"Газогенератор" - читать интересную книгу автора (Ломачинский Андрей Анатольевич)

— Губа(Глава 13)

На следующий день младший офицер Факультета, чью должность запомнить невозможно, зато легко описать как «мальчик на побегушках», повёз Деркачёва в городскую комендатуру, что на улице Садовой. Именно в этой комендатуре и находилась гарнизонная гауптвахта, или в просторечьи — «губа». Об этой «губе» ходили легенды. Она считалась «губой N2» по строгости, если считать весь Советский Союз. Понятно, что «губа N1» была в Москве. И вот на этой страшной «губе» Тонзиллиту предстоит отсидеть долгие десять дней. Но не тут-то было — попасть в столь почётное место оказалось совсем не просто. Комендант, плотный майор-общевойсковик, в лицо рассмеялся старлею-медику:

— Ишь ты, какой прыткий. Да у нас за десять дней ареста ставят ведро краски! А за пять дней — большую банку. Много вас, таких ушлых, что на халяву курсанта посадить хотят! Кто и за что объявил арест?

— За ношение гражданской одежды. В КГБ объявили.

Комендант уже ржал, как конь:

— Ах-ха-ха! За гажданку!!! В Ке-э-Ге-э-Бе-э!!! О-о-ой, щас лопну! Ой, уморил. В КГБ на десять суток не сажают. Там сажают на десять лет! Гы-гы-гы!

Майор вытер выступившие слёзы, промокнул платочком раскрасневшиеся щёки и лоб, а потом на всякий случай позвонил в Штаб Академии. Там факт наложеного ареста подтвердили.

— Ну ладно, чёртовы халявщики, посажу я вашего сержанта за бесплатно. Но не на десять суток! Только на трое. Дам ему сутки карцера и два дня плаца с общей камерой. Строевая подготовка с утра до ночи, а в камере только спать. А про десять суток забудь, соколик. Нету у меня мест. Не-ту!

Вызвали конвойных. Явились два курсанта-артиллериста с автоматами — сегодня в комендантском карауле стояло ЗРКУ, Зенитно-Ракетное Командное Училище. Уже легче, по сравнению с солдатами брат-курсант обычно не так звереет, особенно когда дело касается других курсантов. Правда это «пушкари-чернопогонники», а Сява «краснопогонник», да ещё и «шприц». Родство получалось уж очень далёким, и на особые поблажки тоже рассчитывать не приходилось.

Деркачёва провели в соседнюю комнату. Там его досконально обшмонали на предмет спичек или сигарет, затем линеечкой промеряли уставную правильность подшивания шеврона, петлиц и лычек, а также соответствие длины портянок. Потом отбрали ремни. Оба ремня. Без большого кожанного, что со звездатой бляхой, можно обходиться без проблем, а вот без маленького брезентового, что поддерживает штаны-голифе труднее — штаны всё время сползают. На данный момент места в карцере не было и Деркачёва препроводили сразу в камеру. Там стояли грубые досчатые нары и было весьма прохладно — настежь открытые двери обеспечивали «отличную вентилляцию». Кроме глухих дверей в проёмах камер ещё имелись решётки на петлях, а поэтому вопросы «самостоятельно погулять в туалет» при открытых дверях автоматически отпадали. Хочешь писать-какать — проси караульного. Хотя это дело дохлое — хрен он тебя выведет, терпи до «отведённого времени». Выделили место для мыла и зубной щётки. Тут тоже есть своя наука — мыльница должна быть изнутри чисто вымытой, а мылу следует лежать ровно в центре мыльницы, да так, чтоб не касаться её стенок. Дослушать инструктаж о поведении мыла в мыльнице Сяве не удалось — освободилась одна из камер карцера.

Тонзиллита свели на первый этаж и затолкали в узенькую комнатёнку. Вот там действительно ничего не было. Где-то высоко над дверью горела слабенькая лампочка. Лампочка была сделана хитро — она была спрятана в небольшой нише в стене, отгороженной от камеры толстым стеклом и сеткой. Пол, потолок и стены были залиты ужасно колючей «шубой» — грубыми комками набросного бетона, что выпячивался «колючками» сантимтра по три-четыре. Сидеть, лежать или просто прислоняться к стенке там было совершенно невозможно. Даже стоять на одном месте оказалось больно — эти инквизиторские шипы продавливают даже сквозь сапоги. Приходилось сутки топтаться как медведю в цирке. С полчаса Сява пытался хоть как-то обжиться в карцере, но потом ему выключили свет. В темноте время потянулось в три раза медленней. Минут через десять глаза привыкли к мраку, и в свете, едва проникающем из дверного глазка, он стал различать стены. Однако скоро прикрыли и глазок — наступила абсолютно кромешная темень. А ещё через полчаса стало нестепримо холодно ногам. Где-то на высоте человеческого роста бетон был слегка тёплым, видать там в стене или за стеной проходила труба, а вот пол… Температура пола была близкой к нулю. Сява кутался в шинель, но без движения вскоре застучал зубами. И опять нестерпимо захотелось ссать.

Прошло ещё часа два. Дверь лязгнула, и Сява зажмурился от света.

— Выходи! Стоять лицом к стене. Дезинфекция!

В крацер забежал штрафник-солдатик с большим ведром и шваброй. Он быстро похлюпал по полу, оставив нестерпимо воняющие хлоркой лужицы.

— Товарищ караульный, разрешите в туалет!

— Не караульный, а конвойный! Отставить разговорчики! — и Сяву опять затолкали в камеру. В ней стало сыро, а от того ещё более холодно, нестерпимая перхлоратная вонь разъедала глаза, драла носоглотку и доводила до головокружения. Когда бетон намок поглубже, то в «хлорной атмосфере» отчётливо проступил аммиачный аромат. Видать тут некоторые штрафники не выдерживали и мочились на пол. Единственное место, где можно было сидеть на корточках с минимальными удобствами — это дверь. Тонзиллит прислонился к ней спиной, а потом сполз вниз и постарался задремать. Тяжелая железная плита казалось вытягивает из организма последнее тепло. Вроде и шинели нет между телом и металом. Свет опять выключили, в коридоре тоже всё стихло. Стало настолько тихо, что слышны удары сердца и лёгкое шипение бетона, впитывающего остатки воды на полу. Тонзиллит погрузился в доселе неизвестное ему состояние — состояние стойлового животного. Время исчезло.

Сколько он пребывал в этом трансе? Час или полдня? Ясно, что пока меньше суток. Из забытья его вывел знакомый звук — так пощёлкивает висящий на плече автомат. С другой стороны двери стоял курсант. Потом курсант едва слышно заскулил. Странно, с чего бы это?

— Братишка, ты чего? Это мне скулить надо, я тут уссываюсь, — сказал Деркачёв сквозь дверь, впрочем без особой надежды на ответ. Караулу разговарить с арестованными стожайше запрещено.

— Я тоже уссываюсь — глухо ответили за дверью.

— А ты вызови разводящего свободной смены и сходи в туалет..

— Да не могу я в туалет. Больно!

— Трипак что-ли подхватил? Своди меня поссать, я тебе всё про эту болезнь рассказжу. И что бывает. И чем лечить. Ей богу не вру — я тоже курсант, из Военно-Медицинской Академии.

О дверь звякнул автомат, было слышно, как караульный развернулся и топает по коридору, удаляясь от камеры. «Ну и козёл!» — подумал Сява и опять постарался погрузиться в скотское забытьё.

Однако задремать не удалось. Вскоре Тонзиллит услышал шаги сразу нескольких человек. Но странные шаги — казалось, что там стараются идти как можно тише. У двери его карцера шаги смолкли, и в замке зашелестел ключ. Сява поднялся. Дверь предательски скрипнула и отворилась на какие-нибудь пару сантиметров. В просвете мелькнул курсантский артиллерийский погон, а потом кто-то зашептал в образовавшуюся щель:

— Пошли с нами. Только тихо.

Тонзиллита провели в туалет. Там толчки-очки были вмурованы в некое подобие терраски, ступенькой поднимающейся у одной стены. На этой ступеньке без всякой брезгливости бесцеремонно сидело человек семь «чернопогонников». Надо отметить, что туалет на «губе» был вылизан арестантами, как операционная, а ночью их сюда гадить не водили, поэтому сидеть на таком полу было не западло. На противоположной стене маняще застыли белоснежные писуары. Деркачёв с блаженной улыбкой справил малую нужду, после чего ему сразу сунули сигаретку и поднесли огоньку. Сержант обвёл присутствующих счастливым взглядом, глубоко затянулся и начал:

— Уважаемые товарищи курсанты! Тема нашей лекции: «Самолечение венерических заболеваний в домашних условиях…»

Под самое утро благодарные слушатели принесли Сяве горячего чайку с «левым» сахаром и совсем «левыми» конфетками. В карманы засунули пару кусков белого хлеба, под погоны напихали плоских сигарет без фильтра, а также спичек и кусочек чиркаша, отодранного от бока спичечного коробка. Напутствовали, как можно курить, чтоб не пойматься, и тихонько провели назад в карцер, где сидеть ему оставалось ещё часов пять.

В то же самое утро у Начальника Академии, генерал-полковника Иванова, истошно задребежжал телефон. Звонил начальник ГУЗЛа — Городского Управления Здравоохранинием Ленинграда, понятно туз тоже не маленький. После взаимного обмена приветствиями и любезностями, минздравовский шишка попросил военного начальника о совсем небольшой просьбе — направить одного подчинённого в Центральную Санэпидстанцию города. Дело вот какого рода — КГБ весь ГУЗЛ на ноги поставил. Срочно приказано искать места размножения каких-то африканских комаров. А известны эти места пока только старшему сержанту Деркачёву. Поэтому пусть армия в очередной раз поможет народному хозяйству живой силой — пожалуйста, срочно сопроводите этого сержанта к нам на комариные поиски.

Услышав такую просбу, генерал-полковник Иванов аж крякнул в трубку, ибо согласно утреннему докладу знал, что его подчинённый сержант Деркачёв сидит на гауптвахте. Но если такие люди просят, то надо помочь. И генерал-полковник лично позвонил в Гарнизонную Комендатуру. Но не по городскому телефону, а по военной спецсвязи, чтоб все сомнения отпали, с кем разговаривают. На другом конце провода всё тот же самый майор, комендант «губы», говорил с генералом сухо и по военному чётко:

— Так точно, товарищ генерал-полковник, есть у нас такой. Сколько дали? Э-э-э… Десять суток, всё согласно приказу. Но он у нас проштрафился и сейчас в карцере, если вы не возражаете, то мы ему ещё суток пять добавим. А можно и все пятнадцать! Как не надо?! А что надо? Срочно отпустить!? Э-э-э… Есть, срочно отпустить… Сейчас же на коменданской машине доставим к вам в штаб…

Комендант положил трубку спецсвязи и тут же схватил трубку внутреннего телефона:

— Дежурный, мать твою! Срочно арестованному Деркачёву зачесть полный срок отсидки, вывести из карцера и доставить его в часть нашим транспортом. Я сказал нашим! Приказ. Куда? В Штаб ВМА. Да-да, похоже не того посадили.

Через пять минут ничего не понимающему Тонзиллиту принесли ремни, потом быстро накормили вполне сносным завтраком, ясно что не арестантским, а из караулки. Затем Сяве было велено спуститься во двор и сесть в машину. Во внутреннем дворе комендатуры время останавливалось похлеще, чем в карцере — физически! В центре двора стоял молоденький пехотный капитан, кторый неистово орал во всю глотку:

— Носочек тянуть! Увижу, у кого нога дрожит — дополнительно пять суток аррреста. По ррразделениям, делай… Ррраз!!!

И стройные ряды, состоящие из самых разномастых солдат и курсантов, замирают в движении. Стоп кадр. Каждый как картинка в журнале «Огонёк», где запечетлена смена Кремлёвского караула — все бойко маршируют, прямая нога до пояса, согнутая в локте рука со сжатым кулаком застыла у солнечного сплетения. И тишина. Слышно как воркуют голуби на крыше. Капитан недолго ходит по рядам, а потом устало садится на стульчик неподалеку. Лица солдат в рядах каменеют всё больше и больше. Их выражение уже похоже на советские паматники защитников Сталинграда и Новороссийска. Вот и голуби их за живых перестали считать — слетели на землю и мирно кружатся между живых монументов.

— Делай… Два!!!

Грохот сотен ног резонирует в коробке тюремного двора, словно пушечный залп. И снова тишина, только голуби дополняют эту канонаду пулемётными очередями — испуганно хлопают крыльями, улепётывая обратно на крышу. Теперь все затыли словно памятники пионерам, что были понатыканы в каждом советском парке — фигурки на прямых ногах, бодро топающие в светлое будущее, разве что горна нет. Капитан тяжело вздыхает — видать не лёгкая у него служба. Тут он замечает сержанта Деркачёва:

— Почему без конвоя!?

— Не могу знать! Приказано садится в машину…

— А так это вы, насчёт кого звонили не то из Генштаба, не то из самого Министерства Обороны? — голос капитана стал мягким с заискивающими нотками — Вы уж на нас не обижайтесь. Не говорите там ничего лишнего. Поймите нас правильно — специфика службы…

Под низким арочным сводом, что соединял этот мрачный острог с пышущим беззаботной жизнью Ленинградом, въехал тупоносый «Газон». На кузове брезентовая будка, по бортам красные звёзды и надпись «Коммендатура». В это время года всё дороги города покрыты грязной кашей раскисшего солёного снега. Эта противобледенительная мера превращала любой грузовик в грязнючее чудевище, заляпаное и с нависающек косматой бородой сосулек под брюхом. Контрастом ко всем остальным машинам, казалось что комендантский «Газ» подготовили к параду — всё блестит, грязи нет даже в рифлёнке колёс, да и сами колёса похоже начищены солдатской ваксой, как сапоги. А что — гуталин казёный, а арестантская рабсила дармовая. Вообще эти машинки были весьма известны любому военнослужащему-питерцу. О них ходили легенды и слагались курсантские песни. Ведь обычно там ездил усиленный комендатский патруль — гроза любого «самоходчика» и источник бесчисленных неприятностей пусть даже в законном увольнениии. Обычно курсанты предпочитали от комендантских патрульных машин без разговоров убегать в первую попавшуюся подворотню, нежели потом стоять и оправдываться от их беспочвенных придирок вроде нечёткой отмашки при отдании чести. Уж куда проще объяснить ошарашеной девушке, почему галлантный кавалер, который только что манерно вёл её под руку, вдруг повёл себя столь странно, бросившись наутёк и забрызгав её новый плащ грязью, чем дать ответ патрулю на вопрос: «почему у вас такой счастливый вид, позорящий советского военнослужащего?» Сява ухмыльнулся и полез в легендарную машину. Толстый майор-комендант молча наблюдал за ним из окна своего кабинета. Но вот вылизанный «Газон» тронулся, и комендант громко выругался:

— Чёрт! Не поймёшь этих медиков. То просят посадить, а как посадил, так сразу умоляют отпустить! Бардак, а не служба!!!