"Искатели золота" - читать интересную книгу автора (Лори Андре)ГЛАВА III. Яхта «Лили»К вечеру на горизонте показалась шхуна. Сначала виднелись только верхние паруса; но, по мере приближения ее, увидели, что это было судно необыкновенной красоты и, судя по всему, очень быстроходное. В одну минуту все разговоры замолкли, книги были оставлены; игры в карты, шахматы, домино и прочее — отложены в сторону; все столпились на палубе с лорнетами и подзорными трубами, чтобы лучше рассмотреть приближение шхуны. Кто не бывал в открытом море, окруженный со всех сторон океаном, подобно огромной пустыне, тот не может себе представить всю радость новой встречи. Самые ленивые и апатичные вскакивают с мест, торопятся, не хотят пропустить ни одного момента; они ждут с замиранием сердца проезда незнакомца, пристально вглядываются в него, следят за каждым его движением, их взоры не могут оторваться от него. Между тем как на суше мы остаемся совершенно равнодушными ко всевозможным зрелищам, к езде экипажей, к роскоши магазинов, к великолепию памятников; на суше мимо нас проходят тысячи людей, узнать которых у нас нет ни малейшего желания, они чужды, далеки настолько, как будто бы мы живем с ними на разных планетах, в море же совсем не то: здесь появившийся незнакомец делается для нас вдруг своим, другом, братом. Пассажиры обмениваются ласковыми взглядами, дружественными словами и сердечными пожеланиями благополучия. И здесь играет роль не только удовольствие встретить человеческие лица, тем более, что на таком судне, как «Дюранс», народу было немало. Нет, при виде незнакомого судна невольно чувствуешь симпатию к его пассажирам, как к своим собратьям, находящимся вне обыкновенных условий. В море катастрофа всегда возможна, опасность постоянно угрожает нам. Но это легко забывают. Невзирая на непрерывное движение чудовища, готового ежеминутно поглотить нас, вами все-таки овладевает спокойствие. Привычка к долгому плаванию, не испытанное чувство крушения, наконец, свойственный человеческой природе оптимизм, — все это ослепляет нас. Но сознание опасностей только лишь дремлет; малейший толчок может пробудить его, достаточно показаться другому судну. Вам вдруг делается ясно, как вы были одиноки в бесконечных волнах; вы вдруг начинаете чувствовать, что вы можете погибнуть, так как во встречном судне вы видите самих себя; дрожа за эту скорлупку, ясно сознаешь и свою собственную слабость. Замеченное судно шло не совсем в противоположную сторону с «Дюрансом»: оно направлялось к юго-западной стороне. Вскоре уже ясно были видны все его красивые паруса, затем боковые части, и наконец все могли полюбоваться на прелестную яхту средних размеров и прекрасной конструкции. Это было судно водоизмещением около пятидесяти тонн. Оно плыло точно лебедь по волнам Индийского океана; его белые паруса походили на огромные крылья, а медная оправа то показывалась, то исчезала в шипящей пене, точно чистое золото. Расстояние между двумя судами было еще слишком велико, чтобы рассмотреть экипаж; но с помощью лорнетов можно было заметить, что яхта изменила свое направление, натянула паруса и легла на параллельный «Дюрансу» курс. — Прекрасный ход! — воскликнул капитан, который с особенным интересом следил за движениями красивого судна. — Как оно быстро догоняет нас! — Если бы я был на вашем месте, — проворчал Жерар, — я бы лучше взорвал «Дюранс», чем дал этой скорлупке догнать нас! — В таком случае мы можем себя поздравить, что не вы командуете нами. Скажите, пожалуйста, какой для нас может быть стыд, если яхта, легкая как ласточка, и построенная специально для гонок, перегонит такое тяжеловесное судно, как «Дюранс»? — Я сам не знаю. Но так неприятно быть побитым. — Без состязания не бывают побитыми. У этого судна свои достоинства: красота и легкость, а за нами — опытность и прочность. Кто же из нас сильнее? Если бы с этим смелым бегуном приключилось несчастье, то нет никакого сомнения, что «Дюранс» мог бы спасти всех его пассажиров и, приняв к себе, одеть и накормить их. «Лили» же, как я полагаю, не в силах была бы оказать нам такие же услуги. Между тем расстояние между двумя судами значительно уменьшилось. Теперь можно было видеть красивую яхту без лорнетов. На носу ее среди зелени выделялась белая лилия чудной работы, и на лодочке, висевшей с правого борта, значилось золотыми буквами «Лили». Ее палуба была выложена различным материалом, таким светлым и блестящим и такого любопытного вида, что можно было подумать, что это камчатная скатерть, закрытая наполовину богатыми восточными коврами. На корме были устроены разноцветные палатки, в которых, казалось, группами разместились пассажиры; но в эту минуту все повскакали со своих мест, и леди, и джентльмены устремились к решеткам и с любопытством смотрели на оживленную группу пассажиров на палубе «Дюранса». Только одна женщина пятидесяти лет, с властным видом и крупными орлиными чертами лица, осталась сидеть у стола, на котором кипел самовар и стоял сервиз из тонкого фарфора, сандвичи, пирожки и тартинки; все это показывало, чем занимались пассажиры «Лили», когда заметили появление трансатлантического судна. Мужчины экипажа, в синих мундирах, были все как на подбор: сильные, рослые, выдержанные. Пассажиры и пассажирки, все молодые, здоровые, хорошо сложенные, в морских костюмах, составляли прелестную группу. Вся эта яхта казалась верхом изящества; всякая мелочь на ней была тщательно отделана и доведена до совершенства, точно драгоценная вещь в футляре. Когда оба судна почти поравнялись, «Лили» вывесила британский флаг. — Поднять и наш флаг! — скомандовал капитан Франкер. На мачте медленно взвился трехцветный флаг. Высокий молодой человек, худощавый блондин, с беспечным видом подошел к носу и, устроив рупор из своих рук, спросил: — Ваше имя? Мы не можем разобрать его. — «Дюранс»! — ответил капитан громким голосом, так что его расслышали. — Привет «Дюрансу»! Вы выступаете очень важно, но и «Лили» постоит за себя. — Привет «Лили»! Она, конечно, перегонит нас в ходу, но зато «Дюранс» дольше выдержит… — Вы далеко идете? — В Дурбан, через Занзибар. На «Лили» послышался веселый смех. — Для нас это немножко далеко! — А вы откуда? — Из Адена; а теперь мы просто прогуливаемся. — Это очень приятно! Кому принадлежит эта красивая яхта? — Лорду Ферфильду. — Его милость здесь? Молодой человек взялся за шляпу. — К вашим услугам. Позвольте узнать ваше имя, командир! — Франкер, также готов служить вам. Не прикажете ли передать от вас что-либо в Занзибар или в другое место? — Нет, ничего особенного. Вот если бы я мог подойти к вам, то с удовольствием передал бы вам ящик шампанского. — Благодарю за намерение и благополучного пути! — И вам тоже! С обеих сторон начали махать платками, посылать приветствия руками, прощаться. Колетта положительно успела влюбиться в двух молодых блондинок, стоявших у решетки около лорда Ферфильда, которые ни на минуту не переставали ей улыбаться и махать платками, прельщенные, в свою очередь, ее красотой. При отъезде ни те, ни другие не вытерпели и стали посылать воздушные поцелуи, между тем «Лили» переменила галс и взяла прежнее направление на юго-запад. Долго еще виднелся улетающий силуэт красивой яхты. Наконец она превратилась в мелькавшую точку и совсем скрылась. Тогда все пришли в себя и начали сообщать друг другу о своих впечатлениях, и только теперь заметили, что господин Брандевин был чем-то очень недоволен и взволнован. Краснее, чем обычно, со взъерошенными волосами, откинув левую руку назад, он, взявшись за шляпу, неистово кланялся вслед уходящему судну. — Что это он?! — воскликнул Генрих Массей, удивленный его жестикуляциями. — Он не переставал ни на минуту во время нашей беседы проделывать эту гимнастику! — сказал Жерар, имевший своеобразную способность видеть одновременно, что делается перед его глазами и за его спиной. — Кому это он? — удивился Массей. — Он никак совсем ошалел! — Вы, кажется, чему-то очень радуетесь, господин Брандевин, — вежливо обратился к нему капитан. — Не правда ли, какое у нас сейчас было приятное зрелище? Как хорошо устроена эта «Лили», просто наслаждение для моряка полюбоваться ею! Но я не знал, что вы такой знаток в этом деле. — Я? Нисколько!.. Хотя, по правде сказать, я давно мечтаю завести собственную яхту, которой я бы сам командовал… — Вот как? — не удержался от улыбки господин Массей, вспомнив страшные конвульсии этого человека при всяком незначительном волнении моря. — Есть вещи просто невероятные! — возразил тот, выпрямившись. — Если есть средства, сударь, отчего же и не позволить себе этой роскоши? — Конечно, отчего же, — вежливо ответил Массей, которого очень забавляло хвастовство марсельца. — Так вы, значит, увидев портрет вашей будущей яхты, так радостно приветствовали и раскланивались с «Лили»? — Нет, сударь, — ответил Брандевин с достоинством. — Я кланялся своим знакомым. — А! — сказал капитан, заметивший про себя, что эти поклоны остались без ответа. — Вы знаете лорда Ферфильда? — Да, знаю; а также и его мать, вдову, леди Ферфильд, а равно и его сестру Феодору, — вы, наверное, заметили эту молодую особу, всю в белом, с большим красным зонтиком; а барышни, которые стояли около лорда Ферфильда, — его двоюродные сестры-близнецы мисс Амабель и мисс Миллисента Мовбрей; маленький же господин, рыжий, с цветком в бутоньерке, это — Альджернон Гиккинс, зять лорда Ферфильда. Скоро исполнится десять лет, как он женился на леди Феодоре. Она в то время была замечательной красавицей. Весь Лондон был у ее ног, и все были уверены, что она променяет имя Мовбрей только разве на корону маркизы или герцогини. И что же! она предпочла простого пивовара, да, сударь, такого же коммерсанта, как я! — Но, быть может, этот коммерсант обладал особенными достоинствами? — спросил капитан, рассмеявшись. — Конечно, громадным состоянием, сударь! Неужели вы думаете, что такая особа, как леди Феодора, согласилась бы выйти замуж за первого встречного без разбора? — Однако вы действительно хорошо знаете их всех! — удивился господин Массей. — Еще бы мне их не знать! — обрадовался Брандевин. — Я прожил шесть лет под одной кровлей с этим семейством; я знал покойного лорда, замечательную личность, высокого, сильного, такого же красавца, как я, — совсем не то, что его тщедушный сынок. И любил же он вкусно поесть… — Но, — вскричал капитан, который, как истинный моряк, привык к откровенности, — что же вы там делали в этой стране… в их среде? — Я служил у лорда Ферфильда поваром! — сказал с гордостью Брандевин. — И позвольте вам сообщить, господа, если вы этого не знаете, что у англичан в доме нет более почетного звания. С лакеями, камеристками и ключниками говорят отрывистыми фразами, высокомерным тоном, которого французский служитель не мог бы вынести. Я не говорю уже о мелких сошках — с ними и вовсе не разговаривают. Но повар — дело другое. Перед ним все тают. Милорд никогда не проходил мимо меня, чтобы не сказать мне ласковым голосом: «Какое прекрасное утро, Брандевин!» или: «Скверный день!». Тот, кто знает этих людей, может подтвердить, что это была большая милость. Что же касается миледи, то, когда она звала меня на какое-нибудь важное совещание, приглашала меня сесть возле себя, — да, возле себя, — это та высокая и толстая дама, которую вы там видели, разряженная и размазанная, как… как Савская царица!.. «Сядьте вот тут, господин Брандевин, — говорила она мне слащавым голосом, — и скажите мне, вполне ли вам хорошо у нас?». И только после таких вежливых фраз мы приступали к вопросу об обеде. Видно было, что бедный повар рассказывал сущую правду, и эта черта англичан хорошо известна, а потому все и заинтересовались его рассказом. — Да, да, — сказал капитан, — я видел эту даму: эта особа пожилых лет не выходила из-за чайного стола и даже не соблаговолила посмотреть на нас. Жаль, что она не видела ваших поклонов. — Она их прекрасно видела, но сделала вид, что не замечает меня! — вздохнул Брандевин с обидой. — Миледи «срезала» меня, по их выражению. И, однако, уверяю вас, что не один раз, а по крайней мере двадцать раз она мне повторяла: «Господин Брандевин, вы настоящий артист!» Однажды, я как сейчас помню, их должен был посетить важный князь, и милорд лично просил меня употребить все мои старания. Я придумал все, что мог: работал, соображал день и ночь; но зато и стол оказался на славу! — Вы превзошли самого себя, господин Брандевин, — объявила хозяйка. — Мы главным образом обязаны вам хорошим расположением духа его сиятельства во время его визита!.. И вдруг теперь она меня «режет»! — Но, может быть, эта дама не узнала вас? — вмешался доктор Ломонд, тронутый благородным негодованием несимпатичного Брандевина. — Нет, нет, сударь; я их хорошо знаю, этих англичан. Пока им нужны были лакомые блюда, они находили достаточно любезностей для меня; теперь же, когда им больше нечего рассчитывать на меня, они не хотят знать меня. Такова жизнь! — решил Брандевин. — Если они действительно так думают, тем хуже для них! — возразил доктор. — Но мне кажется, что вы судите их слишком строго. — Да, господа, — продолжал бывший повар, воодушевляясь, — я знал этих журналистов, репортеров и «интервьюеров», которые берутся изучать и описывать народ между приездом и отъездом увеселительного поезда; в общем в два с половиной дня! У меня даже есть такой племянник, страшный шалопай, бумагомаратель. Я видел его за работой: он приезжает, останавливается в Лейчестерском сквере, где встречает одних французов; затем объезжает лондонские кварталы, забегает ко мне на минутку, садится опять на пароход, не обменявшись ни с кем ни одним английским словом; после чего он рассказывает своим читателям о том, как поживают по ту сторону Ла-Манша! Дай-ка мне лучше перо, — не раз говорил я ему, — если твоя статья и будет не совсем гладко написана, зато в ней прочтут правду! — Мерси! — отвечал мне племянник, — мне это не годится. Какое мне дело, правдивы ли мои описания или нет. Все, что мне нужно, это преподнести моим читателям тот соус, которого они ждут. Вы, дядя, повар, а потому сами должны знать, что в этом вся суть. А так как я не дурак, то и мои впечатления о путешествии настрочил заранее до отъезда; так спокойнее, я был уверен, что написал то, что требовалось, и в нужном объеме!.. — Верьте после этого тому, что вы читаете в газетах!.. — заключил Брандевин, удаляясь, чтобы возобновить прерванную партию в домино. — Этот человек неглуп и наблюдателен! — заметила мадам Массей. — Вот уж никак не ожидал, что под такой грубой оболочкой скрывается философ и моралист! — добавил ее муж. — Да это алмаз в грубой оправе! — воскликнул Генрих Массей. — Из чего следует вывод: не спешить судить о людях по наружности, — добавил доктор. — Вот человек, который своими выходками в походном театре нашего «Дюранса» произвел на всех самое неприятное впечатление. И что же! Очень возможно, что если бы с нами случилось несчастье, Брандевин оказался бы одним из первых, кто пришел бы на помощь. — О! доктор! — запротестовал Жерар, — как вы можете так говорить? — Ну, представьте себе, Жерар, что мы, подобно Робинзону, выброшены на необитаемый остров; все наше образование, приобретенный лоск окажутся совсем непригодными; представьте себе, что нам пришлось бы вновь осваивать и открывать все завоевания цивилизации? Тут природные качества каждого из нас проявились бы с необыкновенной силой, а также и Брандевин показал бы свои качества. — Это совершенно верно, — сказал Массей. — С его здравым смыслом, его геркулесовой силой и умением состряпать кушанье из найденных трав и раковин на пустынном острове, Брандевин был бы очень полезным товарищем при крушении. — Необитаемый остров! — воскликнула Колетта. — Я только недавно перестала думать о нем и днем, и ночью. Не правда ли, было бы интересно посмотреть, как бы мы все стали вести себя и чем бы мы могли быть полезны друг другу? — Генрих принялся бы немедля изучать геологическую формацию края, разыскивать залежи угля и минералов, — сказал Жерар. — Мама заботилась бы обо всех и никому не показала бы своей усталости! — добавила Колетта, обняв мадам Массей. — Папа поддерживал бы дисциплину, надежду и веселое настроение, — продолжал он с живостью. — Капитан Франкер распоряжался бы постройкой лодки, чтобы увезти нас; доктор повелевал бы, подобно Посейдону, ветрами и бурями… — А Мартина ныла бы более, чем когда-либо, зачем это она попала в такую каторгу! — заключил Массей. — Но будем надеяться, дитя мое, что partie de plaisir, о котором ты мечтаешь, никогда не осуществится. |
||
|