"На острие" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 12

В грогановское заведение я заскочил в середине дня. У доски для игры в дартс никого не было — Энди Бакли отсутствовал. Публика была примерно та же. За стойкой работал Том. Он отложил журнал в сторону, чтобы налить мне коки. Пожилой мужчина в матерчатой кепке говорил о команде «Метс», сокрушаясь по поводу сделки, на которую те пошли лет пятнадцать назад.

— Получили они Джима Фригоси, — огорченно говорил он, — а отдали Нолана Райяна. Самого Райяна!

На телевизионном экране в очередном боевике Джон Уэйн кого-то лихо ставил на место. Я попытался вообразить, как он распахивает двери салуна, проталкивается к бару и требует, чтобы бармен подал ему кока-колу и хлоралгидрат.

Я медленно потягивал кока-колу. Когда мой стакан почти опустел, подозвал Тома. Он подошел и протянул руку к стакану, но я прикрыл его ладонью. Как всегда, не меняя невозмутимого выражения лица, он взглянул на меня. Я осведомился, не заходил ли сегодня Микки Баллу.

— Всякие тут шатаются, — ответил он. — Я их имен не знаю.

В его голосе чувствовался ольстерский выговор. Раньше я этого не заметил.

— Вы не можете его не знать, — сказал я. — Он ведь хозяин заведения, правда?

— Бар называют грогановским. Значит, его владелец — Гроган, или вы думаете иначе?

— Он крупный парень, — настаивал я. — Иногда надевает передник мясника.

— Я заканчиваю в шесть. Вероятно, он заходит по вечерам.

— Может, и так. Я хотел бы передать ему пару слов.

— Вот как?

— Мне надо с ним поговорить. Сообщите ему, хорошо?

— Я с ним не знаком. Да и вас не знаю. Что я ему скажу?

— Меня зовут Скаддер, Мэтт Скаддер. Хотел бы побеседовать с ним об Эдди Данфи.

— Я могу и не запомнить, — ответил он бесстрастно, глядя на меня тусклыми глазами. — Не силен я на имена.

Выйдя из бара, я прошелся по окрестным улицам и вернулся туда около половины седьмого. Народу стало больше — вдоль стойки расположились шестеро выпивох, они заглянули сюда после работы. Том ушел, а его место занял высокий парень с курчавой темно-каштановой шевелюрой. Из-под расстегнутой кожанки выглядывала черно-красная фланелевая рубаха.

Я спросил, здесь ли Микки Баллу.

— Не видел, — ответил тот. — Я сам только что пришел. А вы кто?

— Скаддер.

— Я ему передам.

Я снова вышел, в одиночестве съел бутерброд в ресторане «Пламя» и отправился в Собор Святого Павла. Была пятница, а значит, там вот-вот должно начаться собрание, посвященное одной из ступеней программы, на этот раз — шестой. На встрече, слушая остальных и выступая сам, подсознательно готовишься к устранению недостатков своего характера. В наших книгах определенно не сказано, что следует совершить для достижения этой цели. Предполагается, что это случится, если вы будете посещать собрания и следовать положениям программы. И точка. Со мной — не случилось.

Мне не терпелось уйти с собрания, но я заставил себя досидеть до конца. Дождавшись перерыва, отвел в сторону Фабера и рассказал, почему больше не уверен в том, что Эдди Данфи умер трезвым: при вскрытии у него в крови обнаружили хлоралгидрат.

— Ничего себе!.. — присвистнул тот. — Теперь, когда индустрия наркотиков осчастливила нас своими передовыми открытиями, об этом препарате слышишь редко. Только раз мне рассказывали о пьянчужке, которая принимала хлоралгидрат для встряски. Когда ей еще удавалось контролировать себя, она каждый вечер принимала — не помню, в каплях или таблетках — хлоралгидрат и выпивала два пива. Затем она отключалась и спала восемь — десять часов без перерыва.

— И как она кончила?

— То ли у нее пропал вкус к хлоралгидрату, то ли иссяк источник, но она переключилась на виски «Джек Дэниэл'с». После того как ее нормой стала кварта с половиной в день, она поняла, что у нее могут возникнуть сложности... Мэтт, я не стал бы переживать по поводу того, что Эдди принимал хлорал. Возможно, это не очень согласовывалось с его намерением бросить пить, но сейчас он там, где это больше не является проблемой. Что сделано, то сделано.

Я не стал еще раз заходить в «Пламя», а прошел прямо в «Открытый дом». Едва переступив порог, заметил Баллу. Хотя на нем не было передника, я узнал его сразу.

Не заметить его было бы трудно. Массивная, тяжеловесная фигура вытягивалась вверх почти на два метра. Булыжник головы был похож на плохо обработанный скульптором монолит и напоминал чертами лица каменных идолов с острова Пасхи.

Он стоял у бара, водрузив ногу на бронзовый бордюр и наклонившись к бармену, тому самому парню в черно-красной фланелевой рубашке, которого я видел несколько часов назад. Посетителей стало меньше. В кабинете сидели двое пожилых людей, у стойки торчала пара одиноких выпивох. В глубине зала играли в дартс. Одним из игроков был Энди Бакли.

Я подошел к стойке. От Баллу меня отделяли три свободных табурета. Я наблюдал за ним, глядя в зеркальную стенку бара. Повернувшись в мою сторону, он какое-то время приглядывался ко мне, а затем что-то сказал бармену.

Я приблизился. Пока я шел, он сверлил меня взглядом. Словно обветренная глыба гранита, его лицо было испещрено крапинами, а на скулах и переносице выделялись пятна лопнувших кровеносных сосудов. Глаза удивительно яркого зеленого цвета провалились в глубоких складках кожи.

— Вы Скаддер? — спросил он.

— Да.

— Я с вами не знаком, но видеть — видел. А вы меня.

— Да.

— Вы спрашивали обо мне? Поэтому снова пришли?

Его тонкие губы сложились в некое подобие улыбки. Он спросил:

— Что выпьете?

Перед ним стояла бутылка виски двенадцатилетней выдержки. В стакане пара ледяных кубиков таяла в янтарной жидкости. Я ответил, что выпил бы кофе, если случайно в баре есть готовый. Баллу глянул на бармена, тот отрицательно покачал головой.

— По эту сторону океана нигде нет лучшего бочкового пива «Гинесс», чем здесь, — сказал Баллу. — Бутылочное не завожу — оно густое, словно сироп.

— Я возьму кока-колу.

— Не пьешь? — спросил он.

— Сегодня нет.

— Ты вообще не пьешь или не хочешь пить со мной?

— Вообще не пью.

— И каково это, — спросил он, — не пить вообще?

— Нормально.

— Тяжело?

— Иногда нелегко. Но прежде бывало тяжело пить.

— Да, это правда, будь она проклята.

Он посмотрел на бармена, и тот налил мне коки. Поставив бокал передо мной, бармен отодвинулся.

Баллу поднял бокал, посмотрел на меня и сказал:

— В те времена, когда братья Морисси держали за углом свое заведение, я часто видел тебя у них после закрытия.

— Помню.

— Тогда ты был похож на бездонную бочку.

— Что было, то было.

— Теперь, значит, все иначе.

Поставив стакан, он глянул на свою ладонь, вытер ее о рубашку и протянул мне. Было что-то странно торжественное в нашем рукопожатии. Его ладонь, хоть и была широка, сжала мою крепко, но не больно. После рукопожатия он принялся за виски, а я — за свою коку.

— Так вот что связывало тебя с Эдди Данфи? — спросил он. Подняв стакан, глянул сквозь него. — Страшно, если хмель сильнее тебя. Вот Эдди, бедняга, никогда не мог с этим справиться. Ты знал его, когда он пил?

— Нет.

— У него была слабая голова. Потом, я слышал, он все же бросил пить. А недавно взял и повесился.

— За пару дней до его смерти, — сказал я, — мы встречались.

— Вот как!

— Что-то его точило, какой-то груз он хотел снять с души, но побоялся тогда поделиться со мной.

— Что же это могло быть?

— Я надеялся, что ты сможешь рассказать мне об этом.

— Не понимаю.

— Он знал что-то важное и боялся об этом рассказывать, опасаясь за свою жизнь. Что могло тревожить его совесть?

Огромная голова Баллу качнулась из стороны в сторону.

— Да он был типичной уличной шпаной! Воровал, выпивал, шумел. Скандалил, когда выпьет. Ничего другого за ним не водилось.

— Он рассказывал, что проводил здесь много времени.

— Здесь? У Грогана? — Микки Баллу пожал плечами. — Заведение открыто для всех. Сюда заходят разные люди. Пьют пиво или виски, убивают время, прожигают жизнь. Некоторые заказывают вино. Если на то пошло, кое-кто здесь пьет даже кока-колу.

— Эдди говорил, что раньше постоянно бывал здесь. Однажды ночью мы проходили мимо, так он перешел на другую сторону, лишь бы только не оказаться рядом.

Зеленые глаза расширились от удивления:

— Неужели? Но почему?

— С этим баром связана часть жизни, о которой он хотел забыть. Думаю, к тому же он боялся, что, оказавшись поблизости, не удержится, войдет, а тогда кошмар повторится.

— Боже мой!.. — произнес Баллу. Откупорив бутылку, он подлил виски в бокал. Кубики льда растаяли, но, похоже, это его не волновало. Он поднял стакан и, глядя в него, сказал: — Эдди дружил с моим братом. Ты знал Денниса?

— Нет.

— Деннис... Мы были совершенно не похожи. Он пошел в мать, ирландку. А мой старик — француз, из рыбацкой деревушки в пригороде Марселя. Пару лет назад я туда заехал... Просто хотел посмотреть, что это за место. И мне стало понятно, почему отец уехал из тех краев: там нечего делать.

Из нагрудного кармана Микки достал пачку сигарет, закурив, выпустил облачко дыма.

— Я — вылитый старик, только глаза и отличаются, — сказал он. — У нас с Деннисом глаза материнские.

— Эдди как-то мне рассказывал, что Деннис погиб во Вьетнаме.

Баллу уставился на меня; его зеленые глаза сверкнули.

— Не знаю, какого черта его туда понесло! Мне бы ничего не стоило его отмазать. Я не раз ему говорил: «Деннис, Христа ради, мне достаточно снять трубку». Но брательник и слышать ничего об этом не хотел.

Он раздавил в пепельнице сигарету.

— И все-таки поехал туда, глупый малый, — продолжал он. — Там ему и отстрелили задницу!

Мы помолчали. В какое-то мгновение мне показалось, что комната наполнилась тенями умерших — Денниса, Эдди, родителей Баллу и моих близких, — тех, кто ушел, но пока еще не преодолел весь путь, ведущий в Небытие. Поверни я быстро голову, подумалось мне, наверное, смог бы увидеть тетушку Пег, мать и отца.

— Деннис был добряком, — снова обратился ко мне Баллу. — Может, потому и уехал, что хотел испытать свой характер на прочность, которой в нем не было. Он был другом Эдди, и тот заходил сюда, чтобы подменить его, когда требовалось. Потом, после гибели Денниса, он тоже часто заглядывал. Но я никогда не мог предложить ему настоящую работу.

— Он мне рассказывал, что однажды видел, как ты бейсбольной битой забил человека до смерти.

Баллу поднял на меня глаза. В них промелькнуло удивление. Мне трудно было понять, что больше изумило его — болтливость Эдди или моя дерзость. Он произнес:

— Значит, он тебе и об этом рассказывал?

— По его словам, это произошло в подвале, где-то поблизости. Ты будто бы привязал какого-то парня к столбу бельевой веревкой, а потом забил бейсбольной битой до смерти.

— Кто же это был?

— Он мне не сообщил.

— А когда это произошло?

— Несколько лет назад. Он не уточнял.

— И что же — он при этом присутствовал?

— Так он, во всяком случае, утверждал.

— А ты не думаешь, что он высосал эту историю из пальца?

Баллу поднял стакан, но не отхлебнул, а продолжал держать его в руке.

— Вообще-то историей этот рассказ и назвать-то нельзя. Один человек избивает другого бейсбольной битой. Это отвратительно, ну и что из того? Такую историю не расскажешь за ужином, — в ней нет ничего интересного.

— Пару лет назад случилось и кое-что поувлекательнее.

— Да ну?..

— Помню, как-то исчез парень. Фамилия его была Фарелли.

— Падди Фарелли, — подтвердил он. — Трудно с ним было ладить.

— Поговаривали, что он доставлял тебе неприятности, а потом внезапно исчез.

— Неужели?

— Еще рассказывали, что ты заходил едва ли не во все салуны на Девятой и Десятой авеню с сумкой для боулинга. В ней лежала голова Фарелли, и ты показывал ее всем желающим...

Он хлебнул виски.

— Чего только не сбрехнут! — усмехнулся Баллу.

— Может, и Эдди заглядывал в твою сумку?

Баллу посмотрел на меня. Рядом никого не было. Бармен передвинулся в противоположный угол, а мужчина, только что сидевший со стаканом поблизости, вышел.

— Здесь чертовски жарко, — сказал Микки. — И что это ты паришься в пиджаке?

На нем был твидовый, гораздо плотнее моего пиджак.

— Мне совсем не жарко, — возразил я.

— Сними!

Взглянув на него, я понял, что лучше не спорить. Снял пиджак и повесил его на спинку стула, стоявшего рядом.

— Рубашку тоже, — потребовал он.

Я снял рубашку, а затем и майку.

— Молодец! — похвалил Баллу. — А теперь оденься, пока не простудился. Сам понимаешь, приходится осторожничать. А то ведь как бывает: заходит какой-нибудь сукин сын, начинает разговор о старых, добрых временах, и, не успеваешь опомниться, как он все уже записал на пленку. Оказывается, он прихватил с собой магнитофон. Так что там болтали о голове Падди Фарелли?.. Знаешь, отец моей матери был выходцем из Слиго, и он часто говаривал, что труднее всего на свете найти в Дублине человека, который во время Пасхального восстания не захватывал бы Центральный почтамт. Интересно, что только двенадцать смельчаков ворвались в здание, смеялся он, а вышло оттуда, если верить россказням, — тридцать тысяч. Вот так же трудно найти на Десятой авеню сукиного сына, который бы не видел, как я показывал в каждом салуне окровавленную голову несчастного Фарелли.

— Ты хочешь сказать, этого вообще не было?

— Ох, Иисусе! — воскликнул он. — Какая разница? Может, я вообще не открывал эту чертову сумку для боулинга? А может, все, что там было, — так это шар для игры!.. Кто же не любит анекдотов? Их обожают слушать, а еще больше — рассказывать. А как приятно пробирает холодок внутри, когда сообщаешь приятелю что-то в этом роде! Самые отъявленные трепачи — ирландцы, особенно в этом треклятом районе.

Допив, он поставил стакан на стойку.

— Почва здесь благодатная для таких историй. Брось зерно, и оно даст бурные всходы, словно бурьян.

— Так что же случилось с Фарелли?

— Откуда мне знать!.. Может, он сейчас где-нибудь на Таити хлещет кокосовое молоко и занимается любовью с шоколадными милашками. Разве его тело кто-то нашел? А его чертову голову?

— А Эдди? Что все-таки он знал? Чего и кого опасался?

— Да ничего. Ни черта он не знал! Для меня, во всяком случае, он опасности не представлял. И меня ему бояться было нечего.

— Но о ком-то он мог знать что-то важное?

— Не представляю, кто бы это мог быть. Чем он вообще занимался? Ну, воровал по мелочам. Вместе с одной шайкой унес меха с чердака на Двадцать седьмой улице. Пожалуй, это — самое крупное дело, в котором он был замешан. И пока оно не пованивает. Да у них там все было подстроено: владелец сам вручил им ключ. Ему нужно было получить страховку. К тому же произошло это давным-давно. Для кого же Эдди представлял опасность? Иисусе, да разве он не сам повесился? Может, он был угрозой для себя самого?

Было в его словах что-то такое, что заставило меня поверить ему. Мне внезапно показалось, что какая-то нить протянулась между нами. Он тоже это почувствовал. Несколько минут мы молчали. Об Эдди вроде бы все было сказано. Потом он вспомнил о своем брате Деннисе, о том, как в детстве взял на себя вину за совершенный им проступок. Я же рассказал пару случаев, произошедших со мной в те времена, когда я еще был приписан к Шестому участку в Виллидже.

Так или иначе, но что-то вдруг объединило нас. Он прошел к дальнему концу стойки и, обогнув ее, подошел ко мне, словно бармен. Наполнив два бокала ледяными кубиками, он налил в один из них кока-колу и протянул через стойку мне. Затем достал из бара новую бутылку виски двенадцатилетней выдержки, наполнил свой бокал и вернулся на прежнее место. Он предложил мне пройти в кабинет. Я захватил с собой стаканы, а он бутылку. Мы просидели там часа два, рассказывая друг другу байки, а порой просто молчали.

В мои запойные годы такое случалось редко, а потом — еще реже. Не думаю, что мы стали в этот вечер друзьями. Дружба — это нечто иное. Произошло, мне кажется, вот что: внутренний барьер, разделявший нас неожиданно рухнул. Установилось некое временное перемирие, подобное прекращению враждебных действий во время праздника. Оказавшись наедине, мы чувствовали себя свободнее, чем если бы были старыми друзьями или даже братьями. Это ощущение не могло сохраняться долго, но тем не менее оно было вполне реальным.

Наконец он произнес:

— Чертовски жаль, что ты не пьешь!..

— Иногда мне и самому жаль. Но чаще я этому рад.

— Тебе должно выпивки не хватать.

— Время от времени так и бывает.

— Мне бы ее страшно недоставало. Сомневаюсь, что я вообще смог бы без нее прожить.

— Думаю, просто у меня было больше хлопот из-за нее, — сказал я. — В последний раз, когда я напился, со мной произошел страшный эпилептический припадок. Очнулся я в больнице, долго не мог понять, где нахожусь и как там оказался.

— Боже! — сказал он и тряхнул головой. — Но раньше ты воздавал спиртному должное. И долго.

— Что верно, то верно.

— Тогда тебе нечего жаловаться, — сказал он. — Никто из нас не вправе ныть, правда?

Около полуночи я решил закруглиться. У меня появилось чувство, что мое участие в его ночных посиделках слишком затянулось. Поднявшись, я сказал Баллу, что мне пора домой.

— Ты дойдешь сам? Может, вызвать такси?

Спохватившись, он рассмеялся:

— Господи, ты же, кроме коки, ничего в рот не брал! Почему бы тебе не прогуляться до дома на своих двоих?

— Я себя чувствую превосходно.

Он с трудом поднялся на ноги.

— Теперь ты знаешь, где меня найти, — произнес Баллу. — Заходи как-нибудь.

— Непременно.

— Мне было приятно поговорить с тобой, Скаддер. — Он положил руку мне на плечо. — Ты парень что надо.

— Да ты и сам молодец.

— Мне чертовски жаль Эдди. Неужели у него нет низких? Не знаешь, его будут отпевать?

— Не знаю. Пока его тело на попечении штата.

— Ужасный конец! — вздохнул он, выпрямившись. — Думаю, еще увидимся.

— Мне бы хотелось.

— Вечерами я здесь бываю постоянно. Если я буду тебе нужен днем, ребята скажут, где меня найти.

— Бармен, что работает по утрам, даже не хотел признаться, что знаком с тобой.

Он рассмеялся:

— Это Том. Замкнутый парень, не так ли? Но он мне передал, что ты заходил. Как и Нейл. Кто бы ни оказался за стойкой, он может со мной связаться.

Сунув руку в карман, я достал карточку.

— Я живу в гостинице «Северо-западная». Вот номер моего телефона. Застать меня трудно, но можно оставить пару слов. Дежурный запишет и передаст.

— А это что такое?

— Мой номер.

— Нет, я вот о чем, — сказал он.

Оказывается, он перевернул карточку и увидел на обратной стороне снимок Паулы Хольдтке.

— Кто эта девушка? — спросил он.

— Ее зовут Паула Хольдтке. Она из Индианы, исчезла летом. Жила в этом квартале, работала в ресторанах официанткой. Ее ищет отец, а я ему помогаю.

— А зачем ты дал этот снимок мне?

— У меня просто нет визитки. А что, ты ее знаешь?

Он посмотрел на фотокарточку внимательнее, потом поднял глаза и, глянув прямо на меня, сказал:

— Нет, никогда ее не встречал.