"Тайны господина Синтеза" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)

ГЛАВА 4

Земля господина Синтеза. — Во время отлива. — Структура острова. — Шумное пробуждение. — Зоолог в трансе. — Пушечные выстрелы. — Праздник на борту. — Фрак, цилиндр и светло-желтые перчатки. — Почетная гвардия. — Сипаи господина Синтеза. — Юный господин Артур считает, что Мэтру идет его костюм магараджи [161]. — Русалка из скандинавских легенд. — Поклон опытного шаркуна. — Мнение Алексиса Фармака о его коллеге. — Вступление во владение. — Девиз. — Et ego creator! [162]

Итак, до сих пор все предсказания господина Синтеза с блеском оправдывались. Подкрепив их тщательными расчетами, опытами, предварительно поставленными над кораллами, он сумел усилить работу природы, активизировать биологические функции зоофитов и в относительно короткий срок соорудить свой коралловый риф.

С какой целью? Зачем предпринята эта длительная экспедиция в неведомые моря? Для чего и такие значительные затраты, и этот флот, ставший на якорь средь морских бурунов, и эти тяжелые работы, и многочисленный персонал, стремящийся создать маленький риф, затерянный на протяжении тысяч квадратных лье [163] среди множества себе подобных в океане? Но господин Синтез не был склонен удовлетворять чужое любопытство, вот почему ответ на все волнующие вопросы, до сих пор оставался гипотетическим [164].

Быть может, один лишь Алексис Фармак в своих догадках был недалек от истины. А ведь именно слова Мэтра «моя земля» стали для человека такого чуткого, как бывший профессор взрывчатых веществ, настоящим откровением. В конечном счете вскоре и все остальные получат полную информацию. А пока достойнейший химик не без некоторого самодовольства посматривал на своего коллегу, господина Артура, застывшего во внушительной невозмутимости.

Не успел капитан Кристиан произнести: «Мэтр, кораллы в лагуне вышли на поверхность воды», как господин Синтез, помолодевший, изменившийся в лице, внезапно вышел из лаборатории и по лестнице спустился к постоянно пришвартованному у платформы парому, чтобы в сопровождении своих помощников направиться к круглой стене, ограждающей атолл.

На море в это время был отлив. Воды лагуны, герметически закрытой с помощью шлюзов во время прилива, при начале работ на один метр превышали уровень океана. В центре водоема высилась белая, совершенно плоская масса, всего на несколько сантиметров покрытая водой.

Несколько секунд господин Синтез созерцал кораллы, вскормленные в течение двух месяцев необычайно большим количеством химических веществ.

— Прикажите открыть шлюз, — обратился он к капитану.

Офицер, как всегда готовый вмиг исполнить приказ, повторил слова хозяина старшему боцману, стоявшему близ металлических затворов. Четверо мужчин налегли на рукояти рычагов, ведущих к зубчатым передачам. Прозвучал свисток. Шестерни тотчас же пришли в движение, и обе дверцы плавно отворились, победоносно выдержав натиск хлынувшего потока.

Все это длилось менее минуты, и вот уже шлюз полностью открыт, образуя в стене, защищающей атолл, десятиметровый проем. Беловатая вода лагуны полилась каскадом, бассейн частично опустел, уровень водоема сравнялся с уровнем океана, и обнажившийся риф предстал перед очарованными взорами присутствующих.

Невзирая на трепет, внушаемый Мэтром, и не более, чем раньше, понимая суть происходящего, все, дружно захлопав в ладоши, громогласно закричали «ура!». Но господин Синтез, несмотря на свой триумф, оставался невозмутим. Его интересовал лишь появившийся островок неправильной цилиндрической формы, двадцати пяти метров в диаметре, чья выступающая над водой поверхность казалась идеальной.

Действительно, кораллы, находившиеся в одном и том же режиме, снизу доверху росли одинаково и, оказываясь на гибельном для них воздухе, резко прекращали свой рост. Их переплетенные ветви образовали монолитный блок. Но были они, как и ожидалось, не красными, а белыми, точнее сказать сероватыми, напоминающими цветом глину.

Мэтр, желая поближе рассмотреть свое творение, приказал капитану подогнать шлюпку. Он сел в нее в сопровождении одного капитана и двух гребцов, которые несколькими взмахами весел приблизили его к этому крохотному, искусственно созданному континенту, состоящему из громадных коралловых деревьев. Ветви некоторых особей были толщиной с руку, даже щупальца зоофитов в десятки раз превышали нормальные размеры. Однако сам кальцит [165] был более ломким и не обладал крепостью известковой окаменелости обычных кораллов, но это обстоятельство существенно не влияло на устойчивость островка.

К рифу невозможно было причалить, так как маленькие архитекторы усеяли всю его поверхность грозными, словно капканы, шипами; они напоминали колючки acacia triacanthos [166], пусть не столь острые, но столь же опасные. В полном молчании обогнув риф, господин Синтез обратился к капитану:

— Завтра с утра пораньше ты утрамбуешь риф так, чтобы поверхность его стала совсем гладкой. Затем свяжешь его с атоллом. С помощью подставок, образцы которых я тебе давал, наведешь мост так, чтоб один его конец опирался на стену атолла, а другой — на островок. Срок выполнения работ — два часа.

— Слушаюсь, Мэтр.

— Прикажи немедленно закрыть шлюзы. Начинается прилив, а вода в лагуне, вплоть до нового приказа, должна оставаться ниже уровня океана.

Затем, не сказав больше ни слова, не сделав ни единого жеста, этот удивительный человек вернулся на борт и скрылся в своих апартаментах.

Назавтра два ассистента, накануне засидевшиеся допоздна, живейшим образом обсуждая происшедшее, проснулись от страшного грохота, который тут же стих.

Вскоре странный грохот возобновился, и мелкие вещицы, разбросанные в каютах, завибрировали.

— Это пушки стреляют, — жалобно простонал зоолог, героически пытаясь натянуть одеяло на голову.

— Ты смотри — пушки! — радостно воскликнул бывший профессор взрывчатых наук, хорошо знакомый с любого рода взрывами.

Затем через равные промежутки времени прозвучало еще три залпа, как если бы суда отвечали на выстрелы «Анны».

— Господи! Ну что там еще стряслось? — снова застонал юный господин Артур, не имевший, казалось, ничего общего со своим воинственным тезкой, героем Круглого стола [167].

— Быть может, бунт?!

— Боже мой, что с нами будет?!

У химика глаза блестят, ушки на макушке, волосы торчком. Как старая гарнизонная лошадь при звуке трубы, он мигом одевается и, перескакивая через ступеньку, мчится по лестнице на палубу. При виде корабля, расцвеченного всеми флагами, как в праздник, при виде экипажа в парадной форме у него вырывается возглас радостного удивления.

Три других судна тоже украшены флагами, гирляндами разноцветных вымпелов играет бриз. Время от времени то по одному борту, то по другому возникают облачка белого дыма, вслед за которыми слышатся звуки выстрелов, чье эхо разносится над островами. Это матросы, обрадовавшись нежданному развлечению, палят, не щадя пороха, и веселятся, как блаженные. Тут же химик, заметив второго помощника, который, заложив руки за спину, прогуливается по палубе, заводит с ним беседу, с удовольствием поддерживаемую офицером.

Тем временем юный господин Артур, чья первоначальная легкая тревога сменилась настоящим ужасом, тихонько пробирается вверх по лестнице и является — прозрачный, бледный, потный от страха, готовый в любую минуту вновь нырнуть в люк, как чертик в табакерку. Но, выслушав сообщение Алексиса Фармака, он разом успокаивается. С несвойственной в разговоре со своим коллегой приветливостью, химик, сообщив ему о предстоящем празднике (информация, полученная от господина офицера), добавил:

— У нас еще час, чтобы переодеться по-парадному.

— Что вы подразумеваете под парадной одеждой? — спросил зоолог, чей голос становился все суше и суше.

— Ну… фрак, цилиндр, лакированные туфли, перчатки… Мы с вами примем участие в официальном шествии, дорогой мой.

— Так вырядившись, в кругу людей, чьи костюмы, по крайней мере, отмечены оригинальностью, мы будем выглядеть достаточно нелепо.

— Что вы хотите сказать? Ведь таково желание господина Синтеза!

— И зачем ему весь этот маскарад! Вот уж бы не подумал, что столь могучий ум может снисходить до такой пошлятины!

— Вы же знаете, Мэтр никогда ничего не делает зря! Быть может, он хочет, воспользовавшись случаем, развеять тяжкое однообразие моряцкой жизни и, с неизвестной мне целью, поразить воображение таких суеверных и любящих празднество людей, как жители Востока. Наше пребывание обещает быть очень долгим, и, как мне кажется, немаловажно показать рабочим, что мы здесь не только переводим гидравлическую известь, травим зоофитов и фабрикуем скалы для аквариумов. Эта церемония, как бывает всегда, когда почтеннейшая публика не понимает в спектакле ни слова, произведет на них приятное впечатление.

— А еще что?

— Э-э, дорогуша, как вы думаете, зачем короли и императоры при коронации устраивали себе пышные чествования, хотя, казалось бы, куда как проще безо всякой помпы наследовать своему предшественнику? Да и президентам республик для чего так торжественно обставлять смену кабинета?

— Ваша правда!

— Почему вам кажется странным, что наш хозяин, завершив блестящий опыт биологического синтеза, хочет с некоторой торжественностью вступить во владение маленьким континентом, сотворенным им самим?

— Из этого следует, что надо напялить этот нелепый костюм? — огрызнулся зоолог и, с меланхолическим видом мужественно решив покориться, направился к себе в каюту, где провел целый час, старательно прихорашиваясь и пытаясь облагообразить такую неуклюжую одежду, как всеми проклятый, но все же необходимый в официальной обстановке фрак.

Профессор зоологии выбрал самое тонкое белье, надел самый внушительный стоячий воротничок, вдел в петлицу красивые орденские ленточки, натянул перчатки, словом, умудрился стать, особенно на фоне безвкусно одетого химика, настоящим красавцем. Однако времени для обмена взаимными комплиментами, по дороге к подножию грот-мачты, где собирались участники процессии, у них было немного.

Чрезвычайно пышное убранство, приготовленное для нынешнего торжества, поразило обоих; все пространство между грот-мачтой, бизань-мачтой [168] и полуютом [169] было устлано превосходным ковром; справа и слева от мачт встали в карауле четырнадцать матросов-индусов, отобранных из команд четырех кораблей и ради торжественного случая разодетых в роскошные и живописные одежды сипаев. Бронзовые, как двери пагод, бородатые люди с блестящими немигающими глазами, с кривой турецкой саблей на бедре и карабином у ног, они были действительно великолепны, эти полудикари, чей фанатизм более всякой дисциплины обращает их в самых образцовых солдат.

Четыре барабана и четыре трубы образовали позади грот-мачты изгородь таким образом, чтоб из апартаментов господина Синтеза вел широкий проход. Метрах в шести от дверей гигант в костюме сипая держал широкий стяг из белой ткани, упирая в ковер его черное, блестящее, как полированное эбеновое дерево [170], древко.

Не менее чем на полкабельтова [171] в радиусе атолл являл собой феерическое зрелище. Матросы всех четырех экипажей при полном параде в сопровождении офицеров вышли на коралловое кольцо, очертившее лагуну, и, стоя на нем, образовали разноцветную движущуюся ленту, над которой, сверкая на стальных частях оружия, ярко сияло солнце.

Сзади теснилась толпа восхищенных китайцев в одинаковых, делавших их похожими на грибы, конусообразных шляпах. Быть может, впервые выведенные из обычного для себя состояния равнодушия, они вытягивали шеи и вовсю таращили раскосые глаза.

На острове — земле господина Синтеза, разровненной стараниями капитана Кристиана, — больше не было опасных сплетений окаменевших веток. А добраться до островка было тем более легко, что между ним и кольцом атолла повис на подпорах мостик, устланный коврами, спускавшимися до самой воды.

Было полдесятого. На «Анне» трижды пробил колокол. Тотчас же два индуса-бхили распахнули створки дверей, ведущих в апартаменты господина Синтеза, и он появился на пороге. Застучали барабаны, затрубили трубы, сипаи [172] взяли на караул, знаменосец салютовал знаменем.

— Ну и ну! — бормотал про себя ассистент-зоолог. — Моего хозяина просто подменили! Черт побери, я его вовсе не узнаю. Клянусь честью, он выглядит величественно.

И это была святая правда. По случаю торжества Мэтр снял с себя европейское платье, и теперь, великолепный, помолодевший, неузнаваемый, он медленно выступал, одетый в роскошный, выглядевший необычайно величаво восточный костюм. Это был не тот суровый ученый, совершенно не интересующийся внешними проявлениями чего бы то ни было, не тот с виду надменный человек, безразличный ко всему, что принято называть «представительством».

Вообразите себе, если сможете, одного из тех старых раджей доколониальных времен, которые странным образом воплощали в себе Индию, прежде чем англичане привнесли туда пробковые шлемы, анемичных мисс [173], содовую воду и лаун-теннис. Индию загадочную и девственную, с ее легендами, с ее брахманами, пагодами [174], мечетями, с ее варварской пышностью, ослепительными празднествами, преступлениями, добродетелями и неизбывной оригинальностью…

Таким предстал господин Синтез, облаченный в тогу [175] из белого кашемира [176], увенчанный чалмой с красиво выложенными складками, закрепленными эгретом [177], при одном виде которого свихнулся бы самый пресыщенный ювелир.

Но какой смысл описывать невероятное изобилие, невиданное богатство гемм [178] и драгоценностей, рассыпанных по белому кашемиру, если знаешь тайну открытий господина Синтеза! Верно заметил химик — должно быть, все это наносное, внешнее, пускание пыли в глаза индусам, уже не представляющим себе господина без подобающих его рангу украшений, знаков богатства и могущества.

Кстати сказать, судя по их одновременно и восторженным и почтительным лицам, Мэтр раньше не пользовался таким авторитетом, не был так обожествляем, как в эту минуту. Теперь он был всесильный, непререкаемый начальник, в которого как бы переселилась душа древних сатрапов Визапура, Голконды или Пунаха [179], перед которым все трепещет, все самоуничтожается.

Не успели эти мысли молниеносно пронестись в головах обоих европейцев, как они оцепенели, раскрыв рты от удивления и восторга. Юная девушка, виденная ими раньше только мельком и издали (вольности по отношению к пассажирам с кормы были строжайше запрещены), вслед за Мэтром появилась на пороге и заняла свое место по левую руку от старика.

Одетая в простое белое платье со шлейфом, без единого украшения, кроме своей ослепительной красоты и кроме весны своих восемнадцати лет, она двинулась вперед скользящим шагом, заставлявшим волноваться ее платье, и нежным, как поцелуй, взглядом лаская корабль, атолл, море, волны которого, поднимая бриллиантовую водяную пыль, разбивались вдали о скалы.

Белокурая, словно русалка из скандинавских легенд, она не совершила непростительной ошибки и не прибегла к ухищрениям, известным под омерзительно банальным названием «парикмахерского искусства»; ее лоб, чистый, как лепесток лотоса, обрамляли расчесанные на пробор золотые пряди, а на грудь спускались тяжелые косы, подобные тем, которыми поэт наградил свою Офелию [180]. Эту роскошную шевелюру [181] осенял скрепленный диадемой [182] белый шелковый шарф из такой тонкой ткани, что он казался сотканным из паутинок бабьего лета…

Ее увлажнившиеся ласковые глаза с чудесными сапфировыми отблесками растроганно остановились на дедушке, а ее пурпурные губки цвета спелого граната раскрылись в невинной и нежной улыбке.

Застывшие под ружьем сипаи, выстроившиеся в шеренги матросы, обсыпанные порохом канониры, измазанные углем машинисты — все смотрели на эту пару в молчании, полном восторга и почтения, как будто созерцали внезапно явившиеся перед ними божества.

Два ассистента с непокрытыми головами оцепенели под натянутым на корме матерчатым тентом, поддавшись очарованию, как и все остальные. Но волнение, охватившее юного господина Артура, оказалось хоть и сильным, но скоротечным. Будучи человеком, стяжавшим славу во время ритмизованных скачек под звуки пианино в буржуазных салонах, несмотря на намечающееся брюшко и ярко выраженную лысину, наш молодой человек еще не отказался от желания нравиться. Уверенный в том, что никто, кроме него, в данный момент не является носителем светских традиций, он решил незамедлительно их продемонстрировать.

Так как господин зоолог и его коллега были одни, кто надел черные фраки, взгляд юной девушки на мгновение задержался на одном, представляющем собой тип слегка модернизированного [183] средневекового алхимика, и на другом, как две капли воды походившем на свадебного шафера.

Свято уверенный в неотразимости своих манер «светского льва», господин зоолог церемонно приветствовал проходящих, очертив цилиндром дугу слева направо и отвесив утонченнейший поклон опытного шаркуна.

— Ну и придурок этот парень! — прошептал себе в бороду Алексис Фармак, оценивая со свойственной химику точностью нелепость ситуации.

Но дедушка и внучка уже прошли мимо них. Чары сразу же развеялись. На смену тишине, которая встретила появление героев праздника, пришли иные звуки — грохот артиллерии, голоса фанфар, раскатистые крики «ура!».

Кортеж тронулся в путь. Следом за стариком и девушкой два индуса-бхили несли большие зонтики, далее шел знаменосец с белым стягом, за ним — два ассистента, для которых было оставлено место на втором корабле. Капитан Кристиан находился несколько в стороне от процессии.

С вошедшим в пословицу проворством сипаи поставили трап и натянули поручни на мостике, связующем атолл с островком. Господин Синтез медленно прошествовал по мостику и ступил на риф, сопровождаемый лишь внучкой и двумя индусами-бхили.

Старик своими мощными руками принял у знаменосца белый стяг, чье древко заканчивалось острым штырем, и одним ударом вонзил его в мадрепоровую почву. Затем, гордо выпрямившись во весь рост, с глазами, мечущими молнии, с вдохновенным видом, он простер вперед руку и звучным голосом заговорил:

— Повинуясь моей, и только моей, воле, силы природы принялись за работу, и из пучины вод морских восстала суша! Теперь по моему слову эта бесплодная земля будет населена живыми организмами! Здесь возникнет жизнь, как возникла она когда-то на Земле. Народятся виды, преобразуются и погибнут, чтобы вновь возродиться, преобразоваться и снова погибнуть. Так из примитивной монеры появится человек, человек Синтеза. Здесь свершится мое Великое Дело!

И когда порыв морского ветра развернул знамя, в середине белого полотнища, на плотной бархатистой ткани ослепительно, ярче солнца засверкала вытканная черными бриллиантами надпись: «Et ego creator».

Два француза остолбенели. Лишь девиз господина Синтеза помог им оценить всю широту размаха его предприятия.

— Далеко нас заведут эти три слова, — сдавленным голосом пробормотал зоолог.