Почему-то вспомнился отвратительный урод из книги Абельярдо Ариаса. Пораженный библейской болезнью маленький слабый человек, без пальцев на руках и ногах, он боится умереть, вопиет от страха и мучительной боли... Я словно увидел наяву его изможденное кричащее лицо с седыми пучками волос протяни руку и коснешься острого дрожащего подбородка...

Моя тренированная интуиция готовила меня к чему-то. Для жизни в новом состоянии? И урод - метафора этой жизни? Я ничего не могу понять!

Кто-то подошел к моему логову. Монстр? Его голос!

- Я просмотрел записи твоих криков, Пхунг, и бреда в беспамятстве. Я разочарован. Ничего интересного. И с такими способностями, с такими целевыми установками ты смог уничтожить мою группу? Тут что-то не то.

- Тебе не понять, - прошептал я.

И в самом деле, где ему, живодеру, понять, что не я уничтожил "группу", а все мы - Говинд, Джузеппе, Чхина, Духовный Палач. Важная трудная цель, непосильная для многих по разным причинам, собрала именно нас! Как когерентные волны возможны только из одного источника, так и наша команда из одного? То, что не смог развить человек в себе, что им упущено, потеряно "по причине социума", то он доберет в когерентном коллективе. А этот чудесный источник когерентных волн - самость! В каждом из моих друзей билась личность, как заведенные некогда часы, - и это несмотря на молитвы, доминанты, образ жизни.

- Тебе не понять, - повторил я. - Ты враждебен всему этому... Злобный мозг только разрушит...

- Не отвлекайся, Пхунг. Ты должен предельно уяснить, чего я хочу. Четкие моменты какой-нибудь технологии, методы, приемы, конкретные знания. Не надо эмоций! Твой способ мышления - бестолковый разброс энергии. Архаика! Вот чего я не ожидал. Второй инъекции не выдержишь, если будешь вести себя неразумно. Пойми: умрешь!

Он крест поставил на типе мышления Небесного Учителя. Мне бы расхохотаться ему в лицо... "Жизнерадостное свободомыслие" - так называли древние греки тип мышления древних мудрецов. Озарительный тип! Когда овладение истинами - не через долгий подход, не через многоходовое осмысление логических операций, а моментально, на гребне желаний, как бы играя. Стоит подумать о проблеме, и бах! - образ истины. Но стоит начать долбежку этой проблемы, чтобы углубить, переосмыслить... ничего не получится. Ведь это метод непроизвольного, радостного, эмоционального постижения, где мысли и чувства слиты воедино. ПОСТИЖЕНИЕ ИСТИН БЕЗ НАСИЛИЯ! А в наше время вместо радостного гения - туго думающий бюрократ, захвативший монополию на мысли...

Вторая инъекция почему-то не убила меня. Съедаемый профессиональным любопытством, Ман Умпф был готов даже спуститься в мою зловонную яму, но все-таки не сделал этого. Ограничился тем, что лег на решетку.

- Ведь затронуты глубинные нейроны! - донесся до меня его голос. Обязательно должно в тебе что-то произойти. Я имею в виду не внешние черты. В тебе должно появиться какое-то новое качество, может быть, способности. Попробуй разобраться в себе.

И он начал подумывать о третьей инъекции, которую еще не выдержал ни один человек в мире. Можно было понять из его слов, что не только он занимается подобными опытами.

Иногда ко мне подходил Билли. Не видя его, я знал, что он распухший и постаревший. С охами и стонами подключал шланг к насосу и начинал поливать меня и мое логово крепкой струей. Воронка под взрыхленной подстилкой жадно захлебывала воду вместе с грязью, кровью и всем остальным.

Обычно Билли не разговаривал, но тут вдруг присел на решетку и пожаловался на свою судьбу:

- Плохо себя чувствую, совсем заболел... А ведь хорошо питаюсь... Смотри, Пхунг. - Не видя его, я видел, как он снял клок волос со своей головы. - Совсем почти вылезли. - Что он со мной сделал? Ты знаешь?

Я пытался ответить ему, но не смог издать ни звука.

- Ты скажешь, с пищей что-то вводит... - продолжал Билли с одышкой. Скажешь, не ешь... Легко сказать, не ешь. Одно удовольствие осталось в жизни... Вы, монстрологи, страшные люди... отнимаете самое святое... то против бога, то против еды...

Он помолчал, разглядывая меня.

- Не хочешь разговаривать со мной... Презираешь... А ты на себя посмотри... Ты давно себя видел?

Он заспешил куда-то и вернулся с большим овальным зеркалом в обнимку. Перед глазами у меня - все еще поролон, голову поднять я не мог. Но видел решетку наверху, каменный потолок, залитый искусственным светом, и непохожего на себя, раздувшегося как пузырь Билли Прайса. С кряхтением и стонами он встал на колени и просунул между прутьями решетки зеркало. Яма была неглубокая, в половину человеческого роста, так что зеркало встало к стене, не разбившись. Потом он, надсадно пыхтя, развернул меня лицом к зеркалу. Я лежал на боку, пяля глаза на чудовище в овальной простенькой рамке. Я видел его сразу со всех сторон. Оно было похоже на краба. Или паука. Огромный, по-видимому, мягкий горб, сведенные в одну точку конечности, и длинная шея, стремящаяся к той же невидимой точке... И лицо, маска монстра...

Почему я не смог избежать такого конца? Где допустил ошибку?

...Обычно после сильнейшего приступа малярии, трепавшей меня когда-то, я чувствовал себя выпотрошенным, ослабевшим, никому не нужным. Теперь было то же самое, но гораздо сильней. Между мной и человечеством выросла стена мое уродство. Можно ли вынести это тяжкое клеймо? Еще один штамп на мой рабский лоб. На этом фоне мысль о смерти становилась привлекательной. И в то же время во мне не было страха и отчаяния. Было что-то другое, новое, более тяжкое. Нет слов... Не могу их найти...

Меня обступили кривобокие, страшноротые горбуны. Я их узнал. Вот этот рыжий, отвратительный, с острым горбом и затаенной ухмылкой - из романа Джузеппе Д'Агаты "Америка, о'кей". Он жестоко мстил людям за брезгливое и неприязненное отношение к нему. И за свой горб, хромоту, бесплодие, отсутствие друзей. И за свое нежелание иметь друзей. И мне никто не нужен! Не хочу вылезать из ямы! Никогда! Чтобы меня не видели - ни Чхина, ни доктор Йенсен, ни враги, ни друзья...

Рыжий горбун... он активен, злобен, обидчив. И еще завистлив и тщеславен. Все, чего он лишен, - извращенно сублимируется в жажде власти. И он лезет вверх по трупам, избрав оружием подлог, коварство, клевету. "Да здравствует папа Ричард!" Ничем другим он взять не может.

И у Шекспира - Ричард III, злобный, рыжий горбун, шагающий по трупам. И у Гюго - горбатый дьявол во плоти, заросший рыжей щетиной "образец великолепного уродства", ненавидящий людей... Как много в литературе знаменитых ужасных горбунов! И почему все они рыжие? Ведь неспроста? Конечно, неспроста. И я в детстве был отчаянно рыжим, скорее желтым. Отсвет каких-то всеобщих законов?

Меня насильно засунули в новую форму. Монстры - владыки формы. Уродуя форму, уродуют содержание...

Эти поржавевшие уста,

С пустотой вместо зубов,

Не поцелуют тебя.

Эти хрустящие пальцы,

Разбухшие от отложения солей,

Не приласкают...

Поэт, наверное, познал на себе, что это такое.

Но жизнь не шутит.

Зубами зашивает тебя в мешок...

(Стихи Янниса Кондоса)

Моя интуиция выдает мне сейчас самое нужное? Один я бессилен. Коллективный мой предок тоже бессилен, он пасует перед монстрами новейшей эпохи, забившись в преисподнюю разума. Но мое индивидуальное подсознание забито книгами. Их время наступило. Не понятые наукой нити связывают особей одного типа мышления через века и расстояния. Психологическое родство. Как ведут себя дети в толпе? - обязательно смотрят на таких же детей, хотя вокруг много удивительного, непонятного, интересного. Вот почему меня долбят мысли о горбунах. Мы всегда ищем людей одной с нами беды. Она выстраивает мысли в одном направлении. То есть мы ищем свой тип по признаку беды, а уж потом - по возрасту, профессии, интересам, схожести судеб, по уровню сознания и развития. Родственные души нам нужны! И ищем, как можем. И вот я нашел - в горбунах, уродах, увечных, калеках. Мне нужны их чувства и мысли. Мне нужен их опыт. Я должен решить, что мне делать дальше...

И еще один рыжий, может быть, самый рыжий. Умирая от мучительной болезни, написал гневную книгу о своей короткой жизни. Рожден был под фамилией Ангст (с немецкого - "страх"), но взял фамилию Цорн - "гнев". Он пришел к выводу, что его болезнь - неизбежный результат человеческих отношений, когда все живое и подлинное под запретом, когда невозможно иметь свое мнение, когда процесс прозрения - только через муки. "Мне крышка, но я не пойду на сделку с теми, кто меня доконал". Традиционно-бюргерское бытие монстроопасная ситуация, больная оболочка для рыжих братьев моих, белых ворон в человеческой стае...

Цорн, прозревший перед уходом из жизни и объявивший войну всем, - один мой путь. Маленький человечек Алейжадинью из романа Ариаса - другой мой путь. Уродливыми культями, угасая навеки, он спешит вылепить образ казненного вождя инконфиндентов(Участники революционного движения в Бразилии (XVIII век)). Он наделяет презренного страшного грешника чертами Христа. И не питает ненависти к сломленным и падшим, ибо не всем дана духовная мощь вождей революции. Он не позволил душе оглохнуть от боли. Ведь рыжие мстители - это уже монстры...

Меня готовили к третьей инъекции, не вынимая из ямы. То Билли, то вдова кормили меня витаминными кашами из кулинарных шприцев. Леди Бельтам не скрывала чувства омерзения при виде меня и старалась не прикасаться ко мне.

- Но ведь вам тоже грозит что-то плохое, - шептал я ей вместо благодарности за ее труды. - Я как будто предвижу... очень ясно... ваши муки и смерть, госпожа Чхэн...

Она принялась сплевывать от сглазу и поспешно покинула яму. Больше я ее никогда не видел.

Порадовал и монстр своим визитом. Он оперся одной ногой на решетку зеркально начищенный сапог был великолепен.

- Я о тебе сообщил, Пхунг. Большие люди ждут твоей третьей инъекции, так что не подведи. Ты будешь первым в мире, кто выдержит третью. У тебя хорошие шансы, Пхунг, и я рад за тебя.

- Третью не выдержу, - пробормотал я, пялясь на только что вымытый поролон. - Не надо иллюзий.

- Соберись с духом, с мыслями, сделай ставку на то новое, что в тебе несомненно появилось. Я больше не буду требовать от тебя открытий. Смысл твоей судьбы в другом. В третьей инъекции. Это бесспорно.

И я изо всех сил старался собраться с духом, с мыслями, сделать ставку на новое, которое еще не обнаружил в себе. И пришел к выводу: меня изуродовало насилие над моим мозгом. Резервные нейроны так отплатили за свою побудку. Активизированный мозг своими сигналами дал мне но вый облик. Когда резервные центры мозга будут естественно активны, то человек, по-видимому, будет совершенно другим. Паукообразным? Нет, нет, это вопреки всему, что я уже знаю... Просто мой новый мозг пытался приспособить мое старое тело, архаическую плоть, к чему-то новому. К неизвестным возможностям мозга? Но получился абсурд. Уродливое абсурдно... Невозможно сейчас свести в гармонию будущее и настоящее? По-видимому, в этом суть моей беды... Тогда понятна суть "мозговыжималок". Все, что предстоит человеку пройти за годы или века муки борьбы, поражений, экспериментов, - все это спрессовано в мгновения сверхболи. Что помогло мне выдержать? НМ? Или Небесный Учитель? Или тренировка Подвалами? Или мое прошлое? Или все-все-все вместе взятое? Так что именно изуродовало меня? Что во мне нового? Но я ничего не мог в себе обнаружить, кроме того, что я все еще очень плох, что лежу без движения, боясь шевельнуться, боясь растревожить боль, собравшуюся в мягком трясущемся даже при дыхании горбу. Я весь теперь состою из горба - и грудь, и спина. Все остальное - придатки к нему. Большинство людей не знает о всех своих способностях, потому что случай не представился проявить их, потому что окружению не понадобились они... Так и я, до гробовой доски могу гадать... Нужен метод... Нужно идти от того, что во мне что-то появилось, и требуется найти способ выявления нового качества...

- Верую в тебя, боже праведный! - послышался жалобный голос. - Все сомнения искореню! Этот дьявол Пхунг... соблазняет греховными речами... А я хочу веровать чисто и непорочно! Надо что-то сделать с Пхунгом... Он мешает!

Я мысленно представил-увидел стоящую на коленях аморфную тушу. Она в мольбе простирала к щеголю-монстру дряблые руки, сочащиеся жиром. Как его разнесло за столь короткое время! Может, то, что я вижу его, не видя глазами, - новое? Но я и раньше легко мог представить образ по каким-то вехам, а тут могучая веха - голос.

- Билли Прайс! - жестокий негнущийся голос. - Ты должен доесть, что тебе дали!

Я представил наглое красивое лицо монстра. Мне почудилась на нем какая-то униформа с витым погончиком на левом плече. Но мысль моя метнулась снова к Билли. Яподумал, что он не вынесет недовольного тона своего нового бога. И точно: послышался грохот упавшего грузного тела.

- Ничего страшного, - сказал монстр. - Снова обморок. Приведите его в чувство, Бэстис...

Может, то, что я предсказал грохот, - новое? Но такое легко предвидеть чисто логическим путем, если знаешь подробности... Или то, что я не испытываю к Билли ни ненависти, ни досады, словно не он предал, словно не он убил Анри, словно он не кичевый человек с ненавистью к НМ в крови? Но я и раньше приучал себя к разумному терпению в отношениях с такими. И до "мозговыжималок" я был уверен, что под слоями маразма прячется что-то изначально светлое, иначе не было бы эволюции и прогресса, четкого ощущения, что Природа запрограммирована на рост качества: от неживого к живому, от низших форм жизни к высшим, от конкретного мышления к философскому...

Я устал и погрузился в тяжелый сон без сновидений. Очнулся от сотрясения решетки над головой.

- Пхунг, ты Спишь, а он меня зовет... - бедственный голос Билли. - Это конец... знаю...

И я цочему-то понял: конец.

- Не ходи... Надо что-то придумать...

- Может, к лучшему... Мне трудно дышать... трудно жить... Пусть будет так, как назначено...

- Не сдавайся, Билли... Не смей...

- Мне ничего уже не хочется... но для тебя я сделаю... - И он с натужным кряхтением начал поднимать решетку. С грохотом опрокинул ее. Вот... Ты этого хотел?

- Мне надо к пульту Билли.

Он склонился над ямой, выдыхая какой-то смрад. Одной рукой вцепился в волосы на моей голове, другой схватил за ногу и со стоном и криками вытащил меня из ямы. Потом долго отдыхал.

- Тебя надо еще и донести? Ладно...

Билли потащил меня, как корягу, по металлическому полу, покрытому бесчисленными бородавками. Любое множество теперь меня восхищало, даже такое, бородавчатое. Оно соотносилось с какими-то интуитивными радо стями. Билли был так добр и отважен, что взгромоздил меня на стерильный пульт, величиной с канцелярский стол.

- Только не уходи, - сказал я, задыхаясь от счастья. - Вместе мы что-нибудь сделаем... Не все еще потеряно...

Но он, отдохнув, поплелся к раздвижной двери.

- Билли!

Он оглянулся. Его бесформенное лицо дрожало.

- Чуть не забыл... - произнес он с трудом... - У него эмблема на руке... с номером. Это военно-охотничье общество "Инопланетянин". Я когда-то писал... Они организуют сафари по всему миру... Может, тебе пригодится...

Он ушел. А мое сердце сжималось от боли - я словно наяву увидел финал несчастного Билли. Он пройдет по ущелью, повинуясь зову богомонстра. Достигнет какой-то черты, за которой его что-то ждет. К этому его готовил Ман Умпф.

Я застонал. Я не мог понять, что задумал монстр!

Я торопливо ощупывал бесчувственными изломанными пальцами кнопки, включатели, клавиши. Меня била нервная дрожь, возвращая тело в боль. Надо было вмешаться, успеть. Но как?

Я догадывался, что это многоцелевой компьютер и что он управляет также и каналами связи. Вот в этих чистеньких кнопках, тумблерах, клавишах - выход в человеческий мир и многое другое. Я вспомнил позу монстра у этого пульта перед тем, как он запел гимн или псалом.

Мне удалось включить пульт и тот же канал - на нежно-оранжевом поле экрана возникла колонка непонятных надписей. Десятка два разноцветных строчек, каждую из которых возглавлял четкий силуэт какого-нибудь животного - слона, кита, буйвола, птицы... Первая строка была окрашена в ликующий пурпур. Они заставили монстра петь? Я поискал строку с силуэтом тигра. Она затерялась где-то в середине колонки среди желтых, коричневых и зеленых строк.

Потом я лежал на боку, ощущая горбом холод металла. Я вглядывался в строки на экране и думал об "Инопланетянах".

Знал я о них немного. Военно-охотничье общество, возглавляемое отставными генералами. Организует сафари по всему миру; главным образом, для бывших военных.

Числится в реестре "новых культов" - одно из тех парадоксальных религиозно-мистических образований, какими богат век.

Строка с птицей вдруг покраснела и переместилась вверх. Стены пещеры были обклеены плакатами, призывающими правильно разделывать тигровые туши.

И эта поза превосходства над всем и вся, выпирающая из Мана Умпфа.

Дьявольщина! Опять военная косточка! Что могут придумать генеральские мозги, если дать им волю? Какая связь между военной религией и уничтожением королевских горных тигров?

Все в мире взаимосвязано - один из первейших постулатов НМ. И если мы не усматриваем связи между отдаленными явлениями, то попросту наш мозг еще не способен осмыслить ее. Так что ищи.

Мои размышления должны были спасти Билли Прайса, и я к чему-то подходил, - было такое ощущение, но чувствовал себя прескверно, как после тяжелого ранения. И еще необходимость спешить путала мысли.

Допустим, Ман Умпф - из числа руководящих генералов "Инопланетян". Но скорее всего он командир-исполнитель локальной программы "Тигр". Как есть, по-видимому, шефы и фюреры других локальных программ - "Белый медведь", "Буйвол", "Слон" и так далее, - они перечислены на оранжевом экране. Приговоренные к уничтожению популяции? Или даже виды животных? Генералы объявили войну животному миру? В это трудно поверить. Но чего не бывает на свете!

Еще один из постулатов НМ: любая выделенная сущность, лишенная ОС (обратных связей) и предоставленная сама себе, - зло в силу своего максимализма. Максимализм - сущность всех "выделенных сущностей", причина монстров. Любое чувство без контроля разумом превращается в злую силу, в абсурд. Любая прагматика без обратной связи чувствами тоже превращается в абсурд. Это общеизвестные истины, сфокусированные в постулаты НМ. Военная косточка в силу своей "функции силы" буквально нашпигована максималистскими инстинктами - тоже общеизвестный факт. Так что генералы-мистики - тем более "выделенная сущность", состоявшаяся причина монстров. Доминанта у всех социальных монстров всегда одна: завоевание мирового господства. Вопрос лишь во времени и условиях созревания этой доминанты. Не имеющие своего мнения то и дело претендуют на вселенскую власть. Все мировые религии вышли из скромных бессамостных общин. "Инопланетяне" - пример подобной скромности. Не лезут на экраны телевидения со своими догматами, не объявляют крестовых походов, не выдвигают кандидатами в президенты своих дряхлых фельдмаршалов. Но - убивают Природу.

Если мои размышления верны, то Ман Умпф, увидев новую красную строку, вытянется по стойке смирно и запоет. Ибо это информация об уничтожении еще одного вида или популяции... Еще один шаг к цели. Или прыжок! И после завершения охоты на Желтого Раджу строка с силуэтом тигра станет пурпурной и переместится в верх колонки, к другим победным строчкам.

Так где же связь между монстроидеей и уничтожением зверей? "Инопланетянам" известно что-то очень важное в понимании этих связей, что еще не известно мне.

Интуиция и память властно потащили меня в чужой опыт. Выплыло понятие "унасекомить"... Уильям Голдинг писал о таинственном зле, унасекомливающем всякого человека. И о естестве обреченных насекомых. Я - человек-паук, тоже насекомое. Голдинг не стеснялся в выражениях. Черты великих - не стесняются в выражениях, их задача - точность мысли. Унасекомить... Меня унасекомили. И Небесного Учителя. И многих небесных учителей. Отрадное злодейство в том, чтобы унасекомить спасителя своей жизни. Алейжадинью говорил, что пророки это ведь борцы и бунтари, библейские инконфинденты. А их всегда стремились унасекомить палачи и священники, отправляли их на корм насекомым. И те строили из них свои тела... Родиться, есть и пить может и насекомое, писал Гарибальди, но только человек...

Ман Умпф ворвался в пещеру, гремя сапогами по металлу. Сбросил меня с пульта и отшвырнул подальше ударом ноги.

- Сам же ты не мог это сделать? Неужели Прайс?

- Что с ним? - пробормотал я, трясясь от боли. Монстр уставился на экран, потом щелкнул каблуками и запел. Да, то же самое.

"Тысячу лет мы жили на пособие по безработице", - сказал Стэнли Элкин о семействе Миллзов, унасекомлен-ных навеки. Почему я сейчас - о них? Миллзы всегда выполняли свой долг, это было главным в их жизни. Но сущность этого долга определяли другие. Добровольное житье на этажах, ниже других - это Миллзы. Они в восторге от своего умения ценить и уважать любые запреты, подчиняться любым законам. Способность мириться с унижениями - Миллзы. И Стэнли Элкин говорит о "миллзстве". Но ведь это то же самое, что в ордене иезуитов называется третьей ступенью послушания. Обыкновенная жизнь в эпоху потребления неминуемо приводит к "миллзству", если ей не сопротивляться. Так, наверное...

Монстр кончил петь и повернулся ко мне. сияющий, оживленный, как разыгравшийся ребенок.

- Все идет прекрасно! Однако, Пхунг, ты в очередной раз меня удивил! Как ты сумел уломать Прайса, который изначально ненавидел тебя? А теперь ненавидит тем более!

- Что с ним? - пробормотал я.

- Ты видел когда-нибудь фрукты или овощи, выросшие возле напряженных автострад? С виду румяные, аппетитные, но есть нельзя, пропитаны свинцом. Прайс теперь - такое яблочко. Я напичкал его кое-чем. Ты же видел, как его раздуло? Первый признак той гадости, из которой он теперь состоит...

- Это... чтобы убить Желтого?

- Желтый не так прост. Его интеллект сейчас, судя по всему, на уровне ребенка лет десяти. Так что Прайса он не съест, но убьет - это бесспорно. У него есть страсть убивать "истинных рабов", ты же сам это открыл.

Я понял ход его мыслей. Людоед, учуяв яд, как бы лишает себя добычи. Распаленные инстинкты зверя требуют восполнить потерю, и он, потеряв осторожность, бросается на то, что ему приготовил Ман Умпф. А что может "приготовить" монстр?

- Неужели... госпожу Чхэн? - прошептал я, трясясь, как студень. - Ты и ее?!

Он подарил мне улыбку, которую называют дьявольской, и, отключив питание пульта, поволок меня по металлическим пупырышкам. Шлепнувшись на дно непросохшей ямы, я прохрипел сквозь боль:

- Я не выдержу третью... иссяк... попробуй передать мне силу твоих идей... Ведь они тебя питают?

- Я подумаю, Пхунг. Ты это хорошо придумал, - он испытывающе смотрел на меня. - Даже если ты пытаешься что-то выведать таким способом... Уже поздно, Пхунг. Никакие твои подвиги не сделают тебя полноценным человеком. Остается одно - быть полезным нам. И будешь жить. Хоть какая-то, но жизнь. Среди подобных тебе уродов.

Что я обнаружил в себе, кроме твердеющего уродства? Несколько повысился уровень синестезии (Психологический эффект "одновременности" чувств и ощущений, например: цветной слух, визуализация слышимого и т. д.). И гипотезы прут из меня с небывалой силой. Какая-то болезненная страсть к производству мыслей. Как это в психологии называется? Или еще не назвали?

И если бы не гипотезы... Как ведь хочется подохнуть! Закрыл глаза, расслабился - и нет тебя, вечный Покой. Выходит, гипотезы - моя жизненная сила, а не просто способ мышления Небесного Учителя... древнего человека, не устающего удивляться своей способности сочинять мысли.

Странное это существо - гипотеза. Не претендует на славу, власть, вечность. Она - просто мимолетная свободная мысль. Невозможно окриком поставить ее на место. Бессмысленно стрелять в нее, даже колоду на нее не навесишь. Бюрократы всех времен и народов терпеть ее не могут. А что такое бюрократ? Любимая форма власти долич-ностного человека: вроде еще не монстр, но уже и не человек. Это они завели порядок, по которому гипотезы положено придумывать избранным, удостоверенным дипломами и печатями. Любой гений без диплома не гений. Общеизвестный факт. Так что Конфуций, Фалес, Лао Цзы, Будда Гаутама, Гераклит, Сократ... сегодня были бы безработными, не имея дипломов, и их гениальность выражалась бы только в анекдотах, обычных для толп возле бирж труда.

Ну а кому выдаются дипломы с печатями? Помню, познакомили меня с преподавателем престижного колледжа. Он представился: "Философ", естественно, подразумевая, что работает профессиональным мудрецом. Но вся его мудрость заключалась в запасе замусоленных стереотипов, разрешенных к употреблению советом попечителей колледжа, очень набожных и ограниченных людей. Таких философов общественное сознание обожает на уровне инстинктов. Оказывается, эти парни укрепляют любой общественный гомеостаз, то есть работают на Покой. Вот почему ценные и нужные для общества идеи должны обладать невероятной пробиваемой силой. И наоборот. Чем значительней мысль, тем больше энергии скрыто в ней.

Может, поэтому я, корчась на дне грязной ямы, думаю вовсе не о своих горбах...

Когда нет жизни на земле, полезай на дерево, говорят даньчжины. Чхина терпеливо ждала в развилке толстых ветвей, когда уберутся прочь красные волки. А они то уходили, то приходили, пугая женщину своей настойчивостью. "Наверное, клу передала им свою ненависть ко мне", - подумала она. И снова ночь. Чхина спала под промокшей накидкой, когда ее слуха коснулись странные звуки. Она проснулась в тревоге. Сквозь шум дождя пробивались слабые стоны или плач. "В дождь обычно не воют ни собаки, ни шакалы, ни гиены... размышляла женщина. - Разве только верный домашний пес, когда хозяин умер..."

Снова пробились звуки.

- Это же ребенок! - прошептала Чхина. - Ребенок плачет!

И тут же решила, что это малыш, которого два года тому назад унесла гиена с крестьянского поля.

Она посветила фонариком вниз - волков не было! - и поспешно спустилась с дерева. Мысли о том, что объявился еще один "дикий ребенок" и что стая волков разорвет его, беспомощного и плачущего, ужаснули ее. Она побежала, не выбирая дороги, разрывая босыми ногами спутанные поникшие травы.

В конусе желтого света мелькали тугие струи дождя. Неожиданно в водяной стене появилось жалкое существо в скользком панцире из мокрой шерсти и грязи. Собачья морда тянулась к источнику света, черные замшевые губы свернулись в трубочку, будто зверь хотел поцеловать ре флектор. Из этой вибрирующей трубки и вырывались звуки, похожие на стоны и плач.

Все еще надеясь найти ребенка, Чхина побежала дальше и наткнулась на трупы животных - они лежали в безбрежной луже среди лопающихся пузырей. Она внимательно осмотрела местность при свете фонарика и обнаружила раздерганные человеческие кости. Вокруг плескала водяная стихия. Ей вдруг показалось, что людоед стоит совсем рядом, в темных зарослях. И что все это с красными волками сотворил он! Звери отравлены! Кто-то положил яд в приманку, в мертвого человека, но Желтый отнес его красным волкам. И вспомнились слова знающих людей, что красные волки заставляют тигров приносить им добычу. Значит, верно? Они заставили Желтого! Они уже привыкли к человечине... Так вот почему они шли за ней, а не охотились на выдр и водяных крыс, которых теперь можно легко добыть... Им нужна только человечина! О боги...

Сквозь водяной шум снова пробились стоны. В этих звуках Чхина ощутила невероятную нелепость Даньчжинского Времени, где все стало с ног на голову. Почему?! И словно подтверждая эти ощущения, умирающий волк снова выполз на огонек. То ли ему досталось меньше отравленной добычи, то ли он был самым сильным среди стаи и дольше всех сопротивлялся смерти, но вот он - снова тянет к рефлектору вытянутые дрожащие губы.

- Ты же хотел меня сожрать, - сказала она ему, веря, что он понимает. А теперь хочешь, чтобы я спасла... Но я не знаю, как тебя спасти. Не умею. Я не знаю, какой яд ты съел... Значит, боги не хотят, чтобы я спасала тебя.

Она положила ладонь на скользкий выпуклый лоб - совсем как собачий, жалкая тварь перестала стонать. Она дрожала, прижимаясь к воде под тяжестью руки. Она так и умерла, веря в могущество человека.

Чхина выпрямилась и сказала в темень, где, наверное, стоял людоед:

- Желтый Раджа! Может, ты бог? Скажи!

ПАСТЬ

Огромные массы раскисшей земли, камней, измочаленных деревьев, лохмотьев крепчайшего дерна неумолимо надвигались на террасные поля, приближаясь к стенам чхубанга. Ожила та беда, с которой боролись многие поколения крестьян и монахов. Чем беспощадней вырубались леса на склонах Сияющей Опоры Неба, тем грузней становилось тело Большого Оползня, тем многочисленней - его малые дети, сползающие в долины и ущелья. И вот пережато русло бурной Ярамы, появился новый водоем, прибавляющий в размерах с каждым часом, с каждой минутой... Дамоклов меч, занесенный над лысой головой Нашествия.

Говинд, потрясенный сознанием своего могущества, уходил прочь от беды. Под ногами захрустела ботва - здесь было монастырское поле репы, сгнившей по причине дождей, так и не успев созреть. Еще вчера здесь невозможно было дышать от горькой вони, а теперь - почти свежий воздух. Говинд оглянулся: оползень поглотил большую часть поля вместе с вонью! Жадная грязь, очищающая мир... Говинд увидел в этом глубокий мистический смысл. Нужны преступления и преступники! Само провидение желает даньчжинской крови, которая станет черной запекшейся грязью. Плодородной грязью. Из нее полезут новые ростки. Или все те же? И душу "героя" обожгло состраданием к нелепому миру духкхи.

Он шел и шел, погруженный в думы, хотя нужно было убегать со всех сил, чтобы опередить прорыв воды сквозь тело Оползня. И неожиданно увидел горстку перемазанных грязью людей, которые тащили, надрываясь, огромного каменного идола, уложенного на деревянные полозья лицом вверх.

- Герой, помоги! - донесся жалобный голос. - Не будем тебя ловить!

Несколько низших монахов, пяток совершенных старцев и два-три оскопленных "героя" сплотились в отчаянной попытке остановить Большой Оползень. Если воздвигнуть на его пути статую Небесного Учителя из черного камня, разве Оползень не усмирится?

Говинд в замешательстве смотрел на них. Как даньчжин, послушный сын своих даньчжинских родителей, он не мог остаться в стороне, когда тут такое дело. И в то же время ему не хотелось, чтобы статуя бога остановила Большой Оползень. Он должен быть вместе с Природой против людей! "Волонтеры Природы" - где-то слышал он, и это самое то! Это о нем!

Толстый грязный старик, в котором трудно было узнать Верховного Хранителя Подвалов, подошел к Говинду.

- Народ в беде, - задыхаясь, проговорил он. - Ты еще сможешь снова стать даньчжином, если правильно поступишь... Сейчас...

Волны грязи наползали на ноги людей, на статую, охватывая их со всех сторон.

Горечь, тоска и ощущение своего всесилия раздирали душу Говинда.

- Но я не хочу быть даньчжином! Ты разве не понял, монах?

- Это твой бог лежит в грязи, смотри... - тихий, прерывистый шепот.

- Как я вас ненавижу! - взревел "герой", отбрасывая котомку.

И вот он вместе со всеми в одной упряжке. Канатная лямка впивается в его грудь, пытаясь достать до сердца. И каменный покойник с равнодушным лицом медленно ползет вверх по склону навстречу сгусткам грязи.

Измученный Джузеппе тем временем бродил неподалеку - в зарослях вокруг чхубанга. Никакой тут случайности нет, просто бытие заповедного мирка сжалось до узкой канавы, в которую старалось уместиться все-все-все. В шуме дождя звучал его надорванный сиплый голос:

- Я здесь, Желтый! Я не буду сопротивляться!

Он страстно желал умереть, и непременно в жаркой пасти людоеда. Его внутренние установки были умело возбуждены монахами, раздуты в пожар, сжигающий душу. Теперь он точно знал, что его сущность могла проявиться только в тигровой пасти. Все сходится: ведь Джузеппе постоянно испытывал мистическую тягу к королевским горным, и в то же время - позывы к самоубийству... Опытные в душевных делах и дотошные старцы разобрались, все поняли, разложили по полочкам, а где чего-то не смогли, подсказала Машина.

- Ты можешь быть очень хорошим даньчжином в трудное для народа время, сказали ему на Совете Совершенных. - Надо только спасти народ. Ты накормишь своей сущностью людоеда, как это сделал когда-то Небесный Учитель. Вот для чего ты, брат Джузеппе, создан богами. Вот почему тебе было плохо в хорошее для всех время. Теперь тебе будет хорошо.

Его начинили молитвами и чудодейственными заклинаниями, усмиряющими зло, научили правильным мыслям и вывели под руки в джунгли.

Уткнувшись головой в мшистый ствол, он тискал ладонями живот, похожий на мешок, наполненный болью. Внутренности его были сожжены ядом, не принимали никакой пищи, тем не менее его то и дело выворачивало наизнанку. Он стал похож на скелет с прилипшими остатками одежды и плоти - точь-в-точь как дух Черной Заразы в храмовых барельефах. Не выдержав мучений, зарыдал:

- Ну сколько мне еще жить? Желтый!

Он повалился в сплошной журчащий поток, начал пить мутную воду. Боль слегка затихла, и тотчас подкатила ужасная трезвая мысль: Желтого здесь нет! Ушел за Пхунгом и тэу! Или уже убит, если два таких охотника взялись за дело.

Так что смерть святого мученика Джузеппе будет обыкновенной - глупой. Такой вывод добавил страданий. И благая начинка не выдержала, затрещала по всем швам. Джузеппе расхотелось спасать даньчжинский народ. А дальше больше. Джузеппе начал убеждать себя, что он лучший в мире спец по хищным кошкам. Несколько дней назад убеждать его в этом было не нужно.

Невыносимая жалость к себе породила новые стоны.

- И этот мозг пропадает! О, бестолковщина... Почему меня довели до такой смерти? Я достоин совсем другой смерти! Достоин другой жизни! Все вы ... олигофрены, кретины, неспособные на свое мнение! Уродующие чужое! Изуродовали и меня. Зачем я носил хомуты? Зачем? Все равно - боль и глупая смерть. Все равно!

С пронзительной яростью он понял, отчего всегда в нем были сильные позывы к самоубийству. Они возникали всякий раз, когда он пытался выбраться на новый уровень знаний, когда подстегивал и высвобождал из пут бытия свою гениальность.

- Меня запрограммировали! - зарыдал он без слез. - Примитивными инстинктами! Меня приговорили монахи, молитвы, священные камни - конкретика! Меня выпускают только в смерть...

И он возненавидел всех людей вместе с даньчжинами. Схватив камень, облепленный мертвой травой, побежал творить зло.

Все как будто логично: Дикая Природа нуждается в волонтерах, и она их создает. Говинд, Джузеппе, Гэрри Снайдер (3наменитый американский поэт, ащищающий "права Дикой Природы", находясь "в стане ее врагов".) - они уже появились, а дальше их будет все больше. Новые монстры-мизантропы? Но, согласитесь, - очень симпатичные мизантропы. Симпатичными их делают страдания. Так уж мы устроены: в мучениках видим святых, суперменов духа. Или по-другому: гениальный дух проявляется только в муках...

Наконец человеконенавистнику повезло. Он услышал треск поднимаемых зарослей, всплеск взбудораженных потоков и бросился навстречу звукам. Стена из обвислых листьев вздрагивала, не желая кого-то пропустить, с нее срывались дождевые ручьи... Джузеппе увидел двоих, пробирающихся через заросли с тяжелой поклажей на плечах. Наткнувшись на Джузеппе, они обалдело уставились на него. Потом, уронив в воду забренчавшие мешки, бросились бежать.

Злой дух преследовал их.

- Подождите! Ну, стойте! - стонал, умолял, угрожал. - Все равно никуда не уйдете.

...В верховьях реки что-то глухо заворочалось, охнуло, и весь даньчжинский мир содрогнулся. Дождевая вода выплеснулась из луж и водоемов, из глазниц каменного бога. Девяностолетний Главный Интендант запел подходящую молитву, и все испуганно подхватили: Святые мощи не увянут, Святые камни не станут песком, Потому что зло боится святости...

Мир духкхи сжался от боли и страха под воздействием благостного пения мужчин. И вдруг выплюнул осколки зла - из джунглей вырвались двое с хриплыми воплями, не похожими на пение молитв:

- Дух Черной Заразы! Гонится!

Все продолжали петь и везти салазки с божественным покойником. Только Говинд, бывший впереди всех, оглянулся.

- Впрягайтесь и вы!

Правильно. Зло боится святости любого вида. И Чжанг торопливо схватил конец свободной лямки, волочившейсяв грязи. А Дундунг, бедненький, отвлекся - высунув бледный большой язык, ловил дождевые капли. Чжанг бросил в него грязью.

- Не стой без дела, убогий!

Ман Умпф поливал меня соком манго из шланга и, довольный, приговаривал:

- Нравится? Вижу, что нравится. Поднимается настроение, жизненный тонус. Ведь ты буквально купаешься в тех витаминах и микроэлементах, в которых нуждается твой организм. Для алкоголика нет большего счастья, чем искупаться в ванне с шампанским. Или с виски.

Не в силах увернуться от струи, бьющей в лицо, я отплевывался, кашлял, глотал литрами уже забродивший, пузырящийся сок. В пещере были солидные запасы провианта.

- Видишь, Пхунг, как я стараюсь для тебя. А ты не ценишь. Забудем старое, Пхунг. Все будет хорошо. Это я тебе говорю. А мое слово, ты убедился, крепкое. Как сказал, так и будет.

Сок медленно густел на моей коже, пощипывало глаза, и запах манго уже вызывал тошноту. Монстр уселся на решетку, вытирая ветошью руки.

- Могу порадовать тебя, Пхунг. Мне позволили дать тебе кое-что из нашего учения. Разумеется, только то, что ты можешь понять.

- Кто позволил? Кто вы такие?

Начнем с того, что... - Монстр задумался, потом резко мотнул головой. Нет, с того, что... короче говоря, на Земле появился разум и взял на себя ответственность за дальнейшие процессы на планете - биологические, исторические, геологические... Плохой из меня популяризатор, Пхунг, еще никому не приходилось вправлять мозги таким способом. - Он вздохнул. - Ну ладно. Ты должен понять самое простое. Наука нуждается в господине, сама по себе она - ничто. Все ее претензии лопнули. Знания не могут спасти человечество. Все эти культурные, социальные, технические революции и твои любимые эпохи просвещения не принесли и не принесут человеку счастья. И прежние религии и системы власти тоже выдохлись. Все вы стремились не избавить мир от зла, а убеждали в том, что надо полюбить зло, потому что от него нет спасения.

- Смотря что считать злом... - пробормотал я.

- Зло всеобще, эпифеноменально. Тебе трудно понять без подготовки, пойми вот что: только мы знаем, как можно привести человечество к процветанию, к истинному счастью, о котором, кстати, человечество все время мечтает. Путь не очень простой, ты поймешь. Нужен один командный пункт, откуда управляют настоящие, от бога, командиры. Все остальные должны быть солдатами.

Я молчал, он пытливо всматривался в меня.

- Это и есть в упрощенном изложении суть решения всех проблем. При условии, конечно, что командиры знают свое дело и обладают силой, внушающей страх. Ведь ты не будешь оспаривать, что страх - лучший из всепланетных законов, он известен всем, обладающим мозгами. Страх - основа единственно возможного счастливого общества во Вселенной. Такова природа людей. Неужели ты не понял, Пхунг? Когда мы шли сюда, я управлял вами с помощью страха.

Я молчал.

- Вот величайшие истины, которые не нравятся таким, как ты, из-за запаха крови. Жизнь всегда пахнет кровью. А когда перестает так пахнуть значит, в ней что-то сломалось, непорядок, нарушение законов природы.

- Которую вы уничтожаете, - прохрипел я. - Зачем?

- Ты до сих пор ничего не понял или корчишь из себя кретина? Природа потребляемый ресурс. Так было и будет. Сейчас большая часть энергии природы тратится впустую, на поддержание многообразия. Принеся в жертву многообразие видов, мы получим рациональное всепланетное хозяйство. Без революций и катаклизмов.

- Земной рай? - пробормотал я.

- Называется иначе, но суть та же, Пхунг. Ты это верно схватил. Кстати, инстинкт борьбы с многообразием заложен в основание разума. Природу начинают уничтожать еще с пеленок. Дети выдирают с корнем траву и ломают ветви просто так, не для потребления. Вот указующий перст Невидимых Отцов, или, как раньше говорили, Провидения. Многообразие вредно! Многообразие - слепое расточительство ресурсов! Многообразие - мировое зло.

- Почему именно... тех животных... и королевских горных надо уничтожить?

- Это тебе пока не следует знать, Пхунг. Нужна определенная подготовка.

Он говорил и говорил, начиняя меня мощью своих догматов. А я слушал его и представлял себе благообразных, неудержимо располневших старичков с трудноуловимыми следами воинской выправки. Кто-то когда-то их унасекомил... Впрочем, понятно кто. Невидимые Отцы - это, наверное, воинское звание, следует сразу за генералиссимусом. В той армии, где я бунтовал, чинами и орденами награждалось истинное рабство, и до высот военной иерархии добирались ископаемые подонки, как сейчас понимаю, с полным рабским комплексом. В других армиях дело обстоит не намного лучше, судя по тем рассказам заключенных, которые я услышал в "межармейском тюремном изоляторе".

Так что во главе целеустремленных, вышколенных, вооруженных до зубов манов умпфов - унасекомленные армией люди с предельной выслугой лет? И вот теперь они могут создавать свой идеал - всепланетную казарму, и попробуй оказаться у них на пути...

- Ман Умпф - это не имя? - прохрипел я.

Монстр осекся. Я понял: не имя. Титул, должность, псевдоним диверсанта, воинское звание? И их непонятный язык, конечно, - военный код, составленный на шифровальных машинах при каком-то штабе. Код, ставший родным языком.

- О чем ты еще хочешь спросить? - проговорил он настороженно.

- Надо подумать... - прошептал я, чувствуя, что ему захотелось убить меня.

- Я жду. Спрашивай.

- Ты можешь... точно сформулировать вашу цель?

- Я же сказал тебе - всеобщее счастье!

- Это учение для всех. Но в каждой религии есть скрытое знание. Так что давай по существу. Главное.

- Я тебе приоткрыл главное! Другого нет!

- Или другое ты не знаешь. Тебе не позволяется знать. Можно проверить.

- Как?

- Ответь, почему ты убиваешь именно королевских горных тигров, а не бенгальских, допустим.

- Их популяция локальна, малочисленна. Легче перебить.

- Перебили. И что? Тигры других популяций остались же на земле! Но в перечне на экране... всегда одна строка с тигром, и она желтая, последняя стадия перед покраснением...

- Хватит, Пхунг! Здесь тайный обряд... о котором я не могу тебе сказать. О нем может знать только член братства.

Меня трясло от возбуждения, я перестал чувствовать боль.

- Существует какая-то общность всего лучшего, Ман Умпф! Вы это поняли... выдавили из чьих-то гениальных мозгов... И превратили новое знание в мистический обряд... В религиях, мистике, суевериях всегда можно обнаружить элементы точных знаний...

- Продолжай, Пхунг. Мне интересно.

- Религии всегда и везде... сгребали под себя самое ценное, до чего могли дотянуться. И в то же время вырубали все, что стимулирует в людях качество мышления, самость.

- С какой стати? Мы не против качества мышления.

- Против! Каждая религия как выделенная сущность стремится к максимуму, к мировому господству, уничтожая самосознание народов... Оставляет жизнь только сломленным и рабам, и еще лукавым, ищущим в любой силе корысть для себя... И теперь твое братство, Ман Умпф, делает то же самое, только разбег у вас подлинней и оснастка посолидней... Гениальность - ваш враг, вы это поняли, это было легко понять, ибо самосознание - начало гениальности. И вы принялись искоренять гениальность на планете с помощью науки и черной магии. Вы задумали разрушить фундамент жизни - многообразие... Знал ты об этом, Ман Умпф? Или тебя не поставили в известность? Хочешь еще?

- Хочу.

Контраст - это жизнь; эволюция контрастирует бытие, создавая Качество, - таков постулат научной монст-рологии. Энтропия уничтожает контраст, превращает все в однородный хаос. Это мы называем смертью. Существуют только две вселенские тенденции, определяющие все и вся, эволюция и энтропия, то есть жизнь и смерть. Не знать эти классические истины твои божественные командиры не могли. Значит, выбор - смерть - сделан осознанно. Всеобщая смерть, Ман Умпф, а не всеобщее счастье. Ради чего сделан такой выбор? Попробуй понять, ответить себе честно, если можешь. И тебе откроется лицо твоих командиров. И твое лицо, Ман Умпф, о котором ты, наверное, не подозревал. И характер твоего братства.

- Ты к чему ведешь?

- Сам, сам попробуй! Только тогда будет толк. Мне ты можешь не поверить...

- Не будем играть в прятки, Пхунг. Говори. Я и так потратил много времени на тебя.

- Хорошо, скажу... Счастье для человечества как целевая установка божественных командиров отпадает. Так? Тогда что может быть взамен? Немного. Жажда власти, жажда известности, жажда богатства. Ради какой-то из этих "жажд" - готовность низвести человечество до состояния однородной бессамости. Только над такой массой можно стать всемогущими богами. Выходит, психическая доминанта божественных - низменная цель.

- Дальше! Я пока слушаю, Пхунг!

- Теперь о принципе сгребания. Это вовсе не гениальное изобретение питаться чужими достижениями. Это древний инстинкт доличности. Созидание как принцип выживания трехступенчато: заимствование, подражание, собственное творчество. В вашей доктрине преобладает заимствование. Собственное творчество на таком фоне всегда выглядит крамолой, потому что это уже чуждый заимствованию тип мышления. Заимствование в чистом виде - паразитизм. Он не терпит коррекции нравственным чувствам. Паразитизм на любой силе, на любом качестве. Заимствование - доминанта низкоорганизованного существа, не способного ни на что другое. Грабительские войны - это отсюда.

- Все?

Ты торопишься. Я бы мог еще сказать об одномыслии и сиюминутности мышления создателей доктрины Невидимых Отцов. Об отсутствии малейших следов нравственных импульсов. О безадресной враждебности ко всему, что есть на свете, этом глубинном инстинкте всех, не имеющих своего мнения. И все для того, чтобы ты сам сделал вывод об уровне сознания твоих командиров.

- Ну? Какой уровень? Быстро!

- Доличностный. Одномерное мышление. Неспособное на самость. Программированное первичными желаниями, физиологией. Раньше о таких людях говорили - презренные рабы, а теперь - унасекомленные, тип неинтеллектуального сознания... Можно даже представить, откуда начинались "инопланетяне".

- Ты знаешь об "инопланетянах"? Прохвост! Ну, ну, и откуда начались?

- В некой армейской среде, где идеально осуществлялся принцип бездумного повиновения, наверх выбились самые унасекомленные и, как водится, получили доступ к секретным арсеналам и к новейшей научной информации. Ведь на войну до сих пор работают лучшие интеллектуальные силы наций... Эти господа обрели свободу от любых обратных связей - и в силу своих высоких званий, заслуг, преклонности лет, или просто вышли в отставку, на генеральскую пенсию, лишившись сдерживающего влияния уставов и казарменного распорядка. Но их никто не научил жить среди людей, не одетых в военную форму. Они не сдавали экзаменов на право и умение жить в гуще разнообразия и многомерности, потому что таких экзаменов не существует. Великий опыт древних инициации исчез. В условиях многообразия царят трудности, недоступные пониманию этих господ. Поэтому такие люди до гробовой доски возбуждают вокруг себя трудности первого рода, первобытную борьбу за жизнь. Только в обстановке таких трудностей они ощущают душевный комфорт и желание долго жить.

Ман Умпф молчал. Его чистое, без прыщей и морщин лицо было мрачно непроницаемым. Руки жили отдельной жизнью - сжимались в кулаки и разжимались.

- Широко известный тип, - продолжал я. - Малейший успех - и они уже уверены в собственной исключительности, раздувают свои куцые доминанты до космических масштабов. Внешне тусклое, серое, безобидное существо, а в душе притаился монстр... Дай ему маленькую, пусть символическую власть - и он начинает проявляться.

- Вывод, Пхунг!

- Вывод... Эволюция создает гениев как высшее качество бытия, энтропия создает монстров как предельное некачество. На пути монстризма самосознание народов и отдельного человека, суть гениальности. Гений вырастает только из множества. Вот почему твои командиры ведут войну против многообразия жизни. "Инопланетяне" - религия монстров, где все по правилам максимализма. Наказывать - так с предельной жестокостью. Власть - так всемирная. Повиноваться - так до безумия.

- Важен результат! - Ман Умпф желчно рассмеялся. - А какими способами он достигается, интересует только слабонервных. Цель! У нас великая цель. Все, о чем ты говоришь в своих проповедях и что тебя так пугает, - лишь тактический маневр, военная хитрость. Мы используем великую силу энтропии для объединения человечества в одно целое. Ты понял? А потом поведем куда надо.

- Вот и до тебя дошли, Ман Умпф. Ты не знаешь ни жалости, ни сомнений. Никакие доводы не действуют на тебя. Твой мозг интересует лишь то, что необходимо для достижения вбитой в тебя цели. Ты создан в казармах "Инопланетян" для выполнения любых команд. Поэтому ваши цели представляешь себе слабо, в общих чертах, в дозволенных стереотипах. Ты не должен разбираться в нюансах учения. Тебе привито ощущение великой цели, и этого достаточно. Ощущение величия цели - более сильная ипостась цели. Суть цели может быть самой идиотской, но ощущение - заряжает невероятной энергией таких, как ты. Еще хочешь?

- Давай! - процедил он сквозь зубы.

- Я заметил. Ты прекрасно обходишься без музыки. Ты, наверное, не видишь снов. Тебя не интересуют ни цветы, ни животные, кроме тигров. Тебе, по-видимому, недоступно ощущение жизненной силы, исходящей от всего живого. Любовь тебе, по-видимому, недоступна, и неизвестно, что ты делаешь с госпожой Чхэн. В тебе я не обнаружил и зачатков совести. Взамен всего этого ты наделен силой воли и компьютерной изворотливостью, умением использовать любые подручные средства для выполнения приказа. В тебе нечеловеческая поза превосходства над всем живым. Ты, по-видимому, - высшее достижение одномерности. Ты - искусственный человек, Ман Умпф.

Твоими руками какое-то насекомое переделывает мир под свои желания.

- Какой будет вывод?

- Ты кончишься с достижением цели, которую поставили перед тобой. Ты живешь только на пути к цели.

- Мне надоели твои проповеди! Ты обнаглел, Пхунг! Я больше не намерен тратить на тебя время.

- Все верно, Ман Умпф. Ты должен с ненавистью и раздражением встретить правду о себе. Она - вопреки программе, заложенной в твой мозг. Но у тебя есть время выделить эту программу - пока не убит Желтый Раджа.

Чхина шла по дну Ярамы и грезила наяву. Грезы - хороший способ отрешиться от страхов и трудностей. Ей виделось, что она идет по чистым тротуарам Чужого Времени в чудесных туфлях на высоких каблуках - и не падает! И еще ведет за руку очаровательного пухлого мальчугана. Это ее сын, и он родился в любви, при счастливом сочетании звезд и сразу совершенным восьмой ступени. Она оступилась, едва не упав, и подумала, что это Мантра обещает ей хорошее будущее, несмотря на плохие предчувствия.

Неожиданно она услышала далекий рев тигра и замерла на месте. Вот и еще... Странный рев - будто Желтому зажимают пасть. И, забыв об усталости, побежала на звук. Она продиралась сквозь заросли, увитые лианами, проползала на животе в грязи под упавшими деревьями-великанами... и снова вышла на берег Ярамы. Река, наткнувшись на Красные Скалы, делала крутой изгиб. С высокого каменистого берега Чхина разглядела острым зрением бесформенную груду какой-то массы, в которой завяз и бился полосатый зверь. В этой же полупрозрачной глыбе неестественно согнутый, неподвижный силуэт. Человек! Женщина!

Ман Умпф в черном дождевике, блестевшем под дождем, ходил вокруг этой странной ловушки и с деловым видом поправлял цепи. Потом сел в машину, похожую на джип Говинда, только без колес, и машина потащила ноздреватую глыбу, лязгая цепями и сдирая с поверхности земли траву, кусты и каменную мелочь.

Чхина следила за ними, пока они не скрылись в узком ущелье среди бурых скал. Она побежала по их следам. У развешанных на бамбуках скелетах обезьян остановилась, внимательно осмотрелась. Трудно было понять, что тут такое; интуиция кричала об опасности.

- Но они же прошли! - в сердцах воскликнула Чхина. Она принялась бросать камни в грязь пригоршнями в ту сторону, где должна быть опасность. Потом приволокла большую корягу и пошла по борозде, толкая корягу впереди себя. Резкая вспышка ослепила ее, она упала на спину. Куски коряги, подброшенные вверх непонятной силой, посыпались на нее. Не видя ничего, Чхина вскочила, побежала и тут же провалилась в болотце. Потом шептала заклинание против глазных недугов.

- Как же я к Пхунгу... слепая? Да лучше не жить... Когда сквозь черноту в глазах начали проступать силуэты деревьев на фоне серого неба, она обрадовалась, засмеялась. Потом зрение восстановилось, правда, боль в глазах осталась. Но это можно было терпеть!

Неожиданно боги послали ей в голову интересную мысль: есть же неприступные скалы с северной стороны! На них не должно быть таинственных заборов с мертвыми обезьянами! И пошла искать самую отвесную и гладкую, на которую не взобрался бы ни один турист-альпинист из Чужого Времени со всеми своими штучками.

Скальная стена и на самом деле оказалась - не дай бог увидеть еще такую. Вырастала из болотных зарослей и уходила неизвестно насколько в густые, шевелящиеся облака, похожие на дым от плохого костра. Буро-красная поверхность камня тускло блестела под дождем. Многочисленные ручьи отвесно падали в болото и зелень. Упругое тисовое деревце бесконечно встряхивало ветвями, борясь с водопадом. Ему бы отойти в сторону...

Я услышал упругие шаги. Решетка с ямы отлетела прочь - больше не нужна?! Заскрипел, сминаясь, влажный поролон.

- Ну вот и все, Пхунг. Теперь сосредоточься. Направь все мысли на то, как тебе выжить в ситуации, где никто не выжил.

Сквозь непринужденный голос Мана Умпфа пробились стоны зверя. Кровавая капля из фистулы в опавшем боку.

- Каналья, - прошептал я. - Из него высасываешь жизненную силу... А из меня что? Какие знания? Скажи! Хотя я и сам уже понял.

Жидкость из полости тела знаменитого тигра - это же предел мечтаний восточных владык, получивших от жизни все, кроме бессмертия. Желтый экстракт долголетия! Ну а я - что-нибудь посолиднее. Им нужно, чтобы кто-нибудь выдержал третью инъекцию, а там и четвертую, и пятую - пока не появится достоверное знание о механизме бессмертия. Хотят вытащить из будущего эту информацию! С помощью чужих разбухших мозгов... Все логично.

- Дурачье, - сказал я. - Мне вас жаль.

- Ты должен не жалеть, а ненавидеть, Пхунг! Ты должен мечтать о моей смерти, чтобы возбудить в себе желание жить и думать. Ты должен рисовать в своем распаленном воображении страшные муки, которые я буду испытывать перед смертью.

- Да, конечно, Ман Умпф... Ты создан для ненависти. Когда тебя ненавидят, тебе хорошо, ты испытываешь душевный комфорт... Твой рецепт жизнестойкости... Но вынужден тебя огорчить. Во мне нет звериной ненависти... Разве ты виноват, что тебя зачали в пробирке или слепили из трупов солдат? Разве твоя вина в том, что тебе указали путь - его ты не выбрал бы сам никогда.

- Выходит, я ангел? Ты сумасшедший, Пхунг!

- Ты не пытаешься увидеть суть своей религии, и вообще... Это я поставил бы тебе в вину на Страшном Суде.

- Не верю ни одному твоему слову, Пхунг! Ты не можешь быть размазней! Сейчас! Когда моя программа завершена и все прекрасно, вопреки твоим идиотским пророчествам. Подумай о себе, о том, что нужно от тебя. Третья инъекция будет тебе пропуском в новую замечательную жизнь.

- Не выдержу, - сказал я, глядя ему в глаза. Господи! Он тоже рыжий, голубоглазый и веснушчатый, как шекспировский горбун. Он сидел возле меня на корточках. Горба ему не хватало! Он был уродлив без огромного горба!

- Твои идеи не зарядили меня духовной силой, - прошептал я. - Не знаю, какой болван сможет зарядиться от них...

Идеологическое оскорбление, но Ман Умпф пропустил мимо ушей. В его руках появился знакомый уже цилиндр, отсвечивающий никелем или хромом.

- Подожди... Еще минутку... Когда ты окажешься на моем месте - а такое случится обязательно, я знаю... У тебя будет шанс...

Он склонился и захохотал мне в лицо. Радость-то вымученная! Он возбуждал в себе праздничное настроение. Он ведь, в сущности, достиг цели, и жизнь его сразу потускнела, начала терять смысл.

- У тебя гипертрофированы волевые центры, - сказал я. - Используй силу воли. Переломи себя. Попытайся воскресить в себе какую-нибудь красивую мелодию. Неужели ты не знаешь ни одной нормальной песни? Запой во весь голос, сбей мозговые запоры. Заглуши боль пением. Это общеизвестный способ Монстр приставил к моему сердцу холодящий кожу металл. Он еще ниже склонился, чтобы не промахнуться, ударить точно в сердце. Но мой мозг - уже чудесная антенна. Я улавливаю всплески жизненной энергии, разлитой всюду. По макушки обоих горбов я наполняюсь светлой силой. Я, урод, - но и частица космической гармонии. Вот моя техника выживания. И стоит моего врага включить в эту систему, он кончен.

И монстр в последнее мгновение заколебался. Его лицо покрылось потом, глаза широко раскрылись. Он в точке бифуркации, его мозг разориентирован, он путает меня с собой... В мимолетном затмении рассудка он прижимает цилиндр к моей груди, точно у сердца, и вздрагивает при выстреле инъекции.

Предмет вываливается из его рук на грязный поролон. Ман Умпф смотрит на него испуганно и непонимающе.

- Что это? - шепчет он. - Что случилось?

- То, что я предсказывал, - ответил я. - У тебя остались какие-то мгновения.

Его дикий взгляд придавил меня к стене.

- Ты надеешься жить, грязная свинья...

Он почувствовал приближение боли и схватил меня за одежду.

- У меня нет любимых песен! Понимаешь? Не было никогда! Я другой! Совсем не похож на вас, свиней... Ты пой! Самую лучшую... Твою!

- Она тебе не понравится...

Первый удар боли заставил его съежиться.

- Убью-у-у! - застонал он. - Пой!

Странная, конечно, картина, если посмотреть со стороны: красивый монстр бьется в конвульсиях, а отвратительный урод-монстролог вопит-поет хриплым истошным голосом антивоенный рок:

По дури я стал поэтом.

Пишу про голубей.

Сосед мой пошел в жандармы,

Хотя был еще глупей.

тихи Хосе Гойтисоло.>

Ман Умпф умирал, но хватался за последнюю соломинку надежды.

- Пой!

И я искренне хотел ему помочь.

Несет от меня свободой и голодом за версту.

Сосед мой зевает сыто

С винтовкою на посту...

- По-о-ой!!

Я, глупый, ему открою

Однажды, что он холоп.

За глупость мою однажды

Он пустит мне пулю в лоб...

Он умер. Что-то не так я сделал...

Я стоял, как мог, то есть по-паучьи, вдавив голову в грудь, возле остывающего тела врага и не чувствовал в себе победной радости. Я думал о силе воли Мана Умпфа, о его способности достигать цели неимоверным напряжением сил. А его феноменальная изворотливость, работоспособность, умение использовать все, что подвернется под руку? Его профессия - смотреть в лицо смерти. А это всегда впечатляет. Героический флер, закутавший хищника. Человекозверь далекого прошлого, который вдруг ощутил в себе невероятную мощь и объявил войну всему живому. И до сих пор воюет...

Другие бы ему условия, и был бы он, наверное, знаменитым спортсменом. Или полицейским, не знающим страха. Или астронавтом, неуязвимым для любой случайности. Или пусть солдатом, но защищающим людей от монстров на полях сражений...

Только у могильных холмиков начинаем догадываться, кого похоронили... Неужели в каждом негодяе, творце зла - несостоявшийся спаситель человечества? Может, не имея возможности раскрыть себя, они находят выход в преступлениях?

Джузеппе, Билли, Ман Умпф - такие разные, но одинаковые в одном - все "делали, чтобы потерять право быть среди людей. Тоже вариант унасекомления.

Вот моя антидрийа... Пытаюсь разглядеть в людях то, чего в них еще нет? Или мое главное дело в жизни - оговорить унасекомленных, на что они могли бы быть способны?

Гении, разбросанные по всему свету, спящие в многослойных непрошибаемых панцирях, отученные и думать, что они изначально все-все-все - гении! И лишь трудности все еще первобытной борьбы за жизнь не позволяют проявиться подавляющему большинству способностей. Ведь за всю историю человечества было всего пятьсот гениев. Умереть можно от тоски и досады - всего пятьсот!

Так что моя судьба - даже в монстре видеть человека. Даже в убийце и садисте Мане Умпфе! Но как жить без, ненависти в мире ненависти? Это же остаться без оружия, без почвы под ногами.

Я застонал от тяжести, свалившейся на меня.

Тропа богов, глубокая, как рифтовая трещина. Множество судеб вливалось в нее во все времена, как в дренажную канаву, давая ей силу рока. Из зарослей и диких скал выползали раскиданные бедой люди: то чудом уцелевший солдат-загонщик, то немощный анахорет, выгнанный грязью из отшельничьей норы. Позже всех появились двое с безумными от страха глазами. И теперь все эти люди привязаны к каменному богу, к главному делу даньчжинского разума на данный момент. Каменный бог их тащит, а не они его. И впереди всех разрезанный от усердия лямкой пополам Говинд: поет-хрипит, зажмурив глаза. Он тоже не знает, где будет остановка и когда божество поднимется на грубо вырубленные ноги, чтобы усмирить Грязь. Впрочем, никто из .них, наверное, уже не в силах помнить или заново познать, зачем они здесь. Просто надо делать какое-то святое дело - и они его делают.

Злой дух с камнем в руке ползет следом за ними, напрягает все жилы, стараясь догнать. И вот повезло: наткнулся на полумертвого старца, который даже петь был уже не в состоянии.

И лопнул совершенный череп, будто обыкновенный глиняный сосуд. Злой дух, обезумев от радости-боли, бьет и бьет любимым камнем, перемешивая мозг с грязью.

Потом злой дух сидит на грузном теле жертвы, отдыхает, тупо смотрит, как через не успевающую остыть преграду медленно перетекает грязевой поток.

И вновь содрогнулась земля. Плотный воздух с ревом и шипением ударил в лица и ноздри поющим. Говинд остановился, открыл глаза. Грязь выросла до небес и стремительно приближалась, расшвыривая низкие облака. Натолкнулась на груду скал - взорвалась фонтанами черных брызг.

- Вот и все, - сказал Говинд с каким-то облегчением и сбросил с себя лямку.

Полозья с богом продолжали ползти вверх.

Злой дух, скорчившись от боли, подбирался к новой жертве.

Я носил камни из ущелья и закладывал тело Мана Умпфа в его последнем убежище. С точки зрения здравого смысла я не должен был это делать... Над миром даньчжинов царствовала ночь, усугубленная крепким нескончаемым ливнем. Я брал посильные мне камни из хлюпающих луж, зажимал под мышками и, кряхтя как старик, карабкался по крутой лестнице на террасу, освещенную тусклой дежурной лампочкой. Да и в самой пещере действовало лишь дежурное аккумуляторное освещение: в желто-масляном полумраке плавали металлические ящики и контейнеры - в них были упрятаны пожитки тэуранов, их умопомрачительная техника.

Тигр неподвижно лежал в полутемной металлической клетке и стонал. Не как человек, но стонал. И с ним надо что-то делать... Я подошел было к клетке, но исхудалый зверь вдруг с оглушительным рыком бросился на меня, ударился о загудевшие прутья решетки. Я резво отпрыгнул - совершенно без участия разума, - когтистая лапа едва не достала меня. Прыжок спалил мои силы, и я прилег на пол отдохнуть.

Людоед из кожи лез, пытаясь дотянуться до меня, и плохо затянутые гайки на креплениях металлического пола сотрясались и дребезжали от его злобного рева. Кудлатая шерсть на нем была залита кровью и сукровицей, местами была вылизана, а в опавшей брюшине зияло черное отверстие - вырвал, наверное, зубами фистулу. Я попытался укротить его взглядом, ведь человеческий взгляд действует на многих зверей подавляюще. Но я ощутил встречный поток безумной энергии, сминающий мысли. Да, это был невероятный генератор жизненной силы. Недаром говорят, у кошки девять жизней...

- Почему ты меня ненавидишь? За мое уродство? Но ты же мог чуять суть человека. Ведь мы друзья по несчастью и вообще...

Он продолжал реветь, уставая, а я вдруг понял, что все люди теперь для него одинаковы - стадо свиней, которое надо пасти. Те наметки Светлого Пятна, которые сделали его гением среди зверей, теперь разрушены болью. Монстризм пожирает гениальность в любом виде...

Я опять спустился с террасы. Что-то со зрением... Боль в глазах, видения... Или вижу это разбуженными нейронами, внутренней антенной? Крепкие мясистые стебли торчат повсюду из луж - вижу, несмотря на темноту. Наверное, это мне положено видеть сейчас по каким-то законам... Стебли лезут из-под камней, протыкают плотные зонты чертополохов и бегоний, раздирают упругой силой ростков гнилые доски, металл, любую преграду. Омброфи-лы (Омброфилы от греческого "омброс" - дождь), любящие влагу и тень, я узнал их. Как воспрянули, как возбудились непогодой! И вижу шевелящиеся комья гусениц в дуплах, щелях, под камнями. С их щетинок струится фиолетовая прана. Они теперь хищники навсегда, не станут бабочками, обожающими нектар... В природе что-то сломалось!

Я стоял под дождем, окутанный паром от жарких горбов, потрясенный приближением чего-то нового. И разглядел Чхину, смертельно усталую, но нервно возбужденную. Она шла ко мне по лужам, перепрыгивая через барьеры из жиреющих под ливнями трав. Она была чудом среди ночи, желанной и близкой. Я любил ее сильней, чем прежде.

- Эй! Ты ведь человек? - ее осторожный взволнованный голос. - Не злой дух? Не демон Мара, похожий на тебя горбом?

Не знаю, что отдал бы, лишь бы не видеть и не слышать ее сейчас. Мне было стыдно!

- Да, конечно, не дух... - пробормотал я. - Надо камни поднять... туда...

- Но там тэуран! Пу Чжал!

- Он умер.

Она стояла, замерев. Я даже угадывал смену мимики на ее измученном лице. Теперь на нем было что-то похожее на радостное изумление. Опять послышались протяжные стоны, и Чхина с криком "Пхунг!" бросилась вверх по лестнице. Я побежал следом за ней.

- Не подходи к клетке!

Уже среди ящиков, залитых тусклым светом умирающих аккумуляторов, она схватила меня за руку.

- Где Пхунг? Ты почему не говоришь, где Пхунг?! - И развернув меня лицом к фонарю:

- О боги... Пхунг!

И зарыдала. Впервые в жизни. Из слезных нетренированных желез вырвались жалкие капли. Но это были настоящие слезы.

Ее отчаяние передалось мне, я покрылся волдырями, как от ожогов.

- Но ведь есть Мантра! - истерически выкрикнула она. И торопливо:

- Я принесла тебе Мантру Запредельной Мудрости! И сейчас все изменится, да? Я передам тебе Мантру, и все изменится?

Она целовала мои вялые ладони, прижимала их к своим щекам. Она то пела слова Мантры, то снова принималась рыдать, то с безумной нежностью целовала меня в бугристый лоб и в морщинистое темя.

Вот оно, сокровенное знание совершенных, убийственное для незрелого ума. Наверное, в дни великих бедствий древние осознали, какой останавливающей силой обладают привычные знания, что такое предел мысли, суть зла. Мантра лишь подтверждала правоту крамольных мыслей самостного человека. Она - разрешение на выход разума за пределы "вечной духкхи".

Такой завет - и почти из стадного состояния! Какие же муки породили его? А теперь - всего лишь магическая формула для избранных старичков, лишенная логики и смысла. Бессамостный восторг уходящих в небытие.

И я раздвоился, расщепился, как тростинка под лезвием ножа. Одно мое "я" шептало Чхине: "Освобожу тебя от любви, я смогу". Другое продолжало потрошить Вселенную, добывая последние крупицы запредельной истины. Ради нее все вокруг живет, ликует, страдает - в этом уже не было сомнений. Другая ступень грядет, и я выхожу на нее...

- Значит, все было зря... - потухший голос Чхины.

- Освобожу от любви... - шепчут куда-то в прошлое мои губы. - Только помоги, и я сумею...

- Нет, Пхунг... Не хочу быть без любви. А такого тебя - не надо...

Теперь я знаю, почему даньчжинский бог велел отдать себя голодному зверю, - чтобы стать частицей людоеда, чтобы хотя бы так сопротивляться толпе, превратившей его в "неизвестного проповедника из Сусхара" с маской монстра на лице.

- Нам нужно умереть, Пхунг! - Чхина загорается великолепной мыслью. Открою клетку - и все... Это будет хорошая смерть! Так и Небесный Учитель умер, ты же знаешь.

- Подожди, Чхина! - хотя бесполезно ее удерживать.

Она порывисто идет к клетке - рослая, стройная, прекрасная, переполненная безумным желанием. Со змеями мокрых волос, облепившими плечи и грудь. Людоед обрывает стоны. Запор на клетке очень простой, и ребенок справится.

...Я вижу старенького тщедушного Ганди в конце его пути. Он чем-то похож на Небесного Учителя. Нетвердой рукой на тетрадном листке выписывает горькие слова, обескураживающие многих: "Я боюсь большинства. Мне опротивело поклонение МАССЫ, НЕ ИМЕЮЩЕЙ СВОЕГО МНЕНИЯ. Я бы чувствовал более твердую опору под ногами, если бы она оплевала меня".

И оплевала - свинцом.

...Лязг запора - липкая шерсть на загривке Желтого поднимается дыбом. Он рывками пробует раскрыть за - твердевшую в коростах пасть. Сломанные клыки, разорванные губы. Сухая пасть без слюны.

Чхина прижимает мои ладони к своему лицу.

- Не мешай ему, Пхунг! Не надо...

Ее глаза блестят за решеткой моих изуродованных пальцев. Она умоляет. Ее чуткое сердце поняло: я что-то могу...

Монстр сжимается в комок для прыжка. Его светлые глаза горят ненавистью к свиньям. Они причинили ему боль, изуродовали его тело. Значит, месть без границ!

...Это не инвязион, не чудовищная вспышка размножения моносущества, несвободного разумом. Это куда страшнее. Это МАССОВЫЙ НЕВЫХОД НА СЛЕДУЮЩИЙ УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ. Прекращение эволюции. Множество людей на планете пребывает в стадии реликтовой психики, доисторического человека.

...Монстр прыгает с тяжелым смрадным рыком. И я слышу радостный вскрик женщины.