"Родичи" - читать интересную книгу автора (Липскеров Дмитрий)13. Для него все кончилось. Он приехал в аэропорт и попросил всех отойти от носилок, на которых лежало тело, укрытое простыней. Иван Семенович встал перед носилками на колени и потянул на себя белую ткань. Открылось лицо Машеньки. Глаза ее были открыты, и спрашивала она как будто: «А что, собственно, произошло?» Генерал весь скукожился и посерел. Он не мог объяснить Машеньке, за что ей свернули шею. А она не могла рассказать ему, как жить без нее. Дунул ветер. Запахло летом и земляникой. Генерал знал, откуда пришло лето, а потому заволновался, чтобы другие не обнаружили его тайны. Подозвал адъютанта и шепотом приказал вскрытия не производить, а везти жену домой… В это время министр внутренних дел разговаривал кем-то равным себе или еще выше по должности. — Да знает он, сука, где металл! — Не умеешь работать? — спросил селектор. — Умею, не сомневайтесь! Только у мужика сегодня жену убили! Три дня подождем, а там!.. — Там твои бабки станут нашими! — пообещал селектор. — А ты Подольским РУБОПом командовать будешь!.. — А не надо на меня наезжать! — вдруг не выдержал министр. — Мне на ваши колеса класть с Останкинской башни! На этих колесах только в ад катиться! — Вы что, генерал, сдурели? — Достали! Ей-богу, достали! Я боевой офицер!.. Какого х… У меня три ранения! А вы, гады, Родину мою сосете!!! — В руки себя возьмите!.. Три дня можете на даче побыть, трогать никто не будет! Если врачи понадобятся, знаете куда звонить!.. Придете в себя, соединитесь со мной!.. Ишь, Родину его сосут!.. Да ты сам х… сосешь!!! Ее привезли домой и незаметно от генерала накололи тело формалином. Положили в гостиной на разложенный диван. Потом он сам ее обмыл и одел в хорошее платье. Звонили дочь и внук, но он велел им прийти только на кладбище. Иван Семенович сидел рядом с Машенькой всю ночь и вспоминал «чертово колесо» в Парке культуры, запах лаванды и рыжее тело жены… Потом он позвонил в больницу Боткину: — Знаешь? — Да, — тихо ответил разбуженный Никифор. — Может быть, ее черт убил?!! — Мне приехать? «Кто это?» — послышался в трубке голос Катерины. — Нет. Я в порядке, — ответил Бойко и повесил трубку. Вспомнил, что говорил Ахметзянов про землянику, что частички души эти ягоды… Нет, не Ахметзянов это говорил, а тот, с рельсом в груди. Снова набрал Боткинскую. — А где этот Михайлов, студент? Мне поговорить с ним надо! — Нет его… — Умер? — Ушел. У него все зажило. Он чудо природы! — Я знаю. Иван Семенович повесил трубку. «Завтра подам рапорт об отставке. В субботу похороны…» Генерал чувствовал, как по щекам текут слезы, но ничего сделать с собой не мог. Ночью плакал, это его извиняло… «Прав был Никифор, — подумал. — Вагина ненасытная!..» В четверг вся балетная Москва была взбудоражена! Весть о том, что отмененная накануне премьера балета «Спартак» все-таки состоится, вызвала как чудовищное негодование у балетоманов с партерными билетами, так и неподдельное счастье жителей галерки. В одном сходились и обладатели вечерних костюмов, и владельцы мохеровых беретов: весть о покушении на будущего премьера — чистая пиаровская акция, лишь раздувающая ажиотаж. «Партерные» в большинстве своем билеты сдали из-за дороговизны, а галерщики не сдавали, так как были согласны на любую замену. Счастливы были спекулянты, чующие к пятничному вечеру небывалую наживу, а одна экзальтированная особа из «партерных», уже сдавшая билет в кассу, решилась на самосожжение в скверике, облив себя «Шанелью № 19». Но парфюмерия гореть не хотела, и несчастная женщина истерически требовала у таксистов бензина! Всеобщий ажиотаж подогревался еще и тем, что Большой давал лишь единственный спектакль в Москве. Этой же ночью «Красной стрелой» театр уезжал в Санкт-Петербург, чтобы ошеломить вторую столицу новым гением, а потом на пароме отбывал за границу нашей Родины через Финляндию, а далее с остановками по требованию… Когда студент Михайлов явился на проходную театра, Степаныча чуть кондратий не хватил. — Тебе же, сынок, голову сплющили!.. Лидочка, лицезрев господина А. в полном здравии, высказалась, что так и должен поступать настоящий артист, мол, на сцене все болячки проходят! Альберт Карлович хотел было кинуться к солисту с криками и объятиями, но сдержался и лишь прикрыл ладошкой пухлые губы. Импресарио Ахметзянов, собравшийся наутро устраиваться по прямой специальности, увидел своего «Нижинского» и в секунду переродился в «Дягилева». Он уже почти наяву слышал неистовые овации и крики «браво» в свой адрес… Что творилось на Театральной площади за три часа до начала спектакля, описать практически невозможно. Конная милиция, как на серьезном футбольном матче Евролиги! Внутренние войска организовали коридоры от метро до театра, а билеты проверялись еще до входа на эскалатор… Вера зашла домой на несколько минут, чтобы переодеться в вечернее, и застала картину воистину эстетически ужасную. Ее подруга Зоська лежала обнаженной под каким-то полуголым мужиком с волосатой, как у гориллы, спиной и таким же шерстяным задом, выглядывающим наполовину из спущенных штанов. Зоська орала что было сил, биясь в конвульсиях, шерстяной пыхтел паровозом, и Вера поняла, что застала секунду роковую. — А-а-а-а! — провалилась в экстаз Рыжая. — А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! После того как Зоська откричала, шерстяной споро слез с нее, натянул штаны, пиджак, увидел Веру, тыкнул и облизал мерзким языком щеки. — Гы-гы! — сказал он еще раз напоследок и вывалился в дверь. Что творилось в это время со стариком Козловым от криков Зоськи, остается только догадки строить. — Кто это? — с трудом вымолвила Вера. — Он из Арабских Эмиратов, — ответила Зоська лежащая на влажных простынях с нагло раздвинутыми ногами, ничуть не стесняясь. — Я уезжаю с ним. Он миллиардер! — Тьфу! Вера вошла в свою комнату, сняла с плечиков черное длинное платье. — И нечего плеваться! — крикнула Зоська. — Каждый живет как хочет!.. Ты — с олигофреном, я — с арабом! Не успев договорить фразы, Рыжая почувствовала какие-то процессы внизу живота. Впрочем, сии не были болезненны, а потому Зоська от них отвлеклась: — Он сказал, что у него даже унитазы из чистого золота! Старик Козлов за стенкой попытался представить, как он гадит в золотой сортир, но у него это не вышло. Обязательно бы запор случился!.. Вера более не слышала, что еще говорит подруга. Взявшись за станок рукой, она вдруг почувствовала неодолимый зуд во всем теле, оттолкнулась от палки и сделала кряду пятьдесят восемь фуэте. После этого, оглядев себя в зеркале, нашла свою особу прекрасной, а в душе бурлило счастье. На его крыльях, не слыша похвальбы подруги про сексуальную мощь мохнатого миллиардера, Вера слетела по лестнице и, выскочив на улицу, подняла руку. Остановилась машина, и она уселась на заднее сиденье. — А я вас знаю, — сказал человек-водитель, нажав на газ. — Откуда? — улыбнулась счастливая для всего мира девушка. — Подвозил вас к этому дому с молодым человеком. У него еще волосы белые… — Вспомнила! Он вам торт желал с голубым кремом! — Ага… Вам куда? — К Большому театру… Дальше они ехали молча. Человек-водитель сокрыл от счастливой девушки, что у него недавно был этот торт. Зачем делиться счастьем, если его еще совсем немного!.. У нее-то вон сколько!.. А Зоська еще не знала, что шейх ее обманул и не возьмет в Арабские Эмираты… А еще она не ведала, что беременна мальчиком, который переживет ее на тысячу сто пятьдесят три года… В пятницу к вечеру он вдруг сказал Машеньке, что пойдет на премьеру в Большой, и лишь после этого закрыл жене удивленные глаза. Вызвал машину и медленно поехал по Тверской, вспоминая водителя Арамова. Подъезжая к Театральной площади, неожиданно увидел за линией оцепления необычайно красивую девушку. Но не красота привлекла генерала, а какая-то огромная одухотворенность в ее глазах. Милиция не пускала девушку, тесня тоненькую фигурку лоснящимся крупом гнедой кобылицы. Вероятно, у девушки не было билета, а у Ивана Семеновича имелось их целых два. Один — Машенькин… Он приказал водителю остановиться, вышел из машины, предъявил милицейскому майору удостоверение и велел, чтобы девушку пропустили. — Вы хотите на «Спартака»? — Хочу! Она произнесла это «хочу» с такой счастливой надеждой, что Бойко невольно улыбнулся и сказал: — Садитесь в машину!.. В театре разве что на люстрах не висели. Партер бряцал бриллиантами, сверкал «Патеками», произносил наиумнейшие фразы, бельэтаж был настороженно интеллигентен, а галерка, состоящая из балетного молодняка и выцветших старух, гудела так, как будто оркестр настраивался. Впрочем, оркестр надраивался само собой! Вера и Иван Семенович оказались в ложе рядом с правительственной. Они сидели в плюшевых креслах и не разговаривали. Неожиданно из-за кулисы показалась голова Ахметзянова. — Патологоанатом, — констатировал генерал. — Что? — не расслышала девушка. Тут объявили, что в зале присутствует Президент Российской Федерации, и раздался такой шквал аплодисментов, что зазвенели хрустальные люстры. Иван Семенович скосил взгляд и разглядел Первого. Тот, оживленный, общался с Премьером. Чуть поодаль сидели министр культуры и министр внутренних дел. Последний был хмур, со взглядом недобрым… Когда же он, в свою очередь, увидел Ивана Семеновича в обществе молоденькой красотки, просто уронил челюсть… До увертюры оставалась минута, и за кулисами Лидочка давала господину А. последние наставления. — Главное, не дрейфь! — говорила она, заглядывая премьеру Михайлову в глаза, и с каким-то мистическим ужасом определяла в них, голубых, полнейшее спокойствие, как будто он не Спартака через минуту танцевать станет, а пришел на диспансеризацию. — Ни пуха! — пропыхтел Алик и, не дождавшись ответа, наставил: — «К черту» надо говорить! Студент Михайлов молчал, словно и не слышал певца. — Надо, надо! — подтвердила Лидочка. — Провалимся! — затрясся Ахметзянов. — Пошлите нас к черту!!! Студент Михайлов посмотрел на всех изумленно, здесь оркестр сыграл вступление, и балет начался… Вряд ли стоит описывать все хореографические чудеса подробно. Достаточно сказать, что даже для искушенных зрелище было поистине фантастичным. Премьер прыгал так высоко и длинно, что если бы зрители не видели сего своими глазами, то в рассказы бы не поверили. От фуэте господина А. зал рыдал, особенно когда появлялись партнеры, жалкие карлики с лягушачьими прыжками в сравнении. Президент России затих и честно следил за происходящим. Он понимал, что, поставь танцора и его в этом зале рядышком, танцора вознесут, а его, Первого, забросают помидорами. У него промелькнула мысль, что вовсе не он стержень круговорота в природе, но она, мысль, мелькнув, исчезла… Министр внутренних дел за действием не следил вовсе, а думал, как свернуть башку генералу Бойко. Министр культуры мысленно прокручивал дырочку лацкане фрака от «Бриони», понимая, что в центре Москвы сейчас происходит событие, способное потрясти весь цивилизованный мир, а за это орденок-то непременно дадут!.. Вера плакала… Генерал Бойко ронял слезы, понимая, что жизнь кончилась… Иногда в его мозгу мелькал образ именного пистолета… Сидящий в бельэтаже Боткин вдруг догадался, что не один он в природе гений, и от этого чуть не потерял сознание, уронив рыжую голову на Катеринино плечо. Девушка откликнулась чуткостью и положила ладошку на причинное место Киши. Благо в театре темно было… В финале балета оказалось, что цветочная Москва работала сегодня исключительно на Большой. Цветами завалили всю сцену, занавес поднимали сорок четыре раза, а криками «браво» все же сорвали с десяток хрустальных подвесок главной люстры Большого. В самом углу галерки тихонько аплодировал Арококо Арококович. Он улыбался, сверкая мелкими зубами. Внезапно Арококо закрутился в фуэте и проделал их кряду штук семьдесят. Но никто этого не видел, кроме какой-то длинной старухи, которая перекрестилась, шепча губами «свят-свят!»… А потом премьеру жали руку Президент, Премьер. Министр культуры целовал в губы, а министр внутренних дел, не заходя за кулисы, отбыл в неизвестном направлении… Лидочка терла веко, пытаясь при Президенте пустить слезу, но была суха до основания. Альберт Карлович был в этом более удачлив и рыдал откровенно, вызвав в Президенте отвращение и вопрос: «Отчего в балете столько пиде… гомосексуалистов?..» — Вам куда? — поинтересовался Иван Семенович у девушки, когда они выбрались из театра. — На Ленинградский вокзал, — ответила девушка. Не задавая вопросов, он отвез ее и оставил среди отъезжающих куда-то… На прощание коротко кивнул. Приехал домой, вытащил из ящика письменного стола пистолет с гравировкой «От Президента СССР» приставил к виску, просидел полчаса замороженной треской, затем стреляться передумал… Испугался оказаться в другом от жены месте… Завтра должны были состояться похороны его Машеньки… Казалось, вся Москва собралась провожать Большой театр в Санкт-Петербург. Спартака тащили на руках от Театральной площади до самого вагона СВ. С высоты он увидел ее, призывно махнул рукой и спустился на землю… — Я поеду с тобой! — сказала Вера. — Виолеттта-а! — пропел Карлович, прикладываясь к коньячной бутылке. — Пилят!!! — Зачем она вам! — воспротивился Ахметзянов-Дягилев. — Женщины ужасная помеха в искусстве!.. Тем не менее поезд тронулся под истошные крики «браво» вместе с Верой. — Знаете, что! — кричал пьяный тенор. — У нас целых два локомотива! Один запасной с запасными машинистами! Вот такие мы важные!!! Лидочка, выпив сто пятьдесят граммов под лимончик, улеглась спать в отдельном купе, а вконец окосевший Алик, обняв Ахметзянова, плакал, признаваясь патологоанатому, что не он его отец, что никогда он плейбоем не был, а был простым гомосексуалистом. А девицы? Так они для отвода глаз всегда были! — А с матерью твоей я дружил сильно!.. Господин А. уложил Веру в пустом купе и обещал скоро вернуться… Прошел через несколько вагонов к хвосту поезда. Ни единой души… Лишь в последнем встретил проводницу, маленькую черноволосую женщину. — Вы у меня один сегодня, — сказала она. — Выбирайте любое место! Студент Михайлов улыбнулся, забрался на верхнюю гтплку и тотчас заснул… Глубокой ночью полупьяные Алик и Ахметзянов вылезли на платформу станции Бологое подышать. — Смотрите-ка, — заметил Карлович, — от нас локомотив запасной и один вагон отстегнули! — Вон они едут, — указал Ахметзянов на двигающийся в обратную сторону маленький состав. — Смотрите, как колеса сверкают, будто серебряные!.. — Эффект ночного фонаря! — поднял палец Алик и увлек импресарио спать… Перед пьяным сном патологоанатом вдруг вспомнил Алеху, больничного охранника, которого он устроил на работу, поручившись перед его матерью… Здесь его мысль перебилась заграничным турне, и он в мечтах задремал. А в Питере недосчитались одного человека — студента Михайлова, гениального господина А. Какая тут буча поднялась! Лидочка хотела Алику волосья выдергивать, когда тот вспомнил об отстегнутом ночью в Бологом вагоне. — Совсем допился, дегенерат! — вопила старуха. — И этот, Дягилев хренов! — Найдется, — оправдывался тенор. — Куда ему деваться! Сейчас в Бологом запросим! А Бологое ответило, что никаких вагонов у них не отстегивали!.. Вера почему-то знала, что он не вернется. Спектакль переносили целую неделю, пока окончательно не поняли, что господин А. исчез для балета безвозвратно. Большой отбыл в Финляндию с оперой «Хованщина». Через две недели Вера дождалась показа в Мариинку. Бывшую приму встретили холодно, и она танцевала в самом конце показа. Зато как она танцевала! Все старики плакали и шептались, что после Павловой и Лидочки не было в мире такой гениальной балерины!.. Ее зачислили в штат, и уже через три месяца она танцевала гастрольную Жизель в Ковент-Гардене… А Ахметзянов вернулся в Москву, приехал в Боткинскую и бросился в ноги Никифору. — Да что ты, в самом деле! — стушевался Боткин. — Хочу работать с тобой! — щупал ляжки хирурга несостоявшийся импресарио. — Рядом с гением хочу быть! — Кем же? — спросил польщенный Киша. — Патологоанатомом, — выдавил Ахметзянов. — Простым!.. Боткин развел руками и улыбнулся. — Что ж, изволь! Я своих земляков не забываю! Место в прозекторской есть, так что оформляйся!.. До своих от Анадыря Ягердышка добирался трое суток. Ехал попутными, шел пешком, а в последнем районном центре перед Крайним Севером купил за доллары собачью упряжку и погнал ее к родному чуму. Пулей влетел и обнял жену свою Уклю. — Ты вернулся, — улыбнулась женщина. — Муж мой!.. А потом он проник своим телом в меха и, выполнив супружеский долг, вытащил подарки. Красивый платок повязал ей на голову, пачку прокладок «Котекс» вручил в самые руки жены, затем выудил из-под стельки двести долларов и на жизнь подарил. При этом вспомнил генеральскую жену и почему-то перекрестился. А она, в свою очередь, рассказала, что скучала и что старик Бердан умирает… И он бросился к нему, своему единственному другу, и сердце его стучало, как у смертельно испуганной птахи. Он застал старика лежащим и совсем слабым. Рядом сидел шаман Тромсе и курил трубку… — Однако, вернулся! — прошамкал Бердан. — Вернулся… — Видал Америку? — Видал. Старик закашлялся, и тело его сотрясалось долго. — И как она, Америка? — Не наша она, — ответил чукча. — Вот и я так думаю… Брат адвоката докурил трубку и вышел. — А я тебе Spearmint привез! — сообщил Ягердышка. — Кучу целую! Достал из кармана пачку, сдернул с нее обертку, раскрыл три пластинки и принялся совать их в рот Бердану. — Пожуй! А завтра пойдем щокура ловить! — Не пойдем! — проворчал старик, выплевывая иностранную смолу. — Почему же? — Не видишь, умираю! — А как же я? — А это не мое дело! — Вот умираешь, — обиделся Ягердышка, — а все такой же злой! Из глаза Бердана выкатилась слеза. — Ивана Иваныча увижу, — прошептал он. — Беринга… Про тебя расскажу! — Спасибо, — прослезился Ягердышка. — А Бог меня твой возьмет к себе? — Так покреститься надо! — воодушевился чукча. — Говорят, что даже песком перед смертью крестить можно, если Святой воды нет! — А где же его взять, песок, однако? Не в пустыне живем! — Можно снегом! — Я так спросил, — шмыгнул носом Бердан. — Пойду к своим… Старик закрыл глаза, глубоко вздохнул и выдохнул в последний раз… Ягердышка заплакал и проплакал над телом умершего Бердана до вечера. А потом пригнал собачью упряжку и, завернув остывшее тело в шкуры, перенес на нарты. — А ну пошел! — прокричал кореннику, и сани укатили в короткую весеннюю ночь… — К своим! — перекрестил гавкающую упряжку чукча. Две недели Ягердышка бродил по тундре и искал Аляску. Он не знал, что в ночь смерти Бердана белый медведь заснул в своей лежке, и чувственность у него была какая-то особенная, и снилось ему странное — живое и неживое… А потом Укля сообщила Ягердышке, что беременна. — Откуда знаешь? — Купила у шамана Тромсе тестер за доллары!.. От счастья Ягердышка убежал на пять дней в тундру и чуть было не замерз, так как угодил в трехдневный буран и заблудился. Когда показалось, что сил бороться с холодом больше нет, в небе на минуту просветлело, снежную канитель пронзил вечерний солнечный луч, в природе развиднелось, и Ягердышка увидел сидящих на ледяной глыбе людей. Он узнал их. Один был белоголов, а второй, наоборот, черен и держал на плече рельс. Над ними неподвижно висели в воздухе Кола и Бала. Он увидел их со спины и негромко, так как почти не было сил, закричал «Эй!»… Ему послышалось, что они засмеялись чему-то своему, а потом снежная волна поглотила их… Он из последних сил, вгрызаясь обмороженными пальцами в лед, пополз на смех и уткнулся носом в порог своего дома. Пролежал, пока не наступила ночь, вдыхая родное тепло из-под щели в чуме. Словно из палладия сделанная, светила с северного неба Полярная звезда. — Господи, — прошептал Ягердышка, подняв к небу плоское лицо. — Сделай так, Господи, чтобы на ней хватило места всем хорошим людям. Дальше он перечислил всех хороших людей, которых знал, и так у него получилось, что все, кого он знал, оказались хорошими… — И про сына моего не забудь, Господи!!! Не упомянул он только себя. |
||
|