"Давай вместе" - читать интересную книгу автора (Ллойд Джози, Риз Эмлин)

ПИКНИК

В четверг утром меня ждет сюрприз: мне приснилась Эми. Мы сидим с ней на пляже тропического острова, солнце тонет в море, опуская за собой темный звездный занавес. Тепло, но я все равно прижимаю ее к себе.

— Так хорошо, — шепчет она; ее голова на моем плече, и волосы щекочут щеку. — Я могла бы всю жизнь так просидеть.

— Да, хорошо.

Но прежде чем я успеваю еще что-то сказать — а мне есть что ей сказать, — слышится громкий вой. Я оборачиваюсь, но вижу только пальмовые заросли в глубине пляжа. Потом пронзительный вой переходит в бешеный лай. Я поворачиваюсь к Эми, и она поднимает на меня взгляд. Сначала меня охватывает такой шок, что я не могу отреагировать на то, что вижу: из шеи Эми вырастает волчья голова, с клыков капает слюна. Я парализован ужасной картиной и протяжным воем, исходящим из ее пасти, который переходит в рев. Но потом я отталкиваю ее, поворачиваюсь и бегу по песку, моля о помощи и спасении.

Просыпаюсь весь в поту, даже подушка мокрая. Но жуткий рев не затихает. Потом сердце успокаивается: я понимаю, откуда идет звук, — это вопит мой будильник Толстый Пес. Протягиваю руку к тумбочке и запускаю своего мохнатого друга в стену. Ударившись, он взвизгивает от боли, падает на пол и замолкает.

Толстого Пса мне подарил на Рождество мой брат, техноманьяк. Когда будильник включается, то начинает тихонько пыхтеть, потом пыхтение перерастает в рычание, завывание и бешеный лай и в конце концов переходит в оглушительный рев. К подарку прилагалась открытка с надписью: «Новая девушка для моего брата. Хо-хо-хо. Большой Билли». Мудрый братец. Хотя это не худший из его подарков. Во всяком случае, это лучше, чем электрическая грелка в форме носка, которую он подарил мне в прошлом году.

Что касается вторжения в мои сны, Толстый Пес проделывает это не в первый раз. И это меня радует, потому что иначе я бы непременно решил истолковать сон с точки зрения Фрейда. Например, так:

А. Тихий пляж означает, что мне не хватает покоя и понимания; удивительное превращение Эми в волка в тот момент, когда я собираюсь сказать ей о своих чувствах, означает мой страх потерять независимость; следовательно, налицо моя эмоциональная незрелость и одна лишь мысль о серьезных отношениях вызывает у меня ужас.

Б. В Эми что-то есть от собаки, и мне она не очень нравится.

Поскольку упругость моего пениса явно вызвана постоянными мыслями о сексе с Эми, версия Б отпадает. Так что остается версия А. Но она тоже не подходит. Нет у меня никакой эмоциональной незрелости. Потому что эмоций у меня не меньше, чем у всех остальных. Просто я в них очень избирателен. И никакого страха у меня нет. Чего бояться-то? Пока в наших отношениях диктую правила я, а не Эми. Ведь она сама мне позвонила во вторник. Да, конечно, я то и дело подкидывал новые темы, чтобы продлить наш разговор. Ну и что — это же нормально. Просто я общительный парень. И я сам контролирую, насколько далеко могут зайти наши отношения. И в любой момент ничего не стоит все бросить и уйти. Подумаешь. Я теряю свою независимость? Чушь собачья. Я завишу от нее не больше, чем когда познакомился с ней.

Все, Фрейд свободен.

Я беру телефон.

— Привет, Эми. Это Джек. Как насчет пообедать вместе?

На другом конце провода раздается долгий, нежный и — придется это признать — очень сексуальный стон.

— Джек?

— Да, парень, с которым ты провела все выходные.

Снова стон.

— Который час?

— Примерно полдевятого. Она прочищает горло. — Это… э-э… как дела?

Слышу, как Мэтт выходит из ванной.

— Неплохо. А ты почему еще спишь?

— Сегодня не надо на работу. В агентстве ничего не подыскали. — Голос грустный.

— Извини. Я тебе не дал выспаться, да? — Нет-нет. Хотя… да. — Она смеется. — Но ничего страшного. Приятно снова тебя слышать.

Тишина. Слышу, как она переворачивается в постели. Представляю, как она лежит сейчас там, волосы разметались по подушке, глаза закрыты. Жалко, что я сейчас не с ней.

— Пообедать, — говорит она. — Да, отлично. А где? Я смотрю в окно.

— Похоже, день сегодня выдался отличный. Как насчет Гайд-парка? Устроим пикник, позагораем.

— Здорово. Во сколько? И где? Парк большой.

— Ты можешь забрать меня с работы. — Едва закончив фразу, я понял, что облажался.

Она не понимает — слышу по голосу.

— В смысле — домой за тобой заехать?

— Э-э-м… Нет! — Придется выдумывать на ходу. — В галерее в Мэйфейр. Это галерея моего друга. Он уехал, и я обещал за ней присмотреть…

— А, понятно. Давай адрес.

Мы поговорили еще несколько минут, потом я кладу трубку, потягиваюсь и встаю с постели, бодро насвистывая. Голова ясная и трезвая. Причина — минувший понедельник. В понедельник около одиннадцати утра я отправился в мастерскую и принялся за работу. С того времени и до позднего вечера — был уже одиннадцатый час — я сделал всего два коротких перерыва — на обед и на кофе, когда Мэтт вернулся с работы. Все остальное время работал — никакого телевизора, никакого лодырничанья в саду.

Я уцепился за идею, которая возникла у меня, пока я лежал в ванной, выпаривая свое похмелье: игрушки для больших мальчиков. Перерыл у Мэтта всю коллекцию журналов «GQ», вырезал оттуда фотографии модных аксессуаров, а затем составил из них коллаж на доске. Потом позаимствовал машину Мэтта и слетал в Челси, в художественный магазин, где купил холст размером три на восемь футов. Пришлось у машины крышу опустить — иначе холст не помещался. Остаток дня я делал наброски и грунтовал холст. А потом меня зацепило и я уже не мог никуда от этого деться — все время был как под кайфом. Я знал, что результат моих трудов все изменит. В таком состоянии я провел вторник и среду. Как только закрывал галерею, спешил домой, не заглядывая по дороге даже в бар. Дома не отвлекался — никаких сериалов, никакого футбола. Только работал. То есть занимался тем, чем и должен был заниматься все последние шесть месяцев.

— Чем это ты так доволен? — спрашивает Мэтт, когда я вхожу в кухню.

— Жизнью, Мэтт. Просто доволен своей жизнью. — Достаю глубокую тарелку, насыпаю туда мюсли и заливаю их молоком.

— Да? Сегодня особенный день?

— Нет, все как обычно — иду в галерею.

— Понятно… Да, кстати, на автоответчике есть для тебя сообщение.

Я смотрю в свою тарелку, не заинтересовавшись новостью.

— От кого?

— Маккаллен.

Я чувствую на себе его взгляд.

— Что ей надо?

— Ну, не твое тело, если тебя это еще интересует. Улыбка появляется против моей воли.

— Ой, как смешно.

— Она просто спросила, приходить ли завтра в назначенное время. Позировать, не больше.

— Ох…

Он ждет, что я продолжу фразу. Но это все.

— Ты по-прежнему полагаешь, что у тебя есть шанс? — спрашивает он.

— Поживем — увидим.

Он подозрительно поднимает бровь.

— Ну-ну.

— Что ты имеешь в виду?

— Отгадай с трех раз. Имя из трех букв. Начинается на Э, заканчивается на И.

— А при чем тут Эми? — Я снова опускаю взгляд в тарелку.

— Это ты мне скажи.

— Не знаю. В чем дело?

— Ты снова собираешься с ней увидеться?

— Я этого не говорил.

— Значит, ты намерен с ней встречаться, — заключает он.

Я кладу ложку. Жую мюсли. Смотрю на него и не могу понять, серьезно он или шутит. — Этого я тоже не говорил.

— А что тогда?

— Не знаю. Еще не решил.

— То есть вы сегодня не встречаетесь за обедом? — Он смеется, когда видит выражение удивления на моем лице. — Прости, друг. Случайно услышал ваш разговор…

Это выводит меня из себя.

— Подслушал, значит.

Мэтт никак не реагирует. Он по-прежнему смотрит на меня с улыбкой.

— А ты не промах… Запланировал пикник в парке. Очень романтично. — Слово «пикник» звучит так, словно обозначает какую-то заразную болезнь.

— Пикник, — уточняю я, — это разновидность обеда. Парк — это место, куда люди ходят на пикник. И это не обязательно романтический пикник.

Мэтт равнодушно пожимает плечами:

— Как скажешь. Но если бы спросили мое мнение, я бы сказал, что пикник — это романтическое свидание. И это еще раз подтверждает, что Эми для тебя становится больше чем «просто друг». И еще я бы посоветовал тебе быть поосторожнее с Маккаллен, раз уж у тебя такие отношения с Эми.

— В смысле?

Мэтт допивает кофе, встает и надевает пиджак.

— В смысле, пора принимать решение, — говорит он, направляясь к двери.

Чтобы быстрее добраться до галереи Поли, еду на велосипеде. Минуты две вожусь с дверью, прежде чем мне удается ее открыть. Во вторник ночью кто-то безуспешно пытался ограбить галерею и сломал замок. Теперь поставили новые двери, новые замки, но самое главное, я сам раскошелился на их замену, и Поли должен мне возместить расходы. Я уже больше недели ничего от него не слышал — с тех пор, как он рванул в Непал лазать по горам.

Не считая этого долга, мне не на что жаловаться. По правде говоря, Поли — тот еще урод. Ему за сорок, раньше работал в Сити, а теперь вот мультимиллионер: весь из себя — какашка мышиная, но снобизма столько, что аж из ушей прет. Когда я поступал к нему на работу, еще на собеседовании понял, что искусство ему до фени, а галерею он себе завел, чтобы было о чем на званых коктейлях трепаться. Но Крис, коллега из «Пропиксел», посоветовал тогда: «Это работа. За нее платят. Вот и работай».

Убеждаю себя, что совет Криса по-прежнему мне подходит. Да, на этой работе можно помереть со скуки, ну и что? Она — средство для достижения цели. Благодаря ей мне есть чем платить за жилье. Так что я должен с ней мириться. И я мирюсь. Захожу в зал, делаю себе кофе. Усаживаюсь за столом у окна, улыбаюсь проходящим мимо людям, изо всех сил стараюсь выглядеть компетентным и радушным.

Меня хватает на пять минут. Потом иду на кухню, врубаю на полную громкость радио, закуриваю сигарету и думаю о нашем утреннем разговоре с Мэттом. Конечно, в том, что касается Маккаллен, он прав. Точнее, он прав насчет Эми и Маккаллен. Потому что проблема известная, и стоит она крайне остро. Проблема верности.

Те два года, что я встречался с Зоей, у меня не было проблемы с неверностью. Я был верен ей, а она, насколько мне известно, была верна мне. Моя точка зрения по этому поводу была ясна.

A. Разница между сексом с «твоей девушкой» и другой женщиной в эмоциональном содержании.

Б. Если секс с ней доставляет тебе эмоциональное удовольствие, то тебе она небезразлична.

B. Если она тебе не безразлична, то ты не захочешь ей изменять.

Г. Если ты с легкостью можешь изменить своей девушке, значит, она стала тебе безразлична.

Д. Если тебе она безразлична, то и не стоит с ней встречаться.

Е. Если твоя девушка тебе изменяет, то она не стоит твоего внимания.

Не могу сказать, что осуждаю измену в любом ее проявлении. Нет. И не могу сказать, что я не был вовлечен в чью-то измену. Был. С тех пор как мы с Зоей расстались, я переспал с одной замужней женщиной и еще с двумя девушками, которые уже несколько лет жили со своими парнями. Но во всех случаях это была не моя измена — они решали изменить своим мужчинам. По-моему, их неверность не имеет ко мне никакого отношения. Холостяки — хищники по определению. Бросив Зою, я стал свободен. Я никому не был обязан хранить верность в постели. Да, я не стал бы изменять своей постоянной партнерше, но это еще не значит, что я не обрадуюсь, если кто-то решит изменить кому-нибудь со мной.

Но я хорошо понимаю, что мой холостяцкий статус сейчас в большой опасности. Потому что к Эми у меня действительно есть чувство. Не могу сказать, что чувство это очень сильное. Я бы не стал ради нее стреляться или делать себе харакири. Но мысль о том, что увижу ее всего через несколько часов, мне приятна. У всего бывает начало. И если это начало наших отношений с Эми, то тогда нужно положить конец охоте на Маккаллен. Да, надо принять решение. Именно об этом сегодня утром говорил Мэтт. Вопрос вот в чем: хочу ли я продолжать отношения с Эми? Если да, то сколько бы они ни продлились, я буду ей верен. А это значит, что мне придется перестать гоняться за Маккаллен. И вообще перестать гоняться за юбками. А вот это и вправду серьезное решение.

Эми пришла в пять минут второго. Это я знаю точно, потому что последние девять минут беспрестанно поглядываю на часы, приняв живописную позу: ноги на столе, иллюстрированный альбом истории дадаизма картинно разложен на коленях. Эми легонько стучит по оконному стеклу, и я растерянно смотрю на нее, потом улыбаюсь и встаю. На ней сабо и яркое платьице, едва прикрывающее коленки, волосы забраны в высокий хвостик. Суждение о женской одежде моего друга Энди здесь подходит на все сто процентов: «Женщина хорошо одета, если, глядя на нее, ты с легкостью можешь представить ее голой». Иду к двери, открываю. Какое-то мгновение мы стоим у порога, нервно улыбаясь. Потом я наклоняюсь, и наши губы встречаются. Когда она отклоняется, я провожу пальцем по ее носу:

— Ожег прошел?

Она краснеет, морщит нос.

— Пять баночек «Нивеи» извела. — Потом смотрит мимо меня в глубь галереи, улыбается. — Ну и как тебе полный и честный рабочий день?

В эту секунду бригада по очистке совести строем выдвигается вперед. На всех белоснежная униформа, в руках швабры и ведра чистой мыльной воды. «Фу-у, вы посмотрите, какая запущенная совесть, — с отвращением говорят они. — Не пора ли нам ее как следует почистить?» Конечно, пора. Мне было бы намного легче, сели бы я сейчас повернулся к Эми и признался, что работаю здесь три дня в неделю.

И только решаюсь все честно ей рассказать, объяснить, что просто красовался перед ней, как вдруг пугаюсь. А что, если она меня не поймет? А вдруг подумает: «Он обманул меня один раз, обманет и во второй». Тогда наши отношения закончатся, едва успев начаться. И потом, я же не буду тут всю жизнь работать. Это лишь привал на моем долгом пути. Правду знают Мэтт и Хлоя, но им не привыкать — они меня всегда прикрывают. Эми не нужно об этом знать.

— Слушай, — говорю я, решив уклониться от ответа и не врать ей, — чем быстрее мы отсюда смотаемся, тем лучше.

Переворачиваю вывеску с «Открыто» на «Закрыто», запираю дверь, и мы направляемся в Гайд-парк. Болтаем о прошлых выходных, о том, что произошло за эти несколько дней. Заходим в кулинарию, покупаем пару сэндвичей и газировку. По дороге от кулинарии к парку наши руки встречаются, и вдруг я понимаю, что наши пальцы переплелись. Непроизвольно вздрагиваю. Испугался — не то слово. Знаю, что это глупо, мы ведь касались и более интимных частей тела. Но это было либо за закрытыми дверями, либо не в Лондоне, либо в пьяном состоянии. Но здесь, на моей территории, среди бела дня… Наверное, это меня и напугало. Мы как бы открыто всем признаемся, что теперь мы пара и что мы вместе.

— Ты что? — спрашивает она, смеясь, и глядит на наши сомкнутые руки.

Прикусываю щеку, а потом говорю:

— Да так, ничего. Просто странно это.

— Ты не обязан, если не хочешь. Вообще-то, — хитро добавляет она, убирая руку, — лучше и вправду не надо.

Я стою в полной растерянности, будто лишившись равновесия: в левой руке сумка с продуктами, а в правой ничего нет.

— Почему? — спрашиваю я наконец. Она щурит глаза:

— Ты что, думаешь, я дурочка? Я знаю, как это бывает.

Я по-прежнему в полном неведении. Даже не могу понять, шутит она или серьезно.

— Что бывает?

— Ну вот это. Когда за руки держатся. Меня мама предупредила, что бывают такие мужчины, как ты. Сначала за руки держатся, потом в щечку целуют. А там и глазом моргнуть не успеешь, как он тебя затащит в постель, и ты уже ждешь от него ребенка, а он в это время с другой шлюхой забавляется… — Она надувает губы. — Так вот, позвольте вам сказать, мистер Джек Росситер, что я не из таких девушек.

У меня вырывается смешок:

— Ладно, буду иметь в виду.

Я протягиваю ей руку, но она в ответ поднимает брови, ожидая более подробного ответа.

— Ну пожалуйста, — говорю я, — я этого хочу.

— Ты уверен? — Да.

Она дает мне руку, и мы идем дальше. Должен признаться, мне это приятно.

Ближе к главным улицам парк забит народом. Мы пришли в обеденное время, когда все офисные работники устремляются на волю, получить свою дневную порцию нефильтрованного кислорода и солнечного света. Кругом приподнятые юбки, закатанные рукава и ослабленные галстуки. В траве валяются бутылки из-под воды «Эвиан», обертки сэндвичей из французского ресторана. Мы с Эми преодолеваем эту полосу препятствий и идем дальше, толпы редеют, и мы наконец находим тихое место в центре парка. Садимся в тени дерева, едим, пьем, говорим.

Поначалу эта сцена кажется мне нереальной. Я невольно начинаю ломать комедию. Смеюсь над шутками Эми, без конца задаю вопросы, пытаясь проникнуть ей в душу и убедиться, что мне с ней хорошо. То есть делаю то, что нравится девушкам, — точнее, то, что я научился делать, чтобы нравиться девушкам. Но потом я перестаю притворяться. Я уже не играю роль Лихого Джека, или Джека Приятного Собеседника, или любую другую из ролей, заученных после разрыва с Зоей. Я просто остаюсь самим собой. Какое облегчение! Я наконец-то расслабился. Мы лежим рядом, смотрим на небо сквозь крону дерева, и вдруг мне хочется поговорить с ней о том, что я не обсуждал ни с кем, с тех пор как познакомился с Зоей.

— Когда люди держатся за руки… — начинаю я. Она кончиками пальцев касается моей руки:

— Вот так?

— Да, — говорю я, сжимая ее ладонь, — так.

— И что в этом такого?

— Не знаю. Это… как бы сказать… это многое означает. Это связь. Смотришь на парня с девушкой, когда они держатся за руки, и кое-что о них становится тебе понятно. Так ведь?

— Да, я понимаю, что они вместе…

— Не только это. Что им хорошо вместе, и они счастливы.

Все еще держа меня за руку, она приподнимается на локтях и смотрит на меня:

— И? Ты это чувствуешь рядом со мной?

— Мне кажется, да.

Она слегка хмурит брови:

— Тебе кажется?

— Но нельзя же знать наверняка, правда? Пока еще рано делать выводы, — запинаюсь я. — По крайней мере, я пока не могу точно сказать.

У нее разочарованный взгляд. Но голос твердый:

— Либо ты что-то чувствуешь, либо нет. Все просто, Джек. Чувства нельзя запланировать. Их можно только испытывать, — говорит она таким тоном, словно сто раз уже все это проходила.

— Я веду себя как дурак, да?

— А ты как думал? Ты же парень, это у тебя в крови.

— Просто мне странно вот так сидеть тут и с тобой откровенничать. Ну или наоборот, скрытничать, если уж на то пошло.

— Ты не должен мне говорить того, что не хочешь, — отвечает она.

— Я знаю. Но я хочу тебе многое сказать, вот в чем дело, Эми.

— Что сказать?

— Что прошлые выходные были просто отличными, и сегодня день прекрасный, и… я хочу, чтобы все так было и дальше. Хочу, чтобы мы снова так вот встречались.

Эми молчит, потому что знает — я еще не все сказал.

Да, это так. Но я взволнован. А вдруг ей этого всего не надо? Да, она на меня запала, но насколько крепко запала? Может быть, для нее это все только флирт? А вдруг, услышав, что я хочу большего, что я наконец готов вывести отношения за пределы постели, она испугается? Я и сам себя боюсь. Может, у меня от солнца в голове помутнение, а через пару недель окажется, что у нас серьезные отношения, которые мне совсем не нужны.

Она крепче сжимает мою руку.

— А знаешь, что я чувствую?

— Нет. Скажи.

— Мне нравится. Да что там нравится — я балдею. — Она улыбается и поднимает наши сомкнутые руки к моему лицу. — И это нравится. Очень. И именно этого я хочу.

— А если ничего у нас не выйдет?

— Значит, ничего не выйдет.

Вот оно! Как гора с плеч! Все так легко и просто. Никто ни на кого не давит. Поживем — увидим. Просто сделаем то, что делают миллионы людей каждый день: кинем кости и посмотрим, что нам выпадет. Испытаем судьбу.

— Ладно, — говорю я, — значит, если люди увидят нас взявшимися за руки и подумают, что мы — пара, они будут правы?

— Да.

Мы целуемся, и этот поцелуй не похож на все предыдущие. Этим поцелуем мы словно скрепляем наше соглашение. Страшно и восхитительно одновременно. Вот оно, думаю я, конец твоей прошлой жизни и начало будущей. Я понимаю, что наши жизни переплелись теперь так же тесно, как и наши языки. Но наши отношения не закончатся вместе с этим поцелуем. Только решение одного из нас сможет их разорвать. Это произойдет, только если мы перестанем верить в слова, которые только что сказали друг другу. Кто знает когда. А может, этого и не произойдет. В том-то и кайф. Потому что есть вероятность, что мы останемся вместе навсегда. Эта мысль вызывает у меня блаженную улыбку, мы снова устраиваемся на траве, я обнимаю Эми и засыпаю.

В галерею возвращаюсь часам к четырем, разморенный от солнца, ошалевший от происшедшего. Из почтового ящика у двери торчит конверт. Открываю его и читаю: «Позвони мне на мобильный, немедленно. Поли». Блин! Черт, вот невезение! Единственный раз слинял с работы, и, конечно же, в этот день приехал Поли! Вхожу в зал, беру себя в руки и звоню ему. Так, он явно в плохом настроении. В убийственном настроении. С помощью невероятного количества ругательств он объясняет мне, что я выставил его дураком перед его новой подружкой, потому что он не смог провести ее в собственную галерею, где какой-то хрен сменил замки. Но это, как оказалось, цветочки. Главная новость еще впереди.

Я. Послушайте, Поли. Я напорол дел, признаю. Мне очень жаль. И я обещаю, что такого больше не повторится.

Поли. Да уж, будь уверен, что не повторится. А знаешь почему?

Я. Почему?

Поли. Потому что ты на хрен уволен, вот почему. Сейчас же закрывай галерею и отдай ключи Тиму Ли из «Художественной керамики» рядом с нами. И чтобы после этого я тебя не видел и не слышал. Ясно?

Я. И это все?

Поли. Это все.

Я. Знаете, мне кое-что не ясно.

Поли. Что?

Я. Почему вас так плохо слышно?

Поли. Потому что я в вертолете. А тебе-то какое…

Я. Где вы сейчас конкретно?

Поли. На полпути к Парижу.

Я. Ой…

Поли. Что значит «ой»?

Я. Это значит, ой, придется вам разворачиваться и лететь сюда. Потому что я оставляю ваши гребаные ключи в вашем гребаном замке и дверь вашей хреновой галереи оставляю открытой.

Конечно, угрозы своей я не выполнил. Ведь если Поли пожелает нанять адвоката, тот будет в сто крат круче моего; кроме того, я в растерянности, а не в ярости. Поэтому я послушно в последний раз запираю дверь галереи и оставляю ключи Тиму.

По сравнению с этим несчастьем Столетняя война — сущий пустяк. И пагубные последствия нашей ссоры не поддаются описанию. Ноль доходов = ноль возможностей жить так, как сейчас, = ноль вариантов (за исключением одного — вернуться в ряды серых служащих дерьмовых фирм) = конец амбиций и начало нудного бессмысленного существования.

Все, я больше не хозяин своей жизни. Сажусь на велосипед и еду к дому, жить в котором мне отныне не по карману. Меня охватывает чувство полного бессилия.

Раньше у меня такого не случалось. Почти никогда.

Место действия: моя комната в общаге, Эдинбург.

Время действия: 11.30 ночи, 2 октября 1991 года.

Элла Трент была красоткой. Нет. Элла Трент была потрясающей красоткой. Ноги — как у дублерши Джулии Роберте в «Красотке». Лицо Умы Турман, когда она танцует с Траволтой в «Криминальном чтиве». Грудь Джеми Ли Кертис в «Поменяться местами». И холодное обаяние Лорен Баколл. Если бы существовал на свете колледж, куда принимали по внешности, а не по умственным способностям, то на обложке их проспекта была бы Элла Трент. Когда она входила в комнату, парни не просто устремляли на нее взгляды, они себе шеи сворачивали.

И я только что ее закадрил.

Этого, конечно, никогда не должно было случиться. Вот она, а вот я. Север и Юг, лед и пламень, Красавица и Чудовище. Две противоположности, которые никогда не должны соединиться. У меня не было ни малейшего шанса понравиться Элле Трент. Она и рок-звезда или известный актер? Да. Она на свидании в фешенебельном ресторане? Да. Она и Джек Росситер под проливным дождем у дверей «Последней капли»? Нет. Никогда и ни за что на свете.

Понятное дело, я не жаловался на столь невероятный поворот событий. Мне было девятнадцать лет, и я учился на втором курсе художественного факультета в Эдинбурге. Единственная причина, по которой я смог закончить первый курс, — то, что мы с Эллой Трент сидели рядом в библиотеке. Когда я не сидел уткнувшись носом в книги, я сидел упершись взглядом в нее. Я смотрел, составлял планы и схемы. В конце концов я набрался храбрости и заговорил с ней. После нескольких ловких ходов с моей стороны (то ручку одолжу, то еще какую мелочь) мы уже стали кивком приветствовать друг друга.

Однако меня интересовало не содержимое ее шариковой ручки. Пять моих самых заветных эротических фантазий — в обратном порядке, для большего возбуждающего эффекта:

5. Заняться сексом втроем с Хейли и Бэки, близняшками с моего курса.

4. Попасть в плен к амазонкам в качестве племенного бычка для получения потомства.

3. Быть выпоротым мадемуазель Шапталь, моей школьной учительницей французского, и чтобы непременно она порола меня мокрым палтусом.

2. Остаться единственным выжившим в авиакатастрофе мужчиной, на необитаемом острове, с другими спасшимися — претендентками на титул «Мисс Мира».

1. Достичь оргазма одновременно с Эллой Трент после долгого и бурного секса.

За исключением рыбного фетиша под номером три (влияние моей рыбно-картофельной студенческой диеты), вполне стандартный для молодого человека список. Но вы посмотрите, в каком порядке стоят мои фантазии! Элла Трент круче неограниченного доступа к амазонкам? Нет, ну в самом деле. Придется это признать: она — номер один. Тут уж ничего не попишешь.

И вот мы у меня в комнате. Только что я тискал ее у входа в «Последнюю каплю» и потом в такси, по дороге сюда. Пока мы раздевались, я жадно пожирал ее глазами, смакуя каждый момент. Мне выпал шанс воплотить в жизнь самую желанную мечту. И если она делала это просто потому, что была под кайфом или потеряла свои очки и по ошибке приняла меня за Брэда, студента из Австралии, который ей нравился, — даже если и так, что тут такого? На тот момент ее присутствие в моей комнате было победой в долгой завоевательной кампании. Я подготовил почву для знакомства в библиотеке. Я выследил ее в «Последней капле» и «нечаянно» наткнулся на нее в баре. Я с ней болтал, очаровывал с таким усердием, словно от этого зависела вся моя жизнь.

И мой план сработал.

Она находилась в моей комнате, она лежала голая на моей кровати. Я увидел и победил. И вот-вот должен был кончить. Точнее, согласно моим эротическим фантазиям, мы должны были кончить вместе. Мы были на кровати, и все шло как надо. Нет, это будет не просто перепих. Это будет Секс Века. Я решил, что буду сексалепен, трахитителен, просто трахаделичен! Я буду ее Клинтом Иствудом, Шоном Коннери и Ричардом Гиром одновременно. Этого требовало от меня мое самолюбие.

И поначалу так оно и было. Мы со стонами катались по простыням, сжимая их в пальцах от страсти. Нежные поглаживания переходили в жесткую хватку и щипки. Это была не прелюдия, это была симфония, опера и канкан! Никогда в жизни я не хотел женщину так сильно!

— Нет, — сказала она, — сначала надень презерватив. Пожалуйста, скорее!

Мой план воплощения в жизнь самой великой мечты сработал, но кое-что другое работать отказывалось — я обнаружил это к своему ужасу, натягивая резинку. Либо кончилось действие двух с половиной литров пива, которые помогли мне набраться храбрости и влезть на Эллу. Либо я увидел ее совершенное тело и понял, что мне никогда не суметь удовлетворить его. Либо просто впал в шок от того, что сделал невозможное.

Какой бы ни была причина, результат не заставил себя ждать. Я почувствовал, как что-то опустилось у меня в животе, и увидел, как опустилось все под животом. Я наблюдал, как мой петушок в резиновом скафандре медленно скукоживается, сдувается, словно лопнувший шарик. Нет. Этого не может быть. Только не это. Не сейчас. Не с ней. Я не могу этого позволить. Запаниковав, я начал отчаянно представлять себе все фантазии с номера два по номер пять. Но мой член решил распорядиться по-другому. Если раньше я не мог заставить его упасть, теперь я не мог заставить его встать — первый раз в жизни. Он скоропостижно скончался. Мы с Эллой видели, как сник, увял, осел и умер.

— Поверить не могу, — сказал я.

— Только не надо мне говорить, — ответила Элла, встав с кровати и подбирая с полу трусы, — что раньше у тебя такого не было.

Я закрыл лицо руками:

— Во всем виновата моя мать. — Что?

— Это она назвала меня Брэдом, мне мое имя никогда не нравилось, — пояснил я с очень сильным австралийским акцентом.