"Сабелла" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

2

Кулон я нашла через несколько дней после моего одиннадцатого дня рождения. В тот самый день я впервые начала кровоточить. Мой отец был уже девять лет как мертв, и дом наш был женским царством. Женщины, как и мужчины, когда их собирается слишком много в одном месте, склонны объединяться в кланы, и эти кланы обзаводятся собственными мистериями. С тех самых пор, как мне исполнилось десять, меня донимали таинственными намеками: «Однажды это начнется, Бел. В один прекрасный день ты станешь девушкой». Благодаря школе я знала о менструации, но мне почему-то казалось, что полученные на уроках знания не имеют никакого отношения к моему собственному телу. Изображение на экране было для меня лишь картинкой, и не более того. А потом в один прекрасный день эта картинка оказалась во мне, внутри меня. Знание не спасает от потрясения. Понимание, что в этом нет ничего страшного, не избавляет от страха. Ты изменилась, отныне ты никогда не будешь прежней. В ту минуту я стала искать утешения, может быть, даже ободрения, в глазах окружающих, потому что людям вообще свойственно искать себя в чужих глазах. Но мать лишь вручила мне книгофильм, который поведал мне, что теперь следует делать — все это я и так уже знала по школьным урокам. Так что я ушла бродить по поселку. Я шла по дороге, над скрытыми подземными разработками, мимо обогатительных комбинатов, через реку — в луга. Там, где были устья пары пересохших каналов, уходящих в розовые пески, что до сих пор покрывают четыре пятых поверхности Нового Марса, я нашла лаз под землю.

Алисия (или это была Анисия?) провалилась в кроличью нору. Догонит ли летучая кошка летучую мышь, удивлялась она, падая в темноту. Наверное, маленькая Сабелла лазала по деревьям и заманчивым подземным норам. Не помню. Кажется, я даже видела раньше этот лаз, но прошла мимо, решив, что это просто еще один ход, ведущий в каменоломню под каналом. Почему я полезла туда в тот день? Напрашивается аналогия — Сабелла во чреве земли, как во чреве матери. Но думаю, для меня он просто был местом, где можно спрятаться. Может быть, Алисия тоже искала, где укрыться от своей женской зрелости. И уж конечно, в том тоннеле не было никакой исключительной женственной ауры. У входа валялась старая рогатка, какие делает большинство мальчишек Восточного, но когда я опустилась рядом с ней на колени, она сломалась — время сделало ее хрупкой.

Во сне, что приснился мне на пути в Арес, у выхода из тоннеля меня звала мать, но на самом деле тогда ее со мной не было. Я была одна. Не было там и высоких изящных колонн, как в Доусоне или Каллико. Тоннель был довольно низкий, и я проползла по нему не так уж далеко, когда путь мне перегородил плоский камень. Все это я определила на ощупь, потому что сама заслоняла себе свет. И все же мне показалось, что камень был могильной плитой.

Камень был гладкий, как шелк, то ли полированный, то ли отшлифованный временем. И, как и на других останках древней культуры Нового Марса, на нем не было ни грязи, ни пыли, словно рядом постоянно работали пылепоглотители. Я ощупывала его поверхность, и мои пальцы наткнулись на щель. В щели лежал кристалл, тоже атласно-гладкий.

Когда я поднесла находку к свету и стала разглядывать, кристалл был непрозрачным и тусклым. Размером и формой он напоминал небольшую сливу. С одного, более узкого конца в камень было вделано колечко. Мне было всего одиннадцать лет, но я узнала в металле кольца сплав, который окрестили ареумом, не поддающийся воспроизведению материал метеоритов, разбившихся на нашей планете.

Поэтому я зажала свое приобретение в кулаке и вынесла его на свет.

По закону Нового Марса все найденные останки древней цивилизации являются собственностью Федерации, то есть собственностью Земли. Я знала это, но не собиралась отказываться от подарка, который принес мне день, так много отобравший у меня.

Я сидела на диком лугу за плотиной и то подбирала, то снова роняла камень. Он был некрасив, даже уродлив, но необыкновенно приятен на ощупь, и я гладила его.

Налюбовавшись, как солнце погружается за край мира, я поспешила домой. У меня начались первые спазмы, и книгофильм рекомендовал мне, каким обезболиванием лучше воспользоваться. Возвращаясь в поселок, по дороге я зашла в аптеку. Я была обречена, но знала свои права.

На улице, вдыхая запах аниса с нашей лужайки перед домом, я снова взглянула на кристалл, и оказалось, что он больше не был тусклым. Он стал чистым и ярким, как хрусталь, как бриллиант, и его внутренние грани подмигивали звездам. Я рассудила логически: тепло моей руки и мои поглаживания очистили камень от наслоений.

Мать не сочла нужным объяснить мне, как прекрасно, что я стала женщиной, а я не сочла нужным рассказать ей о находке.

Я сэкономила карманные деньги и купила цепочку из белого металла в лавке на другом конце поселка. В те времена я никогда не носила кулон на людях — только у себя в спальне. Оставшись одна, я надевала его, и камень ложился на мою кожу, в ложбинку меж грудей, которые так быстро росли. Когда я носила его, моя тайна тревожила меня, и во мне волнами поднимались чувственность, и страх, и… какой-то странный голод, хотя я не понимала, чего мне не хватает, пока мне не исполнилось четырнадцать.

В тринадцать с половиной я стала носить кулон постоянно. У других девочек на груди болтались крестики, медальоны или амулеты на удачу. Моим амулетом был кулон. Никто не видел его. Никогда. Если в школе приходилось принимать душ или переодеваться, я обматывала его изолентой. Девчонки смеялись надо мной. Они меня не любили, поскольку я была не такая, как все. У меня не было отца, и матери моих одноклассников недолюбливали мою мать — она была вдова с некоторым количеством денег, вдруг она станет соблазнять их мужей? Их дочери интуитивно заразились этой неприязнью. Когда моя красота сделалась несомненной, они стали относиться ко мне еще хуже, хотя и мальчишки не питали ко мне особой привязанности: я не была покорной, униженной или сломленной и не восхищалась ими. В общем, я была слишком красивой, чтобы быть привлекательной.

Не знаю, как и почему я оказалась на шоссе у пивной в ту ночь. Нетерпение, голод. Когда тот парень подцепил меня, я была польщена и очарована. У него были ярко-голубые глаза, светлые волосы и машина с ручным управлением. Он сказал, что мы поедем в кино, потом в придорожное кафе и на танцы. Но вместо этого он съехал с дороги и остановил машину под раскидистыми и влажными древовидными папоротниками.

Что такое секс, я тоже знала. Мы все знали. Нам объяснили это на уроках, а потом велели выкинуть из головы до поры. Парень же объяснил мне своими руками и губами, что секс — вовсе не то, что следует выкидывать из головы. Я вся трепетала, но тут почувствовала, как камень пульсирует у меня меж грудей. Я была так зачарована его биением, что уже не замечала, что делает со мной парень, ощущения смешались, и средоточием их был кристалл у меня на груди. А потом мой первый любовник уложил меня на спину и попытался мною овладеть, но когда у него не получилось проникнуть в меня легко, он стал действовать силой. Не то чтобы я пыталась помешать ему, но меня будто грубо порвали, как платье. Кровь кипела. Он научил меня целоваться, от поцелуя кровь приливала к самой коже. Его шея оказалась в дюйме от моих губ. Все произошло так естественно — я приникла губами к его плоти, и мои зубы пронзили его вену. Когда он закричал, я решила, что это от боли. Он держал меня за руку, сдавив мою кисть так, что она превратилась в сплошной черный синяк, а другой рукой вцепился в сиденье, на котором мы лежали, и рвал ногтями его обивку. Он кричал: «О Боже! О Боже!». Потом он перестал кричать. Его тело еще подергивалось, но в конце концов прекратилось и это.

Я пресытилась, навалилась апатия. Только пролежав рядом с ним полчаса, я поняла, что он умер. Я слишком увлеклась, как вы сами понимаете. Тогда я еще не знала.

Кровоточить я прекратила в те же четырнадцать лет, когда мое тело, наконец, признало, что я уже больше не человек.

— Есть ли какая-то причина, по которой ты не станешь убивать меня? — спросила я у Джейса Винсента.

— Есть очень веская причина, чтобы убить.

Я не видела его. Мои глаза еще не восстановились после солнца, хотя темные очки все же помогали. Хорошо, что он позволил мне не снимать их, по крайней мере, не удерживал меня. Мои чулки остались целы, потому что современное волокно не рвется и не дает ползти петлям. Но рваные дорожки остались на моих длинных бледных ногах, на руках. Мне требовалось время, чтобы восстановиться после солнца. Вряд ли это имеет какое-то значение, если Джейс намерен убить меня, однако он не собирался убивать меня, по крайней мере — сразу. Он хотел узнать правду — или думал, что хочет. Он желал утолить свою жажду мести, переломить мне хребет и смотреть, как я буду корчиться в муках, потому что считал меня развратницей, которая убила его брата из-за денег или ради удовольствия. И в определенном смысле он был прав.

— Можно воды? — спросила я у него спустя какое-то время. Джейс не ответил. Я не настаивала более, но он схватил меня за запястье и потащил на кухню. Я упала на пол рядом с сифоном. Пальцы были как ватные, я не смогла нажать кнопку, чтобы набрать воды, и он сделал это за меня.

— Что с тобой творится?

— А на что это похоже?

— На то, что ты выделываешься.

Я выпила воды, желудок едва не изверг ее обратно, но обошлось.

— Может быть, я просто испугалась тебя.

— Не просто. Тут что-то еще.

— У меня фотофобия. Я не могу долго оставаться на солнце.

— Я знаю, что такое фотофобия. У тебя не те симптомы.

Забавно. Я рассмеялась. Джейс встряхнул меня, поставил на ноги и прислонил к стене, слегка поддерживая.

— Теперь рассказывай, что ты сделала с Сэндом, Фотофобелла.

Зрение немного восстановились, теперь я могла сфокусировать зрачки на его золотом горле. Это так просто. Сделай же это!

Не могу.

Но почему?

— Говорю же, Сэнд заболел. Я пыталась…

— …отвезти его в больницу. Ну да. Что с ним стряслось? Подхватил от тебя какую-то заразу?

Сквозь штору я могла видеть апельсиновое дерево за окном.

— Дай мне прилечь. Я все расскажу тебе.

Я не понимала, что делаю — голова кружилась, я все еще была полуслепой. Инстинкт по-прежнему требовал бежать, но днем у меня было не так много путей к отступлению. И все же когда Джейс развернул меня и отпустил, я бездумно подчинилась инстинкту.

Теперь уже я не могла действовать ни внезапно, ни быстро. Я просто оттолкнулась от него и побрела прочь из кухни, вверх по лестнице, сквозь кинжалы лучей, пробивающихся в щели между шторами. Джейс ничего не делал, чтобы помешать мне, хотя я молчала. Когда я упала на четвереньки, он не попытался поднять меня. У меня был только один путь — я ввалилась в спальню и нажала кнопку, запирая за собой дверь. Джейс позволил мне и это — только ради того, чтобы доказать, что все напрасно.

Я лежала на постели, в оцепенении, без единой мысли в голове и пыталась отдышаться, когда услышала его мягкие шаги — они были слышны, когда Джейс сам хотел, чтобы его услышали. Потом он уперся плечом в дверь спальни — не человек, а бронзовая машина, не знающая жалости. Электронный замок зашипел, механизм замкнуло, и дверь с треском подалась.

— Просто, чтобы ты знала, — сказал Джейс.

Я так устала. Может быть, сказать ему правду? Я убила твоего брата, потому что мне нужна была его кровь. Он был так красив. Я никак не могла насытиться им, я выпила его почти досуха, и сердце его остановилось, потому что он слишком любил то, что я делала с ним.

— Не думаю, что мы сдвинемся с мертвой точки, — сказала я.

— Не думай.

— Потому что я скажу тебе правду, но ты не поверишь моим словам.

— Я вполне могу поверить, что Сэнд работал на старикашку по имени Трим и, возможно, раскопал о тебе нечто такое, чего ты не стремилась обнародовать. Наверное, у тебя неплохо получается готовить сэндвичи с цианидом.

— Если б это было так, разве я сказала бы тебе?

— Тебе придется, — произнес он с издевкой. — Ты сама знаешь, Джезабель, что висишь на волоске. Не знаю, на что ты там подсела, но тебе явно надо принять какой-то дряни, иначе тебя начнет ломать. И когда ломка будет в разгаре, ты скажешь мне все.

Я почувствовала, что губы мои растянулись в идиотской ухмылке. Да, можно надеяться, что мое состояние достаточно напоминает симптомы наркотической зависимости, чтобы убедить даже Джейса, чей брат когда-то вопил и катался по полу от мескадриновой ломки.

— Значит, рано или поздно я признаюсь тебе, что убила Сэнда — и вот тогда ты меня и прикончишь.

— Не волнуйся, — сказал он. — Ты же верующая. Я позволю тебе сперва помолиться.

— Ты очень добр, — проговорила я. Но он уже повернулся, чтобы уходить. — А ты не думаешь, что наркотик припрятан у меня здесь, в спальне?

Он вновь повернулся ко мне.

— Если у тебя здесь есть заначка, — произнес он своим выверенным голосом, — ты употребишь ее, и таким образом я о ней узнаю. Тогда я переверну здесь все вверх дном, найду ее, и мы подождем, пока тебе вновь не понадобится доза, — он шагнул через порог сорванной с петель двери и добавил: — С другой стороны, насколько я помню, у тебя, как у запасливой наркоманки, в холодильнике хранится запас зелья, уже готового к употреблению.

Тихо. Главное — не выдать себя. Не шелохнуться. Не сказать ни слова.

Пять минут спустя из кухни до меня донесся звон и треск, а затем гулкое бульканье сточной трубы, глотающей фруктовый сок, который изничтожал Джейс. И когда разбился стеклянный контейнер, мне тоже было слышно. В отличие от стекол в дверях и окнах или посуды, контейнер был одноразовый. Он разбился вдребезги, и красный «эликсир жизни» разлился по полу среди осколков стекла. Потом он засохнет на полу огромным алым пятном. Кровавым пятном.

— Скажи «прощай»! — крикнул мне снизу Джейс.

И я сказала «прощай».

Мне не хватает… мне нужно… Во мне все болит — суставы, живот, язык, лимфоузлы на шее, глаза. Солнце высушило меня, и я не могу восполнить потерю. Я умираю… Нет. Еще нет.

Я лежала в постели. Солнце скрылось. Куда уходит день?Какое-то время назад Джейс спустился на шоссе к своей машине, принес сумку с готовыми обедами и разогрел один из них в старой микроволновке матери. Мне он тоже принес тарелку с каким-то месивом и, с разнообразными словечками, какими увещевают капризных детей, пытался заставить меня поесть. Он убрал тарелку, лишь когда я поставила его в известность, чтобудет, если он этого не сделает. Он предлагал мне и вина. Вина, которое, как он заботливо сообщил, приглушит на время режущую боль у меня в животе. Джейс издевался надо мной нежно и настоятельно, и все же садизм не доставлял ему удовольствия, он просто использовал издевательства, как дыбу, чтобы вырвать из меня признание.

Через два часа после заката, высоко в холмах, в звездном шторме ночи раздался первый волчий вой. Когда я услышала волков, меня всю затрясло. Я, словно в агонии, застонала вслух, не имея сил сдержаться, боль и жажда заставляли меня метаться в постели. Там, снаружи, выли все волки мира, звали меня: «Иди, иди же к нам, чего ты ждешь?».

Вскоре Джейс снова возник на пороге — темный на фоне тьмы, искра звездой тлела у его губ.

— Прелестные у тебя сигаретки, — сказал он.

Белый дым вился у его лица, я чувствовала запах табака с примесью гашиша. Он прошел к окну мимо зеркала, отдернул штору и нажал кнопку. Ворвавшись в распахнутое окно, волчьи голоса заполнили мою спальню, комната стала звонкой и искрящейся, словно покрылась сверкающим инеем.

Джейс смотрел на меня.

— Тебе нравится этот звук?

— Да.

Он обошел кровать и предложил мне сигарету.

— Нет, — я отвернулась.

— Ай-яй-яй, — покачал он головой. — Дорогая, тебе ведь нехорошо. Очень больно?

— Ты знаешь, что да.

— А ты помолись немножко, — сказал он и снова ушел.

Почему я не могу преодолеть эту невидимую преграду и овладеть им?

Волчий вой отдалялся, затихал. Там, снаружи, были холмы, манящие, притягательные, и четыре тысячи неоновых огней в небесах.

Может быть, Джейс заснет. Рано или поздно сон одолеет его. Мой мучитель спокоен и уверен в себе, он думает, что сломил меня.

Аура дома чуть изменилась от холодного дыхания юной ночи. Призрак моей матери сидел в своей спальне и смотрел в окно. Сломанные качели и выбитая дверь уныло покачивались на сквозняке.

Режущее лезвие ворочалось у меня в животе, точно плод во чреве, но потом я поплыла куда-то прочь, где уже не было боли. У меня начались сладкие видения — или это был сон…

…о том, как к западу отсюда, ближе к Монтиба, на черных от ночи лугах пасется олененок. И как пролагают пути через пастбища взрослые, тяжелые олени — в темноте они кажутся белыми, как мел…

Куда бегут волки, что охотятся в холмах? Куда они бегут, когда их никто не видит? Назад во времени, в ту эру, когда здесь еще жила прежняя цивилизация? Туда, где стройные колонны поддерживают кровли, резные и тонкие, как лед, а урны еще пусты…

Во сне я бежала на запад. Десять миль. Была почти полночь, судя по положению колец и спиралей на небе, что лишь кажутся неподвижными. Нет, это планета вращается, а звезды остаются неподвижны. Нельзя верить своим глазам.

Там, во сне, был овраг, чьи очертания и устланные палой листвой склоны навсегда врезались в мою память. Время от времени ветер шелестит сухой листвой, будто газетами, ниже струится ручеек, и вода в нем черна. Я неслышно крадусь среди теней, вниз по склону, я чую во сне стадо ланей, как всегда чуяла — будто тепло в ночи.

На дне оврага, там, где у воды растут эвкалипты, я вижу их. Они — словно дочь фараона и ее прислужницы из старой сказки. Самцов поблизости нет, брачный сезон давно миновал. Узкая головка приподнимается, ушки, будто скрученные листья, встают торчком — лань прислушивается. Она прелестна — точеное тело, хрупкие ножки. Все они — будто фарфоровые фигурки.

Я подхожу ближе, и еще несколько ланей поднимают головы. Камень мягко сияет у меня на груди, и я люблю этих ланей, я иду меж ними. Когда мне было четырнадцать-пятнадцать лет и я еще только училась охотиться, меня до глубины души поразило, что можно вот так идти прямо среди стада и выбирать ту, которая утолит мою жажду. Словно драгоценное вино в амфоре плоти. Когда пьешь оленью кровь, это не то, что с людьми, тут невозможно использовать плотское влечение как приманку и болеутоляющее. Инстинкт велит им бежать со всех ног прочь от меня, и лишь единственная из стада, та, которую я избрала своей жертвой, не услышит его голос. Если они умирали — то от шока или потери крови. Поначалу я была невоздержанна и неосторожна и порой случайно убивала их, потом научилась не убивать без необходимости. В ночь, когда умерла Касси, я ошиблась, выбрав себе в жертвы ослабленную лань. Бедняжка умерла у меня на руках, словно последний вздох Касси с шипением покинул ее холодное тело и обрек на гибель всех нас — лань, Сэнда, меня.

Вот она — та, кто утолит мою жажду.

Она тут же следует за мной, бесшумно ступая по мягкому мху у воды. Сперва она идет доверчиво и покорно. В реальности я бы чувствовала предвкушение, голод и щемящую жалость. Во сне мои руки и ноги налиты свинцом. У меня еле хватает сил, чтобы добрести до опушки и упасть у корней эвкалипта. Лань идет за мной.

В ярде от меня ее инстинкты воспротивились. Она внезапно понимает, что идет за волчицей. Лань вскидывает голову, бьет крошечным копытцем, как будто она на привязи. Она чует смерть, но бежать не может.

Я продолжаю пристально смотреть на нее, в ее кроткие глаза. И в конце концов, лань подчиняется, подходит ко мне, ложится рядом и опускает голову на мох. В ее глазах застыл ужас, но она неподвижна. Не бойся. Я обнимаю ее шею, покрытую короткой шерстью, словно жестким бархатом (даже во сне я чувствую ее прикосновение). От лани сильно пахнет, но запах этот живителен (даже во сне я чую ее аромат). Мои клыки чуть-чуть выдаются наружу, со стороны это незаметно, и я не рискую поранить губы их острыми, как иглы, кончиками (во сне я понимаю это). Я делаю единственный укус, очень-очень осторожно. Ее жизнь нужно беречь. Когда я начинаю пить ее драгоценное вино, лань напрягается и дрожит. Теперь она готова сорваться с места, как только прекратится действие моих чар. Думаю, что она ничего не чувствует. Она сопротивляется, потому что так велит ее природа. Зато я чувствую благодарность, уют и безграничную любовь.

Знай меру, Сабелла. Не обескровь бедняжку. Не делай ей больно. Люби ее и будь благодарна. Отпусти ее. (Я уже забываю, что все это лишь снится мне.)

Довольно, Сабелла. Отпускай ее.

Я отрываюсь от ее шеи, и лань тут же вскакивает на ноги. Память сотен ее предков оживает в ней.

Они уносятся прочь, сполохом импульсного разряда мелькнув в листве, среди сплетения теней, убегают на другой берег. Здоровое животное, убежав подальше, отдохнет и вдоволь попасется. Его организм восстановит то, что я украла. Вот уже все стадо перемахнуло ручей и растворилось в невидимых прорехах тьмы.

Лежать на мху удобно и мягко, как на перине, и боль покидает мое тело, будто заглушенная мощным анальгетиком, который, однако, оставил мой разум чистым и ясным. Я ускользнула от мстителя. Как мне это удалось?

Или не удалось? Я лежала там, во сне, и думала:он не сможет догнать меня, волчицу.

Но у него тело атлета, это так и бросалось в глаза. Он сумеет догнать. Бесшумно. Ночь полна звуков — звуков ветра, шорохов травы и песка, журчания воды. То, что в холмах считается тишиной — лишь разновидность шума. Да, Джейс сумеет выследить меня и призвать к ответу. Если я сяду и увижу его силуэт в ночи, то расскажу ему все в подробностях.

Не было ни разрывов, ни отредактированных следствий, как часто бывает во снах. Все развивалось логично и последовательно. Я приподнялась и села. Прямо на другом берегу ручья, там, куда убежали лани, на фоне ночи темнел силуэт. Нет, это не игра теней, не валун причудливой формы, не дерево. Это человек. Джейс.

Я сидела и смотрела на него, и немного погодя различила мерцание его глаз и нечто длинное и блестящее у него за плечом. И это тоже не было игрой теней — гладкий ствол импульсного ружья, с каким ходят охотиться на волков.

Джейс, который снился мне, заговорил: «Ты сделала с ланью то же, что и с Сэндом.»

«Не только», — возразила я. Я не боялась его здесь, в овраге из моего сна, где не бывает боли, среди звезд и шороха листьев.

Я поднялась на ноги. Мне было тепло, легко и спокойно с ним.

«Когда я пью кровь мужчины, — сказала я мягко, — это не то же самое, что со зверем. Когда я встречаю мужчину, которого желаю, когда мы занимаемся любовью — тогда я пью его кровь.»

Я пошла к нему. Ступила в мелкий ручей. Кончик языка нежно покалывало. Ночь дрожала от напряжения, будто туго натянутые струны скрипок. Я шла, ступала по воде, и я была смычком, множеством смычков, занесенных над струнами. Чистый звук родился глубоко во чреве тьмы.

«Позволь, я покажу тебе», — сказала я и опустилась на колени возле человека с ружьем, как лань, покорившаяся моему взгляду. Я запрокинулась назад, выгнулась дугой, и хриплая музыка ночи зазвучала во мне. Он мог убить меня в эту минуту. Мне было все равно. Я и хотела, чтобы убил.

Я откинула голову, подставляя ему свою шею…

«Все хорошо, — сказал Сэнд. — Вы уже проснулись. Теперь все в порядке.»

Но Сэнда рядом не было. Никого не было. Одна лишь я.

Ветер теребил полог кровати, тот ветер, что принес запах холмов и навеял мне сон. Но не все в этом сне было навеяно ветром.

Дом притих, будто и не было в нем никого, кроме меня.

Сабелла, его кожу покрывает загар. Он пьет спиртное и ест настоящую пищу, Сабелла, ты сама видела. Нет, это не злой розыгрыш. Он не такой, как ты. Ты по-прежнему уникальна и по-прежнему одинока.

Но почему же тогда…

Я была жертвой. Добровольнойжертвой.

Дело в близости, Сабелла. Вот чего тебе не хватает. Ты отдаешь, но никогда не получаешь. Вот почему ты боишься прикоснуться к нему, Сабелла.

Я подтянула колени к животу, скорчилась, чтобы облегчить боль. И горько усмехнулась, припомнив символику сновидений по Фрейду: ружье, ручей, скрипки.

В доме было абсолютно тихо. Неужели он уснул? Мститель, дважды враг, вдвойне ужасный. Мне хотелось бы хоть раз взглянуть на него спящего. На это лицо — разгладившееся, беспомощное, слепое.

Нет, Сабелла, дай-ка я тебе кое-что объясню. Все садисты на самом деле также и мазохисты, одна слабость влечет за собой другую. Сэнд преклонил колени перед тобой. А теперь на коленях стоишь ты, и меч занесен над твоей шеей. Но сейчас ночь и тишь — именно то, что тебе нужно. Да, я смогу. Обязательно.

Я крадучись вышла из спальни, двинулась вниз по ступенькам, по которым спускалась многие тысячи раз, в свете звезд, льющемся в окно, настороженно замирая, чтобы почуять его вовремя и не попасться. Тьма была глуха и нема, тьма ждала меня, ночь была омутом, который мне предстояло переплыть.

Стеклянная дверь бесшумно отворилась, когда мой палец коснулся кнопки. Ночь беззвучно распахнулась над моей головой, укрывая меня.

В свете звезд пятно света под злосчастным витражом было бесцветным и все же неприятно мерцало на паркете. Я полуобернулась, интуитивно ощутив, что на диване в гостиной, где порой валялась я, теперь спит мужчина, уверенный, что я никуда не денусь.

Я беззвучно побежала вперед — и огромная черная тень возникла передо мной из ничего, словно я выпустила ее нажатием кнопки, схватила меня, сдавила железными тисками.

Я завопила от ужаса, мои тело и душа полностью растворились в отчаянии, ненависти и страхе. Он поджидал меня, притаившись в тени, как сторожевой пес караулит беглецов у ворот узилища. Я кричала и не могла остановиться. Сама ночь кричала в ужасе. Волки, что ждали меня в холмах, а теперь не дождутся, обманутые, как я, взвыли в ответ.

Они были ближе, чем когда-либо на моей памяти, их голоса окружили нас, пронзая воздух, как лучи звезд.

— Заткнись, — приказал Джейс.

Но я не могла.

— Ладно, — уронил он и поволок меня на кухню. Вспыхнул свет. Джейс заставлял меня смотреть на что-то, а я ничего не видела. Потом открыла глаза…

Мать обычно делала домашний лимонад в хрустальном кувшине. Просто лимоны и сахар — тогда, среди лугов Восточного, когда мне было одиннадцать, и я была почти счастлива, а сейчас почти не помню об этом…

Сейчас в кувшине была кровь. Кровь, приправленная гашишем и соками — гранатовым и томатным.

— Это оно, да? — спросил Джейс. — Этого тебе не хватает?

Я лишь жадно вдыхала воздух, но и этого было довольно. Джейс усадил меня на стул и с бесстрастной точностью бармена наполнил стакан багровой смесью. Не может быть, чтобы он понял. Просто поступал логически. «Эликсира» в моих запасах было больше, чем всего остального, на стенках контейнера засохли гранулы концентрата. Может быть, он догадался, что запах сока нужен, чтобы заглушить запах чего-то другого. Он перелил смесь в кувшин, а потом разбил контейнер, чтобы я слышала.

Я пила осторожно, маленькими глотками. Боль в животе притупилась и унялась.

Все позади. Мститель спас меня.

Я по-прежнему ощущала прикосновение его тела к своей коже, Джейс словно впечатался в меня, хотя больше не прикасался ко мне после того, как поймал.

Волки молчали. Может быть, мне только почудилось, что они взвыли вместе со мной.

— Теперь я должна еще раз изложить все про твоего брата? — спросила я, не глядя на Джейса.

— Забудь, — сказал он. — Ты совсем свихнулась, Джезабель. Ты намелешь такой чепухи, какая и во сне не приснится.

Подступила сонливость, но это был лишь легкий налет поверх моего напряжения, моего страха. Может быть, это еще одна уловка? Во что он играет со мной? «Скажи мне правду». Нет, молчи, любая твоя правда обернется ложью.

— Если ты не собираешься ни казнить меня, ни сдать в психушку, ни даже выслушать, ни даже поверить моим словам, почему бы тебе не убраться отсюда ко всем чертям? — устало поинтересовалась я.

— Может быть, я так и сделаю, — ответил Джейс. Не сказал, а пробормотал — вяло, безразлично.

Я сидела и пила кровь с привкусом фруктов, и он сидел тут же, а я не смотрела на него, но чувствовала его присутствие, словно докрасна раскаленный металл в футе от моего плеча. Мне пришло в голову, что он изучает меня, ставит на мне эксперименты. Возможно, утром он препарирует меня.

И уж несомненно он не станет спать этой ночью. Он будет настороже, как часовой на посту.

Я полулежала в постели, будто больная с картины — подложив побольше подушек, со стаканом питательной смеси в руке, укрытая хлопковой простыней. Джейс не пытался помешать мне вернуться в спальню, только следил за мной. Я закрыла окно и задернула шторы. Занимался скоротечный марсианский рассвет, и штора светилась сапфиром.

«Эликсира» было недостаточно, совершенно недостаточно, чтобы помочь мне восстановиться после полученной дозы золотых лучей. А кроме того, надолго его не хватит.

Я попыталась отвлечься от этих мыслей и обдумать, как сделать так, чтобы он успокоился и ушел. Но я уже не была уверена, что он сам знает, чего хочет от меня. Может быть, в конце концов он поднимется ко мне в спальню, изобьет, изнасилует и уйдет. А может быть, просто уйдет.

А может быть, и не уйдет.

День выдался облачный, небо будто намазали серо-розовым миндальным кремом. В такие дни я могу выходить из дома, пользуясь тем, что у нас, в искусственно восстановленной атмосфере Нового Марса, если уж небо затянуло облаками, то не развиднеется до самого заката.

Неужели ветер переменился? Я имею в виду ветер судьбы.

Я решила изображать обычную женщину, насколько это вообще возможно. Встала и отправилась в ванную. Душ, который был уже давно подстроен под меня, сегодня показывал характер — им пользовался другой человек, и теперь горячая вода была слишком горячей, а холодная — слишком холодной. Я оделась в свое обычное черное, причесалась и подкрасилась перед зеркалом. Потом, поддавшись интуитивному порыву, я достала из-под кровати свою единственную сумку, с которой отправлялась в дальние поездки, и уложила ее, как будто снова собиралась в путь. Сумку спрятала обратно под кровать, а на зеркало повесила черную соломенную шляпку, чтобы была под рукой. Меня охватило предчувствие, подобное тому, которое предупредило о поездке в Арес на похороны Касси, или тому, которое посетило меня ночью на могиле матери. Смерть охотится за тобой.

Я спустилась вниз и услышала удары — кто-то долбил сухую землю. Стеклянная дверь была открыта настежь, впуская в дом нежный свет пасмурного дня, и там, за дверью, на фоне серо-розового неба, был Джейс Винсент — в двадцати футах ниже по склону холма. Он рыл могилу для обгорелых костей своего брата. Я покосилась на дверь, уже зная, что я там увижу, ибо он не мог уйти просто так, не приняв меры. Охранная система была замкнута накоротко, автоблокиратор вырван и погнут.

В такие дни, как сегодня, мне ни к чему темные очки. Я видела все до самого горизонта, даже дорогу и крохотную точку машины, мчавшейся по ней. Я стояла на крыльце и смотрела, как Джейс орудует лопатой. В тишине мирного утра ко мне понемногу возвращалась уверенность. Его лицо хранило отсутствующее выражение, словно он отгородился от мира глухими ставнями. Такое лицо бывает у меня, когда меня что-то терзает. Наверное, ему тоже не по себе? Конечно. Иначе к чему эти танцы вокруг моего жилища, эти попытки жестокой мести, одновременно злобные и нерешительные, как у Гамлета?

С другой стороны дома, рядом с помпой, которая извлекала на свет останки и тем слегка разнообразила вид из окна для призрака моей матери, весь день и всю ночь валялись кости Сэнда. Теперь они лежали аккуратной кучкой рядом с ямой, которую копал Джейс. Большой ямы им не понадобится. Впрочем, она уже достаточно велика.

А потом Джейс Винсент потряс меня до глубины души. Несколькими пинками он рассеянно сбросил останки своего покойного брата — в могилу, которую методично копал из одних лишь этических соображений.

Я спустилась с крыльца, подошла ближе и стала смотреть на него, покрытого грязью и пылью.

— И ангелы заберут душу брата моего, когда восплачу я, — сказала я Джейсу.

Он утрамбовал землю и отложил лопату. Потом взглянул на меня — и я содрогнулась, осознав, что мне никогда не постичь этого человека. Ни в коей мере. Мне не суметь даже поцарапать его броню.

В этот миг мною овладел страх, истинный страх, больший, чем простой испуг. Я пыталась мерить его той же мерой, что и прочих мужчин, которых знала — и вдруг поняла, что никакие привычные меры тут не подходят. Он не был чем-то особенным — и в то же время не похож ни на кого. И ни облачность, ни сумка под кроватью, ни стакан багряной влаги не являются столь сильным талисманом, чтобы спасти меня.

А потом мы оба услышали, как машина на большой скорости заворачивает с шоссе к моему дому.

— Кого ты ждешь в гости? — спросил Джейс.

Я ничего не ответила.

Машина приближалась к нам в облаке пыли, время от времени тревожа тишину громким сигналом. Когда клубы немного отнесло в сторону, стало видно, что это легковой автомобиль размером с… не знаю, есть ли на Новом Марсе звери такихразмеров. На полной скорости он чуть проскочил мимо подъездной дороги к моему дому и остановился в десяти футах от нас. Сквозь тонированные стекла ничего не было видно. Потом дверка скользнула в сторону, и из машины выбрался поверенный Касси, мой любимый дядюшка Боров Коберман.

Он тут же уставился на Джейса. Отчасти я ошиблась в своих догадках — прежде они никогда не встречались. Боров не узнал Джейса, но в лице дядюшки и во всей его позе проглянули неодобрение и недовольство. Он-то полагал, что будет петь соло.

Потом его взгляд скользнул прочь от Джейса, который стоял перед ним — непроницаемый, непостижимый и невозмутимый. Вместо этого внимание Борова привлекли свежеутрамбованная земля и валяющаяся рядом лопата.

Можно было бы воскликнуть: «Дядюшка, спасите меня от этого маньяка! Он утверждает, что я убила его брата, чьи кости он только что закопал как раз на том месте, к которому прикован ваш взгляд!». В свою очередь Джейс мог бы заявить, что женщина, которая кремирует покойников в печи для мусора, нуждается в лечении. Но никто из нас не собирался ничего заявлять. Я не хотела, чтобы меня обвиняли в убийстве. Еще меньше мне хотелось планетарного суда, более того — я хотела умереть. Что до Джейса, то он по каким-то причинам не желал отдавать меня кому бы то ни было.

— Еще одни похороны, Белла? — поинтересовался Боров, проявив непристойную дотошность и полное отсутствие такта, чего я совершенно от него не ожидала.

Джейс молчал, предоставляя мне возможность сделать ход, но замер, готовый в любой момент броситься к машине.

Спустя секунду-другую Боров заметит и разгромленную дверь на крыльце.

— Вор взломал дверь и ворвался в дом, — принялась я рассказывать почти ту же легенду, которой пыталась обмануть Джейса. — Он не так уж много натворил, его спугнул дог. Но грабитель убил моего пса.

— О Господи, Бел, — выговорил дядюшка. — Ты должна сообщить в полицию, — наконец он отважился открыто взглянуть Джейсу в глаза. Пару мгновений они мерили друг друга неприязненными взглядами. — А вы кто такой?

— Спросите леди, — сказал Джейс.

Смущенный и разобиженный, Боров обернулся ко мне за ответом.

— Это мой сосед. Помогал мне хоронить дога.

— Джейсон, — представился Джейс. — Меня зовут Джейсон, — и вдруг улыбнулся Борову белозубой улыбкой примерного прихожанина, чем совершенно выбил того из колеи.

— Э-э… ладно, — произнес Боров, взял меня под руку и повел прочь от Джейса. — Может быть, лучше пройти в дом?

— Хорошо.

И мы пошли к дому. Джейс, естественно, увязался следом, скроив честную рожу соседа, жаждущего чем-нибудь помочь. Дядюшка изо всех сил пытался не обращать внимания на эту черно-золотую тварь, следующую за нами по пятам.

Когда мы подошли к двери, дядюшка обнаружил, что оба язычка замка выломаны.

— Белла, ты вызвала полицию?

— Да, конечно.

— И что они сделали?

— Осмотрели все и сказали, что будут работать над этим, — бросила я не без иронии.

— Белла, если ты в затруднении… — Боров был удовлетворен, но жаждал проявить свое всемогущество.

— Спасибо, я справлюсь.

— Удивительное совпадение, — сказал он. (Куда удивительнее, чем он думает.) — У меня были дела в Брейде, я решил воспользоваться случаем и заехать сюда, на этот ваш Стикс. У меня тут двухмесячные данные по твоей инвестиционной программе. Кроме того, есть еще одно…

На самом деле, дядюшка, тебя привело сюда всего лишь твое любопытство. Ты просто хотел взглянуть, кто я, что я, как я живу — странная плачущая девица в больших темных очках, изгой семейного клана. Может быть, я даже симпатична тебе, раз ты все время норовишь обнять меня за плечи, накрыть мою руку своей, дышишь мне в лицо. Как бы то ни было, ты здесь, Боров.

В холле мы приостановились.

— Какой чудесный витраж у тебя над лестницей, Бел!

Прошлой ночью в этом холле разыгралась борьба, дикая и первобытная, здесь я кричала в отчаянии, когда черный силуэт Джейса возник передо мной из темноты. Здесь умерла моя мать. А теперь этот болван стоит и восхищается проклятым витражом.

Мы вошли в гостиную. Боров сел.

— Не найдется ли у тебя чаю со льдом? — поинтересовался он.

— Вор опустошил все мои запасы, — поспешно выпалила я вопреки прошлым заявлениям.

— Все, что вам могут предложить в этом доме — это вода, — услужливо добавил Джейс от дверей. Он стоял там, прислонившись к косяку и перекрывая проход.

Если, конечно, вы не желаете немного крови, дядюшка.Я беззвучно рассмеялась, постаравшись не позволить веселью отразиться на лице. Джейс Винсент пристально следил за мной. Дядюшка же не видел моего лица. Боров оказался один на один с двумя самыми опасными тварями, с какими его когда-либо сводила жизнь. Прекрати, Сабелла. Что бы ты ни делала, не вздумай вообразить, что между вами с Джейсом образовался тайный союз. Палач и жертва не сочетаются примитивным обрядом.

— О, — сказал Боров Коберман. — Мистер Джейсон, простите, но мне хотелось бы обсудить некоторые частные дела наедине с Сабеллой.

Джейс примирительно улыбнулся. Он сделал Борову одолжение — не стал возражать. Но не двинулся с места.

— Бел… — повернулся дядюшка ко мне. Я не стала спасать положение. Боров вернулся к заблуждению, которое зародилось у него еще во дворе при виде Джейса. Его лицо исказилось от неприязни и разочарования. — Хорошо, если ты так хочешь, Белла…

— Сабелла, — поправила я. Понятия не имею, зачем я это сделала.

Подбородок дядюшки дернулся.

— Прошу прощения?

— Сабелла, — повторила я. — Так меня зовут, — я посмотрела на Джейса. — Сабелла.

Дядюшка сразу стал очень официальным. И очень вежливым.

— Как тебе будет угодно. Сабелла. Прежде чем мы перейдем к обсуждению вкладов, Сабелла…

— Как насчет «мисс Кэй»? — перебил его Джейс.

Дядюшка так и подпрыгнул, воззрившись сначала на Джейса, потом на меня.

— Сабелла…

— Мисс Кэй, — повторил Джейс. — Пишется К-У-Э-Й. Произносится «Кэй». Попробуйте.

Боров Коберман потерял дар речи. Минуту он смотрел на меня в поисках спасения, затем поднялся на ноги.

— Я надеялся обсудить это лично с тобой, Сабелла, — он невольно запнулся, нервно ожидая, что Джейс опять перебьет его, но тот промолчал. — Но теперь я вижу, что письмо будет более уместно.

Джейс изящно отступил от двери, пропуская Борова. Он хотел, чтобы посетитель уехал прочь, и добился своего — гость уходил.

Я спокойно прошла вслед за дядюшкой мимо Джейса и догнала Борова уже на крыльце.

— Я провожу вас до машины.

— Не стоит беспокоиться.

— Что вы, мне будет только приятно.

— Хорошо, Сабелла.

Мы снова вышли во двор. Я взяла дядюшку под руку. Джейс, как сторожевой пес, следовал в пятнадцати футах позади нас.

— А теперь, — сказала я, — говорите, о чем вы хотели мне сказать.

— «Хотел сказать» — в данном случае не самое точное выражение, Бел… Сабелла. Я столкнулся с загадкой и надеялся, что ты поможешь мне пролить свет на нее.

Я вся обратилась в слух.

— Ну если вы так считаете…

— Это касается смерти старого Джона Трима.

Мы шагали к его большой машине, и дядюшка, сам того не осознавая, тащил меня за руку. Когда он сказал «старый Джон Трим», два эти слова были словно старая заезженная запись, повторяющаяся раз за разом — я слышала их, но смысл ускользал от меня.

— Ты понимаешь, Белла… Сабелла, что я несу ответственность за имущество Коберманов. После смерти Трима мне в руки попали кое-какие его бумаги. Я обнаружил, что перед смертью Касильда частным образом передала ему крупную сумму, не отмеченную в налоговой декларации. Трудно поверить, что она пошла на такое глупейшее нарушение закона. В довершение всего, похоже, что кто-то прознал об этом и вымогал у него деньги. Старик был уже в таком возрасте, что тюрьма убила бы его. На деле же хватило и одних угроз. Без сомнения, сердечный приступ, оказавшийся для него роковым, был следствием страха перед шантажистом. Среди его бумаг я нашел и неотправленное письмо, адресованное вымогателю. В конверт была вложена толстая пачка денег. Там также были доказательства как минимум двух предыдущих сношений с этим типом. Причина, по которой я решился побеспокоить тебя, Белла, в том, что, судя по всему, изначально Трим нанял этого человека по поручению твоей тетки — в качестве частного детектива. Предметом же его изысканий была ты.

Мы все сошли с ума. В том числе и логический зануда Боров. Сэнд, мой обласканный солнцем страстный любовник с нежным голосом — шантажист?!

Дядюшка ждал ответа — и я ответила ему, но не словами. Я ударила его в живот с силой, какой никто не заподозрил бы в моем маленьком, стиснутом до синевы кулачке. Когда ошеломленный Боров скорчился, глотая воздух, я отпихнула его и прыгнула в машину. С автопилотом может управиться всякий.

Дверь с жужжанием встала на место. Сквозь стекло с односторонней прозрачностью я еще успела мельком увидеть, как дядюшка стоит на коленях, уткнувшись головой в пыль. У него за спиной ко мне уже бежал Джейс, но жирный Боров сковал ему всю свободу маневра.

Автомобиль развернулся на месте, совсем как машина Сэнда два месяца назад, и устремился вниз к шоссе. Эти огромные экипажи, сделанные на заказ, выдают все двести миль в час, больше, чем почти любой другой вид транспорта. Машина Джейса, такая маленькая, что ее не было видно из дома, не сможет развить такую скорость.

Уложенная сумка была лишь символом, как и дорожная шляпа. Все это осталось позади. И остался позади новый враг, еще один свидетель обвинения против меня.

«Скажи „прощай“!» — крикнул мне Джейс, когда разбил стеклянный контейнер. Теперь мне придется сказать «прощай» всему, что у меня было.

Подъезжая к скоростному шоссе на Брейд, трасса 09, я выгребла из бардачка в машине Кобермана пачку купюр. К кредитным карточкам я даже не прикоснулась — не из соображений порядочности, а просто потому, что центральная банковская сеть заблокирует их сразу же, как я ими воспользуюсь, и вдобавок я буду засвечена. То, что дядюшка вообще возил с собой наличные, удивило меня не меньше, чем пачка купюр в руках Джейса. Наверное, для богача Кобермана это была просто мелочь на карманные расходы, Джейсу же требовалось показать свое благосостояние перед шлюшкой-блондинкой, которую он прошлой ночью привел к моему дому. Совесть меня не мучила. В мире, где вокруг один враги, совесть — слишком большая роскошь, если хочешь выжить. В конце концов, мне случалось лишать людей жизни. По сравнению с этим лишить их некоторой наличности — сущий пустяк.

Прибрав деньги, я вылезла из машины. Вокруг было пустынно. Я запустила двигатель, вручную захлопнула дверь и проводила взглядом удаляющийся автомобиль. Автопилот заставит его остановиться, если на дороге встретится препятствие, дорожный пост или пешеходы. Если же машина не встретит помех, то так и будет ехать, пока не истощится энергия, запасенная солнечными батареями. Если повезет, полиция, которую Боров, несомненно, уже известил, так и не поймет, что за темными стеклами никого нет.

Через десять минут я пешком добралась до Окраины Брейда. Окраина была одной из пятидесяти пересадочных станций в окрестностях города. Тут всегда крутилось много проезжего народа, и никто не запоминал лиц. В маленькой парикмахерской на первом этаже мне перекрасили волосы, обесцветив отдельные пряди — потом я смогу вернуться к своему естественному цвету. Рядом, в полуподвале, я купила ярко-красное платье и большую красную сумку, и еще крем-автозагар, каким пользуются девушки с холодных планет. Потом я взяла такси до поля вертикального взлета в Брейде.

Было тринадцать часов, несчастливое число, когда я поднялась на борт «жука», идущего до Ареса.

Кому придет в голову, что я отправлюсь в Арес, где обитают Коберманы? Но Арес, как все большие города, как плато — такое место, где не важно, как тебя зовут, а охота по ночам хороша.

Думаю, я могла бы сбежать в холмы, но годы, проведенные в человеческом комфорте, избаловали меня. Я не сумела бы жить в пещере. Кроме того, я видела холмы во сне, и Джейс Винсент отыскал меня там. Может быть, я была безумна, может быть, это ненависть и гнев, переполнявшие мое сердце, двигали мной, заставляя опираться на допущения и обманывать себя. Нет, Сабелла, нет.

Я сидела в своем ярком, под цвет крови, платье и смотрела в иллюминатор на тусклые небеса. Видите ли, я больше не волновалась. Я сделала попытку и была наказана. Больше я не буду рисковать.

В билете я значилась как Сара Холланд. Сарой звали мою мать, а слово «Холланд» я взяла с рекламы газировки на длинном придорожном щите, мимо которого проехала, когда пересекала Каньон на дядюшкиной машине.

Саре Холланд незачем было волноваться насчет фанатички Касси или пройдохи из пройдох Сэнда, которого убила Сабелла, сжигаемая ужасом и чувством вины, а сам он, оказывается, все это время пытался погубить ее. Не волновал Сару Холланд и Трим, и прочие трясущиеся от нерешительности сыновья, братцы и дядюшки.

Даже Джейса не существовало в мире Сары.

Когда Саре было четырнадцать, она легла с парнем в машине. И когда ей было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, она продолжала ложиться со всеми встречными парнями. Мать никогда не спрашивала ее: «Что же ты с собой делаешь, Сара?» — матери Сары не было до этого никакого дела.

Сару никто не преследовал, она была ни в чем не повинна. Саре не с чего было испытывать трепет.

Сара вполне может прожить с тем, что у нее есть.

Саре придется.