"Катали мы ваше солнце" - читать интересную книгу автора (Лукин Евгений)Глава 10. Дела подземные Ночь была черная, непрозрачная, без единого гвоздика в небе. «Влюбилась – как рожей в сажу влепилась», – пришло на ум боярышне Забаве, которую вся округа с некоторых пор звала за глаза Шалавой Непутятичной. – Чурило!.. – обеспокоенно шепнула она. – А ну потрогай: погорелец не отвязался ли?.. Ухватистая пятерня с готовностью лапнула ее за высоку грудь и тут же получила хлесткую затрещину. Чурило крякнул. – Виноват, ощупался… – смущенно пробормотал он. – Да тут я, тут, боярышня… – послышался совсем рядом унылый голос захваченного в развалинах погорельца. – Чего уж там отвязываться?.. Все равно ведь сыщете… Впереди шуршал незримой травой незримый храбр Нахалко, коему велено было разведывать ведущую к капищу стежку. Понятно, что, кабы не Шалава Непутятична (катись она под гору вместе со своим зазнобушкой!), оба храбра и близко бы не решились подступить в такую темь к развалинам. А про огороженную страхом Ярилину Дорогу и говорить нечего… И тот, и другой не раз уже помянули, верно, недобрым словом и кружало, где они бражничали с древорезами, и саму встречу с синеглазым ленивым красавцем, будь он неладен!.. А главное, конечно, кляли храбры собственные свои не в меру проворные языки. Угораздило же обоих, в самом деле, выскочить наперед: знаем, мол, боярышня, как не знать!.. Не одну ендову зелена вина с тем Докукой раскушали… Вот и раскушивай теперь… Думали сначала, что боярская племянница просто затеялась изловить вожака чумазых да и расспросить в теремных погребах о ладушке о своем. Ну это – ладно, дело привычное: унянчали дитятку, даже и не пикнул. Пикни попробуй – с кляпом-то во рту!.. А как выспросили – новая дурь нашла: подавай ей волхвов – тех самых, что Докуку ее ненаглядного под землю к навьим душам спускали! С простыми-то бабами беда, а уж с боярышней – вдвое… – Нашарил… – радостно шепнул незримый храбр Нахалко. – Вот оно, капище… Камушек… И впрямь – кончилась травка, пошла мостовая. Осторожно, опасаясь угодить ненароком в жертвенный колодезь, двинулись в обход выложенной замшелыми голышами площади, пока за частоколом резных идолов не наткнулись на малую избенку, где держали опочив волхвы. Дрыхли кудесники без задних ног, двери не замыкая. Да и зачем? Кому бы это в голову взбрело среди ночи гулять по запретной для всех Ярилиной Дороге? Взбрело, однако… – Ты, Чурило, руби искру и вздувай огонь, – тихо приказала отчаянная боярышня. – Только подальше отойди, чтоб ненароком не услышали… А ты, Нахалко, готовь ремни. Вязать будем… – Матушка… – выговорил, разом весь обмякши, Чурило. – Делай что велено! А не сделаешь – скажу дядюшке, будто вы тут со мной насильно грех сотворили… И ведь не шутила боярышня, ой, не шутила… Пошатываясь и мысленно поскуливая о пропащей своей головушке, старый храбр вместе с привязанным к нему погорельцем отступил шагов на десять и высек огонь. Нахалко торопливо шуршал ремнями. Понимал пострел: насчет Чурилы боярин, может, и усомнится, а вот ему, молодому да курносому, точно несдобровать… С кудесниками, противу ожиданий, обошлось даже проще, чем с чумазым вожаком, – пробудились они уже связанными. Чурило вставил лучину в светец, и желтый огонек явил их заспанные изумленные рожи. – Ну, вы! Волхвы тряпочные!.. – вконец утратив девичью стыдливость, процедила Шалава Непутятична. – Сказывайте, куда мово Докуку подевали!.. – Ты что это, девка?.. – моргая, проговорил один из них. – Ты куда ворвалась? Солнышка, что ли, не боишься?.. – Да что мне ваше солнышко? – неистово крикнула боярышня и вдруг заголосила, подхватив себя под ребрышки и запрокинув бело личико: – Постеля холодна, одеялочко заиндевело!.. Волхвы тревожно переглянулись, сообразив, видать, что дело-то серьезное. – А главный ваш где? – озираясь, спросил негромко Нахалко. – Почему двое?.. Убег, что ли, Соловей?.. – Тоже в навий мир взяли… – хмуро ответил кудесник. Курносый храбр испуганно охнул и умолк. Шалава Непутятична раскачивалась из стороны в сторону и тоненько подвывала, закатив ясны очи. – Так ты чего хочешь-то? – запинаясь, вопросил ее другой волхв. – Докуку мово! – Боярышня очнулась и топнула влитой в сафьян ножкой, да так, что со щек слезы брызнули. – Эк тебя! – подивился, а то и посочувствовал кудесник. – Да как его теперь воротишь-то, Докуку твоего?.. Уехали санки, боярышня, под землей твой Докука… – Сказывай, как его из-под земли издобыть! – потребовала вне себя Шалава Непутятична. Тут уже не только волхвы да храбры, вожак погорельцев Пепелюга – и тот рот разинул. Даже в преданиях слыхом такого не было слыхано, чтобы из Нави – да снова в Явь… Разве только в байках досужих… Ну, бес с кочергой – это еще куда ни шло, этим наружу вылезти – раз плюнуть, на то они и бесы… Но чтобы погребенного уже берендея в Явь вернуть?.. – Как-как… Да никак! – сердито отрубил один из волхвов, однако взглядом при этом вильнул. Так что лучше бы и не отрубал. – Ах, никак?.. – взвилась боярышня, почуяв, видно, легкую эту неуверенность. – Так висеть же вам самим на вороте меж Явью и Навью! Вяжи петельку, Нахалко… Тот попробовал вывязать – не получилось. Страх одолел. – Матушка… – пролепетал он, так и не сладив с ремешком. – Да ежели волхвов-то вешать… Осерчает солнышко, все как есть сожжет… – Да и гори оно все!.. – зловеще отвечала бесноватая Шалава Непутятична и снова заголосила: – Одно было солнышко, один свет ясный!.. Один синь порох в глазу!.. – Да полно вам кочевряжиться-то!.. – угрюмо сказал волхвам старый храбр Чурило, отнимая сыромятную снасть у курносого товарища. – Не видите, что ли, какая она? Сама утонет и нас потопит… с вами заодно… Запалив пару смоляных светочей, выбрались наружу. Кудесники неуверенно грозили чарами, гневом Ярилы и всякими прочими напастями, но когда Чурило с услужливым вожаком погорельцев стали при них ладить на жертвенном вороте первую петельку, дрогнули, переглянулись. – Н-ну… если упросить… – неуверенно начал один. – Кого? Но кудесник уже и сам испугался выскользнувшего ненароком словца – осекся, замкнул рот накрепко. Полоскались красные тряпицы пламени, капала с треском на священные камни черная смола. Шалава Непутятична забрала светоч у младого Нахалка, подступила к колодцу и, отстранив храбра Чурилу, так и не изладившего петлю до конца, надолго оцепенела над срубом. – Упрошу… – чуть слышно выдохнула она и к общему ужасу полезла в бадью. – Куда ж ты со светочем-то? – взвыл кто-то из волхвов. – Там же дерево кругом!.. – К вороту их! – отрывисто повелела боярышня. – Вынимай клин!.. Крути!.. Охнули храбры, но податься было некуда. Развязали волхвов, поставили к рукояткам, и тяжкая бадья пошла на цепях вниз. Сбылась мечта неуемного Шумка: впервые за многие годы приносили в жертву солнышку не идольца, не куколку резную, и даже не злодея какого, а подлинную берендейку – молодую, знатную, пригожую… Да еще и по доброй ее воле… Устрашающе скрипел ворот, клок пламени гримасничал, корчил рожи, ложились на уплывающую вверх каменную кладку красные и желтые отсветы. Наконец бадья провалилась в какой-то погреб, а через мгновение гулко коснулась дна. Вся дрожа, Шалава Непутятична выбралась на каменный пол и вскинула смоляной светоч повыше. Преисподняя оказалась тесной и пыльной. С одной стороны зияла глубокая неизвестно куда уводящая пещера с двумя глубокими колеями в плотном земляном полу, с другой до перехлестнутого крепкими дубовыми брусьями потолка громоздилась какая-то поленница. Еще стояла там низкая лавка, и на лавке этой кто-то спал, завернувшись с головой в нагольную ветхую шубейку. – Докука!.. – ахнула боярышня и кинулась расталкивать спящего. Тот вскинулся, забормотал: – Не спал, Чурыня Пехчинич… Право слово, не спал… На один только храпок и прилег… Сорвал шубейку и оказался вовсе не Докукой, а невзрачным мужичонкой средних лет. Увидев перед собой боярышню со смоляным светочем а руке, вскочил с лавки. – Ума решилась, девка? – взвизгнул он. – Устав забыла? Ты что это с голым огнем гуляешь? Займется ведь – не потушишь потом!.. Тут он приметил наконец стоящую посреди преисподней бадью, попятился и пал на лавку, влепившись спиной в поленницу. Та покачнулась, и сверху, чудом не угодив ему по маковке, свалилась увязанная лыком охапка. С треском разлетелись по каменному полу резные идольцы. – Да ты… уж не сверху ли?.. – Сверху, – бросила Шалава Непутятична, сунув ему светоч чуть ли не в бороду. Еще немного – и присмолила бы… С черными людишками боярышня любезничать не привыкла, а мужик – он и в преисподней мужик. – Беги стремглав за Докукой, пока я вам тут всю вашу Навь не подожгла!.. Мужик однако оказался полной деревенщиной и прирожденного вежества не выказал. Смоляной светоч в белых ручках Шалавы Непутятичны пугал его куда больше, нежели ее боярское достоинство. – Отступи с огнем! – рявкнул он. – Дура самородная!.. Чего тычешь? Отступи, говорю!.. – Докуку мне!.. – тяжело дыша, молвила боярышня, но светоч все же приняла. – Не знаю я никакого Докуку! – окрысился мужичонка. Встал с лавки, сердито влез в рукава шубейки и, заслоняясь от света, двинулся впереступочку вдоль стены. – Вот приведу сейчас сотника, с ним и разбирайся… Услышав про сотника, Шалава Непутятична малость успокоилась. Что над навьими душами поставлены сотники, не показалось боярышне дивным. Да ей бы и в голову не взбрело, что может быть как-нибудь по-другому! Кто-то же держит в порядке и трепете таких невеж, как этот мерзкий мужичонка, успевший, кстати, сгинуть в черном провале неведомо куда ведущей пещеры… Возвращения его пришлось ждать довольно долго, и Шалава Непутятична встревожилась вновь, даже отважилась сделать несколько шагов в гулкую тьму подземного перехода. Но тут смоляной светоч замигал, угрожая зачахнуть, и боярышня поспешила вернуться и разложить на каменном полу костерок из рассыпанных берендеек. – Матушка… – гулко позвал из дыры над бадьей слезливый робкий голос. – Да ты жива ли там?.. Шалава Непутятична сначала вздрогнула, потом обрадовалась. – А ну-ка сбросьте мне сюда еще один светоч! – потребовала она. – Да ты что? – взвизгнула в ответ дыра иным голосом – не иначе, принадлежавшим одному из волхвов. – Выгорит вся Навь подчистую – что тогда делать будем?.. Тут сверху донесся короткий хряск, невнятное мычание, и кто-то из храбров осведомился поспешно: – А будет чем зажечь-то?.. – Будет… – Па-берегись!.. – И в бадью с глухим стуком грянулась палка со смоляным набалдашником. Звякнула потревоженная цепь. Шалава Непутятична зажгла от костерка новый светоч – и вовремя. Из глубины долгой пещеры зарычали и забормотали гулкие голоса, а потом закачался, приближаясь, желтенький огонек. В пыльном его сиянии обозначились вскоре два человеческих очертанья. Одно принадлежало уже знакомому невзрачному мужичонке, второе чем-то напомнило боярышне Докуку, и девичье сердце встрепенулось. Но когда лампа высветила на миг харю незнакомца, Шалава Непутятична чуть не отпрянула. Ну и сотники в навьем мире!.. Вся рожа наружу… Приведенный окинул единым взглядом стоящую на полу бадью, костерок из берендеек и наконец саму боярышню со свежим светочем в руке. – Что с волхвами? – спросил он напрямик. Шалава Непутятична вскинула точеный носик. – Ты, молодец, – надменно молвила она, – узнал бы сперва о честном имени, об изотчестве да роде-племени… Тот бросил на нее быстрый хмурый взгляд исподлобья. – Ну, ясно… – проворчал он по-медвежьи. – Из именитых, стало быть… Дочь, что ли, боярская? – Племянница… – А которого боярина? – Блуда Чадовича! Сотник злобно покряхтел и повернулся к выглядывающему из-за локтя мужичонке. – До дна упрячу… – негромко, но грозно посулил он. – Ты у меня давно на бирке зарублен… – Да Чурыня Пехчинич!.. – слезно возрыдал тот. – В бадье же спустили! Обратно-то, чай, не выкинешь!.. Сотник поиграл страшенными желваками. – Так что там с волхвами? – угрюмо повторил он, снова обращаясь к боярышне. Та вскинула бело личико к округлой дыре над бадьей. – Чурило! Как там волхвы? Живы ли?.. – Живы, матушка!.. – гулко донеслось оттуда. – Живы пока… – Пока живы, – сказала Шалава Непутятична, с вызовом глядя на сотника. – А сюда-то тебя каким ветром занесло? – спросил тот. – Докуку мне мово отдайте, – в который уже раз проговорила сквозь зубы боярышня. Сотник приглушенно выбранился, помянув разом и волхвов, и бояр, и князя со княгинею… Оглянулся на мужичонку. – Ну, значит, такая у тебя судьба, Воробей… Буди Люта Незнамыча. Без его слова я тут ничего не решу… Вылетев с полными руками от ключника, Кудыка с Чернавой вновь оказались в гулких и пыльных недрах великой пещеры. Недобранившийся Ухмыл попридержался на пороге. – Над каждой горсточкой трясешься!.. – запальчиво проорал он напоследок и захлопнул толстую дубовую дверь, покрытую чертами и резами оскорбительного содержания. – Скаред!.. Постоял, плюнул, махнул рукой. – А, ништо!.. Лампы дал – и ладно… – А не дал бы? – тревожно спросил Кудыка. – Да куда он денется? – снова вспылил Ухмыл. – По Уставу положено? Положено! Стало быть, давай!.. Древорез потоптался, огляделся. В дальнем конце пещеры дышала дневной ясностью отверстая полукруглая дыра – та, что выводила на берег. Виднелись в ней слепящая гладь Теплынь-озера да краешек насыпи. Кудыка дерзнул поставить новенькую греческую лампу прямо на пол и, расстегнув крышки тяжеленного Устава Работ, раскрыл книгу наугад, повернул к слабенькому сеющемуся снаружи свету. – Солнышко… подвиг свой в небе… чинит дугою… – с трепетом разобрал он по складам и заробел окончательно. – Закрой, – посоветовал Ухмыл. – Ежели все это читать, последний ум отшибет. Оно бы вроде и ничего, да больно мудрено… Спросить-то, чай, проще… Голоса раскатывались так гулко, что Кудыка давно перешел на шепот, тоже, впрочем, отдающийся во всех закоулках зловещим громким шуршанием. Чернава безрадостно разглядывала своды. – А люди-то откуда? – тихонько спросила она. – Прямо здесь народились или сверху берете? – Сверху, – сказал Ухмыл. – Да и не абы кого… Какую он вам там клетушку отвел? – Старожил преисподней отобрал у погорелицы отмыкало – железную клюку с биркой. Повертел, всматриваясь в засечки. – А, вон это где… Ну, пойдем… Только лампы сразу зажигать не будем, а то из этого скареда масла потом не вымозжишь… Они перехватили поудобнее все полученное ими у прижимистого ключника и двинулись вдоль рва в непроглядную темь, оглашая пещеру скрипучими шагами. – И не бегут? – озабоченно озираясь, спросила Чернава. – Бывает, что и бегут, – сказал Ухмыл. – Но мало… Так, недоумки всякие… Да и куда бежать-то? Лешие – выдадут, царь-батюшка – тоже… Сам же видел: ляпнешь что-нибудь не то в кружале – и пиши пропало!.. Сразу тебя под белы ручки – и к волхвам… – Ты лучше давай сказывай, что и как, – забеспокоился Кудыка. – Розмысл тебя зачем отрядил?.. Ухмыл покосился на древореза и одобрительно хмыкнул. – Зачинается сказ, починается… – с удовольствием молвил он, снова поворачиваясь к далекой дыре. – Стало быть, так… Чалим добросиянное к качели и берем наперечап [58]… Ну, это ты и сам вчера видел. Дальше открываем топки, выгребаем золу и уже легонькое скатываем по рву к этой вот самой дыре… Кудыке невольно вспомнились стоны дубовых ребер и тяжкий хруст, когда темная лохматая от окалины громада наехала на груду щебня. Ничего себе легонькое… – А почему не сразу в дыру? – Ну вот! Начинай сначала, где голова торчала!.. Я ж тебе и толкую: сперва открываем топки, выгребаем золу… – Да я не о том! – нетерпеливо перебил Кудыка. – Золу-то ведь можно прямо перед дырой и выгрести… По рву-то зачем катить – вдоль берега? – Ну а как иначе? – удивился Ухмыл. – Дыра-то – вот она, а причал с качелью – вон аж где!.. – Так ведь качель-то! – вскричал древорез, истово прижимая к груди лампу и Устав. – Качель-то можно было, чай, и у дыры поставить… И причал тоже… Ухмыл сбил шапчонку набекрень и, озадаченно сморщившись, поскреб за ухом. – Да, вишь, какое дело… – неохотно признался он. – Рыли-то, сказывают, не от берега, а от изворота нынешнего… А качель с причалом о ту пору уже сладили… Ну и промахнулись малость с дырой – вывели, да не туда… Что тут прикажешь делать? Прикинули, смекнули… И вышло, что проще уж канаву к дыре протянуть, чем качель перетаскивать… Кудыка стоял, задрав бороденку, разиня разиней и только мигал, глядючи на гулкие пыльные своды. Он-то, по правде сказать, полагал, что пещера эта возникла сама собою вместе с сырой землей… Хотя как же – сама собою? Дубовые балки, каменная кладка стен… Неужто копали да настилали?.. Нет, нынешним берендеям такое точно не под силу. Вот пращуры, те – да, те могли… Великаны были, сказывают… – А быстро ты докумекал, – уважительно заметил Ухмыл. – Не зря тебе Завид Хотеныч Устав вручил с застежками. Его еще, знаешь, не каждому дают. Иным сунут лопату, скажут: бери-де отсюда, кидай-де туда – да и будет с тебя… – Кто ж это все измуровал-то? – выдавил Кудыка, силясь представить неведомых строителей. – Ну, это, брат, не ко мне, – сказал Ухмыл. – Это к розмыслу… Он-то у нас грамотный, а я так, грамотоватый… Пойдем, что ли?.. Впереди расплывалось во мраке смутное желтоватое пятно света, слышались удары, скрежет, хрипящие голоса. Меняли ребро. Трухлявое суходряблое дерево хрустнуло сразу в нескольких местах, так что из земляного гнезда его извлекали по частям, вздув спины от натуги. Новая пропитанная дегтем дубовая снасть лежала вдоль рва, и Кудыка ужаснулся, прикинув, сколько из нее могло бы выйти тех же берендеек. Ухмыл по обыкновению попробовал перекинуться острым словцом с кем-либо из работающих, но те были сердиты и неразговорчивы. Постояли и двинулись дальше. – И вот, стало быть, катится это оно по рву, – продолжал Ухмыл, указывая на еле угадывающееся во тьме полукруглое дно бесконечной канавы. – А ров, заметь, нарочно изноровлен покляпый [59], то бишь сначала под уклон, а потом в горку… – А в горку-то оно как въезжает? Само али так выкатываете, вручную? – Да бывает, что и вручную… А вообще-то само, с разгону. Такой оно здесь, доложу я тебе, брат Кудыка, прыти достигает самокатом, что и не подступись… Заденет – дальше поедет с мокрым пятнышком. А тебя – будто и рядышком не стояло… Вон, видишь, впадина в стене? Укрытие называется. Или залом. Так вот, ежели, к примеру, попал ты сюда, когда самая прокатка идет, в нем, в заломе этом, и хоронись. Слышь, Чернава, и ты тоже!.. Так и по Уставу положено… А то случай был: проглядели на дне обломок балки… Ну и шли двое наших, смотрят: поехало тресветлое… А им, вишь, лень было до залома бежать – к стеночке прижались. А оно как наскочило на балку – возьми да и прыгни… Так обоих и растерло… по стеночке-то… – Ну?.. – потрясенно молвил Кудыка. – А потом?.. – А потом как раз и пришлось его в горку катить… До самого до изворота… А ты еще спрашиваешь, почему у нас ночи длинней, чем у греков!.. У них-то, небось, таких лоботесов под землей и не водится… Да и балки во рву не валяются… – А дальше? – Кудыка изнемогал от любопытства. – А дальше – что дальше? Дальше – все. Дальше – участок Люта Незнамыча. Тоже розмысл, вроде нашего, только разрядом помельче… Вкатили на изворот, передали с рук на руки – и гуляй… – Здесь, что ли, гулять? – хмуро спросила Чернава. Неуютно ей было под землей, зябко… Ухмыл остановился, покрутил носом, словно что-то высматривая в сгустившейся темноте. Размытое пятно бледно-желтого света осталось далеко позади, сердитые голоса наладчиков стали неразборчивы, доносилось лишь невнятное перемежаемое ударами бормотание. – Эх, – сказал Ухмыл. – Сейчас бы лампу засветить, да возле рва искру высекать не положено… Заметят – отпуска лишат. – Куда? – тут же спросила Чернава. – Наверх, вестимо… Тут так: три дня отработал, четвертый – твой… А, ладно! Наощупь похвастаюсь… – Ухмыл увлек обоих к стенке, где смутно чернело узкое углубление в рост берендея. – Это что? – Залом, – бойко ответил Кудыка. – Верно, залом… А ну-ка спрячься! Древорез с готовностью поставил темную лампу на пол, бережно вручил Ухмылу тяжеленный Устав Работ и ступил в узкую черную щель, глубиной в два локтя. Нет, пожалуй, в два с половиной. – Ну? – сказал снаружи Ухмыл. – Что ну? Тот досадливо крякнул. – Ты справа, справа пощупай… Кудыка пощупал. Стена – как стена… – Что? Нету? – всполошился Ухмыл. – А ну-ка вылези!.. Кудыка послушно вышел, и Ухмыл, вернув книгу, нырнул в укрытие сам. Посопел недовольно и выбрался наружу. – Ладно, пошли дальше… – буркнул он. – Заложить успели… Ну ничего! Скоро опять по камушку растащат… – А что там было-то? – ошарашенно оглядываясь, спросил Кудыка. Ухмыл шел какой-то вроде бы обиженный. – Дыра там была, – бросил он. – И будет… Да сам все потом увидишь. Ты новенький, тебе и бегать… – Куда? – Куда-куда!.. Наверх. За вином. Кудыка облизнул губы и невольно поднял взор к погрязшим в темноте сводам. – Так над нами сейчас что? Кружало?.. – Лес над нами, – сказал Ухмыл. – А ты думал, вино только в слободке да в городе курят? Лешие они тоже не водокряки [60]!.. Небось, мимо рта не пронесут. Ну, вроде, пришли… Справа обозначился узкий, в полтора переплева, подземный переход, в глубине которого тлела подвешенная к потолку лампа. Возле стен громоздились пригорки отбросов и прочего сора, так что дух здесь был жилой, тяжелый. Справа и слева потянулись какие-то хлипкие дверцы. Ухмыл остановился под самой лампой и всмотрелся в бирку, прицепленную к железной бородчатой клюке. – Ага… – пробормотал он, отдавая отмыкало. – Это он вас в самом конце поселил… Во-он та дверь, с заплатой… Обдышавшись, направились к заплатанной двери. Ухмыл задержался, воровато оглянувшись, приоткинул стеклянный колпак висячей лампы и вынул с помощью лучинки огоньку. – Высекать неохота… – шепотом пояснил он, прикрывая ладонью ласковый желтый язычок. – Открывай давай, а то еще углядит кто-нибудь… Сноровистый Кудыка довольно быстро справился с дверью. Вошли, засветили одну из выданных ключником масляных ламп, осмотрелись. Тесная клетушка, две лавки, стол, сундук с оторванными петлями… Чернава вздохнула. – Ну, хотя бы не землянка… – без особой радости молвила она, ставя на одну из лавок лампу и прочий скарб. – Что скажешь, Кудыка?.. Тот уже успел расстегнуть и раскрыть на столе Устав Работ. Заслышав, что к нему обращаются, отнял от книги вытаращенные очи. – Солнышко… – упавшим голосом сообщил он, – подымается умедлительным полетом, а опущается ускорительным… |
||
|