"Анакир" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

5

В синих сумерках, более не окрашенных Застис, мелькали руки мага, испуская потоки света. В неглубокой чаше поблескивали белые кости недавно убитого животного. За окном над бухтой висели звезды. На самой высокой дворцовой крыше тоже дымилась звезда, ужасный маяк для всего Истриса — погребальный костер в честь покойника королевской крови, горевший, по обычаю Шансара, уже больше месяца.

— Ну? — проскрежетал наконец Сузамун. — Что ты видишь?

Личный маг Сузамуна поднял голову, и таинственное мерцание вокруг костей померкло.

— Вы мудро поступили, мой король, вызвав его из Ксаи.

— В самом деле? Эту мысль подал мне мой совет. Черные народы, желтые народы... Наш маленький герой сделался знаменитостью. Мой Вис не очень-то переживает по поводу своего изгнания. И эти слухи, будто я пытался убить его, да еще дважды — сначала в Тьисе, а теперь здесь, в столице, но мои убийцы по ошибке напали на моего собственного наследника... Клянусь Ашарой! Это здешние мерзавцы, черный и коричневый сброд, напились и убили его, моего мальчика, узнав его даже в этих проклятых краденых одеждах. Или, может быть, Вольные закорианцы. Лазутчики, которые решили отомстить Кесару и ошиблись... — его голос сорвался. Сузамун действительно оплакивал сына, однако делал это в тайне от всех. Глаза его были сухи, но когда ему доставили тело, он в ярости разрыдался. Помимо всего прочего, Джорнил был символом неколебимости шансарского владычества в Кармиссе, продолжением династии королей-завоевателей. Теперь старшему из законных наследников Сузамуна было всего семь лет. Прочие были бастардами-полукровками или дочерями. Бесполезными.

— Мой король, — заметил маг Сузамуна, — даже Верховный правитель должен иногда прислушиваться к желаниям народа. Вы не могли поступить иначе, кроме как вернуть принца эм Ксаи к своему двору.

— И теперь я должен ласкать его, любить его, ублажать его, чтобы он сидел тихо. Хотя это из-за него погиб мой сын. А ведь я ни разу даже на собаку руки не поднял. Никогда! Все эти истории о Тьисе — сплошная ложь.

— Вы полагаете, что принц Кесар тоже может быть причастен к убийству Наследника?

— Не знаю. Вольные закорианцы, чернь, Кесар — почему бы и нет? Будь мы в Шансаре, я подверг бы его проверке, Трем Испытаниям — огнем, водой и железом. Но я не осмеливаюсь поступить так же здесь, в этой стране лгунов.

— Вы правильно делаете, что потворствуете ему, мой король. Созвездия, под которыми он родился, просто поразительны. И еще здесь сказала свое слово богиня, негромко, неразличимо, но бесспорно.

— Что ты имеешь в виду? — Сузамун, нетерпеливый и испуганный, замедлил шаги.

— Судьба принца Кесара отмечена Печатью богини. Нет смысла сопротивляться ему, мой король.

Сузамун вздохнул. Ему хотелось вина и шума, шансарской тризны длиной в десять ночей, громких погребальных песен и тостов в честь ушедшего, которые утолили бы его печаль. Но все это уже случилось. А этой ночью за его столом будет сидеть Кесар. Сегодня в полдень он без лишнего шума прибыл обратно, проехав по городу неузнанным, таясь, как вор. Как, возможно, один из подосланных им убийц.

Связать Кесара с гибелью Джорнила не было никакой возможности — если не считать одежды, в которой погиб наследный принц. Но, невзирая на Печать богини, дипломатию, магию и прочие пустяки, Сузамун видел все происходящее под странно искаженным углом, с точки зрения того, кем он был когда-то — вождя племени из края знамений и саг. Если Кесар решил, что король пытается убить его, и в отместку подстроил убийство принца, переодетого в его костюм, чтобы обвинение в этом пало на Сузамуна, то по шансарским меркам это была месть высшего разряда. И король, расценивая это как месть, отнесся к ней с должным почтением.

Однако он не усматривал в этом никакой существенной угрозы лично для себя. Это было бы совершенно нелепо. Кесар был никем и ничем, он лишь на краткий миг завладел умами Висов. И даже после смерти главного наследника Сузамун и пять его братьев продолжали стоять между всеми остальными и престолом Кармисса.

Пламя на крыше дворца понемногу меркло. Огонь угасал, как угасала Застис в небесах, пламя любви, жизни и смерти, и тем показывал, что меж всеми этими вещами нет особой разницы.

Лето тоже вспыхнуло перед тем, как окончательно умереть. На деревьях шелестели листья, подобные язычкам пламени. Тростник на прудах и озерах пожелтел, затем почернел, закаты стали долгими и тягучими.

После Тьиса и Анкабека Рэм, повинуясь планам своего хозяина, ждал продолжения. Во второй половине дня, перед тем, как отправиться в Ксаи, Кесар вызвал его к себе. Впервые Рэм оказался внутри этих скромных покоев вместо того, чтобы стоять на страже у их дверей. Судя по всему, способности юноши были замечены, и их хотели использовать еще раз — те самые способности, о которых Рэм уже почти год был счастлив не вспоминать... Аккуратно сочетая смутные угрозы и как бы ненароком врученные деньги, он сделал нескольких людей зависимыми от Кесара и вынудил их исполнять его волю. В результате Джорнил стал горстью праха, а Кесар возвратился в Истрис и обосновался в новых, куда более роскошных покоях, что явно доказывало его близость к королю.

Сложившееся положение не переставало смущать Рэма. Живущий за счет человека, чей холодный клинок ненависти, хоть и убранный до поры в ножны, всегда был готов нанести удар в спину, Кесар был сама безмятежность. Лишь напряженный застывший взгляд изредка выдавал истинное состояние его души. Эм Ксаи отдавал себе полный отчет во всем, что творится вокруг, и всегда был настороже. Его мозг не прекращал работать ни тогда, когда он пил вино Сузамуна, ни тогда, когда на улице к нему подбегали девушки, желающие поцеловать его. Такое положение, поддерживаемое ироническим осуждением Сузамуна и славой жертвы, могло продлиться долго — до тех пор, пока Висы Истриса мало-помалу не забудут и о хитрости Кесара, и о его роскошном въезде в город. Это лишь вопрос времени. И тогда, только тогда, ему будет подстроена какая-нибудь случайность. Кесар понимал это едва ли не более отчетливо, чем король.

Однако сам Рэм был весьма далек от спокойствия. Снова и снова он подумывал о том, чтобы оставить службу у принца. Это означало потерю приличного жалования, но Рэм прекрасно понимал, что при таком положении дел ему приходится опасаться и за свою жизнь тоже. Однако свободный полет без постоянного заработка ничуть не привлекал его. Имелось и другое обстоятельство, удерживающее Рэма — сам факт выполнения подобных заданий для кого-то привязывает исполнителя к этому человеку гораздо сильнее, чем страх или расчет.

Но, помимо всего этого, Рэма беспокоила еще одна вещь.

Это был второй припадок с видениями, случившийся с ним в Анкабеке почти сразу же после первого, так что теперь он днем и ночью пребывал в напряженном ожидании новых приступов. Даже сейчас он был готов к чему-то подобному. И в придачу — ночь в храме и статуя женщины-змеи, образ, столь необъяснимо знакомый ему...

В город пришли грозы, хлещущие, словно бичи. Ночи из прохладных сделались весьма холодными. Кесар вручил щедрые дары королевскому совету и его главе, однако надо было придумать что-то еще, дабы обезопасить себя на время холодов — настроение в городе стремительно менялось. Буря повредила часть крыши храма Ашары. В ветреную погоду куски черепицы падали на улицу и разбивались. Шансарцы и Висы в равной степени были напуганы таким предзнаменованием, которое всегда можно истолковать в дурном смысле.

Скромно, но открыто, в своем обычном черном, сопровождаемый лишь двумя телохранителями, Кесар посетил храм, чтобы помолиться Ашаре о счастливом упокоении души Джорнила. Истрис, настороженный случившимся, наблюдал за этим не без одобрения.

Тоскливое письмо Лики каким-то чудом отыскало Рэма на квартире, которую он снял к тому времени. Торговец пенькой ослабел и стал капризен. Сама Лики тоже жаловалась на здоровье. Судя по всему, она нуждалась во враче, а ее покровитель, расстроенный из-за своих потерь, не желал посылать за ним. Плохо скрытая мольба о помощи была приправлена рассуждениями о том, как она всегда была добра к своему нелюбимому сыну. Всей душой ненавидя ее, но не умея поступить иначе, Рэм послал ей денег.

Спустя час его вызвали в нижний дворец.

Стрелы дождя без промаха били по улицам и по открытому двору. Кесар подошел к нему торопливо, спасаясь от ливня. Над их головами то и дело сверкали причудливые сполохи лиловых молний.

— Он придумал кое-что, чему не откажешь в разумности, — без предисловий начал Кесар, и Рэм понял, что речь идет о короле. — Он желает вернуть ко двору мою сестру. Я весьма дорожу ею. Поэтому ее легко можно использовать против меня.

Рэм кивнул. Кесар протянул ему запечатанный пакет.

— Отвези ей это письмо. Именно ей, понятно? И как можно быстрее. Твой скакун вон там, а в сумке хватит денег, чтобы купить другого, если загонишь этого.

— Анкабек, — протянул Рэм. Ему совсем не хотелось возвращаться в это место.

Кесар взглянул на него, и Рэм понял, что у него нет выбора. И снова он испытал нечто вроде страха. Его облекли доверием, большим, чем он способен был снести, и это доверие могло обернуться смертью, стоило лишь промедлить еще миг.

Весь путь пришлось проделать под дождем. Высокое небо над горной страной ревело и грохотало, а Иолийская дорога была липкой, как патока.

На побережье волны с неистовством обрушивались на берег. Поначалу никто не хотел перевозить Рэма, но когда он сунул рыбакам денег, те согласились, не переставая проклинать его. Правда, с берега волны казались куда страшнее, чем были на самом деле.

После обычного набора действий, сопровождающих высадку, его провели к храму по длинной, ведущей в гору дороге, под проливным дождем, красным от облетающей листвы священных деревьев.

Рэм провел в каменном здании три часа, пытаясь развести огонь пожарче, чтобы обсушиться, и время от времени делая попытки разыскать кого-то, кому можно сообщить, что он привез срочное послание для принцессы Вал-Нардии. В конце концов он оставил оба эти занятия и задремал — тогда-то за ним и пришли, и ему снова пришлось выйти под проливной дождь.

Его провели в храм, и в одном из двух изогнутых коридоров перед ним снова предстали магически открывающиеся двери. Он сам был поражен тем, до какой степени не желает вновь попасть под своды храма. Однако на этот раз коридор вел вниз, возможно, даже под центральную часть строения. Путь закончился в какой-то незначительной комнатке, которую внезапно озарил призрачный свет. Рэм понимал, что все это призвано произвести на него впечатление, но тем не менее не чувствовал ничего особенного.

Она была жрицей, белокожей жительницей Равнин с фиолетовым Змеиным Оком на лбу. Все остальное было золотым — волосы, глаза, чешуйчатые одежды, подобные памятному для Рэма занавесу. Золотом были покрыты также ее веки, губы и ногти. Никто не предупредил о ее появлении, и теперь она спокойно стояла, внимательно изучая Рэма, и под этим пристальным взглядом он ощутил, как его покидает большая часть воли.

— Тебя прислал принц Кесар?

— Да, — негромко ответил он. Ее голос звучал не по-человечески. Он был словно эхо — и не снаружи, а внутри него самого.

— Ты привез письмо для принцессы.

Так он и знал заранее.

— Что случилось? — спросил он. — В чем дело?

— Рарнаммон, — произнесла она в ответ. Именно так, не иначе.

Это напугало его, ибо не было объяснения тому, что она знает его истинное имя. Страх не позволил ему спросить об этом. Все, что он смог — лишь повторить свой первый вопрос:

— Так что же случилось?

— Ты пойдешь со мной и сам увидишь, что случилось, — ответила она. — Потом ты вернешься к ее брату, расскажешь ему о том, что увидел, и передашь все, что будет тебе сказано.

Они прошли по длинному коридору, слабо освещенному узкими, слишком высоко расположенными окнами, пока перед ними не оказалась железная дверь, похожая на вход в тюрьму. От этой двери вниз вели ступени, и вскоре два жреца в капюшонах распахнули перед ними еще одну дверь.

Как и в прошлый раз, Рэм чувствовал себя беспомощным и лишенным воли, увлекаемым куда-то в бездну. В голове его возник звон, он вновь ощутил себя во власти непонятной стихии, как незадолго до того в рыбацкой лодке — мир вокруг стал хаосом.

Теперь вокруг тянуло дымом благовония, непохожего на те, что использовались в храме Ашары — более неуловимое, более темное, пропитывающее все вокруг. Прежде ему доводилось слышать, что здесь вообще не воскуряют благовоний. Прозрачный занавес откинулся в сторону, за ним второй. Все эти благовония и завесы окутывали происходящее таинственностью. Рэм ощущал странную пустоту в глубине тела, словно был голоден. Откуда-то донеслось пение — монотонные звуки, сгустившиеся вокруг него, одно и то же повторяющееся слово, а может быть, это лишь чудилось ему — «Астарис, Астарис, Астарис...»

Внезапно звуки замерли, дым благовония развеялся. Рэм и жрица вошли в самое обычное помещение без окон, освещенное факелами. В центре комнаты стояла то ли кровать, то ли кушетка, накрытая тканью. Золотая жрица, сверкающая в свете факелов, потянула за шнур, и драпировки соскользнули.

На кровати лежала молодая женщина, которую Рэм несколько раз мельком видел в Истрисе и более отчетливо разглядел здесь — принцесса Вал-Нардия. Она спала, ее волосы рассыпались по подушкам, придавая им глубокий кровавый цвет. В следующий миг он заметил кое-что еще: под черной рубашкой ее живот высоко вздымался, своей округлостью оповещая о ранней беременности.

— Да, — кивнула жрица на его мысленное замечание. — Теперь подойди ближе, но ничего не касайся.

Против воли Рэм повиновался. Теперь он отчетливо видел ужасные отметины на шее. Каким-то немыслимым образом здешним обитателям удалось придать лицу вид живого — язык принцессы не вываливался изо рта, а глаза из глазниц.

— Кто это сделал? — пересохшими губами спросил Рэм. То, что это работа людей короля, он не заподозрил и на миг.

— Вал-Нардия сама ушла из жизни. Она отчаялась. Она так и не успела ничему научиться.

Непроизвольно скривив губы в презрительной усмешке, Рэм резко повернулся к жрице. Ее лицо вовсе не было безмятежным, наоборот, оно выражало искреннюю печаль — но эта печаль относилась исключительно к последней из произнесенных ею фраз.

Тогда он спросил:

— Когда она сделала это с собой? Вчера? Или даже сегодня?

— Несколько месяцев назад, — спокойно ответила жрица.

Он хотел возразить, что это невозможно, но смешался и замолчал. Наконец он задал другой вопрос:

— Как вам удалось сохранить ее... такой?

— Настоящие лекарства, настоящие травы. И конечно, кое-какие приемы из тех, что считаются магией среди Висов. Способы, известные в древних храмах. Однако это сделано не для того, чтобы надругаться над нею, Рармон. Ее тело пусто, ее дух свободен. Мы сохраняем тело лишь для того, чтобы выжил младенец в ее чреве. Когда наступит срок, мы извлечем ребенка из материнской утробы, и тогда ее тело обретет свободу смерти.

То, что жрица употребила это сокращение его имени, потрясло Рэма едва ли не больше, чем его полное древнее имя из ее уст. Его бросило в пот, хотя в комнате было холодно.

— Этот ребенок важен, — выговорил он. — Важен для вас.

— Разумеется, важен.

— Но почему? Как вы узнали об этом?

Она улыбнулась, и Рэм снова был удивлен — чистокровные представители ее расы улыбались не так уж часто. Может быть, потому, что слишком много страдали в течение долгих веков. Ее улыбка мягко и вместе с тем насмешливо говорила: «Ты знаешь наши возможности». Но, воздев руки грациозным движением, словно в висском театре, вслух она произнесла лишь одно слово:

— Анакир.

Он еще раз бросил взгляд на мертвую принцессу и тотчас отвел его в сторону. В его мозгу словно раздавался некий шепот, смутно напоминающий о том, что он хотел забыть. Его внутренний взор видел трех женщин — со светлыми, темными и красными волосами — и ясно различал чрево каждой из них, как и то, что находилось в чреве...

— А отец? — спросил он, как о само собой разумеющемся.

— Вернись к нему и расскажи о том, что видел, и о том, что я тебе поведала, — ответила жрица.

— Значит, вы знаете, что отец ребенка — ее брат.

— Так же, как и ты знаешь это, Рармон.

— Не называйте меня так.

— Это твое имя.

Он ощутил слабость. Ему захотелось немедленно покинуть эту комнату, и он кинулся к двери.

— Больше не могу, — бросил он на ходу.

В соседней комнате оказались несколько женщин, которых он не заметил раньше. Невзирая на тошноту, сейчас он немного успокоился, словно от дуновения ветра или ледяной воды.

Когда они поднялись наверх, он сказал жрице, желая, чтобы кто-то подтвердил для него реальность и нормальность всего увиденного:

— Тогда я отвезу письмо назад, ему.

— Да, — ответила она, — так же, как было отправлено назад другое послание.

— От Сузамуна? — так и замер Рэм.

— От короля.

— Его гонец был тут раньше меня?

— Да, он уехал вчера. Секретное поручение. Но мы умеем хранить свои секреты ничуть не хуже. Посланец короля знает далеко не все из того, что я рассказала тебе. Однако король получит весть о ее смерти раньше, чем об этом узнает принц.

Хотя подземелье храма осталось позади, сейчас Рэм уже бежал. Он мчался через весь остров под струями дождя. На берегу он набросился на хозяина лодки, повалил его наземь и в кровь разбил ему губы, чтобы заставить снова спустить лодку на воду.

Возвратившись на материк, он едва не загнал насмерть сперва одного зееба, а затем и другого, которого ему пришлось украсть, ибо продать его отказались.

По дороге в Анкабек из головы у него не выходило, что вот она, возможность уйти со службы у Кесара. Вдоль берега располагалось немало других портов. Он мог рискнуть и наняться на какую-нибудь старую торговую посудину, чтобы перебраться через пролив в Дорфар. Но нет, только не сейчас. Между приступами безумных видений и размышлениями о странностях храма Рэм все время видел Кесара с его сестрой — то в подземелье, то на вершине холма. Изгнанник из мира обычной, разнополой любви, он был очарован образами их близости, словно некими таинственными обычаями, которых он никогда не знал и не желал знать. В них таилось безумное очарование совершенно чуждых ему вещей. Их близкие отношения не затрагивали его расчетов, хотя, возможно, могли объяснить причину самоубийства Вал-Нардии.

Больной или здоровый, Кесар всегда смотрел на нее таким взглядом, какого Рэм не замечал за ним ни в каких других случаях. И теперь король получит весть о ее смерти раньше, чем брат.

Мимолетно Рэм подумал, что Сузамун может этим воспользоваться.

У каменщика была тусклая нездоровая кожа — казалось, на нее отбрасывают тень его светлые волосы, которыми тот втайне гордился и носил их длинными, согласно велению моды. Двое солдат пришли к нему домой и привели его сюда с массой предосторожностей, окольными путями, вынуждая молчать и обещая щедрую награду, а острия их мечей так и сверкали в свете факелов. Человек, сидящий перед ним в кресле, был Кесар эм Ксаи. Каменщик никогда не видел его, но ему доводилось слышать, как описывали принца. Похоже, что Кесару тоже было известно о нем кое-что. Парочка таких вещей, о которых сам каменщик предпочел бы забыть...

— Должен ли я считать, что за мной следили, мой господин?

— На твоем месте я считал бы именно так.

— Но какой интерес может испытывать ваша светлость...

— Храм Ашары, — уронил Кесар эм Ксаи. Каменщик так и разинул рот от изумления. — Тебе поручается ремонт кровли вокруг Восточного купола.

Каменщик кивнул. Он был рад такой ответственной работе, которая, будучи хорошо выполнена, принесет ему почет и приличное вознаграждение. В нескольких местах кровля съехала с места из-за бурь, сделавших очевидной ее ненадежность. Однако Восточный купол был ее самой головоломной частью — слишком велик был его вес, слишком много украшений требовалось сохранить.

— Есть мнение, что, оставшись неукрепленной, эта часть кровли может полностью обрушиться, — произнес Кесар. — К примеру, во время снегопада.

— Да, господин принц, в самом деле. Весьма вероятно. Тяжесть снега и холод сделают всю конструкцию хрупкой, расшатают ее. Это очень опасно. Часть перекрытия может упасть прямо внутрь храма.

— Когда? — спросил Кесар.

— Что «когда», мой господин?

— Когда это может произойти, если оставить все как есть?

— Уже начато восстановление...

— Отвечай на вопрос, который я задал.

— Будьте уверены, принц Кесар, даже если сейчас вообще не трогать кровлю, это произойдет не раньше, чем через несколько лет.

Каменщику не хотелось встречаться взглядом с темными висскими глазами принца, однако пришлось. С замирающим сердцем он услышал слова Кесара:

— Вот увидишь — не только перекрытие, но и весь Восточный купол упадут внутрь храма раньше, чем закончится первый месяц снегов.

Каменщик едва не лишился сознания. Он смутно ожидал чего-то, но уж никак не этого.

— Но, мой господин...

— И случай для этого представится, — ровно продолжал Кесар, — во время какого-нибудь религиозного ритуала, когда будет присутствовать весь двор. Разумеется, и сам король, и его братья.

Каменщик упал на колени. Ноги отказывались держать его, он едва не обмочился. Услышанное означало, что с этого мгновения он под неусыпным наблюдением — и под угрозой быстрой смерти от рук людей Кесара, если выдаст или хотя бы попытается раскрыть замысел принца. Невозможно было сообщить об этом яснее. Восточная часть храма считалась традиционным королевским местом — прямо напротив статуи богини. Если купол упадет, то сокрушит все под собой в пыль... в месиво...

— Вижу, ты обдумываешь мои бесхитростные слова и то, что должно за ними последовать.

— Вы убьете меня в любом случае, — прохрипел каменщик. — Даже если мне удастся сделать это, разве могу я рассчитывать на жизнь после такого?

— Булочник, который подсыпает яд в свое тесто, быстро остается без покупателей. Позволь удивить тебя: если могу, я веду честную игру. Те, кто служат мне, не остаются без награды. Боль в уплату получает лишь тот, кто навлек на себя мой гнев. Твой выбор прост: согласишься — будешь в выигрыше, откажешься — получишь возмездие за все свои грехи. Если мне покажется, что меня хотят предать, ты рискуешь потерять свое положение и, может быть, найти конец на дне залива.

По-прежнему стоя на коленях, каменщик начал всхлипывать. Кесар внимательно наблюдал за ним.

— Но разве возможно обрушить все в такие точные сроки?

— Тебе помогут. Завтра кое-кто зайдет к тебе домой, чтобы обсудить подробности. Ошибки быть не должно. А теперь убирайся. Твои слезы и моча, которой ты залил пол, ничего не изменят.

Когда каменщик ушел — потайными путями, имевшимися в новых покоях, — Кесар направился к себе в спальню. Девушка, которую он привез из Ксаи, рассматривала лежащую перед ней раскрытую книгу с золотым обрезом. Разумеется, читать она не умела.

При звуке его шагов она вскинула глаза и поклонилась ему. Она была не лишена привлекательности, здорова и еще больше похорошела от питательной и полезной еды, которую ей давали теперь. Кроме того, она была слабоумной. Такое сочетание свойств вполне устраивало Кесара. Сейчас ему не был нужен никто, включая шлюху в постели, кому он не мог бы всецело доверять.

Он подумал о Вал-Нардии. Ей должно было хватить здравого смысла, чтобы поступить так, как он велел ей в письме — притвориться больной и не допустить, чтобы ее увезли из святилища.

При мысли о ней он ощутил непонятную пустоту, точно отмер какой-то воспаленный нерв. В Анкабеке он напился с ней огня. Та единственная ночь стоила всей поры Застис. Почему же сейчас, когда он вспомнил о ней, пришло ощущение потери? Неужели он пресытился, как пресыщался всеми остальными? Нет, здесь было что-то иное.

Он отбросил задумчивость и сделал несколько шагов к своей надежной девушке, что когда-то приносила ему вино. Вроде бы еще осталось время до того, как, согласно придворному распорядку, начнется обед...

Времени не осталось. Снаружи о мраморный пол ударили копья, раздался стук в дверь. Его вызывал Сузамун.

Опасений у Кесара было не больше, чем в любое другое время. Он жил, оберегаемый своим незримым внутренним часовым, все время чуя возможную опасность, как зверь. Это не доставляло ему ни неудобства, ни удовольствия — он просто пользовался этим чутьем, ибо таков был его образ жизни. Тех, кто жил иначе, Кесар считал бездельниками или дураками.

Цвет светлого двора Сузамуна собрался не в обеденном зале, а в одном из боковых покоев с расписанными стенами. Зрелище было вполне обычным — бродили слуги, королевские приспешники небрежно взирали на окружающее, прихорашивались или хмурились. У фонтана двое советников обсуждали столь легкомысленную тему, как гонки колесниц в Иоли. Кесар кивнул им, они поклонились. Рядом с королем стояли его братья — Уль и еще один, сводный, со шрамом на лице, тоже из числа фаворитов. Однако что-то было не так, и в следующий миг Кесар понял, что именно — не слышалось громкой музыки, которая доставляла такое удовольствие шансарскому двору.

— Иди сюда, Кесар! — внезапно крикнул Сузамун через всю комнату.

Его тон казался доброжелательным, как и все время после вызова из Ксаи. Обычное прежде обращение «висская собака» больше не употреблялось. Но сейчас в оклике короля имелся другой оттенок. В его голосе звучала глубина, какая бывает у жреца, произносящего слова священного ритуала.

Кесар направился вперед. Он выглядел невозмутимым, однако его настороженность возросла до немыслимых пределов.

Он был еще шагах в тридцати от короля, когда Сузамун опять заговорил в необычном тоне:

— Кесар, сегодня я получил плохие новости. Очень плохие.

В мозгу Кесара мелькнуло предположение, что его посланец встретился по дороге с секретным гонцом короля. То есть Вал-Нардия уже получила приглашение ко двору и отказалась от него, и теперь речь идет о доверии к нему, Кесару — обвинение, замаскированное сожалением, возможно, вежливый приказ уговорить сестру вернуться.

Теперь Сузамун сам шагнул навстречу ему. Его лицо прорезали морщины, на нем не читалось ничего, кроме оцепенения. Толпа в покоях затихла, превратившись в глаза и уши.

— Очень плохие новости, — снова повторил Сузамун. Кесар замер в ожидании.

— Я скорблю, слыша это, мой повелитель.

— О да. Увы, у тебя есть несомненный повод для скорби. Не прошло и двух часов, как из Анкабека доставили эту весть. Твоей сестры... — королевский голос дрогнул, в нем послышалось колебание. Кесар продолжал ждать. — Твоей сестры, принцессы Вал-Нардии, больше нет в живых.

Те, кто стоял ближе к принцу, увидели, как все краски исчезли с его лица, точно порыв ветра загасил светильник. Но и только. Он не произнес ничего. Король подошел к нему и взял за руку в знак соболезнования. По комнате из конца в конец пронесся шепоток, и вновь стало тихо.

— Мне претит еще больше отягощать твою потерю, однако я обязан это сделать, — громко произнес король. — Вал-Нардия повесилась. И еще... она ждала ребенка. Она убила себя и его. Одна богиня знает, что заставило ее пойти на такое.

Разумеется, они говорили по-шансарски. Но теперь Кесару показалось, что он никогда не знал этого языка — фразы долетали до него без всякого смысла. Комната наполнилась туманом, пол ушел у него из-под ног. Так вот откуда явилось ощущение пустоты, гибели нерва, вот что вызвало ночной кошмар в Ксаи...

Он словно утратил контроль над своим сознанием, и сквозь него одно за другим поплыли видения: маленькая девочка смеется; юная девушка поет, краснеет от смущения, расчесывает волосы; молодая женщина обнимает его и прижимается своими губами к его губам.

Наверное, можно уйти отсюда... Нет, невозможно. Обманчивый туман предательски полон народа. Враг в волнении сжимает его руку. Действо продолжается. Сейчас надо выказать страдание, приличествующее случаю — и ничего более.

Она повесилась. Вал-Нардия убила себя. И ребенок, их... его ребенок...

Наверное, его руки похолодели, словно он сам уже был мертв. Сузамун не мог не ощутить этот холод, ибо все еще сжимал ладонь принца. Но, по крайней мере, ладонь эта была тверда и не дрожала.

Кесар ответил на пожатие королевской руки.

— Мой повелитель, — произнес он. Голос его был выразительным, хотя и приглушенным, словно был специально поставлен для сцены. — Вы проявили слишком большую заботу, взяв на себя труд лично донести до меня эту весть. Я недостоен вашей доброты. Что до моей сестры, то я ничего не знал о ребенке и не берусь судить, почему она сделала это с собой. Богиня забрала ее к себе. Сейчас Вал-Нардия с Ней, в Ее всезнающих и прощающих руках. Моя печаль иссякнет лишь вместе с моей жизнью. Едва ли можно выразить, мой повелитель, насколько поддерживают меня в этот миг ваши утешения.

В тумане вокруг принца перешептывались на его счет. Он даже смог улыбнуться. Сузамун выпустил его руку, но их взгляды оставались скрещенными, и Кесар знал, что его глаза кричат громче, чем лицемерие короля. Что ж, пусть Сузамун читает в его взгляде все, что ему вздумается. Скоро это перестанет иметь значение.

Она пронеслась по воздуху, словно музыка, ее светлые одежды и кроваво-красные волосы отражались в полированном полу. Она летела с цветами, ей было десять лет, ее маленькая грудь едва проступала под платьем, за руку она тащила куклу. «Кесар, где ты? Я не могла найти тебя».

Вал-Нардия...

Он пил вино с этими людьми и отправился с ними к столу. Он даже ел вместе с ними. Он разговаривал с ними на отвлеченные темы. Эти люди выражали сочувствие его потере. Они произносили соболезнования, превозносили ее красоту, и он благодарил их с огромной учтивостью.

Ему хотелось растерзать их на куски, содрать кожу, раздробить кости.

Не будет ничего странного, если король отпустит его немного раньше — но не слишком рано. Она была всего-навсего женщина, даже не его жена или мать, много меньше, чем друг, отец, брат, сын... Хотя, возможно, он потерял и сына тоже, но этого им знать уж точно не следовало.

Выждав подобающее время, он испросил позволения уйти и покинул королевские покои.

За два часа до рассвета Рэм оказался у дверей новых покоев принца. Показав двоим часовым-Седьмым бумагу с подписью Кесара, он вошел. Рэм слишком много времени провел в седле, а не спал еще дольше. Он не сомневался в том, что прибыл слишком поздно, хотя изо всех сил пытался двигаться быстрее.

Оказавшись в первой комнате, он огляделся. Светильники все еще горели на своих подставках. К стене прижималась девушка из Ксаи, Беринда, ее телячьи глаза были полны неизъяснимого страдания. Она ничего не сказала. Рэм подошел к внутренней двери и постучал. В ответ не донеслось ни звука. Тогда Рэм распахнул дверь и вошел в спальню.

Здесь не горели светильники, лишь слабый свет луны проникал через окно. Напротив окна был отчетливо виден стройный мужественный силуэт Кесара.

— Мой лорд, это я, Рэм.

— Я знаю, что Рэм. Будь ты кем-то другим, ты не прошел бы мимо часовых. Они не спят. Никто из вас не спит после порки, — голос его звучал ровно и спокойно.

— Мой лорд, я пытался добраться до вас прежде, чем король...

— Нисколько не сомневаюсь.

Повисла пауза. Потом Кесар спросил:

— Где ее похоронили?

Рэм не был уверен ни в чем. Он слишком устал и не имел сил оценивать обстановку. Но надо было говорить.

— Мой лорд, кто-нибудь упоминал о ее беременности?

— Да. Мне сообщили об этом.

— Тамошние жрецы считают, что могут сохранить ее до нужного срока.

Кесар не шевелился и молчал.

— Каким-то образом им удалось удержать ее тело на грани жизни и смерти. Они утверждают, что могут какими-то магическими зельями поддерживать ее в таком состоянии, пока не родится младенец. Может быть, это ложь. Однако все выглядело очень убедительно, и вполне может случиться именно так, как сказала мне та женщина.

— Отлично, — отозвался Кесар так, словно все изложенное было вполне вероятно. Чуть помолчав, он продолжил: — Я отправлюсь туда. Он только и ждет этого, он доволен тем, что у меня горе. Он думает, что моя поездка будет напрасной, но я хочу сам убедиться во всем. Ты сделал все, что мог. Теперь убирайся.

— Мой лорд, поняли ли вы...

— Нет. Это полная бессмыслица, как и все остальное. Убирайся.

— Мой лорд...

— Во имя несуществующих вонючих бездн Эарла — убирайся. Иди развлекайся со своим мальчиком-шлюхой или выпусти кишки своей сварливой мамаше. Все, что угодно, только прочь от меня, — Кесар слегка возвысил голос и повернулся. В руках он держал нижнюю половину разбитого кувшина, снова и снова крутя ее в пальцах. На дне черепка плескалась темная жидкость — то ли вино, то ли кровь. Лунного света хватало, чтобы разглядеть: Кесар плачет. Не скрытно, хотя ни поза его, ни голос не выдавали этих слез, но горько и безутешно, как ребенок.

Рэм отступил на шаг, повернулся и вышел из спальни. Закрыв за собой дверь, он услышал короткий смешок Кесара, в котором звучало презрение.

В конце концов никто не попытался расследовать то, что произошло в Анкабеке. Король, похоже, желал держать Кесара возле себя, обеспечивая принца удобствами и поддерживая его. Даже если то, что Кесар быстро пришел в себя, раздражало Сузамуна, он ничем не выдал этого. Король разобрался в правилах игры — по крайней мере, так ему казалось — и теперь играл со всем азартом интригующего увлечения.

Кесар не говорил о Вал-Нардии на людях, да и в частных разговорах не задавал вопросов о месте ее захоронения и не слушал сказок о Равнинном колдовстве, будто бы позволяющем ребенку развиться в утробе мертвой матери. Посланцу короля показали скромный камень, якобы установленный на месте ее сожжения близ храмовой ограды. Для почитателей богини самоубийство не было ни грехом, ни почетным уходом из жизни. Ни о каком позоре не было и речи. Для мелкой аристократки было сделано все необходимое.

Кесар, казалось, безропотно принял и королевскую благосклонность, и глухую стену смерти. Многие считали его нынешним королевским фаворитом. Его достойное переживание столь очевидно тяжелой утраты вызывало восхищение.

Спустя несколько дней после своей безумной скачки из Анкабека, проходя нижним городом, Рэм встретил Дорийоса под охраной старика-черепахи из Дома Трех вскриков. Дорийос подошел к нему — тонкий, изящный, с безукоризненными манерами, — остановился и произнес:

— Я давно уже не виделся с тобой.

Рэм улыбнулся, но эта улыбка относилась скорее к красоте Дорийоса, сияющей, как светильник в ненастный день.

— Мне жаль, что так получилось.

— Жаль меня — или себя самого?

Рэм снова улыбнулся.

— Значит, теперь ты влюблен в него, — просто сказал Дорийос. Улыбка на лице Рэма тут же погасла. — Я говорю о твоем господине, — пояснил юноша. — О твоем принце.

— Очнись, — ответил Рэм. — Перестань говорить, как невинная девица. Это именно то, чего я всегда избегал.

— Ты уже научился речам влюбленных, — Дорийос опустил ресницы.

Рэм пошел прочь, оставив бывшего любовника стоять, где стоял. Свет его красоты медленно поблек для него, как блекнет небо на излете лета.

Небо стало свинцовым, задули сильные ветры. Потом все стихло, сделалось серым и спокойным. Теперь небо превратилось в низкий потолок из тонкой слоновой кости, наглухо скрывший солнце и вот-вот готовый просыпаться снегом.

Ральднор эм Иоли с привычной небрежностью опирался о колонну крытой прогулочной галереи, втайне любуясь собой, яркостью своих белокурых волос, оттененной темным мехом плаща и соперничающей со слепящей белизной заснеженного сада.

Когда на Истрис упали первые снежинки, он осознал, что вновь стал изгоем для высшего общества. Первая оттепель принесла ему положение на периферии двора. Теперь пришла пора второго снегопада, снега, который лежит не менее трех месяцев — город затянуло Равнинной белизной, в гавани потрескивал лед. Ральднор же сейчас гулял по королевским садам, дружески беседуя с влиятельным чиновником. Остановившись среди колонн, он заметил лорда-правителя, главу королевского Совета, который медленно и задумчиво бродил, сопровождаемый своей свитой. Когда они поравняются друг с другом, то волей-неволей обменяются несколькими вежливыми словами.

Ральднор был доволен собой. Он помогал Кесару, многим рискуя ради него, однако все было очень аккуратно продумано. Кесар был словно особо отмечен печатью истинного превосходства. Его безжалостность и магнетическая сила его личности, отточенная постоянным применением, были приметами величия.

Создатель королей. Вот титул, с которым заигрывал Ральднор.

Он вложил часть собственных доходов, чтобы помочь подкупить совет. Сейчас все его члены стали сговорчивы и легко склоняемы к любым решениям. Золото Кесара, так изумляющее всех, кто считал его погрязшим в нищете, приумножалось благодаря аккуратному обращению надежных банкиров, а также благодаря рискованным торговым предприятиям, приносившим постоянный, хотя и тайный доход. Кесар начал заниматься этими делами еще в тринадцать лет. Уже одно это достаточно впечатляло, как и то, что, даже будучи мальчишкой, он ничего не расточал понапрасну и жил так, словно на самом деле был беден, позволяя деньгам умножиться и не выставляя их напоказ, пока не понадобится.

Лорд-правитель был уже почти рядом, полу-Вис, полу-вардиец, как и сам Ральднор, но с темными волосами и более смуглой кожей — одна из подачек Сузамуна для ублажения народа.

— Добрый день, лорд-правитель.

— Доброе утро. Только очень уж холодное.

— Придется терпеть до весны, мой лорд.

Лорд-правитель остановился, за его спиной встал секретарь, чуть поодаль — телохранитель. Остальные участники прогулки не могли не заметить, кто остановил лорда-правителя Истриса.

— Должен поблагодарить тебя за вино, Ральднор. В такую погоду вино этого урожая просто великолепно.

Ральднор поклонился. Два кувшина, о которых не упомянул собеседник, были богато отделаны драгоценными камнями и металлами.

— Завтра мы возносим благодарение за нового наследника, — продолжил лорд-правитель. — Хвала Ашкар, что плач по сыну столь быстро сменится гимнами радости в честь рождения другого!

— Да, это так.

Они продолжали стоять, восхваляя благость Ашкар.

В первый день снегопада у одной из надменных шансарских жен Сузамуна родился мальчик. По древнему дорфарианскому поверью это значило, что вернулась душа Джорнила. Завтра весь двор должен был сквозь снегопад проследовать на колесницах к храму Ашары, где как раз сейчас была приостановлена до весны работа по ремонту кровли. Строительные леса поднимались до самого верха, как фантастический лес, и вся конструкция надежно удерживалась рычагами и кронштейнами.

— Перед тем, как отправиться в храм, непременно выпью чашу твоего доброго вина, — произнес лорд-правитель. — Думаю, что в храме будет не слишком тепло.

Он направился дальше, оставив Ральднора эм Иоли в полном удовлетворении. Сам Ральднор не должен был присутствовать на церемонии в храме. Для его отсутствия не было никакой причины. Создателю королей просто ничего не сообщили.

Над заливом гулял сильный ветер, по улицам клубилась снежная пыль. Сквозь нее пробирались члены королевского дома. Шансарские лошади вязли в снегу и скользили на ледяных коврах.

Как и ожидалось, внутри храма не было тепла, сквозняки заставляли дрожать пламя светильников. Но Ашара, стоящая в восточной части храма на сверкающем рыбьем хвосте, укрытая лишь резными волосами, не чувствовала холода.

Младенца грела не кровь, а благовония. Разноцветные стекла в высоком окне окрашивали своими отсветами дым курильниц, сквозь который сейчас несли нового наследника, успокоенного сонными зельями, чтобы показать его богине.

Сузамун стоял в тени ее четырех правых рук, позади него — Уль и младшие братья со своими сыновьями, избранная знать. Многие ожидали, что принц Кесар будет находиться рядом с королем. Однако Кесар снова повторил ту же самую ошибку. До недавнего времени скромный и достойный, он в конце концов выказал столь же ясно, как и после возвращения из Тьиса, насколько мало ценит королевскую милость. После этого последовало особое распоряжение, относящееся к его месту в храме. Сузамун, к этому времени мягкий как бархат, лично проследил, чтобы принц Кесар стоял как можно дальше от него.

Медленно тянулась церемония, которую в Шансаре полагалось проводить на голой скале или в какой-нибудь хижине перед идолом.

Среди песнопений сверху послышался невнятный треск, на который почти никто не обратил внимания. Из членов королевской семьи один принц Уль инстинктивно бросил взгляд наверх, прочие, обратив взоры к королю, увидели, как тот улыбается и кивает. Как и большинство остальных, он принял этот шум за одинокий порыв ветра, налетевший на какую-то плохо закрепленную подпорку. Перед церемонией придворные чиновники обследовали состояние крыши и признали его безопасным.

Среди нескольких человек, вскинувших головы наверх, не было принца Кесара. Он тоже слышал этот странный звук, однако отлично знал, что это такое.

Спустя пять или шесть минут послышался другой звук, вынудивший жрецов прекратить пение. Поначалу едва различимый, но постепенно нарастающий, он напоминал шум водопада. Сверху посыпалась пыль, заклубилась в воздухе и осыпала алтарь.

Теперь вверх посмотрели уже почти все, кто был в храме. Чистый бледный свод над головой богини выглядел вполне прочным. Затем раздался оглушительный грохот. Заплакали женщины, послышались крики. На площади перед храмом кричали еще громче. Огромный пласт снега соскользнул с крыши и обрушился наземь. Народ немедленно осознал, что происходит, хотя обычно подобных вещей не случалось до весны. Волна понимания накрыла присутствующих с головой. Все увидели, как Сузамун улыбнулся еще раз и шагнул вперед, под прикрытие рук богини.

И тут раздался пронзительный женский вопль.

На своде появилось множество трещин, покрывших его, словно гигантская паутина. Затем он раскололся, как скорлупа яйца. С громом, в вихре белой пыли восточная крыша рухнула в храм. Многотонная кладка полетела вниз с быстротой стрелы, осколки ее ударились оземь и разлетелись во все стороны, поражая камень и плоть. Огромное многоцветное окно раскололось.

Долгое эхо сильнейшего грохота смешалось с криками ужаса и агонии. Устрашающий столб пыли встал от земли до самых небес. Сквозь эту пыль было почти невозможно разглядеть что-либо, кроме беспорядочно мечущихся фигур и отдельных бликов огня от раздавленных светильников. И среди всего этого виднелось жуткое, невозможное зрелище — силуэт богини Ашары с наполовину снесенной головой напротив разбитого цветного окна, сквозь которое в храм врывался холод.

Лоб принца Кесара кровоточил, задетый осколком камня, однако он первым призвал своих людей к немедленным действиям. Пренебрежение Сузамуна обеспечило ему место в стороне от главных разрушений. Теперь он, казалось, был потрясен тем, что остался жив, но остальные вокруг него могли лишь бессмысленно взирать на происшедшее. Кто-то пытался отползти, многие взывали к своим богам (и далеко не все — к Ашаре).

Кесар повел два десятка своей гвардии, находившихся в храме, прямо в глубину столба пыли. Тут же из углов на помощь им бросились стоявшие там люди. Знать наравне с простыми солдатами вытаскивала из-под немыслимых завалов окровавленные, задыхающиеся, покрытые пылью тела. Сам Кесар работал наравне со всеми в какой-то леденящей лихорадке. Некоторые из блоков кладки оказались не под силу людям, нужно было привлечь зеебов. Рабы в ужасе бежали из храма. Повсюду стоял ужасающий общий крик.

Поначалу из-под камней удавалось извлечь только мертвых. Уль лежал на алтаре с расколотым черепом, рядом с ним — главный жрец. Младенец, новый наследник, оказался раздавлен этими двумя телами.

Когда люди Кесара освободили лицо Сузамуна от битого камня, тот был все еще жив. Кесар быстро подошел к нему и опустился на колени. Грудь короля придавил камень непомерной величины. Изо рта у него струйкой бежала кровь. Его глаза медленно обратились к принцу.

— Держитесь, мой повелитель. Сюда ведут зеебов, чтобы поднять этот камень.

Столб пыли постепенно рассеивался, сквозь него стали видны совершенно не задетые или легко раненые люди, столпившиеся вокруг. Ужасающий общий крик перешел в не менее ужасающие приглушенные стоны без слов.

Кесар не отходил от короля, пока в разрушенный храм не привели животных, презрев святость места. После этого он поднялся и принялся помогать работам по разбору завалов.

Как и предполагалось, никто из тех, кто находился в центре под Восточным куполом, не уцелел. Четверых младших братьев короля с трудом опознали. Сводный брат короля со шрамом на лице лежал, убитый упавшей рукой Самой богини. С груди Сузамуна сняли камень, он пытался взглянуть на свои раны, однако никто не сомневался в том, что он не протянет долго. Было непонятно, как вообще он смог столько продержаться под такой тяжестью.

Его голову приподняли и осторожно положили на подушки, чтобы он мог видеть небосвод над собой. Подошел едва держащийся на ногах жрец и зашептал молитву. Кесар снова опустился на колени. Толпа молча наблюдала, а в разбитое окно врывался снежный ветер.

Через несколько мгновений Сузамун умер.

Если он и понял, что произошло, то был не в состоянии вымолвить ни слова. А Кесар, перепачканный своей же кровью, с таким изяществом и таким непоколебимым упорством продолжал стоять на коленях перед человеком, которого убил. Никто из тех, кто видел его, не смог бы забыть, как он выглядел в своей судорожной попытке спасти короля, и в каждой его черте сквозил врожденный аристократизм.

Однако в конце концов все увидели знамение в том, что случилось. Все выглядело так, будто сама Ашара предала проклятию Сузамуна и весь его дом. Это было более чем понятно любому.

Правда была известна только инженерам. Полость под верхним слоем кровли, скрытая от посторонних глаз, и маленький огонек, оставленный рядом с горшочком нефти, были придуманы и просчитаны далеко отсюда. Вся эта схема математически выстраивалась опытными людьми, знакомыми с величинами и архитектурными формами, а также людьми, сведущими в убийстве. Когда загорелась нефть, огонь перекинулся на точно сбалансированные опоры купола. Все было тщательно продумано, оставалось лишь привести план в исполнение, дождаться момента, когда куполу должно неминуемо обрушиться. Исполнению замысла способствовали небрежение чиновников и погода, а может быть, сама судьба. Или Ашара.

Тем не менее имело смысл побеседовать с каменщиком и теми людьми, которые работали на восточной крыше. Но ни одного из них не удалось найти. Было решено, что они бежали от руки правосудия.

Совет расположился в комнате с картой на стене, прямо под мозаикой.

По городу все еще разносился траурный звон колоколов, а над дворцовой крышей снова озаряло полночную тьму красное око погребального маяка. Вторая жена Сузамуна, мать ребенка, погибшего вместе с ним, лишила себя жизни часом позже. Они были отважными и порывистыми, эти женщины Шансара. Ее положили рядом с мужем, ребенок покоился у нее в руках. Братьев поместили в нескольких шагах от короля. Семья собралась вместе в последний раз — и навеки.

Теперь Истрис и весь Кармисс ждали известия о том, кто примет бразды правления. В том, кто станет королем, сомнений не было — старший из оставшихся наследников, семилетний принц Эмел. Однако, учитывая то, что он был еще ребенком, следовало назначить регента и прочих охранителей его статуса. Уль с братьями и всеми их законными старшими сыновьями погиб вместе с Сузамуном. Это была самая настоящая катастрофа, из тех, что остаются в легендах. Теперь предстояло сделать выбор из множества полукровок или младших сыновей, которые сами были слишком молоды и никому не известны. Они не принимали никакого участия в политической жизни города.

Уже разгорались споры. Обсуждалось, что лорд-правитель сам может предпринять шаги к регентству, оставив прочих далеко позади. Из углов, где сидели люди, купившие место в совете и поддерживающие то ту, то другую позицию, доносились короткие презрительные насмешки. Однако по большей части эти выходки исподтишка были возмущением спокойствия и не более того. Лорд-правитель заставил их умолкнуть и заявил, что у него нет склонности к регентству, даже не возникало подобного желания.

В этот момент в центр протиснулся человек, жестом показавший, что желает говорить.

Шансарские обычаи племенных советов сильно размыли стандартные кармианские установления. Во времена Висов подобное было невозможно. Однако лорд-правитель сделал знак:

— Мы согласны предоставить вам слово, Ральднор эм Иоли.

Ральднор шагнул вперед и огляделся. Он привык командовать кораблями, когда ему поручали это; данное собрание совершенно не вдохновляло его.

— Мой лорд-правитель и вы, господа — слушайте. Когда взошла Застис, семь закорианских пиратских галер разоряли берега Кармисса и Дорфара. Король Сузамун, мудрый и осторожный правитель, послал человека, которому доверял, освободить моря от разбойников. Не отдавая себе полного отчета в силах Вольных закорианцев, король дал этому человеку для выполнения его миссии три корабля не из самых лучших. Мне это известно — я был капитаном на одном из них. Когда стало ясно, сколь силен враг, против которого нам предстоит бороться, я предложил вернуться домой. Однако мой командующий, Кесар эм Ксаи, удержал нас там, где мы находились, и с большим искусством и доблестью, пожертвовав одним из помянутых кораблей и потеряв пятерых людей — всего пятерых, господа! — одержал победу.

По залу прокатился одобрительный шум, в основном с тех мест, где сидели Висы.

— Простите мое воодушевление, — продолжал Ральднор. — Тот эпизод произвел на меня сильнейшее впечатление. Принц Кесар — зрелый вождь, известный в Истрисе как один из элиты общества. Более того, он королевской крови. Его отец был шансарским офицером, а его мать — принцессой кармианского королевского дома, чьи корни уходят во времена Рарнаммона...

Ральднору пришлось прерваться, ибо зал наполнился криком. Это был старый клич — «эм Ксаи!». Стоя в центре этого неистовства, Ральднор задумался. Он плохо слышал, что творится вокруг, вспоминая вопли рабов, прикованных к веслам и горящих заживо. Об этом следовало помнить. Однажды, когда ты станешь бесполезен для него, он и тебя оставит гореть.

В совете воцарилась сумятица, все совещались. Без сомнения, всем было все известно, просто ждали подходящего случая. Трое из этих людей были попросту куплены.

Вскоре члены совета удалились в соседнюю комнату, чтобы вынести окончательное решение.

Ральднор по-прежнему пребывал в задумчивости и не разгуливал по коридорам, подобно остальным. В одном из покоев даже играли музыканты, специально приглашенные по такому случаю, их музыка то сливалась с колокольным звоном, то оттеняла его.

Несчастный случай привел к концу династию Сузамуна. Было ли это волей Ашкар?

Ральднор, веривший в случайности, никак не мог поверить именно в эту случайность. То, что он оказался в стороне от этого ошеломляющего заговора, злило его и одновременно приносило некоторое облегчение. Но он считал, что имеет достаточно здравого смысла, чтобы не выказывать никаких эмоций.

Колокольный звон прекратился. Около полуночи по залам пробежала вереница гонцов.

Зал с картой снова заполнился встревоженными советниками. Лорд-правитель поклонился им всем.

— За принцем-королем Эмелом уже послали. Время для ребенка, конечно, позднее, но по законам Континента-Побратима, его родины, он обязан присутствовать, — последовала пауза, затем лорд-правитель продолжил: — Мы также послали за принцем эм Ксаи.

Немного времени спустя няньки подвели к дверям сонного светловолосого мальчика, и два стража ввели его в зал совета. Принц-король Эмел занял предложенное место и снисходительно принял леденец от лорда-правителя.

Кесар появился целым часом позже.

Он вошел в зал совета, и толпа расступилась перед ним. Он был словно воплощение немой грозы, в своих черных одеждах, с черными волосами, развевающимися от быстрой ходьбы, с застывшей на лице скорбью. Все это время он провел возле королевского погребального костра вместе с другими скорбящими, которые должны были оставаться там всю ночь.

— Просим прощения, принц Кесар, за то, что оторвали вас от караула смерти.

— Я могу вернуться обратно, — произнес Кесар.

По залу пронесся шепоток. Ральднор Иолийский прислушивался, против воли охваченный благоговейным трепетом. Этот человек был неподражаемым актером. Его вход, его взгляд, самый звук его голоса заворожили всех.

— Да, мой лорд, вы можете вернуться. Но сначала я обязан спросить вас, во имя богини и волей совета Истриса — согласны ли вы стать регентом Эмела, сына Сузамуна, до тех пор, пока он не достигнет надлежащего возраста, чтобы принять трон Кармисса?

Ответа не последовало. Все замерли. Кесар стоял посреди зала, прямой, как клинок.

Тишина разбудила ребенка, заснувшего на своем месте. Он открыл глаза и увидел наискось от себя высокого человека, подобного тени. Тень сдвинулась с места и направилась к принцу Эмелу. Спустя мгновение она опустилась на колени у его ног.

Пока звучали слова согласия, Эмел, ожидая момента, чтобы отправиться назад в постель, сонно разглядывал блестящую черную гриву человека, которому суждено было стать его смертью.