"Энн в Редмонде" - читать интересную книгу автора (Монтгомери Люси)

Глава третья РАССТАВАНИЯ И ВСТРЕЧИ

Чарли Слоун, Джильберт Блайт и Энн Ширли уехали из Эвонли утром в понедельник. Энн надеялась, что в понедельник будет хорошая погода. На станцию ее собиралась отвезти Диана, и девушкам хотелось в последний раз проехаться под солнышком. Но вечером в воскресенье, когда Энн ложилась спать, за окном разыгрался восточный ветер, предсказывая непогоду. И действительно, проснувшись утром, Энн услышала стук капель по оконному стеклу, а поверхность пруда была испещрена расходящимися кругами. Холмы и море были скрыты завесой тумана, и мир казался беспросветно тусклым и мрачным.

Энн встала на рассвете: для того чтобы пересесть на паром, надо было успеть на ранний поезд. Она с трудом сдерживала поминутно наворачивающиеся на глаза слезы. Энн покидала дом, который был ей невыразимо дорог, и ей почему-то казалось, что она покидает его навсегда. Жизнь делала крутой поворот: приезжать на каникулы — это совсем не то, что жить в доме постоянно. Как она любит здесь все: и свою белую комнатку, в которой ей так хорошо мечталось, и старую Снежную Королеву за окном, и Ивовый омут, и Дриадин ключ, и Тропу Мечтаний — все те заветные уголки, с которыми были связаны воспоминания детства. Неужели она сможет быть счастлива где-нибудь еще?

В Грингейбле в тот день за завтраком царило уныние. Дэви — впервые в жизни — потерял аппетит и лил слезы над тарелкой овсянки. Другие тоже ели плохо, за исключением Доры, которая умяла все, что ей дали. Дора принадлежала к той счастливой категории людей, которых мало что волнует всерьез. Даже в возрасте восьми лет она редко теряла свое безмятежное спокойствие. Конечно, ей жаль было, что Энн уезжает, но от того, что она, Дора, не съест кашу и яичницу, ничего ведь не изменится. Так уж лучше съесть.

В назначенный час к воротам подкатила Диана в крытой коляске. На ней было теплое пальто, щеки разрумянились от ветра. Наступило время прощаться. Миссис Линд пришла на кухню, крепко обняла и поцеловала Энн и велела ей беречь здоровье. Марилла тюкнула Энн губами в щеку и выразила надежду, что их девочка сразу даст знать, как она устроилась. Глаза Мариллы были сухи, и постороннему наблюдателю, если бы он внимательно в них не заглянул, могло показаться, что Мариллу нисколько не огорчает отъезд Энн. Дора поцеловала Энн и выжала две приличествующие случаю слезинки. Но Дэви, который плакал на заднем крыльце с тех пор, как они встали из-за стола, вообще отказался прощаться с Энн. Когда он увидел, что она идет к нему, мальчик вскочил, взбежал по лестнице и спрятался в чулан для одежды. Как Энн его ни уговаривала, он так и не вышел. И когда она села в коляску и тронулась в путь, вслед ей неслись приглушенные рыдания Дэви.

Всю дорогу до станции Энн и Диану поливал дождь. На платформе их ждали Джильберт и Чарли, вдали уже слышался свисток приближающегося поезда. Энн едва успела достать билет и талон на багаж, поспешно попрощаться с Дианой и вскочить в вагон. Как бы ей хотелось вернуться с Дианой в Эвонли! Ей казалось, что в Кинг-спорте она умрет от тоски по дому. Хоть бы перестал лить этот дождь, как бы оплакивающий ушедшее лето и невозвратные радости. Даже присутствие Джильберта ее не утешало — ведь тут же торчал и Чарли Слоун, а его занудство можно было выносить только в хорошую погоду.

Однако когда паром отчалил из гавани Шарлоттауна, погода стала улучшаться. Дождь прекратился, в разрывах между тучами проглянуло солнце, заливая бронзовым светом серые волны и позолотив дымку, закрывавшую берег острова. Было похоже на то, что день в конце концов разгуляется. Кроме того, у Чарли началась морская болезнь, и он сбежал с палубы, избавив Энн и Джильберта от своего общества.

«Какое счастье, что все Слоуны страдают морской болезнью, — подумала Энн без малейшего сочувствия к Чарли. — Я просто не смогла бы бросить прощальный взгляд на мой родной остров, если бы рядом стоял Чарли, изображая тоску на своей физиономии».

— Ну, поехали, — безо всякой сентиментальности бросил Джильберт.

— У меня чувство, как у байроновского Чайльд Гарольда, хотя берег, от которого мы удаляемся, и не «брег родной страны». На самом-то деле моя родина — Новая Шотландия. Но ведь настоящая родина там, где ты все полюбил и тебя полюбили, — для меня это остров Принца Эдуарда. Даже не верится, что я не прожила здесь всю свою жизнь. Одиннадцать лет до моего приезда сюда кажутся мне сейчас страшным сном. Прошло уже семь лет с тех пор, как миссис Спенсер привезла меня из Хоуптауна — и мы с ней плыли на этом самом пароме. С каким восторгом и любопытством я осмотрела тогда весь паром. Была хорошая погода, и глинистый берег острова светился в лучах солнца густым красным цветом. А теперь я плыву через пролив в обратном направлении. Ох, Джильберт, хочется верить, что мне понравится Кингспорт и университет, но сейчас почему-то кажется, что мне там будет плохо.

— Ну как же, Энн, куда девалось твое философское отношение к жизни?

— Его затопила волна одиночества и тоски по дому. Три года я мечтала поехать учиться в Редмондский университет, а теперь, когда я туда еду, мне больше всего хочется вернуться домой. Но ты не обращай на меня внимания. Все это пройдет. Мне просто надо выплакаться, и я опять повеселею и вспомню свои честолюбивые планы. Но сейчас я плакать не буду. Вот доберусь до своего пансиона, залезу в постель и тогда дам волю слезам. А потом опять стану сама собой. Интересно, вышел Дэви из чулана или все еще рыдает там?

Поезд пришел в Кингспорт в девять часов вечера. Оказавшись на залитом белым светом фонарей и переполненном людьми вокзале, Энн растерялась, но через минуту к ней подбежала Присцилла Грант, которая приехала в Кингспорт еще в субботу.

— Ну как ты, Энн? Наверное, жутко устала? Я в субботу прямо падала с ног, когда вышла из поезда.

— Ох, Присцилла, не просто устала, а извелась от тоски, чувствую себя страшной провинциалкой и такой же беспомощной, как когда мне было десять лет. Пожалуйста, отвези свою бедную раскисшую подругу куда-нибудь, где она сможет опомниться.

— Снаружи нас ждет машина, и мы сейчас поедем прямо в пансион.

— Какое счастье, что ты меня встретила, Присцилла! Если бы не ты, я, наверное, села бы на чемодан и залилась слезами. Как это утешительно — увидеть в толпе чужих людей знакомое лицо!

— А там как будто стоит Джильберт Блайт, да, Энн? Как он вырос за этот год! Когда я учительствовала в Кармоди, он был еще совсем мальчиком. А рядом с ним, конечно, Чарли Слоун. Вот он нисколько не изменился. Он и родился таким же, и так же будет выглядеть в восемьдесят лет. Пошли, Энн. Через двадцать минут мы будем дома.

— Дома! — простонала Энн. — Ты хочешь сказать, что мы будем в каком-нибудь кошмарном пансионе, в ужасной комнатенке с окнами на задний двор?

— Да нет, Энн, пансион вовсе не такой уж кошмарный. А вот наше такси. Залезай, твои чемоданы шофер уложит в багажник. Да, про пансион. Он не так уж плох — завтра утром ты сама это признаешь, когда хорошенько выспишься и повеселеешь. Он помещается в большом старом доме из серого камня на Сент-Джон-стрит, и от него до университета десять минут ходьбы. Когда-то в этом доме жила богатая семья, но Сент-Джон-стрит перестала быть фешенебельным районом, и домам на ней остается только вспоминать о лучших временах. Они такие большие, что хозяевам приходится сдавать меблированные комнаты хотя бы для того, чтобы их заполнить. По крайней мере, наши хозяйки стараются нас уверить, что сдают комнаты исключительно по этой причине. Они прелестные — я имею в виду наших хозяек.

— А сколько их?

— Две. Мисс Ханна Гарвей и мисс Ада Гарвей. Они близнецы, и им, наверное, лет пятьдесят.

— Близнецы преследуют меня всю жизнь, — с улыбкой сказала Энн.

— Да сейчас они уже вовсе и не близнецы. Они перестали быть близнецами, когда им исполнилось по тридцать лет. Мисс Ханна состарилась, и это ей совсем не идет, а мисс Аде и сейчас на вид тридцать лет, что идет ей еще меньше. Я не знаю, умеет ли мисс Ханна улыбаться — я еще ни разу не видела ее улыбки; а вот мисс Ада улыбается непрестанно. Я не знаю, что хуже. Но это не мешает им быть добрыми женщинами. Они каждый год сдают две комнаты, потому что мисс Ханна не может вынести, чтобы они пустовали, а вовсе не потому, что им нужны деньги. Мисс Ада мне это сообщила за два дня уже семь раз. Что касается комнат, они и правда не бог весть какие, и моя таки выходит окнами на задний двор. А твоя смотрит на кладбище Сент-Джон — оно от нас по другую сторону улицы.

— Ничего себе, — поежилась Энн. — Я бы лучше предпочла задний двор.

— И совершенно напрасно! Вот подожди — увидишь кладбище, и оно тебе ужасно понравится. На нем теперь никого не хоронят, и оно давно уже перестало быть кладбищем, а превратилось в парк, куда кингспортцы ходят гулять. Я сама вчера все его обошла. Оно окружено высокой каменной стеной, вдоль которой растут огромные деревья. Внутри тоже аллеи и памятники с невыразимо оригинальными надписями. Вот увидишь, Энн, ты туда еще будешь ходить с учебниками. Несколько лет назад там воздвигли памятник солдатам Новой Шотландии, которые погибли во время Крымской войны. Он стоит напротив ворот и уж точно предоставляет «простор для воображения», как ты раньше говорила. А вот и твои чемоданы. И мальчики идут с нами попрощаться. Неужели мне придется пожать руку Чарли Слоуну, Энн? Может, не надо? У него всегда такие холодные руки — словно рыбу берешь. Надо пригласить мальчиков, чтобы они приходили к нам в гости. Мисс Ханна объявила мне, что нам разрешается «принимать у себя молодых людей» два раза в неделю, но что они должны уходить домой в десять часов. А мисс Ада, улыбаясь, сказала, чтобы я не разрешала им садиться на ее очаровательные вышитые подушечки. Я пообещала за этим следить, но мне непонятно, куда же им садиться — эти подушечки лежат повсюду. Разве что на пол. Одну подушечку мисс Ада даже поставила на пианино.

Веселая болтовня Присциллы развеяла мрак в душе Энн, и она слушала ее с улыбкой. Тоска по дому поутихла и не вспыхнула с новой силой даже тогда, когда она осталась одна в своей комнатушке. Энн подошла к окну и выглянула наружу. На улице было темно и тихо. Светила луна, и Энн разглядела большую львиную голову на памятнике. Она с удивлением вспомнила, что еще утром была в Грингейбле. Ей казалось, что прошло уже несколько дней.

— Подумать только, что эта же самая луна светит над Грингейблом. Но я не буду об этом думать — а то опять впаду в тоску. И плакать, пожалуй, тоже не буду. Отложу на более подходящее время. А сейчас спокойно лягу в постель и усну.