"Похититель тел" - читать интересную книгу автора (Ломер Кит)

4

Ветер с воем бил в лицо Лафайета. Инстинктивно он расставил руки, как бы замедляя безудержное падение. Струя воздуха сначала слегка рванула, будто для пробы, а затем накатила мощной волной, от которой затрещали кости в плечах. Он автоматически взмахнул руками, складывая их под углом, чтобы загородиться от потока воздуха. Он почувствовал рывок притяжения, ответный подъем гигантских крыльев, почувствовал, что с уверенной скоростью взлетает высоко во тьму.

— Господи! — вырвалось у него. — Я лечу!

Взошла луна, обнаружив далеко внизу лесной пейзаж. На мгновение Лафайет испытал бешеное желание ухватиться за что-нибудь, но инстинкт, приобретенный вместе с крыльями, предупредил его судорожное движение внезапным, захватывающим дух снижением.

— Спокойно! — раздался полуистерический крик в какой-то части его мозга. — Пока ты спокоен, все будет хорошо.

— Прекрасно, но как мне приземлиться?

— Об этом будешь беспокоиться потом.

Одинокая птица, похоже сова, подлетела, оглядела его холодными птичьими глазами и улетела по своим совиным делам.

— Может, мне удастся продлить полет? — подумал он. — Если долечу до столицы и Дафны… — Он безуспешно осматривал горизонт в поисках городских огней. Он осторожно попробовал развернуться, но грациозно исполнил круг влево. Внизу до горизонта расстилалась темная земля, беспросветная, хоть глаз выколи.

— Я пропал, — прошептал О'Лири. — Никто еще в жизни так не влипал!

Он попробовал взмахнуть руками, мгновенно потерял скорость и вошел в плоский штопор.

Он силился выправиться, постепенно выпрямился и полетел ровно.

— Это коварнее, чем кажется, — сказал он, задыхаясь, чувствуя, как его сердце сильно бьется в груди, а может, это был просто порыв ветра? Трудно сказать. Вообще трудно что-либо сказать, таскаясь в этой темнотище. Нужно спуститься, ступить ногами на землю…

Он накренил крылья, горизонт медленно поплыл вверх; звук ветра в ушах стал выше. Воздух стал бить сильнее.

— Пока все в норме, — поздравил он себя. — Я просто буду держать курс, пока не наберу скорость, потом вырвусь и… — Он заметил, что горизонт поднялся еще выше. Фактически ему пришлось изогнуть шею, чтобы его увидеть. И даже когда он закатил глаза вверх, горизонт продолжал отдаляться.

— Боже мой! Я вертикально падаю! — Он сжал растопыренные пальцы, но это было все равно что сунуть руку в Ниагарский водопад.

— Ничего такого не было в свободном полете, — пробормотал он, скрипя зубами от усилий. — И чего я не отрастил несъемные прочные крылья, пока я этим занимался…

Гряда гор, поросшая деревьями, неслась ему навстречу с невероятной скоростью. Лафайет положил все силы на последнюю попытку спастись. Он силился напрячь крылья и тщетно ими хлопал. Темная масса листвы вырастала перед ним…

С оглушительным грохотом он пробил зеленый заслон, чувствуя, как ломаются ветви… или кости. Что-то сильно ударило его по голове и скинуло в бездонную тишину.

«Как хорошо, — размышлял в полусне Лафайет, — лежать на снежном берегу и грезить, что ты в большой мягкой кровати, теплой и уютной. А поблизости пахнет ветчиной, яичницей и кофе…»

Он немного задержался на этих приятных мыслях и удивился, почему все это кажется таким знакомым. Что-то его подспудно тревожило. Он смутно ощущал, будто это с ним уже было.

«О, нет, нет! — он решительно оборвал цепь своих размышлений. — Я знаю, что со мной не все в порядке. Это галлюцинация, но я ей не поддамся без борьбы…»

«Ты и прежде тоже так думал, — возразил бесстрастный голос опыта. — Но в прошлый раз это не прошло и сейчас не поможет. У тебя проблемы, О'Лири. Просыпайся и приступай к их решению!»

«Но есть хоть одно утешение, — пришел он к заключению. — Какие бы проблемы передо мной ни стояли, они не так глупы, как те, что мне снились. Уже вот крылья есть. И шайка Путников за мной по следу, и ожившая мумия, и…»

«Не смотри сейчас, О'Лири… у тебя будет шок».

Лафайет приоткрыл один глаз. Сквозь занавес необычно больших листьев он смотрел на верхушки деревьев в отдалении… верхушки деревьев размером с цирковой тент. Они виднелись насколько мог охватить пространство глаз. Он судорожно хватался в поисках опоры, его взгляд упал на ровную поверхность грубой шоколадно-коричневой коры, на которой он лежал.

— О, нет! — сказал он. — Это, должно быть, не шутка. Я на самом деле не разбился о вершину дерева, когда превратился в человека-птицу.

Он начал карабкаться, пытаясь встать, но почувствовал острую боль. Она начиналась примерно за десять шагов от кончика пальца и горячей волной выстреливала вверх, к шее. Повернув голову, он увидел громадное золотистое крыло, раскинутое над широким суком, на котором он лежал. Перья были испачканы и в беспорядке. Он попробовал свести лопатки и заметил соответствующее движение незнакомых конечностей, сопровождающееся еще одним приступом острой боли. Это напоминало боль, когда случайно надкусишь осколочек кости чувствительным зубом.

— Это правда, — с удивлением констатировал Лафайет. Он осторожно сел, нагнулся и посмотрел вниз сквозь густую листву. Где-то внизу была земля.

— А я здесь, наверху, со сломанным крылом. Одному Зорпу известно, как это высоко. Значит, спуститься мне будет трудна — Он присмотрелся к ветви под собой. Шириной она была в два ярда и шла под лиственными сводами к затененной колонне ствола.

— Похоже, диаметр футов пятьдесят. Такого не бывает. В Артезии нет таких деревьев, и нигде нет, особенно с листьями как у переросшего платана.

— Правильно, — быстро решил он. — Мило рассудил. Дерева не может быть, твоих крыльев не может быть, все это невозможно. И что же теперь делать?

— Спускайся вниз.

— И тащить сломанное крыло?

— Если у тебя нет идеи получше.

— Выбирай, О'Лири, — прошептал он. — Дерзай и разбейся насмерть либо останься здесь и умри со сравнительным комфортом.

— Поправочка, — напомнил он себе. — Ты не можешь умереть, пока Рыжий Бык жаждет продать запасы Горубла за обед с цыпленком любому проходимцу.

— Кроме того, — приободрился он, — я еще и сам съем несколько обедов с цыпленком.

— Вот это по-нашему! Вперед и вверх! Сказано — сделано!

Лафайет встал, превозмогая боль и поддерживая поврежденную конечность. Повернув голову, он увидел, что крылья растут от спины между плечами и основанием шеи. Грудь вздута, как у голубя, мускулы твердые. Он проверил их, потыкав длинными тонкими пальцами, которые были ему незнакомы. Его лицо, судя по результатам ощупывания, было узким с высокими скулами и маленькими, близко поставленными глазками. Кустики волос росли углом на лбу. Даже без зеркала он знал, что они черные и блестящие, а глаза зеленые и лучистые, зубы белоснежные, а лицо загорелое.

— Прощай, Зорро, — прошептал он. — Было отчасти приятно быть тобой. Интересно, кто я теперь? Или что?

В листьях кто-то захлопал крыльями, раздалось резкое «кви-кви!». На него налетела маленькая белая птичка. Лафайет сильно стукнул ее от неожиданности, почти потерял равновесие и громко взвыл от пронзительной боли в крыле, пытаясь найти опору. Птичка выжидала, непонимающе квикая. Через минуту к ней присоединились еще две. Лафайет прислонился спиной к ветви и отражал их беспрерывные попытки прорваться ближе.

— Прочь! Будьте вы прокляты! — кричал он. — Мало мне горя, еще не хватало, чтобы меня клевали кровожадные какаду!

Птицы все слетались. Издавая негодующие пронзительные крики, они кружились над головой Лафайета. Он пятился по ветке. Птицы преследовали. Лафайет уперся спиной в гигантский ствол. Теперь вокруг него хлопало крыльями не менее дюжины птиц.

— Подождите, по крайней мере, пока я не умру! — кричал он.

Внезапно рядом раздался резкий свист. Все птицы в мгновение ока разлетелись. Ветвь под ногами Лафайета слегка задрожала. Лафайет насторожился. Показалась маленькая изящная фигурка, окутанная плащом из перьев.

— Нет, не плащом, — О'Лири присмотрелся повнимательнее, — крыльями.

В десяти шагах перед ним стоял еще один человек-птица.

Мужчина был узкоплечий, узколицый, с длинным острым носом, поджатыми губами и треугольными бровками над светлыми сверкающими глазами. На нем были облегающие зеленые брюки, свободная туника, украшенная золотыми петлями на манжетах. Ноги босые. Длинные хрупкие пальцы ног захватывали грубую кору.

— Ит ик икик; риз изит тиз тиззик ик? — спросил пришелец высоким музыкальным голосом.

— Извините, — сказал Лафайет, замечая, как неловко слетело слово с его губ. — Я не… ох, не понима-а-ю вашу т-а-а-рабарщину.

— Тиб, ит, ик икик; рзи изит тиз тиззик ик, изйик! — Тон летающего человека был нетерпелив, но вряд ли Лафайет это заметил. Какой-то частью своего ума он воспринимал лишь серию свистящих отрывистых звуков, но другой — различал смысл речи:

— Я спросил, в чем дело? Ты что, ел ягоды сники?

— Не, — ответил Лафайет, но почувствовал, как произнес нечто вроде «ниф». — Я думал, может, этот зик-зик нашел червяка зазз, — ясно проступил смысл сквозь жужжание и пощелкивание.

— Я думаю, они пытались меня живьем съесть, — сказал О'Лири и услышал, как сам выводит такие же рулады.

— Хаз, ты хорошо себя чувствуешь? — Летающий человек подошел быстрой семенящей походкой. — Ты говоришь, как будто у тебя каша во рту.

— Если честно, — ответил О'Лири, — я не слишком хорошо себя чувствую. Боюсь, у меня головокружение от высоты. Ты не мог бы мне сказать, как быстрей спуститься?

— Сбоку, конечно, как же еще? — Летающий человек удивленно уставился на Лафайета. Он скользнул взглядом по крылу О'Лири, которое тот прислонил к стволу для опоры. — Эге… похоже… вот те раз, чего ж ты молчишь? Или это фриблярная кость сломана, или ковылять мне по земле!

— Полагаю, — ответил Лафайет, но вдруг ему показалось, что голос раздается откуда-то издалека. — Полагаю… это так… к тому же…

Сознание покрыла пелена тумана. Он сообразил, что его подхватили чьи-то руки, слышал над собой щебетанье и свист, чувствовал, что его несут по неровной тропе, поднимают, тянут. Он ощущал приступы боли от перелома, слабые и отдаленные, а потом — момент давления — давления внутри костей, в мозгу, мгновение странного головокружения, будто мир вывернулся наизнанку.

Затем была прохлада и тьма и запах камфары; он утопал в мягкой постели под шепот, растворившийся в мягком зеленом сне.

— Уже три раза, — проговорил он, просыпаясь. — Мой череп больше не выдержит.

— Чего, Тазло, милый? — прошептал мягкий нежный голос.

— Ударов тупым предметом, — ответил О'Лири.

Он с трудом открыл глаза и взглянул на пикантное женское лицо, склонившееся над ним с выражением нежного участия.

— Бедный Тазло. Как это случилось? Ты всегда так искусно летал…

— Ты правда здесь? — спросил Лафайет. — Или это еще сон?

— Я здесь, мой Тазло. — Мягкая рука с изящными пальцами нежно дотронулась до щеки Лафайета. — Очень больно?

— Очень, если учесть, что мне пришлось вынести. Странно. Хожу месяцами, да что там месяцами — годами, ни разу не споткнувшись, и вдруг — бам, плюх, бах! И мою голову начинают использовать как макет для отработки ударов. Вот как я всегда могу сказать, что приключение начинается. Но больше я уже не в силах терпеть.

— Но теперь ты в безопасности, милый Тазло.

— У-у-у-х, — он лениво улыбнулся девушке. — А вот и награда за непоседливый образ жизни: эти восхитительные сновидения перед пробуждением.

Он осмотрел комнату. Она была круглая, стены из дерева вертикальной структуры. Темный отшлифованный пол, очень высокий потолок, теряющийся в сумраке, сквозь который пробивался луч света. У кровати, на которой он лежал, была резная подставка и мягкий как пух матрац.

— Полагаю, минуту спустя я обнаружу, что сижу на острой ветке на высоте сто ярдов над узким ущельем, которое поросло кактусами или кишит крокодилами, — покорно сказал он, — но пока мне не на что пожаловаться.

— Тазло, пожалуйста… — Ее голос прервался от сдавленных рыданий. — Говори вразумительно, скажи, что ты знаешь меня, твою маленькую Сисли Пим.

— Ты Сисли Пим, моя милая?

— Я Сисли Пим, твоя суженая! Ты меня не помнишь?! — Миниатюрное личико сморщилось от слез, но она сдержалась усилием воли и выдавила слабенькую улыбку. — Но ты не виноват, я знаю. Это ты ударился головой и стал странным.

— Я странный? — Лафайет снисходительно улыбнулся. — Я единственный нормальный во всем этом глупом сновидении, нет, ты, Сисли, не глупость, ты просто восхитительна…

— Ты так считаешь? — Она очаровательно улыбнулась. При слабом освещении Лафайет решил, что ее волосы похожи на султаны из перьев. Бледно-фиолетовые, они обрамляли ее лицо сердечком.

— Да, конечно! Но все остальное — это мои типичные сновидения перед тем, как проснуться. Вот и этот язык, на котором я говорю, всего лишь плод моего подсознания для завершения окружающей картины — просто тарабарщина какая-то, но сейчас он кажется вполне осмысленным. Плохо, что я не могу записать это на магнитофон. Интересно было бы узнать, имеет ли этот язык свою систему, или это просто набор случайных звуков.

— Тазло, пожалуйста, не надо! Ты меня пугаешь! Ты… ты даже говоришь не по-своему!

— Действительно, — признал О'Лири. — На самом деле меня зовут Лафайет О'Лири. Но не пугайся, я не опасный.

— Тазло, не надо! — прошептала Сисли. — Вдруг Уизнер Хиз тебя услышит?

— Кто это?

— Тазло, Уизнер Хиз — смотритель Таллатлона! Он может не понять, что ты просто бредишь, потому что ударился головой! Он может всерьез принять твои речи, будто ты кто-то другой! Вспомни, что случилось с Фуфли Ханом!

— Боюсь, я забыл. Что случилось с бедным стариком Фуфли?

— Они… Они заставили его слушать пение до умопомрачения.

Лафайет прищелкнул языком:

— Сисли, если уж кто высидит на концерте королевской филармонии Артезии, то никакой другой хор ему не страшен. — Лафайет сел и ощутил острую боль в пояснице. Эта боль начиналась где-то в воздухе фута на два выше и влево от лопатки. Он повернул голову и увидел кипу белых повязок, из которых торчали довольно грязные золотисто-коричневые перья.

— Как… вы все здесь?

— Кто? — тревожно спросила Сисли. — Тазло, надеюсь тебе не мерещатся невидимые враги?

— Я говорю об этих чертовых крыльях, — ответил Лафайет. — Мне снилось, что я летел по воздуху легче легкого, а потом разбился о верхушку дерева. Затем последовало нечто вроде нападения плотоядных голубей, потом появился человек-птица и… и это все, что я помню. — Он потер голову. — Смешно, сейчас мне следовало бы уже проснуться и хорошенько повеселиться по поводу всего этого.

— Тазло, ты бодрствуешь! Разве ты не видишь? Ты здесь, в Таллатлоне, со мной!

— А до того как я начал летать, — продолжал Лафайет, хмурясь от напряжения мысли, — я был изолирован на вершине горы. Совершенно явная символика, отражающая мое ощущение изоляции вкупе с проблемой. Понимаешь, я нашел Главный Референт — разновидность прибора вероятностных энергий, думаю, украденного из Центральной. Я ужасно намучился, пытаясь добиться разговора с властями…

— Тазло, забудь об этом! Это был просто страшный сон! Теперь ты проснулся! Ты совсем поправишься, как только заживет твое крыло!

— Я считаю, что если восстановить все события сна сразу же после пробуждения, то можно зафиксировать его в сознательной памяти. Итак, надо подумать: в пещере находился человек — это было привидение. Он был, пожалуй, под чарами, если не учитывать, что логическая часть моего мозга сохранила нечто под названием STASIS POD, чтобы все рационализировать. Предположим, он олицетворяет Мудрость. Но факт его нападения наводит на мысль, что у меня скрытый страх перед непознанным.

— Тазло, может, нам выйти на солнышко, чтобы рассеялись эти нездоровые фантазии…

— Постой, это же очень интересно. Я и не знал, что можно проводить самопсихоанализ, разбирая собственные сны! Я всегда думал, что верю в Науку, а на самом деле она меня подспудно пугала! Так, теперь посмотрим: был еще старичок, похожий на ангелочка. Он нашел меня, когда я упал с утеса, принес меня домой и накормил роскошным завтраком, — Лафайет улыбнулся при воспоминании.

— Тогда даже не казалось странным, что у человека, живущего в травяной хижине, полный холодильник гастрономических продуктов.

— Ты голоден, Тазло? У меня прекрасный большой булфрут, только что сорван.

— Конечно, отчего бы и нет? — Лафайет довольно улыбнулся девушке. — Я могу попробовать все, что в этом сне, включая тебя… — Он поймал ее руку и нежно поцеловал в губы.

— Тазло! — Сисли взглянула на него, и было ясно, что она приятно удивлена. На близком расстоянии он видел бархатисто-гладкую поверхность ее щеки, длинные ресницы, обрамляющие светло-зеленые глаза, и пушистые кудрявые перья на гладком лобике.

— Ты хочешь… ты правда хочешь…

— Хочу чего? — рассеянно спросил Лафайет, впервые замечая грациозные белые крылья, закрывающие Сисли словно сверкающим плащом из перьев.

— Ты хочешь жениться на мне!

— Подожди минуточку, — улыбнулся Лафайет, — с чего ты это взяла?

— Но ты… ты же поцеловал меня, да?

— Ну, конечно, а кто бы это не сделал? Но…

— О, Тазло! Это самый чудесный миг в моей жизни! Я должна сейчас же сказать папе! — Она вскочила — изящное миниатюрное существо, сияющее от счастья.

— Погоди минуточку… давай не будем никого вводить в этот сон. Мне нравится именно так, как есть!

— Папа будет так счастлив! Он всегда мечтал об этом дне! Я на минуточку, мой самый дорогой, я сразу вернусь. — Сисли повернулась и исчезла. Лафайет неуверенно встал, помычал от боли в перевязанном крыле, поковылял за ней и… налетел на твердую стену. Он отступил, ощупал грубо отесанную поверхность дерева в поисках двери, в которую вышла Сисли.

— Она должна быть здесь, — пробормотал он. — Я видел ее собственными глазами, или уж хотя бы теми глазами, которыми пользуюсь сейчас… — Но несколько минут поиска не привели ни к какому результату: стена была сплошной.

— Мой мальчик! — раздался за спиной свистящий носовой голос. О'Лири пришел в смятение: посреди комнаты стоял угловатый морщинистый древний старик. На лице его светилась беззубая улыбка.

— Моя малышка только что сообщила мне счастливую новость! Поздравляю! Я, конечно, согласен, милый юноша! Приди в мои объятия! — Старик бросился вперед, чтобы обнять Лафайета, который с недоумением уставился поверх лысой головы старика на пару молодцов с рельефными бицепсами, которые молча появились и встали возле Сисли Пим, скрестив руки на груди с выражением скуки и снисходительности.

— Папа сказал, что церемонию можно провести прямо сегодня вечером, Тазло! — воскликнула Сисли. — Правда, здорово?

— Все произошло слишком быстро, — ответил Лафайет, — вы делаете поспешные выводы. — Он помедлил, неожиданно заметив, что лица двоих молодых людей — по-видимому, ее братьев — нахмурились.

— Что ты имеешь в виду? — спросил один из них.

— Я хочу сказать, что… мне, конечно, очень нравится Сисли… но…

— Но что? — запальчиво перебил второй молодец.

— Но я не могу… то есть… ну, черт побери, я не могу жениться на ней или еще на ком-нибудь!

— Эй! В чем дело? — прощебетал старик, отступая и царапая Лафайета взглядом, как острыми когтями. — Не можешь жениться на моей дочери?

Сисли Пим издала жалобный вопль. Оба брата угрожающе наступили.

— Я хочу сказать… Я не могу быть женихом! — выпалил Лафайет, отступая на шаг.

— Как это… не можешь? — заинтересовался старик.

— У тебя запас желудей есть, так? — напомнил один из братьев.

— Гнездо у тебя подходящее, так? — наступал другой.

— И ты же поцеловал ее, — вновь вмешался первый брат.

— И она не возражала, — поддержал его второй, — значит, она согласна, так?

— А тогда, какие могут быть препятствия? — прокаркал старик, будто дело было уже решенное.

— Просто… просто…

— Тазло… ты не… не… не…

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что уже обещал какой-нибудь другой девице в Таллатлоне? — с угрозой спросил один из братьев, тот, что был покрупнее.

— Конечно, нет! Но я не могу просить Сисли Пим выйти за меня замуж, — твердо сказал Лафайет. — Сожалею, что поцеловал ее. Я не имел это в виду.

Внезапно сверкнул стальной клинок, и в горло Лафайета уперся конец ножа, который сжимал в сильном смуглом кулаке меньший брат.

— Сожалеешь, что поцеловал мою сестру, да? — прошипел он.

— Нет, на самом деле я не сожалею, — заявил Лафайет и сильно наступил на подъем ноги нападавшего, одновременно отбивая запястье и ударяя кулаком в ребра.

Юноша согнулся, кашляя и прыгая на одной ноге.

— Между прочим, мне это очень понравилось, — вызывающе заявил О'Лири. — Но факт есть факт. Я никогда ранее не встречал Сисли, я ее увидел всего десять минут назад. Как же вы можете желать, чтобы она вышла замуж за незнакомца?

— Никогда не видел? — голос старика дрогнул, он жестом показал второму брату, чтобы тот не подходил. — Что это значит? Вы же вместе выросли! Вы же почти ежедневно встречались в течение последних двадцати двух лет!

— Папа, кажется, я поняла! — вскрикнула Сисли, кидаясь между Лафайетом и своими родственниками. — Бедный Тазло считает, что в его состоянии было бы нечестно жениться на мне.

— Состояние? Какое состояние? — раздраженно спросил отец.

— При падении, когда он сломал крыло, он ударился головой и потерял память.

— Это звучит правдоподобно, — заметил старший брат.

— Во-первых, как его… хм… угораздило упасть? — проворчал младший, потирая область желудка, запястье и голень одновременно.

— Да, как же это ты упал, Тазло? Ведь никто же не падает? — спросил старик. — Такой мастер полета, как ты!

— Это длинная история, — коротко ответил Лафайет. — Вы не поймете…

— Пожалуйста… ну как он вам расскажет? — спросила Сисли. — Он же ничего не помнит!

— Однако он вспомнил, как целуют ничего не подозревающих девиц, — прорычал младший брат.

— Послушайте, парни, давайте просто забудем об этом. Я признаю свою ошибку, прошу прощения, если ввел вас в заблуждение…

— В заблуждение? Эта глупая гусыня прилетела к нам на всех парах, выпалила радостную весть, и ее слышала половина обитателей! Теперь мы станем посмешищем, особенно, если уйдем и оставим вас в комнате без присмотра!

— Ну, тогда я куда-нибудь уйду. Я не ищу неприятностей. Только укажите мне, где ближайший телефон…

— Ближайший что?.. — три голоса прозвучали как один.

— Ну, тогда телефонную станцию. Или полицейский участок. Или остановку автобуса. Мне нужно сделать сообщение…

— О чем он говорит?

— Бредит, наверное.

— Думаю, следует сообщить Уизнеру Хизу.

— Нет! Тазло ничего такого не сделал! — вступилась Сисли. — Он поправится, как только вы уйдете и оставите нас одних!

— Вряд ли, — мрачно усомнился младший брат.

— Ты, девочка, пойдешь с нами, а я позабочусь, чтобы Хаз перешел в холостяцкое гнездо…

— Я ему нужна! А теперь убирайтесь оба и ты, папа, если ты на их стороне!

— Я никогда ни к чему не присоединяюсь, — быстро ответил старик. — Спокойно, дитя мое. Мы посоветуемся. Нужно что-то предпринять. Эх, а пока, я думаю, мы просто будем все держать в секрете. Незачем давать пищу острым языкам.

— Тогда вам придется оставить Тазло здесь, — решительно заявила Сисли.

— Если он уйдет, каждому станет ясно… что что-то не так…

— Ба-а, крошка права, — сказал младший брат.

— Тазло, может, лучше ляжешь? — спросила Сисли, взяв Лафайета за руку.

— Мне хорошо, — ответил Лафайет. — Но они правы. Я не могу здесь оставаться. — Он повернулся к троим мужам семейства, но в комнате были только он и Сисли.

— Куда они ушли?

— М-м-м. — Сисли задумалась. — Папа, наверное, поспешил к насесту своего дядюшки Тимро, чтобы обсудить ситуацию за чашечкой-другой булсидра, а Вугдо и Генбо стоят шагах в двадцати и разговаривают. Думаю, они не особенно довольны. Но ты об этом знаешь не хуже меня, Тазло.

— Как они выбрались?

— Они просто… вышли, конечно. Что ты имеешь в виду?

— Я искал… дверь, — Лафайет споткнулся на слове. — Я не могу ее найти.

— Что такое две-ерь, Тазло?

— Ты знаешь. Это часть стены, которая подвижна. Ну, открывается или отъезжает в сторону. Я, кажется, не знаю, как это по-таллатлонски.

Сисли, казалось, заинтересовалась:

— Для чего она, Тазло? Наверное, просто для украшения?..

— Чтобы входить и выходить. Ты знаешь — дверь!

— Тазло, что бы это ни было, тебе не требуется дверь, чтобы выходить. Я думаю, все это последствия удара по голове…

— Ну ладно, как ты выходишь без двери?

— А вот так… — Сисли повернулась к стене и шагнула к ней… сквозь нее! Лафайет увидел, как ее нога погрузилась в твердое дерево, затем тело. Кончики крыльев пропали последними. Стена оставалась целой, как и прежде. Он прыгнул за ней и стукнулся руками о шероховатое дерево. Он было целое, слегка теплое на ощупь…

Сисли появилась опять, прямо у Лафайета под подбородком, слегка задев его, когда он отпрянул назад. Она растерянно засмеялась.

— Как… как, черт возьми, ты это сделала? — задыхаясь, спросил он.

— Тазло, ты меня разыгрываешь, да?

— Разыгрываю? Разыгрываю, что схожу с ума… — Лафайет остановился, вздохнул и натянуто улыбнулся. — Я постоянно забываю. Чуть было не решил, что все это на самом деле, а не во сне. Потом ты прошла сквозь стену и испортила впечатление. Не пора ли в самом деле просыпаться? — Он слегка пошлепал себя по щекам. — Давай, О'Лири, проснись! Проснись!

— Тазло! — Сисли поймала его запястье. — Пожалуйста, перестань разыгрывать сумасшедшего! Если Уизнер Хиз увидит тебя, произойдет ужасное!

— Мои сновидения всегда были чересчур реальны, — сказал Лафайет. — И это еще более усугубилось с тех пор, как я прочитал все эти книги по гипнозу. Если бы Центральная не держала на мне этот ограничитель, я бы, пожалуй, подумал, что меня перенесли в другой вероятностный континуум…

— Прошу тебя, Тазло, — хныкала Сисли. — Лучше ляг и поспи хорошенько.

— В том-то и беда, Сисли, что я сплю, и ты мне снишься. Мне нужно проснуться и заняться спасением королевства.

— Какого королевства? Таллатлон не королевство, а ограниченная мифократия!

— Я говорю об Артезии. Она несколько старомодна в некотором смысле, но в целом это очень милое местечко. Мне приходилось бывать ее королем, по крайней мере, несколько дней, пока я не решил отречься в пользу принцессы Адоранны. Это случилось после того, как я убил Лода, двуглавого великана, и его любимого дракона. На самом-то деле это был, конечно, не дракон, а просто динозавр, которого Горубл переправил из локуса с более примитивной формой жизни… и…

— Тазло, ляг, только закрой глаза, и все эти дикие фантазии улетучатся!

— То не дикие фантазии. А вот это — дикая фантазия. Разве ты не видишь, как все нелепо? Люди с крыльями, которые ходят сквозь стены? Типичные образы из снов, возможно отражающие мое подсознательное желание освободиться от всех ограничений…

— Тазло, подумай! Конечно, у нас крылья. Иначе как бы мы летали? И, конечно, мы ходим сквозь стены, а как же еще мы выходили бы?

— Все именно так: присутствует примитивная внутренняя логика хорошо организованного сна.

— Весь этот разговор о великанах и драконах — фантазия, Тазло, неужели ты не понимаешь? Это символы препятствий, которые тебе предстоит преодолеть. А то, что ты был королем, — транспортное осуществление желания. Воображаемое отречение значит, что ты имеешь все привилегии королевской власти без обязанностей.

— Ну и ну… да ты сама неплохо владеешь терминологией! Но я полагаю, этого следовало ожидать, раз уж ты — порождение моего подсознания…

Сисли топнула ножкой:

— Твоего подсознания! Тазло Хаз, я заставлю тебя признать, что я настоящая, живая женщина во плоти, существующая в трехмерном пространстве, и твое подсознание не имеет с этим ничего общего!

Она обняла Лафайета за шею и поцеловала его нежно и продолжительно.

— Вот! — сказала она, задыхаясь. — Теперь скажи, что я — плод твоего воображения!

— Но… но, если ты настоящая, — с трудом соображал Лафайет, — тогда как же насчет Артезии… и Рыжего Быка, и пещеры, полной хитроумных механизмов, и старика в гробу, и Лома, и…

— Это тебе просто приснилось, Тазло, милый, — прошептала Сисли. — Теперь ляг. Давай-ка я покормлю тебя холодным булфрутом и поговорим о нашем будущем.

— Ну… — заколебался Лафайет. — Тут только вот какое дело. — Он оглядел голые стены вокруг себя. — Вам очень хорошо ходить сквозь твердое дерево, и твоему папе, и братьям тоже. А как же я? Мне-то как выйти?

— Тазло, Тазло, ты же ходил сквозь стены с полутора лет!

— Полагаю, примерно в том возрасте я научился ходить, но не сквозь тиковые обшивки.

— Глупый мальчик! Пойдем… Я покажу тебе. — Она взяла его за руку, подвела к стене, проскользнула в нее. Лафайет смотрел, как дерево поглощало ее плоть, тело сливалось со стеной, будто она опускалась в темную воду. Видна была лишь ее рука, которой она держала его руку. Она быстро скрылась, дерево сомкнулось за ее предплечьем, запястьем… Пальцы Лафайета больно натолкнулись на дерево. Рука Сисли все еще сжимала его руку. Он вырвался, потирая ободранные костяшки, когда она снова появилась. В широко раскрытых глазах ее появилось выражение беспокойства.

— Тазло, в чем дело?

— Я же говорил тебе, что не умею ходить сквозь стены!

— Но… но, Тазло, тебе это необходимо!

— Факт есть факт, Сисли.

— Но если ты не умеешь ходить сквозь стену… — На лице ее появился испуг.

— Тогда, я полагаю, мне придется прорубить путь наружу. Можешь достать мне топор?

— Топор?

Он описал топор.

— В Таллатлоне нет ничего подобного. И… если бы даже было, то сколько же тебе потребуется времени, чтобы прорубить шесть футов твердого кривуда! Он же прочнее железа!

Лафайет опустился на кровать.

— Прекрасно! Я в ловушке. Но как же они меня сюда затащили?..

Прежде чем Сисли успела ответить, из стены появился младший брат Вугдо.

— Я только что переговорил с Уизнером Хизом, — сказал он. — Ладно, не сердись на меня, — добавил он, когда Сисли обернулась к нему. — Он нашел меня и спросил, как себя чувствует Хаз. Я ему сказал, что нормально. Вот он и хочет его повидать.

— Вугдо, как ты мог? — воскликнула Сисли.

— Хазу рано или поздно придется предстать перед ним. И чем раньше, тем лучше. Если он вызовет подозрение у старого дьявола, то… ну, ты знаешь, каков Уизнер.

— Когда… когда он хочет его видеть?

— Он сказал сейчас, сегодня вечером.

— Нет!

— Но я его уговорил подождать до утра. Я сказал, что у него голова болит. — Вугдо кисло глянул на Лафайета. — Я не сказал ему, что его головная боль — ничто по сравнению с моей.

Когда Вугдо ушел, Сисли посмотрела на Лафайета широко открытыми от страха глазами:

— Тазло, что делать?

— Не знаю, малыш, — мрачно ответил Лафайет. — Но лучше что-нибудь делать.