"На острие" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 15

Когда я принимал душ, то уловил звук телефонного звонка. Телефон зазвонил снова, едва я вернулся в комнату, набросив на себя полотенце. Сняв трубку, услышал знакомый голос:

— Скаддер? Это Микки Баллу. Я тебя не разбудил?

— Нет, я уже встал.

— Молодец! Еще рано, но мне надо срочно с тобой встретиться. Через десять минут, хорошо? У твоей гостиницы?

— Давай лучше минут через двадцать.

— Если можешь, постарайся побыстрее собраться. Опаздывать нельзя.

Что он задумал? Быстро побрившись, я оделся. Ночь была беспокойная, в сновидениях я то и дело попадал в уличные перестрелки, участвовал в слежке и преследованиях. Я взглянул на часы: семь тридцать. Утро едва началось, а меня уже ожидала встреча с Мясником. Зачем ему понадобилось видеть меня в такую рань?

Я повязал галстук, взял ключи и бумажник. В холле никого не оказалось. Зато на улице, у обочины, стояла автомашина. Припарковали ее рядом с пожарным колодцем, перед самым входом в гостиницу. Это был здоровенный серебристый «кадиллак» с тонированными стеклами. На этот раз я хорошо разглядел водителя, потому что стекло было опушено, а он, подзывая, махал мне рукой.

Перейдя улицу, я открыл дверцу. На Баллу был белый, закрывавший его от подбородка до пят, передник мясника. На хлопчатобумажной ткани резко выделялись ржавые пятна — одни потемневшие, а другие довольно яркого красного цвета. Я было засомневался, стоит ли садиться в машину к одетому в столь странный наряд человеку, но Микки держал себя так, что у меня не было оснований ожидать подвоха с его стороны. Если бы он собирался помочь мне проделать мой последний путь, то едва ли протянул бы руку, которую я тут же пожал. Сев в машину, я захлопнул дверцу.

Скоро Баллу остановился на перекрестке в ожидании зеленого света. Он еще раз осведомился, не разбудил ли меня. Я ответил отрицательно.

— Дежурный сказал, что ты не снимаешь трубку. Но я все-таки настоял на том, чтобы он позвонил еще раз.

— Я принимал душ.

— Тебе хотя бы удалось поспать?

— Несколько часов.

— А я так и не добрался до кровати.

Загорелся зеленый, и перед встречным автомобильным потоком он стремительно повернул налево. Ему пришлось еще раз остановиться перед светофором, когда мы добрались до Пятьдесят шестой улицы. Он нажал кнопку, чтобы поднять мое стекло. Утро было сумрачное, в воздухе чувствовался запах дождя. Небо, когда я посмотрел на него сквозь затемненное стекло, показалось еще более мрачным.

Я поинтересовался, куда мы едем.

— На обедню мясников. — После его слов в моем воображении немедленно возникла картина странного и таинственного обряда: люди в окровавленных фартуках, с длинными ножами в руках склонились над жертвенным агнцом. — В Соборе Святого Бернарда. Ты бывал там?

— На Четырнадцатой улице?

Он кивнул.

— В семь утра богослужение происходит перед основным алтарем. А в восемь молебен устраивают в боковом помещении с левой стороны. Там собираются немногие. Мой отец всегда заходил туда перед работой. Иногда брал с собой и меня. Он работал мясником на рынке в том районе. Знаешь, когда-то он носил этот передник.

Дождавшись зеленого, мы поехали дальше. Светофоры по всей улице работали по единой схеме, но если какой-то выпадал из общего ритма, Баллу притормаживал, оглядывался по сторонам, а затем проскакивал перекресток. Один раз мы все-таки застряли у светофора, неподалеку от подъезда к тоннелю Линкольна, но дальше без помех добрались до Четырнадцатой улицы и свернули влево. Проезд к Собору Святого Бернарда был третьим, если считать от противоположной центру стороны улицы. Баллу припарковал машину прямо перед витриной погребальной конторы. Знаки на обочине запрещали оставлять здесь автомобиль в рабочее время.

Мы вышли из «кадиллака». Баллу помахал рукой человеку, выглянувшему из дверей конторы. Если верить вывеске, она называлась «Туми и сыновья». В ответ его поприветствовал один из представителей семейства Туми. Я старался не отставать от Баллу, который быстро поднимался по ступеням к центральному входу в церковь.

Он провел меня в боковое крыло, а оттуда — в небольшую комнату, где не меньше сорока верующих сидели на расставленных в три ряда складных стульях. Устроившись в последнем ряду, Баллу дал мне знак занять место рядом.

В последующие несколько минут вошли еще пять-шесть человек. Среди молившихся я заметил пожилых монашек, двух старух, нескольких мужчин в строгих костюмах и одного — в оливковом комбинезоне. Четверо, помимо Баллу, были в передниках мясников.

Ровно в восемь появился священник. Он, вероятно, приехал в Штаты с Филиппин, и в его произношении чувствовался легкий акцент. Баллу открыл молитвенник, и я сделал то же. Стараясь следить за богослужением, я вставал, садился или опускался на колени вместе со всеми. Читали что-то из Откровений пророка Исайи и евангелиста Луки.

Я не сдвинулся с места, когда началось причащение. Как и Баллу. За исключением одной из монашек и какого-то мясника все пригубили облатку.

Обедня оказалась недолгой. Как только она закончилась, Баллу вышел из церкви. Я следовал за ним.

На улице он закурил и сказал:

— Мой отец каждое утро приходил сюда перед работой.

— Ты рассказывал.

— В те годы богослужение велось на латыни. Его лишили ореола таинственности, перейдя на английский. Отец проводил здесь каждое утро. Не пойму, что ему это давало?

— А тебе самому?

— Не знаю. Но я и не появляюсь здесь так часто. Может, десять — двенадцать раз в год. Бывает, захожу три-четыре дня подряд, но потом месяцами не заглядываю в церковь.

Глубоко затянувшись, Баллу бросил окурок на мостовую.

— Не бываю на исповеди. Не причащаюсь. Не молюсь. А ты веришь в Бога?

— Временами.

— Уже хорошо. — Он взял меня под руку. — Пошли. Машина на прежнем месте. Туми ни за что не допустил бы, чтобы ее увезли копы или сунули штрафной талон под дворник. Он знает и меня, и мою машину.

— Я тоже ее видел.

— Когда?

— Вчера ночью. Я даже записал номер. Сегодня собирался проверить его по регистрационным спискам. Теперь в этом нет необходимости.

— Ты бы ничего особенного не узнал. Владелец не я. Она записана на другое имя.

— Как и лицензия на «Открытый дом»?

— Верно. Так где ты видел машину?

— На Пятидесятой улице, после часа ночи. В нее уселся Нейл Тиллман, и вы уехали.

— А ты где прятался?

— На противоположной стороне улицы.

— Подсматривал?

— Пришлось.

...Мы шагали по Четырнадцатой улице. Пересекли Гудзон и Гринвич. Я спросил наконец, куда мы движемся.

— Всю ночь провел на ногах, — ответил Баллу. — Мне надо выпить. Куда же пойти после обедни мясников, если не в бар мясников?

Он оглядел меня с головы до ног, и его зеленые глаза весело блеснули.

— Скорее всего ты один там будешь в костюме. Иногда, правда, туда заглядывают торговцы, но сейчас для них рановато. Впрочем, ты никого этим не шокируешь. Мясники — люди широких взглядов. Никто тебя не осудит.

— Рад слышать.

Мы оказались в районе мясной торговли. Вдоль улицы тянулся мясной рынок, повсюду работали разделочные центры. Люди в фартуках, как у Баллу, сгружали с огромных грузовиков мясные туши, закрепляли их на свисавших с металлических подвесных рельсов крюках. Воздух пропитал стойкий запах мяса, он был сильнее, чем вонь выхлопных газов. Вдали я увидел повисшие над Гудзоном и высотными жилыми домами черные облака. Не будь этих современных зданий, можно было бы представить, что мы перенеслись в далекое прошлое. А если бы еще и грузовики заменить лошадьми с телегами, то создалась бы иллюзия, что Баллу затащил меня в девятнадцатое столетие.

Он привел меня в бар на улице Вашингтона, неподалеку от ее пересечения с Тринадцатой. Вывеска была самой простой — «Бар». Если у этого заведения и имелось другое название, то оно держалось в секрете. Мы прошли в небольшой зал, дощатый пол которого был щедро посыпан опилками. Меню сообщало, что здесь подавали бутерброды, у стойки кипел кофейник. Меня это обрадовало: для кока-колы было рановато.

Над стойкой возвышался крупный здоровяк с короткой стрижкой и пышными усами. Перед ним сидели трое, причем двое — в обильно орошенных кровью передниках мясников. Около полудюжины квадратных столов из потемневшего дерева еще пустовало. Баллу взял в баре стакан виски, кружку черного кофе и провел меня к самому дальнему от двери столу. Я сел. Он тоже хотел было занять свое место, но, глянув на стакан, увидел, что тот налит не доверху. Вернулся в бар, взял бутылку виски. Оно было не столь выдержанным, как то, что он пил в своем заведении.

Обхватив стакан огромной лапой, он поднял его над столом в немом приветствии. В ответ я приподнял кружку с кофе. Он отхлебнул виски так, словно это была вода.

Затем Баллу сказал:

— Нам надо поговорить.

— И я так думаю.

— Похоже, ты обо всем догадался, едва я взглянул на снимок. Верно?

— Кое-что я действительно заметил.

— Признаюсь, ты меня просто ошарашил! Заявил, что пришел поговорить о несчастном Эдди, потом мы поболтали о том о сем, не так ли?

— В общем, да.

— И я подумал, какой же ты хитрый сукин сын! Отвлек мое внимание, а потом взял и выложил это фото на стол. Я прав, Мэтт?

— Да. Вначале у меня не было оснований связывать тебя или Нейла с ней. Я действительно пытался разобраться с твоей помощью в том, что мучило Эдди.

— Ну, и у меня не было причин держаться настороженно. Я ведь ни черта не зная об Эдди и о его проблемах.

Он допил виски и поставил стакан на стол.

— Мэтт, ты уж извини, но тебе придется пройти в мужскую комнату, чтобы я мог проверить, нет ли у тебя магнитофона.

— Господи!.. — вздохнул я.

— Не стану ходить вокруг да около: я хочу рассказать тебе все, что об этом знаю. Но я не смогу это сделать, пока не буду знать точно, что ты чист.

В крошечной, зловонной уборной было сыро. Вдвоем там поместиться нам не удалось, и он остался снаружи, держа дверь открытой. Я снял пиджак, рубашку и галстук, опустил брюки. Он рассыпался в извинениях. Пока я одевался, он держал мой пиджак. Повязывая галстук, я не торопился. Наконец, забрал у него свой пиджак. Мы вернулись за стол и сели. Он снова наполнил стакан виски.

— Девушка мертва, — сказал он.

Во мне что-то оборвалось. Я и раньше предполагал, что она погибла, просто чувствовал это, но, похоже, где-то в глубине души все-таки не переставал надеяться на лучшее.

Я спросил:

— Когда это случилось?

— Где-то в июле. Точной даты не знаю. — Его пальцы судорожно сжали стакан. — До того как прийти ко мне, Нейл работал за стойкой в каком-то заведении для туристов.

— В «Замке друидов».

— Конечно, ты это уже выяснил. Он проворачивал там кое-какие делишки.

— Химичил с кредитными карточками.

Он кивнул.

— Как-то он заявился с этой идеей ко мне, и я его кое с кем свел. Меня самого его предложение не заинтересовало, хотя на махинациях с пластиковыми карточками и можно было загрести кучу денег. Дело это непростое: цифры так и пляшут, так и путаются. Однако для заинтересованных лиц его замысел оказался золотым дном. Они ухватились за тот ресторан и предоставили ему свободу действий.

— Там он и познакомился с Паулой?

Он кивнул.

— Она знала, чем он занимается, и помогала ему. Прежде чем передать карточку кассиру, она снимала с нее данные на своем аппарате. Иногда клиенты сами передавали ей дубликаты счетов для уничтожения, а она сохраняла их для Нейла. После его ухода она еще какое-то время работала там и по-прежнему приносила ему копии счетов. В двух-трех местах у него были такие помощницы. Позднее она ушла из ресторана, потому что ей надоело прислуживать клиентам.

Подняв стакан, он отпил виски.

— Она переехала к нему. Свою комнату тем не менее сохранила, чтобы родители ничего не заподозрили. Иногда забегала в мой бар, пока он работал, но чаще дожидалась окончания его смены. У него были дела не только в «Открытом доме».

— Так и не прекратил махинации с кредитными карточками?

— Это продолжалось недолго. Но скоро он подыскал себе и другие занятия. Например, достаточно было назвать модель и год выпуска тачки, и он тут же крал ее. Пару раз вместе с другими парнями он чистил грузовики. Это приносит хорошие деньги.

— Не сомневаюсь.

— Подробности не существенны. Он отлично справлялся с делами, которыми ему приходилось заниматься. Меня, однако, тревожило, что она постоянно крутилась поблизости.

— Почему?

— Рядом с нами ей было не место. Не та натура. Чем занимается ее отец?

— Продает японские автомобили.

— И уж, конечно, не ворованные?

— Думаю, да.

Открыв бутылку, он поднял ее и поинтересовался, не хочу ли я еще чашку кофе.

— Хватит, — ответил я.

— Мне бы и самому пора перейти на кофе. Но когда провожу столько времени на ногах, виски для меня — как кофе. Вроде горючего, которое заставляет мотор работать. — Он наполнил стакан. — Она была чудесной, богобоязненной девушкой из Индианы. Могла, конечно, и украсть, но лишь для того, чтобы пощекотать себе нервы. К такой нельзя относиться с доверием. Ведь воровать от скуки — почти столь же скверно, как убивать ради удовольствия. Настоящий вор крадет не для развлечения, а потому, что нуждается в деньгах. И только лучший из воров крадет потому, что он вор.

— Что же случилось с Паулой?

— Однажды она услышала нечто такое, чего ей не следовало знать.

— Что именно?

— Тебе эти сведения ни к чему. А впрочем, какая разница! Итальяшки приволокли груз героина и продали его, а кто-то перестрелял их всех и прикарманил деньги. Кое-что об этом промелькнуло в газетах. Там, как всегда, изрядно наврали, но, может быть, ты припоминаешь эту историю?

— Помню, читал об этом.

— Нейл отвез ее на ферму. У меня есть ферма в графстве Ольстер. Записана она на чужое имя, но принадлежит мне, как эта машина и грогановский кабак.

Он отпил виски и продолжил:

— У меня нет ничего своего, ты можешь в это поверить? Один приятель одалживает мне свою тачку, другой приглашает пожить у него на квартире. А на ферме устроилась супружеская чета из графства Уэстмит. Старику всегда нравились те места. Он расположился там с женой, и по бумагам это его собственность. Он доит коров и откармливает кабанчиков, а она выхаживает цыплят и собирает яйца. Я же могу заявляться туда в любое время и жить, сколько мне заблагорассудится. Это на тот случай, если какой-нибудь ублюдок из налоговой инспекции захочет узнать, откуда у меня деньги. Какие у меня могут быть деньги? Разве это я покупал все, чем пользуюсь?

— Значит, Нейл жил с Паулой на ферме? — переспросил я.

— Уж слишком вольно там все себя чувствовали: распустились, мололи языками, что ни попадя. Вот Паула и услышала чересчур много. Ты знаешь, какой она была: начни кто-нибудь задавать ей вопросы, эта богобоязненная белая девушка из Индианы тут же все и выложила бы. Поэтому я сказал Нейлу, чтобы он от нее избавился.

— Ты приказал ему убить ее?

— Да никогда!

С громким стуком он опустил стакан на стол. Сначала я даже подумал, что это мой вопрос вызвал его гнев.

— Никогда я не говорил, что ее следует убить. Я намекнул, что он должен от нее избавиться! — воскликнул Баллу. — Я предложил отправить ее из Нью-Йорка куда-нибудь подальше. Не будет она здесь болтаться — не будет и опасна. В Индиане никому в голову не придет задавать ей вопросы: ни полиции, ни тем, кто любит совать нос в чужие дела. Если бы она осталась здесь, то вполне могли возникнуть проблемы.

— Выходит, он неверно истолковал твой приказ?

— Ничего подобного! Вернувшись с фермы, он сказал мне, что все улажено. Якобы Паула самолетом вылетела в Индианаполис, и мы больше никогда о ней не услышим. Собираясь домой, она рассчиталась за комнату, и, если вдруг кто-то о ней вспомнит, то никаких концов не найдет.

Он снова взял стакан, затем поставил его на стол и отодвинул.

— В тот вечер, — продолжил он, — когда увидел Паулу на карточке, которую ты мне дал, я был потрясен. С чего бы кто-то стал разыскивать девушку, которая вернулась домой к папочке и мамочке?

— Что же действительно произошло на ферме?

— Тот же вопрос и я задал Нейлу: «Что произошло? Если ты отправил девушку домой, почему ее родители наняли человека, чтобы ее найти?» Она поехала к себе, в Индиану, уверял меня он, но там не задержалась. Сразу же уселась в самолет и улетела в Лос-Анджелес, чтобы сделать карьеру в Голливуде. «И ни разу не позвонила отцу с матерью?» — поинтересовался я. Ну, сказал он, возможно, с ней что-то случилось. Может, увлеклась наркотиками, а может, связалась с дурными людьми? В конце-то концов она привыкла здесь к бурной жизни, и ей не захотелось от нее отказываться, предположил Нейл. Но я видел, что он лжет.

— И что же дальше?

— В тот вечер я не стал дожимать его.

— Он позвонил мне той ночью, — сказал я. — Наверное, через несколько часов после того, как закрыл бар.

— Я с ним долго тогда разговаривал. Мы заперлись, выключили свет и пили виски. Он рассказывал, что она поехала в Голливуд в надежде стать кинозвездой. Значит, потом он позвонил тебе? И что сказал?

— Чтобы я прекратил ее разыскивать. Мол, зря теряю время.

— Глупый малый! Какой ошибкой был этот звонок! Ведь он же только подтвердил, что ты на верном пути. Ведь так?

— К тому времени я кое о чем уже догадывался.

Он кивнул.

— Собственно, я сам навел тебя на след, разве нет? Но тогда я даже не подозревал о том, что эта история скверно закончилась. Совершенно искренне верил, что Паула дома, в Индиане. Как называется ее родной город?

— Манси.

— Точно, Манси.

Он посмотрел на стакан, отпил еще немного. Я никогда не увлекался ирландским виски, но внезапно его вкус всплыл в моей памяти: оно не так отдавало дымом, как шотландское, и не было таким маслянистым, как канадский бурбон. Остатки кофе я выпил залпом, словно принимал противоядие.

Он продолжал:

— Я видел, что парень лжет, и дал ему время повариться в собственном соку, чтобы его нервишки совсем истрепались... Вчерашней ночью я взял его с собой в поездку на север штата и выжат все. Мы проехали до Элленвиля. Там находится ферма. Туда он отвез ее.

— Когда?

— Когда это было? В июле. Он говорил, что забрал ее с собой на прощальный уик-энд перед возвращением домой. А там якобы дал ей немного кокаина, вот ее сердце и не выдержало. Он говорил, что она приняла совсем немного порошка, но ведь с кокаином никогда не знаешь, чем все кончится. Временами он одерживает верх.

— Так она умерла из-за наркотика?

— Нет. Сукин сын опять врал. Но я дожал его. Дело было так. Он привез девушку на ферму и сказал, что ей надо вернуться домой. Она отказалась; потом, немного выпив, совсем разбушевалась: стала угрожать, что обратится в полицию. Она кричала; он испугался, что проснутся старики. Пытаясь утихомирить, будто бы слишком сильно ударил ее, и она умерла.

— И он снова лгал? — спросил я. — Ведь так?

— Да. Стоило везти ее за сотню миль только для того, чтобы попросить уехать! Господи, какой же он был лжец!

Его лицо исказила звериная гримаса.

— Знаешь, мне не пришлось рассказывать о правах, которыми он мог воспользоваться. У него просто не было права не отвечать, как не было права и на адвоката. — Его рука бессознательно коснулась темного пятна на переднике. — Он, конечно, заговорил...

— И?..

— Признался, что привез ее туда, намереваясь убить. Он утверждал, что она никогда не согласилась бы вернуться домой. Он-де пытался ее уговорить, но единственное, что она обещала, — так это держать язык за зубами. Вот почему он отвез ее на ферму, напоил и под открытым небом, на траве, занялся с ней любовью. В лунном свете он раздел ее и лег рядом. Позже, когда она отдыхала, вынул нож и показал ей. «Что это значит? — спросила она. — Что ты хочешь сделать?» Тут он ее и зарезал.

Моя чашка была пуста. Оставив Баллу, я прошел к стойке и попросил бармена снова налить кофе. Когда я шел по залу, мне померещилось, что опилки под ногами пропитаны кровью. Мне казалось, что я даже чувствовал ее запах. Но лужицы на полу были всего лишь пролитым пивом, а в нос бил запах мяса, проникавший с улицы.

Когда я вернулся к столу, Баллу разглядывал снимок Паулы.

— Она хорошенькая, — ровным голосом произнес он. — В жизни даже красивее, чем на фото. Она была очень живой девушкой.

— Пока он ее не убил.

— Да, до тех пор.

— Где он ее оставил? Я хотел бы забрать тело, чтобы доставить родителям.

— Это невозможно.

— Почему? Должен же существовать способ перевезти тело, не обращаясь в полицию. Не думаю, что ее родители станут возражать, когда им все объяснят. Особенно если я смогу им сказать, что справедливость восторжествовала.

Фраза прозвучала напыщенно, хотя выражала именно то, что мне хотелось сказать. Я посмотрел на него и повторил:

— Ведь справедливость все-таки восторжествовала, не так ли?

Он произнес:

— Справедливость? Разве она когда-нибудь торжествует?..

Баллу нахмурился, пытаясь отыскать собственную мысль в парах выпитого виски.

— Ответ на твой вопрос, — сказал наконец он, — будет утвердительным.

— Так я и понял. Но тело...

— Парень, ты не сможешь его забрать.

— Почему же? Неужели он не признался, где закопал его?

— Он вообще его не закапывал.

Лежавшая на столе ладонь сжалась в кулак, суставы пальцев побелели.

Я молча ждал.

Он произнес через некоторое время:

— Я рассказывал тебе о ферме. Мне нужен был лишь тихий сельский уголок, но те двое, что там поселились, — зовут их О'Мара, — любят хозяйствовать. Жена старика устроила огород и все лето доставляет мне помидоры и кукурузу. А цуккини... Она меня просто достала своими цуккини!..

Ладонью он разгладил скатерть.

— У него стадо — две дюжины голов. Гольштейнской породы. Он продает молоко, а выручку оставляет себе. Они хотели бы снабжать меня молоком, да зачем оно мне? А вот яйца у них действительно великолепные — лучше нигде не найдешь. Они держат кур на участке. Ты представляешь, что это такое? В поисках пропитания куры роются в земле, и это явно идет им на пользу: желток темный, почти оранжевый. Как-нибудь я тебе привезу яиц с фермы.

Я промолчал.

— Кроме того, он выкармливает свиней...

Я отпил кофе. Почему-то он отдавал вкусом бурбона, и я подумал, уж не добавил ли его Баллу мне в кружку, пока я отходил. Конечно, это бессмыслица, ведь кружку я брал с собой. Да и на столе стояла только бутылка ирландского виски. Это раньше я добавлял в кофе бурбон, а сегодня память сыграла со мной шутку: сначала заставила увидеть кровь на опилках, потом придала кофе вкус бурбона.

Он сказал:

— Каждый год какой-нибудь фермер, набравшийся до бесчувствия, валится за ограду своего свинарника или, упав, теряет сознание. Знаешь, что с ним происходит потом?

— Расскажи.

— Его съедают кабаны. Они на это способны. В сельской местности есть люди, которые всегда готовы забрать ваш павший скот, чтобы избавить вас от хлопот с ним. Видишь ли, в корме кабана должно быть определенное количество мяса. Без мяса он просто безумеет. А если получает его, то лучше растет.

— И Паула...

— Ох, Иисусе!.. — только и ответил он.

Меня потянуло выпить. Существуют сотни причин, побуждающих мужиков пить, но сейчас мне хотелось этого по самой простой из них: я не в силах был думать о том, что рассказал мне Баллу. Голос где-то внутри меня повторял, что без выпивки я просто не выдержу.

Этот голос лгал. Любую боль можно перенести. Она причинит страдания, будет жечь, как кислота — открытую рану. И все-таки выдержать ее можно. И пока ты способен заставить себя предпочесть облегчению страдание, ты сможешь продержаться.

— Думаю, ему именно этого и хотелось, — сказал Микки Баллу. — Зарезать ее собственным ножом, швырнуть в свинарник, а потом стоять, положив руки на ограду, и наблюдать, как ее терзают свиньи. Он не имел права так поступать! Она бы вернулась в родные места, и больше никто о ней не услышал бы. В конце концов он мог ее припугнуть, но убивать не имел никакого права. Поэтому я не могу не думать, что убил он ее исключительно ради собственного удовольствия.

— Не он первый.

— Да, — горячо подхватил Микки. — Иногда при этом действительно испытываешь наслаждение. Тебе приходилось?

— Нет.

— А мне — да, — сказал он, повернув к себе бутылку так, чтобы можно было видеть этикетку. Не поднимая глаз, продолжил: — Все-таки нельзя убивать без веской причины. Недопустимо и выдумывать какие-то объяснения, чтобы оправдать пролитие крови. Не следует врать тому, кому ты должен рассказать правду. А он убил ее на моей растреклятой ферме, скормил тело моим растреклятым кабанчикам, а потом солгал, заверив меня, что она печет пышки на кухне у маменьки в Манси.

— Это ты забрал его из бара вчера ночью?

— Да, это сделал я.

— И отвез в графство Ольстер? Кажется, так оно называется? На ферму?

— Оставался там всю ночь?

— Да. Дорога неблизкая. Надо было спешить, чтобы не пропустить утреннее богослужение.

— Обедню мясников?

— Обедню мясников, — подтвердил он.

— Наверное, поездка была нелегкой? — заметил я. — Гнать машину туда и обратно утомительно. К тому же ты, конечно, пил?

— Действительно. Верно и то, что дорога утомительна. Но, знаешь, шоссе в это время суток совершенно свободно.

— Тоже справедливо.

— Туда я ехал не один, — сказал он. — У меня был спутник.

— А по дороге назад?

— Я включил радио.

— И помогло?

— Да, — ответил он. — В «кадиллаках» устанавливают замечательные радиоприемники: колонки сзади и впереди, звук чист, словно добротное виски. Знаешь, в тот свинарник ее тело попало не первым.

— Но и не последним?..

Сжав губы, он кивнул. Глаза его не изменили выражения. Они напоминали мне зеленый кремень. Если, конечно, такой камень существует в природе.

— Нет, не последним, — признался он.