"Роскошь изгнания" - читать интересную книгу автора (Басс Луи)

14

К концу лета стало заметно, что природа, как и весь город, склонилась перед календарем: первый день сентября не только подвел черту под отпусками, но и принес ощутимые перемены в погоде. Жара пошла на убыль, синее небо как будто обмелело, вместе с темнотой с моря прилетал прохладный ветер. Толпы возвращавшихся отпускников вываливались из тускло мерцающих паромов, менее шумные, чем когда уезжали. Август был унылым временем для тех из нас, кто оставался в городе, но каким-то образом это массовое возвращение людей к работе оказалось даже хуже. С высоты своего балкона, на котором вдруг снова стало возможно находиться даже в разгар дня, я наблюдал за прибывающими в гавань паромами и чувствовал, что мир продолжает жить своей жизнью без меня.

Чары, которые околдовали Неаполь в августе, сохраняли свою силу только здесь. Пальмы в саду выглядели более вялыми и клонили вершины к позеленевшим фонтанам. Павлины с жалобными криками расхаживали среди зарослей, которые цвели последними и самыми опьянительными цветами. По ночам с залива несло холодом, так что приходилось натягивать свитер, когда я выходил на балкон выкурить последнюю сигарету. Сезоны сменяются так быстро.

С наступлением прохлады мои любимцы ожили. Каслриг прыгал и носился по дому с прежней энергией. К Трелони тоже вернулась активность, и он тяжелой рысцой бегал по саду. Оба были очень привязаны ко мне и следовали за мной, куда бы я ни шел, Каслриг – держась за мою руку, Трелони – труся сбоку и оставляя на мраморе полов предательский след слюны.

Теперь, когда они возродились к жизни, я обнаружил, что жалею их. Им было неведомо, что за этими стенами живет своей жизнью огромный мир. Они не разумели, что августовская пустота Неаполя изгнана из города и поселилась в моем доме, моем саду, моей душе. Для них холодный ветер с моря не нес с собой угрозы зимы. Недели две спустя после окончания отпускного времени пришли хорошие новости из клиники: похоже, болезнь была обнаружена вовремя. Лечение помогало Анне, и почти наверняка она должна была поправиться. Паоло считал, что я лично спас ей жизнь, и привязался ко мне, почти как мои домашние любимцы. К этому времени он уже не работал в баре, а ходил в школу, и мы виделись не так часто, как прежде. Хотя, могу сказать, болезнь матери сделала его старше. Наконец-то он начал мужать, чего всегда так жаждал.

Теперь, когда Анне стало лучше, мы снова стали выходить в море, но с окончанием лета наши прогулки уже не дарили того восторга. Мы знали, что в этом году их скоро придется прекратить.

Пару недель назад (как летит время!) я позвал Бруно и Паоло к себе на обед. После трапезы мы сидели, попивая виски, – по крайней мере Бруно и я, поскольку Паоло еще не настолько взрослый, как бы он при этом ни страдал, – разговаривали о выздоровлении Анны и шутили, как бывало до ее болезни.

– Ну, Scrittore, – сказал Бруно, поглаживая брови толстым пальцем, – привычка, которая мне у него очень нравилась, – когда снова отправимся нырять?

– Когда хочешь. Давай завтра?

– Давай, думаю, я смогу урвать несколько часиков после обеда, до того, как поеду в клинику.

Был почти час ночи, когда Паоло, который в конце концов был всего мальчишкой, свернулся калачиком в шезлонге в парадной зале и уснул. Мы с Бруно вышли на балкон и любовались видом, тихо разговаривая, чтобы не разбудить его. Внизу наших приглушенных голосов не было слышно за хором лягушек и цикад. Вдали, на черной воде, сонно покачивались огоньки редких лодок. Казалось, они шлют нам сигнал из бездны, устало, как люди, спасшиеся после кораблекрушения, которые состарились на своих необитаемых островах и давно потеряли надежду на возвращение домой.

Неожиданно я почувствовал, что мое время уже близко. Оставаться и дальше один на один с этим знанием было сверх сил. Закурив сигарету, я облокотился о перила рядом с Бруно так, что мы едва не касались друг друга, и смотрел на затихший город.

– Ты, наверно, догадался, что я болен, да, Бруно?

– Да. Я видел таблетки… И вижу, что иногда тебя мучает боль.

– Почему ты никогда не спрашивал, что со мной?

Бруно пожал плечами:

– Я знал, что ты сам скажешь, когда будешь готов.

– У меня ничего серьезного, просто язва желудка. Сначала врачи предположили рак. – Я помолчал, улыбаясь: даже мое тело не могло удержаться от обмана. – Как бы то ни было, я могу дожить до ста лет. Поэтому в последнее время я много думал о своем будущем.

– И, надеюсь, решил вернуться в Англию.

– Нет. Там мне нечего делать.

– В любом случае там твоя семья. Место мужчины – с его семьей.

Улыбаясь последней сентенции, такой типичной для Бруно, я повернулся к нему:

– Я не нужен им, Бруно.

– Чепуха, – неистово прошептал он. Если бы не Паоло, который спал рядом, он бы выкрикнул это. – Это просто отговорка, то, во что ты предпочитаешь верить, потому что не хочешь выполнять свой долг. Возвращайся и начни все сначала.

– Слишком поздно.

– В любом случае они нужны тебе так же, как ты им.

– Иными словами, совершенно не нужен.

Он с бешенством посмотрел на меня, потом отвернулся и уставился на залив. Помолчав секунду, вздохнул.

– Не мне учить тебя, Scrittore. Слишком мы разные. Мне трудно понять, что ты должен чувствовать.

– Хорошо. Надеюсь, ты не станешь мешать моему решению, каким бы оно ни было.

– Нет. Не буду. – Он вновь помолчал, и я спросил себя, понял ли он, что я имел в виду. – Если тебе когда-нибудь будет что-то нужно, говори не задумываясь.

– Спасибо тебе, Бруно. Я по-настоящему это ценю.

Когда он опять заговорил, я почувствовал, что он старается сдержать голос, и увидел, что он понял меня.

– Мне будет не хватать тебя.

Я улыбнулся.

– Праздник не может продолжаться вечно.

Он обнял меня и в истинно южной манере поцеловал в щеку. Потом, ничего больше не сказав, направился в залу, разбудил сына, и они ушли. Вскоре внизу взревел мотор, и сноп света от фар обежал сад. В конце заросшей дорожки они на минуту задержались – Паоло вылезал из машины и сонно возился, отпирая ворота, – и наконец уехали. Я смотрел вслед бегущим по склону холма огням машины, пока их не поглотил мерцающий ковер внизу.

Когда дом вновь погрузился в тишину, я долго стоял на балконе, облокотясь о перила и куря последние на сегодня сигареты. Как приятно было покурить, не думая о здоровье, и это было еще одно из моих маленьких роскошеств. С моря подул холодный ветер, пробиравший до костей. Даже огни внизу выглядели колючими и холодными. Летней дымки больше не было.

Вдруг, когда я стоял там, глядя на ночное небо, на звезды, выступающие над черным очертанием Везувия, я заметил темное пятнышко, скользящее над городскими антеннами. Оно ныряло вниз, потом с новыми силами опять взмывало, летя по направлению к дому. Я не смел поверить своим глазам, но, по мере того как пятнышко росло, мои сомнения исчезли. Он пролетел мимо меня в зал, сделал круг и сел на спинку шезлонга, насмешливо склонив набок голову.

Перси вернулся.

– Перси! Где тебя носило? – закричал я, бегом бросаясь в зал.

Попугай, перебирая лапками, бочком сделал несколько шагов по спинке шезлонга, глядя на меня круглым черным глазом.

– Отвали, – сказал он.

Я был в таком восторге, что даже не мог засмеяться.

– Ты можешь говорить! Сколько недель я учил тебя, и ты не сказал ни слова, а теперь возвращаешься и вот – пожалуйста! Невероятно!

– Отвали.

– Прекрасно, Перси, прекрасно, начало положено! Дальше пойдет само собой!

Перси еще переступил лапками и склонил голову в другую сторону.

– Отвали.

– Ладно, ладно, – сказал я, начиная сомневаться в том, что заиметь говорящего попугая было такой уж хорошей идеей. – Кажется, я тебя понял.

– Отвали.

Затем Перси сделал то, чего никогда прежде не делал. Он подлетел ко мне и сел мне на плечо, точно как должны делать попугаи, и следующие десять минут я скакал по залу, изображая Джона Сильвера, смеясь и одновременно чуть не плача, поскольку ничто не может так растрогать одинокого человека, как проявление преданности. Он вернулся ко мне спустя столько недель, отыскал дорогу домой из Африки, или где там он был, просто чтобы остаться со мной. Я знал, что теперь он никогда меня не покинет.

В то же время я почувствовал, что его появление символично, что это знак приближения конца. Я упал на диван и заплакал без удержу.

– О, Перси, недолго я смогу с тобой играть. Мое время на исходе. Больше нет никакого смысла ждать. Они все забыли меня, и это справедливо, понимаешь. Как я могу жить дальше, Перси, как? Слишком поздно начинать сначала.

Взволнованный моими рыданьями, Перси спрыгнул с плеча мне на колени.

– Я умираю, Перси, умираю точно так же, как отец. Ничего с этим не поделаешь. У меня та же болезнь, что была у него. Он передал ее мне. Я умираю, Перси. Отчаяние – наверняка наследственная болезнь.

Я почувствовал, что Бруно, будь он сейчас здесь, одобрил бы то, что на это сказала птица.