"Соучастница" - читать интересную книгу автора (Тома Луи)Глава 13Филипп снял с вешалки свой темно-серый с антрацитовым отливом костюм и выбрал темно-синий галстук. – С белой рубашкой пойдет? – спросил он. Раймонда достала из зеркального шкафа рубашку и молча подала ему. – Я тебя спрашиваю. Могла бы и ответить. – Это будет идеально. И-де-аль-но, – проговорила она по слогам. Она снова была не в духе. – Ты недовольна, что я ухожу? – Ты слишком часто стал уходить в последнее время, – процедила она сквозь зубы. – Я должен вести обычный образ жизни. Он разложил костюм на кровати и развернул рубашку, выверяя свои движения так же, как выверял слова. – Если я буду сидеть здесь, как в монастыре, это может показаться странным. – Но хотя бы вечера ты мог бы проводить со мной. Он чувствовал приближение грозы, но решил не накалять атмосферу. – Вечера? Ты преувеличиваешь. Ужинать в город я выезжаю впервые. – Если бы речь шла только об ужине! Как комар, который всякий раз, когда его прогоняют, упорно возвращается в одно и то же место до тех пор, пока не укусит свою жертву, так и Раймонда изводила Филиппа весь день по поводу этого ужина у Тернье, отказаться от которого он не смог. Робер позвонил; Люсетта возобновила попытку… – Не могу же я без конца отклонять их приглашения… – Он снова, без злости, отмахивался от комара. – Ну подумай сама: Робер этого не поймет. Однако он плохо рассчитал удар, так как комар нашел все-таки место, чтобы ужалить. – Кто мне докажет, что Робер будет там? Филипп рассвирепел. – Ты опять за свое? После моего возвращения из Аркашона ты со своей дурацкой ревностью не даешь мне прохода!.. Я лезу из кожи вон, пулей лечу туда, на бешеной скорости возвращаюсь назад, рискуя сломать себе шею… А ты встречаешь меня в штыки… Это была ужасная, редкая по жестокости сцена. Филипп приехал посреди ночи, довольный, что вернулся так быстро, удовлетворенный своей встречей с нотариусом, который обещал не тянуть с формальностями, приготовившийся заключить в объятия женщину, ожиданием доведенную до любовного исступления… Раймонда, чьи тысячу раз пережеванные за несколько часов подозрения превратились в уверенность, встретила его бранью. Ошеломленный, захлестнутый потоком гневных слов, он сразу даже и не сообразил, что с ней происходит. Когда он, наконец, понял, в какое заблуждение она впала, потеряв всякое чувство реальности и способность мыслить критически, когда после попытки показать ей абсурдность ее предположений – «Она была у своей тетки… Ее тетка больна…» – он вызвал на себя лишь град упреков, оскорблений и угроз, хладнокровие оставило его. Пощечина, которую он ей отвесил, была такой сильной, что Раймонда потеряла равновесие, а затем разрыдалась. Все закончилось в спальне, где и состоялось примирение… Но их отношения с того дня оставались натянутыми. Сцена того вечера косвенно присутствовала во всех тех разнообразных стычках, что происходили между ними по поводу и без повода. Упавший духом, Филипп отказался продолжать спор, который скатывался к ссоре. Он молча оделся и только перед самым уходом произнес: – А ты задачи мне не облегчаешь. – Встань на мое место, – захныкала Раймонда. – Эта затворническая жизнь… Ждать, все время чего-то ждать… Случались моменты, как этот, когда она вызывала жалость, но каждый раз воспоминание о том, с каким упрямством она отказывалась покидать Бур-ля-Рен, мешало Филиппу сменить гнев на милость. – Ты сама выбрала это место, – сказал он невозмутимо. – Сидела бы сейчас в Рио, в шикарном отеле… – Поклянись мне, что… Он поклялся всем, чем она хотела, и вышел к машине, стоявшей у самой двери. Волна холода отступила перед огромными, отягченными водой облаками… Косой дождь сеял свои конфетти, которые порхали, переливаясь в свете фонарей, и липли к ветровому стеклу. Поначалу Филипп вел автомобиль машинально, сосредоточенный на своих мыслях, но вскоре все его внимание переключилось на столичные пробки. Когда он выехал на авеню дю Марешаль-Лиотей, нервы его были на пределе, зато голова очистилась от опасений и тревог. Он пересек широкие ворота – последний пережиток века, в котором царствовала упряжка – и проник в восхитительно нагретый вестибюль. Респектабельный лифт с бесшумным скольжением поднял его на шестой этаж, где он позвонил в двойную деревянную дверь квартиры Тернье. Одна из створок повернулась, и в дверном проеме показалась приветливо улыбающаяся Люсетта. – Добрый вечер, Филипп. Рада вас видеть. По случаю она тщательно продумала свой туалет: аккуратно уложила волосы и надела изумрудное бархатное платье с широким вырезом, открывавшим надключичные впадины худосочной груди. Всю квартиру наполнял запах одуряющих духов, которыми она себя оросила. – Очень рада вас видеть, – повторила она, вводя гостя в просторную гостиную в стиле Людовика XV. Старинная мебель, дорогой ковер и потолок, украшенный огромной люстрой с хрустальными подвесками, почти такой же высокий, как два этажа дома в Бур-ля-Рен. Люссетта усадила Филиппа на диван и, извинившись, отлучилась, чтобы принести два бокала и бутылку «Чинзано». – Я совсем одна… Служанку отправила за покупками… – Разве Робер не ужинает с нами? – спросил Филипп, почуяв западню. Не ответив, она наполнила бокалы вином, один протянула ему, второй взяла сама и устроилась рядом с ним, бедром к бедру, хотя места на диване было предостаточно. – За нашу дружбу, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – За ваше здоровье, – сказал Филипп, чувствуя себя неловко. Люси отпила глоток и прижалась еще плотнее. – Вам будет неприятно, – пробормотала она прямо в бокал, отчего ее голос отдавался необычным резонансом, – вам будет неприятно, если мы поужинаем вдвоем? Она смелела с каждым днем, становилась все более отважной, более наглой, более вызывающей. Зажатый между ней и подлокотником, Филипп чувствовал себя как в тесном костюме, правая рука его затекла. «Если я шевельнусь, она упадет ко мне в объятия… Если не шелохнусь, я буду выглядеть идиотом… Если пошлю ее подальше, наживу себе врага…» Из трех вероятностей его совсем не устраивала первая, а о третьей он не смел даже и думать. – Если Робера что-то задержало… Он чувствовал себя скованнее, чем самый скованный из лицеистов перед авансами вгоняющей его в краску женщины. Судорога исподволь терзала его руку, на которую навалилась Люсетта. Внезапно она расхохоталась, запрокинув голову на спинку дивана. Нервозность, насмешка, вызов – все было в этом взрыве смеха, от которого у нее сотрясались плечи и выступили слезы на глазах. Судорога стала невыносимой. Филипп имел все-таки глупость поднять свою затекшую правую руку. Очень естественно Люсетта соскользнула к плечу, которое как бы само открылось ей. Ее затылок отяжелел. Она больше не смеялась, но рот оставался приоткрытым, будто настраиваясь на поцелуй. Ее влажные глаза закатились… – Филипп! – прошептала она хриплым голосом. – Ку-ку!.. А вот и я – раздался голос Робера в прихожей. Люсетта мгновенно выпрямилась, как пружина, и приняла нормальное положение. Сбросив груз и расправляя наконец свое тело в освободившемся углу дивана, Филипп помассировал затекший бицепс. Дверь гостиной приоткрылась. Зафиксировав взгляд на уровне человеческого роста, они сначала не увидели ничего. Филипп первым заметил черепаху, которая медленно ползла по ковру. Она обогнула ножку круглого столика, в нерешительности остановилась перед стулом… – Привет, ребятки, – сказал Робер, появляясь вслед за черепахой. – Как вам моя маленькая пансионерка? – Уж не думаешь ли ты, что я стану держать в квартире черепаху? В голосе Люсетты звучала досада, но Робера это как будто только обрадовало, и его свежее лицо просияло: – Такая очаровательная зверюшка! И такая послушная! Сейчас увидите… Он поднес к губам миниатюрный свисток, извлек из него высокий и легкий звук. На глазах у ошеломленных зрителей черепаха развернулась и поползла к свистуну. – Вот так-то, дамы и господа, – провозгласил тот с пафосом ярмарочного зазывалы. – Последний крик в области электронной игрушки. Он взял черепаху в руки, нажал на рычажок, застопорив лапы и голову, затем, ударяя согнутым указательным пальцем по панцирю, принялся расхваливать товар дальше: – Пластмасса высшего качества, великолепная имитация… Глаза и слух электронные… Made in Germany,[5] разумеется… Сколько стоит?.. Да почти бесплатно, если учесть, что это игрушка не для карапузов из рабочих кварталов. Он положил предмет на стол и искренне расхохотался. – Как я вас, а? Люсетта пронзила его мрачным взглядом. – По-моему, – сказала она, пытаясь скрыть свое разочарование, – ты должен был вернуться очень поздно. – Я тоже так думал, но в последнюю минуту все уладилось как нельзя лучше. Повезло, верно? Вернулась Пилар, что избавило Люсетту от необходимости лгать, и она улизнула на кухню. Расслабившись теперь уже окончательно, Филипп стал разглядывать волшебную черепаху, поинтересовался, как она работает… Объяснения Робера продолжались до самого ужина, во время которого разговор перешел на коммерческие проблемы… – Это чудо выпускает одна франкфуртская фирма… Здесь у нас нет нужного оборудования… Но если бы мне удалось заключить контракт на их продажу на французском рынке… Черепаха, которую он оставил в столовой, продолжала свое неутомимое блуждание по комнате. Филипп не знал, что смущало его больше: эта живая механическая игрушка, то и дело касавшаяся их туфель, или же нога Люсетты, настойчиво жавшаяся к его ноге. Проворная и молчаливая Пилар обслуживала стол, удивляясь черепахе не больше, чем если бы та всегда находилась там. Ее paelle[6] вполне удалось, но была такой острой, что едва ли не каждый ее кусочек приходилось запивать вином, отчего Робер становился еще болтливее, чем обычно. – В конце недели я еду во Франкфурт и не вернусь, пока не подпишу контракт… Вино действовало также и на Филиппа, который все меньше придавал значения тому, что привело его в смущение. Он привыкал к этой не желавшей отодвигаться ноге, и в конце концов она стала волновать его не больше, чем ножка стола. Что же касается черепахи, то она застряла под комодом… Ужин закончился всеобщей эйфорией, и все перешли в гостиную, куда Пилар принесла кофе. Зазвонил телефон. Чертыхаясь, Робер вышел, чтобы снять трубку. Люсетта опустила серебряные щипчики в хрустальную сахарницу. – Сколько кусочков? Робер вопил в своем кабинете: – Алло! Кто говорит? По какому номеру вы звоните? Алло? – Скольку кусочков? – повторила Люсетта. – Один, спасибо! – машинально ответил Филипп. Вернулся Робер, разгневанный на звонившего. – Ничего не понимаю… На другом конце провода кто-то есть… Я слышу дыхание… И ни слова… На прошлой неделе было то же самое. Позвонили посреди ночи… Если это шутка… – Он помолчал секунду. – Не удивлюсь, если это проделки Мале… Ты не знаком с Мале? Такой смешной тип… И потягивая кофе, он принялся рассказывать о Мале. Филипп рассеянно слушал. Этот странный телефонный звонок вызвал у него подозрения… Он был убежден, что Раймонда, терзаемая ревностью, повторила свой анонимный звонок, дабы получить подтверждение присутствия брата подле сестры. После кофе подали коньяк, а после истории о Мале – другую историю. В чем состояло удобство общения с Робером, так это в том, что когда он выпивал, не надо было стараться поддерживать беседу. Достаточно было лишь не мешать ему говорить. В половине одиннадцатого Филипп решил откланяться. – Уже! – воскликнул Робер. – Ты даже не попробовал моего коньяка… Мне его привозят прямо из мест, где производят… Настоящий нектар. – У вас же есть время, – подхватила Люсетта. – Глаза слипаются, – извинился Филипп. – Еще нет и одиннадцати. – У меня появились скверные привычки. Не могу долго бодрствовать. – А вот и неправда. Люсетта кокетливо пригрозила ему пальчиком, и поскольку он стоял на своем, добавила слегка обиженным тоном: – Если вам нужен предлог, чтобы отделаться от нас, придумайте что-нибудь другое. Уж я-то знаю… – Она пошевелила мизинцем. – Мой пальчик подсказал мне, что вы не всегда ложитесь так рано, как хотели бы убедить в этом нас… В прошлый вторник, например, свет в вашем окне горел, хотя было уже за полночь. – Это ясновидение? – Нет, просто я проезжала мимо вашего дома на машине. – В полночь! – воскликнул Робер. – Зачем ты ездила в Бур-ля-Рен? – У меня тоже могут быть свои секреты, свои маленькие тайны, – прощебетала она полушутливо-полусерьезно. Робер хмыкнул. – Секреты? У тебя? – Почему бы и нет? – И тайны? – Он снова хмыкнул, не отдавая себе отчета в том, что может ее обидеть. – Как-то мне трудно в это поверить. – Ты что же, думаешь я лгу? Ей было не до шуток, но он продолжал издеваться. – Тайны… – Он хохотнул, легко и глуповато, как полупьяный человек. – Твоя тайна – это, случаем, не тетушка Альбертина? Филипп вспомнил о старой больной тетке, проживавшей в ближайшем от Бур-ля-Рен предместье, к которой и ездила Люсетта. – Кстати, – осведомился он, – как она себя чувствует? – Пышет здоровьем, – сказал Робер. – Она из тех, кто периодически бывает при смерти. В течение двух дней – так по крайней мере пыталась объяснить Пилар на своем жаргоне по телефону Раймонде, – Люсетта посвящала тете все свое время, приезжая к ней рано утром и уезжая лишь поздно ночью. – Так это возвращаясь от нее ты проехала через Бурля-Рен… – У Робера был плутовской вид человека, готовящего какую-то пакость. – И увидела у Филиппа свет? – Я рада, так как ты признал, что я не солгала. – Нет, дорогая сестричка, ты не солгала. – Он снова прыснул. – Ты не солгала, но ты ошибаешься. В прошлый вторник ты не могла видеть свет у Филиппа. – Если я говорю во вторник, значит, так и было! – Нет! – Да! – Нет! – Да! Сцена могла показаться комичной. Однако она была всего лишь тягостной, ибо невозмутимому упрямству брата соответствовало все растущее раздражение сестры, которая в конце концов взорвалась: – Да не будь ты таким идиотом! Объяснись или иди спать, если перебрал. – Я, может быть, и перебрал, но память отшибло у тебя. Ты не могла видеть свет у Филиппа по той простой причине, что его не было дома… Он уезжал в провинцию. Повернувшись к своему другу, Робер ждал подтверждения. – В самом деле, – признал Филипп, – вы, должно быть, ошиблись. Люсетта резко вскинула голову, выставив вперед подбородок. Ее едкий взгляд вонзился в глаза собеседника, и она отчеканила: – Извините, но я знаю, что говорю… Если я говорю – вторник, значит, вторник!.. Уезжали вы или нет, окно вашей спальни было освещено! |
||
|