"Гарсиа Лорка" - читать интересную книгу автора (Осповат Лев Самойлович)
11
«Сеньору Хорхе Гильену, профессору литературы в университете города Мурсии.
Гранада, 8 ноября 1926 г.
Гильен! Гильен! Гильен! Гильен!
Зачем покинул ты меня?
Нехорошо. Я все время жду письма от тебя, а письма нет. Ты знаешь, что мои стихи ужев типографии?
...Тем не менее не могу не послать тебе этот отрывок из «Романса о гражданской гвардии», который я сейчас сочиняю.
Я начал его два года тому назад... помнишь?
Их кони черным-черны,и черен их шаг печатный.На крыльях плащей чернильныхгорят восковые пятна.Надежен свинцовый череп —заплакать жандарм не может;проходят, стянув ремнямисердца из лаковой кожи.
Это пока еще пробный кусок. А дальше.
Полуночны и горбаты,несут они за плечамипесчаные смерчи страха,клейкую тьму молчанья.От них никуда не деться —мчат, затая в глубинахтусклые зодиакипризрачных карабинов.О звонкий цыганский город!Ты флагами весь увешан.Желтеют луна и тыква,вскипает настой черешен.И кто увидал однажды,забудет тебя едва ли,город имбирных башен,мускуса и печали!Ночи, колдующей ночисиние сумерки пали.В маленьких кузнях цыганесолнца и стрелы ковали.Раненый конь в туманепечаль поверял полянам.В Хересе-де-ла-Фронтерапетух запевал стеклянно.И крался проулками тайныветер лесных одиночествв сумрак, серебряный сумракночи, колдующей ночи.Иосиф и божья матерьк цыганам спешат в печали —они свои кастаньетына полпути потеряли.Мария в бусах миндальных,как дочь алькальда, нарядна,шуршит воскресное платье,блестит фольгой шоколадной.Иосиф плащ развеваетв толпе танцоров цыганских.А следом Педро Домеки три царя персианских.На кровле грезящий месяц.дремотным аистом замер.Взлетают огни и флагинад сонными флюгерами.В глубинах зеркал старинныхрыдают плясуньи-тени.В Хересе-де-ла-Фронтера —полуночь, роса и пенье.О звонкий цыганский город!Ты флагами весь украшен...Гаси свой огонь зеленый —все ближе черные стражи!Забыть ли тебя, мой город?В тоске о морской прохладеты спишь, разметав по камнюне знавшие гребня пряди...
И так далее, и так далее...
Вот до этого места я дошел. Здесь появляется гражданская гвардия и разрушает город. Затем жандармы возвращаются в казарму и там пьют анисовую настойку «Касалья» за погибель цыган. Сцены грабежа будут великолепны. По временам гвардейцы, неизвестно почему, станут превращаться в римских центурионов. Этот романс будет длиннейшим, но и одним из лучших. Заключительный апофеоз гражданской гвардии будет волнующим.
Как только закончу этот романс и «Романс о мучениях цыганки Святой Олалии из Мериды», буду считать книгу завершенной... Надеюсь, что это хорошая книга. Отныне не коснусь больше – никогда! никогда! – этой темы.
Прощай...
Гильен! Гильен! Гильен! Гильен!
Зачем покинул ты меня?
Федерико».
Правда, закончить «Романс о гражданской гвардии» удается не сразу. Еще много часов проводит Федерико за рабочим столом, напоминая себе охотника, потерявшего след. Замысел, казалось бы, продуманный до конца, повисает в пустоте, заготовленные строки не желают соединяться.
Вновь и вновь перечитывает он написанное. Нет, он не ошибся, до сих пор все – себе в этом можно признаться – безупречно. И гражданская гвардия – зримое, осязаемое воплощение власти, тупой и безжалостной. И выстроенная его воображением, населенная его мечтами цыганская столица Херес-де-ла-Фронтера, ничего общего, кроме имени, не имеющая с реальным Хересом – сонным и пыльным городом, где и цыган-то не осталось. И дева Мария с Иосифом – не величественные небожители, а герои крестьянских легенд, действующие лица знакомой каждому с детства евангельской трагедии.
Трагедии? А разве то, что разыграется здесь, не трагедия, и сам он не участник ее? Ведь гибель вольного цыганского города – это смерть и его поэзии, его сказки! Не потому ли романс так упрямо не хочет двигаться к намеченному финалу, что финал этот, с превращениями гвардейцев в римских центурионов, с заключительной картиной их торжества, недостаточно строг и скорбен?
Так освобождается замысел от всего лишнего. Остается боль. Остается ненависть. Тогда приходят единственные, необходимые строки:
Они въезжают попарно,а город поет и пляшет.Бессмертников мертвый шорохврывается в патронташи.Они въезжают попарно,спеша, как черные вести,и связками шпор звенящихмерещатся им созвездья.А город, чуждый тревогам,тасует двери предместий...Верхами сорок жандармоввъезжают в гомон и песни.Застыли стрелки часовпод зорким оком жандармским.Столетний коньяк в бутылкахприкинулся льдом январским.Застигнутый криком флюгерзабился, слетая с петель.Зарубленный свистом сабель,упалпод копыта ветер.Снуют старухи цыганкив ущельях мрака и света,мелькают сонные пряди,мерцают медью монеты.А крылья плащей зловещихвдогонку летят тенями,и ножницы черных вихрейсмыкаются за конями.У белых врат Вифлеемскихцыгане ищут защиты.В слезах и ранах Иосифпоник у тела убитой.Всю ночь напролет винтовкипоют высоко и грозно.Всю ночь цыганят Марияврачует слюною звездной.И снова скачут жандармы,кострами ночь засевая,и бьется в пламени сказка,прекрасная и нагая.И стонет Роса Камборьо,а рядом, стоя на блюде,дымятся медные чашиее отрубленных грудей.За косы ловят жандармыплясуний легкую стаю,и черный порох во мракеогнями роз расцветает.Когда же пластами пашнилегла черепица кровель,заря обняла безмолвнохолодный каменный профиль...
Нет больше звонкого цыганского города. И только над сердцем поэта не властна черная сила. Выход – в творчестве. Иного выхода Федерико не знает.
О мой цыганский город!Прочь жандармерия скачетчерным туннелем молчанья,а ты – пожаром охвачен.Забыть ли тебя, мой город!В глазах у меня отнынепусть ищут далекий отсвет.Игру луны и пустыни.