Маленькая волшебница Кукольный роман

Так получилось, что Барби осталась одна.

Ее маленькая хозяйка выросла и уехала, игрушки, сложенные в ящик, перекочевали в чулан, потом в квартире появились новые жильцы и вынесли ящик на помойку.

И никто не знал, что Барби, лежащая на дне ящика, волшебная.

Тут-то и появился старик, который ходил по помойкам в поисках старых вещей.

Старик когда-то был столяр и мебельщик, потом заболел, почти ослеп и все делал теперь только на ощупь.

Он распознал крепкий большой ящик на помойке, полный старых книг, сразу оттащил его к себе домой, книжки отложил в сторону, обнаружил игрушки, все аккуратно рассортировал, перетер мокрой тряпкой, рассмотрел через толстую лупу, поднося каждую вещицу прямо к глазам.

Он понял, что ему привалила неслыханная удача!

Часть игрушек вполне можно было починить, приделать куклам как следует руки и головы; часть годилась только туда, откуда была взята.

А на самом дне лежала маленькая грязная кукла в ветхом платье и с гривой замусоренных волос.

Старик помыл эту куклу с мылом, окунул ее в тазик вместе с платьем и прической.

Он действовал очень бережно, он большие надежды возлагал на эту куклу, думая продать ее за бешеные деньги в субботу на рынке.

Когда она отмылась, он внимательно рассмотрел ее через свою толстую лупу.

Надо сказать, что старик в жизни не видел такой красивой игрушки, даже в детстве, маленьким он любил играть в куклы, а вот драться и бороться не любил.

Для своей младшей сестры он сделал целый кукольный театр, и мама и бабушка тоже обязаны были сидеть как зрители.

Но все считали, что это не занятие для мальчика.

А потом началась взрослая жизнь, и его сыновья, драчливые и смешные, как щенята, возились только с машинами и танками, играли только в войну, а кукол мгновенно разбирали на составные части...

Затем сыновья женились и уехали в другие страны и там уже, наверно, стали сами стариками.

И прошла целая жизнь.

Таким образом, слепой столяр разобрал свои богатства и более-менее починил их.

Кроме того, ему нужно было привести в порядок и свою одежду, чтобы появиться на рынке в приличном виде: оборванцу никто больших денег не заплатит, думал старик.

Он выстирал пиджак и брюки, рубашку и бельишко с носками, а когда все высохло, прогладил утюгом.

Это он умел.

Он не мог только шить, его глаза не различали иголку.

И еще он понял, что на рубашке и брюках не хватает пуговиц.

В таком виде только шататься по помойкам и собирать недоеденные корки, а не ходить торговать в приличное место, на рынок.

С такими мыслями старик заснул, а Барби вскочила с подоконника, где сохла, и нырнула в ящик с игрушками.

Она-то знала, что там лежит железная коробочка из-под леденцов, в которой еще бабушка ее девочки-хозяйки хранила иголки, нитки и всякую дребедень.

Барби подобрала пуговицы и быстро их пришила, а как — не спрашивайте, ведь она была волшебная!

Затем Барби зашила пиджак на локте, под мышкой и у карманов, подмела пол (как — не спрашивайте, это секрет, который мы когда-нибудь откроем, а может, и никогда), все прибрала и легла обратно на подоконник в ожидании дня.

Старик проснулся, была уже суббота, горестно оделся, помня о своем нищенском виде, захватил всю коллекцию уже чистых игрушек (в составе двух клоунов, шерстяного ежика, одноглазой дамы в шляпке, одного неизвестного урода и фарфоровой кошечки), а Барби оставил почему-то на подоконнике в компании со сломанным игрушечным телефоном, который не поддавался ремонту, и отправился на рынок, стесняясь сам себя.

Правда, он был застегнут на все пуговицы, но старик был человек рассеянный и забыл, что раньше пуговиц недоставало.

На базаре все его игрушки тут же купили небогатые люди, а просил он очень мало, и старик был рад удаче.

Идя домой, он купил молока, хлеба и жареной картошки и устроил настоящий пир.

Наевшись, он отнес кусочек хлеба и чашку молока куколке — почему, неизвестно.

Ему, наверное, было приятно о ком-то позаботиться, о каком-то еще более слабом существе.

Он даже назвал ее Машей.

Барби была счастлива.

Как известно, настоящая жизнь кукол начинается с того, что кто-то их кормит, моет, наряжает и укладывает спать.

И уже много лет эта волшебная Барби ждала, что ее найдет мама.

Но ее нашел старенький папа, что тоже было хорошо.

Когда Барби лежала на дне ящика вместе с другими игрушками под учебниками географии и истории (пятнистыми и грязными, потому что над ними проливали слезы многие дети-двоечники, не выучившие названий и дат), постепенно пятна от детских слез осели на когда-то чистеньком платье Барби, а ее чудесные волосы пропитались пылью, школьным мелом и крошками от бутербродов, съеденных в классе во время перемен и уроков.

И она уже думала, что никому не нужна, но когда ящик выкинули, тут она начала на всякий случай посылать сигналы о помощи куда-то в пространство, прося об одном: чтобы первый же утренний прохожий почувствовал непреодолимое желание заглянуть в помойный контейнер, где лежал ящик.

И так оно и получилось!

И вот теперь волшебные силы Барби заработали.

Той же ночью она поговорила по игрушечному телефону с другими Барби (телефон был сломан для всех, кроме нее).

Она нашла одну Барби, которая жила в доме доктора по глазным болезням, и эта докторская Барби как-то так сумела обставить дело, что глазному доктору приснился слепой старик, ходящий по помойкам с палочкой.

Когда глазной доктор весь в слезах проснулся, думая о своем умершем отце, ему вдруг пришла в голову смелая мысль: а не прооперировать ли какого-нибудь бедняка в своей клинике бесплатно?

Доктор нашел нашего старика по наводке двух хитроумных Барби и убедил его попробовать сделать операцию, сначала хотя бы на одном глазу.

Уговорить старика было нелегко, так как за свою слепоту он все-таки получал какую-то небольшую пенсию.

Но затем дед согласился, подумав, что и с этой пенсией он все равно голодает: пропадать — так с музыкой!

Все-таки очень тяжело быть слепым.

Короче говоря, операция была сделана, и старичок вскоре вернулся к себе домой без очков и новыми, свежими глазами начал осматривать свое жилище.

Он увидел дыры в полу, грязные стены и тусклые стекла.

Он стал искать какие-нибудь деньги — и ничего не нашел, зато обнаружил целый ящик своих инструментов и небольшой запас хорошо высохшего за эти годы дерева.

Старик помнил, что вроде бы все инструменты он продал в тяжелые времена — но, видать, самые мелкие и тонкие остались ждать своего часа в углу за веником.

Тут же старик надел свой прежний фартук, принялся за дело и смастерил к субботе небольшую шкатулку.

А ночью еще и Барби вскочила и разрисовала шкатулку красивыми узорами типа «ореховое пламя» — это выглядело как природные завитушки дорогого, породистого дерева.

И не успел старик, придя на рынок, вынуть из тряпицы шкатулку, как налетели покупатели.

Счастливец, вынувший деньги первым, ускакал с покупкой подальше от толпы, а остальные стали спрашивать, нет ли еще.

Зажав деньги в кулаке, старик стал обходить базар, чтобы купить пропитание, и вдруг увидел, что продаются Барбины наряды — платья, туфли и шляпки.

Он не удержался и на все деньги накупил своей старенькой Барби кучу подарков, в том числе подержанную машину и зонтик.

Он так спешил домой!

Барби, разряженная как на бал, сидела теперь на подоконнике и сверкала, а старик выделывал шкатулки на продажу и помышлял построить своей кукле дом с мебелью, освещением и маленьким японским садом...

А у Барби уже был готов новый план действий.

Кукла Барби теперь постоянно сидела на подоконнике в деревянном ящичке, очень довольная.

В окно ей была видна жизнь города, мимо бегали прохожие, собаки и кошки, пролетали птицы, проходили облака.

Начиналась весна, и старый столяр (его звали дед Иван) даже иногда приоткрывал окошко, особенно когда варил клей.

Дед Иван делал по две шкатулки в неделю и продавал их на субботнем базаре, на это он и питался.

Кукла жила собственной жизнью, и дед Иван, как все рассеянные старики, ничего не замечал.

Он видел, например, что каждый вечер под окном на батарее сушатся вчерашние одежки Маши, но считал, что так и полагается переодеваться ежедневно во все чистое, таков кукольный закон.

Он и сам был аккуратный дед.

Правда, хозяйство у дедушки Ивана было бедное, холостяцкое: две тарелки, одна кастрюля, чайник, кружка, ложка и вилка, перочинный нож, кровать, стол и два стула, комната в два окна и кухня со всеми удобствами.

Дед Иван жил так уже давно и, все больше теряя зрение, не видел, что его квартира становится местом военных действий — армия пауков против многочисленных армий мух; происходили ежедневные бои на каждом окне и в каждом углу, была разветвленная сеть шпионажа и налеты тяжелой авиации на эту сеть, а что касается трупов убитых, то ими были усеяны все подоконники.

Но, когда старику сделали операцию на глазах и он стал хорошо видеть, началось самое печальное: дед Иван, который с детства терпеть не мог пауков, вдруг обнаружил в своей квартире логово врага и расстроился.

Надо сказать, что и мух он не обожал и не выносил, когда в доме было грязно.

А тут, придя из больницы домой, он просто сел и заплакал.

У него не было возможности сделать ремонт, а как бороться с пауками и мухами, он не знал.

Наверное, нужно было пригласить бригаду маляров, а потом позвать тетку, чтобы вымыть окна и полы.

Но денег-то не было!

Дед затосковал и сказал своей куколке Маше:

— И зачем мне глаза, если я не хочу видеть это безобразие?

Надо сказать, что кукла Барби прежде всего была довольна тем, что дедушка Иван теперь хорошо видит, и на мух и пауков не обращала внимания.

Она ведь много лет жила, как в тюрьме, на дне ящика в темном чулане и могла только мечтать выбраться на свежий воздух, а когда выбралась, то оказалось, что это свежий воздух в помойном контейнере...

И для Барби после помойки жизнь на светлом подоконнике в доме деда была счастьем, пусть даже в компании сухих мух.

А когда дедушка Иван стал жаловаться, что не может жить в такой грязи и лучше быть слепым, чем видеть все это, умная Барби решила начать действовать.

Ночью она подула на своего спящего деда, и ему приснился сон, что он делает своей Барби прекрасный дом с лампами, коврами и шкафами, с красной крышей и занавесками на окнах.

Дед встал утром озабоченный и, надев свою ветхую одежонку, ушел бродить, как всегда, по помойкам.

Он почему-то понял свой сон так, что этот дом надо сделать для продажи.

К вечеру дед натащил домой ящиков, тряпочек, поролона, даже раздобыл две банки белой краски — краска, правда, высохла, но дед знал, как ее развести.

Люди выбрасывают то, что может еще послужить, потому что у них нет времени на починку и восстановление испорченных вещей, но знали бы они, что через тысячу лет какие-нибудь будущие ученые раскопают городскую свалку и будут стараться склеить их битую посуду, починить их рваные носки и пиджаки и собрать порванные в клочки письма...

Итак, к вечеру дед Иван (стараясь не смотреть на углы, затянутые паутиной) смастерил дом сначала в виде огромного ящика с дырками для окон и дверей, а на следующий день он его покрасил, приладил эти окна и двери (они открывались и закрывались), сделал ванную комнату и т. д., а еще через сутки была готова уже и мебель — первый резной столик и пара стульев с такими же спинками.

Кукла Маша Барби с интересом наблюдала за этой работой и тоже незаметно помогала деду, например, сшила из старинных кружев несколько абажуров, а из старого батистового фартука прекрасные занавески и покрывало на широкую деревянную кровать, и дед с большим удивлением обнаружил в куче лоскутков, якобы найденных позавчера на помойке, маленькие кукольные подушки из разноцветного бархата — и квадратные, и круглые, и в виде валиков.

Короче, к субботе дом был готов к продаже, но дед посмотрел-посмотрел на него, полюбовался и торжественно посадил в этот дом на диванчик свою куклу Машу — и никуда в результате не пошел, ни на какой рынок.

Кукла Маша Барби с большой радостью посидела за столиком, повалялась на широкой кровати, включила телевизор (дед сделал его очень умело из пластиковой коробочки, и Барби сразу стала смотреть мультфильм Диснея «Фантазия»).

Но к вечеру в доме деда по-прежнему не было ни крошки еды.

Дед заснул у себя на кровати (бедному сон заменяет ужин, это широко известно всем голодным), но Барби не спала.

Недаром она сквозь все беды и невзгоды пронесла свой игрушечный телефон.

По нему-то она и позвонила одной своей родственнице, Барби, которая жила в доме у редакторши телевидения.

Что она ей говорила, неизвестно, но на следующее утро, когда настало воскресенье, в дверь деда Ивана громко позвонили, и к нему в квартиру ворвалась шикарная дама — как раз та самая сотрудница телевидения (мало того, что ей приснился кукольный дом, ей приснился и адрес, видимо).

Она с порога громко закричала — как будто дед Иван был глухим, как пень:

— Алло, я ищу таланты!

— Да, — ответил дед Иван, аккуратно одетый, причесанный и умытый и даже уже позавтракавший кружкой горячей воды.

Дама так же громко объявила, что дед будет участвовать в конкурсе, где объявлен большой приз.

Затем она отстранила деда Ивана с порога и устремилась к окну, где среди паутины на широком подоконнике стоял и сверкал дом куклы Маши.

Дама ахнула и, как маленькая девочка, опустилась на колени перед подоконником, стала трогать и передвигать мебель, разглядывать занавески, подушечки и картины в красивых рамах.

Барби она не заметила — мало ли Барби на свете!

У дочери редакторши была целая рота Барби, тридцать четыре души. Но вот такого домика дама не видела никогда в жизни. Как прекрасно были сделаны шкафчики со стеклянными дверцами, резные стулья и диваны с бархатной обивкой!

Как хотелось жить в таком доме!

Дама грубо вытащила Барби Машу за голову и положила ее на голый подоконник вверх ногами, чтобы рассмотреть кукольную кровать с деревянным изголовьем.

Разумеется, дед Иван тут же обиделся, взял свою Машу на руки и хотел выгнать нахальную редакторшу, но она внезапно рявкнула:

— Все! Я это беру! Это мне нравится!

— А мне не нравится, — тихо ответил дед.

— Так! — продолжала орать редакторша. — Только у вас жилье никуда не годится! Я вам сегодня пришлю своих ребят, они тут сделают декорацию, приколотят новые временные стенки, вставят другое окно, там будет искусственный фонарь. Так... На пол постелим вам кусок нового паркета. А то тут как в свинюшнике.

С этими словами дама выскочила вон, а расстроенный дед начал приводить в порядок домик, в котором как будто ночевала рота солдат стулья были повалены, картины и часы висели криво, телевизор лежал вниз экраном, а кровать была перевернута вверх дном.

Приведя все в порядок, старик ушел бродить по помойкам и к вечеру притащил, очень довольный, целый ворох сухих старых дощечек.

Он ничего не ел уже два дня, но ему было не привыкать к такой диете, он чувствовал себя неплохо, прихлебывал горячую воду из чашки и возился со своими деревяшками.

На следующий день утром в квартиру ворвалась бригада декораторов с телевидения, вооруженная щитами, кистями и банками с краской.

Но — неожиданно для себя — вместо того, чтобы строить декорацию, они стали быстро красить потолки и стены, рамы и двери.

После чего к вечеру бравые ребята вымыли окна, оттерли паркет каким-то химическим составом, похлопали очумевшего деда по плечу и удалились, горланя насчет скорейшей выпивки.

А дед пережидал это местное землетрясение, сидя со своим домиком, обернутым в газеты, на лестнице среди убогих пожитков.

Барби, находившаяся внутри своего домика, в оболочке из газет, была очень довольна, что ребята ее послушались и все как один решили, что им все равно — то ли устанавливать декорации (которые потом надо еще и снимать), то ли делать ремонт.

Одного Барби не учла — что дед ходит голодный.

Увлекшись устройством жилья для Маши, он перестал делать шкатулки, и деньги у него кончились.

Но, поскольку сам дед давно привык к голоду, он запрещал себе даже думать о пище, и Барби Маша, умевшая читать мысли и мечты, тут ни о чем не догадалась.

Однако, как бы то ни было, назавтра наступил торжественный день съемок.

Приехало множество народу, на полу лежали провода, всюду слонялись какие-то бездельники с молотками, наушниками и кабелями, редакторша орала, потрясая бумажками с текстом, про домик все как будто забыли взоры присутствующих и глазок видеокамеры были прикованы к пустому подоконнику.

Наконец была дана команда снимать.

Оператор нацелил объектив прямо в рот редакторше, которая произнесла длинную речь, сидя в красивом кресле, привезенном со студии.

Два часа снимали редакторшу на фоне окна, за которым сияло фальшивое солнце (умельцы прикрепили снаружи фонарь, потому что на экране телевизора все всегда должно выглядеть так, как в раю при вечном свете дня), потом все переругались, оператор то и дело прекращал съемки, редакторша два раза рыдала и один раз сменила платье, гример пятнадцать раз пудрила ее и один раз — попутно — дедушку Ивана, который сидел в углу, бледный и голодный, всеми забытый.

И только когда все было закончено с редакторшей, наконец вывели из угла и пять минут снимали столяра, потом включили освещение в домике на всех этажах и на чердаке и три минуты снимали домик.

Дом сиял огоньками, откуда-то заиграла чудесная музыка, как будто завели музыкальную табакерку, кукла Барби Маша сидела за столом в кресле в теплом стеганом халатике и домашних тапочках и читала очень маленькую книжку у совсем маленького подсвечника с крошечной горящей свечой.

Вся буйная команда телевизионщиков притихла, оператор вдруг припал на колено и пополз вдоль домика.

Когда съемки закончились, редакторша зевнула и сказала деду Ивану, что неизвестно, кому дадут приз; у них в программе много сюжетов об умельцах.

— Один человек даже построил своими руками летающий самолет, а другой макаронную фабрику на кухне, сообщила она, собирая свои бумажки, и все решат зрители, они будут звонить в студию во время передачи.

И вся команда умчалась, как уходит ураган или волна цунами.

В только что отремонтированной квартире был полнейший разгром.

Усталый и голодный дед Иван плюнул и удалился вон, прихватив свою бывшую слепецкую палочку и черные очки.

Он давно наметил себе место в одном подземном переходе, еще до операции, на черный день, он тогда решил, что встанет там и будет стоять с протянутой рукой, ежели совсем дойдет до крайности.

И доведенный до крайности, голодный и слабый дед пошел просить милостыню, стесняясь сам себя, но до подземного перехода не добрался, упал в обморок от голода.

Столпились люди, кто-то сказал: «Вот так и помирают», кто-то вызвал «скорую», и через час деда подняли и отвезли в больницу, в приемный покой.

Врач запросто привел его в сознание, давши понюхать нашатырный спирт, ядовитую ватку, от которой перехватывает дыхание.

Но никто не догадался его покормить, а сам дед ничего не сказал.

Его оставили еще немного полежать — для контроля, а сами сели пить чай в соседней комнате.

Дед валялся на больничной кушетке, в животе его бурчало и завывало от голода, а рядом звенели ложками, посудой, что-то резали, ели (а что, врачи тоже люди).

Одновременно работал телевизор.

По телевизору вещал какой-то резкий, очень знакомый женский голос.

И вдруг врачи задвигали стульями, заговорили и вышли в коридор, где начали названивать по телефону.

— Алё! Это телевидение? — закричал кто-то. — Плохо слышно! Мы, врачи «скорой помощи», решили присудить приз кукольному дому! Нас тут шестеро, и все «за». И вам спасибо.

Дед Иван вскоре был поднят медсестрой, которая проверила его пульс, давление и сказала:

— Дедушка, не болей. Питаться надо лучше, и все. Иди с Богом.

И дед Иван побрел домой.

У его дома опять дежурил телевизионный автобус.

Собралось даже несколько зевак.

Дед вошел в свою разоренную квартиру, ожидая увидеть полный тарарам.

Но он застал там порядок, стол даже был накрыт скатертью, пол оказался чистый, а домик горел всеми своими огнями.

В комнате сидела вся телевизионная команда, и редакторша барабанила пальцами по столу.

С криком «Вот он!» редакторша схватила деда Ивана, усадила его в телевизионное кресло, и начались съемки.

— Вы довольны, что получили такой большой приз? — спросила редакторша крикливо.

— Какой приз? — удивился дед Иван.

— Вы получили главный приз нашего конкурса — королевский торт! — заорала редакторша, глядя мимо дедушки прямо в объектив видеокамеры.

— Ну спасибо, — сказал дед.

Тут же (видимо, из кухни) внесли торт размером с круглый обеденный стол.

Оператор стал передвигаться вдоль торта, как вдоль забора, снимая сверкающую корону, башни из крема, розы из взбитых сливок, шоколадные домики и груды засахаренных орешков у основания.

Редакторша занесла над этим сладким городком огромный нож, у деда Ивана завыло в животе и потемнело в глазах, но он сдержался и пошел ставить чайник на всех.

Когда он возвратился, телевизионщики уже доедали, видимо, по третьей порции, судя по разоренному торту, вокруг стола царило безумное веселье (видимо, работники эфира тоже изголодались).

Но дед Иван, прежде чем приступить к еде, отрезал небольшой кусок торта у самой короны и отнес его в кукольный домик, где поставил на стол перед своей Машей.

И она благодарно кивнула ему в ответ, чего никто в мире не заметил.

Однажды вечером Барби сидела и играла на своем игрушечном рояле, который ей дед нашел опять-таки на помойке, теперь уже около студии «Союзмультфильм».

Видимо, когда-то этот музыкальный инструмент был сделан для кино, а теперь рояль был весь раскрыт, и струны в нем очень дрожали, но дед Иван починил, подвинтил где надо, закрыл его новой красивой крышкой из карельской березы, и Барби Маша вечерами играла на нем прекрасные вещи — вальсы великих композиторов Иоганна Штрауса и М. Мееровича.

Барби, в частности, играла свою любимую вещь — знаменитый вальс Михаила Мееровича из мультфильма «Цапля и журавль», не подозревая, что ее ждет страшная ночь.

И ночь действительно настала, а дедушки Ивана все не было.

Надо сказать, что запас дерева, который сохранился в его квартире с прежних времен, подходил к концу, и дед Иван рыскал по помойкам, стройкам и рынкам в поисках старых досок и негодной мебели — из этого великолепного, сухого материала он и выделывал все свои кукольные шкафчики, креслица и комоды.

И вот теперь он решился и на целый день поехал на автобусе в ближайший лес за поселком Восточный; дед решил поискать березовые наплывы на старых пнях — небывалое по красоте дерево для шкатулок.

Из него получались дощечки, похожие по рисунку на павлиний глаз.

И стоили такие шкатулки довольно дорого.

Одна такая шкатулочка освещала собой весь дом: правда, ее надо было еще и отполировать, чтобы она сверкала, как свежий мед.

Дед Иван это умел, оставалось только разыскать такой неприметный пенек, где мог громоздиться уродливый, как носище застарелого пьяницы, нарост, который для знатока был прекрасней цветка розы.

За этим он и поехал.

И вот погас последний свет длинного весеннего вечера, а дедушка Иван все не возвращался.

Барби аккуратно сложила ноты, погасила свою крошечную свечу в подсвечнике дедушкиной работы, посмотрела, который час (дед сделал из маленьких дамских часиков для своей Маши большие столовые часы, которые стояли у нее в домике на полу в гостиной и отбивали время на мотив «Светит месяц, светит ясный»).

На часах было уже девять часов пятьдесят минут.

В это гиблое вечернее время автобусы ходили редко, один раз в час,

да и деду совершенно нечего было делать ночью в лесу.

Возможно, он заблудился.

Но и заблудиться в редком пригородном лесу довольно трудно.

Правда, тот лес, в который навострился ездить дед, был объявлен заповедником, но это никому не мешало там гулять, дрессировать собак, бросать пустые бутылки и консервные банки, а также стрелять из рогаток по воронам, так что это был совершенно пустяковый лесок.

И по всем признакам дед должен был вот-вот приехать.

Но он не приезжал.

Барби села в свою розовую машину и помчалась на конечную остановку автобуса встречать дедушку Ивана.

Барби ведь была волшебница и поэтому ездила на своем скоростном автомобиле по улицам совершенно свободно, никто ее не замечал.

И на остановке она увидела, что подошел последний автобус из поселка Восточный, с которого сошли: семейка с ребенком, бабушкой и пуделем, затем пьяный человек в сопровождении двух женщин, которые его вели молча, временами встряхивая, а он громко беседовал сам с собой на политические темы; кроме этого, из автобуса вышла молодая пара с магнитофоном, и на тихой автостанции, заглушив вопли пьяного, лай пуделя, плач ребенка и советы бабушки, запели «Битлы»: «Мишел ма бел».

Барби догадалась, во-первых, что сегодня воскресенье (только по воскресеньям из поселка Восточный приезжают такие празднично настроенные пассажиры), и второе, что дедушка Иван не успел на последний автобус, а от поселка Восточный в воскресенье вечером больше не ходит ничего.

И Барби на своей маленькой машине пустилась в далекий путь в поселок Восточный, в заповедный лес.

Разумеется, она не рассчитывала, что может довезти деда Ивана оттуда домой, но ей надо было знать, где он и что с ним.

Приехав на конечную остановку автобуса в поселок Восточный, она нашла там только двух собак, которые ругались из-за кости.

К сожалению, Барби понимала язык собак и смутилась.

Собаки вели себя, как иностранные туристы в чужой стране, где никто их не понимает, и совершенно не стеснялись в выражениях.

Одна из собак прокричала:

— А чтоб ты оказалась в капкане, сука, где подох твой седьмой муж дядя Тузик!

Барби тут же на вежливом международном языке спросила, где этот капкан.

Собаки не растерялись, прижали кость каждая одной лапой и дружно показали другими лапами направление.

— А кто ставит этот капкан? — спросила Барби на международном языке.

Собаки ответили громким и возмущенным лаем, что ставит этот капкан малый по кличке Чума, ему уже двенадцать лет, и пять лет от него нет никакого спасения.

У парня три рогатки, капкан и мама-пьяница, которая одобряет поведение сына и охотно варит суп из голубей, а то и из собак, так как в доме нечего есть, она все пропивает.

Барби помчалась в указанном направлении (собаки, разумеется, побежали ее провожать, причем одна из собак скакала с костью в зубах, окончательно победив), и скоро на своем маленьком автомобиле, который умел ездить и без дороги, она доехала до места, где мальчик по кличке Чума обычно ставил свой капкан.

Дедушка Иван лежал там без сознания с капканом, замкнувшимся у него на руке — это был как бы металлический браслет с острыми крючьями внутри.

Рядом с дедом валялась его сумка, в которой находилось что-то бугристое.

Видимо, дедушка нашел большой наплыв на пне, провозился с ним дотемна, отпиливая свою драгоценную находку, и не заметил, как задел капкан.

Барби мгновенно освободила деда, подула на него, достала из воздуха крошечный пузырек с ярко-зеленой, светящейся во тьме жидкостью (это была волшебная зеленка) и смочила им окровавленную руку деда.

Дедушка Иван глубоко вздохнул и, кряхтя, встал на ноги.

— Гм-гм, — сказал он сам себе. — Угораздило споткнуться.

Он даже не понял, что был ранен и пролежал на земле несколько часов.

Дед Иван поднял с земли свою сумку и, пошатываясь, побрел неведомо куда в темноте.

Разумеется, Барби Маша не показалась ему, она стояла в стороне, но попросила обеих собак довести деда до поселка.

Собаки с радостью (одна из них не выпуская кости изо рта) побежали вперед, оглядываясь, и дед почему-то пошел следом за ними.

А вот Барби никуда не делась, она молча стояла и ждала.

Вскоре послышался топот, и к месту происшествия прибыл сам охотник, мальчик по имени Чума, которого боялись все собаки, птицы и кошки поселка Восточный.

Осмотрев пустой капкан, мальчик Чума громко выругался и тут же неожиданно для себя превратился в лису.

Растерянно повертевшись на месте, новоявленная маленькая лиса мигом угодила в капкан и громко завопила.

Капкан прокусил лисе ее тонкую ножку.

Барби продолжала стоять под ближайшим деревом.

Тут опять раздались шаги, на этот раз тяжелые и неуверенные: это поспешала вслед за своим сыном-охотником его мамаша, прозвище которой было Шашка.

Шашка ворчала:

— Есть он хочет! Я т-тебе дам воровать у матери! Я тебя знаю, где ты есть! Я т-тебя поймаю! Кто взял цельную селедку?

С этими словами Шашка выбралась на небольшую поляну, где скулила молодая лиса, попавшая в капкан.

Увидев мать, лиса издала крик радости и, волоча ножку с капканом, потащилась к Шашке со стонами.

Барби хорошо поняла, что кричал лисенок:

— Мама, мама! Как хорошо, что ты меня нашла! Помоги мне! Мне больно!

Мать же по имени Шашка бормотала:

— Ща я тебя поймаю... Шкуру сворочу... Мясо сварю...

Неуклюжими, непослушными пальцами она открыла капкан, вытащила лисенка и стала ругаться:

— Одна кожа да кости! Чё тут варить? Шкура драная — и все! Шею тебе свернуть — и все!

Она бросила лисенка оземь (лисенок взвизгнул) и снова привела в боевую готовность капкан, довольно умело для своих толстых пальцев.

После этого она повернулась уходить.

Лисенок завопил:

— Не бросай меня, мама! У меня льется кровь! Я подохну здесь!

А мама его громогласно выругалась и сплюнула, вытирая окровавленные руки о куртку, но тут же превратилась в большую волчицу, грязную и драную.

И, как все волки, она быстро нанюхала кровавый след лисенка.

С ворчаньем большая грязная волчица кинулась к лисенку, который, скуля, пытался отползти, и уже разинула над ним свою жадную пасть...

Но немедленно угодила лапой в капкан!

И, забыв обо всем, она завыла:

— Ой, пустите, ой, как больно, да за что же мне такая жизнь собачья!

А раненый лисенок отвечал ей жалобным визгом:

— Мама, мама, ты меня не узнала? Мама, я погибаю.

— И я погибаю, сынок, — отвечала хрипло старая волчица. — Ой, больно, больно!

— Мама, — вопил лисенок, — ты же меня чуть не съела!

— Откуда же я знала, что это ты?

— Мама, давай я тебе помогу, — пищал лисенок. — Я зубами открою капкан.

— Помоги, помоги маме, сыночка, — хрипела волчица. — Иди сюда!

— А ты не съешь меня, мама? — спрашивал лисенок, подползая.

— Ой, съем, съем, сынок, — плакала волчица. — Я съем тебя, не подходи.

Но лисенок, скуля, все-таки подполз к волчице и уткнулся в ее теплый грязный бок, а она, плача, стала вылизывать его больную, раненую ножку.

Затем они вдвоем дружно начали грызть капкан.

И этот капкан, который был сделан прочно, на добрый десяток лет, вдруг сломался.

Волчица взяла в пасть загривок лисенка и, хромая, потащила его куда глаза глядят.

Лисенок верещал:

— Как это больно — попадать в капкан!

— Теперь мы звери с тобой, сынок. Куда нам деваться? На нас все будут охотиться. Мы пропали.

— Мама, а мы с тобой и были звери. Если бы я тебе принес мертвую волчицу и лису, ты была бы рада?

— Была бы, сынок. Я бы их сварила.

— Мама, как бы я хотел снова стать человеком, мамочка!

— Я бы тоже хотела стать человеком, я давно хочу стать человеком, но я уже не человек, сынок! Я зверь, сынок. Прости меня, сынок.

А маленькая Барби Маша слушала этот их разговор и вдруг молча кивнула.

И тут же Шашка и Чума оказались на лесной тропинке вдвоем, причем Шашка, хромая, несла сына на руках.

Шашка говорила:

— Чтобы больше никаких капканов, сынок. Я завтра же устраиваюсь на работу, пойду уборщицей в столовую. Там висит объявление, требуется уборщица. Там нас будут кормить. Ты вернешься в школу. Годится?

И маленький, худой Чума, повиснув у нее на шее, отвечал:

— Годится, мама. Я хочу пойти в школу летчиков.

— Ну вот, это ты правильно решил. Тебя бы подкормить, ты бы поздоровел. В летчики берут ведь здоровых, понял?

И так, мирно беседуя, мать и сын продвигались домой.

Они даже не заметили, как зажили их раны, и мамаша все так же несла своего худого Чуму на руках, а он все так же прижимался к ней, как младенец.

Тут же Барби села в волшебную машину и догнала деда Ивана, который довольно бодро в сопровождении двух собак пришел в поселок Восточный, как раз когда последний, откуда-то взявшийся дополнительный автобус собирался отъезжать от остановки.

Дед Иван, войдя в автобус, кое-что вспомнил и успел бросить в закрывающуюся дверь на асфальт два куска хлеба из своей сумочки.

И благодарные собаки приступили к ужину, заботливо оставив кость рядом для дальнейших переговоров.

А Барби быстро, раньше деда, приехала домой и тоже приготовила ужин: макароны с томатным соусом и компот.

Дело в том, что по дороге домой, трясясь в автобусе, дед вдруг замечтал о теплых макаронах и даже подавился слюной, однако тут же строго запретил себе это. Но кукла Маша сразу обо всем догадалась.

Придя домой, дед Иван быстро пошел на кухню ставить горячую воду на ужин, увидел макароны, поразился, как он мог забыть, что сам же себе их приготовил еще утром и завернул в полотенце (они до сих пор были теплые!).

Быстро справившись с кастрюлей макарон, дед Иван вытащил из своей сумки березовый нарост, зажег настольную лампу и сел размышлять над своим сокровищем.

Барби Маша подумала, что этот нарост чем-то похож на лицо одной бывшей пьяницы по имени Шашка...

Прежде чем продолжать историю волшебной куколки Барби Маши, расскажем о том, как она появилась на свет.

Жил-был (и сейчас живет) великий мастер Амати, который прославился своими скрипками и виолончелями.

Несколько веков назад он перебрался в заоблачные высоты Гималаев, в хрустальный дворец, закрытый для посещений, и там продолжал делать свои скрипочки, виолончели и гитары (вы наверняка их видели в магазинах с маркой калужской мебельной фабрики, но не верьте — все инструменты мира идут через руки Амати, поскольку музыка предназначена для счастья и слез, а этим как раз заведует Амати. А если счастья не получается, одни слезы — то надо винить только себя, на этом точка).

Короче говоря, мастер Амати был очень занят, но раз в двадцать лет он находил время и покупал себе игрушки, а зачем, узнаете попозже.

Раз в сколько-то лет он спускался с гор на лифте, навещал самые большие магазины мира и не единожды залетал в Москву на площадь Дзержинского.

Он подбирался к прилавку, робко указывал продавцу на новейшие игрушки и спрашивал: «А это что? А это зачем?»

— Дедуля, — терпеливо отвечала ему молодая продавщица, украшенная черными кудрями, — во дедуля дает, ничего не тумкает! Это зелененькое это, дедуля, танк, понял? А это блестященькое — горн пионерский. А это красненькое — это знамя юных ленинцев, а это ведро с граблями для песочницы, а это кукла Катя шагающая. Вы, дедушка, случайно не с луны рухнули? Как герой двенадцатого года прям...

Смущенный мастер Амати, извиняясь, скупал все игрушки подряд и садился в свой хрустальный лифт тут же около прилавка, даже не ожидая, чтобы продавщица отвернулась.

Та не моргнув глазом прослеживала исчезновение покупателя и утомленно говорила: «Думал, думал и дунул».

Однажды, правда, мастер, еще не успев улететь, увидел сквозь ящики в углу (его взор легко пронзал дерево, гранит и железобетон) полудохлого новорожденного крысенка. Его только что выкинула из гнезда мать, старая магазинная крыса.

Мало ли бывает таких ошибок природы, когда мамаша не желает кормить ребенка!

Иногда это случается и среди зверей, и хорошо еще, что крыса не слопала крысенка.

Мастер Амати не стал терять времени и тут же превратил его в довольно крикливого младенца, который начал вопить, как сирена «скорой помощи».

Продавщица навострила уши, вздрогнула, кинулась на крик и, со страшной силой расшвыряв деревянные ящики, сразу и безошибочно нашла в углу ребеночка, маленького, но зубастенького, завернула его в подол своего халата и вызвала по телефону 01, 02 и 03 сразу все экстренные службы, а затем встретила милицию, «скорую помощь» и пожарников горячими словами: «Я бы такую мать расстреляла».

Мастер Амати проследил за тем, как ребенка унесли, и горячо пожелал ему вслед, чтобы этот потомок нерадивой крысы мог защищать себя в любых обстоятельствах.

(Кстати говоря, мастер, скажем честно, много раз впоследствии жалел о таком своем подарке новорожденному, но об этом позже.)

Однако ему пришло время возвращаться в заоблачный дворец, и прилететь в любимый магазин он смог только через много лет.

Он радостно встретился с той же продавщицей (за это время она стала золотистой блондинкой и бабушкой), набрал целую гору игрушек, а затем, волнуясь, мастер Амати вызвал к прилавку того самого младенца.

Насколько мастер Амати помнил, это должна была быть девочка.

Девочка появилась, это была довольно уже бывалая девочка лет двадцати, без переднего зуба, в черных очках по причине синяка под глазом и в зимних сапогах на босу ногу.

— Ой, опять ты синеглазая, Валька, — укоризненно сказала блондинка-бабушка (оказалось, они знакомы), — вот ты пришла, ты что, должок принесла?

— Всем, кому я должна, я прощаю, — сказала Валька и случайно икнула.

На этом она попыталась уйти, но сапоги как приросли к полу.

Нервничая, продавщица сказала мастеру Амати:

— Дедуля, забирай свои игрушки, мне поговорить надо.

Тогда Валька пошутила:

— Забирай свои игрушки и не какай в мой горшок, стихи! Слушай, командир. — Это она уже обратилась к мастеру Амати. — Граждане, помогите кто сколько может, я вышла из больницы больная, украли паспорт, выбили зуб, подбили глаз... Помогите, граждане, кто сколько может на пропитание круглой сироте.

— Во загинает! — воскликнула продавщица-блондинка. — Сама от родителей ушла, ребенка бросила, еле нашли... На помойку вынесла, во как! Хорошо, за ней приглядывали. Она у нас работала тут. Убирала. Конечно, ее сразу уволили за такие дела.

Тут между слегка распухшей Валькой и золотистой пожилой блондинкой начался разговор, в котором мастер Амати не понял ни слова, однако ему захотелось как-то прервать эту беседу, больше похожую на лай, и он придумал: достал из кармана пачку местных денег и протянул Вальке.

— Оп-па! — сказала она, ловко пряча их за пазуху. Пойти билет купить на поезд на родину да две бутылочки лимонаду в дорогу.

При этом она все так же стояла на месте, покачиваясь, и никуда не уходила, к своему удивлению.

Мастер Амати, не обращая на нее внимания, начал складывать игрушки в большой ящик и готовиться к отправлению в Гималаи.

Валька тихо покачивалась, проверяя, можно ли сдвинуться с места, и докачалась до того момента, когда мастер Амати шикарным жестом пригласил ее тоже отправиться в ящик, и она мгновенно нырнула туда, не успев опомниться, и исчезла.

Продавщица в это время поперхнулась, взмахнула кулаком, ее прошибла слеза — а у прилавка уже никого не было. Только стоял легкий запах то ли сирени, то ли керосина.

— Во аксакал чумовой! — произнесла продавщица, и на этом мы ее оставим.

А между тем Амати в своем хрустальном дворце в желтом зале распаковывал игрушки и разглядывал их.

Увидев Вальку (она лежала среди коробок и сладко спала), мастер призадумался, сравнил спящую с куклой Барби, которая улыбалась из своей упаковки, и принял решение.

Валька буквально за мгновение приобрела синие глаза, хотя собственные у нее были мышиного цвета, получила свежий цвет лица, белозубую улыбку и золотые кудри куклы Барби, а также туфельки на высоком каблуке, синий костюм в белую полоску и сумочку такого же цвета.

Она лежала и спала, широко раскрыв глаза, ничего не подозревая, в своем новом виде, а потом вдруг проснулась, со стоном сплюнула, полезла в рот двумя пальцами проверить сломанный зуб — и вдруг охнула:

— Командир? Ты чё? Я где?

Она неуверенно вылезла из коробки, бормоча ругательства, раскидала по пути игрушки, выпрямилась — и вдруг рассмотрела на себе синий в белую полоску костюм, синие туфельки... Разглядела синюю сумочку... Оглянулась, ища зеркало... Все стены в желтом зале были зеркальные, из золотого камня топаз.

Она увидела свое розовое, чистое личико, свои огромные голубые глаза... Потрогала золотые кудри... Причем она против своей воли все время улыбалась!

Единственное, что от нее прежней осталось, это мелковатые остренькие зубы. Видимо, происхождение истребить было невозможно.

— Э... алё, гараж... — начала она неуверенно, улыбаясь и глядя на себя безотрывно. — Это кто, я? Это я? Во блин!

— Это ты. Ты будешь у меня работать секретарем, ясно? — строго сказал Амати. — Будешь перепечатывать мои книги. Я понял, ты вылитая секретарша директора того магазина, где я покупал игрушки. Я же вижу сквозь стены. Она там, за стеной, сидела и печатала.

— Ну ты, на выхлопе, ты чё? — сказала Валька Барби, помимо своей воли нежно улыбаясь. — Я вообще по жизни пишу с ошибками, я из школы ушла в четвертом классе, несправедливо поступили со мной. Это как?

— Ничего, мой компьютер не допускает ошибок, — ответил Амати. — А ты наденешь очки.

И Барби Валька сразу оказалась в шикарных очках: вылитая деловая девушка.

— Бригадир, — сказала Барби, — но я много пью и курю.

— Ничего этого не будет, — успокоил ее Амати. — Приступайте к своим обязанностям.

И Валька Барби очутилась за клавиатурой огромного, во весь зал, печатного устройства, на экране которого пошли мелькать страницы.

А сам мастер занялся важным делом: он вдыхал в игрушки волшебные души.

От него уходили в мир добрые плюшевые медведи — подушечные утешители, навевающие сон; заводные танки — защитники котят; телефоны, мгновенно соединяющие с кем захочется, если ты сидишь один и все ушли; скакалки, с которыми бедные неходячие дети когда-нибудь научатся прыгать; вертолеты и парашюты, на которых можно спастись от пожара, вылетев из окна, и так далее.

Последней ушла вниз, к людям, кукла Барби Маша.

Мастер Амати посмотрел ей вслед и подумал, что она сможет помогать всем, кому захочет, но ничем и никогда не сможет помочь себе.

И ее поэтому (вздохнул он) ждут интересные приключения.

А новая секретарша Валька Барби проводила всю эту армию игрушек довольно завистливым взором и продолжила работу над главным произведением Амати «Как сделать скрипку», том первый, второй и так далее до десятого.

Одновременно она печатала книгу для добрых волшебников «Несколько секретов» в пятнадцати томах и труд «Борьба со злом путем добра», выпуск двадцать пятый.

И пока Барби Валька все это печатала, яростно сверкая очками, Барби Маша уже там, на земле, с улыбкой шла в руки своей первой хозяйки, взрослой девочки, которая проснулась в день своего пятилетия и тоненькой рукой нашарила у кровати пакет с подарками...

Мастер Амати, глядя на свою секретаршу Валечку Барби, думал о том, почему она такая выросла: то есть зубов не чистила, не умывалась, не причесывалась, грамоты не знала, зато хорошо различала слова «водка» и «сигареты».

Кроме того, она поступила точно так же, как в свое время ее мамаша-крыса: бросила собственного ребенка.

Возможно, что и ту мамашу покинули ее крысиные родители: чего только не бывает в мире животных!

Может, это уже была такая наследственность.

Мастер Амати решил подержать на всякий случай Валечку при себе мало ли чего еще могла натворить эта крыса, находясь среди людей!

А так, сидя за компьютером, она набиралась ума-разума и даже иногда (это было заметно) с непонятным огнем в глазах слушала мастера Амати, особенно когда он сочинял книги по вопросам волшебства.

Он не учил ее чистить зубы — куклам это необязательно, он надеялся, что Валька будет брать пример с него, своего воспитателя.

Это лучший способ обучения, как всем известно.

Но время от времени мастер Амати вспоминал свою куколку Барби Машу и говорил секретарше Валечке:

— Она в отличие от других сделает много добра. Я люблю ее и жалею, потому что она не способна себя спасти. А я очень занят. Я не могу ничем ей помочь, так я решил. Однажды я уже кое-кому крупно помог (тут он выразительно смотрел на Барби Валечку, в ответ на что она улыбалась, показывая мелкие острые зубы) — и вот теперь сижу, опасаюсь последствий...

Барби Валечка пожимала плечами, лучезарно улыбаясь.

А мастер Амати продолжал:

— Но сейчас я за тебя более-менее спокоен, ты очень поумнела, я надеюсь.

Секретарша Валечка, вылитая кукла Барби, сияла (мелкие зубки, большие очки), и мастер был доволен.

Однако как-то раз, пробудившись от ежегодного зимнего сна, мастер Амати не нашел Валечки за компьютером, не нашел ее и в Гималаях вообще.

Вместе с секретаршей исчезли пятнадцать томов книги «Несколько секретов», которая была предназначена для добрых волшебников.

Но, поскольку мастеру Амати еще не пришло время закупать новую партию игрушек, он не стал спускаться с гор ради одной глупой крысы, а вместо этого продолжал делать великую скрипку для мальчика, который недавно родился в горах Урала и пил пока что кефир из соски.

А Валька (она придумала себе новое имя, Валькирия) с шумом и визгом, как ракета, приземлилась на родине, в Москве, в районе Арбата, однако никто этого не заметил, так как там же работало три экскаватора, асфальтоукладчик, два бродячих театра, переносной цирк, два фотографа с обезьянками и три с удавами и небольшой рынок по продаже котят.

Валькирия, вставши на ноги, подумала и для удобства приняла вид вороны (тебя никто не замечает, а ты видишь все), а книги, украденные у Амати, она предварительно, еще в Гималаях, обратила в сухую корку, после чего отправилась на чердак и села изучать эту сухую корку, долбя ее клювом.

Корка оказалась какая-то гранитная, на долбежку ушло много времени, тем более что голова у ворон небольшая, много вместить не может.

Короче, когда ворона Валькирия опомнилась и превратилась в человека, даже не посмотрев на себя в зеркало (что будет, то будет), она оказалась довольно полной тетенькой пенсионного возраста, с подбородком как у пеликана, без переднего зуба, с редкими волосами, однако в глазах ее горел огонь, как у нашей кошки Муськи, когда она видит птичку.

Огонь горел, поскольку Валька выработала четкий план: отомстить мастеру Амати, который продержал ее в хрустальном дворце в Гималаях всю молодость, зрелость и полстарости, причем без друзей, без гостей, ни тебе бутылки, ни сигареты, ни подраться, ни помириться, ни полюбить, ни разлюбить — ничего! Только работа и учеба, книги и прогулки, умные беседы и спорт, кошмар собачий.

Валькирия мечтала о многом — и отобрать у него хрустальный дворец, самой поселиться в нем, но тут же она мечтала взорвать этот хрустальный дворец к шутам, а самой в простоте жить в больничном подвале в Сокольниках, в хорошей компании слесарей-сантехников, электриков и собак.

Потом она запланировала стать вечно молодой, но, с другой стороны, ей было, как всегда, лень стирать носки и чистить зубы, причесываться и т. д., а с пожилой тетеньки какой спрос: хоть и вообще без зубов и три волоска на лысине, ходи не умывайся, никто не заметит. Это молодых все учат кому не лень, а старость уважают.

Остальное только сладко мечталось: власть над миром, над вселенной и т. д.

Итак, она стояла на крыше и смотрела вниз, на человечество, которое копошилось у нее под ногами. И обратила внимание на полноватого молодого мужчину: он, не отходя от киоска с мороженым, ел порцию за порцией, даже не утираясь.

Что-то в этом человеке было нехорошее.

Ворона спикировала на сквер, приземлилась в виде симпатичной дамочки с сигаретой в зубах и, толкнув мужчину локтем, спросила первое попавшееся:

— Штой-то ты лопаешь столько мороженого?

Он злобно ответил:

— А ты сколько выкуриваешь в день сигарет?

Валькирия, думая его поразить, еще более злобно ответила:

— Сто!

— Ну и вот. А я ем всего восемнадцатый стаканчик, — возразил этот необыкновенный по ядовитости мужчина.

Валькирия собрала все свои познания и стала просто красоткой, глаз не отвести.

Но мужчина отвернулся, проглотил сразу полстаканчика и полез в киоск за новой порцией, причем крупно поскандалил с очередью.

«То, что мне нужно», подумала Валькирия.

Когда он, отвернувшись, стал грызть следующий стаканчик, она зашла к нему с лицевой стороны и сладко сказала:

— Ты можешь оказать мне услугу? Будь моим секретарем!

Он ответил, жуя:

— Такое я даже родной матери бесплатно не сделаю. А у меня матери отродясь не было. Встретил бы ее, пристрелил!

— У меня тоже! У меня же тоже родной матери не было! — вскричала бывшая Валька, вспомнив своих приемных родителей, школу, все эти умывания-причесывания, уроки, скандалы и прочее безобразие.

— Ну и вали отсюда, пока по шее не дал! — сказал молодой мужчина и пошел опять к киоску.

Тут Валька предложила:

— Пойдем в ресторан, возьмем два кило мороженого, поговорим.

— Отвали, — сказал мужчина.

— Слушай, а чего тебе хочется? — прямо спросила Валька.

— Черта собачьего! — ответил он.

Тогда Валька, ни минуты не медля, подошла к нему в образе черта: т. е. рога, хвост, рыло, плащ и беретка с пером.

Все-таки она недаром, живя у Амати, смотрела телевизор все вечера и выходные, вместо того чтобы читать, как ей советовал добрый Амати, так что она живо вспомнила оперу композитора Гуно «Фауст», где как раз действовал черт в таком наряде, звали его Мефистофель.

Гражданин с мороженым нимало не испугался и тут же злобно предложил нечистому свою душу, а взамен хотел себе власть над миром. Но при этом требовал какой-то договор, чтобы подписать его кровью.

Там, в опере «Фауст», тоже был такой же тип.

Валька не растерялась, пригласила его во двор на скамейку, а сама по пути выудила из лужи мокрую обертку от мороженого: вполне подходящий материал для договора.

На скамейке она протянула мужчине булавку (с ранней молодости Валька носила при себе булавку, помня об одном случае, когда у нее лопнула резинка).

Он проткнул себе палец булавкой и заботливо приложил свой окровавленный безымянный к обертке от мороженого, которая на этот момент была превращена в древнюю хрустящую бумагу с водяными знаками (буква «э», потом «с», «к» и дальше «имо»).

Когда процедура была проделана, тут же всю обстановку как ветром сдуло, и перед продавшим душу мужчиной предстала грязная кухня с немытой посудой и тараканами, черта не было, вместо него посреди помещения торчала тетка в дырявом халате с оторванным не до конца, висящим отдельно карманом, в резиновых сапогах и в белокуром парике.

Мужчина (его звали Эдик) даже пошатнулся от таких обстоятельств (вспомним, что сначала перед ним выступала шикарная блондинка, а затем мужчина с рогами и при копытах).

Валька, однако, высморкавшись в халат, уже не обращала на его чувства никакого внимания (раз договор был подписан) и спросила, кто он по специальности.

Эдик ответил, что он уволенный редактор на телевидении, и приврал, так как работал он на телевидении помощником оператора поломоечного комбайна, но его только что выгнали за сломанную метлу.

Метлу он сломал об начальство, главного оператора комбайна.

Эдик мечтал быть политическим комментатором и не хотел мыть полы.

Он для этого и устроился на телевидение.

Получив пропуск, он даже сходил к главному редактору какой-то там программы, чтобы наняться на работу комментатором, но главный редактор ему вежливо отказал, предложив, чтобы посетитель сначала закончил школу, хотя бы начальную.

«Но я умный и так!» — закричал рассерженный Эдик, вспомнив ненавистных учителей, и потянулся было к стулу, чтобы побить главного, но побоялся, что вдруг арестуют и посадят в тюрьму, как уже бывало.

Поэтому в тот же день Эдик опять-таки поругался со своим начальством буквально из-за пустяка, кинулся палкой от метлы, сам получил по шее (оператором комбайна была могучая тетя Зина) и был выгнан с работы.

Его выгнали, он пошел домой, и по дороге его потянуло к мороженому.

Вот и вся история Эдика.

Валькирия почесалась под париком и сказала:

— Если ты с телевидения, вот тебе телевизор, будем думать.

Тут же появился телевизор, огромный и яркий.

— Одного экрана мало, — капризно сказал Эдик. — У нас на телевидении их вагон.

Валькирия сделала ему сорок экранов.

Там было телевидение всей Европы, Америки, Африки, Монголии и древнейшего города Мурома.

Последующие сутки Валька и Эдик провели у экрана, не в силах от него оторваться.

Тут мы просто обязаны наконец вспомнить про Барби Машу и ее дедушку Ивана.

Все события с Валькой и Эдиком-дворником происходили как раз накануне передачи, где должны были показывать чудесный домик, который старый столяр дед Иван построил для своей куколки Барби Маши.

И Барби Машу показали по телевизору.

Вечером Валькирия, сидя перед ящиком, внезапно увидела жутко знакомое лицо.

На экране переливался огоньками прекрасный дом с роялем, резными креслами и свечами, и в кресле сидела просто принцесса!

Потом показали редакторшу телевидения, морда так себе.

Она красиво говорила о домашних мастерах, которые сами для себя строят кто самолет, кто мартеновскую печь, а кто кукольный домик.

Она приглашала телезрителей звонить и сообщать, какому мастеру надо присудить победу.

А вот кто сидел в кресле кукольного дома, кто смотрел такими красивыми глазами с экрана, причем не моргая и не шевелясь?

Бывшая крыса Валька, а ныне волшебница Валькирия, глядя в телевизор, морщилась, чесалась, кряхтела, сосала сухую хлебную корку (в данной корочке, как мы знаем, содержалось пятнадцать украденных томов книги Амати «Несколько секретов для добрых волшебников») и, наконец, вспомнила!

Это была Барби Маша, заколдованная кукла мастера Амати, его любимое творение.

— Так-так! Девочка из дома Амати в виде фабричной куколки! — вскричала Валька.

Она почему-то думала, что Барби Маша, которую мастер Амати снабдил волшебной душой, должна быть обязательно человеком.

Плюс к тому Валька вспомнила, что Барби Маша не умеет защищаться.

А это вообще было подарком со стороны мастера Амати.

— Что делать, что делать? — заметалась Валька, но тут же передача кончилась, на экране возник огромный торт.

— Хочу торт, сказал Эдик. И мороженого.

— Хотеть не вредно, — возразила ему Валькирия, напряженно размышляя.

Тогда голодный Эдик, вскрикнув, выхватил у нее из рук сухую корку и сунул в рот.

Волшебница Валькирия легко отняла у него свою корку, положила ее за щеку и продолжала размышлять.

Чтобы Эдик больше не возникал, она приковала его взор к телевизору, и он шарил глазами по всем сорока экранам, а на Вальку смотреть не имел права.

Валька же думала.

У нее было припасено множество пакостей для человечества.

Она планировала:

устроить на Чистых прудах два наводнения за один день (только всю грязь и помятые трамваи уберут — трах, опять);

произвести землетрясение в московских районах Подушкино, Северное Бутово и Южное Бутово (она слышала эти названия по телевизору, будучи еще в Гималаях, и полюбила их странной любовью);

затем ей хотелось вызвать эпидемию свинки в Государственной Думе, чтобы у всех депутатов щеки было со спины видать, а голоса были бы неразборчивые из-за слюны;

потом она планировала насыпать в городской водопровод волшебный порошок и таким путем свести с ума всех пьющих сырую воду из-под крана: они тут же должны были кинуться вон из дома и начать продавать друг другу свои вещи, стоя коридором вдоль всех главных улиц и вокруг вокзалов.

А пусть не пьют сырую воду!

Но вот как добраться до любимой куклы мастера Амати, Барби Маши...

Она размышляла, а Эдик в это время кричал, переходя на визг:

— Я тебе, лоханка старая, душу продавал зачем? Зачем я кровью подписал договор с тобой, кошелка дырявая? Чтобы все мои желания выполнялись! Хочу морожено-пирожено!

Бывшая крыса, а ныне пенсионерка Валька отмахнулась от него, грызя корку.

Наука давалась ей нелегко. Многих зубов не хватало.

В то же время надо было придумать способ колдовства.

Валька даже пожалела, что в свое время плохо слушала мастера Амати.

При этом она смотрела на экраны телевизоров, которые напряженно светились, дергались, шевелились, моргали и шумели.

Эдик тоже смотрел поневоле.

Но, видимо, он недаром пожевал сухую корочку науки.

Внезапно он закричал:

— Вон он, по телевизору, наш главный редактор интервью дает! Я бы его сунул на другой экран, куда-нибудь подальше!

— Точно, — подхватила Валька. — Как я раньше не подумала!

Она тут же с помощью пульта управления засандалила этого выступающего на соседний экран, в передачу, где действие происходило в жилище монгольского скотовода посреди степей.

Так что редактор вынужден был, как есть, в костюме и с галстуком, из своего кабинета махнуть прямо в юрту.

(Другое дело, что кочевник встретил большого белого брата прохладно, потому что был обижен на телевизионную группу: они жили у него пять лун, снимали, заставляя его бессмысленно ездить туда-сюда на лошади, съели у него тридцать голов мелкого скота и пятьдесят тушек птицы, обещали прислать ему за это ящик огненной воды, но обманули. Так что скотовод, увидев редактора, сказал «Не надо мне», и тут же снялся со стоянки и откочевал в далекие предгорья, и посланец Вальки и Эдика, который не понимал ни словечка по-монгольски, спохватился поздно и побежал на новое место пешком, придерживаясь компании овец.)

Потирая руки от радости, Эдик тут же решил поменять руководящий состав телевидения, как только он появится целиком на экране.

Потом ему пришло в голову сменить правительство, послав его в джунгли первого попавшегося каннибальского государства, а в министры сунуть десяток продавцов с рынка, самых толстых и усатых.

Только надо было дождаться какого-нибудь торжественного заседания с трансляцией по телевидению и одновременно репортажа с базара.

А Валькирия, почесавши под мышкой, сказала:

— Эх, раньше не додумались! Мы бы эту куклу Барби Машу перекинули в какой-нибудь действующий вулкан!

— Свободно! — ответил Эдик. — Можно и в кипящий суп. Только надо ее еще раз показать по телевизору.

— А вот как бы вызвать мастера Амати сюда, чтобы он увидел ее на экране? — озабоченно сказала Валька. — Он ведь не выносит чужих страданий. Как только мы ему пригрозим, что Барби Маша сварится, он сразу же отдаст нам весь мир за одну свою куклу.

Тут Валька перешла на крик:

— А вот то, как я погибала столько лет у него в рабах, ваньку валяла во дворце в Гималаях, не пила, не курила, тратила свою молодость на книги, работала, как бобик, с компьютером, сидела на диете без соли, сахара, курева и водки, каждый день плавала в бассейне, мокла, эти мои страдания его не колыхали!

Эдик, необыкновенно поумневший, предложил план действий.

Надо было украсть куклу Барби Машу и как-нибудь запятить ее в передачу телевидения. И пригрозить мастеру Амати, что если он не отдаст Вальке и Эдику власть над Землей (Эдик настаивал также и на власти над Луной), то кукла Барби Маша во время передачи будет засунута куда-нибудь в горячую точку планеты.

Тут же колдунья Валькирия торжественно произнесла:

— Отныне тебя будут звать Сила!

И счастливый Эдик ответил ей:

— Меня будут звать Сила Грязнов!

Валька на радостях оторвала взгляд голодного Эдика от экрана и повела его вниз с целью организовать банкет в соседнем ресторане, после чего туда были вызваны силы спецотряда по борьбе с бандитизмом.

Дело в том, что Эдика и Вальку швейцар не пустил в ресторан из-за их внешнего вида: Валька была в своем халате с полуоторванным карманом, а Эдик в засаленном спортивном костюме, и они, обидевшись, начали скандалить, и Валька мигом приволокла на себе из музея Красной Армии боевую ракетную установку «Катюша» времен второй мировой войны.

Первым же залпом сопротивление охраны было сметено, но и от ресторана мало что осталось.

Вместо двери красовалась большая яма, в которой сидел и таращился охранник.

Голодные, закопченные и злые, Валька и Эдик (Валькирия и Сила Грязнов) снова сели перед своим волшебным телевизором, желая развлечься, но во всем районе из-за взрыва вырубилось электричество.

Говорят же — не рой другому яму, сам попадешь.

А кукла Барби Маша, которая в это время жила у старого столяра Ивана на подоконнике в специально построенном домике, готовилась к тяжелым временам: она все знала, но спасти себя была не в силах.

Что касается мастера Амати, то он, сидя в своем хрустальном дворце, был целиком занят новой скрипкой и не знал, что ему угрожает.

Посмотрим, какие их ждали приключения.

Настали прекрасные теплые дни.

Куколке Маше Барби приходилось сидеть в одиночестве в большом кукольном доме на подоконнике.

Приютивший ее дедушка Иван пропадал в своих походах: он искал повсюду хорошее старое дерево и притаскивал домой то дощечки, то небольшие бревна, а то и приволакивал целиком разобранный шкаф с резьбой, кем-то, видимо, выставленный на улицу.

Видно было, что он планирует смастерить что-то необыкновенное.

Вечерами, разбирая найденные сокровища, он мурлыкал, как наша кошка Муська на коленях у папы.

Иногда старый дед подходил к кукольному домику и, почтительно склонившись, измерял ниткой туфельку Маши Барби, а затем спешил к столу и записывал что-то в тетрадку.

Когда деда не было дома, Барби Маша перезванивалась с другими куклами и игрушками по своему волшебному телефону, или играла на рояле, или ездила на прогулку на автомобиле.

В доме у деда всегда было чисто, а на кухне теперь вечно стояла кастрюлька с теплыми макаронами.

Дедушка ничему этому не удивлялся, ничего на замечал, ужинал и завтракал, поглощенный своими мыслями.

Он был рад, что не приходится теперь шарить по мусорным контейнерам в поисках пустых бутылок и старых вещей, что не нужно продавать на рынке чужие стоптанные ботинки, отсыревшие книжки и проткнутые зонтики.

Однако куколка все последнее время была печальна, грустно разговаривала по телефону и часто смотрела в окно на большое дерево, росшее напротив.

Там, на дереве, шла своя жизнь, вороны, словно спелые плоды, виднелись среди листвы, иногда эти плоды с треском падали.

Тут же громоздились вороньи гнезда, огромные, лохматые, в которых кучковались серые, как потрепанные теннисные мячики, птенцы, и при виде летящих родителей каждый такой мячик расцветал не хуже тюльпана, то есть птенец распускал здоровенный клюв, и в каждый такой тюльпанчик родители-вороны безостановочно опускали червяков, мокрые хлебные корки с помойки и другую вкуснятину.

Только в одном гнезде не было детей, а сидела и хрипло орала одинокая ворона, которая была завернута в драную черную шаль и время от времени распахивала ее, и тогда становились видны ее костлявые кривые ноги в черных штанах, то есть ничего хорошего даже для вороны.

Куколка Маша с тревогой смотрела на эту ворону, которая беспрерывно за ней наблюдала.

Дед, правда, ничего не замечал — ведь Маша улыбалась ему как обычно, своей чудесной улыбкой, и глядела широко открытыми глазами.

Правда, Барби Маша несколько раз насылала на деда страшные сны про разлуку, и он просыпался весь в слезах, но сны забывались сразу же, как только дед Иван видел на подоконнике дом и в нем свою Машу.

И дед, уходя, не закрывал окно: пусть куколка подышит свежим воздухом!

Чему быть, того не миновать, и однажды в открытое окно осторожно вошла ворона Валька.

Она опасливо, все время оглядываясь (привычка всех ворон), проследовала по подоконнику и сказала, заглянув в домик:

— Кого я вижу!

При этом она воткнула в гостиную Барби свой длинный и жесткий, как портновские ножницы, клюв.

Кукла Маша вскочила с кресла, забежала за рояль и крикнула:

— Валечка, ты что? Ты забыла мастера Амати?

— А, этот наш дедуля? — прохрипела ворона Валька. — Это он тебя забыл. Идем со мной, розочка.

— Он же тебя жалел, — сказала Маша Барби, вися вниз головой в вороньем клюве и стукаясь о подоконник, пока ворона прыгала к раскрытому окну.

— Поехали! — гаркнула Валька, положив Барби Машу на подоконник и беря ее в свои страшенные когти.

И Барби Маша взлетела в воздух, а затем оказалась в старом, вонючем и жестком вороньем гнезде.

Правда, днище гнезда было застлано старым Валькиным париком — она хранила его здесь на всякий случай. Надень такой парик, и сразу станешь эстрадной звездой: лохматые золотые волосы, ресницы, как зубные щетки, рот, как треснутый помидор, ногти, как лыжи, нижние конечности, как ножки из-под рояля, что еще нужно эстрадной певице? Голос все равно записан на пленку, не важно чей.

Однако под влиянием дождей и соседок ворон, которые регулярно навещали пустующее гнездо Валькирии, норовя там отложить яйца, этот парик из золотого стал седовласым со вкраплениями песка и земли.

И Валька, не умеющая стирать, плюнула на свой волшебный парик, обзавелась двумя новыми.

Итак:

— Но я, — ласково сказала Валькирия, садясь на край гнезда и запахивая свою черную рваную шаль, — я ему сама про тебя напомню, и он за тебя отдаст мне весь мир, поняла? Он все отдаст, только чтобы ты не мучилась.

— Что ты, — улыбаясь, сказала мужественная кукла Барби Маша. — Таких игрушек, как я, у него тысяча.

— Не надо, — отвечала на это ворона Валька. — Пока поживешь здесь, сейчас пойдет хорошенький дождик, скоро ты полиняешь, красотка. Я прилечу за тобой, как только все будет готово.

И она упорхнула, как может упорхнуть с ветки старая тряпка.

Несчастная кукла Маша, весело улыбаясь, сидела в вороньем гнезде, находящемся прямо против дедушкиного окна.

Мало того, она видела, что произошло дальше: ворона Валькирия шмыгнула в форточку соседей, пошуровала там в комнате и вынырнула с чужой куколкой Барби в клюве!

Тут же она и запятила ее через окно в собственное Барби Маши кресло, в ее кукольный домик, на подоконник деда Ивана!

Если бы Маша умела плакать, она бы заплакала.

Дедушка Иван никогда бы не разобрал, кто сидит у него в кукольном доме, все Барби похожи одна на другую.

И никогда бы он не пришел на помощь своей несчастной Маше.

Эта новая Барби — ее звали Кэт — была обыкновенная пластмассовая куколка, безобидная, хорошенькая, но глупенькая и неумелая.

Проторчав целый день в вороньем гнезде, Маша видела, что Кэт просто сидит, вперившись в одну точку своими блестящими от фабричного лака глазками.

Ей и в голову не приходило убираться в дедовой квартире или варить ему макароны — тем более что она этого не умела.

Так что вечером, придя домой, мастер дед Иван не нашел в кухне ничего (Барби Маша видела его растерянное лицо) и лег спать голодный.

А она сама сидела под дождем в вороньем гнезде и улыбалась, с тоской глядя на свое бывшее окно, где стоял ее прежний домик, сияя огнями.

От безысходности Барби Маша протянула руку к облакам, и пролетевший ветер опустил на ее ладонь перстень королевы Марго, просто так, для утешения.

Она надела перстень на голову и печально подумала, что дед Иван, будучи рассеянным по природе, не заметит подмены своей куколки.

Это случается довольно часто: мы не замечаем, что рядом с нами живет совершенно другое существо.

Например, другая мама, другой папа, другая тетя.

У них те же лица, те же привычки, они так же едят и спят.

Но вдруг они становятся неузнаваемыми, из их ртов вырываются крики, и ласковая рука, которая гладила тебя по голове, норовит стукнуть по шее — как будто это не папа и мама, а злые соседи...

Однако мама и папа тоже вдруг замечают, что их ребенок, маленькое милое существо, которое всегда было послушно, как мягкая игрушка, вдруг становится похожим на жесткую метлу дворника или на жабу, важно сидящую в углу дивана, зеленую, в прыщах и с сигаретой в лапе...

Кстати, имейте в виду, что все это проделки злых колдунов и что внутри у злобного папы или взъерошенной метлы-дочки бьется огорченное, любящее сердце, равно как и у мамы, которая под влиянием злых сил выглядит, как ведьма, и в минуты скандала почти летает, а сама про себя горько плачет.

Уже на следующее утро дед Иван встал, поздоровался со своей Барби по привычке, поискал еды на кухне, не нашел, выпил водички, сел по-прежнему голодный за свой рабочий стол и задумался: что-то изменилось в его жизни.

Чего-то ему не хватало.

Во-первых, порядка в доме.

Стружка и древесная пыль покрывали пол в комнате, на кухне все было пусто, никаких макарон.

В домике сидела все та же кукла Барби, однако она как-то деревянно сидела, как-то неестественно.

Ее любимая книжка «Стихи» лежала на полу, подсвечник валялся под роялем и вообще что-то было не так.

Дед Иван вздохнул и принялся вытачивать из сухого старого дерева палочки.

Он ведь мастерил для своей куколки маленький орган.

Орган — это царь всех инструментов.

Когда музыкант начинает играть на нем десятью пальцами и двумя ногами, звучит целый оркестр, и настоящий орган строят десятилетиями.

И бывает он высотою с дом.

Для Барби Маши он тоже должен был быть высотой с ее домик.

Голодный дед к вечеру, однако, задумался о том, как жить дальше, и стал разбираться в своих дощечках, размышляя, что бы такое смастерить на продажу.

Можно было бы сделать шкатулку, но тогда бы не хватило материала на орган.

Это было драгоценное, старинное, хорошо высушенное дерево.

Его нельзя было тратить на ерунду, на еду.

А ведь если бы не желудок — как свободно мог бы жить человек!

Но он вынужден заполнять свой живот и животы своих родственников, и на это уходит большая часть жизни.

И только некоторые не заботятся ни о себе, ни о своих домашних, с безумной силой изобретают паровозы, рисуют картины, пишут оперы, сочиняют бесполезные стихи и иногда именами этих голодных героев называют улицы и вершины гор: вот и весь результат.

Однако оставим деда Ивана размышлять за столом и посмотрим, что же делала все это время ворона Валька.

А она стукнулась оземь и превратилась в пышную женщину средних лет, лохматую, немного похожую фигурой и лицом на снежную бабу, только без ведра на голове.

Сначала она забежала в местную газету и, смеясь до слез, сочинила объявление, которое просила опубликовать в завтрашнем номере.

Потом достала из воздуха пачку денег и заплатила сколько просили и даже вдвое больше.

Все так же смеясь, она вытерла набежавшую слезу, нарумянилась, накрасилась и в таком виде ринулась на телевидение, и милиционер ее спокойно пропустил даже без пропуска, приняв за популярную певицу.

Валькирия пробралась в какую-то комнату, где за столами сидели и разговаривали по телефонам женщины и мужчины, причем все вместе и очень громко, и закричала:

— Салют! Я новый руководитель программы «Сам лечу своих кукол». Валентина Ивановна.

И через полчаса вокруг нее кипела работа, все бегали, как очумелые, на завтра был назначен прямой эфир, Валькирия хрипло на всех орала и, что удивительно, все время сосала, причмокивая, сухую хлебную корку.

Валентина Ивановна, кроме того, заказала телефонные переговоры с Гималаями и кричала во все горло:

— Алло! Алло! По срочной! По правительственной связи! Гималаи, Амати! Как это не отвечает? Девушка, это с телевидения! Программа срывается!

Наконец ближе к ночи Вальку соединили.

— Алло, это вы? Не слышно! Это я, Валя! Валя Аматьева! Ваша Валя! заорала она. Которая убежала от вас, помните? Я еще пятнадцать книг у вас взяла... На память... Как здоровье? Але, я вас что-то не слышу! Буду сама говорить! Я живу ничего, вот работаю. Благодаря вас и ваших уроков. Вернее, благодаря ВАМ. Вспомнила. Благодаря вам и вашим урокам. Так что извините, я школу не кончила, говорю неправильно, может быть, но зато я уже выучила девять томов ваших секретов. Осталось шесть. Так сказать, грызу науку.

Тут она сладко причмокнула сухой корочкой.

— Меня уже не достанешь. Я самая сильная в мире, поздравьте. Сама себя могу защитить в любом виде. Этот дар вы мне вручили при рождении, спасибо.

Тут она закурила, сплюнула и продолжала:

— Кстати, у меня живет на секретной квартире и очень сильно болеет ваша кукла Барби Маша. Але, не слышно! Переселилась ко мне. Она случайно упала. С дуба. Ей очень плохо. Она больная на всю голову. На завтра назначена операция. Будем эту голову у ней отрезать. Смотрите телевизор по первой программе, прямая трансляция, называется «Врач своей куклы». Сначала мы ей отрежем нос, так? Для дезинфекции, потому что у нее к тому же насморк. Дети будут в восторге. Программа ужасов. Потом отрубим ей уши, а то у нее воспаление уха. Так сказать, хирургическое лечение. Тут у всех просто слюнки текут. Ребята подобрались хорошие. Алло! Так что посмотрите завтра телевизор! Алло! Вы меня слышите? Я не слышу, але!

Барби Маша прочно сидела в гнезде на дереве, ожидая своего часа, так что Валькирия помчалась домой, где находился ее Эдик, коротая время перед телевизором.

Он учился переселять людей на другие экраны.

Когда по второй программе показали парад десантников, Эдик оживился и тут же ввел наши доблестные войска в несколько соседних передач сразу, и на одном экране немедленно закипела торговля, воины продали оружие, береты и портянки и накупили жвачки и множество напитков, а офицеры — ковры, а генерал — машину; а на другом экране солдаты огляделись, им понравилось, и они попросили политическое убежище, для чего выстроилась очередь в полицию; а вот на третьем экране началась настоящая битва, причем никто не знал ради чего, ни солдаты, ни офицеры, ни местные.

Никто, кроме Эдика.

Как он сиял!

Валька, придя, одобрила результаты его работы, велела приготовиться на завтра.

Вариантов было два: либо мастер Амати не выдержит, спустится на землю с Гималаев и побежит спасать свою Барби в телестудию, а заодно и окажется сам на экране, и Эдику надо будет просто переместить мастера в кипящую кастрюлю (по другой программе в это время шла кулинарная передача), и тогда можно спокойно переселяться в Гималаи и оттуда править миром.

Если же Амати не явится, он все равно не допустит мучений своей любимицы Маши, начнутся переговоры, и тогда Валька предъявит ему требования: отдавай власть над миром, дворец и так далее, а сам забирай Барби Машу и проваливай.

Эдик сидел и радовался.

— Но, — зевая, — сказала Валька, я в этих Гималаях опять губить свою жизнь не нанималась. На родине интересней.

Старый мастер дед Иван встал и пошел к Барби с линейкой, поскольку настало время вырезать педали для музыкального инструмента — точно по ее ноге.

Он присел на колено и стал мерить Барби туфельку.

Потом, отметив размер, он поспешил к своей тетради и увидел, что уже раньше записал его и что цифра, которая имелась у него, не совпадает с нынешней.

Еще бы, ведь волшебная Барби Маша много ходила и бегала по хозяйству (попробуй сварить целое море макарон и вымыть пол размером с три футбольных поля!).

Поэтому у нее и нога была больше, чем у всех остальных Барби.

Те же просто сидели или лежали, а Барби Маша работала!

У теперешней Барби Кэт ножка была маленькая и бесполезная.

Короче, мастер заподозрил, что эта Барби не его.

Он поднес куколку к свету своей лампы и увидел, что у нее в ушах дырочки, возможно, для сережек.

У его Маши такого не было!

Он также подметил, что глаза у этой Барби совсем другие — пустые и равнодушные.

— Так! — сказал он себе, вернул куколку на место и начал изучать обстановку.

Тут только он увидел открытое окно, комочки сухой грязи на подоконнике, а также воронье перо на полу (Валька была известной неряхой).

— Так! — повторил он.

Еще в детстве дед Иван — тогда он был Иванушкой — слышал рассказы о птицах-воровках, которые врывались в окна и форточки в отсутствие хозяев и утаскивали у бедных людей их единственное богатство — скажем, колечки, лежащие в вазочке, или серебряную ложку из детской чашки.

Бедные люди плакали, вспоминали, кто их посещал вчера — знакомые, соседи, или родственники, или дети, и много ужасных ошибок совершалось, много горьких мыслей бродило в голове обокраденных, и сколько горя причинял этот птичий разбой — начинались подозрения и ссоры на всю жизнь, кого-то больше не приглашали в дом, с кем-то переставали здороваться.

Дед Иван вспомнил, что творилось в доме, когда ему самому было восемь лет.

Соседская мамаша недосчиталась брошки с камушком, которая лежала в блюдечке на буфете, и это произошло сразу же после того, как маленький Иванушка играл у них вместе с другими детьми в лото, а потом за ним пришла мама и увела его.

И только когда хозяин дома нашел на подоконнике воронье перо и послал ребят слазить на дерево, и в вороньем гнезде обнаружилась брошка плюс еще две ложки, щипчики для сахара и чья-то вставная челюсть из белого металла — только тогда выяснилось, кто воришка.

На этом дедовы воспоминания прервал настойчивый звонок в дверь: видимо, пришли очередные посетители.

Дело в том, что после передачи по телевизору к Ивану ходили целые экскурсии смотреть кукольный домик.

Дед Иван уныло пошел открывать.

К нему на этот раз заявилась довольно странная пара — худая красноносая гражданка с маленьким пронырливым сыном.

— Пришли к вам поговорить, — хрипло сказала посетительница. — Мы из поселка Восточный. Меня зовут Шура Шашкина.

— Вот домик, — сказал дед Иван, — я работаю, смотрите сами.

И он уселся за стол.

— Домик ничего, — прокашлявшись, произнесла Шура. — Смотри, сынок.

И они ушли, гремя резиновыми сапогами, почему-то в кухню.

Там они походили, заглянули и еще кое-куда, а затем вернулись, и Шура сказала:

— Мужчина, домик у вас неплохой. Я могу у вас прибирать, продукты закупать, то-другое. Лекарства за ваш счет.

— Спасибо, мне не нужно, — ответил рассеянно дедушка Иван.

— Так что оформляйте квартиру на меня, — продолжала Шура, не слушая. — Я за вами буду ходить. А квартира будет на меня, не беспокойтесь.

А что, жилплощадь хорошая. В случае чего не пропадет.

— Нет, спасибо, я не нуждаюсь, — сказал дед Иван, тупо сидя за столом и размышляя, куда же делась его Барби Маша.

— Так что нам подходит ваша квартира, — сказала Шура в заключение и вытерла рот.

— А зачем она вам подходит? — спросил дед Иван.

— Так объявление в газете. Одинокий пенсионер отдает свою квартиру добрым людям.

— Как это? — Дед Иван даже подскочил на стуле.

— В завтрашней газете. У меня сынок торгует газетами, ему дали пачку... Мы первые пришли. Так что отдавайте нам.

— Это ошибка! — вскричал дед Иван. — Мне ничего не надо ни от кого!

— Вы что, не давали объявления? — спросила Шура Шашкина.

Онемевший дед помотал головой.

— Шутка, — сказал маленький сын Шуры Игорек по прозвищу Чума.

Раздался звонок у дверей, длинный и требовательный.

— Во, идут остальные. Мы уже сколько здеся сидим первые! — закричала Шура в сторону двери. — Не отчиняйте дверь!

Но дед все-таки открыл.

Его смял бурный поток посетителей.

Отталкивая друг друга, они ворвались в квартиру.

Крик и драку прервал мощный голос Шуры:

— Дедуля не отдает квартиру! Ктой-то вас наколол!

— Пошутили! — завизжал Игорек. — Прикол!

Народ, однако, не хотел верить в такое несчастье, а шестеро вообще ничего не желали знать, поскольку пришли первыми. (Они действительно ломились в дверь все вместе, но сразу это им не удалось, потому что дедова дверь могла пропустить одновременно только четверых, если боком, и эти шестеро упали, а по их головам прошли победители, остальные двадцать пять.)

Так что те, первые шестеро, требовали квартиру сразу же с выселением деда в дом для престарелых.

Однако Шура по прозвищу Шашка недаром слыла самой скандальной женщиной поселка Восточный (который вообще был широко известен своими драками).

Короче, через час народ схлынул, унеся с собой, как выяснилось, пару табуреток с кухни, полотенце и мыло из ванной и Барби Кэт из домика.

Рояль Маши и кукольную мебель не тронули, они, видимо, не понравились посетителям — дед это обнаружил и обрадовался.

Домик только поставили немного криво и на другой бок.

— Завтра вам будет еще хужее, — сказала Шура. — Мы уж у вас останемся. Завтра газета выходит с объявлением. Не открывайте людям дверь-то. Я все для вас сделаю. Пол подмою. Я все могу, все умею.

— Скажите, Шура, — произнес Иван медленно, — вы умеете лазить по деревьям?

— Это влегкую, — сказала она. — Это Чума умеет. Чума его зовут, вообще Игорек. А меня все кличут Шашка, я Александра.

И она полезла в резиновый сапог, достала оттуда паспорт, слегка выпрямила его и предъявила деду.

После такого знакомства они спустились во двор, и Чума ловко полез вверх по липе.

Там, наверху, Чума задержался, в результате чего десятки ворон с дикими криками полетели спасаться на соседнее дерево.

Пока они орали, Чума лазил по гнездам, а затем спустился с победой вниз.

У него оказались битком набитые карманы, а в зубах он держал Барби Машу.

Спрыгнув, Чума отдал Барби Машу дедушке и сказал:

— Я там еще чего-то нашел.

— Что нашел — все твое, сказал дед Иван, пряча Машу за пазуху.

— Ну, ласково сказала тетя Шура сыну и аккуратно плюнула на землю, после чего деликатно вытерла рот рукавом.

И маленький Чума показал деду Ивану вынутое изо рта золотое кольцо с пятью бриллиантами, затем достал из-за пазухи блестящий половник, из кармана теннисный мяч, пятачок советского периода, пипетку, крышку от кастрюли, вилку, часы без стрелок, стеклянные бусы и медную солдатскую пуговицу.

Кольцо, половник, монету и все остальное Чума-Игорек отдал мамаше, а теннисный мяч вернул себе в карман.

— Игорек, купим тебе мотоцикл, — сказала Шашка сыну, — и магнитофон.

— Ты что, нам нужно квартиру, — важно сказал Игорек. — Долго будем от дяди Юры бегать? Мне надоело. Машет и машет топором.

— Как скажешь, так и сделаем, — кивнула тетя Шура и объяснила деду: — У нас сосед такой решительный! Говорит, всех порешу тут вас.

Они вернулись в квартиру, и дед Иван усадил их пить чай с неизвестно откуда взявшимся печеньем (не будем забывать, что Барби была все-таки волшебница).

Дед думал, что печенье принесли посетители, а они думали наоборот.

И обе стороны поэтому стеснялись брать угощение.

Однако сразу после чая гости стали собираться домой.

Они почему-то забыли свое намерение пожить у деда и защитить его.

На прощание Иван сунул печенье в руки тете Шуре.

А Барби сидела в своем домике, уже приняв ванну и переодевшись в домашний халатик на меху.

Она уже устроила так, что никакого объявления в газете не было напечатано, так, сон, всем показалось.

Однако ее беспокоило, что будет завтра — телепередачу никто не отменил, и следовало ожидать в гости ворону Вальку.

Барби Маша боялась за своего деда — кто его покормит, если ее не будет на Земле?

Но пока что теплый свет абажура заливал кукольный домик, а Маша смотрела на деда Ивана.

Который ел теплые макароны прямо из кастрюльки, поражаясь, как он мог их не заметить раньше, они стояли прямо на плите!

Валентина Ивановна, работая на телевидении ровно один день, руководила уже довольно внушительной командой, которой был придан автобус, звуковики и операторы с ассистентами, а также артиллерийская установка (та самая, которую Валькирия вынесла из музея Красной Армии и не вернула; брать легко, возвращать трудно).

Вот, например, ближе к вечеру Валька отправилась, жуя свою постоянную корочку, к Главному всего телевидения на прием.

Валька, решительно шагая (на ней была темно-синяя блузка выше колен и сапоги красного лака, тоже выше колен, и больше ничего), прошла мимо секретарши и рванула на себя дверь кабинета. Причем опытная секретарша радостно приветствовала Вальку, подумав про себя, что как же эта известная певица постарела, прямо-таки бабушка, несмотря на свои тридцать две косметические операции.

При этом секретарша достала из стола зеркало и долго и любовно на себя смотрела, цыкая зубом и размышляя, почему она сама не может вести любую передачу?

А Валентина Ивановна вскоре выбежала вон из кабинета, причем на ней уже была минимальная юбка, похожая на штанину, в которую по ошибке втиснуты две ноги сразу, а сверху на Вальке красовалась короткая майка, не достающая до юбки на два пальца, наряд, довольно смелый для бабушек, подумала секретарша, после чего длинно вздохнула и придвинула к себе телефон, чтобы обсудить с подругой, как нахально некоторые переодеваются прямо в чужих кабинетах, чтобы добиться своего.

Когда же, наговорившись всласть, секретарша пошла проведать своего начальника, то оказалось, что тот сидит под столом и пускает слюни.

— Кукушин! — закричала секретарша (так она называла своего начальника в ласковые моменты). — Кукушин! Вы чо?

И Главный тяжело вздохнул и лег на пол.

А Валентина Ивановна уже летела по коридорам, имея в руках распоряжение о своем назначении на пост Главного редактора дня, т. е. дня завтрашнего.

Поскольку это было ей удобней.

Никто не помешает, вот что важно.

Главный ближайшую неделю будет сидеть на больничном (переутомление).

Валькирия тут же вошла в чей-то кабинет, выкинула из него кейс, очки, сигареты и авторучку прежнего владельца, а также ликвидировала всю мебель, обставила помещение по-новому (пара-другая насестов, на каких спят куры, несколько кормушек, полных отборного пшена и хороших червяков, две поилки с пивом и квасом и телефон на полу — все удобства для пожилой вороны).

Передача «Врач своей куклы» была назначена на завтра на семь вечера и должна была идти по трем программам, а по остальным шла кулинарная передача насчет приготовления супов.

Валька дала по телефону две срочных телеграммы волшебнику Амати в Гималаи, одна из них, за подписью куклы Барби Маши, содержала фразу: «Срочно выезжайте мне завтра 19.00 отрежут голову». Вторая была еще хуже: «Если не ответите то вы ответите тчк волшебница валькирия и сила грязнов оргкомитет казни».

Беда была в том, что Амати не ходил за почтой и не принимал почтальонов, он сидел в своей хрустальной башне и, тихо напевая, заканчивал вырезать дырку на скрипке.

И по телефону давно уже говорил не он сам, а его голос, который умело подстраивался к любому вопросу и сообщению при помощи двух фраз: «Не может быть!» и «Как вам сказать?». Причем первая фраза употреблялась при сообщении, а вторая при вопросе.

Так что, когда Валька позвонила ему, разговор был такой:

— Алло, привет, дедушка, это Валя Аматьева снова!

— Не может быть!

— Вы приедете?

— Как вам сказать?

— Ну смотрите приезжайте, а то вашей Маше отрубим тут голову!

— Не может быть!

— Отрубим, отрубим. Целую! Я вас все время вспоминаю!

— Не может быть!

— А вы меня?

— Как вам сказать?

— Я скоро до вас доберуся! Я догрызаю волшебную корку, все! Я вас победю!

— Не может быть!

Итак, все было у Вальки готово: студия, техника, ножичек, запись детского плача и визга (чтобы телезрители содрогнулись), бутылочка искусственной крови из клюквы и маленький гроб.

Оставалось притащить домой Барби Машу из гнезда и ждать появления в студии дедушки Амати.

Валькирия хрипло посмеивалась, представляя себе, как добрый дед Амати влезает в экран («влазит», как ошибочно говорила Валька), чтобы помочь бедной Барби Маше, которую медленно пилят тупым ножом по шее, причем Маша дико визжит и плачет (включена подлинная запись детского крика в коридоре близ зубного врача), а по столу растекается лужа клюквенного сока...

Дальше разговор у Вальки и Грязнова был такой (причем она стояла на четвереньках, заглядывая под кровать):

— Когда мы получим все, ты будешь кем хочешь.

— Кем? — говорил Сила из-под дивана.

— Ну хочешь, римским папой?

— А кто это?

— За границей он главный в церкви.

— Да ну... Молиться, что ли?.. Да ну!

— Хочешь — космонавтом?

— Да ну... Там у них еда из тюбиков... Выйти и то некуда...

— Хочешь — начальником на телевидении!..

— Да ну, на работу таскаться... К девяти утра...

— А кем ты хочешь быть?

Эдик поломался и сказал:

— Честно?

— Ну.

— Я хочу быть, как ты. Вообще все уметь. Понятно?

— Быть, как я?!! Да я двадцать лет училась! Жила, понимаешь, в диком месте, в горах! Диета, спорт, ни капли спиртного! Работала за компьютером! Никаких друзей, никаких гулянок! Я плаваю, как бобик! Я знаю языки! Хотя кончила всего четыре класса! Я могу все! Меня учил сам волшебник Амати! Он меня одобрял! Я главная на свете! То есть завтра буду главной... А ты... Ишь ты... Кто ты такой?! Ты кто?

— Я кто? Да я вообще не знаю... Ни отца, ни матери... Мне сказали, что мать меня бросила в мусорный контейнер, а дедушка с бабушкой нашли и забрали домой... Но я от них ушел... Они меня ругали, попрекали... Что я буду, как моя мать... Если не буду учиться. Что двойки... И учителя в школе зундели... А ребята били... Я ушел от всех... Я хочу быть самым главным, я всем покажу, кто я... Скажи мне, что для этого делать?

— Надо что? Учиться, учиться и учиться, как сказал один умный человек Ленин, который учился и потом всем показал, где раки зимуют! От это я понимаю! Это был мужик!

— Учиться я не буду. Не такой я дурак. Вон Толик с нашего двора не учился, а стал богатым. У него два ларька на рынке. У него целая группировка ребят. Он ездит в «мерседесе». Три жены. Все жены работают, деньги ему носят каждый день, а он только считает.

— Ой! — сказала Валька базарным голосом. — Ой! Видали мы твоего Толика. Его вчера взорвали его ребята прямо в «мерседесе»!

— Правда? — обрадовался Эдик, вылезая из-под дивана. — Вот хорошо! А я ему был должен три копейки еще с детства, он сказал, твой долг вырос неимоверно, ты сидишь на счетчике и должен мне миллиард. И я перестал приходить домой, так его боялся. Как отлично! — радовался Эдик. — Теперь вернусь к бабушке и дедушке.

— Не радуйся понапрасну, никто твоего Толика еще не тронул, но если ты меня будешь слушаться, я этого Толика взорву точно.

— Знаешь, и Гагика тоже.

— Ладно, ладно.

— И Хромого.

— И Хромого...

— Сегодня, — капризным тоном сказал Эдик.

— Сегодня я уже отработала.

— Ну ты и змея! А завтра?

— Посмотрим, как вести будешь... себя, — сказала Валька и пошла спать к себе в комнату. — Завтра, она обернулась и широко зевнула, мы с тобой пойдем на телевидение и завоюем весь мир.

И все эти глупые разговоры должны были слушать обе Барби.

— Он вылез из-под кровати и опять смотрит телевизор, — заключила свой рассказ Барби Кэт.

— Возвращайся ко мне, — сказала Барби Маша, — а утром будешь снова лежать в ящике и подслушивать.

И Барби Кэт вернулась в дедов домик, приняла ванну, переоделась и легла на Машину кровать.

А Барби Маша встала, немного поколдовала и оказалась у проходной на телевидении, где заступила на пост дежурного милиционера в виде красотки в мундире и сапогах.

Там ее и застал рассвет.

Барби Кэт уже лежала в грязном ящике на кухне у Валентины Ивановны и передавала Барби Маше:

— Она встала... Поднимает Эдика... Он не встает... Принесла чайник холодной воды... Поливает Эдика... Он закрылся подушкой и спит на мокром... Превратилась в кобру... Он залег под кровать... Кобра выгнала его из-под кровати... Он переодевается... Кричит: «Никто меня никогда не мог разбудить!» Обзывает ее гадюкой семибатюшной. Она превратилась в Валентину Ивановну... Попила чаю из носика чайника... Побежали ловить машину... Все.

— Вас слышу, конец сеанса, — ласково сказала милиционерка Маша и отключила переговорное устройство.

Прошло две минуты.

Тут же она заступила дорогу толстой накрашенной известной певице (в сопровождении сильно небритого, испуганного ассистента) со словами:

— Документы попрошу.

— Ооу, — запела певица, — нас, блин, не узнали...

— Что у вас есть на вход? — спросила Маша, берясь за кобуру.

— Испугала как не знаю что, — сказала певица и исчезла.

Тут же мимо милиционера быстро пробежал рыженький таракан и исчез в щели.

Сопровождающий певицу ассистент топтался у входа, и вдруг его окликнули из бюро пропусков:

— Господин Сила Львович Грязнов, есть такой?

— Есть! — рявкнул Эдик, и вскоре он был пропущен усатым милиционером, а красавицы милиционерки уже не было.

А что поделывает наш дедушка Иван?

Ведь Барби Маша, как мы знаем, с самого раннего утра исчезла, оставив деду кастрюлю вечно теплых макарон с томатным соусом.

Барбин домик стоял пустой.

Дед Иван, обнаружив эту пропажу, с утра толокся во дворе под старой липой, глядя вверх на вороньи гнезда, в прошлый раз именно ворона унесла у него Машу и спрятала на дереве.

Теперь он смотрел вверх и думал, настолько ли умны вороны, чтобы прятать свои находки каждый раз в новом месте.

Однако следовало на всякий случай проверить гнезда.

Дед, как говорится, сошел с круга — только что в кукольном домике сидели две Барби, Маша и Кэт, и вдруг такой фокус — нет ни одной.

Буквально испарились за ночь.

Для кого теперь, спрашивается, мастерить музыкальный инструмент под названием орган, если Маша украдена?

Побегав под липами, дед Иван снялся с места и, голодный, отправился на автобусе по знакомому маршруту в поселок Восточный, надеясь встретить там мальчика по прозвищу Чума, чтобы этот Чума оказал ему любезность и слазил еще раз на липу, посмотрел бы в гнездах насчет Барби Маши.

Ведь дедова работа над музыкальным органчиком почти подошла к концу, оставалось только отделать скамеечку для куклы Маши.

Причем дед Иван смастерил этот музыкальный инструмент с одной маленькой хитростью — стоило посадить Машу за органчик, как скамейка прогибалась, пружинка под ней растягивалась, задвижка отскакивала и сама собой начиналась музыка, а впечатление было, что играет кукла.

То есть органчик этот был замечательной игрушкой с механическим заводом (дед Иван уже подкрутил колесико) — не хватало только скамейки и куклы Маши для испытаний.

Спустя час осиротевший дед Иван, стало быть, уже бегал по поселку Восточный, и за ним следовали две уличные собаки — они, видимо, признали в нем старого друга и не отставали от него ни на шаг, а частенько и забегали вперед.

Дед искал мальчика Чуму в большом городе Восточный, ни на что не надеясь.

Была, правда, одна зацепка — местные пенсионерки.

Они наверняка знали и Чуму, и его мать Шашку.

Но дед Иван так и не решился обратиться к бабушкам, хотя они сидели наготове там и тут у подъездов на скамейках специально для информации (сбор и передача новостей, устная газета «Глаза жильцов»).

Но именно у них почему-то неловко было спрашивать, где здесь проживает парень Чума (имя дед забыл).

Не мог дед вот так просто взять и подойти к бабкам, которые по возрасту годились ему в невесты, и сказать: «Не знаете ли вы, где тут живет Чума или его мама Шашка?»

Бабульки наверняка бы подняли его на смех, обозвали психом и подумали бы, что это он таким путем хочет познакомиться с ними со всеми и жениться.

(Бабульки только об этом и мечтают всегда, чтобы иметь возможность сказать «во дурак больной» и посмеяться над каким-нибудь дедулькой.)

Тем не менее две собаки, сопровождавшие его, Дамка и Тузик, сразу догадались, кого ищет дед Иван.

Они помнили Ивана по прошлой встрече, когда им пришлось сопровождать куклу Барби в лес к тому месту, где дед Иван лежал без памяти, рукой в капкане.

Именно они спасли деда, так получилось.

А, как известно, если кто-то кого-то когда-то спас, то этот спаситель будет любить спасенного всю жизнь!

Тем более что дед Иван в прошлый раз еще и угостил Дамку с Тузиком хлебом, чем окончательно покорил сердца бедных собачьих нищенок.

И собаки, охваченные чувством любви к спасенному деду Ивану, нежно виляя хвостами, бежали впереди, оглядываясь и как бы приглашая его следовать за ними.

В это же самое время в городе, в квартире деда Ивана, зажегся свет, яркий, как в больнице во время операции...

Там вдруг зазвучал игрушечный орган — один, без деда и без Барби Маши (мало ли, соскочила пружинка в механизме), и музыка играла, орган вздыхал, рокотал, нежно переливался, как ручеек, и гудел, как оркестр трубачей.

То есть работал на полную мощность.

Соседки в доме так и замерли на своих кухнях, вороны в гнездах прилегли, дети за помойкой во дворе перестали привязывать коту на хвост консервную банку, кот перестал дико орать и вырвался из старой телогрейки, в которую его завернули умные ребята.

Дяденьки за длинным дощатым столом перестали стучать костяшками домино. Они начали нежно переставлять их, как будто играли в шахматы, и произошло еще одно событие: бутылка под скамейкой, почти полная, сама собой внезапно ахнула и опрокинулась навзничь как бы в обмороке, короче говоря, вылилась.

А органная музыка все играла.

И местный дворовый бандит вдруг перестал заботливо считать патроны, а пошел и выкинул их в ближайший пруд вместе с пистолетом, наручниками и охотничьим ножиком типа «белка».

После чего этот бандит побежал в церковь и там, весь дрожа (а музыка играла), купил сто свечек и поставил их у всех икон, а потом этот бандюга заказал панихиду по мамочке и папочке (убиенным Анатолию и Матильде), которых ему пришлось прикончить, а то бы они его вдвоем прикончили, такие дела.

Мы не будем здесь говорить, что волшебник мастер Амати спустился в дедову квартиру из своего хрустального дворца в Гималаях, нет.

Мастер Амати никуда не спускался.

Но его живо интересовали все музыкальные инструменты мира, и для знакомства с ними у мастера существовало несколько волшебных способов.

Мастер Амати и не был, и был в дедушкиной квартире, и он там и играл, и не играл на игрушечном органе, и этот орган остался прежним — а может быть, и приобрел какие-то новые свойства.

Во всяком случае, один человек, проезжавший мимо дедова дома, который не видел собственных детей вот уже пять лет и не вспоминал о них ни по каким праздникам, вдруг резко крутанул руль «мерседеса» и въехал во двор своего бывшего дома.

Затем этот человек взбежал на второй этаж и позвонил, а когда ему открыла старая бабушка и уже совсем было хотела плюнуть ему в лицо и на этом захлопнуть дверь, странный посетитель (а орган все играл и играл) быстро заскочил в квартиру, окинул взором всю нищую обстановку, увидел две бедняцкие кроватки детей, двух плюшевых старых мишек на подушках и множество зачитанных книг на полках — и только тогда он спросил старушку: «А дети в школе?» — и, не получив ответа, вынул из кармана свой большой кошелек и смирно положил на письменный стол.

Бабушка тоже слушала тихую музыку из-за стены и поэтому не сказала: «Обойдемся без тебя» (а это был ее собственный сын), а только прошептала со слезами: «Сердце тебе надо лечить, сердце», и на этом мы их оставим.

Органчик поиграл-поиграл, а потом вдруг яркий свет в окнах деда погас и музыка кончилась.

Доминошники тут же стали страшно стучать костяшками об стол, кто-то крикнул: «Рыба!», кто-то протянул длинную руку под стол и обнаружил там пустую бутылку, и все начали обвинять друг друга, произнося вслух заковыристые фразы.

То были слова, которых вы не найдете в школьных словарях (это особый язык, который никто не хочет знать, но понимают его все в отличие от английского, который все хотят знать, но никто не понимает).

Странно, кстати, было бы наоборот, если бы доминошники за столом начали выяснять отношения и кричать друг другу по-английски, к примеру, «кто есть кто?».

А за помойкой, как только музыка кончилась, дети тут же начали с веревкой, телогрейкой и консервной банкой искать кота.

Но кот уже сидел на крыше и с интересом смотрел, как бегают мальчики.

«Маленькие ведь, как мыши, думал кот, поймать и съесть».

А тот миллиардер, который только что оставил свой кошелек матери, тронув с места «мерседес» как раз, когда музыка прекратилась (то есть секунду спустя), подумал о том, что сделал большую глупость и надо бы вернуться, добрая мамаша отопрет. А уж как забрать лежащие на столе деньги, никого учить не надо — и этот человек решительно крутанул руль.

И его «мерседес» тут же крепко поцеловался с чужим автомобилем марки «чероки», и прохожий радостно воскликнул «Есть!», а из «чероки» уже вылезал владелец, похожий на трехкамерный холодильник, и на этом мы их тоже оставим, туда едут милиция с сиреной и «Скорая помощь».

Мы не говорим уже о том бандите, который, безоружный и со слезами на глазах, помолившись в церкви, побежал по собственной воле в отделение милиции и силой стал рваться в камеру предварительного заключения. Причем он лез на дежурного сержанта, как таран, на коленях, стуча лбом об пол и вопя: «Я убил своих родителей, Толю Хромого и Маню Кошелку, вы их знали».

И он так плакал и убивался, что над ним сжалились и пустили его в камеру.

Но вот музыка кончилась, и бандит стал вырываться из камеры заключения обратно с криком: «Обижаешь сироту, мусор!»

На этом мы их опять-таки оставим.

Тем временем дед Иван, пребывая в поселке Восточный, шел и шел за собаками Тузиком и Дамкой, пока не обнаружил мальчика Игорька-Чуму на улице — этот мальчик бегал по краю тротуара, тряся пачкой завтрашней газеты «Ленинский путь» (местная восточновская пресса).

Дед, смутившись, купил у него экземпляр и спросил:

— Не узнаешь?

— А чо надо? — ответил ему малец.

— Ты еще с матерью ко мне приходил, — сказал дедушка Иван.

— А чо надо? — возразил Чума-Игорек.

— Помнишь, ты на дерево лазал, — сказал Иван.

— Ну и чо надо? — сплюнул Игорек.

— Ты мне нужен опять, — сказал дед.

— И чо надо? — просипел Игорек.

— Помнишь, ты еще на дереве нашел... В гнезде... — Тут дед Иван замялся.

— А чо надо-то?! — крикнул Игорек-Чума деду. — Кольцо, да? Кольцо, да? Так его у матери отобрали, по голове стукнули, она в больнице, понял, да? Кольцо твое.

Дед Иван опешил.

— Ты что! Я не знал!

— Вота, — вежливо заключил Чума. — Рой отсюда, дед. Нет у нас кольца.

— Да мне кольца не надо, оно твое.

— Мое! — улыбнулся Игорек-Чума такой улыбкой, что собаки на всякий случай отошли на расстояние протянутой ноги.

— И как ты теперь?

— А чо надо? — опять ответил Игорек. — Чо те надо-то, начальник?

— Надо опять посмотреть гнезда, — твердо сказал дед Иван. — Что найдешь — то твое. А мне надо проверить, не украли ли опять куклу.

— Куклы кому нужны? — искренне удивился Чума.

— Воронам, сказал дед.

— А вам-то на что?

— Да это не мне, — соврал дед. — Выполняю заказ... А ты найдешь опять в гнезде что-нибудь, продашь, матери гостинца купишь.

— Ей сказали, надо минералку... Фрукты. А денег-то нету! — Тут Чума впервые пожаловался: — Не покупают газеты у меня!

Он посмотрел на дедушку Ивана своими маленькими голодными глазами.

Собаки подошли поближе и тоже слушали.

— Она уже неделю лежит, — сказал Игорек. — И есть нечего.

— Ну поехали! — сказал дед Иван. — У меня макароны есть.

— Вот газеты надо продать, — упорно произнес Игорек. — Тогда у меня у самого деньги будут. Мамке в больницу кто отнесет? Только я. А мать велела не брать ни у кого. Сказала, тебе сначала все дадут — и покурить, и угостят, и выпить предложат, а потом скажут: ты пил, ты ел, курил — отдавай деньги. Или иди воруй, убивай, зарабатывай с нами. Так скажут. Ей так сказали. Когда она была молодая. Ей знаешь как пришлось! Ты не знаешь, начальник! Вот они у нее и кольцо отобрали, как за те долги. Она плакала, не хотела отдавать.

Дед Иван оглянулся. Вокруг не было ни души.

— Так ты не здесь продавай газеты. Ты у автобусной остановки. Там хоть народу больше.

— Туда меня мужики не пускают... И тетки... Конкуренция.

— Ладно, сказал дед. Давай мне газеты, я сам продам.

Они пошли к автобусной остановке, где дед Иван, приосанясь, закричал тонким стариковским голосом:

— А вот кому завтрашний номер! Мэр города о воровстве! Куда уходят наши деньги! Маленькая зарплата и как с этим бороться!

(Дед сочинял вдохновенно.)

Редкие прохожие начали останавливаться. Пара милиционеров подошла, постояла и вдруг купила два номера.

Вдали, прячась за углом, маячил маленький Чума.

Всю пачку дед Иван продал за пять минут.

С раздувшимся карманом он пошел через площадь к Чуме.

Но его остановил какой-то парень.

— Деньги давай, дед, это не твоя территория. А это наша территория.

И тут бешено залаяли Дамка и Тузик.

Оскалясь, с пеной у рта, они кидались на парня, как охотничьи лайки на лося.

Парень отступил, споткнулся, упал.

Дамка кинулась к нему, самозабвенно лая. У нее, видно, были к нему свои счеты.

Тузик атаковал с другой стороны.

Парень вскочил и с проклятиями кинулся бежать, провожаемый храброй парой.

В это время подошел автобус.

Чума быстро среагировал и оказался в автобусе еще раньше деда.

Что самое интересное, обе собаки обнаружились под лавкой уже после отправления. Они лежали, тяжело дыша, и посматривали любящими глазами на деда.

Дедушка Иван даже начал строить планы, как приведет их домой, будет кормить макаронами, гулять с ними, и что если их вымыть и расчесать, то Дамка будет вылитый тибетский терьер с отклонениями в сторону борзой (ноги длинноваты и общая потрясающая худоба).

Что касается Тузика, то он был ростом и ногами похож на бульдога, только с хвостом бубликом и не такой высокий, а мордой Тузик смахивал бы на терьера (усы и бородка), если бы уши не подгуляли.

Дедушка Иван не мог признаться самому себе, что ему трудно возвращаться в пустой дом.

Однако деликатные собаки не стали никому навязываться, а сошли на первой же остановке «Фабрика-кухня». Видимо, ночью они подрабатывали сторожами.

Дед Иван, не глядя, отдал Игорьку-Чуме все деньги из кармана, зато Чума все их пересчитал.

Денег оказалось даже больше.

Может быть, кто-то по душевной доброте сунул Ивану лишнего, старикам не то что молодежи — все стараются помочь (хотя дед честно давал сдачу).

Или у него в кармане были собственные деньги.

— Ничего, важно, что не меньше! — сказал торжественно дед.

— Нам чужого не надо, — хмуро ответил Игорек и вернул сдачу.

— Это ты зря, но я тебя понимаю, — ответил дед.

Так они ехали навстречу приключениям, а тем временем волшебница Валькирия тоже не стояла на месте.

Волшебница Валькирия, она же телевизионный ведущий Валентина, она же ворона Валька, она же крыса Бесфамильная, даром времени не теряла и носилась по всему телевидению, как катер на воздушной подушке («подкидыш», по-морскому), а за ней на невидимой привязи, в виде водного лыжника, бороздил коридоры Сила Грязнов.

Валентина Ивановна, до одурения похожая на известную эстрадную певицу, хриплая, накрашенная, лохматая, в мини-юбке, отличалась от артистки в худшую сторону, т. е. имела необъяснимую привычку плевать на пол, ковыряться в носу и выражалась теми же словами, что и каменщик в том случае, когда ему на ногу падает второй кирпич, или слесарь при виде свороченного набок вентиля с горячей водой, которая течет прямо в руки.

Тем не менее Вальку ценило руководство, все у нее кипело, указания исполнялись, уже человек привез хирургические инструменты, другой был послан за клюквой и т. д.

Тем временем Валька в сопровождении Силы Грязнова летела по коридорам телевидения, направляясь на совещание.

И тут произошел один досадный случай.

Валька завернула за угол, заложив крутой вираж, а Сила Грязнов не вписался в поворот и затормозил, ткнувшись плечом о стену, и тут же влетел в объятия юной милиционерки.

— Ваши документы, — приказала милиционерка, ослепительно улыбаясь.

Сила Грязнов где-то уже видел это личико, то ли вчера в ящике кухонного стола, то ли сегодня у Валентины в сумке...

Эдик (Сила Грязнов), и без того скандальный, а тут еще и плечо задето, оскалился и сказал прямо в это чистенькое, намытое, кукольное лицо:

— Пошла ты!

При этом он отодвинул милиционерку пухлой рукой.

Но она не отодвинулась.

Мало того, здесь же, как по волшебству, оказался патруль, и Эдика повели выяснять насчет документов (пропуск на телевидение у него куда-то делся).

Повести-то Эдика повели, но он снова возник на том же месте в пустынном коридоре у поворота.

Вместо него исчезла юная милиционерка.

Причем она исчезла как-то постепенно, растаяла по частям.

На месте ее белокурой кукольной головы оказалось рыло Эдика, красное, с продолговатым носиком и без подбородка, но зато с редкими усишками.

Вы бы видели эту морду над безупречным мундиром, юбочкой и блестящими сапожками милиционерки!

Потом испарился мундир, вместо него возник мятый серенький пиджак Эдика и под ним шерстяной свитер того же цвета, не стиранный с момента покупки.

Затем улетучились розовые ножки и начищенные сапожки и выявились тускло-синие джинсы, желтые на коленях, и заплеванные зимние коричневые сапоги на каблуках, стоптанных внутрь: то есть вылитый Эдик.

Эдик встряхнулся, сшиб ноготком лишнюю нитку с рукава (вот где была, кстати, роковая ошибка новоявленного Силы Грязнова, но об этом позже) и косолапо побежал за Валентиной Ивановной.

А другой Сила Грязнов в то же время буянил в местном отделении милиции, крича, что он всех казнит в кипящей кастрюле и сменит правительство, что он главный на телевидении и в мире. Была срочно вызвана скорая психиатрическая помощь.

Приключения деда Ивана только еще начинались, когда он привел мальчика Игорька Шашкина по кличке Чума к себе во двор, и Чума, поплевав на руки, подтянулся и полез вверх на большую старую липу.

Тут же под деревом собрались болельщики — бабушка с внуком, который тоже хотел лезть на дерево, и она его держала, как владелица бульдога держит своего пса при виде кошки, трехлетний же внук отчаянно вопил и молотил ногами в воздухе.

Далее под дерево пришли безработные мальчики, которые все еще не поймали кота и поэтому носили с собой на всякий случай консервную банку, телогрейку и бечевку для приспособления банки к кошачьему хвосту.

Кроме этого, за событиями наблюдали домохозяйки из окошек, привязанные к своим кастрюлям и бакам.

Вороны, поднявшись с гнезд, носились над двором с криками «грабят» и «это наши яйца, это не вами положено, не вами и будет взято».

Сконфуженный дед Иван тоже стал кричать Игорьку, чтобы он не брал вороньих яиц.

Мальчики тут же кинулись тоже на дерево.

Однако недаром Чума — Игорек Шашкин славился во всем поселке Восточный своими талантами.

Мальчики не смогли подняться туда, где ходил свободно, на манер акробата, Игорек, то перемещаясь на одних руках, а то и ходя, как по канату, по тонким веткам.

В гнездах не было ничего интересного — вороны, видимо, в этот период интересовались только старой ватой, шерстью и поролоном, и их жилища напоминали распоротые матрацы.

Куклы Барби не было нигде.

Единственное, что нашел Чума, кроме яиц, был парик золотистого оттенка, загаженный и утоптанный (в нем как раз, среди локонов, и лежало будущее потомство ворон).

Чума вытряс из него яйца обратно в гнездо и положил себе в карман, подумав, что парик можно выстирать и отдать матери, она давно мечтала о чем-нибудь таком.

Со своей добычей Шашкин ловко спустился, попрощался с расстроенным дедом и побежал на автобус, а парик еще появится в нашем рассказе, ибо это был тот самый волшебный парик неряхи Валькирии, надев который человек сразу становился похожим на Вальку, как две капли воды.

Валькирия хранила этот парик в одном из своих вороньих гнезд, и ее родственницы, натуральные вороны, начали использовать парик с его обратной стороны как натуральную подстилку — очень удобно, ведь парик и есть гнездо, в которое некоторые кладут свою лысую голову, как яйцо.

Так что Валькирия, когда увидела, во что обратился ее парик, плюнула и забыла его в гнезде навеки (не стирать же).

Этот-то парик Игорек и припас для мамочки.

А дед ни с чем вернулся к себе домой и, пребывая в плохом настроении, пообедал теплыми макаронами и сел заканчивать скамеечку для Барби.

Что касается волшебницы Валентины Ивановны, то она уже ждала Эдика у лифта на телевидении.

Кстати сказать, Валентина Ивановна не могла бы точно сказать, зачем вообще ей нужен был Эдик.

Сильно пьющий, ленивый и злобный, вдобавок ко всему думает только о себе («А не обо мне», говорила себе Валькирия), хотя все это ладно.

Ну моется только по субботам, размышляла Валькирия, почесываясь под париком, ну и я так моюсь, какая разница.

Далее Валькирия трезво рассуждала: ведь и я такая же, то есть много курю, пью и никогда не мою посуду, просто выкидаю! (Выкидываю, поправила она себя тут же, вспомнив уроки грамоты в Гималаях.)

А не мыла Валька посуду (а на фиг), потому что ела с газеты, будучи в душе вороной, иногда даже сидела на пустыре и рылась насчет червяков, которыми тут же и закусывала, и даже видавшие виды алкоголики из кустов наблюдали за этой картиной немного смущенно: сидит тетка на земле, выкапывает что-то из лужи и ест, обливаясь при этом грязью.

Но Валька ведь не видела себя со стороны в такие минуты.

Мало ли кто как ест. У человека часто нет времени и возможности контролировать свой аппетит.

Ну захотелось червячка заморить, ну и ладно.

А вот Эдика было как-то все время жалко.

Хотелось его кормить, баловать, покупать ему мороженое и цветные шарики, новые штаны и рубашечки, хотелось приобрести ему деревянную кроватку и трехколесный велосипед, ведро и совок для песка, игрушечные машинки, сачок для бабочек...

Но Эдику явно нужно было другое — власть над миром.

«Зачем?» — спрашивала себя Валькирия.

И так проживем.

«Мне не нужно ничего, — думала Валька, — его я как-никак прокормлю, будем ходить в парк, я его покатаю на качелях...»

(«Хочешь, сынок?» — мысленно говорила Валентина Ивановна.)

Наконец-то Эдик подбежал разболтанной походкой, как будто у него развинтились гайки, и волшебница Валентина с удовольствием на него посмотрела, сказала: «Успел, недовесок». И они оба вошли в лифт ехать на совещание, на так называемую «летучку».

На летучке В. И. встала во главе длинного стола заседаний, подумала, поковыряла в носу, вытерла палец о стену и быстро перечислила главные вечерние программы и как с ними бороться.

Первое: все фильмы, игры и новости снимаются с эфира долой.

Второе: вместо всего этого по все программам пускаются две передачи — «Сам лечу свою куклу» и «Сам варю себе суп».

Третье: готовы ли кастрюли, вода, плиты, картошка-моркошка и все остальное?

Четвертое: готов ли оркестр духовых инструментов с маршем Шопена (так называемый «Марш Фюнебр», похоронный)?

Далее: готовы ли клюквенный сок, острый нож, штопор для выковыривания глаз, шило для ушей?

Есть ли спички и свечка для раскаливания клещей и наготове ли сами клещи?

Построена ли маленькая виселица, и куплен ли шнурок к ней?

Докладывали помощники, водители, грузчики, ассистенты, операторы и звуковики.

Все уже было закуплено, в случае нехватки средств Валентина Ивановна ловко доставала откуда-то из-под стола (на самом деле из воздуха) толстые пачки валюты.

Люди просто горели на работе.

У всех были красные уши и чуткие руки, которые сами собой шевелились при виде денег.

— А кто сидит на телефонной связи с Гималаями? — орала В. И. — Нам нужно будет соединиться с домом Амати в момент казни!

Дело двигалось.

Сила Грязнов сидел в кресле, выпрямившись, как струнка, и маленькие глаза его сверкали неподдельной злобой.

Валентина Ивановна несколько раз говорила, что именно Грязнову должны подчиняться все, кто сидит за главным пультом. Именно он должен будет переключить действие в нужный момент на кастрюлю с кипящим супом.

Но, когда В. И. произнесла в очередной раз: «И все, что он скажет, все выполнять как из пушки, понял-нет?» — она посмотрела на Силу и как-то засомневалась.

Что-то в нем было не то.

И вдруг Валька потянула носом воздух.

Тут же она завопила:

— Сила! Эдик!

— Ну, — лениво откликнулся Эдик.

— Ты че воще, чудик? — спросила Валька. — Совсем, что ли, уже?

— Ниче, — ответил Сила Грязнов.

— Ты че, в натуре, надушился, нет?

— Нет, — сказал Сила Грязнов и как-то странно заколебался, заструился в воздухе.

— Бандиты, измена! — завопила Валькирия. — Это не ты! Не он! Он ничем не воняет!

Сила Грязнов как-то вяло сказал:

— Не врубаюсь в юмор.

Валька вся просто кипела.

— Вчера чеснок жрал? Пива три бутылки выпил? Бутылку водки? Кислую капусту бочку на себя опрокинул? Когда искал рассол в подвале в магазине? — Она еще раз потянула носом. — А от него несет фиг знает чем!

Силу Грязнова в ответ перекосило и поволокло к открытой форточке.

Секунда — и он исчез.

В воздухе действительно стоял запах ландышей и молодого березового листа.

— Это мы еще выясним, кто тут шпионит, — злобно сказала Валентина, — и где мой Эдик.

Она сунула в рот сухую корку и принялась сосать, причмокивая.

— Так, — сказала Валентина Ивановна. — Где телефон?

И она заорала в трубку:

— Это мой сотрудник, вы что? Верните его! Куда? Это где это? А сколько время назад?

(Валька впопыхах забыла уроки доброго волшебника Амати, который каждый раз поправлял ее: «не сколько время», а «сколько ВРЕМЕНИ»).

— Да? Ну ладно, я сама вылетаю.

Тут сотрудники стали свидетелями того, что вместо Валентины Ивановны на столе оказалась лохматая ворона, которая крякнула, присела и вылетела в форточку, как снаряд.

Сотрудники, довольные и свободные, пошли в буфет, где мы их и оставим, а ворона Валька помчалась как сумасшедшая вслед за какой-то «скорой помощью», обогнала ее и уронила из лапы моток колючей проволоки прямо под колеса.

«Скорая» остановилась, шофер выскочил и присел перед дырявым колесом, вышел поразмяться и фельдшер, а Валька стукнулась оземь, обратилась в Володю-слесаря и открыла дверцу «скорой» пассатижами.

Эдик, выскочив из машины, кинулся на слесаря Володю под лозунгом «ща убью всех», желая отомстить за свой подбитый глаз, но Валькирия быстро сменила промасленный ватник и черные штаны слесаря на мини-юбку и белую пушистую кофточку.

Сила, увидев родное лицо, слегка успокоился.

Валькирия подула на Эдиков глаз, похожий на лопнувший баклажан, и через мгновение Сила Грязнов смотрел двумя одинаковыми маленькими злыми глазенками.

— Поехали, сыночка, — сказала внезапно Валентина Ивановна.

И они поехали на такси обратно на телевидение.

— Я гений, ты никто! — воскликнул Сила Грязнов.

— Никто, — согласилась волшебница.

— Я властелин мира, — заявил Сила. — А они меня обижают.

— Я всех придушу за твою слезинку ребенка! — воскликнула Валентина Ивановна. — Ты у меня будешь царь мира.

— Когда? — с мукой в голосе спросил Эдик-Сила.

— Когда-когда, завтра вот.

И в доказательство она вытащила из сумки куклу Барби Кэт, которую с утра таскала с собой, и потрясла ею в воздухе.

Сила Грязнов хотел было разорвать куклу на запчасти, но Валентина Ивановна не дала.

— А то ты всю казнь мне испортишь. Терпи до завтра.

И она добавила:

— Терпеть, вертеть, видеть, ненавидеть, обидеть! Ты эти глаголы проходил в школе?

— Не понял, — ответил на это Сила.

— Ну вот, вот это все завтра и будет!

И с этими словами Валькирия сунула Кэт обратно в сумку, где пахло табаком, высохшим квасом (от старой хлебной корки), пудрой и почему-то керосином.

Потом Валькирия подумала, открыла свою сумку, полюбовалась на Кэт и сказала:

— Что-то она мне не нравится. Маша это или не Маша? Так. Хорошо.

Ладно.

— Глаз болит, — пожаловался Сила.

— Мы отомстим, не мешай. Пусть все зрители принесут по Барби, — пробормотала Валентина Ивановна. — Авось я ее узнаю.

— Чего? — переспросил сонный Сила Грязнов.

Валькирия яростно сосала и грызла сухую корку, но, видимо, напрасно: ни в одном из пятнадцати томов книги «Несколько секретов для добрых волшебников» не содержалось совета о правильном проведении казни.

А Барби Маша сидела у деда Ивана в кукольном домике на окне и говорила в телефон:

— Кэт, Кэт, ты слышишь меня? Прием.

И Кэт, как бывалая радистка, отвечала полузадушенным голосом из сумки Вальки:

— Слышу тебя, прием. Какая-то казнь назначена на завтра. Остальное не знаю. Она подозревает, что я не Маша.

— Постарайся понять, как слышишь, прием.

— Слышу тебя, конец связи.

И тут вошел дед Иван и страшно обрадовался, увидев Машу в домике на окне, и в честь этого тут же пошел на кухню и принялся за макароны с томатным соусом.

Чума — Игорек Шашкин только с утра сбегал за пачкой газет для продажи и уже было собрался идти к матери в больницу, нести ей продукты, как Шура Шашкина явилась домой сама, забинтованная, в воинственном состоянии.

— И все! — сказала она с порога. — Пусть сами теперь разбираются! Если я помру! Сами все под суд пойдут!

Игорек Шашкин был человек малоразговорчивый, и он только вопросительно уставился на мать.

— Выписали меня. Бинтов, говорят, больше нету, лекарств для самих врачей не хватает... И ладно! И то, я в больнице спала плохо... Еще вчера одну женщину положили, тоже по голове стукнутая, у ней сумку прохожий отобрал... А в сумке бутылка постного масла и три кило картошки... Он ей этой сумкой по голове-то и саданул. Наркоманы проклятые... А мы с этой больной вдвоем лежали, да... Ее ко мне положили... Коек не хватает, мы с ней валетом... А у меня бессонница... Она-то спит-ночует, а я не могу... И не повернуться... Я утром на обходе говорю, что же это такое творится, доктор, а она меня не поддержала, лежит на моей же кровати ногами мне в лицо и молчит, боится и такое место потерять, а доктор мне улыбается, «вы у нас выписная».

Тут Шура Шашкина обняла сыночка.

— А дома лучше!

Но суровый Игорек уже был занят: он просматривал сегодняшнюю газету, которую ему предстояло продавать.

— Ты ел чего-нито?

— Ел, — машинально отвечал Игорек, читая интересное объявление.

В этом объявлении говорилось, что для участия в передаче телевидения «Сам лечу свою куклу» приглашаются дети с родителями, дети нужны боевитые, с опытом вольной борьбы на улице, мужественные, не боящиеся крови — ни своей, ни тем более чужой; дети и родители, любящие совместные просмотры боевиков и ужастиков; родители тоже приглашаются такие, которые воспитали из своих детей бойцов, а не слюнтяев; и такие родители, которые спокойно реагируют на крики и слезы и готовы любыми способами вырастить детей твердыми, не знающими, что такое слюни и сопли, людей будущего.

Но самое главное, на что обратил внимание Игорек, была заключительная часть объявления, где говорилось о суперпризе передачи: это были две автомашины «мерседес» и ключи от трехкомнатной квартиры, а также туристические путевки в Пхеньян, в джунгли Кампучии и Анголы в пионерские лагеря к юным борцам.

Больше всего Игорьку понравилась идея с трехкомнатной квартирой: уехать из барака от пьяного соседа — это была их с матерью мечта!

Как часто они бродили по ночам, ожидая, пока дядя Юра утихомирится и перестанет бить топором в их дверь...

Единственным пропуском на передачу должна была стать кукла Барби в любом виде, даже безногая или безголовая.

Игорек задумался.

Он вспомнил, что он однажды доставал деду Ивану что-то из вороньего гнезда, что-то типа куклы Барби.

Может, дед ее и даст на один-то вечер?

— Собирайся, — сказал он матери, — поедем в город.

— Куда я с забинтованной головой? — возразила лежащая на своих высоких подушках Шура Шашкина.

— А у меня есть для тебя вона что! — сказал Игорек и достал из кармана какую-то лохматую, косматую, по виду драную ветошь.

— Ну спасибочки, — сказала с обидой Шура, — на помойке подарок мне отыскал!

Молчаливый Игорек с силой встряхнул свой подарок.

Полетели какой-то прах, камушки, веточки, песок и перья.

Возникло игривое сияние, и Чума преподнес Шашке дивный золотистый парик.

Шура взяла это чудо в руки, слезла с кровати и пошла к своему туманному старому зеркалу.

(Не забудем, что этот парик был волшебный, вороны Вальки, и тот, кто его надевал, автоматически принимал вид телеведущей Валентины Ивановны, причем парадный, при гриме, пудре и драгоценностях.)

Но, посмотрев на себя в зеркало, Шура засомневалась, всплакнула и сказала:

— Вид у меня не тот. Голова в бинтах туда не влезет, а лицо вообще, как ерошка нечесаная.

— Ладно, — промолвил Игорек, — ты парик пока не надевай, поедем так, а у входа натянешь.

Игорек покормил мать (на завтрак у них была бутылка «Пепси», шоколадка и батон — самая роскошная еда, о которой мечтают все мальчики), потом они долго одевались, мать все сокрушалась, что нечего надеть, и в результате, при полном параде, во всем относительно чистом, хотя и неглаженом, они сели в автобус и поехали в город.

Кстати сказать, в этом автобусе под задним сиденьем лежали две горемыки, собаки Тузик и Дамка. Судьба их поприжала, и если раньше они получали хоть какую-то зарплату, кости и огрызки, работая сторожами во дворе столовой, то теперь столовую закрыли и переоборудовали в магазин «Итальянская офисная мебель».

Это было заведение, странное для поселка Восточный, где обитали в основном рабочие давно остановившейся чесально-валяльной фабрики.

Кому тут могла понадобиться офисная мебель, было непонятно: если кто и посещал магазин, то только в самом начале и ради смеха, местные жители смотрели на ценники и гоготали.

А чужие ездить в поселок Восточный боялись.

И зачем существовал этот магазин, раз в нем ничего не продавали, так и осталось секретом, в том числе и для нас.

Таким образом, Дамка и Тузик были навеки выгнаны со двора бывшей фабрики-кухни, где обосновалась страшная собачья охрана, и теперь ехали куда глаза глядят на автобусе.

И слизывали слезы с усов.

А Чума-Игорек с матерью Шурой, которая сидела и качала головой, обширной, как кастрюля (бинты не были видны под платком), — они попались собакам на жизненном пути в виде счастливого случая: в хорошей компании и ехать веселей.

Собаки перебрались под сиденье Шашкиных и замерли.

Там мы их всех и оставим и перенесемся в дом деда Ивана.

Что касается деда, то он заканчивал отделывать свой музыкальный инструмент, отлакировал его и уже был готов посадить куклу Машу за этот органчик, но пошел обедать, чтобы дать лаку просохнуть.

А Барби Маша переговаривалась по игрушечному телефону с Барби Кэт.

Разведчица Кэт передавала:

— Мы на телевидении... Валька меня держит в сумке у локтя... Они говорят все время о том, будет ли работать виселица... Что нужна табуретка... Игрушечная табуретка... Так... Кто-то, женский голос, говорит, что знает одного мастера, у которого наверняка есть игрушечная мебель, он сделал сам домик для Барби... Она этого мастера снимала для телевидения, зовут дед Иван. Так... Плохо слышно... Валентина что-то шепчет... «Я, — шепчет, — знаю этот домик, мне подходит... Пусть едут за табуреткой... Или я, говорит, сама поеду...» Мы бежим к лифту... Трясет... Спускаемся... Маша! Спасайтесь! Они едут к вам!

Дед на кухне безмятежно и не спеша ел теплые макароны с кетчупом и читал любимую книгу «Маленький лорд Фаунтлерой», которую его бабушка получила в подарок, будучи маленьким ребенком.

Дед Иван не торопился.

А вдали уже (Маша это чувствовала) запахло горелой резиной — оттуда неумолимо приближался автомобиль Ф231-ТВ-Ф31 с антенной, визжа шинами.

Маша села в домике в свое кресло — спасать себя она не умела, а деду Ивану ничего не грозило.

Тут раздался резкий звонок в дверь.

Так могли звонить только очень грубые, неотесанные люди.

Дед Иван пошел открывать и впустил очень интересную компанию Игорька Шашкина, его мать Шуру-Шашку с огромной головой и двух собак.

— У вас Барби? — вместо приветствия спросила Шура Шашкина.

— Что? — ответил дед Иван.

— Говорю, у вас Барби? А то там трехкомнатную квартиру дают... Но надо приходить с Барбями. Без Барбей не пускают. Там в газете о Барбях сказано... Вы нам не дадите на денек? Так измучилися, так измучилися... Сосед с топором бегает... В больнице лежала... Голову разбили мне... Все отобрали, что вы Игорьку дали... Если бы в кажной семье было по Барбям... Хвать, я в больницу попала, хвать, с работы уволили... Кольцо-то забрали за долги... А то нет у всех Барбей, не напасешься... А трехкомнатная квартира — суперприз...

Все, что говорила Шашка, было чистой правдой, но она говорила таким визгливым голосом, что дед Иван ничего не понял и подумал, что это пришли нищие, которые должны быстро выкрикнуть свою историю и быстро собрать деньги, прежде чем люди опомнятся, а сами на собранные деньги побегут пить и драться в свободное время топорами.

На слове «кольцо», правда, у Шашки промокли глаза, но лишь на мгновение.

Единственное, что показалось деду Ивану странным, это начало рассказа, обычно это был громкий вопль: «Мы сами люди не местные, мы сами люди беженцы» — и еще одно: женщину-то он не узнал, а вот парнишка показался ему очень даже знакомым.

— Чума, — сказал дед, — а Игорек откликнулся: «Ну».

— Нам хоть какую, — продолжала кричать Шура-Шашка, — хоть без головы, хоть без рук! Можем ее располовинить, если вы не верите, вам оставим одно, а себе возьмем иное.

Тут дед Иван всполошился.

— Вы меня извините, начал он. Но...

— И ты нас извини, если что не так, — перебила его Шура. — Но нам срочно надо. Да мы тебя знаем. Мы еще к тебе, дедуля, приезжали, что возьмем опекунство над тобой... Вспомнил?

Тут в ход пошел Игорек.

— Нам надо куклу, — сказал он сипло. — Ну, которую я тогда достал. Ну вот эту. Еще из гнезда-то, я лазил.

И он показал на Барби Машу.

— Эту я не могу, — быстро сказал дед и спрятал Барби за пазуху.

Пришедшие замешкались.

Они не ожидали такого отпора.

Они думали, что старичок все отдаст хорошим людям, тем более что кукла-то нужна ненадолго.

— На один день! — закричала Шурка. — На единый день!

Они придвинулись к деду вплотную.

Шура-Шашка заходила со спины.

— Ну хоть без ног и без головы, — бормотала она, обнимая деда.

— Спасите, — негромко сказал дед. — Помогите.

Он сложил руки на груди крестом, как святой.

Собаки смущенно закашлялись — не залаяли, а именно поперхнулись.

Если бы они могли, они бы зарыдали, как рыдают дети, у которых разводятся родители.

О ужас! (Собаки зажмурились, и Дамка спрятала голову за спиной Тузика.)

Чума-Игорек полез деду за пазуху.

В этот момент слегка треснула дверь, собаки опомнились и бешено залаяли, и в квартиру свободно, как к себе домой, вошла телеведущая, бывшая ворона Валька-Валькирия, в сопровождении редакторши телевидения, которая заорала:

— Вот вам дед, вот вам вся мебель! И стулья, и табуретка!

Валька-ворона же увидела немую сцену — Чума-Игорек, взявший старика за воротник, и тетка с головой, как тыква, которая этого деда схватила сзади, и сказала:

— Во ястребки! То, что надо! Заберем их на передачу! Один к одному. Вали все кулем, потом разберем! Есть у них Барби?

— Есть, есть, — сказал мальчик Чума. — Вот у него.

И Чума для достоверности похлопал по дедовой рубашке.

Дед Иван стоял ни жив ни мертв.

— А, — сказала Валька, — я его знаю.

Собаки истошно лаяли на Вальку.

Она поднялась на цыпочки, замахала руками, как ворона, и гаркнула в ответ.

Собаки присели и замерли, закатывая в ужасе глаза.

Редакторша, растопырив локти, словно хозяйка на базаре, стала копошиться в домике, табуретку не нашла и ухватила скамейку, приготовленную дедом для игры на органчике.

Скамейка была прикреплена к органу намертво и не поддавалась.

Маша, сидящая у деда на груди, постаралась, чтобы клей застыл, как мрамор.

Пыхтя, редакторша вертелась так и сяк.

— Не получается, это одно целое, — застонала она.

— Берем все целое, — весело сказала Валька. — Там ребята отпилят. Все едем. Так. Езжайте, я сама дойду.

Тут же в форточке оказалась ворона, которая, треща перьями, протиснулась на волю и была такова — как грязная тряпка, пущенная хозяйкой в мужика и в полете размотавшаяся...

Заботливо придерживая деда Ивана с двух сторон, Чума и Шашка повели его вниз.

Он шел как деревянный.

— Але! — раздался тихий голосок в наушнике у Маши. — Как слышите, прием! Радистка Кэт на проводе.

— Вас слышу, — отозвалась Маша.

— Меня положили в сейф и заперли, ничего не видно и не слышно.

— Я скоро там буду, — сказала Маша.

А на телевидении работа кипела: действительно, ассистенты поставили виселичку, положили клубок суровых ниток для связывания рук за спиной, поспорили при этом, Валькирия (она уже прилетела) кричала, что руки будут отрублены к тому моменту, когда надо будет вешать, а Сила Грязнов настаивал, что руки надо отрезать не до конца, чтобы обрубки оставались.

Сила Грязнов вообще развернулся во всю мощь и потребовал занавесить все черным, разжечь настоящий огонь, для себя велел принести маску Бэтмена и черный кожаный плащ.

Перед ним сияли любимые сорок экранов.

На двадцати стояла кастрюля, готовая закипеть, на остальных шли фрагменты из «Лебединого озера».

Грязнов жевал сразу десять жвачек.

Валентина Ивановна даже слегка устранилась от дел и любовалась со стороны Эдиком-Силой, повторяя как заведенная:

— Класс! Ну, отморозок, ты и крутой! Прям как этот! Все в кассу, центровой! Погоди, сопли оботру!

— Уйди, не лезь! — кричал Сила, размазывая сопли по лицу полой кожаного плаща.

Тем временем у входа на телевидение ассистенты суетились, отбирая из многотысячной толпы рожи пострашнее. Но годящихся было так много и такие выразительные у всех были лица, что ассистенты буквально сбивались с ног — и тех хотелось, и этих, и эту семейку, и ту, которая пришла как с поля боя: у бабушки с дедушкой на лбах стояло по синяку, как будто им припаяли печати, отец с матерью держались за левые глаза, обведенные траурной чернотой, а девочка с рогаткой имела раздутое ухо и прихрамывала, держась сзади за джинсы.

Кукла Барби была зажата в кулаке у папы.

Причем было видно, что драка произошла только что, может, даже в троллейбусе.

Ассистенты раздумывали: а не считать ли такую драку недействительной, что, если семья просто разыграла скандал ради выигрыша суперприза?

Но, судя по злобным взорам, которыми обменивались не совсем остывшие взрослые, они еще недодрались, да и девочка щипала свою рогатку не просто так.

Короче, был сформирован большой отряд самых крутых семей, все они, потрясая куклами Барби, прошли к отделу пропусков, а остальные, недопущенные, устроили такой штурм телевидения, что были вызваны бронетранспортеры с солдатами, однако солдаты все не ехали, а Валька, посмотрев в окно, была так захвачена убойной силой толпы, что всех велела пустить, пусть сидят, или лежат в проходах, или висят на потолке — их дело.

— Это мои люди, — сказала она.

Когда все были рассажены, появилась еще более классная семья, Шура-Шашка и Игорек-Чума, которые гордо прошли вперед и сели в полупустой первый ряд.

Все приветствовали их аплодисментами.

Шашкина забинтованная голова была как солдатский котел на одну роту, у Чумы взгляд срезал наповал, а тощие руки были жилистые и черные, и в одной руке так и виделся ножик, а в другой — кастет.

Их еще на входе разлучили с дедом Иваном, поскольку его никак не пускали в зал.

У входа образовалась небольшая заварушка, кто-то громко кричал: «С собаками не разрешено», другой, еще более тренированный голос возражал: «Никто и не разрешает». «А это что? — орали в ответ. — Две собаки».

Там действительно стояли дед Иван и Тузик с Дамкой, несчастные и сбитые с толку: редакторша держала деда под локоть.

Голос кричал:

— Мы пускаем только семьями, семьями, мама-папа-дети. А у вас только вот он да две собаки, это семья? Он что, отец собакам? Нужно дети-он-она, вместе дружная семья!

Дед молчал, собаки плакали, им было бы страшно без Ивана.

Потом произошло легкое замешательство, и собаки вдруг исчезли.

Дед Иван вошел в зал в сопровождении двух плохо причесанных детей и какой-то внезапно появившейся рослой девушки, но редакторша, шагая впереди, довела всю компанию до места и отвалила, так ничего и не заметив.

Наконец явилась Валентина Ивановна, встреченная бурей аплодисментов, поскольку за ее спиной в студию въехали и замерли два «мерседеса», а на большом экране были показаны комнаты той самой квартиры-суперприза и внешний вид дома.

Как раз рядом с Шурой и Игорьком редактор посадила четверых: пожилого мужчину, молодую женщину и парочку детей лет семи-восьми, очень непоседливых, которые имели странную привычку чесаться ногой за ухом, закатив глаза.

Видимо, их из-за этого умения и взяли на передачу.

Чума Шашкин с уважением, глядя искоса, наблюдал, как лохматая девочка в негнущемся джинсовом костюме, извернувшись, задрала ножку и скоблит ботинком шею.

При этом не менее лохматый мальчик куснул себя под мышкой.

У них были очень подвижные спины и страшно вертлявые шеи.

«Совсем дикие», подумал Чума и толкнул мать локтем.

У молодой женщины была вообще странная внешность, какое-то резиновое лицо со стеклянными глазами и явно приклеенными ресницами.

Она улыбнулась, прикусила нижнюю губу, и по спине у Игорька пополз холод.

Зубы были пластиковые, на вид мягкие.

Рука выглядела, как протез, штамповка, со швами на пальцах и плохо напечатанными ногтями.

Старик же вежливо улыбался, слишком вежливо, и это было еще страшнее.

Среди живого, помятого, побитого зала он один сидел чистенький, какой-то сверкающий, как из алюминия.

— Не люди, — сказал с ужасом Игорек матери, но Шашка не расслышала из-за бинтов.

Начало передачи затягивалось, Валентина Ивановна то и дело что-то говорила в телефонную трубку, поднимая глаза к потолку.

Чума Шашкин слышал отдельные слова типа «Але, девушка» и «Заказываю Гималаи по срочной, по срочной».

Зал уже постепенно замирал, все чего-то ждали.

Ведущая, Валентина Ивановна, держала телефонную трубку у уха и молчала, но вдруг раздался громкий, на весь зал, гудок, и старческий голос сказал:

— ...не может быть!

— Угадали? Это опять я, Валентина Ивановна Аматьева. Ваша Валечка. Угадали?

— Как вам сказать? — ответил, подумав, голос.

— Так это я, верьте мне. Мы начинаем все-таки нашу передачу, — торжествующе сказала ведущая. — У нас все готово.

— Не может быть!

— Вы нас видите?

— Как вам сказать? — не сразу откликнулся голос.

— Сейчас мы будем лечить вашу Машу, она вся така больна!

— Не может быть!

— Операция на сердце... На всех суставах... У нас есть специалисты по глазам, по шеям, по лбу и по затылку. Причем это наши обычные зрители. Пусть неумелые... Но у нас в стране главное — это желание помочь! Все друг другу хотят помочь! Вот сейчас и помогут! А потом, чтобы она не мучилась, найдут выход... У нас уже все готово. Виселица вона... Вы все поняли?

— Как вам сказать? — помолчав, откликнулся старческий голос. — Не может быть!

— Может, может. Ладно, смотрите, — провозгласила Валентина Ивановна. — Передача теперь называется «Души прекрасные порывы». — И она засмеялась тихо-тихо. — И если вам станет неприятно — милости просим сюда, на нашу передачу. Спуститесь?

— Как вам сказать?

— И вы сможете остановить операции.

— Не может быть! — как-то без выражения сказал невидимый старик.

— Да может! — игриво сказала Валентина Ивановна и положила трубку.

Раздался барабанный грохот, и ведущая достала из портфеля маленькую Барби Кэт.

На большом экране отразилось лицо Барби Кэт — пустенькое пластиковое личико с нарисованными глазами и грубо сработанный улыбающийся рот.

Были видны волосы парика, выходящие из ее пластиковой головы через дырочки на лбу.

Дырочки шли в шахматном порядке, верхняя часть лба была, как дуршлаг.

— Сейчас мы пустим барабан и назовем имя счастливчиков, которые начнут операцию! Именно среди этих операторов и будет разыгрываться суперприз! А желающие пусть поднимут руки! А в руках пусть будут Барби!

Операторы навели на зал свои камеры.

Лес рук с куклами стройно поднялся к потолку, публика закричала, засвистела, все держали даже по две руки — кроме семьи, сидящей неподвижно около Шуры и Чумы-Игорька.

Старик, двое детей, похожие на щенят, и женщина в маске (это явно было у нее не лицо, а маска, и руки были ненастоящие) — они сидели неподвижно.

Только мальчик изловчился и куснул себя за локоть.

А девочка лизнула мальчика в ухо.

— А вы что сюда пришли? — загремел голос Валентины-Валькирии. — Смотреть пришли или участвовать? Покажи их, Сила, крупешником!

Камеры навели свои дула на первый ряд, где сидела странная семья.

Игорек Шашкин окаменел.

На экране появилось лицо женщины.

Зал заревел.

Это было лицо куклы Барби.

Пластиковый нос, нарисованные глаза, застывшая улыбка.

— Але! Вот оно! К нам пожаловала сама Барби номер один! — завопила Валька-ворона.

Она вскочила и рявкнула:

— Приветствую появление у нас Барби. Профессор Амати, вы слушаете нас? Вы смотрите нас? Самое благородное существо в мире пришло к нам, чтобы спасти маленькую, бедную куклу Кэт! Вы выйдете к нам, Барби Мария? Идите, идите!

Огромная Барби Маша встала и деревянной чуть неловкой походкой отправилась к большому столу, на котором были разложены крошечные орудия пыток.

Ужасное шествие большой куклы заворожило зал.

Даже Валентина Ивановна слегка струхнула.

— Мы тя не боимся, ты, манекен! Ты внутри пустая! Вот как, я недосмотрела, а она увеличилася!

Великанская Барби добрела до стола и протянула руку.

— Не, Кэт я тебе не отдам! — сказала ведущая. — У нас игра с маленькой куклой! У нас все для того!

Барби Маша стояла с протянутой рукой.

Камера показывала заледеневшему от ужаса залу огромное лицо пластиковой куклы, улыбающееся, неживое, с пышными капроновыми волосами.

— Ты сама уменьшись, — ласково предложила Валька, — тогда я отдам Кэт дедуле.

Огромный манекен исчез.

Вместо него на полу стояла крошка куколка, маленькая, нарядная.

Ведущая мгновенно схватила Барби Машу и поставила ее рядом с Барби Кэт.

— Значит, программа такая, мы начинаем лечить Кэт, а Машу попросим вызвать сюда дедушку Амати, еще одного нашего участника. Маша, свяжись с Амати, пусть спускается сюда. Где твой волшебный телефон?

Маленький Чума увидел, как напрягаются шеи у мальчика и девочки, но встать они не могут.

Дед, сидящий рядом с ним, тоже пытался пошевелиться, но вроде как окаменел.

А ведущая орала:

— Пожалуйста, крутите барабан! Так!.. На сцену приглашаются... Семья с седьмого ряда, двадцать пятый — двадцать девятый места! Музыка!

Стесняясь, встала с места кучка людей: бабушка, мама с папой, двое ребят.

Камера показала их крупным планом.

— Вы не смотрите, что они такие обыкновенные! — закричала Валентина Ивановна. — Они ссорятся каждый выходной, мама кричит на папу, папа уходит и пьет во дворе с мужиками, а бабушка настраивает детей против отца! А дети дерутся друг с другом! И в школе дерутся со всеми! Ура! Идите сюда! Вам нужна машина ездить на дачный участок, до которого три часа на электричке и потом ехать на двух автобусах и десять километров пешком! А там посажена картошка! А есть будет нечего! А отец безработный! А мать получает копейки! Ура! Как они покатят с ветерком!

— Мо-лод-цы! Мо-лод-цы! — закричал и засвистел зал.

— Пожалуйста, крутите барабан! Так... Еще семья! — лихо вопила ведущая. — Двенадцатый ряд, с пятого по восьмое место! Тоже наши люди! Мама плюнула в папу, папа дал ей по шее! Старший сын заступился за мать, началась драка! До крови! Бабушка запустила в папу табуреткой! Они все живут в одной комнате в общежитии, им нужна квартира позарез! Трехкомнатная квартира, ура!

Семья смущенно выбиралась на сцену.

— А теперь каждый хватает себе ножи и пилы! Здесь восемь предметов, кому-то одному не достанется!

Орудие не досталось одной бабушке.

Красная, она стояла с пустыми руками посреди вооруженных людей.

— Не тушуйтесь, — успокоила ее ведущая. — Вы и без ничего сможете, я же помню, как вы победили в драке в гастрономе, когда вас не пускала очередь! Вы стояли за дешевым сахаром! Потому что пенсия маленькая! И вы получили сахар! Хотя вам выворачивали руку! И сварили на зиму варенье! Хотя рука не работала два месяца! И вся семья ела! Я верю в вас! Я от всей души в вас верю! Вы герои! Другие бы давно загнулись! Вот перед вами пластиковая кукла, внутри у нее клюквенный сок, прошу! Первый, кто нанесет удар, будет записан на суперигру! Это всего-навсего манекен! Приз — квартира! Она вам так нужна!

— Сбередили мне руку, точно! — весело крикнула бабушка, держась за левое плечо.

Барби Маша ласково улыбалась в ответ, маленькая, нелепая, в парике, штампованная, стоящая на цыпочках, с пластиковым носом и пластиковыми губами, с грубыми, плохо сделанными руками, никому не нужная.

А ведущая схватила куколку Кэт и положила ее на стол.

Кольцо людей вокруг нее стояло неподвижно.

Дети, взрослые и старики смотрели на куклу, как-то посмеиваясь.

— Подбодрим товарищей! — закричала в микрофон Валентина Ивановна. — Они стесняются! Кто еще хочет попасть первым номером на суперигру, прошу сюда! О! Вот я вижу, идет к нам с десятого ряда... Приветствую смелость! Эта женщина — она непростая, она много лет кричит по всей лестнице на свою старуху соседку! Недавно после скандала бабку увезли с инсультом, ура! Победа! Женщина выиграла!

Народ как-то вяло зааплодировал. Кто-то коротко свистнул.

— Потому что соседка-бабушка всегда жаловалась, что к дочери этой женщины после школы приходят друзья, явные бандиты, и через стенку несутся крики: «Спасите!» И вынести это невозможно, так говорила старушка! Надо принимать меры! А что женщина может поделать, если весь день она на работе и на дорогу уходит час пятнадцать! Поэтому срочно нужна машина ездить домой! «Мерседес»! Ура!

— Ура! — откликнулись в зале.

— Хотя, — тут Валькирия сделала паузу, — теперь старушка уже все равно помирает в больнице, и никто и никому больше никак не нажалуется! Дочь будет свободно проводить время со своими друзьями, ей уже двенадцать лет, ура! Мужественной женщине многое предстоит! В том числе выгнать дочь из дому! Похлопаем ей!

Зал жидко захлопал.

— Если бы, — продолжала вопить Валькирия, — ей могла бы помочь мать старуха, но они в ссоре, и женщина даже не навещает мамашу! Хлеба не принесет! Мало того! Ура!

— Ура! — подхватил кто-то невпопад.

— Мало того! Она выгнала из дому сына, когда он женился, потом выгнала из дому мужа, который заболел, а потом выгонит дочь, которая поселится в подвале с друзьями! Просим эту женщину сюда! Она совершенно одинока, и машина «мерседес» была бы ей лучшим другом!

Внезапно эта женщина, вышедшая из десятого ряда, махнула рукой, повернулась и, странно улыбаясь, пошла к выходу.

Вместо нее на сцену ринулась пара.

— Приветствую вас, — сказала в микрофон Валентина Ивановна, — вы сильные люди, вы недавно выгнали невестку с ребенком, когда у ребенка была высокая температура! Начиналась ветрянка! Вы дали невестке по шее! А ваш сын сидел на кухне и даже вам не помог! Черствый, бессердечный человек! Правда, он больной, у него не ходят ноги! Его вы оформляете в дом инвалидов! Вам очень нужна еще одна квартира, чтобы вы в нее переехали, а старую продали!

Зал засвистел.

— Она украла у меня золотую цепочку! — крикнула женщина в зал. — Наша невестка! Или ее гости так называемые! Приезжаем с участка, а цепки нет!

— Ура! — бодро откликнулась ведущая. — Украли и правильно сделали!

— Ага, а мы ее с ее пащенком кормили! И ее мужа! Вообще кто она такая!

Из тех восьмерых, которые стояли вокруг Барби, одна женщина вдруг тоже закричала:

— Да, я в него плюнулась, потому что он пришел домой утром неизвестно откуда!

Мужчина откликнулся:

— Я дал не ей по шее, а сыну, потому что он не учил уроки, а сидел перед телевизором, как осел! И не давал младшему заниматься! И так одни двойки!

— Нет, ты дал по шее мне! — возразила жена и заплакала.

Муж стоял красный, как праздничный флаг.

Вдруг все люди, вызванные на подиум, стали что-то кричать, поднялся жуткий гвалт.

Женщины вытирали слезы, мужчины махали руками.

— Это все очень интересно, — сказала в микрофон ведущая, — но прошу вас, продемонстрируйте, как ездит «мерседес»!

Машина, темно-вишневая, сверкающая, мягко проехала мимо сцены.

— Я! Я ее зарежу! — закричал человек, вставая и пробираясь между людьми.

— Да! Идите сюда! Вы герой, вы сбили в прошлом году ребенка и скрылись с места происшествия, а машину тут же продали. Ребенок остался жив, но он инвалид, его возят в коляске! Прошу вас! Ребенок сидит в третьем ряду, покажите его! А те ваши деньги, которые были получены за машину, нашла на шкафу и украла одна из ваших подруг! Вон она сидит, покажите ее!

Человек, вместо того чтобы идти к сцене, стал пробираться к выходу.

Его подруга в пятом ряду заслонилась от камеры...

А на экране показали маленького калеку и его родителей, которые во все глаза смотрели на идущего человека, и вот папа начал грозно подниматься...

— Да что такое? — шутливо сказала Валентина Ивановна. — Мы специально собирали зал по зернышку, по кирпичику, здесь все свои, вы все люди, все одинаковые, человек — падшее существо, вы это знайте! Нет никого без греха, и это хорошо! Мы братья и сестры и должны друг друга ценить! Папа, не волнуйтесь! Мы все знаем, что у вас есть подруга сердца, которая вас утешает!

На экране появилась мама, которая, выразительно покачивая головой, со слезами глядела на папу.

— Мама, не смотрите так! — заорала Валька. — Вы уже тоже нашли утешение, бутылка с утра, сигарета с травкой в зубы — и никаких проблем! Вы приглашаете к себе друзей и подруг! С ними веселей! И мальчику веселей! Скоро и его начнут угощать! Наша передача недаром называется «Души прекрасные порывы»!

Зал зашумел.

— Ну? — крикнула ведущая. — Начинаем! Кто первый возьмет Барби, тот и начинает суперигру!

Внизу опять проехала машина, сверкнув боками.

Первым на сцене начал действовать старший мальчик.

Он аккуратно взял за ноги Барби Кэт.

Другие мальчики тоже сунулись, но первый мальчик схватил и Барби Машу.

Разумеется, началась драка, в которой взрослые приняли участие, стараясь разнять пацанов.

Камера крупно показывала сплетение рук, сплетение ног, чей-то кулак, чьи-то ногти, затем на экране оказалась куколка, у которой кто-то выкручивал руку.

Было даже показано лицо куколки, улыбающееся, неживое.

Зал свистел от восторга, все жутко хохотали.

— Стоп! — заорал на весь зал голос ведущей. — Блин горелый! Чего вы ведете вообще как эти? Тормоза вообще. Сказано, что играем в доктора! Ложьте Барбей взад! То есть, извиняюсь, кладите их обратно на стол!

С трудом, загораживаясь ото всех локтями, мальчики вернули кукол на операционный стол.

Семьи жарко дышали, прилаживая оторванные рукава, заправляя рубашки в штаны, приводя в порядок волосы.

— Сила Грязнов, ты там смотри, никого в суп раньше времени не отправляй, гы, шутка! — продолжал тот же голос.

— Закрой свой гроб и не греми костями, — прозвучало в ответ по динамику.

— А где инструмент? — спросила ведущая. — Где орудия?

Кое-что собрали с пола, не хватило ножниц, штопора и маленькой пилы.

Все смотрели друг на друга с подозрением.

— Ну деловые, — вздохнула Валькирия. — Ладно, будем работать с тем, что есть, а потом на выходе просветим на рентгене, кто попятил инструмент. С того приз снимем, отдадим другим.

Семьи закряхтели.

Одна бабушка сказала:

— Наш зять любит взять.

Один отец сказал сыновьям:

— Домой не приходите, вырублю.

Женщина с краю заметила:

— А сам-то штопор-то. Взял-то.

Назревала новая драка.

— Итак! — закричала Валентина-Валькирия. — Все расступились, и операцию начинает... Начинает... Игорь Шашкин! Первый ряд, второе место. Похлопаем! Суперприз — трехкомнатная квартира!

И она побренчала ключами.

Чума-Игорек Шашкин, еще более худой и бледный, чем обычно, пошел к месту казни.

— Отдай барбю, дурак!!!

Негнущейся рукой Игорек Шашкин взял у одной бабушки-участницы хирургический нож ланцет (бабушка пихнула Игорька локтем), другой рукой Чума оперся о Барби Кэт и приготовился распилить куколку напополам, как чурбачок.

— Нет! — взвизгнула ведущая. — Сначала одну руку! По локоть! Сила! Транслируй по всем программам на Гималаи! И...

Игорек приладился как следует, и на экране все увидели ручку куклы.

Огромный нож был занесен над сгибом локтя.

Чума-Игорек даже вспотел под светом юпитеров.

Вдруг раздался истошный детский вопль, и к сцене помчалась чья-то тень.

Кто-то, легкий, как комарик, летел к Чуме-Игорьку.

Чьи-то слабые ручки вцепились в его свитер.

— Отдай! — пищал голос. — Отдай Барбю, дурак! Не режь!

Игорек растерялся.

— Это моя Барби! Моя Барби! — пищал маленький ребенок и тянулся к кукле. — Отдай!

— Ошибка! — загремела Валька в микрофон. — Твоя кукла у мамы в сумке!

— Отдай, отдай! — пищал и плакал комариный голосок.

Маленькая рука упорно тянулась к кукле.

Чума-Игорек, растерянно улыбаясь, отступил.

Ребенок привстал на цыпочки и схватил Барби Кэт, а потом схватил и Барби Машу.

— Ну куда, куда, неутыка? — сказала Валька в микрофон и пошла на маленькую разбойницу как стена.

Ребенок упал на колени и согнулся, защищая животом свои сокровища.

(Это была та самая девочка Женечка, которая держала под подушкой Барби, а родители наутро вытащили у нее куклу, чтобы продать ее за бутылку, но не продали, потому что в то утро у «Гастронома» таких покупателей не нашлось. И девочка играла с Барби еще несколько дней, пока вся семья не пошла на телепередачу, отобрав у Женечки куклу. Конечно, ребенок все спутал.)

Зал шумел, как море.

— Пусть не мешает! — кричали одни.

— Че катит на пацанку? — возмущались другие.

Ведущая опомнилась и добрым голосом сказала в микрофон:

— А хочешь, сама отрубишь ручки у кукол?

— Не-а, — возразила девочка, которая сидела на коленках лицом в живот, как свернувшийся ежик.

— Ну иди, поиграемся, иди, дура маленькая, — ласково сказала Валька и, с трудом нагнувшись, взяла девочку под локоток. — Иди, выиграешь, подарю тебе этих кукол, двух, хочешь?

— Хочу, — сказал ребенок себе в живот.

— И «мерседес»! — закричал в зале далекий папа.

— Да! — ответила Валькирия.

Зал захлопал.

Папа в семнадцатом ряду радостно потирал руки, переводя стоимость «мерседеса» в стоимость бутылок водки, спутался и вспотел от счастья.

А ведущая Валька, согнувшись, повела девочку к столику, на котором находились маленькая виселица и при ней музыкальный органчик с игрушечной табуреткой (рабочие так и не смогли отпилить скамеечку, плюнули и поставили орган рядом с виселицей).

Игорек окаменел, смущенно улыбаясь, а его мать, Шура-Шашка, в этот момент решительно сматывала бинты с головы, собираясь ринуться в бой вместо своего неумелого сына.

Она бы не отдала Барбей!

Вы что, трехкомнатная квартира!

Она сейчас пойдет и вырвет Барбей, вернет их Игорьку!

И в тот момент, когда Валькирия осторожно, вполголоса, учила девочку Женечку, куда поставить куклу Барби и куда накинуть маленькую петлю, Шура-Шашка наконец сдернула, поморщившись, последнюю повязку со своей больной головы и надела, шипя от боли, парик.

Трам-бамс! — и в первом ряду вместо помятой Шуры-Шашки засияла еще одна ведущая Валькирия, в таком же шелковом балахоне, с ярко-золотой прической, с тем же слегка опухшим видом и в черных босоножках (о, волшебный парик!).

А девочка своей тоненькой, как спичка, рукой доверчиво накинула петельку на шею Барби Маши (Барби Кэт она сунула за пазуху) и поставила куклу ногами на скамеечку.

Затем (шептала ей Валькирия) надо будет убрать табуретку из-под ног Барби, то есть отодвинуть вбок органчик со скамеечкой, и ей подарят обеих кукол!

— Хорошо? — по-доброму шептала Валька.

— Хаяшо, — отвечал ребенок.

Барби Маша стояла на скамеечке перед органом с петлей на шее, как партизанка в тылу врага.

Но ребенок не отпустил (на всякий пожарный случай) обещанную куколку, держал ее одной рукой крепко-крепко.

Скамеечка стала прогибаться под весом Барби Маши, маленькая защелка соскочила, пружинка освободилась, и органчик начал играть.

Он издал первый могучий рев, вздохнул и запел на множество голосов.

Под куполом зала засветился яркий свет, и все вздохнули.

Все замечтали, сердца у всех забились, глаза прослезились...

Дед Иван освободился от колдовства, встал и пошел к сцене.

Два неуклюжих лохматых ребенка преданно побежали следом за ним.

Туда же отправилась и мама Шашка, как две капли воды похожая на ведущую Валькирию.

Что касается самой Валькирии, то она тоже стояла и мечтала.

Она даже выронила из пасти свою вечную сухую корку (черствую корку науки).

В ее маленькой голове проносились видения — старый подвал, дружная семья ужинает коркой сыра... Мама-крыса в серых мехах, братья и сестры, пушистые и усатенькие, теплые и дружные... И вот уже это не мама-крыса, а сама Валька в серой шубе, бархатистая, пухлая, аккуратная, с чистым хвостом, кормит сыром своего сыночка Эдика (разумеется, это ее сын, как она раньше не догадалась), тоже чистенького, аккуратненького, бархатного, и все у них в порядке... Норка теплая, убранная, запасы есть — там мешок корок, там сало в пакете... Крупа «Артек»... Печенье «Юбилейное»... Сыр «Пошехонский»...

А люди — они несчастные... Им хочется и то, и другое, а жить дружно они не умеют... Надо дать им, сколько они пожелают, наколдовать — раз плюнуть... Вот сотни «мерседесов», вот гора телевизоров в упаковке... Вот ключи от квартир... Целый дом на триста квартир, всем участникам передачи по квартире... И той несчастной выгнанной невестке квартиру... И той старушке с инсультом — пусть ее возьмут из больницы, пусть она живет у дочери, и все будут рады, будут любить бедную брошенную ими бабушку... И тот ребенок-калека, пусть он встанет на ножки и идет с папой и с мамой, и будут они жить вместе... А тот несчастный, который уже год не спит, с тех пор как сбил на улице ребенка, пусть он подарит им свою новую машину, ладно. И та бедная женщина, которая украла у него со шкафа деньги, потому что он год пил, ел и одевался за ее счет... она обнищала... и эта женщина тоже уже полгода не спит и боится — пусть она выйдет за него замуж, и тогда деньги останутся в семье...

Так мечтала Валька, а органчик играл, кипятясь и подпрыгивая, и число ключей и «мерседесов» росло на сцене, ящики с телевизорами громоздились один на другой.

И сама Валька давно уже тоже воплотила свои мечты в жизнь, она стала дородной крысой, превратила Эдика в крысенка и теперь хлопотала, устраивая новую жизнь в подвале телевидения, как раз под кладовой ресторана.

А Шура-Шашка раньше деда дошла до сцены и сказала:

— Выиграли все! И мы тоже!

И взяла себе ключи и положила их на капот «мерседеса».

И велела:

— Подходить по одному! — И туманно пояснила: — По семье на рыло!

Все ее поняли сразу.

Шура-Шашка, златогривая, в шелках, с опухшей рожей, была награждена ревом зала и аплодисментами.

Народ начал действовать незамедлительно, но, поскольку музыка играла, все встали в дружную, чинную очередь, рядами, и, говоря друг другу «спасибо» и «пожалуйста», смеясь от души, они подходили к Шашке и получали из ее рук ключи, машину и ящик с телевизором.

Как-то все так волшебно устраивалось, никакой давки и смертоубийства, но дед все никак не мог дойти до своей Маши Барби, которая почти висела с петлей на шее на табуретке и нежно улыбалась, а ребенок стоял на страже около виселицы, держа Барби за ножки и ожидая момента, когда можно будет спрятать обещанную куклу за пазуху.

Дед никак не мог дойти до сцены, потому что везде вилась очередь, а он-то не занял очередь, то есть не встал в ряд, а впереди себя никто никого не пропускал, такие дела.

А кричать и что-то доказывать (да не нужна мне ни машина, ни квартира, а мне нужна кукла Барби) дед не мог, ему было как-то неудобно.

Таким образом, дед Иван с неизвестно откуда взявшимися косматыми детьми, которые всюду преданно его сопровождали, был оттеснен в конец очереди.

Он стоял и смотрел, как все больше клонится кукла Маша в усталой руке ребенка, как шнурок натягивается на ее шее...

Он представлял, как больно и тяжело Маше, но ничего не мог поделать.

Он знал теперь, что она живая, и боялся, что она задохнется.

Сердце его больно билось в груди, горло пересохло.

Между тем органная музыка играла, вежливая очередь двигалась. Вот получили ключи от машины и квартиры родители больного ребенка, вот радостно повезли его в коляске... Вот он встал и, хромая, пошел ножками сам между папой и мамой...

А Шура-Шашка, испытывая страшное желание сорвать с себя парик или хотя бы почесать под ним больную головенку, тем не менее раздавала призы, радостно улыбалась и говорила какие-то вежливые фразы типа «Будем здоровы» или «Ну, поехали», которые помнила еще со времен своей застольной молодости.

Но сама она при этом зорко следила за растяпой Игорьком: он даже в очередь не влез, а стоял и глупо шарил глазами, ища потерявшуюся мать.

«Чисто телок», — думала Шура, но позвать сына было некогда, а вот почему он сам не идет к матери, Шашка не врубалась.

Она же не видела себя со стороны, не знала, что выглядит, как принцесса цирка, в своих черных шелках и с золотыми волосами.

Игорек искал совсем другую Шашку — тощую, как вобла, такую же жилистую, беззубую и загорелую, причем забинтованную.

Музыка играла, но никакого особого счастья она ему не приносила Чума тосковал по маме Шуре как маленький.

Мимо него тащили ящики, толкали вручную «мерседесы» (не в каждой ведь семье имеется свой шофер, приходилось волочь волоком), причем все обращались друг с другом с повышенной заботливостью.

Вот последние в очереди, дедушка с бабушкой, сверкая свежими синяками, передали молодым ящик с телевизором и взяли ключи...

Зал постепенно опустел.

Шура со стоном содрала с себя парик, кликнула сына, и мрачный Игорек сел за руль «мерседеса».

Когда мать с телевизором взгромоздилась на заднее сиденье, Чума включил зажигание (если вы хоть раз угоняли соседский грузовик, вы легко справитесь с зажиганием) — и Шашкины уехали на новую квартиру.

А дед был уже у цели и готовился прыгнуть на сцену.

И тут раздался легкий писк — ребенок, карауливший Барби, был схвачен папашей за руку (семья давно взяла машину и ключи от квартиры и забыла насмерть о девочке, и только уже на улице, когда подрались, кому садиться за руль, бабушка вдруг завопила, что где Женька-то, совсем очертенели, ребенка потеряли, анчутки — и папаша был командирован за Женькой обратно на телецентр, он и потащил дочь уходить).

Когда отец поволок ребенка вон, ребенок, в свою очередь, поволок куклу Барби за собой и поволок также за собой виселицу, на которой висела кукла.

Ноги Барби соскользнули со скамеечки, музыка сразу кончилась, свет погас.

Виселица волочилась по полу, за ребенком, веревка натянулась на шее Барби Маши, голова почти уже была оторвана...

Дед ринулся спасать куклу, мощными руками столяра он оборвал шнурок виселицы и хотел сказать: «А куколка-то моя», но ребенок даже ничего и не заметил — эта Женечка сунула Машу Барби за пазуху и, влекомая отцом, исчезла в дверях...

Что оставалось деду?

Растерянный, он взял орган под мышку и пошел вон.

Дети, лохматые, нечесаные, попытались схватить его за руку, но не получилось.

Дед уходил.

Мальчик и девочка уставились ему в спину и захныкали.

Но дед не слышал их тихого плача, он как бы оглох.

Опустившись на четвереньки, дети сидели в зале одни, но уже неумолимо приближалась команда уборщиц с зычными голосами, они вошли и двигались по проходам к сцене.

И мальчик вдруг увидел на полу сухую корочку и схватил своими крепкими зубами.

Корочка хрустнула.

Лохматая, грязная девочка вопросительно потянулась своим замурзанным личиком к брату — и он, добрая душа, выронил из пасти полкорочки.

Они не ели уже двое суток, несчастные дети, и были голодны, как собаки.

Они схрумкали крепкий, каменный сухарик за десять минут — правда, их к тому времени уже выгнали из зала на улицу.

Однако не забудем, что в сухарике содержалось пятнадцать томов книги мастера Амати «Советы добрым волшебникам».

Через десять минут на улице, на лавочке, сидели брат и сестра, оба в очках, знающие по семь языков (плюс венгерский без словаря), компьютерно образованные (в объеме самой крупной энциклопедии в мире под названием «Британника»), брат причем умел играть на скрипке, а сестра на рояле.

Однако это не помешало первой же шедшей мимо группировке подростков попытаться побить двух детей-очкариков.

И хоть брат знал все приемы у-шу, но что-то не давало ему поубивать своих противников и даже нанести им телесные повреждения.

Он только стоял, как стена, с очками в руках, терпя оскорбления.

А сестра за его спиной крутила перед противниками фигой (все-таки дворовое прошлое давало о себе знать).

На этом их и застал дед Иван, который отдыхал от предыдущих событий на троллейбусной остановке в ожидании транспорта.

Ему очень не понравились агрессивные детские крики за кустами.

Его временная глухота сразу прошла.

Дед Иван прогнал группировку подростков простой фразой «Толя Хромой вас ждет» (почему-то именно эти слова пришли ему на ум, хотя умной Барби уже не было с ним) и сказал двум худым очкастым детям:

— Я вижу, вы приехали издалека, а где папа с мамой?

Дети замялись.

— Мы их никогда не знали, — честно сказал мальчик.

— Так. — Дед Иван покашлял. — Не хотите ли выпить со мной чаю? Есть также теплые макароны с томатным соусом. Вас как зовут?

— Дуняша, — отрекомендовалась девочка.

— Тимоша, — очень приятно, — откликнулся мальчик.

— Меня дед Иван, — сказал дед Иван. — Вы беженцы?

— Мы сами не знаем, — улыбнулся мальчик. — Не спрашивайте.

— Простите, больше никогда не буду, — сказал дед. — Хорошая погода, не правда ли?

И, смущаясь и пропуская друг друга вперед, компания села в троллейбус и отъехала.

Когда они пришли к деду домой, Дуня ахнула и присела у подоконника, глядя как завороженная на кукольный домик.

Там, в своем любимом кресле, сидела маленькая кукла Маша и читала любимую книжку «Стихи».

Правда, на шее у нее был обрывок шнурка — в виде галстучка или бантика.

— Можно я ее возьму на минутку? — вежливо спросила Дуня, умная, как собака (семь языков и высшая математика). — Надо кое-что снять с нее.

— А сумеешь? — сказал дед Иван строго, ставя на место музыкальный органчик.

— Разумеется.

— Ну валяй.

И через минуту он сказал:

— Молодец, руки-то хорошие у тебя, однако немытые! Все марш в ванную, мыть руки — макароны на столе!

И он выкинул обрывок шнурка в открытое окно.