"Святой закрывает дело" - читать интересную книгу автора (Чартерис Лесли)

Глава 12

Как Саймон Темплер расстался с «Анной» и заключил Патрицию в свои объятия

Найти в незнакомой сельской местности, да еще темной ночью дом, о котором известно только то, что он «на холме», особенно там, где холмов много, – задача, которую счел бы невыполнимой даже самый ярый оптимист. И когда Святой начал осматривать окрестности деревни, он это понял.

Но прежде чем он пришел в отчаяние, свет фар машины выхватил из темноты фигуру запоздалого крестьянина, бредущего по обочине. Святой был знаком с обычаями сельской жизни и знал, что спать здесь ложатся рано, часов в десять, когда закрывается деревенский трактир, поэтому увиденная им фигура могла быть только ангелом, посланным небесами. Определенно сегодня боги хранили Святого.

– Вы знаете «дом на холме»? – спросил он.

– А, этот-то? Знаю.

Тут Святой сообразил, что жители английской деревни воспринимают «дом на холме» как вполне достаточное описание, вроде того, как горожанин вполне удовлетворится указанием типа «ну, эта пивная за углом».

– Езжайте через деревню, у церкви сверните направо и держите прямо так с полмили. Мимо не проедете.

Святой прибавил газу, быстро доехал почти до вершины холма, остановился и выключил огни. Дальше он двинулся пешком. Возможно, его уже ждали, поэтому не стоило громко заявлять о своем прибытии.

Он был готов ворваться с оружием в любой дом, подходящий под описание «дома на холме», пока не доберется до нужного. Но лучше шума избежать и положиться на удачу.

Когда он шел, пистолет в кармане пиджака похлопывал по бедру; в маленьких ножнах, укрепленных на предплечье, Саймон ощущал небольшой, но надежный вес «Анны» – королевы кинжалов, созданной для крови и крещенной кровью. Это была не игрушка – она знала плоть и кровь и этой ночью вновь могла познать их.

Но какие бы предчувствия ни обуревали Святого, точно он ничего знать не мог, когда бесшумно крался вдоль непроходимой живой изгороди из терновника, окружавшей этот дом. Изгородь была выше его головы и совершенно непреодолима. Он убедился в этом, обойдя вокруг участка, миновать ее можно только в одном месте – там, где калитка. Но отойдя немного в сторону, он увидел верхний этаж дома, неявно вырисовывающийся на фоне темного неба. Изгородь заслоняла первый этаж. Саймон видел лишь фасад дома и на верхнем этаже – освещенное окно. Он замер, напрягая острый слух, но из дома не доносилось ни звука.

Это освещенное окно натолкнуло его на мысль.

Вероятно, охраняющие дом-крепость, ожидая нападения с целью освобождения их пленника, должны спрятать этого пленника туда, куда атакующие сумеют прорваться в последнюю очередь. Обычно пленников, почти инстинктивно, даже не ожидая нападения, помещали в подвалы или на чердаки. Но такой загородный дом вряд ли имел подвал достаточно большой, чтобы содержать в нем пленника, чья ценность в случае смерти от удушья будет равна нулю. Освещенное окно однозначно указывало на местонахождение Патриции, словно это было написано на стене двухфутовыми светящимися буквами.

Святой знать не мог, что провидение, до сих пор ему сопутствовавшее, позаботилось и о том, чтобы из-за неполадок на междугородной линии связи Мариусу не удалось связаться со своими людьми в «доме на холме». Но он принял все как должное, кроме обрыва телефонной линии. И он совершенно точно знал, не впадая в дедуктивные рассуждения, что Мари-ус прибудет сюда не позднее, чем через десять минут. Если уж чего-то добиваться, нужно добиваться быстро.

Святой на минуту задумался, стоя с внешней стороны живой изгороди, потом нагнулся и пошарил руками по земле в поисках мелких камешков, совсем мелких, чтобы не наделали большого шума, наконец нашел три подходящих.

Потом он зажег спичку, тщательно скрывая огонек в ладони одной руки, а другой на найденном в кармане клочке бумаги нацарапал: «Дорогая Патриция, я здесь. Брось кинжал обратно через изгородь, а потом подними шум, чтобы отвлечь их внимание. Я скоро буду. Саймон».

Он привязал клочок бумаги к рукоятке кинжала полоской ткани, оторванной от рубашки, и, несильно размахнувшись, бросил два камешка и услышал легкий звон оконного стекла. Он подождал. Если ответа не будет, значит, Пат связана или одурманена или еще что-нибудь... Мысль об этом заставила напрячься все его мышцы, они натянулись, словно стальные тросы... Он должен проникнуть внутрь, разумеется, не поднимая шума... Но не эта мысль заставила пульс биться чаще, а рот превратиться в узкую щель. Это была мысль о самой Патриции, о том, что с ней могло произойти, а может, уже произошло...

«Господи! – подумал Святой с болью в сердце. – Если они хоть коснулись ее своими грязными руками...»

Но прежде чем ввязаться в бой, 6 котором, без сомнения, жизни его будет грозить опасность, он хотел бы еще раз ее увидеть. Только увидеть еще раз ее благословенное лицо и память о нем взять с собой в бой, как знамя...

Он затаил дыхание.

Рама в окне медленно поднялась. Кто-то явно старался не шуметь. И в то же мгновение Святой увидел: то, что он посчитал оконным переплетом, на самом деле было частой решеткой.

А потом он увидел Патрицию.

Она с недоумением посмотрела в сад под окном, потом в сторону. Он видел чуть приоткрытые яркие губы, золото волос и блеск голубых глаз...

Святой уравновесил кинжал в руке и метнул в окно. Кинжал вонзился в подоконник рядом с рукой девушки.

Патриция вздрогнула, посмотрела на него и обо всем догадалась. Потом она схватила кинжал и исчезла в комнате. Прошло полминуты. Святой нетерпеливо ждал, опасаясь в любой момент услышать гул приближающейся машины, в которой может находиться только один человек – Мариус.

Но тишина ночи оставалась нерушимой.

Наконец Саймон снова увидел девушку, увидел, как ее рука просунулась сквозь, решетку и кинжал полетел к нему, сверкнув словно лучик лунного света...

После непродолжительных поисков Святой нашел кинжал в густой траве. К рукоятке был привязан все тот же клочок бумаги, на обратной стороне которого виднелись нацарапанные карандашом слова: «Здесь восемь человек. Благослови тебя Бог, родной! Пат».

Святой сунул клочок бумаги в карман, и кинжал скользнул в ножны.

– Благослови Бог нас обоих, Пат, удивительное создание! – прошептал он в ночной тиши и, посмотрев на окно, увидел, что она стоит на месте, пытаясь его разглядеть.

Он взмахнул платком, а она рукой махнула в ответ. На ее губах играла улыбка. Потом окно закрылось. И боль в его сердце уступила место песне...

Он не стал тратить время на поиски прохода через терновник, убедившись еще при первом осмотре, что живую изгородь так просто не одолеть. Но ведь всегда есть калитка. Назад, на дорогу!

Разумеется, именно здесь его и ждут.

Жалко было их разочаровывать!

Он мельком посмотрел на калитку. Вероятно, к ней подведены электропровода и установлена сигнализация, а где-нибудь, можно держать пари, находится и человек с винтовкой. Но другого хода нет.

Святой разбежался и прыгнул на открытое место.

Но лишь ноги его коснулись дороги, он тут же оттолкнулся и приземлился на глушащий звук шагов газон, в тень кустов. Притаился, снимая пистолет с предохранителя и недоумевая, почему никто по нему не стреляет.

Но удивление вскоре исчезло – он услышал в тишине очень слабый, отдаленный гул мощного мотора, который невозможно было ни с чем спутать. И тут же другой звук прорезал тишину – кричала от ужаса девушка...

Он знал, что это подстроено. Не сам ли он просил Патрицию так сделать? Разве он не знал, что Патриция Хольм не кричит без повода? Конечно... Но все равно крик подействовал, пробудил неистребимое желание защитить ее и мысль о том, что источник-то опасности оставался. В груди похолодело, словно он выпил ледяной воды. И снова в нем проснулось беспощадное и кровожадное чувство, ничего общего не имеющее с одеждой, которую он носил, оружием, которое у него было, или с крепостью, которую ему предстояло штурмовать.

Святой впал в неистовство.

Ни святости, ни веселья не осталось и в помине, когда он пересек лужайку перед домом, ворвался в калитку и побежал к теперь уже освещенному окну на первом этаже. Даже не удивлялся, что по нему не стреляют, и не думал, что это может означать ловушку. Глаза Саймона Темплера застилала красная пелена бешенства.

Восемь человек, как указала Патриция в записке, ждут его... Ну что ж, пусть выходят все. Чем больше людей, тем больше крови...

Святой, будучи насмешливым кавалером, человеком, который обменивался шутками столь же охотно, как и ударами, который всегда дрался с улыбкой и приветствовал опасность песней в своем сердце, на этот раз не смеялся.

Он влетел в окно так, как до него этого не делал никто, разве что на съемках в кино. Он влетел одним прыжком, правым плечом выбив раму, а левой рукой прикрыв лицо от осколков стекла.

Этот сумасшедший прыжок позволил ему мгновенно очутиться в комнате и приземлиться на пол, потеряв от удара равновесие. Мужчины, игравшие в карты, выскочили из-за стола.

Их было шестеро, видимо, двое пошли выяснить, что за крик наверху. Лучше, если бы их пошло побольше, но уж коль так сложилось...

И где препятствия, через которые надо прорываться? В окно он влетел без особых трудностей, а эти люди не походили на ожидающих нападения.

Эти мысли в долю секунды промелькнули в сознании Святого, пока он восстанавливал равновесие.

Пистолет уже был у него в руке, и жизненный путь двоих бросившихся первыми оборвали пистолетные выстрелы. Усмешка скользнула по его губам, когда один из нападавших упал. Вот пустой пистолет бесполезно замер в его руке, и он услышал чей-то смешок и понял, что смеялся сам. У четверых еще оставались шансы.

Сверкнул выхваченный из ножен кинжал и со свистом, словно разряд молнии, пролетел через комнату и глубоко вонзился в горло третьему.

Если бы Святой раздумывал, то, вероятно, и не метнул кинжал, ведь метнуть его можно лишь однажды, а ударить множество раз. Но он не раздумывал. Красная пелена убийственной ненависти застилала глаза, и он понимал четко лишь одно – необходимо в кратчайшее время нанести противнику смертельное поражение.

Четвертого из охранников Саймон отбросил к стене ударом левой, ударом, соизмеримым по силе с ударом тяжелого кузнечного молота, ударом, выбившим зубы и сломавшим челюсть, словно она была стеклянной.

И опять Святой засмеялся, но на этот раз знал точно, что смеялся сам. Первый взрыв его слепой ярости, первый вкус крови, первобытное свирепое удовлетворение от сокрушительного столкновения кости и плоти помогли глазам очиститься от пелены, успокоили его чувства, он обрел хладнокровие.

– Иди ко мне, красотка, – беззвучно пробормотал он, и в его усмешке появилось что-то от прежнего Святого, но глаза по-прежнему сверкали, словно два кусочка голубого льда. – Иди-ка сюда!

Двое оставшихся бросились одновременно.

Даже если бы их было двадцать – Саймона Темплера это не испугало.

– Ну-ка, ну-ка!

Противник слева размахнулся, но Святой уклонился дюйма на три, и кулак просвистел над ухом. Потом с глухим смешком триумфа Святой приподнялся на носках и провел такой апперкот, что голова противника, словно от удара пневматическим молотком, откинулась назад и нападавший рухнул, как бык под обухом мясника.

Святой повернулся лицом к последнему охраннику, но в это мгновение дверь распахнулась, и шансы Святого, уравнявшиеся с противником, снова упали до одного против двух.

В теории. Но на самом деле появление нового противника вдохновило Святого: появившийся, видимо, был одним из двух разбиравшихся с Патрицией, кто не давал ей кричать... А к нему и его напарнику Святой испытывал особую ненависть...

Когда Саймон увидел нового врага в комнате, кусочки голубого льда под прямыми бровями дьявольски блеснули.

– Где же ты был, сынок? – вполголоса ласково поинтересовался Святой. – Почему не спустился раньше, чтобы я выбил твои идиотские мозги из башки наружу?

Саймон, слегка наклонившись, приподнялся на носки, руки тихонько покачивались вдоль корпуса, вдруг он сделал змееподобное движение левой рукой и нанес удар, парировать который сумел бы только чемпион. Удар расквасил противнику нос.

И с этого момента стало ясно, что Саймон может выиграть бой за жизнь. Гибкий, сильный как конь, быстрый как рапира, с юных лет прошедший жесточайшую школу борьбы, всегда в отличной форме, Святой ни минуты не сомневался в том, что всегда побьет двух обычных мужчин.

Но он забыл о своей ране.

Второй противник нанес размашистый удар правой, удар, который любой тренированный и хладнокровный боксер презирает. И Святой презрительна, чуть лениво и совершенно не раздумывая, по привычке Прикрылся плечом. И этот удар словно достал в нем каждый нерв и отдался во всем теле неудержимой болью. Саймон вдруг почувствовал себя совсем больным и слабым, на мгновение даже перестал что-либо видеть, глаза застилала мутная пелена.

И тут он получил мощный хук левой по челюсти от того, кому разбил нос.

Святой пошатнулся и привалился к стене.

По какой-то причине, возможно, потому, что они мешали друг другу, его противники, вместо того чтобы тут же добить, остановились на секунду. И в это спасительное мгновение Святой сделал финт, титаническим усилием заставляя подчиняться больные онемевшие мышцы, заставляя мозг работать.

И сквозь грохот и гудение в голове он вдруг услышал песню «айрондели»:

Патриция!.. Патриция!..

Первое волнение, первая нервная дрожь и экстаз боя затмили собственную слабость, но сейчас она наваливалась, и он приходил в себя ужасно медленно. А удар в плечо открыл рану. Саймон почувствовал, как по спине его горячим ручейком стремится кровь. Похоже, только несгибаемая сила воли загнанного в угол титана, дерущегося так, словно это последний раз в жизни, удержали его в сознании.

Вдруг сквозь заливающий все туман он услышал то, что все время боялся услышать, – звук приближающейся к дому машины.

Мариус!

В голове Святого словно яркая молния блеснули отчаянно-храбрые и полные тщеславия слова, которые он произнес... ох, несколько столетий назад: «Пусть они все выходят...»

И может, это воспоминание, а может, неимоверная сила воли сломали непрочные оковы беспамятства и усталости, опутавшие его.

Когда противники подступили к нему, чтобы прикончить, Святой поднял вверх одну руку, останавливая их.

– Ваш хозяин здесь, – сказал он. – Вам лучше подождать, пока мы с ним не увидимся.

Нападавшие замерли, прислушиваясь. Для Саймона эти несколько секунд форы решали вопрос жизни и смерти.

Беззвучно молясь, он собрался с силами и, оттолкнувшись от стены, словно камень из пращи пролетел между охранниками.

Они очнулись слишком поздно – он уже был у двери.

На лестнице он еще больше увеличил свое преимущество.

От лестничной площадки шел коридор, по обеим сторонам которого были двери, однако колебаться насчет того, которая из дверей ему нужна, не пришлось – только он попал в коридор, в одной из дверей посередине показалось лицо восьмого сторожа.

Увидев Святого, он попытался сразу же захлопнуть дверь, но либо был слишком медлителен, либо Святой слишком быстр. Святой бросился вслед и дверью ударил того, кто ее закрывал. Тот отлетел на середину комнаты, как пушинка под напором циклона. А Святой ворвался следом и запер за собой дверь.

Повернувшись, Святой увидел испуганного восьмого охранника, поднимающегося с пола, и привязанную за руки и за ноги к кровати Патрицию.

Потом, когда первый преследователь врезался в дверь, Святой одним мощным движением придвинул к двери стоявший у стены тяжелый комод.

Тот не дошел пару футов, чтобы закрыть дверь, и тут в дело вмешался восьмой сторож, вооруженный ножом.

Святой схватил его запястье, повернул... и тот, завопив от боли, выронил нож.

Этот охранник был сильнее обычного человека, но в тот момент не мог выстоять против неукротимого Святого. Саймон захватом корпуса швырнул его всем телом на дверь и, как говорится, вышиб из него дух и в довершение припер к двери огромным тяжелым комодом. Спустя минуту на комод взгромоздился массивный гардероб, и восьмой сторож оказался в своеобразной западне.

За дверью Святой услышал оглушительные проклятья и тихо засмеялся, благословляя дома старой постройки. Эта дверь была из цельного, прочного как скала дуба, дюйма четыре в толщину, и остальная мебель ей под стать. Чтобы преодолеть такое препятствие, преследователям потребуется немало времени. Хотя это, возможно, лишь оттянет неизбежный конец.

Но Святой не думал сейчас о последствиях. Несмотря на слабость и боль, он уже снова мог смеяться, потому что снова был с Патрицией, и ей не грозила больше опасность, пока у него действует правая рука. И он хотел, чтобы она услышала его смех.

С нарочитым смехом он схватил лежащий на полу нож. Конечно, это не его кинжал, но для этого-то дела вполне сгодится. И он быстрыми движениями стал перерезать стягивающие Патрицию веревки.

– О Саймон, дорогой мой!

О этот любимый голос, в котором и вера, и непоказная храбрость, и неподдельная преданность... Последний взмах ножа, последняя веревка долой – и она бросилась, как ребенок, в его объятия.

– О Пат, моя радость, тебе не причинили вреда?

Она покачала головой:

– Но если бы ты не приехал...

– Если бы я приехал слишком поздно, внизу было бы больше трупов, чем сейчас, хотя это и не изменило бы ничего. Но я здесь!

– Ты ранен, Саймон!

Он понимал: в трудный час надежда на него плохая. Но ей незачем над этим задумываться – по крайней мере до тех пор, пока останется хоть проблеск надежды, пока он еще может держаться... И он опять засмеялся, весело и беззаботно, как в старые времена.

– Ничего, – весело произнес он. – По сравнению с уроном, который я им нанес, можно считать, что чистая прибыль составляет уже две тысячи процентов. А прежде чем я сегодня лягу спать, она будет составлять двести тысяч!