"Лед Бомбея" - читать интересную книгу автора (Форбс Лесли)

6

Взгляд фосфоресцирующих глаз. Я вижу его во сне. Утонувшие финикийские моряки, восстающие из праха на морском дне, и Белладонна, повелительница камней, чей яд – атропин, названный по имени Атропос, одной из трех греческих богинь судьбы.

Я проснулась с таким чувством, что чьи-то глаза наблюдают за мной: из-под длинных ресниц, из-под тяжелых век на лице цвета копченого лосося, которого моя бабушка со стороны матери покупала у абердинского торговца рыбой на нашей улице в Эдинбурге еще до того, как мать перевезла нас в Лондон.

– Хоуошая уыба, – говорила бабуля, блестяще подражая северо-восточному диалекту, хотя в ее голосе кроме этого всегда чувствовались и следы индийских корней ее семьи.

Бабушке нравилась эта рыба, по ее словам, за то, что напоминала ей вкус «бомбейской утки», и она всегда ела ее со странной кисло-сладкой до приторности приправой из замоченных стручков тамаринда. Соседи-шотландцы находили эту бабушкину привычку весьма своеобразной. Ну, конечно, у копченого лосося нет ничего общего с бомбейской уткой. То, что называется «бомбил» и что можно отыскать в любой индийской бакалейной лавке, – совсем не водоплавающая птица, а на самом деле рыба, извлеченная из воды и высушенная под раскаленным индийским солнцем. Как и я...

Мое гостиничное окно заполнили глаза. Я натянула рубашку и пошла посмотреть, кто бы это мог быть. Как раз напротив окна кто-то повесил плакат размером в два этажа. «Голиаф!» – вопила надпись, и за латиницей следовало несколько фраз на недоступном для меня хинди. У головы на плакате было небритое лицо, что свидетельствовало о мужских достоинствах героя индийского кино и его таланте в искусстве рукопашного боя. Хотя, с другой стороны, трехдневная щетина на отрицательном герое – еще один признак моральной неустойчивости.

Плакатный герой настолько тесно прижался своей щекой к щечке старлетки с очами лани (от соприкосновения с его колючей щетиной ее лицо пылало), что было довольно затруднительно понять, кто же он все-таки: любовник или негодяй. Взглянув в зеркало, я убедилась, что мое собственное лицо гораздо бледнее.

Я не успела продолжить размышления на эту тему, так как позвонил портье и спросил, смогу ли я принять господина Рэма Шантру и его друга.

– Пусть проходят, – сказала я, вытаскивая пару помятых белых джинсов из чемодана.

Рэм вошел вместе с молодым человеком, маленьким, щуплым, даже хрупким, производившим впечатление мальчика, а широкая рубаха и очки в тонкой оправе только усиливали это впечатление.

– Дилип – лаборант в отделе судебной медицины, – представил его Рэм. – Друг моего двоюродного брата. Его брат – хиджра.

Дилип кивнул.

– Если вы не против того, чтобы немедленно выехать вместе со мной, я смогу тайком провести вас в свою лабораторию, мисс Бенгал. Для того, чтобы осмотреть последнее из тел.

События начали развиваться с неожиданной быстротой. Я вдруг поняла, что если смерти хиджр действительно каким-то образом связаны с мужем Миранды, мне необходимо было обсудить ситуацию с ней прежде, чем так серьезно ввязываться в это дело.

– А нельзя ли подождать, пока я свяжусь с сестрой?

– Уже созвана пресс-конференция, – сказал Рэм, – из-за той шумихи, которую подняла вокруг событий Си-эн-эн. И Дилип предполагает, что многие сотрудники уйдут туда, а тебя тем временем можно будет свободно провести в его лабораторию.

– Они обязательно пойдут если не на пресс-конференцию, то по крайней мере на ленч после нее. Но нам нужно поторопиться, – добавил Дилип. – То, что я делаю, – серьезное нарушение инструкции.

У входа в здание полиции Дилип кивнул охране.

– Это представители прессы, – объяснил он, а я в подтверждение его слов махнула своим удостоверением сотрудника Би-би-си.

Охранник взял у меня удостоверение и стал искать по списку приглашенных журналистов мое имя.

– Свояченица Проспера Шармы, – сказал Дилип.

Небрежным движением я протянула руку за удостоверением и одновременно ухитрилась сунуть охраннику пятьдесят рупий. Он нахмурился, но жестом разрешил нам пройти.

– Пятый этаж, – крикнул он нам вдогонку, когда мы уже входили в лифт.

Дилип нажал на кнопку, на которой стоял значок «НП».

– Будем надеяться, что охранник не заметил, – сказал он, когда двери лифта захлопнулись. – «НП» означает нижний подвал, где расположена мертвецкая.

Один оперативник из Стокгольма как-то рассказал мне о том, что ему особенно неприятно в судебной медицине.

«Запах, – сказал он прямо и признался, что, когда ему приходится участвовать во вскрытии, чтобы избежать дурноты, перед началом работы он обязательно делает три глубоких вдоха чистого свежего воздуха. – Но даже в этом случае часто становится настолько невмоготу, что приходится дышать ртом».

Мое отношение к судебно-медицинским лабораториям мало чем отличается от его. Перед тем как войти туда, я делаю глубокий вдох. А оказавшись внутри, дышу ртом. Но на меня действует не только запах. Поездив по миру, я повидала много различных моргов: американские морги из нержавеющей стали, доведенные до идеальной стерильности эталонных кухонь; датские морги, похожие на выставочные комнаты какой-нибудь мебельной фирмы; шведские – с занавесочками бледно-персикового цвета на окнах. Но в одном все они похожи друг на друга: там тела близких и любимых нами людей подвергаются последнему и самому страшному унижению. Кровь сливается в канализацию, телесные отверстия разрываются и насилуются при помощи металлических инструментов. Поэтому я предпочитаю, чтобы мое мертвое тело приняло море и никогда не отдавало бы его на растерзание людям.

Бомбейская лаборатория патологоанатомической экспертизы выглядела значительно потрепаннее всех других подобных лабораторий, которые мне приходилось видеть; ее выложенный плиткой пол потрескался и пожелтел за долгие годы от частого мытья хлоркой, от химикатов и крови. Но, по сути, она ничем не отличалась от других. На фаянсовой поверхности стола в центре помещения лежали искромсанные куски того, что когда-то было мышцами и тканями человека. На полу на том месте, куда попали выделения со стола, были видны ржавые пятна. Кто-то аккуратно распилил череп, чтобы добраться до мозга.

– А это для чего? – спросил нетвердым голосом Рэм, указывая на пластиковое ведро рядом со столом.

– Для внутренностей, – ответил Дилип. Он подошел к трупу и показал на его половой член. – Этот был переодет в женщину, но у него оставались мужские половые органы. У второй из жертв отсутствовали гениталии. Они были отрезаны.

– Но ведь ясно же, что если это – мужчина... – начал было Рэм.

Дилип взглянул на него.

– Не всегда так уж и ясно, в том случае, например, если имела место значительная степень распада тканей, если рыбы и другие морские животные повредили наружные мягкие ткани. В подобных случаях полезно помнить, что матка из всех внутренних органов разлагается в последнюю очередь.

Рэм потянулся в карман майки за сигаретами.

– Я подожду вас снаружи.

Дилип взял одну из свисавших со стола рук трупа и указал на насечку на коже.

– Следователя по особо важным делам прежде всего заинтересовали именно порезы на теле. То, что раны так отчетливы, свидетельствует о том, что преступник пользовался очень хорошим ножом.

В первый раз, когда это случилось в Керале, я подумала, что это всего лишь случайность. Вся эта кровь... Пришел врач. Потом отец. Кто-то из наших соседей сообщил ему о происшедшем.

– А каким ножом? – спросила я.

– Легче ответить на вопрос, каким ножом он не пользовался. Совершенно очевидно, что это не традиционный мачете и не выкидной нож, орудия наших местных индийских гангстеров. – Он улыбнулся открытой и теплой улыбкой. – Его нож скорее напоминает скальпель патанатома. И все раны на этих трупах – дело рук одного человека. Вы обратили внимание на крестообразный надрез в районе соска? Он совершенно идентичен надрезам на других телах.

Я вытащила «поляроид», который всегда при мне.

– Вы не возражаете?

Дилип сделал грациозный жест в сторону трупа, чем-то похожий на жест метрдотеля, приглашающего гостя к накрытому столу с угощениями.

– Но, пожалуйста, поторопитесь, – предупредил он. – Я хотел бы вам кое-что еще показать, и мы должны завершить свой осмотр до окончания пресс-конференции и ленча.

Я сделала несколько снимков порезов на руках хиджры крупным планом, после чего Дилип жестом пригласил меня пройти в другую комнату.

– Вы прочли официальное заключение?

Я утвердительно кивнула.

– Эти бумаги предположительно являются точным машинописным воспроизведением магнитофонной записи, сделанной следователем по особо важным делам в момент вскрытия.

– Что значит «предположительно»?

– Во время вскрытия меня не было на месте. Когда я потом прочел официальный отчет, то с удивлением обнаружил, что в него не внесены результаты тех тестов, которые я проводил. Как правило, после того как завершаю свои тесты, я теряю всякий интерес к делу. – Дилип помолчал немного. – Поймите меня правильно, мисс Бенгал. Это происходит не потому, что я работаю спустя рукава. Я просто не хочу, чтобы к тем людям, с частями тел которых я работаю, у меня возникало слишком личное и эмоциональное отношение. И, конечно же, я практически никогда не читаю официальных отчетов. Но в данном случае... Мой брат тоже хиджра... Как бы то ни было, пленка с аудиоверсией отчета – в магнитофоне. Я отмотал ее на самый важный кусок. Пожалуйста, послушайте.

Он нажал кнопку, и из магнитофона послышался бесцветный голос, но с характерным произношением выпускника хорошего университета, звучавший на фоне зловещего эха морга:

– ...при проведении биохимического анализа крови сердца обнаружено низкое содержание хлоридов. При исследовании образца сердечной ткани на содержание диатомовых водорослей было обнаружено...

– Остановите здесь, – попросила я. – Вас попросили провести биохимический анализ и анализ на наличие диатомовых водорослей?

Дилип послушно остановил магнитофон и улыбнулся мне едва заметной улыбкой.

– Вам известны причины проведения подобных анализов в ходе посмертной экспертизы, мисс Бенгал?

– Это значит, что у них возникли подозрения относительно того, что хиджра не утонул, а был уже мертв до того, как попал в воду. У человека, утонувшего в реке, скажем, или в каком-то другом пресном водоеме, кровь разбавлена водой. Вода пропитывает сердце и другие крупные внутренние органы – иногда даже костную ткань, – а это приводит к снижению содержания хлоридов в крови. Для этого вы и проводите биохимический анализ крови. Как в морской, так и в чистой пресной воде содержатся микроорганизмы, называемые диатомовыми водорослями. Их можно обнаружить с помощью растворения образцов тканей различных органов какой-либо минеральной кислотой. Если человек был мертв до того, как попал в воду, вы обнаружите диатомовые водоросли в дыхательных путях, но не в крови.

Все это, конечно, он знал и без меня. Я просто пыталась вслух воспроизвести возможную в данной ситуации логику рассуждений любого эксперта.

– А если человек утонул в море? – спросил он.

– Действие соленой воды противоположно действию пресной. Она не разжижает кровь, а, наоборот, выгоняет из нее воду. По этой причине соль и используется для сохранения мяса. – В грязной воде тонут медленнее. В некоторых случаях грязь даже может спасти вам жизнь. – Итак, вполне вероятно не только то, что три других хиджры утонули где-то в другом месте, а затем их каким-то образом доставили на Чоупатти, но и то, что помощник следователя по особо важным делам имел определенные сведения на этот счет.

– Создается впечатление, – сказал Дилип, – что все эти люди утонули в пресной, но грязной воде, а не в море.

– Мне можно взять эту пленку?

– Ни в коем случае! Ее обязательно хватятся. Но я попробую сделать копию. – Он помолчал немного. – В противном случае, боюсь, информация об этих убийствах окажется под самым толстым сукном.

– Вам следует поговорить об этом с каким-нибудь более высоким начальством, может, со старшим следователем по особо важным делам.

Дилип жестом показал в сторону сырого помещения, где размещалась его лаборатория. Без окон, с запахом фенола и других похожих ароматов, с чуть меньшим по размеру шкафом. Несмотря на отсутствие вентилятора, в комнате было довольно прохладно. Ее охлаждала близость к холодильнику, где хранились трупы.

– Старший следователь по особо важным делам знает об этом, – возразил Дилип. – И кроме того, я всего лишь лаборант из химической лаборатории в подвале. А офис следователя расположен на самом верхнем этаже. Там у него кондиционеры, на стенах в рамочках дипломы самых престижных университетов мира и окна с видом на море. Возможно, благодаря этим окнам у него более широкий взгляд на ситуацию, чем у меня.

Мать как-то в разговоре, вскоре после того, как развеялось ее первоначальное романтическое представление об индийском субконтиненте, представила мне не столь краткую, но не менее мрачную картину здешнего общества. До этого отец много рассказывал нам из индийской истории, мама в основном специализировалась на пересказе своего жизненного опыта, ситуаций из жизни знакомых ей людей и древних легенд «Махабхараты», «Рамаяны». Сказания о богах, женившихся на молочницах, которые производили на свет божественных младенцев. Она много читала Киплинга, но, как мне кажется, совершенно не понимая его главной идеи: в Индии каждый человек знает свое место. Без привязанности к касте, классу, определенным социальным условностям хрупкое общественное равновесие в индийском обществе было бы неизбежно и катастрофически нарушено.

«Гнездо из колючей проволоки, называемое „карма“, заставляет бедняков мириться со своей нищетой, а богачам дает оправдание их неуемной алчности», – с горечью говорила мне мама.

– Более широкий взгляд, – повторила я за Дилипом. – Вы полагаете, у этих преступлений есть какие-то политические корни? Следователь по особо важным делам пытается избежать политического скандала, скрывая подробности этих дел?

– В Индии, стране с тремястами тридцатью тысячами богов и двумястами пятьюдесятью семью политическими партиями, не считая всяких разных независимых политиков, все то, что не связано с политикой, обязательно будет связано с религией.

Рэм просунул голову в дверной проем:

– Сюда идет кто-то, страдающий плоскостопием.

Дилип нервным движением сдвинул очки на переносицу.

– Идите за мной, – сказал он, открывая дверь в темный бетонированный проход. – Мы пройдем к запасному выходу.

Когда мы вышли из здания, Дилип взглянул на меня на прощание особенно пристально:

– Возможно, вам будет трудно в это поверить, мисс Бенегал, но я любил своего брата, несмотря на то, что он был хиджра.

– Он мертв?

– Нет. Он просто исчез. Родители прогнали брата из дома, когда обнаружили его наклонности. Для них это был слишком большой позор. Он совсем не был дегенератом и не насиловал детей, а ведь многие газеты пытаются навязать населению именно такой образ хиджры. Он был очень хорошим и добрым человеком, только родившимся не в том обличье, в каком нужно.

– Спасибо вам, Дилип, за помощь.

Мне не хотелось расплачиваться с ним деньгами, это показалось мне бестактным, но, взглянув на его одежду, я поняла, что несколько рупий ему не помешают.

– Мне можно угостить вас обедом в какой-нибудь из ваших выходных дней?

Дилип покачал головой из стороны в сторону – изящное, но двусмысленное движение, столь характерное для индийцев, родившихся на полуострове.

– Да, но вначале найдите виновников всего этого, – сказал он.