"Вернадский" - читать интересную книгу автора (Гумилевский Лев Иванович)

Глава XV ДЫХАНИЕ ЗЕМЛИ

Способность Вернадского переходить от наблюдений и эксперимента к неожиданным обобщениям потрясала воображение. Идеи его не всегда вмещались в рамки существующей науки. Мертвые религиозные и философские схемы на каждом шагу хватали живую науку, и идеям Вернадского негде было жить и развиваться.

В конце декабря 1911 года в Петербурге происходил Второй Менделеевский съезд. На съезде присутствовало 1700 человек, и в программу занятий входили вопросы общей химии, общей физики и их приложения во всех областях промышленности и техники.

Вернадский обратился к съезду с докладом «О газовом обмене земной коры» – по вопросу, почти совсем не изученному, а между тем во многом определяющему физические и химические процессы земной коры.

Земная атмосфера является наибольшим скоплением газов, непосредственно доступных наблюдению и изучению. Вернадский обратил внимание, что состав окружающей нас атмосферы остается почти неизменным в пределах точности наших измерений, несмотря на непрерывное поглощение, например, кислорода организмами и еще большим расходованием его на разнообразные реакции окисления. Такое постоянство в составе атмосферы Вернадский объяснил тем, что химические реакции, выделяющие в атмосферу ее составные части, являются замкнутыми круговыми процессами.

Превосходным примером такого кругового процесса, или цикла, и является кислород. Количество кислорода, необходимого организмам, остается почти неизменным: сколько его поглощается животными и растениями для жизни, столько же его вновь выделяется при свете зелеными хлорофиллоносными растениями. Изящный опыт проделывает для внимательного наблюдателя сама природа: во всяком пруду и замкнутом озере развивается максимальное количество организмов, ночью они поглощают кислород, днем или даже лунной ночью этот кислород вновь выделяется работой хлорофилла.

Однако в истории других природных газов не все было так ясно, как в истории кислорода.

– Постоянно разными путями на земную поверхность идут огромные количества азота из земной коры. Этот процесс продолжается века и тысячелетия, миллионы лет. Куда азот девается и что с ним делается дальше? – спрашивает Вернадский. – Где та лаборатория в природе, которая переводит этот азот в первичные тела, разложением которых этот азот получается? Теоретически в атмосфере должны были бы находиться все газообразные тела, которые попадают на земную поверхность и на ней могут существовать в газообразном состоянии. Однако некоторые из них очень быстро изменяются в атмосфере, не сохраняются в ней – переходят в другие соединения или, как гелий, куда-то из нее уходят. Но куда?

И Вернадский бросает затихшей аудитории одну из своих гениальных идей.

– Постоянство состава отвечает лишь низким слоям атмосферы, – говорит он спокойно, как будто читает лекцию студентам. – Свойства верхних слоев иные, и мы можем их предвидеть теоретически. Разреженный газ приобретает новые свойства, резко отличающие его от обычного для нас газового вещества. По своим свойствам эти разреженные газовые пространства во многом напоминают среду наших безвоздушных трубок. По-видимому, слой такой разреженной материи, следующей за суточным движением Земли, совершенно незаметно переходит в независимую от Земли среду межпланетного пространства. И весьма возможно, что как газовая атмосфера нашей Земли, так и атмосферы других планет находятся между собой в известном материальном равновесии и соприкосновении. Известно, что отдельные частицы легких газов – водорода или гелия – могут достигать в них такой скорости движения, которая делает их независимыми от земного притяжения. Этим путем отдельные мельчайшие частицы могут непрерывно уходить из Земли в небесное пространство…

Докладчик как будто ощущал взволнованный поток мыслей, шедший к нему от рядов слушателей. И, отвечая им, он продолжал:

– В данный момент нам представляется это особенно важным по отношению к гелию, так как есть все данные предполагать постоянное возникновение его на земной поверхности вследствие разрушения тяжелых элементов. В течение бесконечного ряда веков процесс, идущий в высоких частях атмосферы, может приобрести для Земли трагическое значение, ибо этим путем уходит в небесные пространства строящее нашу планету вещество! Подобно гелию, может быть, и водород уходит из земного притяжения и уносит в небесное пространство саморазрушающуюся частицу нашей Земли…

По рядам слушателей прошел, наконец, шепот недоумения или протеста. Это движение в аудитории Вернадский давно знал, и оно не смущало его.

– Так или иначе, – продолжал он, – водород все же найден в атмосфере как ничтожный, но постоянный ее спутник. Он уходит из нее вверх и, если нет фиксирующих его процессов, может, поднявшись на большие высоты, образовывать там легкую верхнюю атмосферу, а из высот этой атмосферы отдельные атомы водорода могут уходить в небесное пространство… Но, – с улыбкой снисхождения напомнил докладчик, – с другой стороны, другая их часть, может быть, чуждая Земле, может входить к нам назад. Нельзя отрицать, что, в свою очередь, на тех же пограничных высотах постоянно улавливаются земным тяготением другие мелкие атомы-странники, ушедшие из других, меньших небесных светил. Как везде в земных процессах, может быть, и здесь установилось в этом отношении известное равновесие, по крайней мере на некоторое время!

Указывая на неизученность газового обмена и призывая ученых идти на огромное поле работы в этой области, Вернадский подчеркнул теоретическое и практическое значение такой работы.

– Есть указания, – сказал он, – которые заставляют думать, что в газах мы имеем дело с продуктами наибольших нам доступных глубин и, может быть, газы являются телами, с помощью которых можно более точно, чем путем космогонических теорий или аналогий с метеоритами, дойти до представления о химии нашей планеты, а не только одной ее поверхностной пленки, как это мы делаем до сих пор, изучить химию земного шара глубже его коры… Но дело не только в одном научном интересе, а в том, что природный газ есть источник могучей энергии и эта энергия у нас в России не тронута или безумно растрачивается даром и без пользы. Она может быть разумно использована только тогда, когда будет научно изучена!

Как историк науки, Вернадский хорошо знал непрочность космогонических теорий, рушившихся под напором научных фактов при каждой смене научных мировоззрений, и предпочитал любой из них эмпирическое обобщение. К тому же он видел, что в основе всех гипотез о возникновении галактических систем из первичной материи и гипотез о происхождении жизни на Земле подсознательно лежат мифы о сотворении мира и человека.

Он считал, что изучение космоса должно начинаться с изучения той частицы его, которая доступна для опыта и наблюдений, и указывал на каждую новую возможность понять организованность Земли как общий планетный механизм.

Кажется, именно после этого выступления Вернадского на Менделеевском съезде Александр Евгеньевич Ферсман говорил Ненадкевичу об учителе:

– Десятилетиями, целыми столетиями будут углуб ляться и изучаться эти гениальные жизненные идеи, открываться новые страницы, служащие источником новых исканий… Многим поколениям придется учиться его острой, упорной и отчеканенной творческой мысли, всегда гениальной, но иногда труднопонимаемой… И не одному нашему поколению он будет служить учителем в науке и образцом жизненного пути…

Только что высказанные учителем мысли были одинаково чужды и практическому уму Ненадкевича, и художественному мышлению Ферсмана, но они волновали Ферсмана как художника, а Ненадкевича оставляли равнодушным.

И в оценке значения космических идей Вернадского художественное чувство Ферсмана не обманывало.

К предположению о существовании материального соприкосновения Земли с космическим пространством и другими планетами Вернадский возвращался не раз и однажды дал этому явлению поэтически точный термин. Он назвал его Дыханием Земли[3].

На второй день съезда с докладом выступил Николай Алексеевич Умов, старый товарищ Вернадского по Московскому университету. Он говорил о достижениях и задачах совместной науки, и, хотя доклад его носил обзорный характер, съезд слушал его в полном своем составе. Среди делегатов было много учеников знаменитого физика, и он чувствовал себя перед ними, как в университетской аудитории, да и многим из них казалось, что они сидят на очередной лекции.

Владимир Иванович пробился через приветствовавших докладчика учеников и, пожимая теплую руку старика, начал говорить о его речи. Николай Алексеевич остановил его:

– Нет, уж позвольте мне вам сказать спасибо за вчерашний ваш доклад!

И, постепенно отдаляясь от своих собеседников под руку с Вернадским, он стал говорить о неизбежности нового отношения естествоиспытателей к природе в свете достижений физики и химии.

– У вас в каждом слове я чувствую это новое отношение. Не человек переделывает природу, а природа сама переделывает, пользуясь нервной системой ею же созданного представителя живой материи. Мы не цари природы, мы сама природа! Вот что нового в вашем отношении к природе я вижу…

Может быть, в этой характеристике сказывался больше Умов, чем Вернадский, но Владимир Иванович не возражал; его идеи не часто встречались пониманием и тем более признанием, и слушать крупного ученого о себе было приятно. Владимир Иванович постоянно вспоминал своего любимого Александра Гумбольдта: «Для того чтобы прийти к истине, нужно сто лет, а для того чтобы начать следовать ей, нужно еще сто лет», и относился спокойно к непониманию и непризнанию.

Но тайно от самого себя он все же искал сочувствия и по-детски искренне радовался ему.

Когда на съезде деятелей практической геологии появление Вернадского на кафедре вызвало аплодисменты, Владимир Иванович не забыл записать это в своем серьезном дневнике.

Председательствовал на съезде практической геологии Александр Петрович Карпинский. Он заметил, что Владимиру Ивановичу надо бы выступить в одном из отделений академии перед предстоящим баллотированием его на освободившееся место ординарного академика.

18 января 1912 года Вернадский повторил свой доклад о газовом обмене земной коры в физико-математическом отделении, а в марте состоялось его избрание ординарным академиком. Вскоре он мог занять в академическом доме на Седьмой линии большую квартиру с огромными комнатами и высокими потолками.

На ту же площадку выходила дверь другой квартиры с медной, до блеска начищенной дощечкой. На ней стояло: Иван Петрович Павлов.