"Чёрная кровь" - читать интересную книгу автора (Логинов Святослав, Перумов Ник)
Глава 3
Дело предстояло непростое, попросту неслыханное. Ни вождь, ни колдун не могли, да и не стали бы решать его своей единоличной властью. Речь шла о жизни одного из членов рода, а в таком вопросе могут судить только главы семей и лучшие мастера. В былые годы на судилища приходили бабы-йоги и слово их всегда было суровым. Женщины более прочих держались за обычаи старины.
Обычно не так-то просто было собрать старейшин из четырёх далеко разбросанных селений, но сейчас они все были здесь, на празднике посвящения, и потому суд был назначен уже на следующий день.
Небывало редко случалось в роду подобное. Крепко помнили люди историю с сыном Лара, и гнев Матери-Земли. И так же крепко считались родством. Потому и ужаснулись люди, узнав, что случилось и глядели теперь на Таши с ещё большим ужасом, чем в те времена, когда считали его мангасом. Недаром же Ромар велел Таши скрыться с глаз долой, не гневить понапрасну встревоженный род.
С дозором Таши не пошёл, но и Ромара не посмел ослушаться – из селения убрался. Понимал, что вся надежда на старика. Тот видывал на веку больше, чем десяток таких как Таши; может и сумеет выручить. Ведь и в самом деле, дальние они родственники с Уникой, что кукушка с жаворонком, она его тоже братцем зовёт.
Разумеется, далеко Таши не уходил. Ныло, болело внутри – словно бревном неподъёмным хватило. На месте не усидишь, рыщешь, точно голодный волк-одиночка. Запасшись луком и стрелами, прихватив какой ни есть еды – на всякий случай, вдруг бежать придётся – Таши затаился в зарослях пожухшего орляка, там, где ещё недавно сбегал, посверкивая, с прибрежных холмов узкий ручеёк. Как на ладони, парень видел частокол, что окружал поселок, ворота – и до блеска вытоптанную площадку перед ними. Просторная площадка, куда больше той, что перед жилищем Бойши, где стоит Столп Предков и собираются старшие охотники, когда нужно решить что-то всем вместе.
На Смертный Суд мог прийти любой из родичей. Другое дело, что говорить могли лишь те из мужчин, что уже женаты и имеют потомство. На мгновение Таши порадовался, что, по крайней мере, Тейко рта раскрыть не дадут. А если попробует своё кричать – вмиг заставят примолкнуть. Высоким правом судить в роду владели лишь девять человек. Пятеро старейшин, главы семей, Бойша, как вождь, Матхи, как шаман, Ромар, как... как Ромар, и девятый – мастер Стакн. Да, и еще могла говорить – но не выносить решение – самая старая из матерей, последний отголосок былой власти йог.
Как они решат? Что присудят? – терзался Таши, грызя кулак. В который раз он пытался угадать, что в мыслях у того или другого из стариков, что вольны обречь на смерть Унику.
Ромар... ну, с этим ясно. Костьми ляжет, чтобы выгородить любимицу. Да только хватит ли его слова? Не всем по нраву колдун Ромар; может статься, прекословить начнут только лишь потому, что ОН это сказал.
Стакн. Мягкий он, добрый, хороший, не то что камни его. Великий искусник. Сам без жены остался – девушки той семьи, к которой мог свататься, по сердцу не пришлись, и мягкий Стакн проявил твердость. Говорят, сохнул в молодости мастер по красавице из своей семьи, потому и ходит в бобылях. Если это правда, то сейчас Стакн безразличен не будет, вот только что ему больная память подскажет: защитить того, кто посмел пойти против жестокого закона или же покарать? Вразуми мудрый Лар мастера на доброе решение!
Муха. Странный он, этот Муха, щупленький, кажется – одним пальцем свалишь; ан нет. Худой, да жилистый; покрепче иных, у кого плечи в ворота не сразу проходят. Семья его издавна рекой живет, лучшие рыбаки все родом оттуда. И Муха – главный. Реку любит – не сказать как. Головой не больно-то светел, а все до единого рыбьи хитрости да ухоронки знает. Муха мужик не злой, прошлой осенью за Таши заступался, но последние дни ходит мрачный как туча – обмелела Великая, ушла вода... что-то дальше будет. Ох, не оберёшься беды с Мухой, коли обиду за реку начнёт на Унике отыгрывать.
Туран. Из нижнего селения. Упорный и упрямый как сам Лар-прародитель. И крепко за старину держится. Зачем, почему, отчего – не важно. Обычай – и все тут. Жестокий человек Туран. Если роду надо – значит надо. С этим всё ясно, пощады ждать нечего, будь ему хоть родной сын.
Бараг. Его семья большей частью в дальнем выселке обитает, возле горных лесов. Говорят, они с великанами дело частенько имеют... Хитер Бараг, тороват – но, вроде б, не злой.
Свиол. Этот в пахотных делах сведущ. Его семья, пожалуй, самая многочисленная в роду. А вот охотники их подкачали. Тейко, правда, из ихних будет... Вот этот уж точно не пощадит. Таши вздрогнул.
И, из старейшин последний – Лат. Таши досадливо сморщился, вспомнив главу своей семьи. Вообще-то полагалось бы Лату сидеть выше прочих старейшин – потому что из этой семьи вышел нынешний вождь, Бойша. Власть Старшего в семье велика, иные и вождями помыкать умели – да только Лат не таков. В рот Бойше смотрит, слова поперёк не скажет. И на советах всегда молчит – до тех пор, пока вождь слово не изронит. Лата уж и спрашивать перестали. Зачем? Бойшу они и сами услышать могут.
Матхи, шаман. От него-то, понимал Таши, более всего зависит – что станет с Уникой. Ловок шаман. Говорить красно умеет. Слова плетёт – что искусный мастер Стакн желвак кремня обкалывает. Каждое слово – по месту. С одной стороны, обязан шаман закон поддерживать, обычай блюсти, потому что кому ж, как не ему, знать, что предков да Мать разгневать может, а что нет. И умен Матхи, и хитёр, даром что слепец. Может так дело повернуть, что люди Унику тут же начнут камнями забрасывать... чтобы потом на них же бездыханное тело спалить. А может
– и так, чтобы оправдали. Велика власть шамана. Он волю предков толкует.
Ну и остался последний. Бойша, вождь. Хороший вождь... и к Таши по-людски относится. На испытании душой болел за него. Девчонку специально выбрал, чтобы попригожее... Старался для Таши, а тот ему одну неприятность за другой. Как ни поверни, а сегодня Бойше тяжко придется... Вождь обычаями повязан ещё больше чем шаман. И воины посильнее его найдутся, и охотники поудачливее, а уж на реке Мухе и вовсе равных нет. И если сам вождь древний закон отринет... что ж будет тогда?
Таши лежал, наблюдая, как народ течёт через ворота, торопясь занять места вокруг судилища. Сам суд увидят едва ли несколько десятков; услышит, наверное, сотня – а остальным придётся довольствоваться тем, что впереди стоящие перескажут.
Женщины идут, мужчины... Отцы дочерей ведут – чтобы знали, наверное, каково со своими братьями блудить. Много народу. Все, кто мог, на ком работы неотложной нет – все появились.
Толпа, сгрудившаяся вокруг судьбища, внезапно раздалась, освобождая дорогу. Шли те, кому решать Уникову участь.
Впереди шёл Бойша. В правой руке вождь сжимал священную дубинку зеленого нефрита, а левой – вёл Унику. И хотя от мелового холма до площади перед воротами немалое поприще, но Таши видел, что девушка шагала, гордо подняв голову. Больше она ничем не могла сказать за себя: на суде у нее не будет слова; она сейчас – на полпути между Живой страной и Мертвой. А такие должны молчать.
Вторым шел Матхи. Тоже понятно почему. Не проступок судят, а преступление против рода. В таком деле даже тень судимой вредоносна. И шаман должен уберечь соплеменников от беды. Ради Смертного Суда Матхи облачился как для большого камлания. На лице – страшная маска Хавара, свирепого духа Справедливости, что следит за вынесением приговоров.
Ромар и Стакн брели рядом. Безрукий колдун опустил голову; мастер же что-то горячо ему втолковывал. Дорого бы дал Таши, чтобы услыхать эти слова...
Следом выступали старейшины – и парень разглядел непреклонно-свирепое выражение Турана. Ох, не к добру...
Люди разом приутихли, хотя следом за старейшинами ещё валили опоздавшие; собрался почитай что весь народ. Даже самые древние старики не помнили Смертного Суда. Разве что Ромар... но колдун такими памятками не делился.
Толпа, словно вода, смыкалась за спинами проходивших набольших рода. Наступила тишина. На земле расстелили шкуру громадного зубра – на неё опустился Бойша, сел на пятки, положив поперёк колен священный нефрит. Руку Уники он выпустил и девушка осталась стоять посреди пыльного круга. Таши казалось – её взор ищет кого-то в толпе... уж не его ли?
Расселись и старейшины. Каждый – на специальную, для таких случаях хранимую шкуру. Конечно, не зубра. На шкуре предка может восседать только вождь.
Ромар и Стакн, как шли, так и сели рядом. Колдун не поднимал головы, а говорливый мастер все продолжал ему что-то негромко втолковывать. Говорить осталось недолго – вождь поднимет священный нефрит и придёт молчание.
На ногах остались лишь Уника и Матхи. Шаман не может сидеть, он – посредник между предками и живущими, он – между небом и землёй.
А! Вот и Тейко... Таши почувствовал как сжались кулаки. Не утерпел незадачливый соперник, припёрся-таки на судилище... да еще, гляди-ка, в первые ряды просунулся... Ишь, как глаза горят, за три полёта стрелы видно.
Двигались, пихались, толкались ещё недолгое время. Наконец Бойша медленно поднял дубинку вождя.
И – разом как обрезало. Замерли. Застыли. Окаменели. Смотрят. Ждут, что вождь скажет. Ему начинать суд.
– Дети Лара! – могучий голос Бойши разносился далеко окрест, так что Таши в своём укрывище слышал его ясно. – Должно нам сегодня судить прозывавшуюся Унику, дочь Латы. В чем её вина – назову и да услышат меня предки! И пусть не останется тех, кто скажет – не знал-де я. Зачала прозывавшаяся от Таши, брата своего...
Обычно люди так не разговаривают, сегодня вождь говорит обрядовым слогом. Уники уже нет среди живых. Она – на полпути. Даже имени у нее не осталось. Потом, ежели оправдают, имя вернут. А коли осудят, тогда имя больше не потребуется. Не станет такого имени в роду, и никто более этим словом дочь не назовёт. А что Таши назван братом Унике, так это тоже обряд. Раз они из одной семьи – значит, брат и сестра, и не может быть меж ними брака.
– От мангаса, дрянь!!! – взвизгнул вдруг Тейко.
Народ охнул: совсем ополоумел парень! Вождя прервать!
Ни на миг не замедлил Бойша своей речи. Только раз взглянул на крикуна – и Тейко разом осёкся. Под взглядом вождя разве что Ромар глаз не опустит.
Сейчас бы могли и скрутить крикуна. Но – верно, цепко помнил Бойша, кого в жены добивался Тейко; пожалел на первый раз, понял сердечную боль, что порой и разум затмить может.
– Зачала от Таши, охотника, человека. Зачала от того, кто в её семье рос. Теперь должно нам судить её. Говорите, старейшие! А кто горлопанить станет... того утихомирим.
Первыми говорить должны старики. Вождь с колдунами слушают. Их слово последнее. Им решение изречь. Хотя... не бывало такого, чтобы пошел вождь поперек приговора старейших вкупе с колдуном, шаманом и мастером...
Таши замер, прислушиваясь. Нет, ничего не слыхать. Замолк вождь и гадай, что происходит. Теперь и близстоящие не всё расслышат. Старейшины горло рвать не станут. Таши сжал зубы, мучительно сощурился, стараясь хотя бы рассмотреть получше, что происходит перед воротами, по выражению лиц догадаться о словах.
В толпе произошло какое-то движение, и Таши с ужасом увидел, как в центр, под взгляды людей вышла согнутая седая старуха. Подняла иссохшую руку, не то требуя внимания, не то сходу принявшись проклинать, закричала тонко, слов издали не разобрать, одни взвизги.
Старая Крага! Первой начала, ведьма! Всякий знает, что нет большей ревнительницы старины, чем эта старуха. Болтали – быть бы ей йогой... да не успела, прошло их времечко. Можно представить, что она там говорит... Таши застонал и упал лицом в ладони.
Не слишком довольны были и охотники. Дело серьёзное, не женское. Но если по совести рассудить, то ещё в недавние времена семейные дела одни бабы разбирали. Вот и гадай, слушать старуху, али нет. А вернее – слушаться ли её. Говорить у Краги полное право, как-никак шестерых сыновей родила, и у каждого уже свои дети.
– Не стали мудрых матерей слушать – и вот вам! – запричитала Крага. – Времена вернулись беззаконные! Опомнитесь, люди, неужто опять вам захотелось, чтобы земля от гнева камни да валуны вместо хлеба рожать начала? Чтобы чудище невиданное родилось – детям нашим на погибель, чужинцам да мангасам на радость?! О чём рассуждать собрались, родовичи?! Девка закон отринула да еще и священную шкуру рожениц похитила, а вы топчитесь, как будто не знаете, что делать! Ну так я вам скажу: предать её смерти! Отдать Матери-Земле!
По толпе прокатился вздох. Лютую казнь требует старая. Приговоренную нагой закапывают в землю, чтобы одна голова торчала, и ждут, когда придёт неторопливая смерть. Потом забрасывают землей. Великая Мать вберёт в себя преступившую закон и не прогневается на своих детей.
Люди понимали, почему злая бабка первой сунулась в круг. Видно хотела сразу настроить старейшин на угодное ей решение. Последний оплот женской власти – это браки. Кому из какой семьи жён брать. Коли этот обычай рухнет, то останется мудрым бабам только травничать да детишкам носы вытирать. И никого не удивило, когда Матхи кивнул, будто соглашаясь, и сказал:
– Напутала ты, мать, видно памятью ослабела. В землю окапывать положено, если кто родича смертью убьёт. А тут проступок другой.
Крага выпрямилась, тяжело дыша. Казалось, взгляд её навылет пронзит Унику – а той хоть бы что. Девушка стояла, опустив голову и безучастно ждала... чего? Будто и не её судили вовсе...
По толпе прошёл лёгкий шелест. Первое слово упало против Уники, а то, что шаман возразил старухе, так все понимала, что это он против ведуньи сказал, а не в защиту преступницы. Хотя право судить у женщин отнято, но слово Старшей кое-чего значит, она не за одну себя, а за всех женщин говорит. Так просто её слово не отринешь и не отбросишь. Женщины как и встарь – сила, у каждого человека мать есть, в каждом доме хозяйка управляется. И уж если старухи на кого разобидятся, много чем досадить смогут.
Однако Бойша и глазом не моргнул.
– Ты сказала, Крага. Мы тебя услышали. Теперь сядь и дай изречь мужчинам.
– Мне позволь, вождь, – поднялся Ромар и разом наступила такая тишина, что слышно было как мошкара звенит над потной толпой.
Слово Ромара – это не вопли глупой Краги. Частенько бывало, что говорил колдун против большинства, но никогда в важных делах не ошибался и слово свое против законов и обычаев не обращал. Что-то сейчас будет?
– Родовичи! – Ромар произносил слова негромко, но слышали его отчего-то даже те, что стояли в задних рядах. И хоть не обрядовым слогом говорил колдун, но казалось, будто песню поёт. Порой и единое слово смысл речи переменяет. Родичи, это те, кто сегодня живёт, кто рядом стоит, вместе с тобой кусок хлеба ест. А родович – то всякий член рода, живой или мёртвый – неважно. Для всех детей зубра говорил Ромар, и для предков, и для ныне живущих, а это не каждый может. Крага, вон, тоже родовичей поминала, а слыхали её прадеды, али нет – то неведомо. Вот сейчас – всем слышно: – Родовичи! Старшины! Ты, Матхи, и ты, Бойша! Послушайте меня, допрежь чем судить. Что-то не припомню я, чтобы прежде приговаривали мы кого-то к смерти. В песнях о таком поётся, а на живой памяти не было. Не попусти Лар и сегодня...
– Так она же... – завопил было Тейко, но соседи тотчас зажали ему рот. Вот уж точно ополоумел – сначала вождя, а теперь и колдуна перебить!
– За что судим Унику, дочь Латы? – Ромар медленно обвёл всех взглядом. – Сказано, что она и Таши из одной семьи. Но значит ли это, что они и впрямь родня по материнским линиям? Вспомните, Пакс, дед Латы – разве не взял он в жены чёрную девушку с юга? А у них родилась Мота, которую взял в жены Кирит, а Мота – родила Лату. Так где же общая мать у этих детей? Так я говорю, родовичи? Так, старшины?
Ромар сделал паузу. Бойша, прищурившись, смотрел на безрукого старика, лицо вождя оставалось непроницаемо, но Ромар, знавший как облупленного любого члена рода и давно научившийся понимать несказанное, видел, что Бойша мысленно упрашивает его: ну, поднажми же ещё чуть-чуть, поднажми! И даже не столько за Унику болел душой вождь, а просто деление на семьи стояло ему поперёк глотки. Каждый год по осени начинались беды, трудности и неразбериха. Парни оставались холостыми, девушки не могли найти женихов, а всё из-за дурного старушечьего уклада. Давно бы пора этот обычай похерить, но здесь не только матери воспротивятся, но и старейшины. Пока род на семьи делится, у них в руках какая-никакая, а власть. Но ежели сами старейшины признают, что потомки пришлых невест хоть и числятся в семье, но как бы не совсем, то такое решение быстро порушит неугодное положение вещей.
Матхи опустил голову, уставившись в землю незрячими глазами. Стакн, пригорюнившись, крутил в пальцах осколок кремня, словно ему не терпелось скорее взяться за работу. Остальные старшины глядели на Ромара молча и с недоумением – он что, их за беспамятных считает? Думает, не помнят они, кто кому и кем приходится? Что же шаман молчит?
А Матхи стоял, равнодушно наклонив голову, словно к чему-то внимательно прислушивался, и не было ему никакого дела до речей, что произносятся тут...
– Так говоришь, – кивнул Стакн.
– Отчего разгневалась Мать-Земля на Ларову дочь, что легла с его сыном? Да оттого, что у Шура и сестры его, дочери Лара, и в самом деле общая кровь была, а не одно наименование! Слышите, на самом деле одна кровь! А здесь? Не отыскать нам общей праматери для Таши и Уники! Нет в них одной материнской крови, и, значит, не за что на нас Матери-Земле сердиться!
Род зашумел. Загудел, встревожено, зло, точно дикие лесные пчёлы, у которых бортник забирает их сладкое сокровище. И шум этот, разнёсшийся далеко окрест, очень не понравился Таши.
Ромар стоял, словно собираясь говорить дальше – однако, сжав могучие кулаки, напротив него поднялся Туран, старшина нижнего селения.
– Красно говоришь ты, Ромар. Мудрый ты человек, то всякий знает. И предков ты помнишь, не только по именам. Всё верно. Но вот только одного ты не говоришь: нарушила закон девка или нет? Я не знаю, настоящая в ней кровь или какая другая, а вот закон, обычай, уложенье рода нашего, они нерушимы. Или Таши с этой девкой уже не из одной семьи?..
– Или мало нам реки мелеющей! – внезапно выкрикнул Муха странным, высоким голосом, каким не мужчине, а обиженному ребёнку кричать впору.
– Верно! – тотчас подхватил Свиол. – Или мало нам горя и бедствий? Вы, что же, не видите, как сердятся на нас предки? Или карлики эти, на птицах ездящие – благо? Не с того ли они появились, что дочь Латы закон и честь отринула?..
Дела... всегда Свиол с Мухой на ножах были, а ныне, глянь-ка, заодно!
Таши не мигая глядел на Свиола, размахивающего руками, и догадки одна мрачней другой бродили в его голове. Можно представить, о чём кричит старейшина. Злится на Унику, что дала от ворот поворот Тейко, внуку его брата. Ещё Таши подумал, что из лука Туны легко уложил бы злобного старика... Подумал – и сам ужаснулся этой мысли. Такое одному мангасу пристало!..
После слов Свиола Матхи наконец соизволил медленно поднять голову. Разговоры о воле предков – его удел. И никому в него вступать не положено. Лицо шамана поворотилось в сторону Свиола – тот разом язык прикусил.
Над судилищем сгустилась тишина. Очень злая тишина. Однако никто не прервал Ромара, когда безрукий колдун заговорил вновь.
– Так и знал я, Туран, что вспомнишь ты о законах. Да только вот о чем помысли – Пакс взял черную девушку в жены. А до этого её приняли в ту семью, где потом родился Таши. Об этом я уже говорил, и всем ведомо, что нет общей матери у Уники и Таши. Никто моих слов не оспорил. А ну как другая семья назвала бы чернокожую своей дочерью? Что изменилось бы тогда?
– Другая семья? – туповато удивился Туран. – А это ещё причём?..
– А притом, – терпеливо втолковывал Ромар, – что общей матери у дочери Латы и у Таши, сына Туоры как не было, так и нет. И посватайся Пакс к той же девушке, но в другую семью, сегодня никто бы и слова не сказал, узнав, что Уника с Таши сошлись по собственной воле и прежде свадьбы. Так, родовичи?..
Далеко не каждый из собравшихся на площади понял хитросплетения Ромаровой речи, но всё же большинство, привыкшее долгими вечерами разбираться в запутанных родословных, оценило ловкий ход, и по толпе пронёсся одобрительный гул.
Туран побагровел. Умом он не блистал; зато природной хитростью Лар его не обделил. И сейчас нижний старейшина чувствовал, что безрукий колдун затягивает его, Турана, какими-то правильными словами совсем не туда, куда бы ему, Турану, хотелось...
– Куда клонишь, безрукий?! – злобно прошипела Крага. Роман взглянул на старуху и с укоризной покачал головой.
– Эх, Крага, Крага... Разве ж так мы с тобой ещё вчера говорили?..
– Вчера ты преступницу не выгораживал! – бросила старуха – словно в лицо плюнула. Ромар пожал культяпыми плечами и ничего не ответил – обратился прямо к роду, к живым и мёртвым людям.
– К тому речь моя, что нету на Унике кровного злодеяния. Не смешана материнская кровь. Получается, что судим мы за случай, а не за преступление.
– Калинку и Малона им напомни, почтенный Ромар, – негромко посоветовал Стакн, по-прежнему глядя в землю.
– Тоже верно, – Ромар расправил плечи и словно бы стал выше ростом. – Калинка из рода Тура, а Малон наш. В чью семью изначально девку определили?.. А потом что было? Собрались старшие матери – и ты ведь там была, Крага, не так ли? – и что решили? Мол, коли полюбились друг другу – так уж пусть вместе будут. И – изрекли, чтобы в другую семью Калинку принять. Так было, родовичи?..
Суровая складка меж бровей Бойши мало-помалу разгладилась. Доволен вождь. Дело клонится к удачному концу. Не дело вот так запросто жизнями бросаться. Осудишь девчонку – вместе с ней и парня потеряешь, это и дурной поймёт. Таких молодцов как Таши в роду немного, а Уника, так просто загляденье. Правда, Тейко жаль, но в этом вождь не властен. Впрочем, от сердечных ран умирают редко.
А Ромар продолжал, мгновенно уловив нотки неуверенности в негромком гудении толпы.
– Сперва в одну семью поставили, затем в другую перенесли... Ну как не спохватились бы Калинка с Малоном вовремя и попали бы в одну семью? Что, они кровными братом и сестрой бы сделались? А полюби они друг друга, и если б дитё у них зачалось – тоже Калинку судить бы стали?
В народе кто-то охнул – похоже, как раз сама Калинка.
– Вот моё слово, родовичи, – напирал Ромар. – По нашей воле Калинка в одну семью попала. По нашей воле – в другой оказалась... И Матери-Земле до того дела не было.
– Дак что ж у Калинки твоей с с нынешней девкой общего!? – потемнев лицом, выкрикнул Свиол. – Калинка – от людей тура вчера! А Пакс – когда жил-то?..
– Да хоть при самом Ларе-прародителе, – едко ответил Ромар. – По матерям кровь считается – не так ли? Нету у Таши с Уникой общей праматери – и все тут. И у Калинки с Малоном нет. Калинку из одной семьи в другую передвигали? Передвигали. А Унику отчего нельзя? Нешто разница есть меж двумя девчонками?
Род взорвался криками. На судилище положено молчать, а кто право имеет и знает, что сказать, говорить должен негромко, с пониманием. Но когда такое творится, попробуй промолчи!.. Старейшины, все разом, вскочили на ноги. Голоса их смешались. Ромар стоял, вскинув голову, и Таши из его далека почудилось, что всё уже закончилось, они победили. Сейчас скажут свое слово шаман и вождь, потом они вместе со старейшинами изрекут приговор... и пусть Крага плюется, сколько влезет...
– Сядьте все! – повысил голос Бойша. – Не за киноварь торгуемся. Ты всё сказал, Ромар?
– Нет, – упорно ответил старик. – Вот вам мое последнее слово, сородичи: не за что Унику на смерть обрекать. Не смешана кровь. Не свершилось зло. А обычай... обычай есть мы! Как жизнь покажет, таков и обычай должен быть.
Ромар сел. По толпе прошёл шепоток, смущены были все, даже те, кто желал Унике смерти.
А Матхи по-прежнему молчал.
– Ох, не пойму, что ты говоришь, Ромар! – наконец начал Туран. – По-твоему, законы да обычаи отринуть надо, коли пигалица эта их похерила? Так тебя послушавши, завтра все, кому не лень, с кем попало путаться начнут!
– Ты мои слова, Туран, не переиначивай! – калеченый волшебник грозно сверкнул очами – да так, что здоровенный, бывший некогда первым силачом рода, старшина нижнего селения невольно пошатнулся. – Закон это, конечно, закон, против никто не говорит; да только не всегда жизнь под него подогнать можно. Жизнь любой закон перехитрить сумеет. А насчет «все, кому не лень» да «с кем попало» – так я только про Унику говорил. Не так уж часто к нам приходят женщины из других родов.
– Всё равно, – гнул своё Туран. – Какой же это закон будет, если хоть раз его не выполнить? Нарушишь в малом – и большое погибнет. Вот пусть Муха скажет. Что с рекой делается?..
– Гибнет река! – истово выкрикнул старшина рыбаков. – Погибом погибает! Рыба мрёт. Древяницы нас не узнают. Омутинники избесились, того и гляди на дно уволакивать станут!.. Гибнет река, и мы вместе с ней сгинем!
– Поняли теперь? – загремел Туран. – Нечего ждать беды, она уже пришла. А от чего всё? Скажи им, Муха, скажи!
– Дык ясно с чего!.. Небось через блуд всё и пошло!.. – казалось, Муха сейчас заплачет. Лицо его кривилось, точно у обиженного ребёнка.
– И шкуру священную она без посвящения схватила! – завопила Крага.
– Шкуру-то, шкуру – забыли? Которую только старшие матери брать смеют?!
– Тихо, Крага! – впервые вмешался Бойша. – Ты насчет женских дел не скворчи. Не за то Унику судим. А что до посвящения... так дикие зубрихи, жёны Лара, никакого посвящения и вовсе не проходят. И ничего. Живы покамест. А Уника, как ни крути, женщина. Уже.
– Да, можеть, и нет там ничего, – заметил рассудительный Бараг. Он заговорил впервые с начала суда. – Можеть, соврала девка, парня своего выгораживая. Пуза-то – не видать!
– Когда ты пузо увидишь – поздно будет! – взъярился Свиол. – Пусть-ка старухи её посмотрят...
– Потом! – оборвал Бойша. – Уника знала, что на смерть идет. А тут уже не до вранья. Раз говорит – в тягости, значит, так оно и есть. Из её слов мы и судим...
– Но, славный Бойша, – прошипела Крага, – если прав Бараг, и не в тягости Уника...
– То, значит, Таши, Ромаров выкормыш – мангас подлый! – рявкнул Свиол. – Надо было испытание по правилам вести. Вот откуда порча идёт!
Этот вопль был слышен и на холме, так что рука Таши против воли потянулась к луку. Вот они о чём заговорили! Ну уж, нет, живой не дамся. И первая моя стрела – тебе, Свиол, будет! С Турана-то что взять
– для него что Уника, что Калинка, что иная девка – всё едино. Закон нарушен – и точка. А вот Свиол...
– Тихо!!! – Бойша приподнялся, рассердившись не на шутку. – Ты, Свиол, прикуси язык! На весь род поклёп возводишь! Парень на испытании стоял. У кого глаза были, те всё видели. Род приговорил: Таши – человек! Кто тут за законы громче всех кричит? Ты, Туран? Ну, так отвечай – с Таши ясно или нет?!
Ох, грозен, грознёхонек был в тот миг Бойша! Старшина нижних потупился и вроде бы даже съёжился весь...
– Не мангас он, – выдавил он через силу.
– А раз так, то и разговоры о нём – побоку! – предупредил вождь.
– Да леший с ним, окаянцем! – с неподдельным страданием выкрикнул Муха. – А про реку-то опять забыли! Про РЕКУ! Погинает река-ведь!..
– Ты что, думаешь, это с Уникова деяния? – в упор спросил Муху Ромар.
Другой бы, наверное, испугался горящего колдовского взгляда, но Муха и бровью не повел.
– Погинает река!.. Воды совсем не стало! И притоки все, как один, мелеют... и ключи прибрежные высохли... Сети ставить уже негде!.. Скоро жрать нечего будет!.. Через что ж ещё такая беда могла привалить, а, колдун, скажи?!..
– Пока не скажу, – негромко ответил Ромар. – Но, поверь мне, Муха, я делаю всё, что могу. И, будь у меня вновь две руки – обе отдал бы, не задумываясь, чтобы узнать – отчего эта беда. Веришь мне, нет?
Но Муха, верно, уже ничему и никому не верил. Кажется, он даже не слышал слов Ромара, а просто обхватил голову руками и сел, уткнувшись лицом в колени...
– Истину Муха сказал, – поднялся Свиол. – Гибнет река! Гневается на нас Мать-Земля. А что Ромар тут словами играл, будто Муха острогой
– дак известное дело – Уника при нём, как собачонка. А ответь мне, Ромар, кратким словом, чтобы каждый понял. Из одной семьи Уника с... Таши? – последнее слово он выплюнул словно чёрное ругательство.
– Из одной, – кивнул Ромар.
– А по закону что полагается сестре, если брат её поял?
– Ежели и впрямь сестре, то смерть, – голос Ромара звенел.
– Так что ж мы тут ещё говорим? – Свиол развёл руками. – Бараг, ты что молчишь? Ты, почтенный Лат?
– Трудно сказать, – Лат беспомощно покосился на Бойшу. – И так – худо, и этак – неладно.
– Закон есть закон, – Бараг пожал плечами. – Жалко, конечно, дуру-девку, но... одну помилуем – потом беды не оберёмся. Сами видите
– кругом такое творится, что шаман с колдуном вдвоём разобрать не могут. Небось из-за Уники!.. В нашем посёлке такого окаянства не бывало, так Белоструйная хоть и обмелела, а течёт. А ну как помилуем развратницу, и вода вовсе уйдёт? Мать-Земля разгневается, её так просто не умолишь! Снова вместо хлеба песок и каменья родить начнёт! А то ещё у Уники какое-нить чудище родится?
– Убить всегда успеешь! – озлился мастер Стакн. – Убить легче чем камень расколоть, да только потом битое не склеишь и покойника не воротишь!
– Всегда, да не совсем! Вот высохнет река, рыбы не станет, скот падёт... Не-ет, такое не по мне. Решать надо. И как решать – мне тоже ясно.
– Говорить буду я, – вдруг негромко произнес Матхи.
Шаман медленно вышел на середину круга. Встал, вскинул руку, пробежал чуткими пальцами по лицу Унике. Великое чудо – рука шамана. Ею он и угли берёт, ею и мысли читает.
– Она не лжёт. Она и впрямь в тягости. И отец ребёнка – Таши. И он
– не мангас. Так сказали предки. И оставим это.
Да, этим не мог похвастаться даже Ромар. Предки сказали – и всё тут. С предками не поспоришь.
– Уника нарушила закон, – медленно, на одной ноте, говорил Матхи, странно покачиваясь из стороны в сторону. – Закон всего людского племени, что изречён был, когда гневалась земля. И даже сам Лар не мог отвести от своих детей её гнев. Будь Таши с Уникой кровные брат и сестра, была бы у них одна мать – первым бы сказал я – смерть!.. Но колдун Ромар молвил правду: нет у Таши и Уники общей праматери. Материнские линии их не пересекаются, хотя оба они из одной семьи. И потому я не знаю, что сказать. Не было прежде в роду такого. Даже мудрые предки не знают, как поступить.
Тихо-тихо стало на судилище. Предки не знают! Значит, дело и впрямь небывалое...
– А коли так – своим умом судить нам придётся, родичи. Просто сказать, что судить надо по закону. Но закона-то над нами два – один Матери-Земли, а второй – Лара. И кто знает – может, разгневает наше решение Мать-Землю, а может и великого Лара. Любит Лар, своих детей, силён будет гнев его, коли казним безвинную. Ибо закон Лара не нарушен Уникой. Великому зубру нет дела, кто кого в жёны берёт. А кто может сказать, преступила ли Уника закон Земли? То одна Земля сказать может, а когда скажет, так поздно каяться будет. Сами видите, нет простого ответа. Долго взвешивать надо, как отмеряем драгоценную киноварь – как должно теперь поступить. Не знают ответа предки, что являлись на мой зов. Не знают ответа духи. Нам с вами ответ искать. Скажу лишь – такое за один вечер не сделаешь. Долго надо мне говорить с духами и предками, долго надо старейшинам думать – что для блага рода превыше?.. А чтобы Мать-Земля не разгневалась на нас, Унику... следует приговорить к смерти.
Ромар вскочил на ноги.
– Опомнись, Матхи! Невинную на смерть посылаешь!..
– Погоди, Ромар, – против ожидания, Матхи ответил тихо. – Погоди, колдун. Ты недослушал. Я сказал, родовичи – приговорить к смерти. Но не сказал, что нужно немедля исполнить приговор!
Шаман немного помедлил. Все ждали его слова, затаив дыхание. Даже Таши, в своем отдалении, понял, что вот, пришло время, сородичи решают. И – словно дыхание пресеклось. Что-то приговорят?..
– Унику приговорить к смерти. По имени её не звать, живого дела с нею не иметь. Пусть ждёт решения. А старейшины, вождь, Ромар, мастер Стакн и я – мы думать станем. Предков спрашивать. До той поры, пока не решим – не быть Унике ни среди живых, ни среди мёртвых. А сидеть ей в Отшибной землянке. Я на вход и выход Слово наложу. Что приговорите, родовичи?
Многолюдство одобрительно зашумело. Верно! Эк, и ловко же придумал шаман! К смерти приговорили – значит, Мать-Земля не прогневается. Ведь приговорили же! Среди живых более не числим! Имя отняли! Погребальный обряд справим честь честью!
Таши слышал этот гул. На сердце полегчало. Едва ли смертный приговор встретили бы так. Неужто – оправдали?.. Да нет, и на такое не похоже. Оправдай народ Унику, Крага сейчас бы визжала, что поросая свинья. Чему же они так радуются?
Юноша змеёй выскользнул из зарослей, и крадучись двинулся к поселку.
* * *
Всю ночь Матхи, Бойша и мрачный, как туча, Ромар провели под открытым небом, верша мрачное смертное колдовство, словно мор пришёл в посёлок, от которого одна Мать-Земля избавить может. Старухи, запершись в доме Латы, справляли всё потребное над Уникой. Этого Таши не видел. Да и, сказать по-правде, видеть не хотел. Живой хоронят! Погребальные песни поют! В одежду смертную одевают! Разве что не закапывают...
Наутро после суда Ромар одному ему ведомым способом отыскал Таши, по звериному кружившего вокруг деревни. О приговоре Таши уже знал – хватило подслушанных обрывков разговоров.
– Хуже дело обернулось, чем я думал, но не так плохо, как могло оказаться, – ободряюще сказал безрукий колдун. – Матхи шаман мудрый, понимает, что невинной кровью только беду накличешь. Но и против древнего закона пойти он не может. Нет у него на это власти. Однако, рассудил толково, казнь отсрочить сумел. И уж теперь всё от нас зависит...
– Прокрадусь ночью и уведу! – глухо вырвалось у Таши.
– Уведёшь? Куда? – озлился Ромар. – Глуп ты ещё, видать, как годовалый телок. – Вход в землянку Матхи наговором запечатал! Ты, я, кто угодно – через порог как ни в чем не бывало шагнет, а Унике там дороги нет, понимаешь?
– Значит, подкоп сделаю! – не сдавался Таши.
– Быстро соображаешь... молодец, – усмехнулся Ромар. – Да только всё равно – куда вы подадитесь? Человек без рода, уже не человек, а сыть звериная.
Это Таши отлично знал и сам.
– Ну, а ты-то что скажешь? Сколько они Унику в порубе продержат?
– Сколько продержат? Я надеюсь, пока дитё не родится. Увидят люди нормального мальчишку... или там девчонку, кого уж отец-Лар пошлёт, увидят, что не проросла Мать-Земля камнями, что огонь с небес не упал... и сами потом будут удивляться, что думали дурно.
– А река как же? Ведь эту беду на Унику как раз и хотели свалить! Я далеко был, и то слышал.
– Что слышал? Как Муха орал?.. Так у Мухи от горя голова помутилась. Ему Великая дороже жены и детей.
– А ты сам как думаешь?.. – с некоторым трепетом спросил Таши.
– Всё бывает, – Ромар пожал плечами. – Много непонятного за последнее время случилось... тёмные дела в мире творятся. Но всё-таки, повторю, что всё бывает. Не из-за Уники обмелела Великая. Я бы знал. Успокойся.
И видно, что и самому Ромару горько, а слово утешения сказал, и вроде как полегчало... Жаль нельзя такое же слово Унике передать, на разговоры с ней Матхи наложил строгий запрет. С умершими может беседовать только шаман, да и то, если они сами того захотят.
Народ в поселке от Таши шарахался. Выкрикнуть вслед обидное не решался ни один мальчишка. Да и сверстники поспешно сворачивали с дороги. Однако возле самого Дома Молодых Вождей Таши поджидал Тейко. В глазах у него была такая ненависть, что только смертью может насытиться.
– Жду у Старого Ручья, – сквозь зубы процедил Тейко. И добавил, плюнув Таши под ноги: – Мангас!
Таши даже не сразу понял, что сказал ему Тейко. А поняв, мимоходом подивился, что разумник Тейко на такое решился. Кровавые поединки между родичами строго запрещены. Нельзя, неможно такого допустить, чтобы в роду свои начали кровью считаться. Кто первым оружие обнажил, кто ответил – неважно; обоих ждёт изгнание. А коли один из поединщиков смертью умрёт, то и второй за ним не замедлит. Это уже закон Лара: окапывать убийцу в землю и, рук не марая, ждать, пока сам умрёт.
Таши ничего не ответил. Молча отодвинул плечом соперника, прошёл в дом. Положил на место лук, копьё. Даже нож, с которым не расставался, вынул из-за обмотки, спрятал в мешок. Хотя, ему страшиться нечего, он и без того в глазах родичей законопреступник.
Ромар о брошенном вызове догадался сразу, издалека заметив, как Тейко и Таши поодиночке уходят из селения. Все ясно. Ума Тейко лишился; да и Таши не лучше! Нельзя с бесноватым связываться... Только как их теперь остановить? Куда они умотали, жеребцы быстроногие? Придётся спрашивать амулеты, а тем временем два молодых олуха вполне успеют переломать друг дружке кости.
Окончив гадание, Ромар вышел из ворот, огляделся. Невдалеке пастухи лениво гнали отару. Вокруг, как обычно, крутилась целая стая приблудных собак. Ромар уже совсем было собрался поворачивать к Старому Ручью, когда его не по-стариковски острые глаза заметили вдали какое-то движение.
Двое бегут...
А вот что это там, за ним?!
Ромар внезапно ощутил разливающийся внутри холод. Оцепенев, старый колдун смотрел, как, теряя последние силы, мчатся ушедшие час назад парни, а за ними, быстро сокращая разрыв...
Страшным усилием Ромар преодолел оцепенение, призвав все силы, что жили в его увечном теле.
– Тревога!!! – гаркнул он так, что слышно было, наверное, во всём селении. Голос колдуна каким-то чудом проникал сквозь глинобитные стены; люди бросали обыденные дела, хватали оружие. Никогда ещё на памяти живущих не кричал так колдун Ромар, и никогда не слышался в его голосе такой ужас.
* * *
Таши поспел на место поединка раньше противника. Присел на корягу, когда-то лежавшую на дне высохшего ручья. Как о чём-то неважном подумал, а что он будет делать, если Тейко сейчас появится с копьём в руках? Закон сурово карает проливающих родную кровь; и потому, по негласному уговору, оружия на такие сшибки не брали. Голые руки – и всё. Но тоже немало, если учесть, что этими руками далеко не самый сильный охотник мог задушить волка.
Как ни странно, но злости на Тейко у Таши не было.
C холма, возле которого ещё недавно журчал Старый Ручей, хорошо видно Великую. Таши сидел на побелевшей, сухой до звона коряге, с тоской глядя на иссохшее русло когда-то полноводной реки. За последние сутки вода ещё спала и теперь по дну едва-едва струился хилый ручеёчек, тут и там стояли лужи, мокрый ил, ближе к берегу высохший и пошедший глубокими трещинами, бессильно распластавшиеся речные травы... Лишь самые глубокие омуты и донные ямы – последнее убежище водяных и омутинников – ещё не пересохли. Но, если дело пойдет так дальше, не удержатся и они.
Таши смотрел на реку, на время забыв даже о Тейко и его нелепом вызове. Правильно Муха сказал – погибает Великая. Даже если отобьёмся от диатритов – чем живы будем?..
Шаги Тейко он заслышал издали. Таши не прятался, нарочно сел на самом виду – не того Тейко норова, чтобы стрелу из-за кустов пускать. Незадачливый Уников жених понял насмешку – и, в отместку, решил уязвить хотя бы тем, чтоб подобраться незаметно. Да только куда там!.. От неведомого отца Таши унаследовал не только силу, но и острый, зверю впору, слух. Ага! – ветка-таки хрустнула. Снеосторожничал ты, Тейко, уж больно в себе уверен. Ан нет, смотреть надо, куда ступаешь, и на сучок, каким бы крепким он тебе ни казался, вставать не след.
Таши выждал, когда Тейко оказался возле самого обреза зарослей, резко повернулся к тому.
– Зачем крадёшься, словно согнутый?
Это было тяжким оскорблением. Тейко мгновенно налился кровью; но вида не показал, как бы и не слышал. Вразвалку, небрежно, словно и не таился вовсе, вышел на полянку. Идет-то вразвалочку, а лицо побелело от бешенства. Еле сдерживается. Сразу видать, что если ему сейчас не подраться, зло на ком попадя не выместить – совсем плохо будет. Ромар говаривал – от такого, случалось, даже помирали.
– Как хочу, так и хожу... у мангасов не спрашиваю! – Тейко вздернул подбородок.
Как и Таши, он тоже пришёл к месту поединка без оружия. Ростом Тейко хорошо удался, но Таши шире в плечах, коренастее и, всем известно – сильнее. Зато Тейко постарше на два года, поопытней, а это в битве много значит. К тому же, если один из поединщиков до того взъярится, что себя в схватке забудет – то и сущие замухрышки, случалось, одолевали признанных силачей. В Тейко сейчас эта ненависть была. Ненавидел он яро, всем сердцем, не умея – да и не желая – признаться себе, что проиграл он уже этот спор, что никогда не бывать ему с Уникой, никогда не сжимать её плеч, не ласкать жёстких волос, таких чёрных, что цветом с вороновым крылом поспорят; и детей ему с ней тоже не заводить. Оттого-то и кривит губы Тейко, пытаясь обмануть себя напускным презрением к «мангаске». Жаль, что как ни хитри, от себя всё равно не уйдёшь. Знает Тейко – даже убей он сейчас Таши – Унике его женой уже не быть. Даже если не разгневается на неё Мать-Земля, даже если вступятся предки, даже если вернут ей имя сородичи... Потому что скорее бросится она с речного раската, чем в его, Тейко, дом войдёт. Вот и ярит Тейко сердце, надеясь в унижении соперника хоть как-то утешиться. Глупый. Ненависть помогает только тем, у кого вовсе головы на плечах нет.
– Ну, так зачем звал? – Таши не вставал с колоды. Сидел себе, уронив руки на колени.
Тейко облизнул пересохшие губы. И ему не просто против уложений рода идти.
– Биться станем, – хрипло произнес он.
– А потом? – поинтересовался Таши.
– Тот, кто одолеет... в роду останется. Кого одолеют, – он напрягся, – сам из рода уйти должен будет!
– Ого! Ну и придумки ж у тебя! – Таши не выдержал – удивился. – Куда идти-то?
– На закат. К горам. К Белоструйной. Тамошние у нас почти не бывают. Считай, отрезанный ломоть.
Таши пожал плечами. Ему было всё равно. Здесь, не здесь... у Великой, у Белоструйной... лишь бы с Уникой ничего не случалось. И с дитём его.
– Согласен...
– Тогда вставай! – потребовал Тейко, пританцовывая от напряжения. Таши мягко поднялся. Солнце отмеряло ещё только первую четверть
своего всегдашнего дневного пути, озаряло пересохшее, парящее русло, пожухлые прибрежные заросли, отблёскивало на чешуе снулых рыбин, которых за последнюю неделю много появилось в иле... Тейко не рискнул встать спиной к солнцу – и, значит, к обрыву, – повернулся боком. Мол, равный бой.
Да, равный бой. Кулаки против кулаков. Сердце против сердца, обида против обиды. Таши замер, выставив вперёд левую ногу, правая рука обманчиво-мягко опущена, кулак прикрывает причинное место. Левая – напротив, согнута, поднята, ею он защитит лицо.
Тейко медленно подходил. Лицо его постепенно становилось багровым. Накручивает себя парень. И зря.
Всю накопившуюся ненависть вложил, наверное, Тейко в первый удар. Ни его, ни Таши предки не обидели силушкой; кулак, быть может, оглушил бы и быка. Отстраниться Таши не успел, подставил руку, и её тотчас пронзила острая боль. Кость в кость пришлась.
Тейко тоже скривился – но ничего, не отступил. Шагнул-таки вправо, заходя спиной к обрыву; невольно Таши обернулся лицом к реке – и внезапным прыжком бросился в сторону, ничком повалившись в заросли.
– Падай, дурак! – рыкнул он на изумленного Тейко.
Тот обернулся – и беззвучно рухнул рядом с Таши.
На восходный берег реки выходили диатриты. Много. Очень много. Здоровенные птицы, на спине у каждой – карлик с копьецом. При виде почти полностью пересохшей Великой орда разразилась радостными воплями. Оно и понятно – струившийся по дну русла хилый ручеек легко перешёл бы и ребёнок. Наскоро перестроившись, карлики двинули первые ряды птиц вниз по склону. Диатримы недовольно заверещали. Воды они терпеть не могли – и заставить их перейти даже почти сухое русло было не так-то просто. Первые птицы кое-как, нехотя, понукаемые наездниками, шагнули в ещё непросохшую грязь, тотчас провалившись по щиколотку в ил. Недовольное курлыканье стало почти оглушительным. Начался полный разброд. Вырвавшаяся вперед птица неосторожно ступила в лужу и заорала благим матом, лапа ее увязла, диатрима задергалась, судорожно пытаясь освободиться; хозяин не удержался у неё на спине, и шлёпнулся в позеленевшую воду, подняв фонтан брызг. Другие карлики сами пососкакивали прямиком в ил, ухватив своих птиц за длинные шейные перья что было мочи потащили их вперед. Страшное неукротимой силой войско разом превратилось в нестройную толпу, почти что беззащитную.
Таши и Тейко покосились друг на друга. Общая мысль пришла им в голову – эх, был бы сейчас рядом отряд охотников, да Бойша со священным нефритом – ни один карлик вообще не ступил бы на правый берег Великой. Какой момент! Засыпать карликов стрелами, птиц – если какой угораздит перебраться – встретить копьями на крутизне... Умылись бы кровушкой гости низкорослые!
Диатриты шли через Великую. Ор стоял такой, что, казалось, сейчас сюда сбегутся все лесные и водные духи. Птицы рвались из рук поводырей, мотали головами, увенчанными страшными клювами; несколько карликов, похоже, чуть не заклевали. И все-же мало-помалу клекочущий, курлыкающий поток полз и полз вперед; оставшийся посреди сухого русла крошечный ручеек, правда, едва не заставил диатрим повернуть назад – но карлики, что было сил колотя птиц короткими копьецами, все-же заставили тех войти в воду.
– Ну, чего вылупился? – яростно прошипел Таши в ухо Тейко. – В селение бежать надо, вождю сказать, людей предупредить!
Вырвавшийся вперед всех карлик внезапно замер. Его птица уже одолела ручей и, довольно курлыкая, направлялась к высокому левому берегу Великой, смешно и брезгливо, точно цапля, задирая измазанные илом лапы; наездник вперился в заросли на левом берегу – как раз там, где скрылись Таши и Тейко. А мгновение спустя замахал копьецом над головой, заверещал что-то неразборчивое – и его птица, точно безумная, рванулась вперед, разбрызгивая полужидкий ил.
Верно, был то колдун, либо шаман диатритов. И острым своим нюхом он учуял притаившегося в кустах врага. Учуял и отдал команду.
– Бежим! – Таши вскочил на ноги. Сейчас их, безоружных, могло спасти только умение бегать. Промедлили, протянули; и вот теперь придётся играть со смертью в догонялки.
Тейко не заставил просить себя дважды. Сорвался с места точно вспугнутый заяц, лишь пятки засверкали. Таши ринулся следом. О поединке оба если и не забыли, то молча согласились, что покуда счёты сводить не время.
Они ринулись по узкой тропинке прочь от берега. Ветер засвистел в ушах; однако даже сквозь его свист из-за спин доносилось торжествующее курлыканье боевых птиц. На бегу Таши оглянулся – и внутри у него похолодело. Карлики с удивительным проворством одолели и оставшуюся часть речного русла и крутой береговой откос. Заметив улепетывающую во все лопатки добычу, диатримы рванулись вперед так, словно сам Дзар спустился с небес подпаливать им куцые хвосты.
Одна, две, три... шесть... десять... Таши сбился со счета. Десятка полтора тварей мчались за ним – и расстояние сокращалось так быстро, словно Таши с Тейко, сидя поджидали преследователей.
С отстранённым удивлением Таши заметил, что Тейко, лучший бегун рода, начал отставать. Лицо заливал пот, он, как выхваченная из воды рыба, хватал ртом воздух. Плохо дело. Спёкся Тейко. Так бывает, когда очень сильно чего-то испугаешься. Порой от испуга крылья на пятках вырастают, а порой ноги отнимаются и кажется – больше ни одного шага шагнуть не сможешь. Слаба оказалась душа в Тейко, и Таши с сожалением вспомнил о прерванном поединке; не появись чужинцы, быть бы Тейко битым – когда силы равны, побеждает тот, у кого характер твёрже.
Курлыкая, мчались диатримы.
Выбиваясь из сил, бежали Таши и Тейко; видя, что соперник всё больше и больше замедляет ход, Таши на бегу протянул ему руку; лицо Тейко исказилось, он, наверное, последним усилием воли протянутую руку оттолкнул и словно вспомнив, кто он таков, рванул вперёд так, что мигом оказался впереди Таши на добрый десяток шагов.
– Правее держи! – крикнул вслед Таши. – На узкую тропу! Кустами уходить надо!
Это Тейко понимал и сам. Большеногой птице неловко бегать по зарослям терновника, и спасение там найти нетрудно. Жаль, что у посёлка вновь начинается открытое место: поля, пастбища. Там вновь придётся бегать со смертью наперегонки. И не идти туда нельзя, людей надо предупредить, даже если потом заклюют тебя возле самых родных ворот.
К зарослям успели в последнюю секунду. Пожадничавшая птица, желая достать Таши с разгону проломила в кустах изрядную просеку, но запутавшись, свалилась на землю, уронив в колючки хозяина. Остальные диатриты сбавили ход, загарцевали на месте, выискивая удобные пути. На это ушла, может быть, минута, никто ж не прячет троп у самого-то селения. Вот за эту минуту несостоявшимся поединщикам надо было успеть если не самим спастись, то спасти других.
* * *
Крик Ромара был слышен во всём селении. И ещё не успели угаснуть отзвуки, как наспех похватавшие оружие охотники ринулись к воротам. Впереди бежал Бойша – и как только успел вождь?
А Ромар уже кричал что было мочи остолбеневшим пастухам, обихаживавшим невдалеке большую отару:
– Бросай, всё бросай, дураки! Беги! Диатриты!
Карлики верхом на чудовищных птицах-диатримах. Узкая тропа давно кончилась и, рассыпаясь веером вслед за бегущими Таши и Тейко мчалось не меньше двух дюжин кровожадных птиц. Диатримы на бегу злобно и хищно орали, мирное курлыканье превратилось в кровожадный клич.
Расстояние между преследователями и Таши с Тейко быстро сокращалось.
Первым, как и положено вождю, опомнился Бойша.
– Которые с луками – вперёд! Стреляй! Ворота – закрыть!
– Там же люди остались!.. – выкрикнул кто-то, но Бойша только зло сверкнул глазами.
– В щель проскочат. Не могу я из-за двоих всем родом рисковать!
И все-таки Таши и Тейко не успели бы, окажись путь от Сухого Ручья до селения чуть длиннее, или – или не заметь диатриты другую добычу.
Наконец опомнившиеся пастухи в ужасе бежали прочь, суматошно размахивая руками; овец они бросили на произвол судьбы. Но диатрим сейчас не слишком занимали жалкие двуногие. Перед ними оказалась куда более вкусная еда.
Передовой отряд диатритов резко взял в сторону, направляясь к отаре. В толпе воинов кто-то громко охнул.
Задыхающиеся, чуть живые Таши и Тейко с разгону ворвались в оставленную щель под не полностью задвинутыми плахами. Ворвались – и рухнули наземь, полуживые.
Перед глазами Таши плавала алая пелена, словно по затылку хлестнула длань Дзара. Не чуя ног, он повалился прямо в пыль, не слыша голосов, не чувствуя теребящих его рук; рядом растянулся Тейко, рядом, словно кровный брат, точно и не было меж ними никогда никакой вражды.
А карлики тем временем, разразившись тонкими торжествующими воплями – ишь, обрадовались, гады! – завернули птиц к стаду. Собственно говоря, их и заворачивать было не нужно – диатримы сами рвались вперед, точно молодые туры на случку. За спиной Бойши загалдели и загомонили.
– Перебьют же!.. Чего стоим?.. Перебьют!
– Тихо вы! – гаркнул вождь, видя отчаянное выражение на лице Ромара. – Никому из ворот ни ногой! Видите сами – сожрут вас там и не подавятся.
– Здесь ничего уже не сделать, – подал голос и безрукий колдун. – Стадо уже пропало. Радуйтесь, что люди живы остались!..
– Стойте!.. – отчаянный крик прервал Ромара. Старая Крага, размахивая рукой, ковыляла к воротам. – Стойте! Там люди остались! Мои в рощу пошли и Таркиных трое, за калиной для пирогов!..
– Тьфу ты, нелёгкая! – всегдашнее спокойствие изменило Бойше. – Вам когда ещё говорилось, чтобы без охраны бабы за ворота не совались?
– Там Чалох с ними, только что он один-то сможет?
– Что же я, Дзара заставлю день погасить? Теперь уже ничего не поделаешь. И не войте вы, окаянные, не хороните людей прежде времени; может ещё выберутся. Вы лучше по домам пройдите, взгляните, кто ещё из родичей за стенами остался.
Тем временем к воротам добрался и шаман Матхи. Он не произнес ни слова, просто воины сами расступились перед ним – спиной его шаги почувствовали, что ли? Шаман вышел вперед, туда, где стояли Ромар и Бойша, поворотил лицо в сторону врагов, будто вглядывался. Хотя, это всякий знает, чтобы врага различить, глаз не надо.
Тем временем диатримы дорвались до стада и началось... Такого побоища не видывали даже самые опытные и бывалые охотники. Хрипло курлыкая, оголодавшие птицы ринулись на овец. Ударили страшные клювы. Каждый удар вырывал громадные кровоточащие куски мяса вместе со шкурой; обезумевшие от страха овцы заметались, но диатримы были уже повсюду. По дороге от Сухого Ручья подваливали все новые и новые, спеша присоединиться к пиршеству.
Воины рода могли лишь скрипеть зубами, слыша отчаянное блеяние избиваемых овец и торжествующее кудахтанье диатрим. Поле в минуту покрылось полурасклеванными кровоточащими тушами. Птицы жрали от пуза.
– Матхи, – Ромар не повернулся к слепому шаману. – Ты понял, что я хочу?
– Я понял тебя, Ромар, – как всегда, Матхи говорил очень тихо и очень спокойно. Да. Пусть отодвинут плахи. А воины пусть встанут по обе стороны и держат копья наготове.
Ромар кивнул. Лицо безрукого колдуна потемнело; он словно бы тянул вверх громадную, неподъемную меру. Матхи резко ударил в бубен.
Повинуясь знакам Бойши, воины поспешно отодвигали тяжеленные дубовые плахи – защиты от зверя, не от человека. Вождь вышел вперёд, громко закричал, привлекая внимание противника.
Диатримы на лугу уже насытились. Отяжелевшие, осоловевшие, они медленным, не слишком уверенным шагом кружили по пастбищу. Деловито суетились карлики, дорезая уцелевших овец. При виде Бойши двое или трое диатритов – из тех, чьи птицы казались побойчее – двинули своих скакунов к частоколу.
Безоружный Бойша спокойно шагнул за ворота. Он поднял руки, как бы в знак того, что хочет говорить; карлики, естественно, не ответили, сердито понукая обожравшихся птиц.
– Эй, вы! – крикнул вождь.
Ответа не было. Но зато диатримы, разозленные тем, что их оторвали от еды, припустили во весь опор.
– Ромар, – спокойно сказал Матхи и что было сил встряхнул бубном. Костяные погремушки и бубенчики разом затарахтели. Бойша одним движением, извернувшись, точно волк, прыгнул назад.
Распалившаяся от погони птица со всего размаху влетела в ворота. Влетела – и словно бы натолкнулась на незримую стену.
Голова с окровавленным клювом резко отдернулась назад. Мощные лапы взбили пыль, отчаянно взмахнул руками карлик-наездник, и диатрима тяжело грохнулась под ноги охотников, ошеломлённая и оглушённая.
Лицо Ромара почернело от боли. Ставить заслон живому, это не камни отшвыривать. Живое тело куда весомей.
Сразу же за первой диатримой на землю рухнула вторая птица; карлик, кувыркнувшись через голову полетел прямо под бок начавшему приходить в себя Таши.
Третий диатрит оказался посообразительней – смекнув, в чем дело, резко повернул птицу, и в спину ему тотчас воткнулось четыре или даже пять стрел. Второй залп лучники направили в дальних птиц, но зацепили кого или нет, сказать было трудно. Остальные воины всем скопом ринулись на двух поверженных диатрим. На карликов почти не обратили внимания: спешенный диатрит – не боец; Таши одной рукой сжал тонкую шею, и горло тотчас же хрустнуло.
Оглушённые птицы истошно заорали, когда иззубренный кремень прошёл наконец сквозь плотную защиту перьев и вонзился в плоть. Хотя лишить такую птичку жизни оказалось не так просто. Копьё, по самую обвязку вбитое в круглый пристальный глаз, было вырвано из рук охотника и со свистом рассекало воздух в такт взмахам дёргающейся головы. Судорожно забили могучие лапы, с легкостью сшибая людей с ног; конвульсивно ударили клювы – и кто-то из воинов, захрипев, отскочил назад, зажимая ладонью рваную рану на бедре.
Бойша размахнулся палицей, голова диатримы разлетелась вдребезги, точно глиняный горшок, хотя ещё долго бездыханное тело скребло дорогу когтями. Вторую птицу прикончили копьями. Уцелевшего карлика хотели взять живьём, но случайно затоптали ногами; как, когда, кто – теперь уж и не разберёшь и некого Бойше ругать за излишнюю ретивость.
Остальные диатриты остановились в отдалении. Смотрели пристально, на отсутствующий ус мотали. Но страха не показывали. Вона, их тут целая орда – что им потеря троих!
– Так, – Бойша тяжело дышал. – Ты, ты и ты – останетесь сторожить у ворот. Вы, пятеро – рассыпаться по частоколу. Вряд ли они на городьбу полезут, но все-таки... Увидите что подозрительное – на помощь зовите, сами не геройствуйте.
– Не полезут они, Бойша, – устало проговорил Ромар. Лицо колдуна блестело от пота. Таши спохватился, потянулся обтереть. Ромар благодарственно кивнул.
– Не полезут они. Понимают, что враз прикончат.
– А что, по-твоему, они делать станут?
Вот в чём сила Бойши – решения своей волей принимает, а совета спросить никогда не постесняется. Оттого и ошибается редко.
– Будут, мыслю, вокруг частокола кружить, – заговорил Матхи, словно возревновав, что спрашивают у колдуна, а не у шамана. – Чтобы мы за ограду сунуться не смели.
– Верно, – Ромар кивнул.
Бойша заметно помрачнел.
– Ладно, – сквозь зубы бросил он. – Старшие охотники – за мной. Думать станем. И вы, колдун да шаман, думайте!..
– Что нам думать, – горько усмехнулся Ромар. – Поставили мы с Матхи сейчас в воротах щит, которым камни согнутых отбивали – так второй раз карлики в эту ловушку не попадутся. Не такие дурные. Эх, эх, вот если б могли мы все вместе колдовать, как согнутые! Камней бы побольше поднять – да на птиц этих высыпать!..
Матхи лишь пожал плечами, а кое-кто из воинов даже скривился выразительно: это надо ж такое сказануть – согнутым позавидовать! Ну да от Ромара всего ожидать можно; сам старик, а старина заветная ему словно и не мила.
Медленно расходились от ворот. Схлынула горячка боя, опьянение первым успехом – все ж трех птиц завалили, не шутка! – и в головы полезли разные не слишком приятные мысли. Если карлики за ограду не выпустят – как дальше-то жить? Вон, была отара – и нет её. Хорошо, хлеб успели убрать, а то бы и вовсе смертынька подошла. Но самое главное – вода. Раньше рядом ручьёв полно было, туда по воду ходили, а ныне вся ручьева пересохла, значит – на Великую топай, а как туда доберешься, при диатритах со всех сторон?..
Селение сжалось и притаилось, словно обложенный охотниками зверь. На площадке перед домом Бойши собрались старшие. Таши с Тейко тоже позвали – пускай расскажут, как карлики через реку переходили, а заодно – что они, Таши с Тейко, там делали?
Усталые, измученные Ромар и Матхи стояли рядом. Колдун глядел в землю; Матхи же, напротив, запрокинул голову, подняв незрячие глазницы к небу – что видел он ими там?..
Речь начал Бойша. Вождь очень быстро всё понял, и не тешил сородичей красивыми сказками.
– Скверно наши дела складываются. Карлики нас за городьбой замкнули, как мы рыбу в затоне замыкаем. Выходить сможем только ночью. Никак ты, Ромар, рассказывал, что ночью эти птицы не видят – так?
– Дети тура так говорили, – подтвердил колдун.
– Сегодня до заката придется той водой обходиться, что в домах осталась. Ночью к Великой пойдем. Но допрежь – посмотрим: уйдут диатриты отсюда или нет? Откочуют подальше в степь или кружить вокруг станут? Ежели не уйдут... – лицо Бойши приобрело вдруг донельзя свирепое выражение, ну чисто страшный Жжарг, пожиратель младенцев, – то мы тогда с ними в потемках-то по-иному говорить станем!..
– Верно, верно, всё верно, да вот только не станут карлики нашей вылазки ждать, – покряхтел Ромар. – Не впервой им с городьбой да частоколами сталкиваться. Уйдут они. И далеко. Знаю я, сколько диатрима эта может за день одолеть. Самому сильному воину не впору. Так что не станут они тут ночью под наши копья подставляться. Даже стражи не оставят.
– Так если они ночами уходить станут – неужто ж пропадем? – крикнул кто-то из охотников.
– Пропасть – не пропадем! – непреклонно отрезал Бойша. – А вот наломаться – наломаемся до кровавого пота. Но все равно, я так полагаю, что даже если и ускачут карлики далеко отсюда – достать их и там можно. Отправим отряд. Идти будет ночью. А днем – лежать, головы не подняв, и чтоб даже мочились бы и то под себя! – раздались смешки.
– А как стойбище их найдем – дождемся темноты и покрошим всех!
Речь вождя встретили дружными возгласами одобрения, однако Ромар покачал головой.
– О другом, сородичи, думать надо. Диатриты нам охотиться не дадут, Великая остановилась, рыбы не стало. С чем зиму зимовать станем?
– До зимы с карликами покончить надо! – раздался возглас.
– До зимы! Хорошо говоришь, да только легко ли исполнить будет? Птички их в темноте видят хуже тетери, это верно. Да только если их всполошить, они всех направо и налево клевать станут, своего от чужого не отличая. Сколько наших тогда поляжет? Вспомните, сейчас заваленных птиц добивали, и то Шукан едва без ноги не остался. А в ночи и нам солнце не светит. И даже, если побьём их... Карликов эвон какая тьма привалила. Потеряют они сотню, потеряют две – да только не дорога ли такая киноварь окажется?
Бойша нахмурился.
– К чему это ты, Ромар, речь-то ведешь? Говори сразу.
– Да к тому, что может статься – нам отсюда уходить придётся, – тихо, без выражения проронил Матхи. Все так и обмерли.
– Это куда ж нам уходить? – старая Крага, похоже, совсем забыла страх перед шаманом, извечным супротивником женской власти. – Куда?
– Туда, где карлики нас не достанут, – Матхи говорил прежним, лишённым выражения, безжизненным голосом. – На закат. За Белоструйную. Там наши родовичи тоже есть. А как уходить – помыслим. На то вождь у нас и есть.
Бойша хмыкнул.
– Ладно, ладно, то дело несейчашнее. Давайте о неотложном решать.
– Бабы-то, бабы, за калиной ушли! – тотчас вновь запричитала Крага. – Выводить их надо!
– Сказали уже тебе, старая, – разозлился Бойша. – Мне свет Дзара не затмить. Колдуну с шаманом такое тож не под силу. Или ты возьмёшься?
– Ну хоть глаза окаянным отвести! – стонала Крага. – Неужто не сумеете? Матхи, первый раз тебя прошу. Это чародейство мужское! Мне не осилить.
Ромар опустил глаза.
– Надо попытаться... Матхи...
– Я пойду, – вымолвил Таши, шагнув вперед. – Куда они пошли, Крага? За калиной?
– Спятил! – зарычал вождь. – Сказано – за городьбу ни шагу!
– Так ведь бабы там, вождь, – Таши опустил голову.
– Милостью Лара, схоронятся, – проворчал Бойша. – В зарослях отлежатся. Если не полные дуры...
– Так ведь спугаются!.. – не унималась Крага.
Диатриты тем временем оттянулись далеко. Осталось лишь несколько дозорных.
– Позволь, вождь, – Таши опустил голову, но голос его звучал твёрдо и непреклонно. – Позволь... чтобы родичи не говорили...
– Ты это брось! – всполошился Ромар. – Испытание ты прошёл...
Не слушая безрукого колдуна, Крага внимательно поглядела Таши в глаза.
– Ну, коли выведешь... – голос её дрогнул. Таши чуть заметно усмехнулся. Дорогого стоила эта мимолетная дрожь в голосе старой.
Он не стал брать ни лука, ни стрел. Одно копьё, недлинное, но толстое, чтобы выдержало, случись что, весь намах мчащейся диатримы. С такими загонщики идут пугать крупного зверя. Действовать этакой дубиной несподручно, только себя прикрыть, ежели взбесившееся стадо на загонщиков повернёт. Тогда упирай пятку в землю и выставляй вперёд заточенное остриё. Древко удар выдержит, а там как предки пособят. Вот и сейчас – вся надежда на загонное копьё. Как диатримы боевые копья ломают, Таши уже видал. Ещё лучше всего подошло бы, конечно, длинное ратовище – но когда надо ползти, словно волк, подбирающийся к добыче, оно только помешает.
– Лихом не поминайте, люди, – глухо сказал Таши и, не оборачиваясь, скользнул под нижней плахой заплота. За спиной царило молчание. Даже Ромар не дерзнул остановить своего выкормыша. Знал – не перед людьми, перед собой Таши в долгу. И пока сам не сочтёт, что долг исполнен – не будет ему покоя.
Таши змеёй скользнул в пожухлую осеннюю траву. Хорошо, высокие стебли кипрея ещё стояли.
Бойша молча смотрел вслед парню. Какой воин; какой охотник... не может род такого терять. Ишь, как ползёт – ни одной травинки не шелохнёт. Может, и не заметят супостаты...
Таши полз легко, стелясь пластом, прижимаясь к груди Великой Матери, и неосознанно моля «не выдай!». Где там эта калина? Не так ведь и далеко. Должен проползти. Только б дурёхи вопить да метаться не начали. Приспичило им пироги заводить!..
Калина тянулась густой полосой по крутояру; в непролазную чащу едва ли сунулась по доброй воле хотя бы одна диатрима. Но вот между ягодной порослью и частоколом лежало пустое пространство, где незамеченным проползет разве что желтопузый уж. Один раз ему повезло здесь пробраться, а как он баб-то назад потащит? А, ладно, хотя бы предупредит, чтоб забились в самую крепь и носов не высовывали. Ему помирать невместно. Уника в порубе ждёт. Ничего, ничего, ночью мы с тобой перемолвимся...
А возле ворот застыл Ромар, и лицо его казалось сейчас страшнее лика самого разгневанного Лара. Матхи осторожно поднял руку; зрячие пальцы пробежали по лицу колдуна.
– Тебе его не прикрыть, – еле шевельнулись губы шамана. – Оставь, не мучайся – его участь в руках Лара. Если Великий Предок захочет помочь своему сыну...
«Ну где же, расклюй меня диатрима, эти бабы? Куда их занесло?»
– Рута! – приподнявшись, решился вполголоса окликнуть Таши. И тотчас – услыхал беззаботное щебетание бабьего перетолка. Ишь, балаболки!.. Трезвонят почём зря. Невдомёк, дурёхам, что смерть рядом кругами ходит.
Вскочив на ноги, Таши ринулся напролом – сейчас они сюда всех до единого карликов соберут!
– Тихо вы! – зашипел он, выскочив прямо перед опешившими бабами. Кое-то из них даже попятился. А ну как Таши все-таки мангас, да ка-ак начнет сейчас...
– Разорались! – Таши шептал чуть слышно, но шёпот его наполняла такая ярость, что казалось, будто он кричит. Не должен молодой охотник так говорить с матерями, пусть даже и нестарыми. Но что тут поделаешь? Сами ведь смерть свою накликают, неразумные!
– Ты чего? – настороженно спросила Рута.
– Того! Диатриты на наш берег прорвались. Селение обложили, отару расклевали! Бойша ворота велел заложить – хорошо, Крага о вас вспомнила!
– Диатриты?.. – ахнула Рута. Она соображала быстрее всех.
– Ой, ой, что же бу-у-удет-то!.. – у Паты плаксиво скривился рот. Таши сделал зверское лицо, и Пата подавилась воем.
– Чалох-то где? – спросил Таши.
– Так вон спит. Ему же ночью в дозор идти, вот он и отсыпается. Чалох по-богатырски развалился под кустом, топор и лук отодвинуты
в сторону, чтобы не давили под боком. Сладко спит дозорный, только что не похрапывает. Но едва Таши коснулся рукой чалохова плеча, тот мигом проснулся, а услышав новость переспрашивать не стал. Велел сидеть тихо, сверкнул глазами на Пату – видно знает, кто из баб может от страха взвыть – и уполз, чтобы высмотреть всё самому.
– Что делать-то будем? – спросила Рута.
Она была здесь не самой старшей и не самой горластой, но вот подошла беда, Хурак пасть разинул, и все разом облепили Руту, защиты ищут. И она защищает, как может. Побелела, но держится. А остальные мало что в голос не ревут в ожидании, покуда Чалох обратно приползёт. Избаловались бабы за годы беспечальной жизни. Прежде-то, рассказывают, и воевать женщины умели, а в случае нежданной беды не шумели по-глупому, а с полуслова слушались того, кто дело понимает. Недаром власть у них отняли. То-то бы они сейчас накомандовали.
– До ночи в кустах лежать, – ответил Таши. – В темноте птицы у карликов не видят. А то в обход поползём. Есть там местечки, где чертополох близко к городьбе подходит.
Скорее всего, дождались бы Чалоха и решили засесть здесь, в густоте – но оказалось, что уши у карликов травой не заложило, и шум они всё-таки услыхали.
За спиной Таши внезапно захрустело. В следующий миг, опережая визг перепуганных баб, он крутнулся на месте, почти наугад выбросив короткое копьецо насколько хватило рук.
Проломившись через густорост, диатрима уже совсем было нацелилась одним клевком снести двуногой сыти голову, но этому помешало вовремя подставленное копьё. Удержать оружие в руках после такого удара было невозможно, Таши и не пытался этого сделать, он лишь старался, чтобы воткнувшееся в землю древко не завалилось на сторону. Окажись древко чуть более хлипким, оно переломилось бы от удара, но здесь Таши помогла его предусмотрительность. Не боевое копьё выбрал, а загонное, чуть не в ногу толщиной, каким бегущего быка остановить можно. Плотно примотанный наконечник пробил слой жестких перьев – диатрима, считай, сама насадила себя на рожон. Ещё никому прежде не удавалось вот так одним ударом разделаться с чудовищем высотой чуть ли не в три человеческих роста.
Вишнёвая птичья кровь частыми толчками побежала по древку. Птица судорожно задёргалась – и рухнула. Карлик успел соскочить; Таши со всего размаха пнул недомерка ногой в спину. Тот полетел вперёд, клубком прокатился по земле, вскочил на четвереньки, но больше сделать ничего не успел, Таши уже прыгнул следом, ударив разом обеими ногами. Под ногой громко хрустнуло, карлик обмяк.
– Вот так, – хрипло проговорил Таши, вставая. Рута и остальные глядели на него с ужасом и восхищением. – Не дадут нам тут отсиживаться.
Вернулся бледный и посуровевший Чалох. Глянул на приключившийся разор, побледнел ещё больше и сразу же велел сниматься. Ему тоже в голову пришла мысль ползти в обход пастбища.
– А как же... – вякнула Пата, но Чалох сунул ей кулаком в рёбра, и разговоры прекратились. Таши инда завидно стало, как быстро охотник порядок навёл. Чалоху просто, Пата ему родная сестра, да ещё и меньшая. Он её и в детстве бивал, и сейчас право имеет.
Пошли. За спиной Таши порой раздавались сдавленные всхлипы, но в общем-то было довольно тихо.
Вот и край зарослям. Впереди – чистое поле. Смертное поле. И как подумаешь, что сам помогал с него кусты сводить... Эх!
– Лежать! И – никшнуть всем! – строго предупредил Чалох и кивнул Таши.
– Вы куда? – заскулили девки. – Нам тут одним стра-а-ашно...
– Мы глянем – и назад, – ободрив таким образом приунывших бабёнок, мужчины поползли к узкому лазу, каких немало проделали в чертополохе шныряющие вокруг селения собаки.
Выползли шагов на десять вперёд, огляделись. Всё спокойно, никого нет. Диатриты куда-то попрятались. До самого окоёма – ни одной живой души. Только земля в отдалении усеяна полурасклёванными овечьими тушами. Куда ж вражины-то подевались? Руки стали мокрыми от пота. Ну, долго так сидеть нечего, надо прорываться.
Вернулись.
– Чисто вроде бы.
Да, впереди было чисто. Даже – обманчиво-чисто. А вот ниже к реке слышалось алчное курлыканье диатрим. Карлики прочёсывали заросли – вот-вот могут и на их лежбище наткнуться.
Поползли. Рута, молодец, точно вьюн полевой стелется; а Пата, дурища, так зад отклячила, что за целое поприще видать. Остальные бабы и девки кто как справляется. Молчат, и на том спасибо.
До заветных ворот оставалось уже совсем немного, когда знакомое уже свиристение и клёкот раздались под самым боком.
Тоже, не прошли гады мимо бурьяна, спрятались да как ловко! Уложили своих чудовищ, заставили шею вытянуть – и всё за пару шагов ничего не разглядишь. Да и кто знал, что они так умеют – птицы-то высоченные, за версту видать. А они затаились и поджидают, кто к ним пожалует.
Одна из птиц уже вскочила и бежала к ним, отмахивая с каждым, обманчиво-неспешным шагом такие куски, что не верится даже тому, кто сам на это дело смотрит. Башка со зловещим клювом маячила на недоступной высоте; никаким копьём не дотянешься, хоть опять жди, пока она тебя клевать начнёт. А и напорется диатрима на острый дрын – что с того? Помощи ей недолго ждать: чуть не под самым носом у ползущих взметнуло лопухи и как из-под земли полезла оттуда клювастая голова с гребнем жёстких перьев на макушке.
Пата заполошно взвизгнула и, потеряв голову, окарачь бросилась к городьбе. Другие бабы, понимая, что спасение в ногах, вскочили и припустили рысью.
Сделать можно было только одно: задержать гадин хоть на полмига, авось успеет кто из женщин спастись. Вон они, ворота, открыты, влетай с разбега, а птицу, коли дуриком сунется, Ромар с Матхи найдут чем попотчевать.
Удивительно много мыслей пролетает в голове в такие мгновения, разные мысли, горькие или светлые, но никогда не мешающие делать дело или хотя бы умереть достойно. Двумя руками Таши поднял загонное копьё, приготовился принять на кремень смертельный удар. И тут из травы, совсем рядом с неловко подымающейся диатримой вынырнул Чалох. С громким хаканьем, словно дерево валил, метнул боевой топор в недоступную уже голову, прямо в золотую радугу глаза. А сам уже не успел ни отпрыгнуть, ни отшатнуться. Окривевшая птица заметалась, не слушая воплей наездника, свирепо и неточно избивая клювом упавшего охотника, потом метнулась в сторону и сослепу столкнулась с той хищницей, которую ждал Таши. Птицы повалились одна на другую, мгновенно сплетясь в клекочущий клубок.
Таши швырнул в упавших свою жердину и, не глядя, попал куда или нет, рванулся вслед за удирающими бабами только ветер в ушах свистнул. В три прыжка догнал толстозадую Пату, ухватил за руку, потащил чуть не волоком. Серьёзного урона упавшие диатримы не понесли. Карлики быстро сумели поднять своих птиц, устремившись в погоню. Другие женщины уже влетали в открытый проём ворот, поэтому гнались только за Таши и Патой. Пата словно во сне перебирала короткими ногами, а сзади уже слышались тугие удары мозолистых птичьих лап: словно палкой пыль из старой шкуры выбивают.
И всё-таки, успели, проскочили, под самым носом у бегающей смерти. Поостереглись диатриты близко к воротам подходить, научились кой-чему после первого приступа. Пата при всех Таши на шею кинулась, слезы – в три ручья, ровно Великую оживить решила. Приблизился Бойша – по плечу молча хлопнул.
– Чалох всех выручил, – сказал Таши.
– Видел, – кивнул вождь. – Но и ты молодец.
Крага подошла, положила на Ташино плечо морщинистую ладонь. Сказала строго:
– Будешь у меня внуком, заместо Чалоха.
А Тейко в стороне отстоялся.
* * *
– Хорош, хорош, нечего сказать! – распекал Ромар Таши, когда они медленно шли прочь от ворот. – Попёрся, значит. Да если б не ты, отлежались бы бабы, как есть бы отлежались!..
– Не... – Таши помотал головой. – Не отлежались бы. Они ж не знали ничего, шумели, только что песни не орали. Нашли бы их мигом и расклевали.
– Может – да, а, может – и нет, – оборвал Ромар. – Всё равно. Для рода их смерть – ещё не гибель...
– А моя что – гибель? – удивился Таши.
– Может и так, – Ромар был очень серьёзен. – Твоя и Уники. Чует сердце – придётся нам троим роду послужить. Потому что завязли мы крепко. Ратной силой с диатритами не совладаем – помяни моё слово.
– Бойша про ночной поход говорил...
– Говорил. Да только не будет от этого толку. Пособи Лар людей назад привести.
– Да мы справимся! – самоуверенно бросил Таши. – Ты же слышал, Рута рассказывала, я один сумел диатриму прикончить. Просто оружие на них надо иное, чем обычно в бой берём.
– Справитесь?! – безрукий колдун сверкнул очами. – Не слышал, что я у ворот говорил?
– Слышать-то слышал, но ведь не бывает так, чтобы сделать вовсе ничего нельзя было! Может, пал на птиц пустить!.. Дождей так и не было, степь пересохла, займётся хорошо.
Томительно-медленно тянулся день. Плакали дети – пить хочется, а матери гонят от глиняных корчаг. До ночи запас не обновишь. Бойша, Матхи, Ромар Стакн и несколько старейшин вкупе с самыми опытными охотниками закрылись в доме вождя, что-то обсуждая. Таши в сотый раз рассказывал молодым парням, как сумел уложить диатриму. Воины примеряли по руке загонные копья, недовольно морщились: не то оружие, чтобы в бою им ловко управляться. А ради одного удара такую тяготу тащить тоже обидно.
Таши неудержимо тянуло к Отшибной Землянке; но нет, нельзя, нельзя. Разве что совсем поздно, ночью, когда все уснут.
Над притихшим селением нехотя стягивались сумерки. Диатриты не показывались. Ушли куда-то в степь, на полудень, отягощённые добычей. Сами ничего не несли, вьючили на птиц. Ромар смотрел на сборы с крыши, цокал языком, завидовал.
Про судьбу нижнего Туранова поселка люди старались не думать. Хотелось верить, что там тоже все в порядке. Городьба высокая – отобьются. Лишь бы врасплох не взяли.
О чём говорили на совете старейшин, Таши не знал, но Ромар вышел оттуда мрачный, как туча. Вышел – и сразу отозвал Таши в сторону.
– Бойша поведёт сегодня ночью воинов на юг. Тебя тоже берут. Смотри, Таши, ты не должен меня подвести. Ты обязан вернуться. Потому что, сдаётся мне, не от диатритов наши беды. Не от карликов, а... – старик осёкся и досадливо дёрнул плечом. – Одним словом – вперёд не лезь, лихость не выказывай! Ты и так всех в ней убедил. Даже Свиола. Ты женщин из рощи вывел, пока его молодцы ни живы ни мёртвы у меня за спиной торчали. Так что и думать забудь про подвиги. Их на твою долю отмеряно столько, что за долгую жизнь не перегеройствовать. А судьба у тебя темна, гадание ничего толком не говорит. Будет ли у тебя долгая жизнь-то? Парень ты сильный, а за жизнь держишься слабо. И если убьют тебя каким-нибудь дуриком, то не скоро в роду отыщется второй такой человек. Потому и бьюсь за тебя. Понял?
– Понял, – сказал Таши, ничуть не удивлённый и не обрадованный высокой своей судьбой.
– Тогда я вот что тебе велю – всё-всё доподлинно про диатритов узнать. Фигурки я спрашивал, – но надо увидеть и глазами. Мне туда не дойти, поэтому моими глазами станешь ты. Понятно?
– Понятно, – кивнул Таши.
– А за Унику не беспокойся. Я с ней словом перемолвился. Очень на тебя она сердита, что, голову очертя, на диатритов полез. О ней не думал.
Таши опустил голову. Верен упрёк, как ни крути, верен. Не о любимой заботился, когда за ворота шёл баб выручать. О себе.
– Не буду больше, – совсем по-мальчишески пробурчал он, отворачиваясь.
– Так-то оно лучше, – наставительно заметил Ромар. – Смотри у меня! Наперёд всех не лезь. Я Бойшу предупредил. Сказал, что ты мне во что бы то ни стало живой нужен. Он понял.