"Жестокий эксперимент" - читать интересную книгу автора (Дилов Любен)

24

– Все мы играем в каком-нибудь кино, – сказала она какое-то время спустя с мудрым видом знатока, что делало ее забавной. – Какой-то старик режиссер, как мой, например, хочет повторить или просто прожить то, чего ему не удалось в свое время, вот он и начинает играть такими, как мы.

– В нашем варианте не будет повторений, – успокаивая, заверил он ее.

Девушка выплакалась, потом уже спокойно среагировала на его незлобивую насмешку, что она переживает из-за какого-то там фильма, когда вполне возможно, что они навсегда утратили Землю вместе с ее кино.

– Свой фильм мы сочиним сами, и он будет совсем другим, – настаивал он с прежней горячностью, намереваясь что-нибудь сыграть, потому что ему очень хотелось поцеловать девушку – наверняка в фильме с таким названием должны быть поцелуи. Его недавний сон, потонув в мути памяти, уже не пугал его неудачей в любви. – Итак, кто-то запер нас на этой яхте. Впрочем, мы могли находиться и в студии, так ведь? Свет и тишина, съемки начались. Итак, мы должны сыграть «В начале весны».

– А кто этот «кто-то»? – со свойственной молодости наивностью спросила она.

– Ну, милая девушка, вы задаете вопросы, которые люди совершенно бессмысленно задают себе вот уже в течение стольких столетий! Кто запер нас на этой планете и что мы должны делать дальше? Да мы ни к чему бы не пришли, если бы сами не решали, что нам делать! «Господом» назвали его, «природой» назвали, вы только что назвали его «режиссером»!… Итак, кадр первый! Щелк!

Он храбро подошел к шезлонгу, в котором она сидела, и положил руку на его спинку. Будущая артистка вначале было отдернулась, но потом замерла в прежнем положении. В уголках губ появились складочки, а это означало, что она приняла условия игры и уже участвует в ней.

– Откуда берет начало весна, в чем оно проявляется? В воздухе! Воздух пахнет весной… – Он вдохнул подчеркнуто глубоко, но не уловил абсолютно никаких запахов. – Нет, это невозможно показать, зритель не почувствует запахов. Что еще бывает весной? Ах да, солнце прогревает землю, и зимняя влага испаряется, поднимаясь вверх, окутывает туманом поле. Капель! Она с еще большим нетерпением отмеряет время зимы каплями-секундами. Что еще происходит в начале весны?

– Звонкий весенний дождь брызнул над нашей стрехой, – подсказала ему школьница хрестоматийное стихотворение. – Первый весенний дождь – это надежды эхо…

– Будем снимать и надежды тоже, – согласился он, глядя, как она старательно, совсем как участница художественной самодеятельности, ловит ртом невидимую весеннюю капель. – В пугливых акварельных тонах будем снимать, которые постепенно начнут сгущаться. Мы начнем сгущать их.

Он подбежал к мачте, воображая, что это дерево, и имитируя, что он отламывает от него веточку. Затем подошел к школьнице и протянул ей нечто не существующее в пальцах, сложенных щепотью и как бы готовящихся осенить себя крестным знамением.

– Первая веточка для тебя, моя первая любовь!

Она вздрогнула, уносясь в своих мечтах куда-то вдаль, потом осторожно «взяла» веточку.

– Поцелуйте ее, поцелуйте! Влюбленные девушки так делают.

Ее губы прикоснулись к пустоте в пальцах, и девушка засмеялась:

– А вот с этого момента все очень банально.

– Разумеется. Но хорошо, правда? Все хорошее – банально, потому-то мы и повторяем его! Я хочу сказать, стало банальным, потому что мы повторяем его, потому что… Ой, вы совсем запутали меня! Впрочем, как вас по имени? – В его сознание хлынуло множество женских имен, но он не остановился ни на одном из них. Он искал начало чего-то очень важного, возможно, начало всего происходящего, и вдруг воскликнул вдохновенно:

– Альфа! В начале весны из солнечного света, как Афродита из морской пены, появится девушка, с имени которой начинается алфавит, а сияние, которое распространяет она вокруг себя, исходит из глубин материи. Годится?

– Годится, капитан! – обрадовалась она, как видно, еще и тому, что неожиданно найденное его обращение оказалось очень удачным и очень кстати, ведь он, как старший, был здесь, на яхте, капитаном.

– Отлично! – довольный, воскликнул он и поправил фуражку, с которой никак не мог расстаться. – Итак, вначале весны после всех бурь и невзгод старый морской волк возвращается из своего далекого плавания. Еще в море в бинокль замечает на берегу в весенней мгле девушку, которая… ну, которая прямо-таки ранит его в сердце. – Он ткнул себя пальцем в область сердца, но это уже было слишком сентиментально, поскольку он должен был изображать из себя не принца, а морского волка. – Итак, – произнес он в четвертый или пятый раз, насилуя свое воображение. – Что еще происходит в начале весны? В эту пору наши бабушки зачинали детей, чтобы родить их в начале зимы, когда в поле нет работы. Может, отсюда и унаследована нами привычка влюбляться весной? Да, природа знает свое дело! – подводя черту, посмотрел она на девочку и наткнулся на ее враждебный взгляд. И сказал смущенно: – Простите, Альфа!

– Ничего-ничего, капитан! Продолжайте! – ответила она равнодушно, как сломленная безнадежным ожиданием женщина, разуверившаяся, что когда-нибудь дождется своего морского волка.

– Альфа, такой фильм… в таком фильме не может не быть поцелуя.

Женщина снисходительно улыбнулась, делая вид, что только сейчас поняла, ради чего было затеяно все это кино.

– Поцелуйте.

Он наклонился к ней и со страхом коснулся губами щеки.

– Вышел бы отличный кадр! – заверила его женщина с наигранной веселостью.

– Сожалею, но кроме меня сегодня вам не с кем играть в своем кино, – ответил он, направляясь к бутылке с коньяком. И повернувшись к ней спиной, стоял так, словно ожидал наказания. В затаившейся тишине звук отодвигаемого шезлонга показался громовым. Затем послышалось шлепанье босых ног по палубе. Руки женщины-школьницы обвились вокруг его шеи, а подбородочек уткнулся меж лопатками.

– Мне страшно, капитан! Не можем сочинить более-менее интересный сценарий.

Да, это уже была месть! Зачем он продолжает все эти игры? Что за детская блажь!

– Поцелуйте меня! – сказала девчонка. – Поцелуйте меня по-настоящему. – Но ему уже было не до поцелуев. – Знаете, меня ни один мужчина по-настоящему… настоящий мужчина…

Он повернулся к ней, приподнял подбородочек, чтобы видеть глаза девчонки и утешить ее словами, но внезапно хлынувшие из этих страдальческих глаз слезы заставили его целовать ее с отчаянием, граничащим со страстью.

Он оказался странным влюбленным: то несдержанным, то робким, но в то же время как бы обремененным воспоминаниями о других женщинах, – во что он отказывался верить, ибо все это представлялось ему мешаниной из увиденного в кино и в юношеских сновидениях и прочитанного в романах. Однако Альфа – такая знакомая и не знакомая – похоже, испытывала то же самое. Сначала он вынужден будет долго упрашивать ее подарить единственный поцелуй, после чего она станет уже страстной, как зрелая женщина. Они целовались и миловались до изнеможения, до тех пор, пока не растрескались губы. Они смочили их кофе – или коньяком – и начали целоваться снова. А во время непродолжительных пауз между поцелуями смотрели в окружающую их пустоту, по-весеннему солнечную. Уютно изолировав их от мира, ставшего им абсолютно ненужным, она не пугала их, но и не толкала ни к чему иному, кроме поцелуев.

…Он открыл для себя, что предметный мир тоже диктует человеку его поведение, что, творя собственную атмосферу, человек постоянно досоздает и хозяина, куда более властного, чем бог и природа.

Он посмеялся над банальностью своего открытия и страшно захотел поцеловать грудь Альфы.

Но она не согласилась.

– Что, действительно никто не целовал?

– Действительно никто, – ответила она, но как-то не совсем уверенно.

– Ведь ты же будешь актрисой! В кино сейчас показывают что угодно. А грудь – это совсем другое, это символ красоты.

Она возразила ему с той постоянно удивляющей его взрослостью, которая заставляла и его самого спрашивать себя: а кто же, в сущности, я в данный момент?

– В кино нагота подчинена художественной идее, – сказала она.

– Это тебе режиссер сказал? Видишь ли, милая, – распалился он еще больше, – ведь нецелованная грудь в состоянии распалить даже самого пресыщенного мужчину. – Мужчина никогда не воспринимает грудь женщины только как мужчина. Думаю, в этом случае в нас побеждает другое. Сыновнее в мужчине нуждается в ней больше, чем чисто мужское.

Он придумал бы еще что-нибудь в этом роде, но неожиданно вспомнил слышанный еще в студенчестве довольно грязный анекдот на тему женской груди, и ему стало стыдно за тогдашнее свое невежество и теперешнее свое запоздалое прозрение. Он не стал настаивать на том, чтобы школьница позволила ему поцеловать свою грудь, просто вздохнул мечтательно и сказал:

– Конечно же, у тебя красивая грудь.

– Думаю, что да, – возбужденно прыснула она, а ее пальцы, что совсем недавно зажимали низ тенниски с упорством девственницы, стащили ее с себя одним махом и швырнули в сторону.

Поправив волосы, девушка выставила грудь вперед, словно собиралась позировать, но он не приблизился к ней. В нем не было никакого порыва – ни сыновнего, ни мужского, только восхищение гармоничной полусферой этих банальных как жизнь, вскармливающих жизнь планеты желез.

Альфа не дождалась, пока он опомнится. Прикрыла наготу древним жестом – левой рукой – и потянулась за тенниской.

– Не надо надевать, прошу тебя!

Она села обратно на матрац и спросила:

– Ты любишь меня, капитан?

Он говорил ей об этом сто раз, но сейчас что-то вдруг обеспокоило его, как-то очень уж особенно прозвучал ее вопрос. Он посмотрел на ее вытянутые, по-детски нежные ножки и сказал:

– Какие у тебя ножки!

– Ты так и не сказал, любишь меня или нет? Иди сюда, что сидишь на корточках!

Он занял свое прежнее место, оказавшись прямо напротив ее груди. Девчонка сомкнула руки у него на шее и медленно стала заваливать назад, увлекая его на себя. Надувной матрац простонал под ними. А потом, когда уже и булавку расстегнула на юбке, и высвободила бедра из широченных фалд юбки, вдруг толкнула его с такой силой, что он кувыркнулся с матраца, и в глазах его замельтешили в желто-оранжевой мгле сотни маленьких солнц.

– Не сердись, пожалуйста! Режиссер ясно дал понять, что в фильме я должна быть девочкой. – Растрепанная, похожая на обезумевшую, она спешно натягивала тенниску, закалывала булавкой юбку в поясе. – Я очень прошу тебя, капитан! Милый мой капитан!

Но его уже и без того отрезвила прохлада досок, а что-то внутри настойчиво подсказывало, что чувство гордости от того, что ты был где-то первым, – слабое утешение по сравнению с неизбежными последствиями и тем более легкомысленна затея накануне защиты диссертации! И он снова стал перебирать в памяти видения, похожие на воспоминания, но из жизни, которая мало чем привлекала его.

– Ладно! Не бойся, сыграешь в кино, и тогда… Когда поженимся. В сущности, у нас нет необходимости расписываться, ведь мы уже расписаны. А свадьбу сыграем, настоящую большую свадьбу!

Обрадовавшись, она позволила обнять себя, однако ее женский мозг с большой тщательностью удерживал в памяти всякие подробности, помнил он и невероятно отдаленную во времени дату в их брачном свидетельстве, поэтому Альфа бросила:

– Так не скоро? – Потом, помолчав, спросила снова: – Капитан, а если мы станем детьми?

– Мы и сейчас с тобой дети, – по-отечески прижал он ее к себе, имея в виду только ее, разумеется, и напрочь отказываясь думать о том, что им грозит какая-то опасность. – Вот увидишь, мы снова так же неожиданно вернемся назад. Я буду известным профессором, а ты… – запнулся он, поскольку не знал, на что нацелилась она: на кино, биологию или литературу. – Ты очень, очень будешь любить меня. Ну, и немножко ревновать, из-за студенток. Но самую малость, так как будешь уверена, что я люблю только тебя.

– Да, но ведь мы будем старыми!

– Так уж и старыми!

– А если мы к тому времени не будем любить друг друга… если мы проснемся?

– Это невозможно! – искренне взбунтовалась в нем его молодость.

– Ты любишь меня, капитан? – спросила она уже, наверное, раз в сотый. – Любишь меня по-настоящему?

Он ответил множеством поцелуев, в перерывах между которыми она то и дело извинялась перед ним, что заставляет его ждать, а он силился вычеркнуть поцелуями какие-то годы из их будущего, ибо ее не было там рядом с ним.

Он рассказывал ей об их будущем, похожем на сказку, потом они снова целовались, пока она, обессилевшая, не уснула как ребенок на самой середине сказки, которую он сочинял специально для нее.