"Одержимый Шон" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

Глава 4 ТОПОР ДИРНА

Они хотели убить его ночью, но не стали бы его ночью преследовать. Люди из деревень оставались вблизи своих домов во время темноты. И не было луны, которая помогла бы им в поисках, повела преследователей. Шон знал это. Сам он не боялся темноты, больше не боялся. Ночь означала для него свободу, а не смерть. Что было удивительно, так как смерть отметила его ночью в лесу.

Может быть, так и проявлялась одержимость. Стоило ему лишь вспомнить о случившимся на скале, чтобы покрыться потом и задрожать. Однако, пока он бежал, у него не было времени для воспоминаний.

Кроме того, вся его прошлая жизнь была отсечена одним единственным днем. Все ушло.

Он бежал на северо-запад по степи. Когда он больше не мог бежать, он свалился в папоротники и заснул. Потом проснулся и подумал о Джофе, но прежде чем им

овладело какое-либо чувство, он снова вскочил на ноги и побежал дальше.

Это было легко — бежать и ни о чем не думать. Казалось, звезды бежали вместе с ним, а все остальное — склоны, трава, деревья, рощи, скалы — как будто уносилось в противоположном направлении.

Начало светать. Солнце взобралось на небо и осветило окружающий пейзаж. В темноте Шон отмахал около десяти миль. Примерно в восьми милях возвышались массивные горы, они были продолжением гранитной скалы, пики которой терялись в тумане на севере и на востоке. Сам утес остался далеко, растаяв в серо-голубом свечении уходящей ночи. Холмы были ближе. Там, где они сливались с горами и отвесной скалой, были пещеры, утесы, потухшие вулканы. И, может быть, там открывался проход в неизвестный мир?

Это было то, что он искал, на что мог направить свою надежду. Цель.

Шон поднялся на пригорок и увидел у своих ног лощину с заводью, напоминавший жемчужину. На терновнике росли ягоды. Шон напился, поел ягод. Он все думал о том, как люди Еловой Рощи обошлись с Джофом.

Ему надо было изо всех сил бежать к холмам, чтобы избавиться от этих мыслей, но он слишком для этого устал. Неподалеку из чащи на пригорке выскочили три рыжеватые косули и помчались вниз по колышащейся волнами траве. На холмах трава была ниже, и белая скала просвечивала сквозь нее. Летние цветы пестрели среди камней и жесткой травы. Было жарко и цветы источали теплый аромат.

Не было никаких признаков погони. Перейдя вброд ручей, он, видимо, запутал собак.

А в степи и на холмах было бесконечное разнообразие запахов растений и зверей. Шон мог прибывать здесь в безопасности, наверное, неограниченное время.

Если бы был проход между скалами…

В полдень он остановился, чтобы прийти в себя, в широкой нише скалы, которая закрывала его с востока и юга. Здесь над цветами гудели пчелы.

Это было не так уж трудно — не замечать легкую тень боли, которая лежала на нем. Он не обращал внимания ни на страх, ни на боль. Он их чувствовал, когда они касались его. Это было почти телесное чувство, легкое давление на позвоночник, жжение под лопатками и кожи головы.

Затем он задумался, и чувство исчезло. Пришло страшное ощущение, что его неотступно преследует судьба. Он не мог ее избежать, она его не минует. Потому что он шел по дороге, которая вела к одному единственному месту.

Затем он заснул, и ему приснилось, что по небу летит на вороне девочка без лица и неуместными маленькими нарциссами в темно-красных волосах. Ворон противно каркал, вся его голова казалась двумя половинками клюва. Девочка смеялась.

Она смеялась потому, что Лорт и Ати внизу на земле тоже смеялись, забивая камнями Джофа вместе с остальными.

Шон проснулся, рыдая. В лесу он тоже плакал. Он ненавидел себя, потому что плачут только маленькие дети или женщины, но не мужчины. Как только смог, он поднялся и побежал дальше, пытаясь скрыться от самого себя.

После обеда он преодолел большое расстояние между холмов. Он достиг местности, где они почти полностью рассыпались на отдельные глыбы, похожи на стопки тарелок на кухонной полке. В поисках пещеры он карабкался по камням. Скальные пещеры и кратеры иногда вели в глубь горы очень далеко. Однако просветов в скале не было видно. Что касалось подъема на скалу, то это было невозможно. Начиная с некоторой высоты, она была очень гладкой, без единой трещины или выступа, которые могли бы служить опорой для ноги.

В одной из пещер по камням струилась вода. Там росли грибы, а у входа стояла дикая груша, вся в зеленых плодах.

Шон оценил пещеру и решил, что едва ли она станет его домом, однако временное пристанище он здесь найдет. Это был хороший наблюдательный пункт, и достаточно безопасный. Он мог обозревать окрестности далеко на юг, восток и север. Если бы кто-нибудь пришел, он был бы готов. Он не думал о том, каким образом он бы приготовился. Не думал и о том, как именно устроится здесь, пещера будет его временным пристанищем.

Грубая жесткая трава пучками росла между камней. Шон натаскал много охапок этой травы в пещеру. Когда он заснул, ему снился не такой кошмарный сон, как сегодня. Это был сон о мясе, которое, истекая соком, жарится на огне. И когда Шон открыл глаза, запах не исчез.

Он услышал голоса и увидел красные отблески, мелькающие на низком потолке пещеры.

Снаружи было почти темно, тепло и тихо. На востоке показался серп молодой луны, повсюду уже мерцали звезды. Шон намеревался встать ночью и отправиться на охоту. Ниже, на склонах, паслись зайцы. У него, правда, не было ни ножа, ни копья, но вокруг в изобилии валялись камни. Отрезанный от выхода, он, конечно, не мог пойти на охоту. Сквозь ветви груши он смотрел на огонь, который был разведен неподалеку между двумя обломками скалы.

Трое мужчин сидели возле огня и ждали, когда приготовится мясо. Шон уловил еще один запах и в страхе догадался, что у края костра лежали зеленые груши именно с этого дерева. Значит, кто-то поднимался сюда, к выходу пещеры и срывал их с дерева, стараясь не мешать Шону, либо не заметив его.

Определенно это не были мужчины Еловой Рощи. Но, конечно, сейчас он был ближе к Пещерному Городу, чем к деревне Трома. Жители города тоже охотились в степи и на холмах. Но необычно было то, что охотники остались на ночь вне дома; очевидно, след завел их так далеко, что они не смогли вернуться до заката. Конечно же, они поймали свою дичь.

Шон притаился у входа из пещеры, глаза его наполнились слезами, рот — слюной, а в желудке заурчало.

Он начал уговаривать себя, что это лишь трое жителей Города, которые, наверное в темноте стали намного боязливее — их тихие голоса не долетали до него. Разве не мог он их поразить, промчаться между ними, вырвать кусок мяса?

Но потом в голову ему пришла другая идея. Люди из Еловой Рощи и Пещерного Города примерно дважды в году приходили в общий лагерь для торговли. Мужчины из деревень редко встречались друг с другом. Так что те трое внизу не могли знать, что Шон стал отверженным, годным лишь на то, чтобы его убить. Разве не мог он хотя бы ночью быть невиновным?

Шон почувствовал вдруг воодушевление, уверенность в своих силах. Даже с оттенком зазнайства. Он сможет их перехитрить. Запросто. Он не сопротивлялся этому чувству, так быстро захватившему его, оно было слишком желанным.

Он вышел из пещеры, легко спрыгнул вниз с обломка скалы и приземлился примерно в двух метрах от костра. Трое мужчин смотрели на него; они явно не были ни испуганы, ни враждебны.

Это были такие же юноши, как и он. Их свежезаточенные копья лежали рядом. Разделанная дичь медленно жарилась на самодельном вертеле из веток, который вращал один из мужчин. В свете огня его волосы, волнистые, как овечье руно, отливали золотом.

— Ну, — мягко сказал этот житель Города, — у нас гость!

Когда он поднял голову, то Шону показалось выражение его лица знакомо.

— Я наблюдаю за вами уже некоторое время, — сказал Шон.

— Не очень долго, — возразил другой. — По меньшей мере не более получаса, так как когда Хоук поднимался наверх, чтобы нарвать груш, ты еще храпел.

Шон промолчал.

— Без сомнения, было не гостеприимно не позвать тебя к нашему ужину, — сказал мужчина с золотыми волосами. — Но мы решили, что ты спустишься вниз, когда тебя разбудит жаркое.

— Его волосы топорщатся как у собаки, — сказал человек, которого назвали Хоуком. — Еще минута, и он бросится на тебя, Дирн.

— О, нет! Мясо пригорит.

Шон пропустил намек мимо ушей — он удивленно озирался.

— А где же ваши собаки? — спросил он.

Двое других мужчин не ответили, а золотоволосый Дирн просил, снова поворачивая вертел:

— А где твоя?

Шон пожал плечами. Приходилось быстро импровизировать, и это было трудно. Он самоуверенно ответил:

— Два дня назад мою собаку убил кабан.

— Это объясняет, почему ты один, но не объясняет, почему ты здесь.

— Вас трое и у вас есть ужин. В обмен на ужин я вам объясню.

— Пожалуйста.

— Я договорился встретиться здесь с девочкой. Ее отец не должен об этом знать. Но она слишком боится, чтобы отважиться на это.

— Это была бы девочка из Еловой Рощи. А ты откуда?

— Джетбрюк, — импульсивно ответил Шон, исчерпав свою способность лгать до конца. — Я пошел, чтобы приобрести собаку, но у них нет никаких. Мои люди ждут меня назад лишь через два дня.

— Как замечательно.

— Может быть. Я рассказал вам лишь правду.

— Правду?

Мужчина, которого называли Хоуком, потрогал мясо и сказал, облизывая обожженный палец:

— Готово.

— Садись, — дружески сказал Дирн Шону.

Шон сел. Ему в голову пришло новое объяснение, почему эти трое мужчин были здесь. Они могли быть ворами или задирами, которых выгнали из Пещерного Города и которые теперь должны были заботиться о себе сами. Однако они не походили ни на тех, ни на других. Особенно Дирн. Дирн протянул Шону ветку с нанизанным мясом и Шон забыл обо всем остальном.

Когда он немного утолил голод и снова осмотрелся, все благосклонно кивали ему. Второй мужчина, которого Дирн называл Немом, предложил ему еще порцию.

— Осторожно! — сказал Дирн. — Он не ел день или два. Его стошнит, если он не остановится. Это было бы расточительством!

Шон бросил хрящ в огонь. Он выдержал долгий пристальный взгляд Дирна.

— Не суди желудок другого по своему собственному!

Дирн рассмеялся, а Нем протянул ему мясо, а затем горячую кислую грушу.

Общая трапеза сделала их друзьями. Они познакомились и, казалось, сошлись характерами. Нем и Хоук были нейтральны и готовы поверить всему. Дирн, о котором никак этого нельзя было сказать, явно лицемерил, но Шон чувствовал к нему симпатию так же, как ему нравились огонь, еда и новое общество.

Цвет пламени с приходом ночи стал ярче. Юноши оперлись на локти и вновь и вновь подбрасывали сучья в рубиново-красный костер. Нем и Хоук рассказывает об охоте на дичь. Они старательно не говорили ни о чем, кроме охоты, чтобы Шон ничего не узнал. Дирн, который бывал разговорчив, когда хотел, лишь наблюдал за ними. Наконец охотничий разговор иссяк, и Дирн сказал, пристально глядя в огонь:

— Я думаю, Шон должен послушать историю о топоре. Может быть, она выдумана.

— Может быть, — сказал Хоук. — Но ведь и мы не верим истории Шона, не так ли?

Шон слишком разомлел, чтобы протестовать, и ничего не возразил. Он был заносчив, но в разумных пределах, стараясь следить за собой; однако не всегда получалось. Он знал, кто он, и не чувствовал, что изменился. Дирн разглядывал его, испытывая, и Шон, улыбаясь, позволял ему это делать.

— Поулыбайся-ка! — сказал Дирн. — Посмотрим, как ты будешь улыбаться, послушав историю.

— Я все-таки должен ее послушать?

— Почему бы и нет? — спросил Дирн. — Я думаю… — он остановился, — … что вы, наверное, слышали в Джетбрюке новость… о мальчике из Пещерного Города… который весной стал одержимым.

— Да, мы слышали об этом.

— Он пошел в лес, чтобы нарубить дров. Топор сломался, так как был сделан кое-как. Мальчик сам его сделал, поэтому ему некого было винить. Мальчик не от большого ума попробовал починить топор. Это длилось слишком долго. Наступила ночь. Случается, что ночью в лесу ты не можешь найти дорогу. И в конце концов, пока он там блуждал, мальчик встретил Крея и его свиту. Когда наступил день, мальчик уговорил себя, что он видел дурной сон, и пошел домой. Вещун тоже был глуп. Мальчика испытали, и он выдержал экзамен. Однако позже, в торговом лагере, среди мужчин из Пещерного Города и Еловой Рощи, мальчик ощутил вдруг презрение ко всем, кто там находился. Он говорил и делал то, что было запрещено. Он выпускал на волю кроликов, пойманных для жаркого. Он летал, поднимаясь сам собою над землей. Он вообразил себе, что он мог бы летать, как лошади в лесу. Я упомянул о лошадях? Впрочем, все равно он ушел не далеко. Жители Пещерного Города поймали его, притащили в надежное место и забили камнями. Это традиционная смерть для одержимых. Может быть, ты знаешь это?

Шону потребовались все его силы, чтобы не задрожать.

— Теперь-то он мертв?

— Не совсем. Произошло нечто необычное. Один из камней, которыми в него бросали, сломал кость левой ноги мальчика. От боли он упал в обморок. Голова его тоже была в крови, и его посчитали мертвым. Не счастье ли? Дальше еще лучше. Чтобы похоронить его, были выбраны его братья. Они добывали металл в горах и, узнав, что их младшего брата забили камнями, пришли в ярость.

Когда они обнаружили, что он жив, они отнесли его к высоким холмам и выходили его, и он выжил. И все это из-за сломанного топора. Что ты на это скажешь?

— Я скажу, что не верю.

— О, и это говоришь ты, Шон? Я упомянул, что топор был из бронзы?

Шон закашлялся и долго не мог остановиться.

— Ну вот, — сказал Дирн. — Его все-таки вырвало.

— Ты… ты не мальчик… — сдавленно сказал Шон.

— Сейчас нет, это верно. Но я был им в то время. Семнадцатилетним, как и ты. Это ведь мальчик. Но если ты поцеловал смерть в губы, и тебе раздробили ногу, и твои два брата спасли тебя — этого вполне достаточно, чтобы стать мужчиной.

— Все так, как он сказал, — добавил Хоук.

— Мы живем на северо-запад отсюда, — сказал Нем. — Где скалы достаточно круты для собак. Днем мы чаще всего прячемся. Однако иногда мы выходим на верх, чтобы охотиться. В любом случае мы очень устаем. Соплеменникам мы не мстим. Может быть, они думают, что мы ушли в лес к Крею, или прямо в трясину.

— Они думают так, как им удобнее, — сказал Дирн. — Ты можешь быть уверен, что они не похвастаются никому из деревенских, что одержимый Дирн еще жив.

— Ты не мог провести здесь весь месяц, — сказал Шон.

— Почему не мог? Ты же собирался здесь жить, не так ли?

Шон промолчал, а Нем сказал:

— Никто, кроме отверженных, не может находиться в холмах в темноте.

Шон заскрипел зубами и сказал:

— Но вы-то, Нем и Хоук, вы-то не одержимые, а находитесь здесь.

— Да нет, мы одержимые, — тихо сказал Хоук. — Это заразно. Почему же тогда одержимых убивают?

Шон колебался. Он посмотрел на Дирна и сказал резко:

— Но что это означает?.. Способность… подниматься над землей, чужие слова, имена…

— Я не знаю, — сказал Дирн. — Это волшебство приходит и уходит. Ты не можешь его контролировать, не так ли? Кажется, оно нас контролирует. Однако я не хотел бы из-за этого умереть. И ты тоже, Хоук, — сказал он, — помоги мне, пожалуйста!

Хоук вскочил, нагнулся и протянул руку. Дирн, который сидя казался так же силен, как и красив, встав, стал пародией на самого себя. Левая нога срослась криво. Качающейся походкой калеки он двигался по покатым камням. При ходьбе он насвистывал, чтобы помочь себе.

Насвистывал он и когда возвращался. Его светлая голова на фоне звездного неба походила на огарок свечи. Он плюхнулся в траву рядом с Шоном.

— Все из-за проклятого топора! — сказал Дирн. Однако глаза его блестели от безудержного смеха, которому его научил лес.

Полузамерзший и полусогретый, полунесчастный и полууспокоенный, — таким заснул Шон в эту ночь между своими новыми спутниками.