"Северная столица" - читать интересную книгу автора (Дугин Лев Исидорович)IXВолково кладбище было обычным местом дуэлей. Четверо недавних выпускников Лицея гуськом плелись вдоль кладбищенской ограды. – Долго еще? – недовольно сказал Корф. Под казенной шинелью он нес ящик с дуэльными пистолетами. – Балаган какой-то! – Он клял себя за то, что согласился на роль секунданта Кюхельбекера. – En-avant, вперед! – командовал Пущин. За оградой виднелись часовенки, надгробья, кресты. Вороны с карканьем кружились в воздухе. Свернули направо, где кладбище смыкалось с полем. Ноги проваливались в снежной целине. – Балаган какой-то… – недовольно бормотал Корф. Когда он злился, лицо его неожиданно грубело. – En-avant! – Жизнерадостный Жанно, как и некогда в Лицее, всеми руководил. Кюхельбекер оглянулся на оставленную позади, у дороги, карету. Неужели он и впрямь думал, что кого-нибудь отсюда увезут раненым или мертвым? – Посмотрите, – указал Пушкин на вырытый среди поля котлован. – Могила для Кюхеля готова… Эта шутка, конечно же неуместная, сразу привела Кюхельбекера в ярость! Он тяжело задышал, принялся кусать губы, даже заскрипел зубами. – Долго еще топтаться в снегу? – нетерпеливо вскричал Корф. – Снег похож на саван, не правда ли, Вилли? – снова пошутил Пушкин. И в выпуклых глазах Кюхельбекера вспыхнуло бешенство. Впереди тянулся лесок, а перед ним виднелись деревенские риги. Кладбищенская ограда окончилась. Не здесь ли стрелялись Завадовский и Шереметев? – Прекрасное место, – сказал Пущин. Они стояли перед ямой, вырытой для склепа. Но когда Пущин и Корф на дне обширной ямы принялись отмеривать площадку, Кюхельбекер остановил их. – Не так-таки, – сказал он хриплым голосом. Они не соблюдали правил, а он знал наизусть французский дуэльный кодекс… Чем мрачнее держался Кюхельбекер, тем больше веселился Пушкин. И Путина подмывало ня тпутки. Но Корф считал нужным держаться строго. – Если здесь балаган – мне нечего делать, – повторял он. Стены ямы до середины были покрыты диким камнем, в стороне валялись гипсовые плачущие гении. Секунданты осмотрели кремни и принялись сыпать на полку порох. – Не так-таки! – опять остановил их Кюхельбекер. – Порох полагалось сначала отмерить. – Вилли ни за что не попадет, – сказал Пушкин. – Будет целиться в меня, а попадет… – В секунданта… – В ворону… – Я стану за камень. – Перестаньте! – взвизгнул Кюхельбекер. Пушкин выстрелил в воздух. – Стреляйте!.. – Он попадет в себя!.. – Мы его здесь похороним… – Бегите!.. – Сходитесь!.. – Спасайтесь от Бекелькюхера!.. Это походило на лицейские проказы. Челюсть у Кюхельбекера тряслась. Он неестественно вскинул голову. Прогремел выстрел – и пуля унесла с собой гнев доброго Вильгельма. Зарыдав, он бросился к Пушкину – душить его в объятиях. …Потом приятели сидели в ресторации – первой попавшейся при въезде в город – и праздновали примирение. Кюхельбекер, сразу опьянев от вина, громко исповедовался: – Я знал, на него не поднимется рука!.. Но я сам хотел умереть… – Он через стол тянулся к Пушкину, чтобы снова обнять его. Но уже забыли о дуэли, говорили о Лицее, о лицеистах. Кто где? Где Малиновский? Малиновский в Финляндском полку. Где Матюшкин? Матюшкин на шлюпе «Камчатка» путешествует вокруг света. Где Дельвиг? Дельвиг на Украине у своего отца, генерал-майора… А Горчаков готовится уехать за границу. А Брольо? Уехал во Францию!.. Боже мой, неужели Брольо навсегда уехал, неужели не удастся больше свидеться с Брольо!.. Но Кюхельбекер все мучился и клял себя. – Des Geschehene kann man nicht ungeschehen machen[21], – так говорил мне наш дорогой директор Егор Антонович… Он говорил; Вильгельм, в твоей голове – dummer Streiche![22] – Кюхельбекер кулаком ударил себя по голове. – Да, да, dummer Streiche! Лицейское братство уже понесло потерю. Умер Ржевский – вступил в армию, в Изюмский гусарский полк, и скончался от гнилой горячки, Ржевский немыслимый тупица, которого Илличевский рисовал всегда с ослиной головой… Кстати, а где Олесенька Илличевский? Он в Сибири, в Томске, у своего отца, генерал-губернатора. А Бакунин? Он в гвардейском Семеновском полку. А Данзас? Он поступил в Инженерный корпус… Кюхельбекер, простерев руку над столом, декламировал элегию: Брат души моей! Затерян в толпе равнодушной, Твой Вильгельм одинок в мутной столице сует… Корф, потеряв терпение, подхватил его под руку и повлек к двери. – Каждый день прикасайтесь к Гомеру! – кричал Кюхельбекер. – Гомер при жизни страдал! – Он гово- рил о Гомере или о себе? – Теперь семь городов оспаривают честь быть его родиной… Вслед за ними отправились и Пушкин с Пущиным. – Ты знаешь меня, – убеждал Пушкин; по установившейся привычке он говорил с Пущиным, как младший со старшим. – И можешь снисходительно отнестись к моим промахам… Ты знаешь, как я мыслю!.. Он испытывал радостное волнение. Потому что настал момент, которого он уже давно ожидал. Сейчас сбудется его мечта! Потому что конечно же, если его первый друг, его Жанно, вступил в общество, он и его поведет вслед за собой… Иначе быть не могло!.. Вот так же, как сейчас, они когда-то, рука об руку, бродили по аллеям царскосельских парков… Но Пущин ответил уклончиво. Собственно, о каком обществе идет речь? Сказывалась долгая разлука. Последние месяцы они редко виделись – и теперь будто что-то легло между ними. На Пущине был новенький, с иголочки, мундир гвардейского конно-артиллерийского полка – чикчиры с широкими, яркими лампасами, сапоги со шпорами. Зачем Жанно делает непроницаемое лицо? Уж от него-то, Пушкина, он все равно ничего не скроет… Когда они расставались, Пушкин испытал боль. Боже мой, его не хотели понять! Даже первый друг не хотел понять вполне. Впрочем, они условились вскоре опять увидеться. |
|
|