"Тайны господина Синтеза" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)ГЛАВА 4Итак, если не считать загадочного отсутствия «Инда» и «Годавери», которые давно уже должны были вернуться, если сбросить со счетов глодавшую всех тревогу об их экипажах, все шло прекрасно в этом лучшем из всех больших и малых миров. В лаборатории происходили важные для науки события, на сей раз не сопряженные ни с какими природными катаклизмами. Серия предков человека существенно пополнилась — к ней добавились четыре вида, соответствующие четырем ответвлениям генеалогического древа. Алексис Фармак предусмотрительно умолчал о своей драматической вылазке на дно лагуны; ни господин Синтез, ни профессор зоологии, вернувшийся на паровом баркасе в назначенный день, не подозревали о наличии акулы в водах бассейна. К тому же никто так и не заметил никаких следов чудовища — должно быть, миноги полакомились всласть. Роже-Адамс, сопровождаемый капитаном Ван Шутеном, проникшимся страстью к зоологии, обследовал дно лагуны. Возвратившись, зоолог объявил, как о чем-то само собой разумеющемся, о появлении двоякодышащих рыб, считающихся промежуточной стадией между рыбами и амфибиями. Несколько живехоньких представителей нового вида, получившего свое название из-за того, что данные существа обладают двойным дыханием (легочным и жаберным) были доставлены господину Синтезу. Этими представителями стали великолепные ceratodus forsterii, обитающие в Австралии и обнаруженные в Сиднее в 1870 году Жераром Креффтом. Рыбы длиною всего сантиметров двадцать — взрослые особи достигают двух метров — уже были покрыты жесткой чешуей. Когда опытный экземпляр подробно рассмотрели и мастерски сфотографировали, профессор зоологии приступил к вскрытию. Он обнаружил мягкий хрящеватый скелет, подобный скелету низших хрящевых рыб, с прекрасно сохранившейся хордой. Четыре конечности были выражены рудиментарными плавниками примитивных и наиболее низко стоящих рыб. Странная вещь, сходство с низшими рыбами наблюдалось также в строении мозга и пищевого тракта. Казалось, природа, совершив большой рывок вперед, а именно, приспособив ceratodus forsterii к вдыханию воздуха, пожелала сохранить в строении этих древнейших предков человека некоторые анатомические особенности, свидетельствующие о вехах на пути их развития. Промежуточный характер этого любопытного вида так ярко выражен, что некоторые зоологи в своих классификациях иногда относят их к амфибиям. Однако, по нашему разумению, это все же рыбы. Хотя черты двух видов в них так перемешаны, что вопрос становится сугубо терминологическим. Все зависит от того, кто что подразумевает под словами «амфибия» и «рыба». По образу жизни двоякодышащие рыбы являются настоящими амфибиями. В течение тропической зимы, то есть во время сезона дождей, они плавают в воде и дышат жабрами. Во время засушливого летнего периода они закапываются в сухую глину и дышат легкими. Пока зоолог с невероятной ловкостью препарировал подопытное животное, он не без изящества комментировал происходящее и по-профессорски давал пояснения. Господин Синтез одобрительно кивал головой, а обрадованный химик думал про себя: «Наконец-то! Вот очень характерное животное, обитающее в болотах в глубине континента. Его-то никак не могло занести в бассейн приливом! Как я правильно поступил, когда держал язык за зубами и напрасно не встревожил Мэтра! Значит, все идет хорошо, и Великое Дело, пошатнувшись на миг, сейчас упрочилось как никогда!» Долгожданный вид амфибий появился в тот момент, когда вечно настороженный, вечно озабоченный делами химик уже отчаялся его увидеть. Именно ему выпала честь их впервые обнаружить. В одно прекрасное утро, расхаживая по коралловому кольцу вокруг купола и вглядываясь своим единственным глазом в тихие воды лагуны, Фармак заметил, что близ центральной скалы бурлят короткие маленькие волны. Химик сбегал на судно, схватил бинокль и немедленно вернулся на то же место. Вообразите себе его радость, когда с помощью оптического прибора он сумел разглядеть морских черепашек, резвящихся в компании саламандр [361] и тритонов. Черепашки гонялись за ними, те же, отталкиваясь от ветвей мадрепоровых зарослей, запрыгивали на скалу и чувствовали себя там как в собственных владениях. Вот они, первые поселенцы девственной земли, сотворенной господином Синтезом! Их было около пятидесяти особей, они разнились формами и внешним видом, но вели себя вполне непринужденно, весело, дружелюбно, как бы говоря: и море и земля достаточно велики, чтобы всем жить в мире. Химик залюбовался представшей перед его глазами сценой, воображение унесло его в прадавние эпохи, когда амфибии были безусловными царями нашего мира. Но тут в тени, которую отбрасывало в море освещенное солнцем коралловое кольцо, появились отвратительные плоские, словно приплюснутые, морды ящеров, увеличенные линзами бинокля до немыслимых размеров. Короткие лапы, приземистые тела не мешали этим тварям двигаться с большой прытью… Длинные хвосты были продолжением бугорчатого позвоночного гребня и, казалось, служили рулями управления. — Господи Боже! Если не ошибаюсь… крокодилы! Это действительно были молодые крокодилы, чьи размеры соответствовали размерам других обитателей лагуны, а именно — они достигали сантиметров тридцати в длину, что ни в коей мере не уменьшало их свирепости… Крокодилы заметили себе подобных и, подстрекаемые врожденным инстинктом, кинулись на них с такой злобой, как если бы единственным их предназначением было уничтожать. Черепахи, тритоны, саламандры, куда менее проворные и хуже приспособленные к передвижению по суше, пытались спастись бегством. Но бесполезно! Хищники, разинув пасти, наугад хватали свои жертвы, разрывали их на части и жадно пожирали. Напрасно черепахи втягивали голову и лапы под панцирь. Пустая предосторожность… Лишь впоследствии окостеневший панцирь станет неприступной крепостью, а пока он являл собой просто хрящевидную пластину и обеспечивал животному лишь воображаемую защиту. Черепахи так и хрустели на зубах у крокодилов, которые хватали их по две и по три за раз, заглатывали, чуть ли не давясь. Нападающих был добрый десяток, и им хватило пяти минут, чтобы расправиться со всеми жертвами. — Вот вам исчерпывающий пример естественного отбора! — вскричал потрясенный химик. — Настоящая сцена разрушения, какие часто должны были происходить на нашей планете в незапамятные времена… Крокодилы оказались единственными хозяевами положения! Надо признать, их строение более совершенно, так что эволюция ничего не потеряет. Тем не менее я был бы рад, если бы господин Синтез повидал этих бедных животных. — Нет ничего проще, — раздался веселый голос за спиной Алексиса Фармака. — А?! Что вы говорите? — опешил химик. — Черт возьми, я услыхал ваш монолог и пожелание, которым он заканчивался, — продолжал зоолог, чьих шагов не расслышал ученый, поглощенный маленькой драмой, происшедшей на его глазах. — Что за способ? — Вскрыть одного из этих обжор. — Как же его поймать? — С помощью обыкновенного куска сала, крючка и двадцати пяти саженей бечевки. — Прекрасная мысль! — Первый подошедший из наших людей займется этим и доставит нам пойманную особь. Прошло ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы разложить складную удочку да наживить приманку, и вот уже крокодил — жертва собственной ненасытной прожорливости — бьется со стальным крючком в горле. Рыболов, волоча на удочке дрыгающегося хищника, подтащил его прямо к корабельной лаборатории и вручил конец бечевки Роже-Адамсу. Но амфибия сопротивлялась так яростно и энергично, что обуздать ее удалось, лишь поместив под стеклянный колпак, куда предварительно положили губку, смоченную хлороформом [362] Вскоре, под действием сильного анестезирующего средства, животное перестало подпрыгивать и трепыхаться, поджав лапы, перевернулось на спину, и зоолог буквально располосовал его от горла до кончика хвоста. На свет Божий из желудочного кармана извлекли помятую, пожеванную, расплющенную морскую черепаху и. двух саламандр, причем одна из них оказалась живой! Профессор зоологии тотчас же велел оповестить господина Синтеза. 'Гот, явившись незамедлительно, с живейшим интересом рассмотрел всю эту братию. — Вы хорошо сделали, что показали мне новые особи, — одобрил Мэтр. — Но отныне хватит вскрытий. Пусть все живые существа, явившиеся в результате эволюции, свободно развиваются в водах лагуны. Опыт представляется мне вполне убедительным. Чтобы достичь конечного результата, нам остается только ждать. Не следует приносить в жертву ни одного экземпляра, чье существование, можно сказать, не менее ценно, чем человеческая жизнь. К тому же, чем совершеннее вид, тем меньше особей он насчитывает. Выть может, уничтожив одно из данных подопытных животных, мы убьем будущего человека. Ограничивайтесь впредь лишь активным наблюдением и, как только обнаружите новых представителей фауны, где бы они ни появились: на скале, в воде или на атолле мне значь. Честь имею кланяться, господа. — Ну, что вы на это скажете, коллега? Думали ли вы, что щепетильность нашего шефа зайдет так далеко? — сразу же после ухода Мэтра обратился зоолог к Фармаку. — Я полагаю, он прав. — Ах, оставьте. В подопытных экземплярах недостатка не будет, уверяю вас. — Возможно, но что касается меня, то, признаюсь, я не могу отделаться от ощущения, что мы совершили убийство. Господин Роже-Адамс громко рассмеялся. — Вот уж не думал, что и вы гак размякнете. — Вы знаете, я фанатически верю в успех… — Разумеется, я тоже. Но как бы сильна ни была моя вера, позвольте задать один вопрос. — Задавайте. — Разве в этой мерзкой твари, в нашем материальном пращуре, вы находите хотя бы частичку человеческой души, частичку Божественного духа, который делает вас несравненным химиком, капитана — опытным моряком, а меня — приемлемым зоологом? Несомненно, химик поддержал бы одну из множества дискуссий, соответствующих методичному складу его ума, и, быть может, изыскал бы доводы, способные поставить зоолога в тупик. Но тут постоянно доносившийся со дна моря грохот внезапно усилился. Дискуссия заглохла, не успев начаться, а бедняга Алексис, вечно дрожавший за лабораторию, мигом был сброшен с высот трансцендентальной психологии [363] на грешную землю. — Увы, — горестно заметил он, — что толку философствовать, когда стихии ополчились против нас? Слово чести, я иногда склонен думать, что мы сидим на подводном вулкане. Если он рванет, а это может случиться в любую минуту, то лаборатория господина Синтеза разлетится вдребезги. Ах, если бы прежде, чем это случится, я увидел завершение Великого Дела! — Предвестники катаклизма, — откликнулся зоолог, внезапно встревожившись, — становятся час от часу более очевидными, это факт. — А Мэтр, кажется, ничего не замечает! — И не говорите! Представить себе не могу, что могло бы нарушить его невозмутимость! Уголь на исходе, продовольствие тоже, санитарное состояние команды оставляет желать лучшего, машины, работающие день и ночь, еле тянут, электричество действует только чудом, лаборатория грозит взлететь на воздух. И даже стихии против нас… А этот дьявол в человеческом образе, это воплощение эгоизма, ничего не видит, ничего не слышит, ни о чем не догадывается! Его внучка отбыла почти полгода назад, и с тех пор от нее нет никаких известий. А дедуле хоть бы хны, ни малейшего намека на то, что он хотя бы вспоминает о родном существе! — Вы слишком далеко заходите! — Что?! Далеко захожу?! Я просто называю вещи своими именами. Это очень мило пытаться превратить первичную клетку в человека, но что потом? Я перенапрягаю свой мозг, задаваясь этим вопросом. Каким образом добиться хотя бы появления вида млекопитающих, когда нет главных элементов, необходимых для такой эволюции? Я взываю к вашему здравому смыслу: скажите, разве мы не стоим на пороге катастрофы? В это время и впрямь оглушительные взрывы стали похожи на артиллерийскую канонаду. Оба ученых опрометью кинулись прочь с твиндека и наткнулись по дороге на встревоженного Ван-Шутена. — Что случилось, капитан? — в один голос спросили они. — Об этом надобно спросить у вас, господа, — отвечал моряк. — Вы лучше моего подкованы в области природных явлений. Внезапный толчок прервал его речь. Чтобы не упасть, все трое инстинктивно схватились за релинги [364]. — Боже мой! — вскричал голландец. — Что это? — Если бы судно было на ходу, я сказал бы, что оно напоролось на подводный риф. Все взоры непроизвольно обратились к «Гангу», стоявшему на одном траверзе [365] с «Анной». Ужасное зрелище открылось их глазам. Словно повинуясь таинственному и непреодолимому импульсу [366], судно медленно, как бы нехотя, раскручивалось и вдруг застыло, удержанное швартовами. Но ненадолго; канаты лопались с ужасным звуком, хлестали по воде, судно относило течением. Капитан приказал немедленно бросить якоря. Напрасные усилия! Якоря не успели зацепиться за донный грунт. «Ганг» показался среди странного бурлящего водоворота, его мотало, как пробку, и сносило к атоллу, о который он неминуемо должен был разбиться. Крики ужаса раздавались со всех сторон. Но самый отчаянный вопль вырвался из груди химика. — Лаборатория! Он протаранит лабораторию! Мне надо быть там, даже если придется погибнуть! Разве нельзя выстрелить по нему из пушки?! Пустить его ко дну?! Ах, сколько трудов пошло прахом! Грозя кулаками надвигающейся махине, Алексис Фармак помчался к атоллу. В этот момент судно потряс мощный удар, оно затрещало. Одновременно попадали сломанные мачты. Обезумевшие люди бросались в море и вплавь добирались до атолла. Как всегда бестрепетный, господин Синтез холодно наблюдал за происходящим. — Что делать, Мэтр? Что делать? — вопрошал капитан. — Посмотрите, за кормой «Ганга» образуется отмель и подталкивает его к атоллу. Через три минуты он будет здесь. Рубите на «Анне» все швартовы и ставьте ее перпендикулярно «Гангу», — молвил старик, и ни один мускул не дрогнул на его суровом лице. — Но он разобьет нас в щепки… — мямлил капитан. — Повинуйтесь, сударь, — проговорил Мэтр таким тихим и страшным голосом, какого офицер еще не слыхивал. — Хотя судно само останавливается, но я попомню вам ваше неповиновение. Внезапно «Ганг», который вздымала некая неведомая сила, стал погружаться в состоящую из шлаков, хлынувших со дна, густую кашу. Это была полуостывшая лава, бившая из-под земли; она застывала, твердела, становилась крепкой, как скальная порода, образуя под килем корабля нечто наподобие трехметрового пьедестала. Людей, попрыгавших с корабля, обжигала нагретая лавой вода, они, визжа, плыли к берегу и, к счастью, добирались до атолла, не получив телесных повреждений, а только натерпевшись страху. Сиюминутная опасность больше никому не угрожала. Однако «Ганг» был безвозвратно потерян. К сожалению, бедствия, причиненные такой беспрецедентной катастрофой, этим не ограничивались. Хотя лаборатория не пострадала, о чем с лихорадочной радостью оповестил ассистент-химик, да и «Анна», находясь вне зоны подводного извержения, не получила никаких повреждений, но без того плачевная ситуация стала еще тяжелее. Конфигурация морского дна настолько изменилась, что там, где только что был пролив, мутные от растворенного в них известняка волны яростно бились о самую настоящую стену. В промежутках между гребнями волн можно было рассмотреть нагромождение крохотных коралловых континентов, которые неожиданно появились над водой, в то время как другие исчезли без следа. В результате всех этих перемен корабль, составляющий теперь для всех членов экипажа единственную надежду на спасение, оказался буквально заточенным в бассейне длиной около пятисот и шириной менее трехсот метров. Две отмели вулканического происхождения наглухо заблокировали оба пролива, пригодные ранее для якорной стоянки, — вне всякого сомнения, они не оставляли судну ни малейшей возможности выхода в открытое море. Ни малейшей щелочки, через которую смогла бы проскочить хоть какая-нибудь лодчонка! Полное заточение… Всем было очевидно, что из атолла не только невозможно выйти, невозможно даже получить помощь извне, если, как люди еще смели надеяться, ушедшие корабли вернутся обратно. Оставалось лишь уповать на чудо. В такой ужасной обстановке как никогда ясно проявился гений господина Синтеза, человека неисчерпаемой стойкости, способного управлять людьми даже в безнадежном положении. Сделав строгий выговор капитану, он не произнес больше ни слова, не сделал ни единого жеста. Однако, когда первая паника улеглась, никто даже головы поднять не посмел; матросы, еще накануне замышлявшие бунт, невозмутимо выполняли приказы командиров так, как если бы ничего особенного не происходило. Они совершенно не заботились о своем будущем, их доверчивость была просто удивительной. Впавший же в отчаяние профессор зоологии бранился и вел себя так несдержанно, что химик смотрел на него сперва удивленно, а затем и недоверчиво. Капитан вынужден был отвести Роже-Адамса в сторону и шепнуть со странной откровенностью: — Осторожно, на нас смотрят… |
||
|