"Жестокий эксперимент" - читать интересную книгу автора (Дилов Любен)

19

Однако необходимость в том, чтобы кто-то оказал ему помощь, вывела его на палубу. Кто-то должен был хоть немножко направить его, дать точку отсчета для более разумного хода мыслей. Но кроме студентки, на этой яхте-призраке никого не было.

– Это вы писали в дневнике? – спросил он лежавшую в шезлонге студентку, которая все еще злилась на него за то, что он выгнал ее из каюты.

– Если вы писали все остальное…

– Да, почерк похож на мой.

– Но вы, конечно, опять скажете, что ничего не помните, так?

– Опять скажу. Да, я женат! И никогда не позволил бы себе подобного!

– А я могу себе позволить? Так, что ли? – разозлилась девушка.

– Я не то хотел сказать.

– Советую вам больше не говорить того, чего вы не хотите.

– Послушайте, мы с вами все же…

– И яхта ваша, так? Ведь и документы есть, и все такое прочее…

Конечно же, она тоже имела право требовать от него объяснений, но неужели эта проклятая девчонка не соображает, что они должны вместе искать объяснение происходящему! Ее упоминание о документах было кстати. Среди них он обнаружил собственный паспорт, удостоверение на владение яхтой, постоянное разрешение на выход в море. Все документы были выданы на его имя, на них стояла его подпись и какие-то фантастические даты из далекого будущего. На фотографиях он выглядел гораздо старше, но это, несомненно, был он. Неужели, действительно следовало принять всерьез утверждение авторов записок, что время возвращает их в прошлое?

– Признайтесь, вы меня украли, да?

– Да на кой черт вы мне сдались! – взорвался он, размышляя над тем, стоит ли ей говорить о документах.

– В бортовом дневнике, который вы, дорогой мой доцент, держите в руках, вы обозначены как владелец яхты! – сообщила она ему то, что он уже знал. Ее нежелание разговаривать с ним нормально злило его, и он, теперь уже умышленно, решил подколоть ее:

– Послушайте, если вам так хочется, чтобы вас крали…

– А ну-ка повторите! – не дав ему договорить, вскочила с шезлонга девушка, и он поспешил удалиться на корму.

– Да такие, такие смазливые, как вы, мне просто противны! – крикнула она ему вслед.

Он застыл, оторопев от неожиданности. Да как же так, ведь все студенты любят его, да что позволяет себе эта девчонка?!

Он уединился на краю кормы, поскольку каюта пугала его своими загадками. Попытался восстановить собственное чувство времени. Однако обида вынуждала его мысленно продолжать речь в свою защиту, и он не заметил, как это отвратительное существо снова возникло перед ним, как и вообще возникло в его жизни.

– Алло, доцент, придумали что-нибудь?

– Как только придумаю, приду.

– Не сердитесь, я не хотела этого говорить!

– В таком случае соблюдайте собственные советы, которые даете другим.

Она молчала так долго, что он не выдержал и вопрошающе посмотрел на нее. Его встретила удивительно милая улыбка, в уголках губ студентки образовались очаровательные складочки.

– Я хотела сказать, таких, в которых все влюбляются. Хлебнула от таких… А если подумать, если все происходящее – правда, может, в таком состоянии вы…

– Что я?

– Может, это вы сотворили со мной такое!

– Прошу вас, не надо начинать все снова!

– В суде все выяснится! – произнесла она скорее с каким-то любопытством, нежели с угрозой. Ее обвинение прозвучало просто гнусно, и он крикнул:

– Убирайтесь отсюда, слышите! Сейчас же убирайтесь!

Она надменно вильнула юбкой и ушла в каюту, чтобы явиться минут через десять, демонстративно помахивая кухонным ножом.

– Ну что, теперь поговорим?

– Сейчас же прекратите свои дурацкие игры! – вскочил он и попятился к релингу.

– Зарежу! – замахнулась она ножом и сразу же вслед за этим завизжала, и ее визг, долгий и пронзительный, сопровождал его падение, словно это кричало само его тело в предсмертном своем состоянии. Падая, он ударился затылком о борт и почувствовал, что его голова как бы отделена от тела и падает куда-то вниз. Он пытался ухватиться за что-нибудь, но пальцы ударялись обо что-то твердое и гладкое, наверное, о борт яхты. Тело, оставшееся где-то там, наверху, взывало о помощи, но он видел перед собой только огненные отблески. Падение становилось все более замедленным, словно он прыгнул в теплую воду и та оказывала ему сопротивление. Стена, которой он касался руками, на ощупь была скользкой, как в плавательном бассейне. Придя в себя, он оттолкнулся от нее ладонями, как делал это в бассейне, и ему удалось перевернуться, не покидая ее спасительной близости, но уже находясь в нормальном вертикальном положении, и крикнул студентке:

– В трюме есть веревка!

Но маленькая негодница уже спускала ему веревку – сама сообразила, где ее можно найти. Его беспокоило только то, что он может соскользнуть под корпус яхты, прямо на киль и начать отдаляться неизвестно куда. Именно в этот момент веревка коснулась его головы, и он ухватился за нее обеими руками.

– Намотайте веревку на трубу! – крикнул он студентке.

Подъем был легким. Босые ступни прилипали к стене сами собой, и уже наверху, чрезмерно усердствуя, студентка подхватила его под мышки, рванула на себя и, потеряв равновесие, упала вместе с ним на палубу.

– Боже, что я могла натворить! – запричитала она, целуя его как безумная.

Он осторожно отстранил ее от себя, взяв за плечи стертыми до крови ладонями и дрожа от страха и усталости. Девчонка корчилась в рыданиях, как эпилептичка, и он чуть было не поддался искушению дать ей пинка.

– Хватит! Ничего не случилось бы! Хватит, говорю я вам!

Он схватил ее одной рукой за тонкую кисть и грубо поднял с пола, поскольку ее истерика напоминала ему о чем-то, что он как будто уже пережил когда-то и хотел забыть. Девчонка еле стояла на ногах, и он, поддерживая ее, повел в каюту, про себя злорадствуя: куда же подевался весь ее апломб.

Уложив ее в постель, он налил воды из термоса, оказавшегося на своем месте, поднес чашку к ее губам, очаровательным, несмотря на гримасу страдания. Девушка с жадностью выпила воду и уставилась на него мокрыми от слез глазами, а он отметил, как быстро подействовала на нее обыкновенная вода.

– Да я пошутила! Как вы могли такое подумать?

– Ничего я не думал, – сказал он и встал.

– Постойте! – поймала она его за руку. – Не оставляйте меня одну. Я прошу вас!

– Ну что? Может, начнем наконец переговоры?

– Откуда я знала, что вы такой трусливый! – продолжала она. – А я чуть-чуть артистка.

Он высвободил свою руку.

– Не обращайте внимания на то, что я говорю, подождите! – вскочила девушка. – Я в таком смятении!

Сядьте рядом, прошу вас!

Он сел, теперь не так близко, однако она все же дотянулась до его руки, прижала ее к своей груди и только после этого снова улеглась.

– Скажите, что простили меня.

– Хорошо, простил.

– Не так, искренно! И погладьте меня! Погладьте, иначе я не перестану плакать. – Она прижалась щекой к его руке.

– У вас такие претензии…

Его одолевало желание прикоснуться к ее гладкой прохладной коже, но смущали глаза девушки. У нее были глаза того же цвета, что и камень на перстне жены – круглый, очень темный аметист. Он купил этот перстень в годовщину их свадьбы, так как тот понравился ему странным отблеском – в коричнево-фиолетовой глубине кристалла, казалось, тлело страдание. Однако он, пожалуй, где-то встречал такие глаза, и не так давно.

– Вы правы, я очень испорченная! – сказала девушка, и страдальческий блеск аметистовых «ирисов» заволокло брильянтами слез.

– Прямо-таки уж и испорченная! – возразил он, хотя был склонен поверить ей, ибо ему чудилось, как будто он когда-то страдал из-за женщины, похожей на эту. – Вы позволите мне кое-что записать? Из каюты я никуда не уйду.

Она все еще прижималась щекой к его руке, и ему было неловко встать, не спросившись.

– А что вы будете записывать?

– Надо описать свое падение. Не из-за вас, не бойтесь! Это было особое падение, и оно, скорее всего, подтверждает наблюдения, описанные ранее.

– Значит, вы верите этим запискам, да? – испуганно отпрянула от него девушка. – Но тогда и все остальное в бортовом дневнике – тоже правда!

Он поспешно поднялся, испытывая чувство облегчения от возвращенной ему свободы.

– Не знаю. Знаю только, что как добросовестный ученый… я должен все записать… Хотите, я сварю кофе, я видел там, в шкафу. А если вы голодны, то там есть всякая всячина.

– Нет-нет, вдруг все это отравлено?

– Кому это надо, травить нас?

– А может, что и похуже. Ведь мы оба как одурманенные, ничего не помним. Или вы считаете: все, что написано там о времени, верно?

Ему показалось, что она знает больше, чем он. Это вселяло тревогу, и он спросил:

– Вы когда-нибудь употребляли наркотики?

Девушка обиженно посмотрела на него, но промолчала.

– Недавно вы с таким знанием дела обнюхивали чашки… Не скрывайте от меня ничего, слышите? Надо разобраться во всех этих чудесах.

– Было один раз – призналась девушка после небольшой заминки. – Любопытства ради.

– Опасное любопытство.

– Знаю. Но я была в отчаянии.

– Из-за чего?

– Вас это не касается.

– Меня все касается, девочка, – произнес он назидательным тоном. – А вас касается все то, что касается меня.

– Уж не хотите ли вы этим сказать, что я напоила вас и выкрала? – возмутилась она с такой откровенной наивностью, что он не смог отказать себе в удовольствии подшутить над ней:

– Вот именно! И именно вы надругались надо мной, а не я над вами!

Выражение страдания исчезло, глаза заискрились янтарным светом:

– Точно! Я жуть как люблю над физиками издеваться! Скажите, а в школьном учебнике есть что-нибудь, написанное вами?

– Маленькая главка в конце.

– А написана она лучше всех! Я помню, – обрадовалась девушка. – Вы правда профессор? Совсем молодой.

– Случаются и такие недоразумения, – нахмурился он, затем поправил ее: – Я доцент.

А сам подумал: разве он еще не профессор? А может, он просто уверен, что наверняка станет профессором?

– При чем тут недоразумение? Вы такой умный и…

– Откуда вы знаете?

– Ха! – засмеялась девушка. – У меня такое чувство… Ну ладно, товарищ профессор, сварите кофе. Уф, до чего же я голодная, и как хочу пить и спать… – Она сладко потянулась, словно была маленькой беззаботной девочкой, а он – ее отцом. И он поспешил на кухню, потому что ему опять почудилось, что все это происходит не впервые.

Ей-то ничего. По молодости она воспринимает весь этот абсурд гораздо легче, да еще сцены разыгрывает! И все же, не приложила ли она руку к происходящему и нет ли здесь какой связи с наркотиками?

Он ощущал в теле страшную усталость. Спать хотелось так, как будто он не смыкал глаз целые сутки. Это пугало его, хотя всему можно найти объяснение… К тому же это странное падение! Необходимо описать его подробно, и как можно точнее передать все свои ощущения. Итак, присовокупим это к ранее описанному идиотизму. Когда ученый не может добраться до истины, он обязан по крайней мере добросовестно описывать факты!

Но факты ли все это? Не походило ли раздвоение его мозга на тот самый шизофренический зев, который временно провоцирует ЛСД (он читал о подобных опытах психиатров на добровольцах). Странным было то, что именно теперешнее его состояние – какое-никакое, но реальное – пусть постепенно (из-за этой самой усталости), но все же уступало место воспоминаниям о событиях, которые не происходили в его жизни и по времени могли находиться только в будущем, но навязчиво предлагали себя как уже пережитое.

Хорошо, доцент я или профессор? Писал вон те книги или не писал, а только мечтал написать? Где мы сейчас находимся, куда движемся, и движемся ли вообще куда-нибудь? – спрашивал он себя. А много позже осознал, что, ломая голову надо всем этим, он уже ловко насыпал кофе в кофеварку, уверенными движениями доставал все необходимое из шкафчиков, а его уставшее тело помнило все, что было на этой призрачной яхте.

Хорошо говорить, что каждое мгновение своей жизни мы представляем собой совокупность прошлого и желанного будущего, что из этой мешанины состоит наше настоящее.

Почему же тогда мы по-прежнему мечтаем о стабильности? Кто-то сказал: «Цени каждый миг своей жизни!» Да, на словах-то можно быть эпикурейцем! Но попробуй ценить мгновение, когда оно предстает в облике злой истеричной дикарки.

Он вернулся мыслями к девушке и тотчас попытался отстраниться от нее, переключив внимание на поднимавшуюся кофейную пену. Старался не задавать себе вопросов, кто они такие – кто он, кто она, – и где в действительности находятся. Однако подобные состояния ему, физику, не были чужды. В теории подобного рода он нередко посвящал своих студентов.

Бомбардируя атом пучком электронов, ты никогда не знаешь, в какую часть мишени, в которую ты целишься, он попадет. Только гадаешь, по теории вероятности. А сами электроны разве знают? Или они смиряются с тем самым принципом, который физика назвала «случайностью выбора»? Спроси их, дорогой, электроны спроси, знают ли они свое место в пространстве, и направление, в котором движутся. И только после того, как услышишь их ответ, узнаешь, объективны ли законы, которые вы придумываете, или же они своего рода самооправдание нашей собственной неопределенности!… И не открывает ли человек во Вселенной такие законы, как теория относительности или принцип неопределенности Гейзенберга [6], – именно потому, что он сам подчинен им, и потому субъективно распространяет их на всю Вселенную?…

Ба, да от такого неопозитивизма сам Гейзенберг перевернется в гробу! Он развеселился, но уже в следующее мгновение испугался неожиданного направления своих мыслей – все это были философствования, которых не позволил бы себе серьезный ученый, – до такой степени испугался, что, казалось, мозг окончательно растекся от усталости, похожей на туман, проникший через иллюминатор даже в кухонную нишу. Он поторопил себя, стал быстро разливать кофе по чашкам, намазывать масло на хлеб, словом, готовил еду для той дурочки, которая то целовала его, то собиралась зарезать. Никогда еще он не был столь близок к сумасшествию, и единственной нитью, направлявшей его рассудок, оставалась его непонятная памятливость, подсказывавшая ему, что точно так же, но с еще большей любовью он готовил завтраки для женщины с темными аметистовыми глазами и что уже не раз его руки касались ее тела. И когда он наконец взял поднос и направился к каюте, то ожидал найти в ней именно ту женщину.