"Энн в Грингейбле" - читать интересную книгу автора (Монтгомери Люси)

Глава четвертая УТРО В ГРИНГЕЙБЛЕ

Когда Энн проснулась, было уже совсем светло. Она села в постели, не понимая, где находится. Яркие солнечные лучи заливали всю комнату.

В первую минуту, еще не припомнив событий предыдущего дня, сердце Энн преисполнилось радости в ожидании чего-то восхитительного. В следующую же секунду радость ее улетучилась: она в Грингейбле, и ее не хотят оставить, потому что она не мальчик.

Но все-таки стояло прекрасное утро, и за окном росла покрытая кружевом белых цветов вишня. Энн выпрыгнула из кровати и распахнула окно. Рама заскрипела, словно ее уже много лет никто не открывал. Да так оно и было.

Девочка выглянула во двор, и глаза ее засверкали от восторга. Как там красиво! Какое это замечательное место! Ну и пусть она здесь не будет жить! Можно ведь вообразить, что будет. Вот уж где открывался простор для воображения!

Огромная вишня росла так близко к дому, что ее ветви, сплошь покрытые цветами, из-за которых нельзя было разглядеть ни единого листика, постукивали по стене. Справа от дома яблоневый сад, слева — вишневый, и в траве, засыпанной белыми лепестками, желтели одуванчики. В палисаднике огромные лиловые грозди сирени испускали головокружительный аромат. Утренний ветерок доносил его до окна, где стояла Энн. Дальше, за садами, тянулось зеленое клеверное поле, которое отлого спускалось к низине, где в окружении березок вился ручей, а белые березовые стволы выныривали из густого подлеска. Там наверняка росли папоротники, мхи и разные другие лесные растения. Вдали виднелся зеленый холм, поросший елями и пихтами; в одном месте деревья расступались, открывая часть серой крыши того домика, который Энн видела вечером с другой стороны Лучезарного озера. Слева тянулись сараи, конюшни и коровник, за ними простирались поля, а на горизонте синело и искрилось море.

Энн жадно всматривалась в этот прелестный пейзаж: бедной девочке за свою короткую жизнь пришлось видеть так много уродливого, а тут ее взору открылась красота, которая вполне могла соперничать с ее грезами.

Энн стояла на коленях у окна, упиваясь красотой цветов, деревьев и полей, когда кто-то тронул ее за плечо. Это пришла Марилла. Маленькая мечтательница даже не слышала, как та вошла в комнату.

— Пора одеваться, — сухо возвестила Марилла.

Она совсем не знала, как нужно обращаться с детьми, и чувство неловкости заставляло ее говорить почти резко, хотя она совсем не хотела быть суровой и резкой с девочкой.

Энн встала с колен и глубоко вздохнула.

— Какая красота! — Она показала рукой в сторону окна.

— Такое большое дерево, — кивнула Марилла, — и весной всегда осыпано цветами, а плодов на нем бывает мало, да и те мелкие и червивые.

— Да нет, я не о дереве, хотя оно потрясающе красиво, я обо всем — о саде, и о ручье, о лесе и других прекрасных вещах в этом мире. В такое утро любишь все вокруг. У вас так не бывает? Я даже слышу, как смеется ручей. Вы замечали, как весело смеются ручьи? Даже зимой их смех слышится сквозь лед. Как хорошо, что возле Грингейбла есть ручей. Вы, может, спросите, какая мне разница, раз я здесь не буду жить, но разница есть. Я всегда буду помнить, что возле Грингейбла течет ручей, даже если я его больше никогда не увижу. А если бы его не было, мне было бы не по себе: должен протекать ручей, а его нет. Сегодня утром я уже не в бездне отчаяния. Таким утром просто невозможно отчаиваться. Правда, хорошо, что есть на свете утро? Но мне очень грустно. Я глядела в окно и воображала, что вы решили меня оставить и что я всегда буду жить здесь. Если вообразишь что-нибудь приятное, ужасно тяжело, когда приходится возвращаться к действительности.

— Хватит воображать. Лучше одевайся и спускайся вниз, — прервала этот поток красноречия Марилла, когда Энн на секунду умолкла, чтобы перевести дух. — Завтрак уже на столе. Умойся и причешись. Окно можешь оставить открытым, одеяло откинь. И будь попроворнее.

Оказалось, что Энн, когда хочет, может быть очень проворной: через десять минут она уже спустилась вниз, одетая, умытая и аккуратно причесанная. Она чувствовала себя очень довольной, что выполнила все предписания Мариллы. Однако, как потом выяснилось, откинуть одеяло она таки забыла.

— А вот сегодня мне очень хочется есть, — заявила Энн, усаживаясь за стол. — Мир уже не кажется таким безнадежно мрачным местом, как вчера. Как хорошо, что светит солнце. Но я люблю всякое утро, даже когда идет дождь. Утром еще не знаешь, что произойдет за день, и у тебя есть простор для воображения. Но я рада, что сегодня не идет дождь, потому что в солнечный день легче выносить несчастья. Одно дело — читать про несчастья и представлять, как героически ты их переносишь, а другое — когда тебя самое постигнет несчастье.

— Господи, да помолчи немножко, — укорила ее Марилла. — Ну разве можно столько болтать?

Энн замолкла и больше до конца завтрака не произнесла ни звука. От этого Марилле стало не по себе — что-то в этом было противоестественное. Мэтью тоже молчал, но в этом, по крайней мере, не было ничего странного. За столом воцарилась гробовая тишина.

Энн все больше уходила в себя и ела машинально. Глаза ее были прикованы к синему небу за окном, но она его, казалось, не видела. Марилле вдруг пришло в голову, что, хотя эта странная девочка сидит здесь с ними за столом, душой она улетела куда-то далеко в заоблачную страну ее воображения. Ну зачем в доме такой ребенок?

Однако Мэтью определенно хотел, чтобы она осталась. Вот уж непонятно, что это на него нашло. Марил-ла с удивлением поняла, что и сегодня он не изменил своего желания и будет хотеть этого и дальше. Такой уж Мэтью человек: если ему что-нибудь втемяшится, то ничем эту дурь у него из головы не выбьешь. Он будет держаться за свое с молчаливым упорством, которое в десять раз убедительнее любых доводов именно потому, что не выражено словами.

Когда они закончили завтракать, Энн вышла из своей задумчивости и предложила вымыть посуду.

— А ты умеешь мыть посуду? — недоверчиво спросила Марилла.

— Умею. А еще лучше я умею ухаживать за маленькими детьми. У меня в этом громадный опыт. Жаль, что у вас нет маленьких детей, тогда бы я вам пригодилась.

— Ну, мне хватает того, что есть. С тобой одной достаточно хлопот, просто не знаю, что и делать. Какой все-таки Мэтью нелепый человек.

— А я считаю, что он замечательный человек, — возразила Энн. — Он отлично меня понимает. И согласен, чтобы я болтала сколько мне вздумается. По-моему, ему даже нравится меня слушать. Я в нем сразу почувствовала родственную душу.

— Если ты хочешь сказать, что вы оба с мозгами набекрень, — тогда вы и впрямь родственные души, — фыркнула Марилла. — Ладно, вымой посуду. Воды горячей не жалей и как следует протри все полотенцем. У меня и без посуды сегодня утром дел невпроворот. После обеда надо будет съездить в Белые Пески и повидать миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там уж мы и решим, что с тобой делать. А когда закончишь с посудой, пойди наверх и заправь свою постель.

Энн весьма умело перемыла посуду, что была вынуждена признать даже Марилла, которая следила за ней исподтишка. Потом девочка пошла наверх убирать постель, и это получилось у нее не так хорошо — ей раньше не приходилось иметь дело с периной, и в результате она не сумела разгладить ее как следует. Так или иначе, дело было сделано, и Марилла, чтобы отвязаться от девочки, велела ей идти гулять.

Энн с сияющими глазами ринулась к двери, но на пороге остановилась, повернула назад и села за стол. Лицо ее померкло, словно кто-то накрыл его темным колпаком.

— Ну, что еще? — раздраженно спросила Марилла.

— Я боюсь, — ответила Энн тоном мученицы, которая отказывается от всех земных радостей. — Боюсь полюбить Грингейбл — ведь все равно мне здесь не жить! А если я пойду гулять и познакомлюсь с деревьями, цветами, садом и ручьем, я обязательно их полюблю. Мне и так тяжело, я не хочу, чтобы было еще тяжелее. Мне так хочется в сад, они все словно зовут меня: «Иди к нам, Энн, давай поиграем вместе!», но я, пожалуй, не пойду. Нельзя позволять себе полюбить что-нибудь, если у тебя все равно это отнимут. Поэтому я так радовалась, когда думала, что буду здесь жить. Я знала, тут так много всего, что можно любить. Но это был только краткий сон. Я уже проснулась. Я смирилась со своей судьбой, но гулять не пойду, так как боюсь, что смирение мое пройдет и я опять буду роптать на судьбу. А как зовут эту герань, что стоит на окошке?

— Это герань с яблочным ароматом.

— Нет, я спрашиваю не про то, как называется этот сорт! Как вы ее сами называете? Разве у нее нет имени? Можно, я придумаю ей имя? Я назову ее… как бы ее назвать?.. Назову ее Милашка. Можно, я буду звать ее Милашкой, пока нахожусь здесь? Пожалуйста, можно?

— Господи, мне-то какое дело! Только зачем давать имя кусту герани?

— Мне нравится, чтобы у всех было имя, даже у цветка в горшке. Тогда он делается похожим на человека. А может, герани обидно, когда ее называют просто герань? Вам ведь не хотелось бы, чтобы вас звали просто женщина, правда? Да, я буду звать ее Милашка. Я уже придумала имя и для вишни, что растет у меня под окном. Я назвала ее Снежная Королева, потому что она белая как снег. Конечно, она не всегда будет в цвету, но можно ведь это вообразить!

— Ну и девчонка, сроду такой не встречала, — бурчала себе под нос Марилла, спускаясь в погреб за картошкой. — Но Мэтью прав — она и впрямь забавная. Все время ждешь — что она еще скажет? Так она и меня, глядишь, заколдует. Мэтью уже попался. Как он на меня посмотрел, когда уходил в поле: дескать, я по-прежнему стою на своем. Если бы он не молчал, а вел себя как другие мужчины! Тогда можно было бы с ним поспорить, доказать, что он не прав. А что делать с таким, который только глядит?

Когда Марилла вернулась из своего паломничества в погреб, Энн сидела у окна, подперев подбородок кулачком и глубоко задумавшись. Марилла не стала ее беспокоить, и девочка просидела так до обеда.

— Мэтью, я хочу взять кобылу с коляской, надо после обеда поехать в Белые Пески, — сказала Марилла за обедом.

Мэтью кивнул и грустно посмотрел на Энн. Сестра перехватила его взгляд и решительно продолжала:

— Надо разобраться с этим делом. Я возьму Энн с собой, и миссис Спенсер, наверное, сумеет сразу отправить ее обратно в Новую Шотландию. Я тебе оставлю все к чаю, а к вечерней дойке я уже рассчитываю быть дома.

Мэтью по-прежнему молчал, и у Мариллы возникло ощущение, что она зря ему это все объясняет. Как же тяжело с мужчиной, который никогда не спорит! Тяжелее может быть только с такой же женщиной.

После обеда Мэтью запряг гнедую кобылку в коляску, и Марилла с Энн отправились в путь. Мэтью открыл для них ворота и, когда они проезжали мимо него, сказал как будто бы сам себе:

— Сегодня утром ко мне приходил Джерри Буот. Пожалуй, найму его в работники на это лето.

Марилла ничего не ответила, но хлестнула ни в чем не повинную кобылку кнутом с такой силой, что та, не привыкшая к подобному обращению, рванула с места в галоп. Подпрыгивая на ухабах, Марилла оглянулась и увидела, что ее несносный брат стоит, опершись о калитку, и грустно смотрит им вслед.