"Д'Арманьяки" - читать интересную книгу автора (Бриньон Луи)

Глава 7 ЛУИЗА БУРГУНДСКАЯ

Запыленный всадник натянул поводья у деревянной калитки, служившей малым входом в женский монастырь Клюни, что находился в Бургундии, являлся не одной лишь обителью, которая принимала в своё лоно страждущие души девушек и женщин, жаждущих посвятить свою жизнь господу богу. В монастыре также жили воспитанницы, девочки, от 6 до 17 лет. Девочки в основном были детьми знатных семей, составляющих основу бургундского дома. Здесь они получали воспитание и знания до достижения ими совершеннолетия или же достижения брачного возраста, что чаще всего случалось раньше достижения совершеннолетия. После этого они покидали стены монастыря, и дальнейшая их жизнь протекала соответственно положению, которое занимала семья при дворе или же семья будущего супруга. В монастыре на данный момент находились около тридцати воспитанниц и почти четыреста монахинь, включая тех, кто временно обитал в монастырских стенах. Сам монастырь занимал довольно большое по территории пространство. Он был расположен у подножья горы на небольшой возвышенности. К нему вела всего лишь одна дорога, не считая узкой тропинки, которая спускалась с горы прямиком к монастырю. Таким образом, всадник, появившийся возле монастырской двери, был замечен. И прежде чем он сошёл с лошади, дверь монастыря открылась и оттуда показалась монахиня со сложенными руками.

Всадник приблизился к монахине и после того, как почтительно приветствовал сестру, сообщил, что у него неотложное дело к матери-настоятельнице. Без лишних вопросов монахиня проводила его до часовни монастыря, где благочестивая мать-настоятельница возносила молитвы господу богу.

Пришедший дождался, пока настоятельница закончит молитву, а затем молча протянул запечатанный свиток. Настоятельница приняла послание и, распорядившись накормить гонца, отправилась в свою келью, где со всей внимательностью прочитала его. Письмо расстроило настоятельницу. Глаза были полны слез, когда она закончила читать. По этой причине мать-настоятельница некоторое время просидела в келье, а затем, лишь успокоившись, отправилась в монастырский сад, где чаще всего проводили время монастырские воспитанницы.

Внезапное появление настоятельницы, которая отнюдь не имела привычки появляться в саду, застало врасплох воспитанниц. Около 30 девочек, совершенно разного возраста, разбившись на группы, щебетали в саду. Иначе не скажешь, настолько гармонично они выглядели на фоне цветников и деревьев, с веток которых перелетали маленькие птички, чем-то напоминающие их самих. В стороне от всех две совершенно разные девочки, которым едва можно было дать 16 лет, кружились в непонятном танце. Обе были облачены в платье с незатейливыми узорами. Первая была высокая, черноволосая девушка с довольно выразительным лицом. Вторая белокурая, с ангельским лицом и мягкой улыбкой. Зеленоватые глаза сверкали, словно две чарующие звёздочки. Луизе исполнилось 16 лет, и она напоминала бутон дивного цветка, который вот-вот должен раскрыться и поразить всех вокруг своей красотой. Все её движения были легки и плавны. Она словно порхала в танце. Девушки постоянно выдавали различные па, и при этом они так заливисто смеялись, что и настоятельница не сдержала улыбки. Некоторое время она, замеченная всеми остальными воспитанницами, кроме этих двоих, наблюдала за ними, а потом прервала веселье девушек:

– Шарлотта! Луиза!

Девушки едва не упали, внезапно услышав голос настоятельницы. Они перестали танцевать и, встав рядом, приседая в реверансе, одновременно ответили:

– Да, матушка!

– Герцог Бургундский, твой отец, прислал письмо, дитя моё! – сообщила настоятельница.

В голосе настоятельницы прозвучала лёгкая грусть, но девочки не заметили этого. Они переглянулись между собой, и столько надежды было в их взглядах, что настоятельница не стала оттягивать разговор, а коротко сообщила:

– Дитя моё, твоё воспитание в монастыре закончилось! Отец призывает тебя в Париж!

– Матушка! – Луиза бросилась на шею настоятельницы от радости.

Отстранив от себя Луизу, настоятельница с укором взглянула на неё.

– А я и не думала, что жизнь в нашей обители настолько тяготит тебя.

– Что вы, матушка, – Луиза покраснела, чувствуя стыд за своё поведение, – ближе вас и Шарлотты у меня никого нет. Все эти годы вы были рядом со мной.

– Знаю, дитя мое, – мягко произнесла настоятельница, и понимаю твои чувства. Мирская суета притягивает многих, однако я не всё сказала. Меньше, чем через два месяца в Париже состоятся празднества в честь 18-летия дофина. Во время этих празднеств состоится твоя свадьба, Луиза. Герцог Бургундский отдал твою руку герцогу Бедфорду. Джон Ланкастер приходится кузеном королю Англии и занимает высокое положение при дворе. Ты станешь одной из первых дам Англии, после королевы, разумеется. Завтра тебе надлежит отправиться в Дижон. Оттуда ты отправишься в Париж, где и состоится твоя свадьба. Позже я навещу тебя в келье, и мы поговорим перед твоим отъездом, дитя моё.

После ухода настоятельницы девушки обнялись, весело хохоча. У Луизы кружилась голова от такого количества новостей. Воспитанницы с нескрываемой завистью смотрели на неё. Все, за исключением Шарлотты, которая радовалась переменам в жизни Луизы едва ли не больше, чем она сама.

После вечерней молитвы настоятельница монастыря, почтенная аббатиса, пришла в келью Луизы. Справедливости ради, надо заметить, что комната Луизы, как, впрочем, и остальных воспитанниц монастыря, отличалась убранством в сравнении с остальными кельями монастыря, в которых обитали монахини и послушницы. Здесь имелась кое-какая мебель, включая шкаф для одежды. Аббатиса села на единственную кровать, стоявшую под маленьким, четырёхугольным окошечком, а Луиза сразу же примостилась у её ног. Неторопливыми движениями аббатиса начала расчёсывать длинные, белокурые пряди, время от времени поглаживая их рукой. Аббатиса испытывала грусть от мысли, что придётся расстаться с Луизой. Но она всегда знала, что такой день наступит. Луизу привели к ней шестилетней девочкой. Все эти десять лет аббатиса лично следила за воспитанием Луизы. Наставляла, поддерживала, сидела по ночам у изголовья постели, когда девочка болела. За эти годы аббатиса привязалась к ней и не могла не замечать, что Луиза платит взаимностью. Аббатиса также понимала, что, несмотря на привязанность, Луиза стремится к новой жизни. И её долг дать последние наставления Луизе перед расставанием.

– Дитя мое, – негромко произнесла аббатиса.

– Да, матушка, – сразу откликнулась Луиза.

– Тебя впереди ждёт жизнь, совершенно отличная от той, что ты видела в обители. В мирской суете много соблазнов. Искушения бывают иногда слишком велики. Не всегда удаётся выстоять, не поддаться ему. Человек так слаб, дитя моё. И вера – единственное, что может защитить нас от греха.

– Я не понимаю вас, матушка!

– Запомни, дитя моё, – твоя душа принадлежит господу, а тело – супругу, предназначенному тебе отцом.

– Я знаю, матушка!

– И никто не должен помешать тебе выполнить свой долг – стать хорошей супругой и хорошей матерью. Твоя честь принадлежит супругу. Поступишься ею – оскорбишь и супруга, и отца своего, лишишь их чести.

– Вы имеете в виду измену, матушка?

– Святая дева Мария, – аббатиса всплеснула руками, – я не хотела произносить это богопротивное слово, однако именно это я имела в виду.

– Клянусь вам, матушка, и призываю в свидетели святую деву Марию, клянусь в том, что моим телом будет обладать лишь мой супруг и никто более. Пусть я умру, но клятвы своей не нарушу. Никогда!

– Не пристало юному созданию говорить о смерти, – назидательно начала было аббатиса, но потом внезапно улыбнулась и с нежностью погладила рукой по голове Луизы, – я безмерно рада, ибо правильно воспитала тебя.

Луиза обернулась к аббатисе и с глубокой признательностью произнесла:

– Я никогда не забуду вашей доброты, матушка. За эти годы вы стали мне самым близким человеком. Я горячо полюбила вас и считаю вас своей матерью. Клянусь вам, матушка, вы никогда не услышите обо мне отзывов, коробивших ваш слух. Клянусь вам, я буду достойна ваших стараний, ваших ожиданий и вашей любви.

Аббатиса вернула голову Луизы в прежнее положение, ибо меньше всего на свете желала, чтоб Луиза видела, как она расчувствовалась после её слов.

Луиза с полуслова поняла аббатису, как впрочем, и всегда. Между ними никогда не возникало непонимания. Закончив расчёсывать волосы Луизы, аббатиса встала. Луиза поднялась вслед за ней. Глядя с материнской нежностью в глаза Луизы, аббатиса протянула ей золотой медальон, на котором рукой умелого чеканщика была изображена святая дева Мария с новорождённым Иисусом Христом на руках.

– Этот медальон освящён самим Папой. Ему более пятисот лет. В тебе я уверена, дитя моё, но есть ещё провидение, а оно не всегда благосклонно к нам. Святая дева Мария будет оберегать тебя.

Аббатиса перекрестила Луизу и лишь после этого повесила ей на шею медальон.

– А теперь постарайся выспаться, дитя моё, утром тебе предстоит дорога.

– Матушка, – Луиза обняла аббатису, – не забывайте меня!

На следующий день, когда Луиза Бургундская покидала стены монастыря, в садах, примыкающих ко дворцу Сен-Поль, царило необычное оживление. Королева решила прогуляться по саду и вследствие этого обстоятельства почти все придворные ринулись без промедления в сад, благо погода стояла тёплая. На небе не было ни единого облачка, что, несомненно, способствовало пешим прогулкам, что, в свою очередь, доставляло удовольствие королеве, а следовательно, и двору. Да и кто бы отказался от прогулок между аллей, наполненных благоуханием цветов. Аллей с причудливыми зигзагами и укромными скамеечками, спрятанными меж ветвей густых деревьев. Придворные, разбившись на группы, горячо обсуждали последние новости. А самой последней новостью был приезд Кастильской королевской семьи, которая прогуливалась здесь же, по одной из аллей. Придворные бросали украдкой взгляды на троицу, которая медленно двигалась по аллее и иногда останавливалась, чтобы оценить достоинства особо понравившегося цветка. О чём они беседовали? Видимо, это обстоятельство весьма волновало двор, ибо с первой минуты своего приезда эта троица не разлучалась и постоянно о чём-то шепталась. А иногда и столь горячо спорила, что голоса становились слышны окружающим. Но понимая, что суть их спора не должна стать общеизвестной, они тут же замолкали и продолжали ещё тише обычного, чем возбуждали более чем непомерный интерес придворных. Поглощённые наблюдением за таинственной беседой, этой в высшей мере странной троицы, почти никто не заметил появления герцога Бургундского, который был весьма раздражён. Не получив привычные знаки внимания, которые ему оказывал двор всякий раз, как только он появлялся, герцог Бургундский и вовсе разозлился. Однако долго его плохое настроение не продержалось. Заметив в конце аллеи, по которой он шёл, край зелёного королевского платья, герцог довольно улыбнулся и немедля отправился вслед за королевой. Однако хорошее настроение, едва появившееся у герцога, вновь покинуло его, когда он дошёл до конца аллеи и увидел королеву, восседающую на белой скамейке, что стояла в укромной беседке. Рядом, слегка наклонившись, стоял герцог Бедфорд и говорил, видимо, нечто очень приятное. Герцог Бургундский сделал этот вывод, когда увидел, что королева улыбается герцогу Бедфорду. Вновь ощутив раздражение, герцог Бургундский направился к ним, предварительно не забыв изобразить на лице улыбку.

– Я польщён, – говорил герцог Бедфорд, – позвольте и мне сказать. Слухи о вашей красоте выглядят весьма скромными по сравнению с тем, что осмеливаются лицезреть мои глаза.

Кстати сказать, герцог Бедфорд ничуть не льстил королеве, ибо достигнув 45 лет, она ещё считалась одной из самых красивых женщин и не только во Франции.

– Вы мне льстите, герцог, – королева расправила складки своего платья, занимая более удобное положение и, кокетливо улыбнувшись, добавила:

– А вот и герцог Бургундский!

Герцог Бургундский поклонился королеве и обменялся поклонами с герцогом Бедфордом.

– Вы выглядите неотразимо, мадам, – герцог Бургундский как-то по особенному произнёс эти слова.

– То же самое говорил милорд Бедфорд!

– Вот как? – герцог Бургундский хмуро посмотрел на своего будущего зятя.

Тонко почувствовав, что он вмешивается в сугубо личные отношения, Бедфорд изменил тему разговора.

– Король поручил мне определить дату бракосочетания с Екатериной Валуа. Он желает ускорить события и предлагает конец этого месяца.

– Наш кузен, Генрих, всегда был излишне нетерпелив, – заметила вскользь королева, – однако мы ничего не имеем против такого оборота событий. Не так ли, монсеньор? – королева неспроста обратилась с этим вопросом к герцогу Бургундскому. Его мнение играло чуть ли не главную роль.

Герцог Бургундский кивнул головой.

– Полагаю, мы можем пойти навстречу его величеству. Однако возникает немало вопросов, связанных с предстоящим бракосочетанием его величества и принцессы Екатерины. В особенности я бы отметил два из них, наиболее важные. Вопрос регентства и вопрос земель. И я желал бы обсудить эти вопросы до заключения брака.

– Прежде чем приступить к обсуждению этих, весьма серьёзных вопросов, – осторожно заговорил герцог Бедфорд, – хочу напомнить некоторые факты. Прежде всего, наша армия в настоящее время осаждает Руан. С его падением мы получаем всю Нормандию и свободную дорогу на Париж. Излишне говорить о том, что знает каждый. Во Франции нет сил, способных остановить наше продвижение. Впрочем, если такие попытки будут, они закончатся так же, как завершилось сражение при Азенкуре. Следовательно, даже весьма поверхностный анализ показывает, что Франция слишком слаба, чтобы оказывать сопротивление нашей армии, значит и условия выставлять она не должна, но это вовсе не означает, что король отказывается вести переговоры, – тут же поправил себя Бедфорд, краем глаза наблюдая за выражением лица герцога Бургундского.

Герцог Бургундский взглянул на королеву. Она дала понять, что он может говорить и от её имени. Они не раз обсуждали брак Екатерины и придерживались одного мнения.

– Высказывайтесь яснее, милорд! Его величество намерен обсудить с нами интересующие нас вопросы или нет?

– На этот вопрос сложно ответить, монсеньор! – Бедфорд ушёл от прямого ответа, – от его величества зависит не так много, как вам кажется. Возможно, он смог бы помочь в решении вопросов, о которых вы упоминали. Однако существует дофин, и король не может игнорировать наследника престола.

Скрытый смысл, содержащийся в словах Бедфорда, поняли и королева, и герцог Бургундский.

– А если предположить, что… что дофина не существует?

– Думаю, его величество пойдёт вам навстречу! Но это всего лишь предположение. Дофин существует, мадам! – Бедфорд поцеловал руку королевы и, уже покидая их, сказал, обращаясь к герцогу Бургундскому:

– Надеюсь, монсеньор, в ближайшее время представиться вашей прекрасной дочери!

Бедфорд покинул их, давая возможность обсудить то, о чём никто не сказал, но тем не менее все думали.

– Я никогда его не любила, – произнесла вслед уходящему Бедфорду королева.

– О ком вы, мадам? – не понял герцог Бургундский.

– Я думаю, вы знаете ответ на этот вопрос, – последовал ответ королевы. Поднявшись, она взяла герцога Бургундского под руку и произнесла обычным голосом, словно предыдущего разговора и не происходило:

– Придворные ждут нашего появления. Не будете ли вы столь добры, любезный друг, проводить меня до нашей любимой скамеечки, что возле фонтана?

– Мадам, – герцог Бургундский не мог скрыть довольной улыбки, – с превеликим удовольствием.

Ответ герцога Бургундского прозвучал двусмысленно, ибо непонятным оставалось, на какой же вопрос королевы он отвечал. Герцог Бургундский, не торопясь, проводил королеву до её любимой скамеечки, где уже собирались придворные. Он с учтивостью придворного помог королеве удобно устроиться и лишь после этого отпустил её руку, вставая рядом. Принимая поклоны от многочисленных придворных, герцог Бургундский первым приветствовал появление герцога Барского с обеими принцессами. Они раскланялись и произнесли несколько подобающих случаю слов, которых требовала учтивость. Королева благосклонно взирала на короткий диалог могущественного друга с Кастильским принцем и принцессами крови. Когда обмен любезностями завершился, королева пригласила их сесть. Герцог Бургундский устроился рядом с королевой, а наша троица расположилась справа от скамейки королевы. Придворные тут же окружили королеву и герцога Бургундского, осыпая их потоками лести и завязывая лёгкий, ничего не значащий разговор, который по своей сути не имел смысла, но, безусловно, тешил самолюбие королевы и герцога Бургундского. Ибо всякий в Париже и за его пределами знал, какие отношения связывают эту пару. Герцог Бургундский занял место последнего любовника королевы, покойного Буа-Бурдена. Два года назад король Франции, которого временно оставили приступы умопомрачения, навестил королеву. Несчастный король, болезнь была, несомненно, более привлекательна для него, ибо он застал в объятиях своей неверной супруги Буа-Бурдена. Разгневавшись, король приказал посадить Буа-Бурдена в мешок. После того, как его приказание было выполнено и вышеозначенный оказался в мешке, король собственноручно сделал надпись на мешке, которая гласила: «Дорогу королевскому правосудию». После этого беднягу бросили в Сену. В дальнейшей его судьбе не приходится сомневаться. Заняв место покойного Буа-Бурдена, герцог Бургундский мог со спокойствием встречаться с королевой, ибо даже король Франции был не в силах наказать его, одного из самых могущественных людей, хозяина Парижа и многих провинций, с мнением которого считались императоры и короли. Вот таков был герцог Бургундский, принимавший с милостивой улыбкой комплименты и поглощённый настолько, что не заметил собственного канцлера. Гилберт де Лануа, отвесив поклоны, встал чуть в стороне, ожидая, когда герцог Бургундский обратит на него внимание. За одиннадцать лет он почти не изменился. Лишь несколько морщин пролегли возле глаз, придавая его внешности более отталкивающее впечатление, и разве скулы на лице немного обострились. Глаза канцлера Бургундии были слегка прищуренными, а взгляд, быстрый и острый, выхватывал мгновенно любую деталь из протекавшего разговора.

Герцог Бургундский, наконец, заметил присутствие канцлера.

– А, любезный канцлер пожаловал, – воскликнул герцог, – видимо, что-то произошло. Лануа никогда не приходит, если не произошло нечто серьёзное. Раскрывайте ваши карты, сударь, нам любопытно, что вас привело. Лануа поклонился.

– С вашего позволения, монсеньор, я хотел бы обратиться с нижайшей просьбой к герцогу Барскому!

– Ко мне? – герцог Барский, уловив своё имя, удивлённо посмотрел на Лануа, которого видел впервые в жизни.

– Я совершенно забыл, – герцог Бургундский говорил, обращаясь к герцогу Барскому, – видите ли, кузен, в Марселе был убит мой капитан, который доводился родным братом нашему канцлеру. Не могли бы вы прояснить картину произошедшего, чтобы судить о том, случайность ли это или преступление, за которое следует строго наказать виновного.

При этих словах Мирианда Мендос так сжала руку своего кузена, что он едва не вскрикнул от неожиданности. Он прекрасно понимал, насколько взволновали эти слова кузину, и не глядя на неё, почти не сомневался, что она побледнела.

– Это была дуэль, кузен, – невозмутимо, с некоторой развязностью ответил герцог Барский, – я сам был тому свидетелем. Вызов исходил от вашего капитана. К тому же, справедливости ради, я не могу не сказать, что если кто и виноват, то это, безусловно, ваши люди, которые вдвоём напали на Санито де Мирана. К счастью, – продолжал герцог Барский, не замечая мрачный взгляд канцлера, – ему удалось одолеть двух противников. И эта дуэль, несомненно, делает ему честь.

– Дуэль, – герцог Бургундский с сочувствием посмотрел на канцлера, – вам сударь, стоит заказать мессу и забыть об этой истории.

– Милорд, – Лануа поклонился герцогу Барскому, – позволено ли будет мне задать вопрос вашему высочеству?

– Спрашивайте, сударь, я к вашим услугам!

– Санито де Миран? Так, кажется, ваше высочество его назвали?

Герцог Барский кивнул головой.

– Скажите, ваше высочество, это молодой человек лет 20–25, со светлыми волосами и статной фигурой. К тому же необыкновенно хорош лицом?

– Вы его знаете? – герцог Барский не смог скрыть удивления, я и не подозревал, что он прежде бывал во Франции.

Гилберт де Лануа в упор посмотрел на герцога Барского, на его губах заиграла зловещая усмешка.

– Благодарю вас, ваше высочество, – сказал Гилберт де Лануа и продолжал, обращаясь к герцогу Бургундскому, – монсеньор, сегодня в семь часов поутру, человек с такой внешностью был замечен на улице Мясников.

– Ну и пусть, нам-то какое дело, – отмахнулся герцог Бургундский, он не…

– Монсеньор, этот человек казнил Кабоша – главу гильдии парижских мясников!

Герцог Барский встал со своего места и, с презрением глядя в лицо Гилберту де Лануа, бросил:

– Это наглая ложь. Санито де Миран – дворянин с ног до головы. Он не мог совершить убийства.

Но слова канцлера уже вызвали живейший отклик у придворных. Все потихоньку перешёптывались между собой, в то время как герцог Бургундский напряжённо размышлял, а королева вертела в руках веер. Она опасалась вызвать неудовольствие герцога Барского, который столь рьяно защищал этого дворянина, хотя слова «хорош лицом» немного заинтриговали королеву.

– Следует разобраться в произошедшем, – сказал наконец герцог Бургундский, – но прежде мне бы хотелось услышать подробности этого убийства. Только этого нам не хватало. Это убийство всколыхнёт весь город.

Гилберт де Лануа был удовлетворён тем, какое направление принял разговор и поэтому не преминул затянуть петлю на шее Санито де Мирана.

– Кабошу отсекли голову возле порога его собственного дома!

Слыша столь неслыханное обвинение в адрес своего, как он считал друга, герцог Барский не стерпел и с гневной речью обратился к Гилберту де Лануа:

– Я понимаю ваш гнев, сударь, однако мстить за смерть своего брата столь низким способом не делает вам чести. Я совершенно убеждён, что Санито де Миран не из тех людей, которые убивают беззащитных горожан. Он из тех людей, которые в одиночку бросаются на врагов, не считая, сколько их. Он храбрец! И всякий, кто скажет обратное – будет лгать!

– Благодарю вас, – раздался возле уха герцога Барского шёпот Мирианды Мендос, которая всей душой переживала этот разговор и так же, как её кузен, была совершенно убеждена в невиновности человека, которого любила всей душой.

Герцог Барский не заметил, как после его слов напрягся взгляд Гилберта де Лануа. Его молчание он расценил как признание своей ошибки. Но ему и невдомёк было, с каким человеком он имел дело. Пока Лануа молчал, а герцог Бургундский размышлял, как ему следует поступить, появилось новое действующее лицо. Вернее, их было двое. Первым был капитан гвардии герцога Бургундского – маркиз д'Антраг, второй – один из его подчинённых солдат. Герцог Бургундский с нескрываемым удивлением принял его поклон. Маркиз не любил показываться при дворе. И всячески избегал балов и пиров, если только его не призывал герцог Бургундский.

– Ваше величество, ваши высочества, монсеньор, – маркиз говорил неторопливо, но ясно и бесстрастно, – только что было совершено нападение на моих гвардейцев. Убиты трое. Я прошу разрешения начать немедленные поиски убийцы.

– Кто посмел? – вскричал разгневанный герцог Бургундский, – моих солдат убивают в Париже? О, клянусь, моя месть будет жестокой. Кто это сделал? Кто?

– Санито де Миран, – раздался спокойный голос Гилберта де Лануа.

Все присутствующие обернулись к нему. На лицах многих было написано удивление. Откуда канцлер мог знать, кто напал на гвардейцев.

Герцог Бургундский с явной укоризной посмотрел на канцлера.

– О, теперь я не сомневаюсь в вашем желании отомстить за брата. Стыдитесь, сударь, обвинять человека, не зная обстоятельств произошедшего и…

– Позвольте, монсеньор!

Канцлер подозвал стоявшего позади маркиза д'Антрага гвардейца. Тот, поминутно оглядываясь и кланяясь, подошёл.

– Где вы были, когда случилось убийство? – коротко спросил канцлер.

– Возле церкви святой Катерины, – слегка заикаясь ответил гвардеец.

– Расскажите, что произошло, – приказал канцлер.

– Ну, ваша милость, мы вышли из харчевни.

– Кто мы?

– Я и трое других гвардейцев, – с готовностью ответил рассказчик и продолжал, – мы слегка выпили и собирались вернуться в казарму. Когда мы проходили мимо церкви, то обратили внимание на человека, который сидел на корточках и гладил ступени церкви. Мы подумали, что он не в себе и решили подшутить над ним.

– Что вы ему сказали?

– Что на этих ступенях кровь подлых арманьяков и если он будет с таким почтением относиться к этому месту, то и его могут принять за одного из них и прикончить. Ваша милость, когда он выпрямился и взглянул на нас, мне стало не по себе. Этот человек смотрел, словно дьявол, собиравшийся поглотить нашу душу. И дрался точно так же. Прежде, чем я успел вытащить шпагу, он заколол двух моих товарищей. Одного шпагой, другого кинжалом. Мы вдвоём бросились на него. Я надеялся, что нам удастся одолеть его, но через мгновение он убил моего товарища, а затем, словно у ребёнка, выбил мою шпагу из рук и, прислонив кончик своей шпаги к моему горлу, сказал такие слова, такие слова… прости меня, господи, я не могу повторить.

– Говори, – закричал на него герцог Бургундский.

– Он сказал, – гвардеец почему-то заговорил шёпотом, отчего всем пришлось напрягаться, чтобы расслышать его слова, – передай этому убийце – герцогу Бургундскому, что дьявол вырвался из преисподней и скоро придёт забрать его проклятую душу!

Герцог Бургундский побледнел. Королева пришла в ужас, а Гилберт де Лануа спокойно спросил:

– Как выглядел человек, который на вас напал?

– Высокий. Хорошо сложен. У него русые волосы и зелёные глаза, которые превращаются в чёрные и…

– И?

– У него красивое лицо…

– Ещё вопросы? – Гилберт де Лануа обвёл присутствующих торжествующим взглядом, может, ваше высочество хочет высказаться?

– Нет, – выдавил из себя герцог Барский. Герцог Бургундский резко поднялся с места:

– Найдите его! А когда найдёте – принесите его голову!

Через два часа после вышеописанных событий, Гилберт де Лануа, переодевшись, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, отправился в подземелье, что находилось под кладбищем «невинно убиенных младенцев» и которое по-прежнему служило главным убежищем ордена «Лионских бедняков». Он без каких-либо происшествий добрался до подземелья. Проделав уже известный нам путь по глубинам подземелья, Гилберт де Лануа предстал перед могущественным оком отца Вальдеса. Рядом с главой ордена по-прежнему находилась карлица, а позади двое людей в монашеских капюшонах. Отец Вальдес находился в том же зале, откуда послал братьев ордена на избиение арманьяков. Отец Вальдес долго смотрел на Гилберта де Лануа, сохраняя при этом полное молчание, которое никто не осмеливался нарушить. Гилберт де Лануа склонился в ожидании, когда отец Вальдес заговорит. И лишь когда послышался голос главы ордена, Лануа позволил себе выпрямиться и посмотреть прямо в остекленевшие глаза всемогущего старца:

– Что привело тебя, сын мой?

– Отец наш, – и поза, и голос Гилберта де Лануа выражали полное смирение, – я пришёл покаяться перед орденом.

– Покаяться? – старец слегка повернул голову, но не сводя при этом испытывающего взгляда с Гилберта де Лануа, – ты, один из лучших братьев ордена, который долгие годы трудился во славу ордена, пришёл покаяться?

– Да, отец! Я виноват! Мне нет оправдания! Отец Вальдес медленно покачал головой.

– Невозможно! Ты не можешь причинить вред ордену, ибо любишь его не меньше меня. Ты тот, кто станет следующим главой ордена. Ты мой преемник!

– Отец мой, наш враг жив!

– О ком идёт речь, сын мой?

Гилберт де Лануа склонился почти до каменного пола, едва не касаясь его головой.

– Угроза нашего ордена. Последний из наших врагов! Граф Арманьяк!

– Что? – отец Вальдес вскочил с кресла, стеклянные глаза задвигались, рука со всей силы вцепилась в шевелюру карлицы, которая едва не закричала от боли, – жив? Не ты ли одиннадцать лет назад, стоя здесь перед мной, говорил, что он мёртв?

– Я всадил в него стрелу и видел собственными глазами, как он ушёл под воду. Однако, всё указывает на то, что нашему врагу всё же удалось выжить.

– Что указывает? – завизжал вне себя отец Вальдес.

– Человек, выдающий себя за Санито де Мирана, сохраняя хладнокровие, отвечал Гилберт де Лануа, – убил моего брата в Марселе. Через несколько дней он убил одного из братьев нашего ордена – Кабоша. Затем он убил троих гвардейцев герцога Бургундского, у входа в церковь святой Катерины.

– Слишком много совпадений, – пробормотал отец Вальдес, возвращаясь обратно в кресло, – невозможно, чтобы он выжил, однако многое указывает на него.

– Отец мой, – вновь заговорил Гилберт де Лануа, – несколько лет назад мне довелось услышать очень странную историю. Мне рассказали, что один из братьев нашего ордена укрывал у себя раненого мальчика. Тогда я не придал этому значения, но сейчас, – Гилберт де Лануа сделал паузу и, видя, что отец Вальдес очень внимательно его слушает, закончил, – я почти уверен, что только благодаря этому человеку наш враг спасся.

– Предатель среди наших братьев, – голос отца Вальдеса мог привести в ужас любого.

– Да, – уверенно сказал Гилберт де Лануа, – и если Санито де Миран и есть граф Арманьяк, он непременно посетит его.

– Проследи за предателем! Гилберт де Лануа поклонился.

– Десять наших братьев находятся вблизи. Едва появится наш враг, они оба будут убиты!

– Во имя Анатаса! Пусть возмездие настигнет предателя!

Покинув подземелье, Гилберт де Лануа отправился обратно во дворец. Он надеялся услышать новости о Санито де Миране. В то время, когда Гилберт де Лануа входил в покои герцога Бургундского, в правом крыле дворца, в покоях, отведённых для Марии Анжуйской, происходил весьма нелёгкий разговор между ней самой и её кузиной – Мириандой Мендос. Однако мы вернёмся во дворец немного позже, а сейчас нам следует проследить путь Санито де Мирана, которого мы на время потеряли из виду.