"Обман" - читать интересную книгу автора (Лиханов Альберт)3В студии записывают «Трех мушкетеров». Еще вчера Сережа думал об этом с любопытством, сегодня все кажется ему глупым, бездарным обманом. Эти жирные, старые мушкетеры, с которых градам катится пот, их неумелое бренчанье шпагами, громогласные фальшивые слова. В разгар записи совсем не по пьесе с грохотом, одна за другой, взрываются две лампы. Света недостаточно, и режиссер на пульте кричит по радио: – Осветители! Андрон! Андрона в студии, как назло, нет, он выскочил куда-то, и режиссер набросился на Сережу: – Немедленно менять лампы! Никакого порядка! Набрали сопляков! На глаза наворачиваются слезы. – Я эти лампы не делал! – кричит Сережа режиссеру и бежит на склад, но теперь куда-то исчез кладовщик, Сережа обегает коридоры, заглядывает во все комнаты, наконец находит его в самом неподходящем месте. – Что! – орет разъяренный кладовщик. И это нельзя! Будто Сережа последний тиран и мерзавец. – При чем же тут я? – объясняет Сережа. – Ведь запись, простой! – А при чем я? – орет взвинченный кладовщик. – Ну эта занюханная контора! Никогда никакого порядка! Уйду! Назло Сереже и всему свету он копается, пишет через копирку какую-то бумагу, дает Сереже расписаться. Наконец выдает две лампы. Сережа мчится по коридору к студии. Лампы большие, он держит их широко растопыренными пальцами. И вдруг распахивается дверь из какой-то комнаты, Сережа шарахается к противоположной стене, одна лампа вылетает из его вспотевших пальцев и с торжественным звоном разлетается в мельчайшие осколки. Сережа готов завыть от обиды, от неудачи, но в дверях, которые распахнулись так неожиданно, стоит Андрон. Он все понимает, кивком головы велит Сереже бежать в студию, а сам мчится к кладовщику. Режиссер на пульте совсем сходит с ума. – Скорей, скорей, скорей! – орет он голосом, усиленным динамиком. – Кончается время! Сережа вкручивает свою лампу, в студии появляется Андрон с озабоченным лицом и еще одной лампой. Вид у него такой, что режиссер молчит – вообще с Андроном лучше не связываться… Лампы вспыхивают, в студии солнечно и ярко, «Трех мушкетеров» начинают записывать снова, пожилые толстяки опять начинают бренчать шпагами. Сережа сидит в своем углу, сжав голову руками, почти в отчаянии. К нему на цыпочках подходит Андрон. Сережа закрывает глаза. Ни о чем не хочется говорить. После записи они сидят в буфете. Глотают безвкусные сосиски. Пьют лимонад. – Поскорей жуйте! – шумит на них буфетчица, пожилая тетка с плоским, как у якутки, лицом. – Пора уходить! Вас ведь тут никогда не накормишь, идут и идут, идут и идут! Сережа видит, как, мусоля пальцы, буфетчица считает стопку денег. Целую кучу. Денег… Много денег… Его осеняет: «А нужно только триста! Прийти и отдать. Вместе с помазком и этими хлопчатобумажными брюками. Ничего не говорить, отдать только. Или сказать: вот вам ваши игрушки… Как в детстве… Подачки мне не требуются!» – Андрон, – говорит Сережа, – одолжи три сотни. Тот крутит пальцем у виска. – Тебе куда столько? Сережа говорит ему про размен. Про Никодима и его мамашу. Про триста рублей, которыми бабушка соблазнилась и которые давят и унижают его. Про вчерашнее. Про Литературу – как колебалась она, что ответить. Андрон чертыхается. – Все в мире разделено на две половины, – говорит он. – В цвете – черное и белое. В морали – высокое и низкое. В характерах – хитрость и простота… Вот ты – пацан еще, поэтому простой, неопытный. А твои эти… родственники… Ей же своя рубашка ближе к телу. А справедливость – как бог на душу положит… Сережа кивает головой. Точно. Правильно рассуждает Андрон. – Но не все так просто, – продолжает Андрон. – Ты трактат Чернышевского читал? Об отношении искусства к действительности? Сережа мотает головой. Что-то плохо он понимает. – Слушай сюда! – восклицает Андрон. – Сейчас поймешь!.. Вот в болоте! Лягуш на лягушку глядит, и нет для него никого прекраснее. А меня, может, от вида этой лягушки тошнит. Это теория, понимаешь? – Вы кончите, нет, пустобрехи? – взрывается буфетчица. – И молотят, и молотят, вот язык-то без костей. – Зато у тебя, – говорит Андрон, – язык с костями. Я имею в виду говяжий язык и рыбьи кости, – все в одной тарелке! – Чистоплюй нашелся! – орет буфетчица. – А ну давай отсюда. Она кладет деньги в ящик, вделанный в прилавок, щелкает замком, машет руками: – Все! Закрыто! Андрон и Сережа идут на улицу. До передачи полчаса. Они забираются за кусты в парке, ложатся на траву. – Итак, исходя из Чернышевского, – продолжает Андрон, – на вещи можно смотреть по-разному. Сейчас ты на родственников этих глядишь как слабый на сильных. Но вот ты достаешь триста рублей, швыряешь им и уже – что? – смотришь на них как сильный на слабых. – Это верно! – говорит яростно Сережа. – Очень верно! Но где взять триста рублей? – Вот это интересный вопрос, – объясняет Андрон. – Уже по Достоевскому. Помнишь – в болоте все прекрасны. А я давно говорю, что вся наша жизнь – болото. Чем меньше в него влезаешь, тем лучше. Но это другое дело. Итак, теорема: ты в болоте. В болоте? – спрашивает он Сережу. – В болоте, – соглашается тот. – Да еще в каком! – Значит, напрашивается вывод – не бойся запачкаться. Все равно в болоте. Ведь, запачкавшись, ты как бы сразу очистишься: отдашь эти три сотни, швырнешь им в лицо! – Украсть, что ли? – не понимает Сережа. – Во брякнул! – поражается Андрон. – Это уж слишком уголовная мера… Ну продай что-нибудь… Займи до завтра, а сам не отдай… Что-нибудь такое мирное. Аморальное, но не совсем. – Он потягивается в зеленой траве. – Я бы тебе дал, – говорит он, – даже аморально, до завтра, но с обманом. Да ведь нету! – Андрон зевает и декламирует: – Птичка божия не знает ни заботы, ни труда… – Слушай, Андрон, – спрашивает вдруг Сережа, – а ты кто? – Как кто? Старший осветитель. – А еще? – добивается Сережа. – Кто ты в самом деле? – Пьяница, – отвечает Андрон добродушно, – а оттого и натуралист. – Как, как? – не понимает Сережа. – Ну, на жизнь смотрю натурально. Без всяких прикрас. |
||
|