"Рудин" - читать интересную книгу автора (Тургенев Иван Сергеевич)XВолынцев встал часу в десятом и, узнав, что Лежнев сидит у него на балконе, очень удивился и велел его попросить к себе. – Что случилось? – спросил он его. – Ведь ты хотел к себе поехать. – Да, хотел, да встретил Рудина… Один шагает по полю, и лицо такое расстроенное. Я взял да и вернулся. – Ты вернулся оттого, что встретил Рудина? – То есть, правду сказать, я сам не знаю, почему я вернулся; вероятно, потому, что о тебе вспомнил: хотелось с тобой посидеть, а к себе я еще успею. Волынцев горько усмехнулся. – Да, о Рудине нельзя теперь подумать, не подумав также и обо мне… Человек! – крикнул он громко, – дай нам чаю. Приятели начали пить чай. Лежнев заговорил было о хозяйстве, о новом способе крыть амбары бумагой… Вдруг Волынцев вскочил с кресел и с такой силой ударил по столу, что чашки и блюдечки зазвенели. – Нет! – воскликнул он, – я этого дольше выносить не в силах! Я вызову этого умника, и пусть он меня застрелит, либо уж я постараюсь влепить пулю в его ученый лоб. – Что ты, что ты, помилуй! – пробормотал Лежнев, – как можно так кричать! я чубук уронил… Что с тобой? – А то, что я слышать равнодушно имени его не могу: вся кровь у меня так и заходит. – Полно, брат, полно! как тебе не стыдно! – возразил Лежнев, поднимая с полу трубку. – Брось! – Ну его!.. – Он меня оскорбил, – продолжал Волынцев, расхаживая по комнате… – да! он оскорбил меня. Ты сам должен с этим согласиться. На первых порах я не нашелся: он озадачил меня; да и кто мог ожидать этого? Но я ему докажу, что шутить со мной нельзя… Я его, проклятого философа, как куропатку застрелю. – Много ты этим выиграешь, как же! Я уж о сестре твоей не говорю. Известно, ты обуреваем страстью… где тебе о сестре думать! Да в отношении к другой особе, – что ты думаешь, убивши философа, ты дела свои поправишь? Волынцев бросился в кресла. – Так уеду я куда-нибудь! А то здесь тоска мне просто сердце отдавила; просто места нигде найти не могу. – Уедешь… вот это другое дело! Вот с этим я согласен. И знаешь ли, что я тебе предлагаю? Поедем-ка вместе – на Кавказ или так просто в Малороссию, галушки есть. Славное, брат, дело! – Да; а сестру-то с кем оставим? – А почему же Александре Павловне не поехать с нами? Ей-богу, отлично выйдет. Ухаживать за ней, уж за это я берусь! Ни в чем недостатка иметь не будет; коли захочет, каждый вечер серенаду под окном устрою; ямщиков одеколоном надушу, цветы по дорогам натыкаю. А уж мы, брат, с тобой просто переродимся; так наслаждаться будем, брюханами такими назад приедем, что никакая любовь нас уже не проймет! – Ты все шутишь, Миша! – Вовсе не шучу. Это тебе блестящая мысль в голову пришла. – Нет! вздор! – вскрикнул опять Волынцев, – я драться, драться с ним хочу!.. – Опять! Экой ты, брат, сегодня с колером!.. Человек вошел с письмом в руке. – От кого? – спросил Лежнев. – От Рудина, Дмитрия Николаевича. Ласунских человек привез. – От Рудина? – повторил Волынцев. – К кому? – К вам-с. – Ко мне… подай. Волынцев схватил письмо, быстро распечатал его, стал читать. Лежнев внимательно глядел на него: странное, почти радостное изумление изображалось на лице Волынцева; он опустил руки. – Что такое? – спросил Лежнев. – Прочти, – проговорил Волынцев вполголоса и протянул ему письмо. Лежнев начал читать. Вот что писал Рудин: «Милостивый государь, Сергей Павлович! Я сегодня уезжаю из дома Дарьи Михайловны, и уезжаю навсегда. Это вас, вероятно, удивит, особенно после того, что произошло вчера. Я не могу объяснить вам, что именно заставляет меня поступить так; но мне почему-то кажется, что я должен известить вас о моем отъезде. Вы меня не любите и даже считаете меня за дурного человека. Я не намерен оправдываться: меня оправдает время. По-моему, и недостойно мужчины, и бесполезно доказывать предубежденному человеку несправедливость его предубеждений. Кто захочет меня понять, тот извинит меня, а кто понять не хочет или не может – обвинения того меня не трогают. Я ошибся в вас. В глазах моих вы по-прежнему остаетесь благородным и честным человеком; но я полагал, вы сумеете стать выше той среды, в которой развились… Я ошибся. Что делать?! Не в первый и не в последний раз. Повторяю вам: я уезжаю. Желаю вам счастия. Согласитесь, что это желание совершенно бескорыстно, и надеюсь, что вы теперь будете счастливы. Может быть, вы со временем измените свое мнение обо мне. Увидимся ли мы когда-нибудь, не знаю, но во всяком случае остаюсь искренно вас уважающий Д. Р.». «Р. S. Должные мною вам двести рублей я вышлю, как только приеду к себе в деревню, в Т…ую губернию. Также прошу вас не говорить при Дарье Михайловне об этом письме». «Р. Р.S. Еще одна последняя, но важная просьба: так как я теперь уезжаю, то, я надеюсь, вы не будете упоминать перед Натальей Алексеевной о моем посещении у вас…» – Ну, что ты скажешь? – спросил Волынцев, как только Лежнев окончил письмо. – Что тут сказать!– возразил Лежнев, – воскликнуть по-восточному: «Аллах! Аллах!» – и положить в рот палец изумления – вот все, что можно сделать. Он уезжает… Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь и это письмо он почел за долг написать, и являлся он к тебе по чувству долга… У этих господ на каждом шагу долг, и все долг – да долги, – прибавил Лежнев, с усмешкой указывая на post-scriptum. – А каковы он фразы отпускает!– воскликнул Волынцев. – Он ошибся во мне: он ожидал, что я стану выше какой-то среды… Что за ахинея, господи! хуже стихов! Лежнев ничего не ответил; одни глаза его улыбнулись. Волынцев встал. – Я хочу съездить к Дарье Михайловне, – промолвил он, – я хочу узнать, что все это значит… – Погоди, брат: дай ему убраться. К чему тебе опять с ним сталкиваться? Ведь он исчезает – чего тебе еще? Лучше поди-ка ляг да усни; ведь ты, чай, всю ночь с боку на бок проворочался. А теперь дела твои поправляются… – Из чего ты это заключаешь? – Да так мне кажется. Право, усни, а я пойду к твоей сестре – посижу с ней. – Я вовсе спать не хочу. С какой стати мне спать!.. Я лучше поеду поля осмотрю, – сказал Волынцев, одергивая полы пальто. – И то добре. Поезжай, брат, поезжай, осмотри поля. И Лежнев отправился на половину Александры Павловны. Он застал ее в гостиной. Она ласково его приветствовала. Она всегда радовалась его приходу; но лицо ее осталось печально. Ее беспокоило вчерашнее посещение Рудина. – Вы от брата? – спросила она Лежнева, – каков он сегодня? – Ничего, поехал поля осматривать. Александра Павловна помолчала. – Скажите, пожалуйста, – начала она, внимательно рассматривая кайму носового платка, – вы не знаете, зачем… – Приезжал Рудин? – подхватил Лежнев. – Знаю: он приезжал проститься. Александра Павловна подняла голову. – Как – проститься? – Да. Разве вы не слыхали? Он уезжает от Дарьи Михайловны. – Уезжает? – Навсегда; по крайней мере он так говорит. – Да помилуйте, как же это понять, после всего того… – А это другое дело! Понять этого нельзя, но оно так. Должно быть, что-нибудь там у них произошло. Струну слишком натянул – она и лопнула. – Михайло Михайлыч! – начала Александра Павловна, – я ничего не понимаю; вы, мне кажется, смеетесь надо мной… – Да ей-богу же нет… Говорят вам, он уезжает и даже письменно извещает об этом своих знакомых. Оно, если хотите, с некоторой точки зрения, недурно; но отъезд его помешал осуществиться одному удивительнейшему предприятию, о котором мы начали было толковать с вашим братом. – Что такое? какое предприятие? – А вот какое. Я предлагал вашему брату поехать для развлечения путешествовать и взять вас с собой. Ухаживать, собственно, за вами брался я… – Вот прекрасно! – воскликнула Александра Павловна, – воображаю себе, как бы вы за мною ухаживали. Да вы бы меня с голоду уморили. – Вы это потому так говорите, Александра Павловна, что не знаете меня. Вы думаете, что я чурбан, чурбан совершенный, деревяшка какая-то; а известно ли вам, что я способен таять, как сахар, дни простаивать на коленях? – Вот это бы я, признаюсь, посмотрела! Лежнев вдруг поднялся. – Да выдьте за меня замуж, Александра Павловна, вы все это и увидите. Александра Павловна покраснела до ушей. – Что вы это такое сказали, Михайло Михайлыч? – повторила она с смущением. – А то я сказал, – ответил Лежнев, – что уже давным-давно и тысячу раз у меня на языке было. Я проговорился, наконец, и вы можете поступить, как знаете. А чтобы не стеснять вас, я теперь выйду. Если вы хотите быть моей женою… Удаляюсь. Если вам не противно, вы только велите меня позвать: я уже пойму… Александра Павловна хотела было удержать Лежнева, но он проворно ушел, без шапки отправился в сад, оперся на калитку и начал глядеть куда-то. – Михайло Михайлыч! – раздался за ним голос горничной, – пожалуйте к барыне. Они вас велели позвать. Михайло Михайлыч обернулся, взял горничную, к великому ее изумлению, обеими руками за голову, поцеловал ее в лоб и пошел к Александре Павловне. |
||
|