"Паводок" - читать интересную книгу автора (Лиханов Альберт)Семен Петрущенко– Так и сидеть будем? – спросил Семка, оглядывая дядю Колю, Славу, Орелика. – Плясать прикажешь? – откликнулся Гусев. – Валяй. Это полезно. – А и то! – поднялся дядя Коля, с треском разминая кости. – Поразмяться не грех. Шутя, выбивая в снегу глубокие рытвины и подыгрывая себе на губах, он прошелся вприсядку. Обрадовавшись, Семка схватил расческу, приложил кусочек газеты, подул, выигрывая пронзительную, жужжащую музыку. Дядя Коля наплясался, хохоча, поддел Семку под бок, тот повалился, дурачась, болтая ногами и не переставая наигрывать на расческе бурный марш, – Семка Симонову был не пара, – и тогда он поддел Славу, вызывая на бой. Гусев поначалу отлынивал, отмахивался от дяди Коли, но это было не так-то просто: Симонов захватил Славку за шею, перевернул в снег. Пришлось за ним гнаться, бороться, то уступая, то побеждая, едва дыша, слабея от хохота. Семка изображал судью, гудел в свою расческу, Орелик был за публику, свистящую, хлопающую, орущую. Наконец они утихомирились, уселись вокруг костра, отдышались, утирая со лба пот, обмениваясь колкими шутками насчет чьей-то силы и чьей-то немощи. – Ты не силен, но широк! – шумел дядя Коля. – Прямо-таки камбала! Никак тебя не перевернешь на бок. Публика хохотала, а Слава обзывался в ответ: – Сам ты матрасная пружина. Как ни дави, только колешься! Довольный общим балагурством, желая продолжить, поддержать начатое, Семка сказал: – Мужики! Теперь потреплемся. Вот когда я в лагерь ездил, мы перед сном в палатке байки рассказывали. Старались страшнее. Только чем страшнее байки, тем больше смеху. Давайте и мы! – Сказки, значит? – спросил дядя Коля. – Не-а, я сказок не знаю. Вышел из возраста. – Я тоже, – потянулся Гусев. – Вот вздремнуть бы сейчас. – Ну, а правду? – просительно сказал Семка. – Какую же тебе правду? – усмехнулся Гусев, кладя голову на кулак и прячась под шубу. Семка посмотрел вдаль, словно выискивая там, какую он правду хочет, обвел глазами воду, разлившуюся вокруг, и придумал: – Ну, к примеру, про стихийные бедствия, раз мы тут, как цуцики, загораем. – Эк, хватил, – возразил Слава, – стихийных бедствий у нас быть не должно. Разве что отдельные наводнения и частные землетрясения. А так все нормально. – Во дает! – кивнул на него Семка. – Помешанный. – Ему иногда вожжа попадает, – усмехнулся дядя Коля. – Под хвост. – А я был при одном бедствии, – отозвался Орелик. – На Памире. Ледник там двинулся. Семка заколготился, подтащил к Вальке спальник, устроился поудобнее. Орелик засмеялся. – Ты чего это в рот глядишь? – спросил он. – Слушаю про ледник. – Э-э, – шутя толкнул его Валька, – так, брат, не годится. Сам выдумал, сам первый и рассказывай. Семка сморщил нос, выпучил глаза. – Я никаких таких случаев не видел! – Ну, тогда поспим, – обрадовался Слава, поворачиваясь на бок. Семка расстроился. Ему так хотелось хоть раз какой-нибудь, пока все вместе и никто не мешает, как в поселке, и никому не надо идти опять в маршрут, посидеть немного, поговорить, повеселиться в конце концов. Сколько они вместе ходят и только вечером собираются. Да и то! Поедят, свалятся от усталости и храпят. А он бродит вокруг них или сидит рядом, и поговорить не с кем. Нельзя же так, все дело да дело. А время – мимо, мимо. Потом же жалеть будут – ходили, жили рядом, а поговорить основательно все времени не хватало. Гусев уже свистел носом, симулируя сон, дядя Коля тоже чего-то скисал, один Валька глядел на Семку выжидающе, и он стал спасать положение, стал спасать эти минуты, когда он дудел на расческе, а дядя Коля плясал и потом боролся с Гусевым. – Я… это, – торопясь, начал Семка, – про бедствия не знаю. Смешным можно заменить? – Дуй! – велел дядя Коля. – Вали смешное! – и растянул рот, готовый смеяться. Семка лихорадочно и тщетно перебирал свою короткую жизнь, неинтересные, обыкновенные случаи, свидетелем которых ему приходилось быть, но ничего, кроме глуповатых анекдотов и розыгрышей, не вспомнилось. Он решил рассказать про один розыгрыш посмешнее, это было не так давно, когда Семка учился в радиошколе в другом городе и втроем с двумя приятелями снимал частную комнату. Поначалу оба товарища очень нравились Семке, один, Ленька, привез с собой аккордеон и вечерами громко играл, наклоня голову, свесив на глаза челку и чуть наклонив ухо к инструменту, словно прислушиваясь к его работе. Второго звали Юриком, он был сероглаз, неприметен и любил поесть, но зато здорово работал на ключе, обходил остальных и в чистоте, и в скорости. В общем, Семка делил свое добродушие поровну между двумя товарищами до одного случая, вернее, розыгрыша, на который толкнул его и Леньку Юрик-мазурик: так они прозвали соседа после этой истории. Вечером, после занятий, Семен и Ленька пришли домой. Жутко хотелось есть, днем они заняли у кого-то рубль, пообедали, думая дотянуть до завтра – завтра выдавали стипешку, но своих возможностей не рассчитали: по дороге на частную квартиру аппетит разыгрался до невозможности. До стихийного прямо бедствия. У булочной они проверили карманы, вытряхнули медяки, наскребли восемь копеек, взяли городскую, бывшую французскую, булку, похожую на лодку, перевернутую вверх днищем, и еще копейка осталась на разживу. Дальше до дому они трусили легкой рысью, надеясь, что Юрик, любивший поесть, дома и у него можно будет разжиться сыром и маслом. Юрик, верно, был дома, пил чай из эмалированной кружки, перед ним стоял слегка подкопченный дюралевый чайник, пол-литровая банка, наполовину заполненная маслом, слегка синим от некачественного стекла банки, и возлежал солидный куль из грубой желтой бумаги. В этом куле был сахарный песок. Семка и Леонид скинули пальтишки, бросили их на кровать, вытащили свою посуду. Ленька налил чай и сказал Юрику, не очень льстясь, но и не очень грубя: – Дай-ка сахарку-то! – И маслица! – добавил Семка. Юрик поднял на них утомленный взгляд, отер испарину, выступившую на лбу, оставив, однако, бусинки пота под носом, и, распрямляя свое хлипкое тело, велел: – А вы повежливее попросите! – Ишь ты, – возмутился Ленька, – гад какой! Как это у тебя просить, интересно, надо? – Как следует, – проговорил Юрик, прихлебывая чай, – не грубо. – Да брось ты, – сказал Семка, – давай гони! Вон у тебя сколько. – Мое, сколько ни было! – произнес Юрик, придвигая к себе пухленький куль с сахарным песком. – Все равно не в коня корм, – попробовал убеждать его Ленька, – сколько ни жрешь, вон какой худой. – Но Семка оборвал его: – Плюнь! Пусть подавится, частный капитал. Они тогда обозлились здорово, разделили городскую булку пополам, запили ее несладким чаем и улеглись голодные. – Во, моромой! – обзывал Юрика из своего угла Ленька. – Куркуль! – бурчал Семка. – Мазурик! – придумывал приятель. – Юрик-мазурик! – досочинил Семка. Юрик-мазурик молчал, не замечая перекрестного огня артиллерии. Назавтра Ленька и Семен устроили над соседом жестокую расправу. Мысль о мести пришла к ним случайно, ни о чем таком они не думали, даже забыли вчерашнее, но, вернувшись домой и не застав привычно жующего соседа, возмутились снова. – Вот гад какой! – шумел Ленька, кочегаря остывшую злость. – Надо ему отомстить! – придумал Семка. – Насолить как-нибудь за жмотство. Они распахнули тумбочку Юрика, глумясь над ее изобилием. – Буржуй настоящий! – бормотал Семка. – Сахара – куль, масла полбанки. Даже тройного одеколону полная бутыль. Давай весь сахар сожрем! – загорелся он. – Или все масло! – Не съесть, – горевал Ленька, – а то бы можно. Он взял бутылку с одеколоном, щедро побрызгался сам, пролил струйку на Семку. – Пахни ароматно! – приказал Ленька и вдруг вскочил от хохота. – Слышь! – заорал он. – Идея! Давай одеколон в сахар выльем! Во закукарекает! Семка шкоду поддержал, они вылили в песок почти полбутылки, принюхались, попробовали песок на вкус и еле отплевались. Вечером пришел Юрик, принес свой любимый чайник, разложил на столе продукты, набухал в кружку песку, ложек шесть, не меньше, и поднес ее ко рту. Резкий запах дешевого одеколона шибанул ему в нос, он попробовал чай на вкус, сморщился, тайком взглянув на ребят, но они были наготове, вдумчиво глядели в книжки, – задумался недолго и вдруг с удовольствием стал потягивать чай, заедая его намасленной булкой. Семка и Ленька переглянулись, расширили глаза, едва сдерживаясь от смеха, а Юрик спокойно допил чай, сложил куль в тумбочку, сыпал сахар, наверное, целый месяц, так и не решившись выкинуть. – Неужто не пахнет? – удивлялся Семен, когда они оставались одни. – Нос, может, у него заложило? – Пахнет, – уверенно отвечал Ленька, – просто жмот. – И поражался: – Надо же, так и дожрал одеколоновый куль. Эта история врезалась Семке в память, Юрик-мазурик иногда выплывал из нее, и Семка рассказывал о нем другим с удивлением и смехом; смеясь, Семка рассказал о нем и теперь, но засмеялся только Орелик. – Чего же тут смешного? – спросил Слава Гусев. Семка растерянно поглядел на него. – А говоришь, стихийного бедствия не видал, – сказал хмуро дядя Коля. – Я вот по свету полазил, где ни бывал, даже, вишь, заключение наблюдал, – проговорил он неспешно, – и скажу тебе, Сема, что этот твой Юрик – самое паскудное гадство на земле. Вошь, гнида, и, что обидно, нет ему переводу. – Чего хочешь? – спросил Слава. – От старых образуются молодые, каков плод, таков и приплод. Я и то гляжу, все, говорят, молодые лучше старых. И новей, и умней, и грамотней. Но вот, рассуждаю, тогда откуда подлость берется? Гадство всякое. Помрут, мол, старики, пережитки прошлого, останутся одни молодые, ну, бывшие молодые, и все хорошо станет? Ан фиг! – Ты, Слава, молодых не вини, – возразил ему дядя Коля, – гнидство все же, как и хорошее, по наследству как бы передается… – Дядь Коль, – всхохотнул Слава, перебивая его, – а впрямь парень этот, мазурик-то, на хорька нашего похожий? – И то, – засмеялся дядя Коля. – Вылитый Храбриков. Семка, все это время молча слушавший рассуждения Славы и Симонова, вспомнил Храбрикова – маленького, щуплого, но, видать, жилистого, мелкие его, вертлявые глазки, морщинистое, изношенное лицо – и подумал, что в самом деле Юрик-мазурик смахивает чем-то на этого старика, не внешне, конечно, а нутром, что ли… От этого Семкиного рассказа стало как-то гнусно, и Семка заругал себя: хотел посмешить, а вышло иначе. |
|
|