"Билет на погост" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 19

Таксист прекрасно разбирался в политике: единственный способ хоть как-то контролировать распространение наркотиков — это бороться с их предложением. Пытаться уменьшить спрос — бесполезно: каждый, кто попробует их хоть раз, уже не может в дальнейшем обходиться без них; закрыть границы невозможно; контролировать их производство где-нибудь в Латинской Америке тоже нельзя — производители наркотиков гораздо могущественнее, чем любые правительства.

— Так что сам будь правительством, — объяснял он. — Что надо сделать — так это оккупировать этих мерзавцев! Захватить их территорию и держать там войска, пока они не наведут у себя порядок и не научатся вести себя цивилизованно. И плантации наркотиков сразу же уничтожить. Тогда и проблема незаконной иммиграции сразу исчезнет — не будут же люди тайком бежать в страну, в которой и так живут? Всех тамошних партизан объявляем военнообязанными гражданами и забираем служить в нашу армию — бреем наголо, новенькую униформу даем; что дальше, сам знаешь. Если сделать все это правильно, мы одним махом решим все наши проблемы.

С помощью этого таксиста я оказался в месте, идеально подходящем для решения всех моих проблем. Десятая и Пятнадцатая. «Открытый дом» Грогана. Владелец — Майкл Дж. Баллу.

Я вошел в дверь, и в лицо мне ударил знакомый запах пива. Народа было немного, так что внутри было тихо — музыкальный автомат молчал, никто не играл еще в «дартс». За стойкой бара с сигаретой в уголке рта стоял Барк, безуспешно пытавшийся заставить свою зажигалку работать. Заметив меня, он коротко кивнул, положил зажигалку и зажег сигарету спичкой.

Продолжая курить, он, по всей видимости, произнес что-то, потому что Микки повернулся лицом ко мне. На нем был обычный фартук мясника — больше напоминающий пиджак, чем фартук, — застегивающийся на пуговицы вплоть до шеи и спускающийся до колен; ослепительно белый, хотя и покрытый кое-где красновато-коричневыми пятнами высохшей крови — некоторым из этих пятен пошел уже не первый год, некоторые были еще совсем свежие.

— Скаддер, — сказал он, — славный парень. Что пить будешь?

Я заказал колу; Барк наполнил бокал и, поставив его на стойку, толкнул в моем направлении. Я поднял его, и Микки в ответ поднял свой в приветственном жесте. Он пил «Джей-Джей энд Эс» — ирландский джин двенадцатилетней выдержки, который небольшими партиями выпускал Джеймсон. Его особенно любил Билли Киган, работавший одно время в баре Армстронга, да и мне случалось пробовать этот джин несколько раз, — я до сих пор помнил его вкус.

— Давно уже ты не заходил так поздно, — сказал Микки.

— Боялся, что ты уже закрылся.

— Когда это мы закрывали заведение в такой час — еще двух нет? У нас открыто до четырех, а зачастую — и дольше; я специально купил этот бар, чтобы было где выпить поздно ночью. — Его глаза внезапно сузились. — Слушай, а у тебя все в порядке?

— Почему ты спросил?

— По глазам вижу.

Я через силу улыбнулся.

— Да, было дело сегодня днем, — ответил я, — но никаких следов у меня под глазами не должно было остаться. А вот несколько дней назад я действительно попал в переплет.

— ?..

— Давай-ка лучше присядем.

— Давай, — согласился он, прихватил бутылку виски и направился к ближайшему столику; я с бокалом колы в руке последовал за ним. Когда мы уселись, кто-то в противоположном углу зала завел музыкальный автомат, и Лайм Клэнси объявил во всеуслышание, что он «рожденный свободным кочевник». Музыка была негромкой и довольно приятной, и мы не проронили ни слова, до тех пор пока песня не закончилась.

— Слушай, мне нужен ствол, — без предисловий объявил я.

— Какой?

— Что-нибудь легкое. Автоматический пистолет или револьвер, не имеет значения. Небольшой, чтобы его можно было таскать на себе повсюду, но достаточно крупнокалиберный, чтобы он был настоящим оружием.

Бокал Микки оставался еще на треть полным, однако он медленно снял пробку с бутылки, налил еще немного, затем поднял бокал и посмотрел на свет — мне даже интересно стало, что именно он там увидел.

Отхлебнув немного, Микки поставил бокал на стол.

— Пошли! — коротко бросил он и поднялся из-за стола.

Я последовал за ним; мы подошли к маленькой двери, расположенной слева от мишени для игры в «дартс». Объявление доводило до нашего сведения, что по ту ее сторону начинаются частные владения, а внушительный замок гарантировал неприкосновенность. Микки отпер дверь ключом и пригласил меня пройти в свои владения.

Я ожидал увидеть все что угодно, но только не это. Внутри стоял большой, почти совершенно чистый письменный стол. По одну сторону от него стоял огромный, высотой с меня сейф Мослера, а возле него — пара зеленых металлических шкафов с ящичками. На латунной вешалке висели плащ и пара курток. Стены украшали раскрашенные вручную гравюры — в основном пейзажи Ирландии, но были среди них и виды Франции. Когда-то Микки рассказывал мне, что его предки по линии матери происходили из графства Слиго, а отец родился и вырос в маленькой рыбацкой деревушке, неподалеку от Марселя. Над столом висела картина гораздо больших размеров — черно-белая фотография в узкой черной раме. На ней был изображен фермерский дом, срубленный из бревен и скрытый в тени высоких деревьев; на дальнем плане виднелись холмы; небо было покрыто пушистыми белыми облаками.

— Это ферма, — пояснил Микки. — Ты там никогда не был.

— Не был.

— Как-нибудь мы с тобой съездим туда — это возле Элленвиля. Вскоре там будет снег. Я особенно зиму люблю, когда холмы покрываются снегом.

— Должно быть, это — прекрасное зрелище!

— Да уж, — пробормотал Микки. Он подошел к сейфу, повозился с кодовым замком и наконец отпер дверцу. Я отошел в сторону и принялся внимательно рассматривать один из французских пейзажей — на картине была изображена небольшая, сильно вдающаяся в берег бухта, заполненная парусными лодками, — надпись прочитать я не смог.

Я не отходил от картины до тех пор, пока не услышал лязг запираемой металлической дверцы; повернувшись, я увидел в руке Микки револьвер, — в другой он держал полдюжины патронов. Он протянул револьвер мне.

— На, держи, — сказал он. — «Смит», тридцать восьмой калибр. Пули пустотелые, так что на убойную силу жаловаться тебе не придется. Правда, точность прицела уже не та — его прежний владелец срезал ствол на дюйм, — разумеется, спереди. Задник и курок тоже сточены, так что взвести его ты теперь не сможешь, и стрелять придется в полуавтоматическом режиме. Он всегда будет лежать у тебя в кармане, и ты сможешь стрелять, не вынимая его и не заботясь о том, что что-нибудь зацепится за ткань подкладки; однако для перестрелки он тоже слабоват. Да и прицелиться будет трудновато.

— Это как раз то, что нужно.

— Точно?

— Да, вполне, — ответил я, повертел револьвер в руках, привыкая к нему и вдыхая аромат ружейного масла. Запаха пороха я не почувствовал, так что скорее всего после последней стрельбы его хорошо почистили.

— Он не заряжен, — предупредил Микки. — У меня только шесть патронов. Можно позвонить и заказать еще.

Я отрицательно покачал головой.

— Если я промахнусь шесть раз, то перезарядить барабан все равно не успею — он не даст мне на это ни секунды.

Отведя цилиндр в сторону, я принялся набивать камеры патронами. Одну из них можно было бы оставить пустой, чтобы не держать боевой патрон под бойком, но я предпочел иметь в запасе на один выстрел больше. А со спиленным курком вероятность случайного выстрела была очень мала.

Я поинтересовался у Микки, сколько он стоит.

— Нисколько, — отрицательно покачал он головой в ответ, — я не занимаюсь оружейным бизнесом.

— А все-таки?

— Он мне бесплатно достался, — пояснил Микки, — вот я и отдаю его бесплатно. Если не представится случая использовать — верни, а если нет — забудь о нем.

— Он не зарегистрирован?

— Насколько я могу судить. Он достался одному человеку во время кражи со взломом. Думаю, тебя не очень интересует, кто был его владельцем, но сомневаюсь, чтобы он зарегистрировал его. Номер спилен, а с зарегистрированным оружием так обычно не поступают. Ты в самом деле уверен, что он тебе подойдет?

— Абсолютно!

Мы вышли в зал, и Микки запер дверь за собой. По-прежнему пел Лайм Клэнси; по телевизору, установленному возле бара, шел какой-то вестерн, но звук был очень тихим. Мы с Микки сделали по глотку.

— Я сказал тебе, что оружейным бизнесом не занимаюсь, — сказал он, — но в свое время чего я только не перепробовал! Ты не слышал историю про три ящика «Калашниковых»?

— Нет.

— Дело было несколько лет назад — вроде бы так давно, что я мог бы уже рассказать эту историю даже в зале суда. Сколько лет — семь? Срок давности?

— По большинству уголовных преступлений — да. Срока давности нет лишь за неуплату налогов и за убийство.

— Как будто я не знаю. — Он поднял свой бокал. — Ну так вот как это было. Попало к нам три ящика автоматов Калашникова, АК-47 — ну, сам знаешь, и лежали они на складе в Маспете, прямо на Гранд-авеню. Огромные коробки, в каждой больше тридцати автоматов, так что всего у нас их было что-то около сотни.

— Чьи они были?

— Наши — как только мы сбили замок на воротах склада. Ящики были огромные, слишком тяжелые для нашего грузовичка; тогда мы открыли их и забросали автоматы в кузов просто так, без упаковки. Даже не знаю, кому они принадлежали, но и владелец тоже раздобыл их нелегально — в полицию ведь он не заявил о продаже, не так ли? — Он сделал глоток. — У нас уже был на них покупатель.

— Кто?

— Несколько парней — вылитые последыши Гитлера, бритоголовые, а те трое, которых я видел, и одеты были как фашисты — в голубые рубашки с эмблемами на карманах и в брюки цвета хаки. Сказали, что у них тренировочный лагерь в Адирондаксе, возле Таппер-Лэйк. Им нужны были автоматы, и они очень хорошо заплатили за них.

— И ты взял и продал?

— Конечно, продал. А дня через два я пил у братьев Морисси. И сам Тим Пат отозвал меня в сторону. Помнишь Тима Пата Морисси?

— Конечно.

— "Слышал я, у тебя есть классные автоматы", — сказал он мне. — «Откуда ты знаешь?» — удивился я. Короче, выяснилось, что они нужны ему для друзей в Северной Ирландии, — знаешь, эти братья вовлечены во все тамошние заварушки. Слышал, наверное?

— Да, приходилось слышать.

— Ну вот, деваться некуда, ему срочно нужны автоматы — он никак не хотел поверить, что я уже успел продать их. «Сам посуди, в этой стране они не нужны, — сказал он. — Что твои люди будут делать с ними?» — «Почему же, — ответил я, — вдруг тебе с друзьями захочется поиграть в войну или на худой конец пойти и подстрелить пару негров?» — «Нет, ты не понимаешь, — ответил он. — Может, с этих автоматов начнется революция, которая сметет прогнивший режим. Возможно, они отдадут оружие неграм. Продай их мне, и ты будешь знать, где они будут стрелять».

Микки немного помолчал и с грустью вздохнул.

— В общем, мы выкрали их еще раз и продали Тиму Пату, но он наотрез отказался платить за них ту цену, которую нацисты заплатили, — нет, что за мерзавец был! «Ты служишь Святой Ирландии», — сказал он и безбожно занизил цену. Хотя, конечно, мы умудрились продать эти чертовы стволы два раза, так что любая цена была бы в любом случае хорошей.

— А первые покупатели не стали разыскивать тебя? — поинтересовался я.

— Ну, — сказал он, — это как раз та история, на которую срок давности не распространяется. Они уже не смогли отомстить мне.

— Понятно.

— За те автоматы я получил хорошие деньги, — задумчиво сказал он, — но как только они уплыли из страны, с оружейным бизнесом я завязал. Кончились стволы — кончился и бизнес.

Я подошел к бару и заказал себе еще колы, попросив Барка опустить дольку лимона, чтобы избавиться от приторности.

— Что заставило меня поведать тебе эту историю? — спросил Микки, когда я вернулся к нашему столику. — Ну ясно, об оружии зашла речь, но что заставило меня рассказать тебе то, что я никому не рассказываю?

— Понятия не имею.

— Когда мы с тобой вместе, то так и сыплем рассказами из своего прошлого.

Я пригубил бокал; с лимоном кола была значительно лучше.

— А ты не спросишь у меня, зачем это вдруг мне потребовался револьвер? — сказал я.

— Это ведь не моего ума дело, не так ли?

— Кто знает?

— Так случилось, что тебе потребовался револьвер, а у меня как раз случайно был один. Не думаю, что ты попытаешься с его помощью убить меня или ограбить бар.

— Да, непохоже на то.

— А значит, ты и объяснять мне ничего не должен.

— Нет, — возразил я, — это тоже интересная история.

Я рассказал ему все от начала и до конца. Где-то в середине моего рассказа он рукой провел в воздухе короткую невидимую черту, и Барк в мгновение ока выставил засидевшихся посетителей и принялся закрывать бар. Когда он начал поднимать стулья на столы, Микки отпустил его, заявив, что остальное сделает сам; Барк выключил свет в баре и светильники на потолке и вышел, задвинув за собой металлические жалюзи. Микки сам запер дверь изнутри, откупорил еще одну бутылку виски, и я продолжил свой рассказ.

Когда я добрался до конца, Микки еще раз взглянул на портрет Мотли.

— Это опасный мерзавец, — сказал он. — По глазам вижу.

— Художник, рисовавший портрет, ни разу в жизни не видел его.

— Не имеет значения. — Он сложил рисунок и передал его мне. — С этой женщиной ты как-то раз заходил ко мне, — полуутвердительно-полувопросительно сказал он.

— Да, ее зовут Элейн.

— Да, помню. Она мне понравилась.

— Замечательная женщина!

— Вы с ней, очевидно, друзья с давних времен?

— Уже многие годы.

Микки кивнул в ответ.

— Тогда, на суде, — сказал он, — этот парень сказал, что ты подставил его. Он и сейчас продолжает утверждать то же самое?

— Да.

— Это правда?

В рассказе я умолчал о том, как все было на самом деле, но каких-либо причин скрывать истину у меня не было.

— Да, — ответил я. — Я нанес ему удачный удар, и он свалился без сознания. У него «стеклянная челюсть» — может, помнишь такого боксера — Боба Саттерфилда?

— Как можно такое забыть? Он дрался как зверь, пока не получил удар в челюсть и не рухнул как подкошенный. Да, Боб Саттерфилд... Много лет уже я о нем не слышал.

— Да, так вот у Мотли челюсть была, как у Саттерфилда. Пока он валялся без сознания, я вложил ему в руку его же револьвер и несколько раз продырявил стены квартиры. Нельзя сказать, что я подставил его, — просто это позволило пришить ему более серьезное обвинение и продержать в тюрьме немного дольше.

— А ты был уверен, что на суде она поддержит тебя?

— Я знал, что она была готова сделать это.

— И ты решил, что так будет лучше для нее?

— И до сих пор так думаю.

— Ну и как, не подвела она тебя?

— Нет, на суде Элейн вела себя стойко, как маленький солдат. Она была уверена, что это было его оружие. Я прихватил с собой небольшой автоматический пистолет — незарегистрированный, конечно — на всякий случай. Он лежал у меня в руке, и я сделал вид, что нашел его, когда обыскивал Мотли. — Элейн и подумать не могла, что это не его пистолет. Затем я на ее глазах вложил его в руку Мотли и сделал несколько выстрелов: на суде она под присягой подтвердила, что Мотли стрелял, пытаясь убить меня; тогда она подтвердила бы все что угодно.

— Не каждый решится на такое.

— Я знаю.

— И в конце концов твой план сработал. Ты все-таки упрятал Мотли за решетку.

— Упрятал. Хотя и сомневаюсь теперь, что я добился того, чего хотел.

— Почему?

— После выхода из тюрьмы он убил уже восемь человек — троих здесь, пятерых в Огайо.

— Останься он тогда на свободе, трупов было бы не меньше.

— А может, и нет. Но тем самым я дал ему повод выбрать вполне определенных людей в качестве своих жертв. Я сам нарушил закон и теперь пожинаю то, что когда-то посеял.

— А что еще тебе оставалось?

— Ну, не знаю. Тогда размышлять было некогда, все произошло слишком быстро, и я действовал инстинктивно, автоматически. Теперь я уже не уверен, что поступил правильно.

— Да почему? Потому что бросил пить и услышал Глас Господень?

Я засмеялся:

— Не думаю, что я уже услышал его.

— Похоже, что именно этому вы учитесь на своих собраниях. — Поразмыслив, он откупорил бутылку и плеснул себе в бокал еще виски. — Наверное, вы учитесь на них обращаться к Богу по имени.

— Друг друга мы всегда зовем по именам. И я твердо верю, что некоторым удается развить в себе способность поддерживать общение со своим Господом.

— К тебе это не относится?..

Я покачал головой.

— Не так-то много мне известно о Боге, — ответил я. — Даже не могу сказать наверняка, верю ли я в него. Каждый день я чувствую это по-разному.

— Ага.

— Но теперь я уже не так быстро решаюсь сам исполнять роль Бога.

— Иногда человеку приходится брать на себя всю ответственность за собственные поступки.

— Возможно; теперь я не уверен в этом. По крайней мере гораздо реже чувствую в этом потребность. Чем бы ни был Бог на самом деле, мне понемногу приоткрылась истина, что я — это не Он.

Микки поразмыслил над моими словами, не забывая про бокал с виски. Если он и опьянел, то я этого, во всяком случае, не заметил. То, что на столе была выпивка, никак не задевало меня. Недавнее происшествие у меня в номере послужило своего рода водоразделом, и вылитый в канализацию коньяк на время полностью избавил меня от всякого, в том числе и подспудного, влечения к алкоголю. Иногда я чувствовал, что мне небезопасно появляться в баре и пить колу среди посетителей, вливающих в себя виски, но теперь случай был другой.

— Но ты же пришел сюда! — подал наконец голос Микки. — Когда тебе понадобился револьвер, ты пришел сюда за ним.

— Я подумал, что у тебя он может оказаться.

— Но ты ведь отправился не в полицию и не к трезвенникам своим, друзьям по несчастью. Ты пришел ко мне!

— У меня сейчас надежных друзей в полиции уже не осталось; а коллеги по движению, как правило, не держат у себя такие штучки.

— Мэтт, но ведь ты пришел сюда не только из-за револьвера, не так ли?

— Нет, у меня и в мыслях не было ничего другого.

— Ты хотел рассказать мне, как все было на самом деле, снять груз с души. Ты кому-нибудь еще об этом рассказывал?

— Нет, никогда!

— Так вот, ты пришел сюда для того, чтобы рассказать об этом. Именно здесь, и именно мне! Почему?

— Понятия не имею.

— Тут дело не в револьвере; вдруг у меня бы его для тебя не оказалось? — Глаза его, такие же холодные и зеленые, как холмы на родине его матери, внимательно смерили меня. — Мы бы все равно оказались с тобой за этим столиком. И я услышал бы тот же рассказ.

— Тогда зачем ты дал мне револьвер?

— Почему бы и нет? Он у меня и так в сейфе безо всякой пользы валялся. А если что, у меня и другое оружие есть. Почему бы мне не помочь товарищу?

— Предположим, его у тебя бы не было. Знаешь, что бы ты сделал? Ты стал бы расспрашивать всех и наконец раздобыл бы его.

— Почему ты так считаешь?

— Не знаю, — ответил я, — но поступил бы ты именно так. А почему — не знаю.

Микки снова погрузился в размышления. Я отправился в туалет; в забитом окурками писсуаре и в этот раз появилась окрашенная в слегка розоватый цвет жидкость, но теперь она была почти нормального цвета; почки мои постепенно приходили в норму.

На обратном пути я зашел в бар и налил себе содовой. Когда я подошел к столику, Микки был уже на ногах.

— Пошли! — сказал он. — Возьми куртку, немного освежимся.

Микки держал свой автомобиль — большой серебристый «кадиллак» с тонированными стеклами — на круглосуточной стоянке на Одиннадцатой авеню. Служитель стоянки отнесся и к автомобилю, и к его владельцу с подчеркнутым уважением.

Город затих, улицы его были почти пусты. Мы проехали весь Манхэттен, затем свернули на Вторую авеню.

— Ты должен взглянуть на дом, в котором он остановился, — сказал Микки, когда мы пересекли Тридцать четвертую улицу. — Ты так много заплатил, чтобы узнать его адрес, что должен выяснить, не пустой ли тебе выпал жребий на этот раз.

— Неплохая идея. Правда, в прошлый раз, когда я пошел проверять свой жребий, ничего хорошего я не нашел.

Микки остановился на ближайшей автобусной остановке; я заглянул в записную книжку и отправился по указанному мне Брайаном адресу. Это был шестиэтажный дом, квартиры в котором сдавались внаем. На первом этаже размещалась парикмахерская; написанное от руки объявление обещало высокое качество и быстрое обслуживание. Я зашел внутрь и сверился с висевшим там списком жильцов. На каждом этаже находились по четыре квартиры; напротив одной из них, под номером 4-С, значилась фамилия Лепкурт.

— Фамилия указана правильно, — сказал я Микки, возвратясь к машине. — Это, конечно, не означает, что Мотли и в самом деле обитает там, но если меня и обманули в очередной раз, то по крайней мере не во всем.

— Позвони, — предложил Микки. — Проверь, дома ли он.

— Нет, что-то не хочется. Можешь понаблюдать за улицей, а? Хочу осмотреться вокруг.

Он постоял в дверях, пока я возился с дверным замком; при помощи кредитной карточки мне удалось отпереть ее. За ней открывался длинный, узкий коридор, в конце которого находилась лестница, а по обе стороны от нее — двери двух крайних квартир. 1-С находилась справа от лестницы, за ней располагался запасный выход, который вел в задний дворик. Я сбил засов и открыл ее, а затем вставил в замок зубочистку, чтобы он случайно не захлопнулся.

Мое появление во дворике встревожило пару крыс, ринувшихся в разные стороны в поисках убежища. Отойдя к противоположному концу крошечного дворика, я сосчитал окна, чтобы определить, где находится квартира 4-С. Из-за пожарной лестницы я почти ничего не мог разглядеть наверху, но если бы в окнах квартиры 4-С горел свет, я бы его заметил. Там было темно. По крайней мере в комнате, окно которой выходило на эту сторону.

Пододвинув один из мусорных баков и встав на него, в принципе можно было дотянуться до пожарной лестницы, однако, поразмыслив немного, я решил не рисковать. Выйдя из дворика, я не стал вынимать зубочистку из двери — на всякий случай, если случится воспользоваться этой дверью позднее. Поднявшись по лестнице на четвертый этаж, я осмотрел замочную скважину и дверной проем; из-под них не выбивалось ни лучика света. Я приложил ухо к двери, но тоже ничего не услышал.

Я засунул руку в карман и нащупал револьвер, раздумывая о том, что же делать дальше. Мотли либо внутри, либо его там нет. Если бы я был твердо уверен, что он внутри, то мог бы выбить дверь и воспользоваться преимуществом внезапности. Если бы я знал, что квартира пуста, то мог бы проникнуть внутрь незаметно, не привлекая внимания. Но поскольку твердой уверенности у меня не было, я не мог ничего предпринять, не рискуя спугнуть Мотли, а это было слишком рискованно. Единственным очком в мою пользу было то, что я знал его адрес, а он об этом даже не догадывался. Невелико преимущество, но позволить себе рисковать им я не мог.

Когда я спустился вниз, коридор был пуст. Баллу слонялся на улице под фонарями, и его фартук казался в их неестественном свете ослепительно белым. Когда мы залезли в его лимузин, он заявил, что голоден и на примете у него есть одно местечко, в котором мне наверняка должно понравиться.

— Там тебе нальют выпивку, не посмотрев, который час, — сказал он. — Но только если знают тебя.

— Пора мне спать, — сказал я.

— Ты еще даже не устал.

Он, как всегда, был прав — на самом деле я чувствовал себя вполне нормально. Не знаю, как он догадался об этом, поскольку я наверняка казался усталым, но этот вечер в самом деле зарядил меня бодростью. Микки повел машину на запад Даунтауна и припарковался у пожарного гидранта, как раз перед старомодным ресторанчиком по ту сторону реки, в нескольких кварталах южнее въезда в Голланд-туннель. Меню нам принесла официантка-блондинка. Микки заказал бифштекс с яйцами — полусырой бифштекс, с яйцом на каждом куске мяса. Я обнаружил в меню свинину по-филадельфийски и заказал порцию — вместе с яичницей. И, конечно, кофе.

— Вы хотите особый кофе? — переспросила официантка. Я недоуменно вскинул брови. На выручку пришел Баллу, он объяснил официантке, что мне нужен простой черный кофе — «особый» же требуется ему. Скорее всего, решил я, под «особым» кофе здесь понимают чистейший шотландский виски, разлитый в кофейные чашечки.

— Но ведь ты же можешь сообщить полиции его адрес? — сказал Микки, как только официантка удалилась.

— Конечно, могу — только не знаю, что они будут с ним делать. Я попытался выдвинуть обвинение против Мотли, так Деркин даже слушать меня не захотел.

— Ну что же, — возразил он, — тогда ты сможешь разделаться с ним сам.

— Я сам?!.

— Конечно. Дело касается вас обоих, вот и разберитесь между собой, не втягивая других в это дело.

— Да, я и сам предпочел бы это, — согласился я. — Но не забывай — это не честный враг, с которым можно встретиться в честном поединке, как равный с равным; он психопат, помешанный на убийствах, и я был бы ужасно рад, если бы его однажды прямо на улице задавил автобус.

— Я поставлю бутылку водителю.

— Да я ему целый автобус куплю. Беда в том, что времени не осталось, а надежды на это так же мало, как и на то, что его однажды пристрелит полиция. Мне недавно позвонил один полицейский, лейтенант, из Огайо. Он там неофициально проводит расследование и нашел служащую в одном из мотелей, которая опознала Мотли. Но это, собственно говоря, уже не важно. Я хочу встретиться с ним лицом к лицу — и кажется, знаю почему.

— У тебя свой счет к нему.

— У меня даже гнева не осталось. Раньше я просто бесился от ярости, но затем выплеснул весь свой гнев на одного оболтуса в парке. Это было помимо моей воли, Микки. Я чуть было не убил его.

— Невелика потеря.

— Но для меня это было бы большой потерей. Так или иначе, гнев мой куда-то улетучился. Я должен был бы быть переполнен яростью, но я поклялся перед Господом, что больше никогда не испытаю ничего подобного; я должен был бы ненавидеть мерзавца, но не чувствую ненависти. Я вообще ничего не чувствую — кроме...

— Кроме чего?

— Силы, готовности к действию.

— Г-м-м-м...

— Это моя проблема, и разрешить ее должен я сам. Возможно, это связано с тем, что я упрятал его за решетку на двенадцать лет — действовал-то я вопреки закону, и ответственность за все, что случилось впоследствии, должна быть возложена на меня. А может, все еще проще — дело в особенностях психики Мотли. В любом случае теперь придется что-то делать — он встал у меня на пути, и с этим ничего не поделаешь. Кому-то из нас придется уступить другому тропинку. — Я допил остатки кофе — гуща на дне показалась мне похожей на тину. — Проблема лишь в том, что он почти что невидимый противник. Единственное его изображение, которое есть у меня, сделано никогда не видевшим его художником по рассказам двух людей, которые последний раз видели его двенадцать лет назад. К тому же один из них — я — так ни разу и не имел возможности его как следует рассмотреть.

— А в последний раз? Там, на пустыре?

— На пустыре? Во-первых, он почти все время был у меня за спиной, а самое главное — там было темно, как ночью в угольной шахте, и я при всем желании мог увидеть разве что силуэт. Один раз я извернулся, чтобы взглянуть на него, но он тут же ткнул меня лицом в грязь, а потом я потерял сознание от боли — у меня до сих пор кровь в моче.

Он кивнул и задумчиво коснулся пальцами правой руки шрама на левой.

— Бывает, что боль доставляет истинное наслаждение, — задумчиво произнес он.

— К счастью, я нахожусь в лучшем положении, чем любой полицейский, — я частный гражданин, так что никакие постановления Верховного Суда, никакие процессуальные нормы на меня не распространяются. Я не должен подыскивать основания, чтобы провести обыск в его жилище: я могу забраться к нему нелегально, не поставив под удар все улики, добытые таким путем. Я не обязан зачитывать ему его права. Если мне удастся выбить из него признание, судьи не смогут отвергнуть его на том лишь основании, что он перед этим не имел возможности проконсультироваться у адвоката. Я могу записывать все его слова, не испрашивая на это разрешения у суда. Я даже не обязан уведомлять его об этом.

Официантка принесла мне еще одну чашечку кофе.

— Хочу увидеть его в кандалах и наручниках. Микки, — признался я. — Отправить его туда, откуда он уже никогда не вернется в этот мир. И я думаю, что ты прав. Я должен добыть его сам.

— Это тебе может не удаться, — ответил Микки. — Возможно, тебе придется воспользоваться револьвером.

— Если понадобится, я так и сделаю.

— С него и надо начинать. Я бы просто выстрелил ему в спину...

Конечно, и я мог бы так поступить, но пока еще не представлял, что буду делать и где. Если раньше охота на Мотли напоминала мне блуждание в тумане, то теперь солнце взошло. Все, что я сумел узнать, — это адрес; но я не знал даже, живет ли он там на самом деле.

В прежние годы, когда я еще работал в полиции, в некоторых ресторанах денег с меня вообще не брали. Владельцы их были только рады, если кто-то из полицейских все время находился поблизости, ценя наше присутствие дороже, чем стоимость съеденной пищи. По всей видимости, не меньше они уважали и элиту преступного мира, поскольку с нас с Микки за обед денег не взяли. Мы с ним оставили по пять долларов официантке, а затем Микки Баллу подошел к кассе, чтобы взять пару картонных упаковок с кофе.

На лобовом стекле «кадиллака» уже появилась штрафная квитанция. Микки сложил ее вдвое и засунул в карман, не удостоив никаких комментариев... Вдоль берега мы поехали мимо моста имени Джорджа Вашингтона, в сторону Джерси, затем на север, на Палисэйдс Парквэй, и умудрились заехать так далеко, что оказались выше устья Гудзона. Микки припарковался, поставив огромную машину прямо у перил; мы уселись и стали смотреть, как над городом встает заря нового дня. С тех пор как мы вышли из ресторана, мы не перекинулись и десятком слов, но говорить по-прежнему не хотелось.

Через некоторое время Микки достал из бумажного пакета упаковки с кофе и протянул мне одну из них, затем извлек из машины серебристую фляжку в полпинты и добавил в свой кофе виски. Должно быть, моя реакция была столь непосредственной, что он повернулся ко мне и удивленно поднял брови.

— Я всегда пью кофе именно так, — пояснил он.

— С ирландским виски? Двенадцатилетней выдержки?

— Да нет, с любым виски, какой под руку подвернется.

Он завинтил крышку фляги и сделал большой глоток своего ароматизированного кофе.

— Иногда, — признался он, — я прошу Бога, чтобы ты начал пить.

— Спасибо!

— Но если бы ты протянулся к фляге сейчас, — добавил он, — я бы скорее сломал твою руку.

— Что, виски пожалел?

— Пожалел; я бы для тебя даже чужой виски пожалел... Тебе случалось бывать здесь прежде?

— Когда-то очень давно; и никогда — на рассвете.

— Это лучшее время. Скоро мы отправимся на мессу.

— О!..

— К восьми часам, в костел Святого Бернарда. На мессу мясников. Мы там были с тобой как-то раз — что ты нашел в этом смешного?

— Я полжизни провожу в церковных подземельях, а ты единственный известный мне человек, который ходит в церковь.

— Что, твои друзья по несчастью все как один — атеисты?

— Большая часть, вероятно, — да, хотя мне не случалось обсуждать с ними эту тему. С чего ты решил затащить меня на мессу? Я ведь даже не католик.

— Разве ты рос не в католической семье? — удивился Баллу.

— Нет, в наполовину протестантской. Но никто у нас в семье церковь регулярно не посещал.

— А... ну да что это, собственно, меняет? Тебе совершенно необязательно быть католиком, чтобы попасть на эту мессу.

— Ну, я даже не знаю.

— Я ведь иду туда не ради Бога. И не ради церкви. Я иду туда только потому, что для моего отца каждое утро начиналось с посещения церкви. — Он сделал глоток прямо из фляги. — Господи, как хорошо! Этот божественный напиток нельзя тратить всуе, разбавляя им кофе. Не знаю, почему он ходил туда, не знаю, почему хожу я; иногда после долгой ночи мне хочется туда попасть, а сегодня мы с тобой провели прекрасную ночь. Ну что, пойдешь?

— Да.

Микки повел машину обратно в город, остановив ее у Западной Четырнадцатой улицы, прямо перед залом ритуальных услуг Туми. Восьмичасовая месса проходила в маленьком приделе, в стороне от главного алтаря. Присутствовало на ней десятка два человек, не больше, и примерно половина из них, как и Микки, была в белых фартуках мясников. По окончании мессы им предстояло идти на работу на мясные рынки, расположенные южнее и западнее старинного храма.

Я старался ничем не выделяться среди присутствующих и преклонял колени, вставал и садился вместе со всеми, но когда вынесли святое причастие, остался сидеть на месте — как и Микки, а также еще несколько человек.

— Ну, куда теперь? — спросил он меня, когда мы забрались в машину. — К себе в отель?

— Да, — кивнул я, — нужно немного выспаться.

— Может, лучше тебе поехать в другое место, неизвестное этому Мотли? У меня есть для тебя квартира.

— Возможно, позднее, — сказал я. — Пока я в безопасности. Он решил оставить меня напоследок.