"Пальцы для Керолайн" - читать интересную книгу автора (Липскеров Дмитрий)КЕРОЛАЙНЯ попытался рассказать о своих братьях и о том, как они потеряли пальцы. Теперь же мне предстоит поведать немного о себе. Я постараюсь уложиться коротко, к тому же и рассказывать особенно нечего. После того как отец подкинул Мао бабушке, он вновь исчез. На сей раз Иосиф не пытался форсировать границы отечества, а отправился в глубинку России, где и познакомился с моей матерью – тихой русской женщиной. Отец, еще молодой, но с абсолютно седой головой и глубокими морщинами на лице, влюбился мальчишеской любовью в сибирскую красавицу, оплодотворил ее своим живучим семенем, и вследствие этого через девять месяцев родился я. Я был совершенно обычным ребенком, не отличался ни красотой, ни особым умом, а тем более не выказывал каких-нибудь неординарных способностей. Я рос, как тысячи моих сверстников, довольный своим детством, любящий своих родителеи… До пяти лет я не знал о существовании братьев, живущих в столице, да если бы и узнал, мне было бы совершенно наплевать. Ребенка интересует только то, что находится рядом, то, что можно пощупать руками, или на худой конец отправить в рот, чтобы, пережевав, проглотить. Лишь по достижении пятилетнего возраста, после того как моя мать умерла от какой-то непонятной болезни, я узнал, что являюсь младшим братом двух отпрысков с совершенно нерусскими чертами лица. После похорон матери отец провыл в открытое окно три дня, собрал меня в дорогу, и мы поездом отправились знакомиться с родней. Бабушка, совсем старенькая, потерявшая способность удивляться, узнав о существовании третьего внука, лишь пожала плечами и пошла собирать на стол праздничное угощение. Дедушка распил с отцом бутылочку водки, поговорил с ним о том о сем. а я тем временем знакомился со старшим браток Шивой. Ему было уже одиннадцать лет, все лицо его было в синяках, но он встретил меня ласково, улыбаясь во весь рот. Даже предложил поиграть в его игрушки. И конечно же, я полюбил своего старшего брата, хоть он и не был похож меня лицом, к тому же и без пальца на правой руке… Отец, погостив в родном доме неделю, как все того и ожидали, вновь исчез, укатив на своих кривых ногах в неизвестные земли. Я остался воспитываться бабушкой и дедушкой, и если мое непослушание выводило их из себя то они грозились отправить меня жить к Мао, среднему брату, отпрыску Сатаны… Мао я видел всего лишь пару раз – когда в детском саду морили тараканов и когда он сбежал из интерната в волчьих капканов. Помню, что его лицо, выражение монголоидных глаз, внешность дауна оставили в моей душе неизгладимое впечатление. Весь облик среднего брата пугал меня, но одновременно и чем-то притягивал. Я часто видел Мао во сне, думал о нем наяву. Его личность возбуждала во мне какой-то нездоровый интерес, некое трепетание и волновала меня куда больше, нежели мой старший брат Шива. Меня отдали в обычный детский сад, а когда пришло время, я пошел учиться в нормальную среднюю школу, где ничем и ни от кого не отличался. Все мое существование проходило без особых эмоциональных всплесков, что очень радовало бабушку с дедушкой. Уже казалось, что вся моя жизнь пойдет ровной дорогой, что на ней не будет особо сильных падений, да и взлетов тоже… Но. как обычно случается, какое-нибудь незначащее событие, на которое другой бы человек и внимания не обратил, может направить твою жизнь совсем в другое русло. Так произошло и с меей жизнью. К концу школы, подчиняясь могучему волеизъявлению природы, в начале весны я испытал чувство влюбленности к девочке из соседней школы. Сейчас я не помню даже ее лица, а имени как будто и вовсе не знал. Я тоже, уж не знаю чем, понравился ей, и мы стали встречаться. В наших отношениях, пожалуй, не было ничего романтического, так как мне не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы добиться взаимности. Все шло как-то само собой. Теперь уже, по прошествии многих лет, я понимаю, что первое чувство должно быть бурным, с муками неразделенной любви, с ревностью, со слезами отчаяния в бессонные часы… На третий день нашего знакомства мы уже целовались под ветками зацветающих деревьев и от неумения прикусывали до крови губы друг другу. А на пятый день, когда родители моей подруги отправились на дачу копать под картофель грядки, я оказался у нее дома. Она недолго размышляла, видимо, уже давно решившись отдать свою девственность при первом удобном случае, и вскоре мы лежали на ее узенькой кровати совсем голые. Я впервые рассматривал обнаженное женское тало с такого близкого расстояния, зная, что и девочка меня разглядывает, и от этого испытывал какое-то странное ощущение. Во мне не было ничего от сексуального возбуждения, я забыл о нем напрочь, и когда девочка влажными руками стала притягивать меня к своему телу, я оказался не готов к мужской миссии и от осознания своей неготовности весь размяк и заскучал на мгновение. Потом скука стала страхом, а страх был рожден мыслью о позоре… Так ничем закончилась моя первая близость с женщиной. Всю ту ночь я пролежал без сна в своей кровати, пытаясь анализировать происшедшее. В мозгу зародилась мысль, что организм мой ущербен, что я один из тех многих несчастливцев, которым не дано испытать наслаждения от обладания женщиной, что мне суждено лишь мечтать об обладании, а в конце этих мечтаний лишь муки одни. Конечно же, я больше не встречался с той девочкой, от одной мысли о ней испытывая лишь звериный страх. С того дня я стал непрерывно думать о природе своей неудачи, постепенно привыкал к мысли об ущербности моей психики, и со временем муки стали носить оттенок сладости, так что иногда я даже специально вызывал их в себе. Я стал интересоваться специальной литературой на тему сексуальных расстройств, проглатывая тома научных трудов. Я изучил Фрейда, Юнга и современных психоаналитиков. Из их трудов мне стало ясно, что я ничем не болен, что психика моя пострадала в силу моего же невежества. Оказывается, я сам родил в себе комплекс неполноценности, к тому же культивируя его жалостью к своей особе… К моменту осознания своих комплексов я уже выбрал будущую профессию. По окончании школы я решил поступить на психологический факультет университета и по получении диплома специализироваться на лечении сексуальных расстройств как мужчин, так и женщин. С этим решением ко мне пришла и другая мысль. Избавившись от своего комплекса, я не смогу так глубоко проникнуть в природу чужой болезни, ибо только свои страдания можно отождествить с чужими. С юношеским самопожертвованием я решил развивать в себе сексуальный комплекс, тем самым став врачом-экспериментатором, ставящим опыт на себе. Как и мой средний брат Мао., я отказался навсегда от близости с женщиной, только природа монашества была различной… Я с блеском закончил психфак. При распределении мне был сделан ряд очень лестных предложений, начиная от Института психиатрии до места психолога в больнице им. Кащенко. Стремясь работать индивидуально, я отказался от этих предложений и попросил свободный диплом. „Я снял квартиру и стал принимать больных, которых было сначала очень мало, но вскоре психоанализ стал входить в моду, и поток больных увеличился. Обычно я работал по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Принимал по пять-шесть больных, уделяя каждому по часу, а остальное время систематизировал свои записи и истории болезни, пытаясь отыскать маленький корешок, ставший причиной развития того или иного комплекса. Начиная работать с новым больным, я всегда твердо обещал, что шансы на полное выздоровление равняются девяноста процентам, да, впрочем, так оно и было. Почти ко всем моим пациентам возвращались утраченные способности, и их счастливые лица делали счастливым и меня. Но еженощно в моей квартире раздавались телефонные звонки, и какая-нибудь женщина, бывшая моей пациенткой, захлебываясь от восторга, рассказывала, как к ней наконец пришел долгожданный оргазм, и как сладок он, и как прекрасна жизнь. Мои выздоровевшие больные, конечно же, не знали, что их спаситель сам болен, что вряд ли во всем мире найдется психоаналитик, которому удастся выдернуть из моего подсознания ворох мною же вложенных комплексов. Они, счастливые, обретшие радость в жизни, своим воскрешением доставляли мне вместе со счастьем и чудовищные муки, которые, в свою очередь, рождали во мне новые идеи, как избавить от этих мук других… Вскоре я стал известен, и несчастные хлынули ко мне потоком. Среди них все чаще оказывались иностранцы, не нашедшие исцеления в родных краях. За свое выздоровление они платили в твердой валюте приличные суммы, и с ростом известности росло и мое материальное благополучие. Я часто стал выезжать на Запад, откликаясь на просьбы состоятельных больных лечить их на дому, и как-то побывал даже в одной маленькой африканской стране, где три месяца конфиденциально лечил молодого принца, неспособного выполнить свою царственную миссию, заключающуюся в зачатии наследника. В награду за выздоровление царственной особы я получил от его отца бриллиант в двенадцать каратов, отправленный в белое золото, и паспорт с гражданством этой страны. Бриллиант я положил в швейцарский банк, а паспорт нарочно потерял, так как мне в этой стране не понравился климат… Как-то в моей квартире в Москве раздался междугородный телефонный звонок. Мужской голос на английском языке сказал, что он является секретарем лорда Р., что у самого лорда есть ко мне неотложное дело, и не смог бы я, скажем, на следующей неделе прибыть в Лондон. Конечно же, все расходы, связанные с перелетом, будут мне возмещены, об остальном же мне НУЖНО разговаривать с мистером Р. особо… Я посмотрел в свой еженедельник. Вся следующая неделя была расписана до минуты, и я сообщил об этом секретарю, терпеливо ожидающему у трубки. Нельзя ли отменить ваши дела? – поинтересовался секретарь. – К сожалению, нет, – ответил я. В трубке послышалась какая-то возня и после из мембраны донесся другой голос. – С вами говорит лорд Р., – сообщил голос. Я ответил., что польщен. – Когда бы вы могли приехать в Лондон? Голос, как мне показалось принадлежал уже совсем немолодому человеку, был требователен, и я вновь перелистал еженедельник. – Скажем, недели через две… – ответил я. – Думаю, что на три-четыре дня я бы смог выбраться… Хорошо, я жду вас пятнадцатого!.. Об остальном договоритесь с моим секретарем… Обговорив с секретарем все технические подробности, я принял душ и улегся спать. Сон долго не приходил, мешали заснуть всякие мысли. Я вспомнил своих беспалых братьев и подумал о том, что вот ведь какая штука: у обоих моих братьев не хватает по нескольку пальцев на руках, мои же пальцы все целы, даже шрамов нет! Уже совсем заснув, я напоследок коротко подумал, что пальцы – те же люди… мелькнула какая-то мысль и распаде семьи… я заснул… Через две недели самолет британской авиакомпании садился в аэропорту Хитроу. Меня встретил молодой человек по имени Чарльз, оказавшийся секретарем мистера Р., мы сели в машину и поехали в Лондон. Чарльз всю дорогу молчал и заговорил лишь тогда, когда мы подъезжали к центру города. – Дело в том, – начал он, что мистер Р. пригласил вас к себе за врачебной консультацией. – Я кивнул головой в знак того, что это мне понятно. – Мистер Р. недавно женился, и у него возникли проблемы по вашей части… – Может, я сам обговорю с мистером Р. эти вопросы? –прервал я Чарльза. – Дело в том, – продолжал секретарь, – что сегодняшней ночью все проблемы отпали… – Молодая жена довольная – неудачно пошутил я. – Вы не так меня поняли. Лицо секретаря стало жестким, и бледность разлилась вокруг его глаз. Сегодняшней ночью лорд Р. скончался. Как вы, наверное, понимаете мы более не нуждаемся в ваших услугах. – Вот как… – произнес я. Несмотря на весь драматизм, ситуация показалась мне столь комичной, что я еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Слава Богу, что секретарь ничего не заметил. – Вы получите весь причитающийся гонорар, – сказал он. – Вам заказан номер в отеле, оплаченный на две недели и куплен обратный билет на самолет. – Секретарь вытащил из кармана портмоне, вручил мне чек и билет. – Надеюсь, что дату вылета вы определите сами. Я кивнул головой и уставился в окно, рассматривая лондонские пейзажи. Всю дорогу до гостиницы секретарь молчал, а когда машина остановилась и швейцар в ливрее открыл передо мной дверь, Чарльз пожал мне на прощание руку, и я отметил, что ладонь его крепка, а кожа на ней сухая. Таким рукопожатием обладают лишь выдержанные люди со стальным характером. Когда в сопровождении швейцара я шел к дверям отеля, мне навстречу бросился какой-то маленький щуплый человек. Со счастливыми возгласами он принялся меня обнимать, приговаривая, что целых пять лет прошло с того момента, когда мы виделись в последний раз, и он уже совсем отчаялся когда-нибудь со мною увидеться. Человек тискал мои плечи, брызгал в восторге слюной, пока я наконец не разозлился и не оттолкнул его. Коротышка в недоумении замер, с минуту всматривался в мое лицо, а потом, покраснев, стал извиняться: мол, дескать, обознался, принял в профиль за своего старинного друга, пропавшего в джунглях реки Амазонки. Еще раз извинившись, человек предложил искупить свою вину, угостив меня в баре. Я отказался, сказав, что еще не устроился в гостинице, и он от меня отстал с явно расстроенным выражением лица. Швейцар подвел меня к регистрационной стойке, через три минуты все формальности были соблюдены, и я поднялся на третий этаж к номеру 321. Распаковал свои вещи, принял душ и подумал, не бросить ли мне свои московские дела к чертовой матери и не отдохнуть ли две недели в Лондоне. Гостиница оплачена, в кармане чек от лорда Р. на кругленькую сумму… Пошляюсь по Конвент-Гардену, наконец отосплюсь без ночных звонков обретших счастье пациенток… Решено, остаюсь. А надоест – всегда смогу улететь… Переодевшись, я спустился в бар, заказал коньяк и кофе. я полез в карман за деньгами, но их там не было. Ни билета, ни чека, ни всего остального. Я обшарил все карманы и в недоумении развел перед барменом руками. Тот ответил, что нет проблем, попросил меня показать ключ от номера и, записав номер комнаты в журнал, занялся другими клиентами. Я подумал, что бросил деньги и документы на кровать, но все же сомнения мучили меня, и удовольствия от коньяка не было никакого. Я наспех опрокинул в себя кофе и поднялся в свой номер. Мои сомнения подтвердились. Портмоне нигде не было. Все мои кредитные карты, гонорар за несостоявшееся лечение, билет на родину – все исчезло… Наскоро спустившись вниз, я заявил о пропаже менеджеру отеля. Тот попросил меня не волноваться, по телефону связался с охраной гостиницы, и через несколько минут о случившемся меня расспрашивал профессионал. Совместными усилиями мы выяснили, что в последний раз я видел портмоне в машине, которая доставила меня к отелю. Следовательно, сказал профессионал, вас обчистили либо в самом отеле, либо на подступах к нему. И тут я вспомнил коротышку, который, обознавшись, тискал меня перед входом в гостиницу. – Он вас и обчистил, – сказал профессионал и предложил мне пойти в номер, пока он будет выполнять свои обязанности. – Я улегся на кровать и в ожидании следователя заснул. Тот появился через два часа и помахал перед моим носом портмоне. – Нашли! – в восторге воскликнул я. – Посмотрите, чего не хватает. Я судорожно просмотрел содержимое портмоне, и не обнаружил в нем наличных денег и кредитной карты «Виза». Чек от лорда Р. и билет в Москву были на месте. – Вы его поймали? – спросил я. – Мы его никогда не поймаем, – ответил профессионал. –Ваш бумажник мы нашли в урне на соседней улице. Чек и билет мошеннику не нужны, так как они именные, а вот деньгами и кредитной картой он непременно воспользуется. Советую вам немедля позвонить в лондонское отделение «Визы» и сообщить об утере, тогда они аннулируют карту и ваши деньги будут целее… Я так и сделал. предствитель банка пообещал, что мой счет временно будет закрыт, а когда все нормализуется, мне об этом сообщат и выдадут новую карту. Мне пришлось выйти из гостиницы и отыскать банковскую контору, чтобы разменять чек от лорда Р. на наличные деньги. Вернувшись в отель, поднимаясь по лестнице к своему номеру, я чертыхнулся, вспомнив о семистах долларах наличных денег, пропавших безвозвратно. – Вы русский? – спросил голос за моей спиной. Я обернулся и увидел женщину почти двухметрового роста. Она смотрела на меня с любопытством, подстукивая длинными ногтями по дубовым перилам лестницы. – Я сразу поняла, что вы русский, – сказала она с чудовищным акцентом, хотя фразу построила правильно. – Я тоже русская… Честно… Ну, не совсем русская, наполовину казачка, наполовину татарка… У меня был любовник –русский. Одиннадцать лет назад. Я тогда учила ваш язык… Я все время спрашивала его, правильно ли я произношу, а он мне всегда отвечал, что правильно, потому что ему нравилось, как я коверкаю слова… Теперь у меня акцент навсегда… Кстати, вы чем-то похожи на моего любовника Михаила… Меня зовут Керолайн Ковалец… Она протянула мне ладонь, которая при пожатии оказалась вдвое больше моей. – Алексей, – назвался я. – Вы чертыхнулись. У вас неприятности… Может быть, мы сойдем в бар?.. Я как раз собиралась что-нибудь выпить. Я пожал плечами, и мы спустились в бар, который в этот час был совершенно пуст, и бармен, механически протирая стаканы, смотрел по телевизору какой-то футбольный матч. Керолайн заказала себе бутылку красного вина, а я вновь коньяк. Мы сели за столик, укрытый ветками декоративной пальмы, и некоторое время молчали. Пока Керолайн наливала себе вино, я рассматривал ее, испытывая чувство карлика, разглядывающего великана. Она была чудовищно некрасива. С бесформенным носом на одутловатом лице, с висящим подбородком, с большими, словно «гипофизными», глазами, мясными губами, кроваво окрашенными – она была похожа на дьявола в юбке… Но у нее были потрясающие руки. Длинные тонкие пальцы аристократки с фантастическими ногтями, идеально ровными, как лепестки экзотического цветка, – они постукивали по стенке бокала и были такие же красные, как и его содержимое. – Мой муж Стефан… – вдруг сказала Керолайн. – Кстати. вы очень похожи на моего мужа Стефана! – Она залпом выпила вино и уставилась на меня. – У вас такие же, как у него, глаза… Он всегда молча смотрел, как я напиваюсь… Я немного алкоголичка, и, наверное, это ему не очень нравилось. Поэтому я его бросила… Мне было его жаль… У вас есть жена? – Нет, – ответил я. – Вы не любите женщин… Такие люди, как вы, не любят женщин… Я слушал вполуха и смотрел, как содержимое бутылки перекочевывает в ее желудок. Она уродлива, думал я, но что-то в ней есть притягательное… Керолайн допила бутылку и заказала вторую. Она ничего не ела, говоря, что практически никогда не ест, когда пьет, а пьет она всегда… – Я вегетарианка, ~ пояснила она. В течение каких-нибудь двух минут она выпила половину второй бутылки, и глаза ее затуманились, став еще более круглыми. Она перестала болтать и смотрела в одну точку, оказавшуюся почему-то на моем лице. – Я только два часа как приехал в Лондон… – как бы между прочим сообщил я, чтобы перевести ее взгляд в другое место. – О, да… Конечно… Вам нужно побыть одному… – Керолайн долила в бокал остатки вина, судорожно заглотнула его, вытащила пудреницу и стала поправлять разъехавшуюся на губах помаду. – У меня тоже куча дел… Встречаюсь с английским министером… – сообщила она. Я не понял, что такое министер. То ли министр, то ли чиновник из министерства, но уточнять не стал. Когда мы выходили из бара, Керолайн спросила: – Как долго вы будете в Лондоне? – Не знаю еще, – ответил я. – Номер в отеле оплачен на две недели. – Чудесно, – сказала она. – Давайте позавтракаем завтра вместе… В десять возле ресторана… Я кивнул головой, подождал, пока она выйдет из отеля, и поднялся к себе в номер. Я еще не знал, как провести остаток вечера, а потому прилег на кровать, включил телевизор и думал о чем-то незначительном, пока не заснул. А когда проснулся и посмотрел на часы, то оказалось, что уже поздно и выходить куда-нибудь из отеля не имеет смысла… День приезда – для отдыха, подумал я и закрыл глаза. Портье разбудил меня в девять утра, и я вспомнил, что завтракать должен с Керолайн. Я побрился, посмотрел по телевизору сводку утренних новостей и, облачившись в костюм, спустился к ресторану. Керолайн опоздала на двадцать минут и долго извинялась, ссылаясь на дурака портье, который принес из прачечной не ее белье. Мы сели за столик, и Керолайн взяла на себя обязанности распорядителя. Она подозвала официанта, и пока тот стоял болваном, выясняла, что я люблю на завтрак… Впрочем, она настояла на финиках, круассанах, апельсиновом соке и кофе. Себе же взяла только яблоко и чай. – Чем вы заняты сегодня? – спросила Керолайн, чистя яблоко. – Да, в общем, никаких планов у меня нет, – ответил я и рассказал ей историю о лорде Р. – Да… Смерть мистера Р. – большая потеря для Англии. – Почему? – поинтересовался я. – Он стоял третьим от королевы. – Понятно… – Значит, вы психоаналитик. В знак согласия я кивнул. – А вы чем занимаетесь? Этот мой вопрос стал открытием шлюзов, и река слов потекла из уст Керолаин. Из ее рассказа я понял, что живет она в Ирландии, профессия – режиссер документального кино, специфика – фильмы о проблемах СПИДа. В Лондоне же она находится для разработки нового проекта, который, по всей видимости, будет осуществляться на территории СССР. Она рассказывала, какие милые люди в России и как ей с ними легко общаться. – Кровь – великая вещь! – сказала Керолайн. – Русский русского всегда поймет. Неважно, чья страна питала эту кровь!.. Съешьте еще круассан. Вы такой худой, Алексей, вам надо есть больше мучного! Иногда в ее словах проскальзывал пафос поистине русского звучания. – Мы можем поездить с вами по Лондону, – предложила Керолайн. – У меня здесь машина. Не возражаете? Я не возражал, потому что делать мне в Лондоне было нечего. Ни одного друга, ни даже знакомого во всей Англии у меня не было. Мы сели в маленький джип и покатили по Пикадилли, затем свернули к Сохо. а поскольку в этом районе езда на машине запрещена, мы вышли из джипа и отправились пешком. Пройдя мимо маленького публичного дома, рассчитанного исключительно на туристов, Керолайн сказала, что когда-то работала в нем проституткой, когда нуждалась в деньгах. – На мне был маленький крахмальный передничек, под которым было лишь мое тело, – пояснила она. – И много было клиентов? – спросил я. – Я знаю, что я урод. Но клиентов было много, и я хорошо зарабатывала. Уродство и красота – вещи пограничные. Уж лучше быть уродом, нежели просто миленькой. Я подумал о спорности этой сентенции, а в том, что Керолайн врет про множество клиентов, был уверен. Она действительно была уродом, к тому же стареющим. – Если я заработаю в России денег, то сделаю пластическую операцию. – Измените внешность? – Нет, просто уберу лишний жир и возрастные складки… Но это очень дорого стоит… Мы прошли все Сохо, погуляли по Ковентгарден и пообедали в маленьком ресторанчике рядом с Китайским кварталом. Керолайн за обедом выпила бутылку вина, ее немножко развезло, и она опять уставилась на мое лицо. Я испугался сексуального звучания в ее взгляде, и заговорил о чем-то нейтральном, связанном со спортом и лондонской погодой. – В этот день, – сказала Керолайн, – шесть лет назад, умер мой Джордж… Он был очень хороший, мой Джордж… Мне очень долго было тяжело без него… – Она грустно вздохнула, закуривая сигарету. – Кстати, Лешка, ты очень похож на моего Джорджа.. Нет, правда, что-то в твоем характере есть от моего Джорджа… От этого фамильярного «Лешка» все внутри меня передернулось. Я подсчитал, что это уже третий мужчина Керолайн, на которого я похож… Мы расплатились за обед и по предложению Керолайн поехали за город полежать на травке и посмотреть, как играют в крикет… Почему я не отказался от этого предложения, мне до сих пор непонятно… По пути Керолайн купила две бутылки красного вина. Управляя джипом, она то и дело смотрела на меня, улыбаясь какой-то странной улыбкой. – Ты еще узнаешь меня, Лешка, и перестанешь бояться… Вот мой Джордж никогда меня не боялся… Она чуть было не врезалась в бок какого-то «шевроле», подбавила газу и обошла его. – Кстати, мой Джордж был педерастом… Да, правда… Мы с ним никогда не спали… Но он очень меня любил… Я покажу его фотографию, тебе он понравится… Если мужчина в меня влюбляется, то он точно педераст или на худой конец б… Мой Джордж, один из первых, кто умер от СПИДа… Мы приехали к крикетному полю, на котором уже началась вялая игра. За ее течением наблюдали человек двадцать, и мы к ним присоединились. Керолайн откупорила бутылку и стала посасывать вино. Правила игры мне Были неизвестны, и на теплом солнышке я стал дремать.. – Джордж точно знал день, когда умрет… – доносился до меня голос Керолайн. – Он заказал мне платье в Париже. Платье было красного цвета… Он знал, что я люблю только лиловый цвет, но заказал красное. – В этом платье я должна была быть на его похоронах… Я не стала с ним спорить на этот счет… Красное так красное… Я услышал, как Керолайн пьет вино. – Но когда он сказал, что на похоронах должна звучать музыка Равеля, – продолжала она, – я не выдержала и стала орать на него… Он прекрасно знал, что я не выношу Равеля, но специально на нем настаивал… Я умираю, сказал Джордж, хоть на моих похоронах сделай, как я того хочу!.. Хрена лысого, ответила я, ты умираешь, а я остаюсь жить! Пусть хоть день твоей смерти ничем не будет омрачен!.. Когда я открыл глаза, то увидел над собой пьяное лицо Керолайн. Она хохотала, увидев в моих глазах ужас, дыхнула винными парами и сказала: – Поехали в город. – За руль я сяду. – Очень хорошо. Терпеть не могу водить машину… Я вел джип крайне осторожно, привыкая к правостороннему рулю. – Лешка, – вдруг спросила Керолайн, – почему ты не хочешь со мной спать? – Мы с тобой всего сутки знакомы, – ответил я, крепко сжимая руль. По животу пробежал холодок страха. – Ерунда… Условность… Желая избежать продолжения неприятного разговора. решил сказать правду. – Я не сплю с женщинами… – Ты же не педераст? – Нет. – Тогда почему? – Потому что не могу… – Ты импотент? – Да. – Не может быть, Лешка!.. Это же здорово!.. Я переспала с половиной мира… У меня никогда не было импотента!.. Всю жизнь мечтала вдохнуть в кого-нибудь жизнь! – На этот раз твоя мечта не сбудется. – Я терпелива, – заплетающимся языком ответила Керолайн. – Я могу ждать. Дальше мы ехали молча. Керолайн задремала и захрапела… Иногда я поглядывал на нее и вместе с содроганием от ее уродства, усугубленного алкоголем, испытывал и что-то похожее на нежность. Мы вместе приехали в отель. Керолайн проснулась и, поднявшись со мною до третьего этажа, пыталась проникнуть в мой номер, используя при этом все ухищрения профессиональной проститутки. Ей казалось, что это очень соблазнительно – облизывать краешком языка губы и вертеть глазами в разные стороны. Мне так не казалось. Напоследок она попыталась засунуть свою длинную руку в мои брюки, но я был начеку и уклонился. Керолайн опять захохотала, провела рукой по своей груди и громко сказала: – Ты боишься, Лешка!.. Боишься!.. – Боюсь, – ответил я, захлопывая перед ее носом дверь. В эту ночь мне не спалось. Несмотря на свое нежелание; я думал о Керолайн… Странная женщина, наверное, очень несчастливая… В три часа ночи в мой номер постучали. Я набросил халат и, подойдя к двери, спросил: – Кто? – Лешка, это я… Голос принадлежал Керолайн. – Я сплю. – Лешка, – жалобно сказала она, – мне очень плохо… Пусти меня… – Сейчас три часа ночи… – Я не буду к тебе приставать. Поверь, Лешка, мне очень плохо. Еще с минуту поколебавшись, я все же открыл дверь и пропустил уже протрезвевшую женщину в номер. Она села в кресло, достала из-под пиджака бутылку вина и спросила: – У тебя есть стакан? – Есть, – ответил я и протянул ей фужер. – Ведь ты же не будешь пить? – спросила Керолайн, откупоривая бутылку. – Нет. Она кивнула головой, как будто зная мой ответ заранее, налила себе вина и жадно сделала большой глоток. – Мне правда очень плохо, Лешка, – сказала Керолайн. – Я на всей земле одна… У меня нет ни одного родственника… Все друзья умерли от СПИДа… И Джордж, зараза такая, подох… – И Лиса, и Крис… Мать моя померла, когда мне было четырнадцать лет… Она замолчала. – А отец? – спросил я. – О, эта сволочь бросил нас, когда мы приехали в Англию… Ты знаешь, – ее глаза оживилась, – когда я летела делать фильм в Японию, в салон самолета неожиданно вышел капитан и сказал, что мы возвращаемся в Хитроу. Все, конечно, подумали, что произошла какая-нибудь авария. Но самолет успешно сел в Лондоне, к нему подали трап, всех пассажиров попросили оставаться на своих местах, на борт зашли три человека и прямиком направились ко мне. «Вы Керолайн Ковалец? – спросил один из них. „Да“, – гордо ответила я. «Дело в том, что ваш отец умер. Вам нужно подписать эту бумагу…» «Что это?» – спросила я. «В этой бумаге говорится, что вы не против, чтобы его похоронили». Я засмеялась этому человеку в лицо и сказала: «Я была против, чтобы мой отец вообще жил! Я совсем не против, что он сдох!.. Пусть хоронит себя сам!..» Я не подписала бумагу и надеюсь, что папашу затолкали в общую могилу со всяким дерьмом… Керолайн захохотала, запивая смех французским вином. Когда я летела из Японии, на таможне произошел смешной случай. Японский таможенник попросил меня открыть этот медальон,. – Керолайн потрогала золотой медальон, висящий на груди. – Я сказала коротышке, что не могу этого сделать. «Это почему?» – спросил он. Я сказала, что в медальоне – прах моего любимого человека. Хотите, спросила я, открою вам чемодан?.. Никогда не думала, что у япошек есть чувство юмора… Нет, спасибо, ответил коротышка. Вдруг в чемодане лежит труп вашей бабушки!.. Керолайн заулыбалась. – Остроумный японец… В чемодане лежали кинопленки с секретными материалами стратегической важности. Это был сенсационный материал, на котором я заработала сто тысяч фунтов!.. – А что в действительности в твоем медальоне? – спросил я. – Я сказала япошке правду, – Керолайн взяла в руку медальон. – Здесь Джордж… Вернее, часть его… Пепел… Она вдруг перестала улыбаться и стала разглядывать медальон. – Может быть, мы пойдем поесть? – спросила Керолайн. – Ты хочешь? – Не знаю… Что так сидеть… Я пожал плечами. – Пойду тогда переоденусь… Она вернулась через полчаса в костюме, приведшем меня в шок. На ней была короткая кожаная юбка, какие носят припанкованные девочки лет шестнадцати, и такой же кожаный пиджак на молниях, декольтированный почти до пупка. – Тебе нравится? Я кивнул, потуже затянул на шее галстук и спросил: – Куда пойдем? – Сегодня воскресенье, – ответила она. – Почти все закрыто. В Англии все в воскресенье ложатся спать в девять… Есть пара мест в китайском городе. Мы сели в джип Керолайн. Он долго не заводился, фырча на всю округу, а когда завелся, половина окон в отеле были освещены и из них выглядывали недовольные лица постояльцев. На этот раз Керолайн вела машину спокойно. Обгонять было некого, и мы без проблем доехали до Китайского квартала. На улицах работала бригада мусорщиков, собирая от закрытых ресторанов мешки с отходами. – Где здесь ночной ресторан? – спросила Керолайн у пожилого, с торчащими усами мусорщика. – Их два, – он показал пальцем сначала на запад, а потом на юго-запад. – Там и там… Только в тот не ходите, там плохо кормят. – Вы там были? – спросил я. – Нет. Просто слишком много отбросов увозим от этого ресторана. От этой профессиональной логики я заулыбался и пришел в хорошее настроение. Мы дошли до ресторанчика, сели за столик и заказали много-много всего разного. К моему счастью и к несчастью Керолайн, продажа спиртного в воскресенье запрещена, и мы вынуждены были общаться на трезвую голову. – Когда я сделала свой первый фильм о СПИДе, – рассказывала Керолайн, – все надо мною смеялись. Мне говорили – не существует такой проблемы. Подумаешь, десять человек на весь мир больны!… Через девять лет за свой первый фильм я получила самую престижную премию британского телевидения… Она немного помолчала, поддевая палочками морковку, затем посмотрела на меня и улыбнулась во весь рот: – Лешка, может быть, мы все-таки попробуем? – Что? – не понял я. – Попробуем трахнуться… – Нет… – ответил я, испугавшись. – Нет! – Да не бойся ты, не бойся… Я пошутила. Шутка это, Лешка… Минут десять мы ели молча, а потом Керолайн сказала: – Ты знаешь, Лешка, п одна на всем сеете… Если я умру, меня некому будет хоронить… – У тебя много друзей. – Я имею в виду родственников… Нет на земле ни одного человека с каплей моей крови… Знаешь, как это грустно… А у тебя много родственников? – Да, – ответил я и коротко рассказал ей о своей семье. Я рассказал ей об отце и своих беспалых братьях. Я не сказал ей лишь одного… Что несмотря на такое количество родных душ на земле, я, по сути, такой же одинокий, как она. Я завтра уезжаю. Лешка… На один день… Буду послезавтра… Позвони мне послезавтра, я буду ждать. Позвонишь? – Позвоню, – обещал я. Почти весь следующий день я провел в номере. Была плохая погода и настроение мое, вторя ей, тоже испортилось… Чего я здесь сижу, в этой Англии?.. Столько дел дома… В середине дня мне позвонили из отделения «Визы» и сказали, что проблемы мои решились положительно и что я могу в любой момент прийти и получить новую кредитную карту. Это хорошо, подумал я. Я побрился, спустился в бар и надрался в этот вечер, как свинья, так что пришлось прибегнуть к помощи официанта, чтобы добраться до своего номера. Зря ты уехала, сквозь головокружение думал я о Керолайн. Сегодня, может быть, тебе бы и повезло. У тебя был бы шанс попробовать вернуть к жизни человека… На следующий день я проснулся, когда часы показывали послеполуденное время. У меня трещала голова и во рту было до омерзения противно и сухо. Я дотащился до ванной, залез под холодный душ и полчаса драил зубной щеткой зубы. Завернувшись в халат, я сел в кресло и стал набирать номер телефона Керолайн. Там никто не отвечал. Я решил позавтракать в ресторане и с трудом засунул в себя один круассан, запив его двумя большими чашками кофе. Затем вновь позвонил Керолайн, но и на этот раз телефон молчал. Чтобы не терять времени напрасно, я отправился в отделение «Визы». Меня принял молодой человек в тонких золотых очках и очень улыбчивый. – Вам повезло, – сказал он. – Мошеннику не удалось потратить большой суммы с вашего счета. Это хорошо, – ответил я. – Но он наверняка попользовался моими наличными денежками! – Тут ничего не поделаешь, – развел руками клерк и выдал мне новую кредитную карту. Я вышел на улицу, зашел в первый попавшийся обувной магазин и купил себе пару новых ботинок, попробовав «Визу». Ботинки я выбрал из толстой кожи, окрашенной в черный цвет, и придя в гостиницу, тут же их надел. Телефон Керолайн не отвечал. Я набрал номер портье. – Что, – спросил я, – миссис Ковалец не возвращалась? – Как же, – ответил портье, – она вернулась еще прошлой ночью… Но она плохо себя чувствовала, у нее была высокая температура, и ее пришлось отвезти в больницу… – А вы не знаете, что с ней? – Как будто подозрение на воспаление легких… – А в какой она больнице? – К сожалений, не знаю, – ответил портье. Я замолчал, озадаченный полученной информацией. – Что-нибудь еще? – Нет, спасибо, – ответил я и повесил трубку. Нужно уезжать, подумал я. Керолайн больна, найти ее у меня нет возможности, ждать, пока она выздоровеет, тоже не могу. У меня своих больных навалом. Господи, какая в Лондоне плохая погода… Какое паршивое настроение у меня… Я снял телефонную трубку и набрал номер аэропорта. – Есть ли места на завтрашний рейс в Москву? – Да, сэр, – ответил женский голос. – Вы летите британской компанией? – Да. – Вам в салоне для некурящих? – Да. – Будьте, пожалуйста, в аэропорту в шестнадцать часов. – Спасибо, – ответил я. До моего возвращения на родину оставались сутки… Весь остаток сегодняшнего дня я решил походить по Лондону пешком. Взяв такси, я доехал до Оксфорд-стрит и пошел по ней прямо, никуда не сворачивая. В пятницу начну принимать больных, думал я… Нужно написать Керолайн письмо. Оставлю ей свой адрес… По-моему, она скоро должна прилететь в Союз… Может быть, встретимся… Я прошел пешком одну из самых главных улиц Лондона и решил спуститься к Темзе. Вдалеке виднелся Национальный театр, и чтобы к нему попасть, нужно было перейти мост, перекинутый через грязные потоки главной реки Великобритании. Перед мостом, в маленькой палаточке, я купил себе мороженое и, облизывая его, поднялся по ступенькам. Никуда не торопясь, я шел по мосту, разглядывая проходящие под ним прогулочные кораблики. Откуда-то издалека доносилась музыка. На середине моста я увидел мужчину с маленьким мальчиком на руках. Он стоял и смотрел на воду. Лицо его скрывал ерзающий ребенок, была видна лишь прядь седых волос. Пока я подходил ближе, мужчина пересадил мальчика с одной руки на другую, открыл лицо и я узнал своего отца. «Господи, какой он старый, – подумал я… – Совсем седой…» – Отец, – тихо проговорил я. Старик обернулся и посмотрел на меня большими черными глазами. – Алексей, – сказал он и заулыбался. – Здравствуй, отец. – Здравствуй, – ответил он. – Не могу тебя обнять. Противный мальчишка не хочет стоять. Говорит, что ноги устали… Он стоял с ребенком на руках и не знал, что еще сказать. Просто молча улыбался. – Что это за мальчик? – спросил я. – Так это же… – спохватился Иосиф. – Это же брат твой… Так получается… Брат твой, конечно… – Как его звать? – Джайлз, – ответил отец. Он стал тормошить ребенка, говоря тому по-английски, что взрослый дядя, стоящий рядом, – это его старший брат. – Скажи дяде «здравствуй!» Мальчик не хотел ничего слушать, подпрыгивал на руках отца и дергал его за седые волосы. – Вот сорванец-то! – улыбаясь, приговаривал Иосиф. И тут я увидел то, что привело меня в изумление, отчего сердце мое забилось, как птица в клетке. На правой ручке младенца, на крохотной ладошке, не хватало одного пальчика. Вместо него была крохотная культяшка со следами недавней ампутации. Да что же это такое, хотелось кричать мне. Что же я, не родной им всем?!.. Я обернулся и увидел, что со стороны Национального театра по направлению к нам идут мужчина и женщина. Мужчина красив и ведет под руку женщину с прекрасными и такими холодными чертами лица. И тут я узнал в них Шиву и его жену Мишель. Подойдя ближе, они были удивлены, увидев нас. Шива представил нас своей жене и сказал, что они решили перебраться из Америки в Европу и приехали в Лондон, чтобы подыскать себе для покупки дом. Я посмотрел на руки Шивы. Они были спрятаны в черных перчатках с металлической отделкой. Пока Мишель что-то говорила ребенку, я сказал Шиве, что могу помочь ему в проблемах с женой. Он ответил, что знает про мои достижения в психоанализе, но лечить Мишель не хочет. Привык к ее холодности и боится каких-нибудь перемен… Он замолчал и уставился вниз на реку, затем обернулся и, показывая на идущего вдалеке человека, сказал: – Мао. Человек подходил ближе, и я тоже узнал в нем своего среднего брата. Мао поздоровался с отцом, затем с Шивой, а уж в конце, по старшинству, со мной. В руке он держал папку, на которой было написано: «Бог и космос». – Статья, – пояснил он. Мы кивнули. – Заказ лондонского издательства. – Дало в том, – сказал, как-то грустно улыбаясь, отец, – он еще совсем маленький… Ему нужно есть по часам… Мы всего на час вышли… Иосиф опустил маленького Джайлза на землю, отчего тот захныкал и потянул ручки к отцу. – Пойдем мы, пожалуй, – сказал он на прощание и медленно побрел, таща за собой своего младшего сына. – Нам тоже пора, – сказал Шива. – У нас через пятнадцать минут встреча с маклером. Он обнял Мишель за талию и повел ее вслед за отцом. Мао ушел, ничего не сказав, лишь кивнул на прощание головой. Я остался на мосту один и подумал, что, может, и не удастся нам встретиться вот так вот – всем… Еще с час я бесцельно болтался по городу, пока не наткнулся на какой-то крохотный музей. Я зашел в него и огляделся. Навстречу мне вышел служитель и извиняющимся голосом сказал, что экспозиция еще не готова, что откроется она только через два дня. Я достал из кармана несколько фунтов, протянул ему и попросил, чтобы он меня пустил. – Я больше люблю смотреть, как собирают экспонаты. Пряча деньги в карман, служитель объяснил, что это будет выставка колющего и режущего оружия XV – XIX веков, и если я хочу, он может быть моим экскурсоводом. – Спасибо, – отказался я. – Я сам. Выставка была совсем небольшой. Дюжина мечей, десяток сабель, пики татарские, арбалеты английские, щиты и французская гильотина. Я подошел к ней. Она была еще не собрана, лишь остро отточенный нож был подвешен. Желоб для головы еще не был смонтирован и стоял в стороне. Вверху основания, на порыжелом дереве были написаны какие-то слова. Я подошел поближе и попытался прочесть их. Половина слов была замазана то ли смолой, то ли еще чем-то, и я попытался покарябать их ногтем. Неожиданно что-то щелкнуло, я увидел, как огромный сверкающий нож пришел в движение и со свистом обрушился вниз… От боли я потерял сознание и пришел в себя лишь в машине «скорой помощи». – Что со мною? – спросил я. – Вы были очень неосторожны, – ответил врач. – У вас травма… – Какая? – Не волнуйтесь… – Какая травма?! – Гильотина отрубила вам на ногах все пальцы. – Что, все? – Все, – подтвердил врач. Мгновение я обдумывал услышанное, а потом захохотал во весь голос. – Не волнуйтесь, – сказал испуганный врач. – Мы постараемся вам их пришить. – Ни в коем случае! – заорал я. – Не смейте мне их пришивать!.. Я запрещаю это делать!.. Дайте мне бумагу, и я напишу на ней отречение от своих пальцев! После этого я вновь потерял сознание и пришел в себя, когда меня везли по больничным коридорам. В одной из палат с номером «9» я увидел Керолайн. Она лежала под капельницей, но с открытыми глазами. Я хотел было выкрикнуть ей приветствие, но сил не хватило. Меня привезли в операционную, в которой я вынужден был следить за тем, чтобы сознание не покидало меня, и все время приговаривал: – Не нужно пришивать мне пальцы!.. Не нужно… Положите их в холодильник, а завтра я их заберу… Слышите?!. Наутро я очнулся в больничной палате. Болела после наркоза голова. Первым делом я нажал кнопку вызова медсестры. – Скажите, мне пришили пальцы? – Нет. – ответила она. – Вы же просили этого не делать. – Отлично!.. Но вы их сохранили? – Да. Они в холодильнике. – Принесите их мне. – Сейчас?.. Зачем? – Не спрашивайте, а делайте то, что вам говорят! Сестра пожала плечами, ушла, а через некоторое время вернулась с полиэтиленовым пакетом, в котором лежали мои замороженные пальцы. – Вот что, – сказал я. – Возьмите деньги в кармане пиджака, купите цветов и принесите их мне. Желательно розы… Я вам за это дам двадцать фунтов. Сестра ушла за цветами, а я разглядывал свои забинтованные ноги, на которых отсутствовали все десять пальцев. Пальцы лежали отдельно тут же передо мною, в мешочке… Вернулась сестра с букетом белых роз, я попросил у нее ручку и бумагу, написал на ней три слова и вложил, в букет. Затем попросил сестру взять букет, мешочек с пальцами и отнести в палату номер «9». Сестра пожала плечами и ушла. Я положил голову на подушку, расслабился и еще раз повторил про себя содержание записки. В ней было написано: «ПАЛЬЦЫ ДЛЯ КЕРОЛАЙН». |
||
|