"Дыхание Мороза" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Лорел)

Глава вторая

Адвокаты решили, что Дойлю с Морозом следует ответить на общие вопросы о службе в моей личной гвардии — чтобы дать представление об атмосфере, в которой жили Рис, Гален и Эйб. Я в этом особого смысла не видела, но я не адвокат, так что спорить не стала. Фармер и Биггс, мои адвокаты, пересели, освобождая место, и Дойль сел справа от меня, а Мороз — слева.

Право первого вопроса получил Шелби:

— Так значит, в настоящее время на одну принцессу Мередит приходится шестнадцать стражей, и только она может удовлетворить ваши, гм… нужды?

— Да, если вы говорите о сексе, — ответил Дойль.

Шелби кашлянул и кивнул.

— Да, я говорю о сексе.

— Лучше говорить прямо, — посоветовал Дойль.

— Так и поступлю. — Шелби сел ровнее. — Полагаю, вам приходится нелегко?

— Не совсем понимаю ваш вопрос.

— Не хотел бы показаться невежливым… Но должно быть, вам нелегко дожидаться своей очереди после долгих лет воздержания?

— Нет, нам не трудно.

— Но вам должно быть трудно!

— Вы подсказываете ответ свидетелю, — вмешался Биггс.

— Прошу прощения. Я имел в виду, капитан Дойль, что после столь долгого отсутствия интимной жизни вряд ли вам достаточно занятий сексом раз в две недели или того реже.

Мороз засмеялся, но спохватился и попытался замаскировать смех кашлем. Дойль улыбнулся — первой искренней улыбкой с начала «беседы». Непривычного человека белая вспышка зубов на совершенно черном лице просто поражала — все равно что увидеть, как улыбается статуя.

— Я не вижу ничего смешного в необходимости неделями ждать секса, капитан Дойль и лейтенант Мороз.

— И я не вижу, — согласился Дойль. — Дело в том, что когда нас стало больше, ее высочество изменила для нас ряд условий.

— Каких условий? — спросила Памела Нельсон. — Я не совсем понимаю.

Дойль посмотрел на меня:

— Наверное, сама принцесса это объяснит лучше?

— Когда у меня было всего пять любовников, представлялось справедливым, чтобы они ждали своей очереди; но вы совершенно верно заметили, что ждать по две недели или больше после веков воздержания — слишком похоже на пытку. Так что когда число моих мужчин перевалило за дюжину, я стала заниматься любовью чаще одного раза в день.

Не часто удается так смутить самоуверенных высококлассных юристов, но мне опять удалось. Они какое-то время переглядывались, потом Памела Нельсон подняла руку:

— Я задам вопрос, раз все молчат.

Ее коллеги не стали возражать.

— Сколько раз в день вы занимаетесь любовью?

— По-разному, но в среднем около трех раз в день.

— Три раза в день… — повторила она.

— Да. — Я невозмутимо смотрела ей в глаза, приятно улыбаясь. Она покраснела до самых корней рыжих волос. Во мне достаточно было от сидхе, чтобы не понимать всеобщего американского ажиотажа по поводу секса — при таком его внешнем неприятии.

Первым пришел в себя Ведуччи, как я и думала.

— Пусть даже три раза в день, все равно для мужчин перерыв составляет в среднем пять дней — долгий срок для тех, кто веками не знал секса. Может быть, трое ваших стражей попытались как-то скрасить себе ожидание?

— Пять дней — это предполагая, что я сплю каждый раз только с одним мужчиной, мистер Ведуччи. В большинстве случаев это не так.

Ведуччи улыбнулся. Хорошо улыбнулся, улыбка до самых глаз дошла, мешки под глазами собрались в складочки — да, этот человек умеет радоваться жизни, или когда-то умел. Словно передо мной мелькнул его молодой, не такой усталый двойник.

Я улыбнулась его веселью.

— Вас нисколько не напрягает эта часть беседы, принцесса? — спросил он.

— Я не стыжусь своего поведения, мистер Ведуччи. Фейри — кроме некоторых подданных Благого двора — не видят ничего дурного в сексе, если все происходит по взаимному желанию.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда следующий вопрос. Сколько мужчин обычно бывает у вас в постели?

Он помотал головой, словно сам не верил, что вслух задает такие вопросы.

— Вопрос неприемлемый, — отрезал Биггс.

— Я отвечу, — сказала я.

— Но стоит ли?…

— Это всего лишь секс, что же здесь такого? — Я посмотрела Биггсу в глаза и не отводила взгляд, пока он не отвернулся. Потом вернулась к Ведуччи: — В среднем двое. Максимально было четверо. Четверо, да? — спросила я, повернувшись к Дойлю и Морозу.

— Да, по-моему, — подтвердил Дойль. Мороз кивнул: «Да».

Я вернулась к адвокатам:

— Четверо, но в среднем двое.

Биггс слегка воспрял духом.

— Как видите, господа и дамы, промежуток в два дня или меньше. Многим женатым мужчинам порой приходится ждать дольше.

— Ваше высочество! — обратился ко мне Кортес.

Я посмотрела в его темно-карие глаза:

— Да?

Он откашлялся и спросил:

— Вы говорите правду? Вы занимаетесь сексом трижды в день с двумя мужчинами одновременно — это в среднем, а иногда вплоть до четырех? Вы хотите, чтобы именно это заявление осталось в протоколе?

— Запись закрытая, — напомнил Фармер.

— Но если дойдет до суда, ее могут открыть. Принцесса действительно хочет, чтобы это стало известно публике?

Я недоуменно нахмурилась.

— Это правда, мистер Кортес. Почему я должна ее скрывать?

— Вы не понимаете, как отразится эта информация на вашей репутации с подачи СМИ?

— Ваш вопрос мне не понятен.

Кортес повернулся к Биггсу и Фармеру.

— Не часто я такое говорю, но предупредили ли вы клиента о том, каким образом может использоваться официальная запись, пусть даже закрытая?

— Я обсуждал с принцессой этот вопрос, но… Мистер Кортес, Неблагой двор относится к сексу иначе, чем большая часть мира. И уж точно иначе, чем большинство людей в Америке. Мы с коллегами это уяснили, когда готовили принцессу и ее стражей к нынешней конференции. Если вы даете понять, что принцессе не следует так открыто говорить о том, что она делает наедине со своими стражами, то не тратьте слов зря. Она считает совершенно в порядке вещей все, что с ними делает.

— Не хотелось бы затрагивать болезненную тему, но принцесса была не слишком довольна, когда ее прежний жених, Гриффин, продал в газеты ее снимки, — возразил Кортес.

— Да, это причинило мне боль, — кивнула я. — Но лишь потому, что Гриффин предал мое доверие, а не из-за стыда. Когда делались те фотографии, я его любила и думала, что он любит меня. В любви нет стыда, мистер Кортес.

— Либо вы очень храбры, принцесса, либо не в меру невинны. Не знаю, правда, подходит ли слово «невинна» к женщине, которая регулярно спит почти с двумя десятками мужчин.

— Я не невинна, мистер Кортес, я просто думаю не так, как обычные женщины.

Фармер подытожил:

— Заявление короля Тараниса, что трое обвиненных им стражей совершили преступление из-за неудовлетворенных желаний, — ложное допущение. Оно основано на недопонимании королем обычаев родственного двора.

— А Неблагой двор отличается в отношении к сексу от Благого? — спросила Памела Нельсон.

— Позволите мне ответить, мистер Фармер? — попросила я.

— Прошу вас.

— Благие слишком подражают людям. Пусть они застряли где-то между шестнадцатым и девятнадцатым веками, но все же они гораздо больше Неблагих стараются походить на людей. Многим их изгнанникам пришлось уйти к нашему двору потому только, что они хотели оставаться верными своей природе, а не «цивилизоваться» на людской манер.

— Вы как по писаному говорите, — заметила Памела.

Я улыбнулась:

— Я и правда написала в колледже работу о различиях между двумя дворами. Мне казалось, она поможет моему преподавателю и сокурсникам понять, что Неблагие не так уж плохи.

— Вы первой из фейри прошли университетское обучение в нашей стране, — сказал Кортес, тасуя свои бумаги на столе. — Но не последней. С тех пор университетские дипломы получили несколько малых фейри.

— Мой отец, принц Эссус, предполагал, что примеру члена королевской семьи могут последовать наши подданные. Он считал, что познание и понимание страны, в которой мы живем, — необходимое условие адаптации фейри к современной жизни.

— Ваш отец не дожил до вашего поступления в колледж, если я не ошибаюсь? — спросил Кортес.

— Нет, — коротко сказала я.

Дойль с Морозом потянулись ко мне одновременно. Их руки столкнулись у меня на плече. Дойль руку там и оставил, а Мороз убрал и накрыл мою ладонь на столе. Они просто среагировали на мое напряжение, но их реакция всем дала понять, как они опасаются за меня при упоминании этой темы. Разговор о моем бывшем консорте их не взволновал — наверное, мои стражи думали, что стерли память о нем своими телами. И правильно думали — так оно и было. Дойль мое настроение обычно чувствовал безошибочно. А Мороз, сам склонный к переменам настроения, все больше учился понимать меня.

— Полагаю, этот вопрос закрыт, — сказал Биггс.

— Прошу прощения, если огорчил принцессу, — извинился Кортес, но в его тоне не слышалось сожаления. Я задумалась, почему он счел нужным напомнить об убийстве моего отца. Кортес, как и Шелби, как и Ведуччи, не производил на меня впечатления импульсивного человека: он ничего не делал необдуманно. Вот в Нельсон и прочих я еще не разобралась. От Биггса и Фармера я ждала расчетливого поведения. Но что же надеялся выгадать Кортес от упоминания смерти моего отца? — Мне очень жаль, но у меня были причины поднять эту тему.

— Не вижу, какое отношение она имеет к предмету разбирательства, — возразил Биггс.

— Убийцу принца Эссуса не нашли, — сказал Кортес. — Насколько я помню, даже серьезных подозрений ни против кого не было?

— Мы ничем не смогли помочь ни принцу, ни принцессе, — сокрушенно кивнул Дойль.

— Но вы ведь не состояли тогда в страже ни принца, ни принцессы?

— В то время — нет.

— Лейтенант Мороз, вы также были Королевским Вороном, когда погиб принц Эссус. Ни один из нынешних телохранителей принцессы не состоял в гвардии принца Эссуса, не был Журавлем — верно?

— Нет, не верно, — ответил Мороз.

— Прошу прощения? — повернулся к нему Кортес.

Мороз глянул на Дойля, тот коротко кивнул. Пальцы Мороза сжались на моей руке чуть крепче. Он не любил говорить на публике — небольшая фобия.

— С нами в Лос-Анджелес приехало с полдюжины стражей, которые прежде входили в состав гвардии принца Эссуса.

— Но король весьма уверенно заявил, что ни один из телохранителей принца не охраняет теперь принцессу.

— Изменения в составе гвардии произошли недавно.

Мороз все крепче сжимал мне руку, пока я не постучала легонько по его ладони пальцами другой руки. Я хотела, чтобы он успокоился — это во-первых, а во-вторых — чтобы вспомнил, насколько он сильнее меня, и не повредил мне руку. Гладя гладкую белую ладонь, я поняла, что не одного Мороза пытаюсь успокоить.

Дойль придвинулся ближе и крепче обнял меня за плечи. Я откинулась в тепло его рук, чуть расслабилась возле сильного тела; мои пальцы безостановочно гладили руку Мороза.

— Я по-прежнему не вижу причины задавать эти вопросы, — сказал Биггс.

— Согласен, — поддержал партнера Фармер. — Если у вас есть вопросы, касающиеся выдвинутого обвинения, мы готовы их рассмотреть.

Кортес посмотрел мне в глаза. Всем весом своего карего взгляда.

— Король полагает, что убийца вашего отца не был найден, поскольку расследованием убийства занимались сами убийцы.

Мы все трое застыли. Дойль, Мороз и я. Теперь Кортес безусловно завладел нашим вниманием.

— Объяснитесь, мистер Кортес, — сказала я.

— Его величество обвиняет в убийстве принца Эссуса Королевских Воронов.

— Вы же видели, как король Таранис обошелся с послом. Не кажется ли вам, что это ясно говорит о душевном состоянии моего дядюшки? Страх и готовность манипулировать кем угодно.

— С проблемами мистера Стивенса мы разберемся, — сказал Шелби. — Но если улик не нашли, не разумно ли предположение короля, что искали их как раз те, кто и прятал?

— Наша присяга ее величеству запрещает нам причинять вред кому-либо из ее семейства, — заявил Дойль.

— Но вы клянетесь защищать королеву? — спросил Кортес.

— Да. Сейчас мы присягнули принцессе, но прежнюю присягу это не отменяет.

— Король Таранис предположил, что вы убили принца, предотвращая покушение на королеву Андаис и ее трон.

Мы все трое, онемев, уставились на Кортеса и Шелби. Инсинуация была настолько грязная, что королева за малейший намек на что-нибудь подобное отдавала в руки палача. Я даже не спросила, сказал ли это лично Таранис — больше никто при его дворе не рискнул бы гневом Андаис. Никто, только сам король, да и его она бы вызвала за такую клевету на личный поединок. Грехов у Андаис хватает, но брата она любила, и он ее любил. Именно поэтому он не убил ее и не завладел троном, хоть и знал, что правил бы лучше сестры. Вот если бы мой кузен Кел попытался сесть на трон при его жизни — может, отец и убил бы его. Кел сумасшедший в самом прямом смысле слова, а садист такой, что рядом с ним Андаис — сама доброта. Отец боялся отдать Неблагой двор в руки Кела. И я боюсь. У меня всего две причины стремиться стать королевой: спасти собственную жизнь и жизнь моих любимых, и не пустить Кела на трон.

Но я не беременела, а королевой я стану, только забеременев, и отец моего ребенка станет королем. Буквально вчера я поняла, что все бы отдала — вплоть до трона, — лишь бы остаться с Дойлем и Морозом. Но одно меня останавливало: чтобы их не лишиться, мне пришлось бы отказаться от данного мне рождением права. А я слишком дочь своего отца, чтобы отдать Келу власть над моим народом… Но я все больше жалела о своем выборе.

— Есть ли у вас, что возразить, принцесса?

— Моя тетя не совершенство, но брата она любила, я это знаю наверняка. На его убийцу она обрушит все кошмары ада. Ни один из стражей не рискнет стать жертвой ее мести.

— Вы в этом абсолютно уверены, ваше высочество?

— Задайте себе вопрос, господа: чего надеется достичь подобным заявлением король Таранис? Или даже такой вопрос: чем была выгодна королю смерть моего отца.

— Вы обвиняете короля в убийстве принца Эссуса? — спросил Шелби.

— Нет, только напоминаю, что Благой двор никогда не был дружески расположен к нашей семье. И если Королевского Ворона, убившего моего отца, ждала бы смерть под пытками, то король Таранис, если бы ему удалось удачно скрыть содеянное, исполнителя скорее наградил бы.

— Но зачем ему убивать принца Эссуса?

— Этого я не знаю.

— Но вы считаете, что за этим убийством стоит король? — спросил Ведуччи с тем ясным разумом, что светился у него в глазах.

— До сих пор не считала.

— Что вы хотите сказать, принцесса?

— Мне непонятно, что надеется приобрести король, выдвигая обвинения против моих стражей. Я не вижу смысла в его действиях и невольно задумываюсь об истинных мотивах.

— Он хочет, чтобы мы отдалились друг от друга, — сказал Мороз.

Я внимательно вгляделась в красивое надменное лицо: за надменностью он всегда прятал тревогу.

— Но как?…

— Если он посеет в тебе столь ужасные подозрения, сможешь ли ты доверять нам, как прежде?

Я опустила взгляд на наши переплетенные руки.

— Нет, не смогу.

— А если подумать, — продолжил Мороз, — то обвинение в изнасиловании тоже должно заставить тебя в нас сомневаться.

Я кивнула:

— Возможно, но в чем его цель?

— Вот этого не знаю.

— Если только он не потерял рассудок окончательно, — сказал Дойль, — цель должна быть. Но сознаюсь, мне она не видна. Мы играем в чужую игру, и мне это не нравится.

Дойль оборвал себя и взглянул на юристов.

— Прошу прощения, мы на миг забылись.

— Так вы считаете, что все это — политические игры двух ваших дворов? — спросил Ведуччи.

— Да, — ответил Дойль.

— Лейтенант Мороз?… — повернулся к нему Ведуччи.

— Согласен с капитаном.

И ко мне напоследок:

— Ваше высочество?…

— Да, мистер Ведуччи. Да. Что бы с нами ни происходило, это безусловно отражение политики дворов.

— Поступок короля по отошению к послу Стивенсу меня удивил. И заставил задуматься: не используют ли нас в неясных нам целях?

— Не хотите ли вы сказать, мистер Ведуччи, — спросил Биггс, — что начинаете сомневаться в обоснованности выдвинутых против моих клиентов обвинений?

— Если я выясню, что ваши клиенты виновны в том, в чем их обвиняют, я сделаю все, чтобы они понесли максимально допустимое по нашим законам наказание. Но если обвинения ложны, и король пытается навредить невиновным посредством закона, я сделаю все, чтобы напомнить королю, что в этой стране над законом не стоит никто.

Ведуччи улыбнулся — совсем не так радостно, как в прошлый раз. Нет, он улыбнулся хищно, и эта улыбка его выдала. Теперь я знала, кого здесь стоит бояться. Ведуччи не карьерист, как Шелби или Кортес, но как юрист он их превосходит. Он искренне верит в закон, искренне считает, что невинных нужно защитить, а виновных покарать. Такую прочную веру не часто встретишь у юриста, оттрубившего за барьером добрых двадцать лет. Юристы обычно жертвуют убеждениями ради карьеры, но Ведуччи удержался. Он верил в закон и, может быть — только может быть, — начинал верить нам.