"Тайна Мага" - читать интересную книгу автора (Лори Андре)

ГЛАВА IV. Маленький гебр

Брат и сестра вместе с посетителями продолжали осматривать работы, как вдруг в одной из соседних траншей, где работали арабы, поднялся страшный шум: послышались проклятия, звуки борьбы, раздался пронзительный детский крик, затем все стихло. Молодая девушка первая бросилась посмотреть, что там такое. Прочие, в том числе и профессор Гассельфратц, последовали за ней.

Достигнув траншеи, из которой послышался шум, мадемуазель Кардик увидела сначала лишь одну беспорядочную толпу. Но скоро девушка рассмотрела и причину суматохи: арабы в крайнем возбуждении обступили мальчика лет двенадцати. Они толкали его и осыпали побоями и бранью, но мальчик оставался неподвижен; бледный, со стиснутыми зубами, он прижимал к груди какой-то предмет, который нападающие старались вырвать.

Возмущенная девушка бросилась в толпу и, отстранив бывшим у нее хлыстом руку одного из рабочих, намеревавшегося схватить мальчика за ухо, строго спросила:

— Что это значит?.. Зачем вы трогаете этого мальчика?

— Эх! — проговорил араб. — Ханум напрасно беспокоится… Презренное отродье… Собачий сын… Сын отца, горящего в аду…

И рабочий плюнул с видом отвращения.

— Говори яснее! — повелительно сказала мадемуазель Кардик. — Не стыдно ли вам целой толпой набрасываться на ребенка? Это возмутительно!.. Что он сделал?.. Украл что-нибудь?..

— О, наверное!.. Собачий сын!.. Воровское племя!.. — воскликнули арабы.

— Ну, если это так, — сказала девушка, — если он действительно вор, то в вашей стране это не составляет исключения. Все вы, я думаю, не уступите ему в воровстве… Но пока отойдите прочь!.. Возьмитесь за свою работу!.. Я беру этого ребенка под свое покровительство. А ты, мальчик, расскажешь мне, в чем дело.

Не смея ослушаться приказания ханум, арабы с ропотом сошли в свою траншею, а молодая девушка на свободе занялась детальным рассмотрением спасенного ребенка. Белая полотняная одежда мальчика была разорвана во время борьбы. На лбу его, повыше левой брови, виднелась ранка, из которой каплями сочилась кровь…

— Бедняжка! — с состраданием проговорила мадемуазель Кардик, — он ранен!.. Подойди сюда, мальчик, я перевяжу тебе эту рану.

Ребенок молча приблизился к ней. Девушка обмыла ему лоб, соединила края раны полоской липкого пластыря и, положив руку на голову своего пациента, сказала:

— Ну, через несколько дней от твоей раны не останется и следа. Теперь не расскажешь ли ты нам о причинах того, что сейчас произошло? Чего хотели от тебя наши люди?

Мальчик молчал, по-прежнему продолжая прижимать к груди какую-то вещь.

— Гм!.. Я боюсь, не взял ли он у них что-нибудь, — сказал доктор Арди, покачивая головой. — Посмотрим, мальчуган, что ты там прячешь… Держу пари, что скрываемое не принадлежит ему…

— Ах, нет! — вскричала Катрин. — Я убеждена, что этот мальчик не вор. У меня есть способность по одному выражению лица определять виновность пойманного на месте преступления, а здесь я не вижу ничего подобного. Взгляните, господа, — прибавила она вполголоса, — этот мальчик держится с большим достоинством и, кажется, с сожалением выслушивает наши обвинения.

— Совершенно верно, — согласился Мориц, — забавник смотрит на нас с высоты своего величия… Ну, — сказал он по-персидски, — покажи же нам, что ты там держишь, и потом можешь убежать.

Мальчик отрицательно покачал головой. Тогда профессор Гассельфратц, выйдя вперед, положил свою большую толстую руку на его плечо и, встряхнув его, грубо крикнул:

— Ты слышишь, мошенник, что тебе говорят?!..

— Ах, оставьте его, сударь, прошу вас, — вступилась девушка. — Я со своей стороны решительно не допускаю, чтобы этот ребенок был вор… Иди, дитя мое, ты свободен, — прибавила она.

Лишь только мадемуазель Кардик произнесла эти слова, как упорное выражение лица мальчика смягчилось; его сомкнутые губы улыбнулись и, разжав свои руки, он показал присутствовавшим голубя с бархаткой на шее, с розовыми лапками и клювом, в испуге прижимавшегося к его груди.

— Вот видите! — воскликнула обрадованная девушка. — Я хорошо знала, что он ничего не украл! За что же напали на тебя наши люди, дитя мое?

— Я шел своей дорогой, возвращаясь домой, и держал птицу, чтобы она не вырвалась. Вдруг твои люди заметили меня и закричали, что я украл что-нибудь в твоем лагере. Они попытались отнять у меня голубя, но я не хотел, чтобы они даже видели то, что я нес… И они ничего не видели!.. — прибавил он торжествующим тоном.

— И за это тебя хватили по лбу, глупец, — сказал профессор Гассельфратц, — а если бы ты им уступил, они оставили бы тебя в покое.

— Но я не уступил, и они не увидели того, что я хотел скрыть, — повторил мальчик.

— А как тебя зовут? — спросила девушка.

— Гассан.

— Твои родные живут здесь по соседству?

— У меня нет родных.

— Но ты сказал, что возвращался домой… Значит, ты живешь не один? — спросил Мориц.

— О, нет… Я живу с Гуша-Нишином и Леилой.

— Гуша-Нишин!.. — покатываясь от смеха, повторил господин Гассельфратц.

— Если я не ошибаюсь, — заметила мадемуазель Кардик, — это имя буквально означает: тот, кто держится в своем углу?

— Да, мадемуазель… Красивое имечко, не правда ли?!

— Зато носящий его, надо думать, не любит надоедать другим, — ответила молодая девушка, стараясь скрыть свою улыбку.

— Чего нельзя сказать про всех, — добавил лейтенант Гюйон, бросая многозначительный взгляд на немецкого ученого.

Но герр Гассельфратц пропустил мимо ушей эти слова; надев очки, он принялся внимательно рассматривать маленького Гассана.

— Судя по покрою одежды, — произнес он наконец, — этот мальчишка принадлежит к секте гебров.

— Гебров! — с удивлением повторила мадемуазель Кардик. — Я думала, что их уже не существует более.

— Напротив, сударыня, они существуют до сих пор, и хотя эта презираемая секта вполне заслужила свою некрасивую славу…

— Почему, сударь? За что заслуживает презрения эта секта? — с живостью спросила мадемуазель Кардик.

— Мне тоже кажется, что поклонение огню, как животворящему началу мира, не заключает в себе ничего унизительного, — прибавил лейтенант, который рад был случаю поддержать мнение мадемуазель Кардик и в то же время высказать противоречие ученому профессору, к которому он с первой же встречи почувствовал непреодолимую антипатию.

— Ну, хорошо, хорошо… — проговорил немец со смехом. — Так как мадемуазель находит эту секту восхитительной, то и я также буду ею восхищаться. Как бы то ни было, персы не разделяют нашего мнения, и нет таких обидных прозвищ, которые они не давали бы гебрам.

— Не за это ли и напали наши люди на этого мальчика? — спросила девушка.

— Весьма вероятно, — сказал ученый, покачивая своей лысой головой.

— Бедняжка!.. Правда ли, Гассан, что ты гебр? — продолжала мадемуазель Кардик.

— Да, ханум, — решительно ответил Гассан и выпрямился с гордым, но слегка печальным видом, как будто ожидая встретить внезапную перемену к худшему в обращении своей покровительницы.

— В таком случае можно верить всему, что он говорит, — заметил Мориц. — Как ни презирают мусульмане идолопоклонников-гебров, тем не менее последние везде пользуются славой людей, не умеющих лгать.

— Завидное качество! — заметил лейтенант. — Вот что нужно было бы внушить всем этим неграм, арабам, тунисцам, персам и tutti quanti.

— Эти гебры до сих пор еще придерживаются религии Зороастры? — спросила мадемуазель Кардик.

— О, да, но несколько измененной, — сказал ее брат. — Впрочем, если я не ошибаюсь, между ними существует группа сектантов, желающих восстановить первобытную религию во всей ее чистоте. Кажется, их называют «древними гебрами»?

— Совершенно верно, — отозвался доктор Арди. Глаза маленького Гассана при этом имени заблестели.

— Твои друзья принадлежат к «древним гебрам»? — спросила наблюдавшая за ним девушка.

— Да, ханум.

— А где они живут?

— Там, — сказал мальчик, протягивая руку к северу, — близ могил Эсфири и Мардохея.

— Там есть селение, деревня? Гассан покачал головой и отвечал:

— Гуша-Нишин не живет среди людей. Он держится в своем углу. Он стережет «Башню молчания».

— Что ты разумеешь под этим названием?

— Это, — ответил за Гассана доктор Арди, — здание, которое вам едва ли понравилось бы, дорогое дитя. Дело в том, что гебры не соглашаются погребать своих покойников. Они не хотят прибегать для этого ни к огню, ни к земле, ни к воде, а взамен того кладут мертвецов на высокие башни и предоставляют птицам небесным совершать их погребение.

— Ужасно! — сказала, вздрагивая, девушка. — Неужели, Гассан, твой Гуша-Нишин живет в подобной башне?

— Никто не живет в дакмэ2, кроме тех, которые умолкли навсегда, — важно ответил мальчик.

— В таком случае, что же ты сказал?

— Гуша-Нишин живет среди скал; он только стережет башню молчания, то есть удаляет от нее непосвященных. Никто не может приблизиться к ней: ни животное, ни птица небесная, если Гуша-Нишин не даст им разрешения.

— Ого?.. — недоверчиво протянул герр Гассельфратц.

— Ты сам не в состоянии приблизиться к ней, толстый саиб3, если Гуша-Нишин не захочет, — смело сказал Гассан.

— Ну, это еще посмотрим, болван! — грубо сказал немец, оскорбленный непочтительным эпитетом.

— Гуша-Нишин, вероятно, твой родственник? — поспешила обратиться к Гассану мадемуазель Кардик.

— Нет, Гуша-Нишин мне чужой. Совсем маленького поднял он меня на дороге; никто не знал, откуда я и из какой семьи… Гуша-Нишин взял меня и заботился обо мне с самого детства, а я сделался его преданным рабом… Он объяснил мне свою веру, не принуждая меня к ней. Если бы я захотел, я мог бы сделаться мусульманином, как твои рабочие, но я хочу оставаться парсом, так же, как мой господин и Леила.

— Кто эта Леила? Жена твоего хозяина?

— Нет, Гуша-Нишин в преклонных летах, у него нет жены. Он так же стар, как стар мир, и имеет почтенную бороду. Леила его внучка.

— Так же стар, как вселенная!.. — сказал лейтенант. — Это означает, без сомнения, что он далек от первой молодости… С гиперболами этих жителей востока никогда нельзя понять, что они хотят сказать.

— Гуша-Нишин так же стар, как мир, — повторил Гассан. — Он видел рождение и смерть человеческих родов. Он все знает. Его могущество не имеет границ, равно как и его знание. Люди и животные ему повинуются. Пельгви4 не имеет слов, для него непонятных. Он не ограничивается тем, чтобы без понимания повторять святые слова, как это делают обыкновенно мобедзы5, — нет, думают, что он принял учение из уст самого пророка Зороастры.

— Этот мальчишка просто глуп! — заметил немец.

— Этот Гуша-Нишин, должно быть, удивительная личность, — проговорила мадемуазель Кардик. — По крайней мере, я лично с удовольствием взглянула бы на него. Скажи, Гассан, как ты думаешь, разрешит он мне навестить его?

— Он позволит тебе прийти к нему, если сердце твое чисто и намерения правы, — не смущаясь ответил Гассан.

— Бедняга! — вскричал лейтенант. — Твой Гуша-Нишин забыл научить тебя даже самым элементарным правилам приличия! Слишком много для него чести, если мадемуазель удостоит визитом его берлогу.

— Ах, оставьте в покое этого бедного мальчика, лейтенант, — сказала девушка. — Я нахожу, что манеры Гассана не оставляют желать ничего лучшего, и если его воспитывал Гуша-Нишин, я считаю этого старца прекрасным воспитателем.

При этих словах Гассан с благодарным видом улыбнулся.

— Отдохни немного, прежде чем отправиться в путь, — продолжала между тем молодая девушка. — Тебе надо немного успокоиться после нападения наших дикарей-рабочих. Пойдем в лагерь, я дам тебе прохладительного питья… Хочешь?

— Благодарю тебя, ханум, но я должен до захода солнца быть дома. Я спешу доставить этого голубя Леиле.

— Для нее-то ты и поймал его?

— Да, Леила любит всех животных, и животные отвечают ей тем же. Я видел пчел отдыхающими на ее волосах и губах, и они ее никогда не жалили; птицы кружатся над ее головой, и робкие антилопы не боятся есть хлеб из ее рук.

— Ну, хорошо, я тебя не удерживаю, мой маленький Гассан. Ты передашь своим друзьям мое горячее желание познакомиться с ними, не правда ли? Кроме того, я попрошу тебя передать от меня эту розу Леиле…

С этими словами молодая девушка сорвала благоухающую, распустившуюся розу с ближайшего куста и вручила ее маленькому гебру, который с радостью взял цветок и поднес его сначала ко лбу, а затем к губам.

— Леила получит твой цветок сегодня вечером, ханум, — сказал он. — И если ты когда-нибудь придешь в наши скалы, то я уверен, ты будешь дорогой гостьей.

— Но как я найду вас? — спросила Катрин. — «Между скал» — не адрес!

— Я уже говорил тебе, что мы живем у габрэ (гробницы) Эсфири и Мардохея; иди туда и, если Гуша-Нишин пожелает тебя принять и будет извещен о твоем приближении, он выйдет тебе навстречу. Благодарю тебя за заботы обо мне, а еще более — за цветок для Леилы. Да защитит тебя Митра!

Мальчик поклонился до земли с истинно восточной вежливостью, потом поднялся и быстро удалился.

Тем временем закат солнца напомнил нашим героям, что пора отправиться на покой. Все общество поспешило выбраться из траншей и направилось к лагерю, где и расположилось пить чай на ковре перед центральным шалашом.

— Объясни мне, Мориц, что представляют собой современные гебры? — проговорила, разлив чай гостям, мадемуазель Кардик. — Я, право, краснею за свое невежество. Я совершенно серьезно думала, что поклонники Митры исчезли в одно время с Зороастрой.

— А ты разве никогда не слыхала, сестра, что гебры — это те же парсы Индии?

— Гм… я знаю, что в Индии живут, между прочим, и парсы… Но эти парсы неужели то же самое, что и гебры?

— Да, совершенно то же самое… И они поддерживают примером и средствами своих единоверцев Ирана. В Индии они гораздо многочисленнее, чем в Персии, где их насчитывают всего несколько тысяч.

— Около восьми тысяч, если я не ошибаюсь, — сказал доктор Арди.

— Только-то? И эти гебры, или парсы, обожают солнце?

— Они думают, что от самого солнца их предки зажгли священный огонь, тщательно поддерживаемый ими до сих пор в течение тысячелетий, — заметил доктор. — Любопытно, что персы презирают и ненавидят гебров как идолопоклонников, но в то же время у них самих есть масса следов древнего культа Митры. В Хорасане, например, когда в деревню являются иностранцы, и жители хотят принять их с честью, то высылают навстречу гостям депутацию, которая преподносит им сосуд, наполненный горящими углями. Вне всякого сомнения, это — древнегебрский обычай.

— Добавлю со своей стороны, что наиболее чтимый в Персии праздник — это праздник весеннего равноденствия (Навруз) в марте месяце, — заметил Мориц.

— Откуда же взялось презрение, внушаемое гебрами? — спросила девушка.

— Трудно сказать… Во-первых, это культ, не признанный официально. Они не погребают своих покойников, держатся замкнуто и, наконец, не признают учения Магомета. А на Востоке это — непростительное преступление. Оттого жизнь их среди мусульман крайне тяжела. Богатейший из гебров, сегодня владеющий огромными средствами, завтра может не иметь даже осла, чтобы выехать… Да, мадемуазель Кардик, я вас уверяю, что эти добрые персы никому не уступят в нетерпимости. Зато и гебры сторицей возвращают им ту ненависть, которую обнаруживают к ним мусульмане. Ни за что на свете они не желают, чтобы их принимали за поклонников ислама. Вы, вероятно, заметили, мадемуазель, роскошную шевелюру Гассана?

— В самом деле, — ответила девушка, — я заметила, что он не носит «каркуля» 6, как прочие обитатели Ирана.

— Гебры стараются во всем отличаться от своих притеснителей, и к чести их нужно сказать, что прежде всего они отличаются от правоверных своей честностью, вошедшей здесь даже в пословицу.

— В общем, оказывается, это крайне интересный народ, — задумчиво сказала мадемуазель Кардик.

— Конечно, — подтвердил Мориц. — И если мы будем иметь время, Катрин, я свожу тебя на днях же к этому старцу Гуша-Нишину. Это, должно быть, замечательная личность.

— Ах, полноте, вероятно, какой-нибудь обманщик! — проворчал профессор Гассельфратц, накладывая сахару в свою чашку и с шумом втягивая чай. — Все эти люди — лгуны, ни одному слову которых нельзя верить…