"Золотая кровь" - читать интересную книгу автора (Шепард Люциус)

ГЛАВА 12

Бехайм оцепенел в страхе и ожидании, уверенный, что Фелипе услышал хлопок по глобусу. В спальне все стихло. Но через несколько мгновений любовники снова забылись, зашуршали простыни, опять слышались ласковые слова, нежные выдохи, глубокие вдохи — значит, они переменили положение, решил он, это пианиссимо в симфонии их похоти. У него больно сдавило грудь, и он понял, что от страшного напряжения совсем перестал дышать.

Крайне осторожно он спустился по ступенькам — их было не больше десяти, и оказался в темном коридоре, где сильно отдавало сыростью и плесенью, таком низком и тесном, что ему пришлось согнуться в три погибели. Он шел довольно долго, вслепую нашаривая путь, чувствуя, как на затылок ложатся паучьи пальцы клаустрофобии. Наконец, обогнув какой-то угол, он увидел дальний конец коридора, освещаемый падающими вниз серебристыми лучами, так отчетливо вырисовывавшимися, словно они лились из волшебного фонаря. Лунный свет. Он просачивался сквозь узкое окно в крохотную комнатку, вся обстановка которой состояла из грубо сколоченных стола и стула. Продолжая прислушиваться, он осторожно двинулся вперед. За прорезью окна открывался унылый вид на полоску белевшего под луной карпатского пейзажа: бледные облака, черные холмы, извивающаяся между ними блестящая река. На столе лежала потухшая сигара, тонкая, черная — было в ней что-то гнусное. Бехайм вспомнил, что Фелипе любил иногда побаловаться сигарой. Были и другие свидетельства того, что глава рода Валеа посещал это место: рассыпанный по полу пепел, собранные в кожаную папку бумаги, испещренные аккуратным почерком, перочинный ножик с выгравированной на лезвии буквой «V». Кроме стола и стула, тут был еще встроенный в стену не лакированный шкафчик. Бехайм открыл со. На нижней полке стоял кувшин с водой. А на самой верхней, к его немалому удивлению, обнаружились три колбы и три маленьких флакона из-под духов со старинными серебряными колпачками. Все они были наполнены жидкостью — бледно-желтой, как установил Бехайм, подержав один флакон у окна. Около литра той же жидкости было налито в высокую емкость, напоминавшую стакан для вина. Под один из флаконов был подсунут клочок бумаги с неразборчиво набросанным списком дозировок, как для приготовления какого-то лекарства. Бехайм сел за стол — просмотреть бумаги. Они оказались отрывком из дневника путешественника на французском и итальянском языках — краткие, беспорядочные записи, в которых Фелипе давал характеристики — не слишком любезные — разным членам Семьи, встреченным им на Сцеживании впервые за долгие годы, и другие заметки. Его взгляд привлекло имя — Агенор, и он прочел:

Агенор настаивает, чтобы я поторопился. Понимаю его нетерпение, поскольку мне не кажется безосновательным его тезис о том, что дни нашего племени сочтены. И тем не менее я должен быть полностью уверен, прежде чем предстать перед Патриархом. Да, Агенору хочется все эффектно преподнести во время Сцеживания, но я не позволю понукать себя и намерен и впредь поступать так, как решу сам. Ему не удастся заставить меня раньше времени раскрыть карты, и я не позволю ни ему, ни кому-либо другому верховодить в этом деле. Еще несколько недель, может быть, и я буду готов.

Хотелось бы знать, к чему, подумал Бехайм. Он стал читать дальше, но, пробежав оставшиеся бумаги, хоть и не владел итальянским в совершенстве, заключил, что больше о делах этих двоих там не упоминается.

Он вынул из шкафа один из флаконов и отвинтил серебряный колпачок. Резкий кислый запах — тот же, что оставался на пробке от флакона, найденной им на башне. Он попробовал капельку на вкус. Куда приятнее, чем запах. Похоже на перекисленный лимонад. Большой стакан, частично заполненный этой жидкостью, и письменные указания о способе употребления наводили на мысль о том, что Фелипе принимал ее, и Бехайм не видел препятствий к тому, чтобы попробовать ее самому, — в конце концов, какой яд может повредить вампиру? Если он сможет определить, что это, подумал он, то приблизится к неопровержимому доказательству участия Фелипе в убийстве. Он опрокинул флакон и сделал изрядный глоток. Недурно, но горьковато. Очевидно, какое-то лекарственное средство. Сразу, кажется, никак не подействовало. Что бы это ни было, колпачок от флакона и запах свидетельствовали о том, что в ночь убийства на башне побывал некто, вхожий в потайную комнату. Одного этого было достаточно, чтобы включить Фелипе в список подозреваемых первым номером. Но едва ли это могло служить окончательным доказательством. И все же эту улику стоило представить Патриарху, она могла стать средством, с помощью которого Бехайму удалось бы задержать представителей разных ветвей Семьи в замке на время, достаточное для полного и тщательного расследования.

Понимая, что он не может слишком долго полагаться на мужскую удаль Фелипе, Бехайм сунул флакон в карман и направился по коридору обратно к лестнице. Ему не терпелось забрать Жизель и побыстрее убраться отсюда. Но взобравшись наверх, он обнаружил, что это не так-то просто. Из опочивальни не доносилось ни звука. Проклиная себя за неосторожность, он тихо пошел к двери кабинета, затаил дыхание, вслушиваясь, но ничего не услышал. Ни шороха, ни малейшего намека на то, что Жизель все еще здесь. Непонятно, что с ней могло случиться. Их разделяла слишком большая толща камня, и даже его острый слух не уловил никаких звуков с того места, где она находилась. Может быть, она убежала, а Фелипе подстерегает его у двери. А может быть, любовники просто заснули?

Наверное, так и есть, решил он. То, что он принял за затишье в их любовном поединке, эти вздохи и шепот, видимо, было заключительным аккордом страсти, обменом ласками перед забытьём.

Но, выйдя в гостиную, он похолодел, руки и ноги у него отнялись: у входа в альков в одних брюках стоял Фелипе Аруцци — моложавый блондин четырехсот с лишком лет от роду, худой, подтянутый; на груди и бледных руках выделяются мускулы, но глаза налиты кровью, гладкое безволосое лицо перекошено яростью и презрением. Рядом с ним, в зеленом халате, с ниспадающими на плечи, как затвердевший дым, черными волосами, стояла госпожа Долорес, прелестная в своей растрепанности. Она обнажила клыки и двинулась было к Бехайму, но Фелипе схватил ее за руку.

— Добро пожаловать, кузен, — сказал он строго и немного гнусаво. — С поклоном от господина Агенора?

Эти слова смутили Бехайма, но от испуга он был не в состоянии понять, что за ними стоит. На мрачном фоне старого темного гобелена и вытертого ковра эти двое вампиров пылали жизненной силой, от них исходили осязаемые волны эмоций и, казалось, шло свечение сильнее, чем от фонарей, наполнявших комнату дымным желтым светом.

— Прошу прощения, мой господин, — сказал Бехайм. — Как вам известно, Патриарх приказал мне расследовать убийство Золотистой...

— И именно это привело вас сюда.

Фелипе произнес это насмешливо, и Бехайм, ободренный тем, что они на него не набросились, ответил:

— А что же еще?

— Действительно, что же еще?

Долорес стряхнула с себя руку Фелипе и взвизгнула:

— Почему ты позволяешь ему оскорблять нас? Убей его сейчас же!

Фелипе склонил голову набок, как будто обдумывая ее слова.

— Нет, — спокойно сказал он. — У нас есть кое-что поинтереснее.

— Господин, вы не так все поняли! — стал объясняться Бехайм. — В мои намерения не входило как-то задеть вас, я пришел, чтобы рассеять все подозрения на ваш счет.

Бехайму пришлось прекратить свои заверения — Фелипе шагнул вперед и воздел руки к небу, как жрец, молящий божество, после чего медленно опустил их, словно преодолевая какое-то невидимое сопротивление. Дуги, описанные кончиками его пальцев, обратились в зримые черные линии, тонкие прорези в ткани реальности, образовавшие контур овала, в центре которого стоял Фелипе. Линии стали расползаться, расплываться и заполнять овал черным туманом, как будто открывая дверь в сердце ночи, в тьму столь осязаемую, что она выпирала из своих границ, как черный газ, заключенный в прозрачную оболочку.

— Вы ведь слышали о наших Тайнах, кузен? — спросил Фелипе, чуть отступив в сторону, чтобы Бехайму был беспрепятственно виден весь овал, который поднялся над полом на несколько десятков сантиметров; в его существование трудно было поверить, но вот он плыл перед ними — жуткий черный разрыв яви, высотой чуть пониже человеческого роста, словно пасть гигантского бесплотного червя, прорвавшегося в комнату сквозь стену и запыленный гобелен. — Не сомневаюсь, что с некоторыми из них вы уже познакомились, но, держу пари, с этой сталкиваетесь впервые.

— Послушайте, прошу вас! — взмолился напуганный Бехайм, не отводя глаз от черного овала. — Меня послала сюда госпожа Александра. Она представила косвенные свидетельства вашего участия в убийстве. У меня не было иного выбора — я должен проводить расследование.

— Лжец! — Смуглое лицо госпожи Долорес потемнело еще больше, наливаясь кровью. Она повернулась к Фелипе. — Не позволяй же ему обливать тебя грязью!

— Тише! — Фелипе сделал несколько шагов к Бехайму, отступившему к двери кабинета. — Даже если бы я тебе поверил, твой проступок не стал бы безобиднее. Ты врываешься ко мне без приглашения и, по твоему же признанию, фактически обвиняешь меня в убийстве. Я убиваю без колебаний, добываю пропитание так, как мне нравится. Но я никогда не надругаюсь над традицией. И мне наплевать, кто тебя ко мне направил, я не потерплю таких оскорблений. Про Александру — это все басни, но, поскольку мне известно, кто подвигнул тебя на такое вероломство и нарушение всяческих правил приличия, я склонен проявить милосердие.

— Уверяю вас, господин, я говорю правду!

— Нет, ты лжешь. Ты просто стал пешкой в споре между Агенором и мной. И этот ход, по-моему, оказался ошибочным.

— Мне неизвестно о каких-либо ваших делах с господином Агенором.

— О чем ты говоришь? — спросила у Фелипе госпожа Долорес. — Вы с Агенором участвуете?..

— Агенор так думает, — раздраженно ответил Фелипе. — Хотя я сказал ему — нет.

Несмотря на испуг, Бехайм отметил про себя расхождение между тем, что говорилось в дневнике Фелипе, и его словами.

— Почему же он тогда продолжает на тебя давить? — не успокаивалась госпожа Долорес.

Фелипе пожал плечами:

— Кто знает? Возможно, он поймал меня на слове. В противном случае вряд ли послал бы ко мне вора. Так или иначе, он всегда был помешанным, теперь же хочет оправдать свое безумие моими препаратами.

Он оттолкнул госпожу Долорес, которую, кажется, озадачил его ответ, и подошел к Бехайму, остановившись в шаге от него. Того словно околдовали жестокие ярко-розовые губы Фелипе, устремленные на него покрасневшие глаза с черными зрачками, неестественная гладкость задубелой кожи, красивые черты лица, скованные надменностью и своеволием в зверскую маску.

— Хочу, чтобы ты представлял себе, что тебе уготовано, кузен, ибо ожидающая тебя участь необычна и по сути своей, и по дарованному тебе милосердию.

Фелипе красноречиво махнул рукой в сторону черного овала. Этот жест, по-видимому, был продолжением магического действа — черное пространство оформилось, обрело глубину. Бехайм словно заглянул в зияющую глазницу: в ней была пустота, населенная бледными призраками — неуловимыми крылатыми существами со смутными, зыбкими очертаниями. Оттуда доносился слабый прерывистый свист, будто ветер швырял песчинки об оконное стекло. Ему стало холодно, ноги у него подкосились, как на краю бездны, грозящей навеки поглотить тебя.

— Гермето ди Ланца, обращенный моей дочерью Александрой — той, чье доброе имя ты пытался запачкать, — был Колумбом, впервые пустившимся в плаванье по водам, обозреваемым тобой в сей миг, — бодро произнес Фелипе. — Переходя из одной жизни в другую в ночь своего посвящения, он случайно наткнулся на вот эту самую тьму и, уразумев, что эта территория еще не нанесена на карты, почувствовав, что в будущем можно ею воспользоваться, никому не рассказал о своем открытии и втихомолку занялся исследованием ее возможностей. К несчастью для бедняги Гермето, его изыскания не остались незамеченными. — Фелипе взял с тумбочки, у которой стоял Бехайм, керамическую статуэтку танцующей разодетой парочки. — Если бы я позволял моим чадам самовольничать в научных делах, то, вне всякого сомнения, потерял бы их уважение. И вот однажды вечером, когда Гермето изучал пропасть, которую ты сейчас перед собой видишь, я поприветствовал его, дав пинка его слугам, которые и канули туда. Мне показалось, что будет вполне справедливо, если он последует за ними.

Он швырнул статуэтку в овал. Разорвав его поверхность, она на мгновение повисла, вытеснив часть окружающей ее тьмы, выплеснув из образованной ею впадины несколько капель, которые вылетели наружу с неповоротливостью ртути или другой жидкости тяжелее воды, ненадолго застыли в воздухе, словно кто-то пробил отверстия в небо из черного дерева, и снова упали на место, а статуэтка, медленно вращаясь, начала движение вниз — трагикомический образ оцепеневших развеселых дамы и кавалера, раскрашенных, в шелках с вышивкой, с размалеванными щеками, и эта пара, кружась, понеслась ко дну, в полную тьму и пустоту. За секунду до того, как безделушка исчезла из виду, совсем рядом на миг промелькнула какая-то бледная крылатая тварь.

Смерть, подумал Бехайм; ему еще не доводилось видеть это, эту Тайну, но он знал, что она — часть той черной страны, в которой он побывал во время своего посвящения, и мысль о возможности попасть туда, испытать хоть подобие той боли и того ужаса, через которые он прошел тогда, обессилила его, выбила опору из-под ног.

— Любопытно, не правда ли, — сказал Фелипе, проводив взглядом статуэтку. — Мне так и не удалось проникнуть в природу этого явления, но я полагаю, что мы имеем здесь дело с чем-то вроде небольшого озера на равнине смерти, в которое уходит то, чему отказано в посвящении. Все, поглощаемое им, продолжает по-своему существовать. Будь ты столь же чувствителен к эфирным вибрациям, как я, ты услышал бы отзвуки жизни Гермето и его слуг, а также мучающих их созданий. Не знаю, что это за существа, но думаю, они представляют ту стадию развития духа, до которой в один прекрасный день возвысятся Гермето со товарищи.

Фелипе подбадривающе ухмыльнулся:

— Как видишь, я не обрекаю тебя на смерть. Тебя ждет новое таинственное превращение. А может быть, однажды я найду способ извлекать из этого хранилища то, что мной туда было отправлено. Тогда я верну тебя из глубин. Несомненно, ты поведаешь массу интересного. Итак! — Еще одним вычурным жестом он пригласил Бехайма войти в черный овал. — Ну же, кузен. Какой смысл медлить?

Бехайм, ошеломленный открывшимся ему сверхъестественным зрелищем, почти околдованный звучным голосом Фелипе, вдруг осознал, что смертельная опасность совсем рядом, и отскочил к алькову, туда, где, преграждая ему путь, стояла госпожа Долорес. Он замахнулся, обрушивая на нее кулак, но она поймала его руку, заломила ее, лишив его равновесия, а затем, схватив его, как метательница молота, впечатала головой в стену. В глазах у него щепками разлетелись лучи белого света, сквозь макушку вошла жгучая боль. Он попробовал собраться, встать, но Долорес оказалась на коленях рядом с ним, сгребла его за грудки и отшвырнула. Ее смуглое хищное красивое лицо превратилось в звериную морду с затянутыми черной пеленой глазами и протянувшимися от клыков к нижним зубам нитями слюны. Фелипе стоял над ее плечом и безмятежно смотрел вниз.

— Не думаю, чтобы ты был слишком ей дорог, — сказал он. — Если тебе так нравится больше, пусть просто разорвет тебя на части.

— Не надо, пожалуйста, — пробормотал Бехайм, не в состоянии сосредоточиться. — Я... я не могу...

— Еще как можешь, кузен. — Фелипе схватил его за жакет и рывком поставил на ноги. — Вот видишь! Это тебе только кажется, что не можешь.

Он протащил Бехайма по комнате, поднял за воротник и штаны и с силой, которой невозможно было сопротивляться, взметнул его к овалу, остановившись, лишь когда лицо Бехайма оказалось всего в нескольких сантиметрах от черного пространства. Бехайм почувствовал, как что-то холодное давит на кожу, мягко ощупывает ее, как будто овал, зная о том, что он рядом, изучал его, знакомился с ним — так слепой трогает лицо собеседника, чтобы узнать его черты. Бехайм бился, отчаянно пытаясь вырваться, но Фелипе лишь подтолкнул его еще чуть вперед, и его голова вошла в черный мешок. Сначала он ничего не увидел, у него сперло дыхание, и он перестал чувствовать тело — лишь лицо как будто сковала ледяная маска. Но вскоре, то ли глаза привыкли к темноте, то ли тьма, неведомо как, преобразовалась в его мозгу в зрительные образы, и он увидел ряд складок, как на огромном занавесе, сияющих, но не теряющих своей черноты, похожих на негативное изображение северного сияния, а между ними медленно плыло что-то, напомнившее ему вышедшие на поверхность пласты кварца, мертвенно-бледные очертания обелисков, хрустальных городов. Словно в пьяном бреду, как сквозь стену, он услышал гулкий бессвязный гомон. Вслед за тем где-то у пределов его поля зрения вспыхнула зарница, потом, истончившись, обратилась в лезвие ослепительной белизны, раскинувшееся вширь, как горизонт, и прорезала мрак, устремившись к нему, отчего по всем складкам пошла рябь, а хрусталь забурлил, как будто меч рассек воду с парящей над ней черной дымкой. Но то был не меч — что-то надвигалось на него, расползалось, принимая четкие очертания, — это приближался рой отвратительных светящихся существ, все они были разные, но их объединяла уродливость форм: свинокрысы, клопольвы, паукособаки, крабочерви и другие; они постепенно заполняли все поле зрения — несметные полчища, несчетные легионы кошмарных рож и тел. Они ринулись к нему, и он вдруг как будто вырос — стал огромным, как само небо: они не скопились толпами над ним, не погребли под спудом кишащей световой массы, а съежились, усохли и впились в его плоть, загоняя иглы ему в лоб и щеки, обжигая болью, — он представил себе, как все они, осыпая искры, наносят на громадное темное чело татуировку — созвездие пыток. И вдруг он снова оказался в апартаментах Фелипе, тело его, беспомощно болтавшееся в воздухе, сотрясали судороги.

— И что же ты увидел, кузен? — кротко полюбопытствовал Фелипе.

Бехайма жгло стужей, колотило, зубы его стучали.

— Отдохни, дорогой мой, — сказал Фелипе. — Мне некуда торопиться.

Бехайма не отпускала дрожь, он старался как-то собрать воедино увиденное, приукрасить его выдумкой — он прибег бы к любому обману, лишь бы оттянуть тот миг, когда его снова ввергнут в эту ледяную потустороннюю тьму. Он начал было свой совершенно неправдоподобный рассказ, как вдруг госпожа Долорес взвизгнула, Фелипе разжал пальцы, и Бехайм рухнул на пол.

— А ну-ка брось! — приказал Фелипе. — И поди ко мне.

По перемене в интонации Фелипе Бехайм понял, что тот обращается не к нему, а к кому-то еще. Он с трудом поднялся на колени, воодушевленный надеждой, что кто-то пришел ему на помощь. Может быть, господин Агенор? Или Александра. Но в апартаменты вошла Жизель. Ее бескровное лицо искажал страх. Она держала пылающий факел у самого носа госпожи Долорес, уже забившейся, прячась от пламени, в самый угол алькова.

— Иди ко мне, — повторил Фелипе.

Рука Жизели дрогнула.

Госпожа Долорес пристально смотрела на нее, и Бехайм понимал: еще несколько мгновений — и она не выдержит взглядов двух вампиров.

Он встал и, ускользнув от протянувшего к нему руки Фелипе, спотыкаясь пошел через комнату. Выхватив факел у Жизели, стараясь держать его подальше от себя, едва превозмогая ужас от близости пляшущего пламени, потрескивающего цветка смерти, и в то же время безрассудно желая пройти через эту опасность — сгореть, он торжествующе поднес факел к самым волосам госпожи Долорес, задыхавшейся от испуга.

— Клянусь, я буду держать твое сердце у себя на ладони, — заверил его Фелипе.

Бехайм взмахнул факелом перед лицом госпожи Долорес, она издала душераздирающий вопль.

— Спокойно! — скомандовал он Фелипе. — Идите в кабинет.

Фелипе что-то прорычал, но отошел на несколько шагов назад.

— Быстро! — приказал Бехайм.

Жизель прижалась к нему, вцепившись в его руку — Иди за ним, — велел он ей. — Запри его.

— Сначала Агенор сам покушается на мою собственность, потом подсылает вора, — проговорил Фелипе, продолжая отступать. — Передай ему — я больше не потерплю от него унижений. Никакое дело их не оправдывает. Я достану его хоть из самой преисподней.

— Убирайтесь в кабинет! — Бехайм взял госпожу Долорес за волосы и развернул ее лицом к Фелипе, чтобы тот видел, как ей страшно. — Делай что говорят! Мигом!

Фелипе все пятился.

— Знаешь, на что ты сейчас себя обрекаешь, тупой недоносок? Ты...

— Еще два слова — и я ее спалю, — сказал Бехайм. — Потом можешь угрожать мне сколько угодно.

Фелипе, подавшись назад, вошел в кабинет.

— Из преисподней, — повторил он. Жизель захлопнула за ним дверь и задвинула засов.

Из-за двери доносилось:

— Так и передай Агенору, не забудь. Нигде ему не укрыться — даже в адском огне.

Госпожа Долорес упала на колени, опустив голову, спрятав лицо в спутанных черных волосах. Распахнувшийся халат обнажил обвисшие, болтающиеся груди, ее пальцы не переставая царапали пол. Бехайм наслаждался видом ее покорности.

— Зачем вы это сделали? — спросил он.

Она приподняла было голову, но он велел ей не смотреть на него, не отводить взгляд от пола. Он повторил вопрос. Она ответила, что не понимает, о чем это он. Тогда он спросил, зачем они с Фелипе убили Золотистую.

— Я никого не убивала, — сказала она и зазвеневшим от злобы голосом добавила: — Во всяком случае, за последние дни.

— Значит, это сделал Фелипе.

— Нет, он был здесь, со мной. — Она откинула волосы. — Глупо нас подозревать. Что бы нам дало это убийство?

Стараясь держаться на почтительном расстоянии от черной пасти потустороннего, висевшей посреди комнаты, к Бехайму подошла Жизель и взяла его за руку.

— Возможно, оно и не должно было ничего вам дать, — сказал он.

Госпожа Долорес молчала, и он угрожающе покачал факелом.

— Будь ты проклят! — Она устремила на него сквозь растрепанные волосы пристальный взгляд сумасшедшей.

Она была бледна, отчего казалась еще свирепей. У Бехайма по спине пошли ледяные мурашки. Она снова опустила голову.

— Ты ни черта не понимаешь — тебя используют.

— Кто же? И как?

— Могу лишь предполагать, — ответила она. — Но Золотистая... разве тебе не ясно? Что от нее толку? Какой дурак пошел бы на такое, только чтобы глотнуть ее крови? Убийство было средством для достижения какой-то цели, а не самой целью.

— Это вряд ли снимает с вас подозрения.

— Да подумай же, дьявол тебя побери! Что произошло сразу после убийства? Кто сделал следующий шаг?

— Расскажите, если вам это известно.

— Да Агенор же, балда!

— Не понимаю.

— Он поручил тебе руководить расследованием, не так ли? Ты в самом деле считаешь, что он сделал это благодаря твоим сыскным способностям? Неужто ты и впрямь такой болван? Агенор плетет очередную интригу и использует тебя в ней.

Бехайм задумался над ее словами.

— Мне все же не уразуметь, каким образом это исключает из числа подозреваемых вас.

— Кто сейчас враг Агенора? — Госпожа Долорес ударила себя в грудь. — Я! Он воспользовался этой возможностью навести тебя на меня. И на моего возлюбленного.

Бехайм допускал, что это обвинение может быть небезосновательным, но сказал:

— Госпожа, если бы я отбрасывал улики из-за того, что у подозреваемых есть противники, желающие им навредить, то мне вообще некого было бы подозревать. Боюсь, ваша попытка подорвать мое доверие к господину Агенору — шаг в корне неверный, это большое упрощение, как и хитрость, приписанная ему вами.

— Ты все-таки непроходимо глуп, — ответила она. — Может быть, даже сам Агенор не знает степени твоего слабоумия.

Он решил зайти с другого конца.

— Когда я упомянул о том, что госпожа Александра предоставила мне сведения, указывающие на участие Фелипе в преступлении, вы прекрасно изобразили возмущение. Но, учитывая ваши с ней отношения, я сомневаюсь, что это стало для вас неожиданностью. Что вы замышляли, пытаясь направить меня по этому пути? Неужели вы не видите — я понимаю, ей удалось использовать мое расследование в своих целях. А возможно, и в ваших. Вполне вероятно, что очернить Фелипе вы задумали вместе с ней.

Не усмешка ли слетела с уст госпожи Долорес? Он не был в этом уверен, в ту секунду он на нее не смотрел. Но последовавшую за этим тираду вряд ли мог произнести тот, кому забавно, и он так и не смог определить, притворяется она или нет.

— Слышать этого не хочу! — воскликнула она, играя желваками. — Я больше не желаю выслушивать вашу клевету в адрес Александры! Она невиновна. Если вы посмеете и дальше обливать ее грязью...

Какое-то время она не говорила, а, обуреваемая гневом, только шипела, брызгая слюной, как дикий зверь. Она втянула в себя воздух, сгорбилась, выгнула спину. На мгновение Бехайму представилось, что она раздается вширь, растет, превращается в великаншу. Ярость Долорес теперь предстала перед ним в свете того, что Александра рассказала ему об их отношениях. Не исключено, что она говорила правду. Если Долорес совратила ее против воли, причиной тому могла быть ее непреодолимая страсть к Александре — и тогда это объясняло, почему Долорес назвала ее невиновной. Ему хотелось в это верить, хотелось верить во все, что произошло между ними. Но устоит ли эта вера перед растущим подозрением, что она направила его в апартаменты Фелипе совсем не по тем причинам, которые преподнесла ему.

— Я живу уже почти три столетия, — просипела Долорес, — казалось, она сдерживается, чтобы не закричать. — У меня было пять тысяч любовников и столько же любовниц. Я видела Сибирь в огне, бродила по тайным ханским городам. И теперь — выслушивать угрозы какой-то жалкой твари! — Она тяжко вздохнула. — Три столетия. Может быть, уже довольно.

Она вскинула на него глаза.

— Прекратите! — предупредил он, догадываясь о ее намерении.

Жизель прошептала:

— Мишель! — и крепче сжала его руку.

Госпожа Долорес горько усмехнулась каким-то своим мыслям.

— Не смотрите на меня, — приказал ей Бехайм.

— Не смотреть? Только ли моих глаз ты боишься? А как насчет рук, волос? А вот этого? — Она подперла груди ладонями, как бы взвешивая их и водя большими пальцами вокруг шоколадных сосков. Она снова хохотнула, как умалишенная, и заговорила картаво и назойливо: — Ах, кузен, кузен! Я слеплена из ужасного теста! Сердце мое — яд, душа моя — огнь и стих. Плоть моя — сама смерть. В расселинах моего мозга жуки откладывают жемчужные личинки. Нет никого ужаснее меня, нет врага отчаяннее и бессовестнее. Ты думаешь, у меня не хватит храбрости и воли дотащить тебя на руках в клубке пламени до ада? Если ты так думаешь, то ошибаешься, и крепко, ибо смерти я боюсь столько же, сколько боялась бы ублажить любовника, о котором мечтала тысячу ночей. Он со мной всегда, и я всегда томилась по нему. Он бесконечно пленителен, безмерно терпелив. Тот, кто с ним не знаком, боится его. Но не я. Хотя он сам Тайна, он не тайна для меня — я по тем краям бродила. Плавала каждую ночь по его водам — водам Стикса, исходила лунные дороги, что ведут прочь из пустыни черепа. Резвилась со зверем, чья краса — солнце, порождающее прекрасные тени наших жизней. Пробовала на вкус его демонов, пила сок их гниющего плодородия. Внутри меня ползали гомункулы, рывшиеся в его нечистотах. Я отдавалась паразитам, питавшимся остатками его жутких снов. — Она устремила безумный взгляд в черную полость, сотворенную Фелипе, как будто только что увидела ее. — Смерть. Произнеси это слово, кузен, и вслушайся, как от него вибрирует воздух! Это слово звучит мощно, торжественно, не правда ли? Как последний выдох большой любви, как первый вздох бури.

Она закрыла лицо руками, словно была более не в силах противостоять своей страсти к смерти. И вдруг с прытью, какой Бехайм не мог себе и представить, застав его врасплох, она подалась вперед, вверх и схватила его за запястье, тисками сковав ему руку, державшую факел. Свободной рукой она оттолкнула в сторону Жизель и, поднявшись на ноги, швырнула Бехайма в дверь. Факел, рассыпая искры, упал на каменный пол и покатился за ее спиной.

— Но если нужно, — сияя, сказала она, — я готова потерпеть и пожить еще немножко.

Она крепко ухватила его за жакет и приподняла над полом.

— Во всяком случае столько, чтобы успеть проводить тебя в последний путь. — Она крикнула через плечо: — Фелипе! Я на свободе!

Бехайм боднул ее в лицо, она качнулась назад и выпустила его. Из носа у нее хлынула кровь, густым соусом стекая по губам и подбородку. Она высунула язык и, улыбаясь, принялась лакать алую жидкость, сочившуюся из ее ноздрей.

Фелипе пытался вышибить дверь кабинета. С каждым ударом дерево все больше прогибалось наружу.

И тут раздался пронзительный крик госпожи Долорес. Она в ужасе смотрела на дым, клубами поднимавшийся вокруг нее, — отскочив от удара Бехайма, она слишком близко подступила к упавшему факелу, и на шлейф ее халата попала искра. Шелковая ткань вовсю пылала. Долорес завыла от страшной боли и ярости и бросилась на Бехайма, но ему удалось увернуться. Он схватил за руку Жизель и, обойдя справа магическую пустоту Фелипе, так и висевшую посреди комнаты, кинулся со служанкой вон, прочь от горящей вампирши, которая, крича, с протянутыми руками, заковыляла за ними, стремительно превращаясь в гигантский факел, от которого стало светло, как днем за стенами замка. Дверь кабинета затрещала, посыпались щепки. Кожа госпожи Долорес потемнела и покрылась волдырями, вопли ее перешли в какой-то скрип и скрежет, едва слышный сквозь треск пожиравшего ее огня. Страшно было смотреть на лопающуюся маску ее лица, и в эту минуту Бехайм не чувствовал никакого злорадства, ни йоты торжества. Она бросилась к ним, роняя капли пламени, но они отпрыгнули в сторону, и тогда она повернулась, потом, шатаясь, сделала шаг влево и, на мгновение застыв, как будто решая, как быть дальше, и тем самым не оставляя Бехайму сомнений в том, что она делает это осознанно, нырнула в черную пасть, парившую в воздухе, в тот самый миг, когда в дожде щепок, во взрыве разлетающихся досок сквозь дверь вылетел Фелипе — с обнаженными клыками, покрасневшими глазами — воплощение кошмара. Увидев Долорес и ужаснувшись, он схватил ее за запястье, а она, падая — может быть приняв его за Бехайма или просто непроизвольно, — стиснула его в объятиях. Несколько секунд они балансировали на грани между жизнью и смертью, наполовину погрузившись в эту стылую черную пустоту, но не уйдя в нее с головой; пламя поползло по руке Фелипе, доставая языками его лицо. Тут Бехайм, понимая, что упустить момент будет смерти подобно, подбежал и подтолкнул их.

Они исчезли в пропасти, и наступила мучительная тишина. Казалось невозможным, чтобы столько жизненной энергии в одно мгновение ушло в небытие, и от внезапности и окончательности этих смертей — если то была смерть — Бехайма охватила тоска. Может быть, госпожа Долорес надеялась, что эта чернота потушит пламя? Но этого не случилось. Бехайм видел: они продолжали гореть и после того, как отдалились на огромное расстояние, — красноватая звездочка посреди роящихся бледных огней. Повисшее безмолвие заключило его в свой плен, обратив его ум внутрь, и он задумался — как он неумел, как наивен.

С какой легкостью он позволил ей обвести себя вокруг пальца!

Теперь его могли лишить бессмертия. За такое преступление его убьют, приговорят к Озаряющему Жертвоприношению. Связанный по рукам и ногам, он, лопаясь пузырями, испечется в рассветных лучах на башне, солнце выпарит его дух, курящимся дымком зашлет его в будущее, и он в предсмертном стоне будет выкрикивать то, что ему откроется, молясь, чтобы его видения доставили наконец достаточно сведений, полезных для Семьи, и Патриарх даст знак слуге вонзить в него осиновый кол и положить конец его агонии. Он вспомнил рассказы об Озаряющем Жертвоприношении, которому подвергли Джузеппе Чинцалу, длившемся несколько часов, когда видения несчастного отличались такой ясностью и были настолько важны, что Патриарх тянул до последнего. Говорили, что от Чинцалы остались одни головешки да угольки, продолжавшие с шипением выплевывать сквозь пепел кровавые розочки и предсказания.

Что же это такое — солнце, раз оно способно извлекать такие таинственные алмазы из жара и надвигающейся смерти?

И что такое душа, когда она в силах улететь столь далеко, уйти в толщу времен — и сохранить связь с плотью?

Бехайм стоял в замешательстве, пытаясь осмыслить то, что произошло, собрать звенья событий в одну цепь и увидеть хоть проблеск надежды. Но единственное, что он увидел, была его глупость — и предательство Александры. Сомнений нет: она его использовала. И тем самым подвела к гибели. Загадочная бездна, в которую канули госпожа Долорес и Фелипе, казалась теперь черным зеркалом, отражающим его собственное будущее.

Тревожное пламя занялось в его мозгу. К горлу подступил желтый водянистый кислый страх.