"Сталин и заговор Тухачевского" - читать интересную книгу автора (Лесков Валентин Александрович)

ГЛАВА 5. ВНЕЗАПНАЯ СМЕРТЬ ГАМАРНИКА

Солдату честь дороже жизни. Пословица

Как умер глава ПУРа РККА, долго держалось в секрете. Но наконец-то некоторые важные факты все-таки оглашены, так что можно составить достаточно правильную картину.

Теперь известно, что после праздника Первое мая 1937 г. у Гамарника началось жестокое обострение диабета. (Полковник А. Якубовский. Выбор Яна Гамарника. // Сб.: Реабилитированы историей. М., 1989, с. 83). Болезнь заставляла его то сидеть дома, то снова выходить на работу, когда становилось легче. От своих людей, занимавших значительные посты в ведомствах, он получал приватную информацию, приводившую в трепет.

Первые признаки серьезных провалов наметились в связи с арестами двух видных военных руководителей — В.М. Примакова и В.К. Путны (14 и 20 августа 1936 г.). Обоим вменялось в вину (пока еще!) участие в «боевой группе троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации». Положение Путны было при этом особенно сложным: его, как военного атташе, работавшего за границей, обвиняли в прямых связях с Троцким и переправе в СССР его «директивы о терроре».

Начиналась новая волна арестов, все больше затрагивавшая армию. В ноябре 1936 г., на Чрезвычайном восьмом съезде Советов, очень взволнованный Тухачевский отвел в сторону Н.Н. Крестинского, зам. наркома по иностранным делам, и сказал ему: «Начались провалы, и нет никаких оснований думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится». Маршал высказывался за немедленное выступление. Крестинский отправился на совет к Розенгольцу. После обсуждения пришли к единогласному выводу, что Тухачевский прав. Оба корреспондента Троцкого послали ему по письму, излагая обстановку. Тот ответил согласием. При этом письмо Розенгольцу, который всегда поддерживал Троцкого, пришло раньше, Крестинскому же — только в конце декабря (с Троцким у него часто случались серьезные размолвки).

Противная сторона, однако, тоже не дремала. Ягода, несомненно, попал под подозрение, был снят с поста главы НКВД и заменен Н.И. Ежовым (27.09. 1936 г.). Ему был предоставлен до 4 апреля 1937 г. пост наркома связи (Рыков лишился и этого).

Уже через месяц Ежов объявляет о раскрытии крупного троцкистского заговора в Сибири. Это никак не могло показаться удивительным или невероятным, так как Сибирь с начала революции служила одной из политических баз Троцкого.

Раскрытие этого заговора «подвело под монастырь» всю верхушку НКВД, состоявшую из старых чекистов — сторонников Ягоды. Трудно было поверить, что люди с таким опытом могли «прохлопать» достаточно разветвленный заговор. Началась чистка и аресты (в том числе и по обвинению в шпионаже). Позже Ягода признался, что он ждал собственного ареста уже с начала нового, 1937 г.

10 апреля. В этот день Гамарник фактически снят с поста начальника Политуправления Наркомата обороны (но приказ еще не подписан). На его место назначен Л.Л. Мехлис (1889-1953, чл. партии с 1918), бывший начальник секретариата Сталина, затем главный редактор «Правды». В тот же день в Наркомате произошло бурное партийное собрание. Туда вызвали для доклада о текущем моменте Ежова. После его доклада стороны столкнулись в жесточайшей полемике. Уже на следующий день пошел слух, что НКВД потребовало от Политбюро санкций на арест Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Фельдмана, что Тухачевский уже не сидит в своем кабинете. (Александров. С. 162-163.)

21 апреля 1937 г. Ежов передал в адрес Сталина, Молотова и Ворошилова уведомление относительно Тухачевского, который собирался ехать в Лондон на коронацию нового английского короля Георга VI, как официальный советский представитель. Ежов сообщал, что по полученным зарубежным данным на него готовится покушение с целью вызвать «международное осложнение», что НКВД не может гарантировать безопасность и потому просит отменить поездку.

22 апреля решением Политбюро ЦК партии поездка была отменена. По согласованию с Ворошиловым, чтобы не срывать мероприятие, маршала решили заменить В.М. Орловым, другим заместителем наркома обороны. На другой день, 23 апреля, Тухачевский расписался на бланке уведомления Ежова, показав, что знаком с документом.

В это время уже шли усиленные допросы ближайших сотрудников Ягоды. Среди них находились и те, кто в 1935 г., по распоряжению своего наркома, доставили в НКВД арестованных Зиновьева и Каменева: начальник секретно-политического отдела Молчанов (ведал борьбой с нелегальными троцкистскими организациями), начальник оперативного отдела и глава охраны Сталина Паукер, его заместитель Волович и секретарь наркома Буланов.

22— 25 апреля Ежов получил данные о преступных связях Ягоды со многими военными руководителями, в том числе с Тухачевским, Корком, Уборевичем, Эйдеманом. Сам Ягода отчаянно отпирался от близкого знакомства с ними. Но бывшие соратники различными неоспоримыми фактами его изобличали. Первыми стали кое-что вспоминать начальник Особого отдела НКВД М.И. Гай и заместитель наркома НКВД Г.Е. Прокофьев.

Уже 27 апреля их примеру последовал З.И. Волович. Он прямо заявил, что Тухачевский — из числа самых видных руководителей заговора, и что он должен обеспечить ему вооруженную поддержку. Воловича лично допрашивал Ежов, а «работали» с ним следователи Ярцев и Суровицких.

Позже, во времена Хрущева, при новом рассмотрении «дела военных» в КПК, Суровицких объявлял показания Воловича, как и прочих чекистов, «подготовленной провокацией», ибо они таким образом «закрепили нужную Ежову» «солидность и серьезность заговора». (Известия ЦК КПСС. № 4, 1989 г., с. 46). Однако никаких доказательств своим утверждениям он не дал. И весь материал, относящийся к данному эпизоду, до сих пор не опубликован, не может быть подвергнут проверке, поэтому не вызывает доверия. Слишком мало голословно заявить: «Они (показания) были добыты с помощью обмана, провокации и насилия». (Там же, с. 46.) Все это выглядит смехотворно! Ведь допрашивали не детишек или школьников, а чекистов-профессионалов, которые сами за свою жизнь провели тысячи допросов! Уж они-то отлично знали все способы ухода от ответа, «запутывания следов», тончайшей клеветы на невиновных, которых надо было втянуть в дело для выигрыша времени!

Ярость Сталина не знала границ! После первомайского парада на квартире у Ворошилова состоялся званый обед с участием многих военных руководителей. Сталин сначала молчал, слушал других, потом выступил с краткой речью, говоря, что пробравшиеся в партию враги будут разоблачены, партия их сотрет в порошок. И поднял тост за тех, кто, оставаясь верным, займет свое место за славным столом в октябрьскую годовщину. (Там же, с. 47.)

От этих слов многие похолодели, у некоторых выступил пот на лбу. Каждый понимал: подобные вещи не говорятся просто так. О том же говорил и размах шедших арестов. Только за апрель-май 1937 г., по представлениям Леплевского (начальник Особого отдела НКВД), Ворошилов и Гамарник завизировали сотни арестов командиров разных ступеней, получая списки ежедневно! (Роговин В. 1937. М., 1996, с. 387). Все обвинялись в заговоре и нелегальной троцкистской деятельности. Шумные вопли о «сталинском произволе» почему-то документами не подтверждаются! В самом деле, где они, эти списки с фотографиями командиров и их биографиями, с указанием военных округов и подлинной национальности?! Они до сих пор не опубликованы! Это лучше всего говорит о том, что обвинения справедливы!

Ворошилов, в меру своих возможностей, пытался защитить офицерский состав. В одной из телеграмм, рассылаемых в округа (14.06. 1937 г.), он сообщает: «Разрешение на аресты троцкистов, двурушников и пр. Даю только лично я» (Волкогонов Д. Маршал Ворошилов. — «Октябрь», 1996, № 4, с. 163). Но и его возможности были не безграничны, и под яростным натиском Ежова приходилось многократно уступать.

6 мая 1937 г. арестован комбриг запаса М.Е. Медведев, прежде (до 1934 г.) бывший начальником ПВО РККА. Сразу же он дает показания на некоторых сослуживцев, которые вызывали у него сомнение «в их искренности и преданности».

8 мая Примаков (арестован 14. 08. 1936 г., содержался в Лефортовской тюрьме) пишет письмо Ежову: «В течение 9 месяцев я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации. В этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед тов. Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Тов. Сталин правильно сказал, что „Примаков — трус, запираться в таком деле — это трусость“. Действительно, с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 г., я связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну — с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полные показания». (Дело о так называемой «антисоветской троцкистской военной организации» в Красной Армии. — Известия ЦК КПСС, 1989 г., № 4, с. 48.) В этот же день М.Е. Медведев заявляет о своем участии в «троцкистско-военнной организации», главой ее он называет Б.М. Фельдмана, лучшего друга Тухачевского, недавно (с 15 апреля) перемещенного на пост заместителя командующего Московским военным округом.

10 мая М.Е. Медведев рассказал о существовании в РККА «военной контрреволюционной организации», ставившей своей целью «свержение советской власти, установление военной диктатуры, с реставрацией капитализма, чему должна была предшествовать вооруженная помощь интервентов». В состав руководящего центра этой организации входили, по его словам, М.Н. Тухачевский (возможный кандидат в диктаторы), И.Э. Якир, В.К. Путна, В.Н. Примаков, А.И. Корк. (Там же, с. 47.)

В этот же день последовал неожиданный для оппозиции удар: постановлением ЦК и СНК СССР вновь возрождается Институт военных комиссаров — для штабов, управлений и учреждений, для воинских подразделений, начиная с полка и выше; для рот вводились политруки (50 лет вооруженных сил СССР. М., 1968, с. 214). Это постановление и последующие быстрые назначения комиссаров из рабочих и партийных работников, твердых сторонников Сталина, связали оппозиции руки, лишили ее свободы маневра. При прежнем положении вещей, имея в своих руках Политуправление РККА, оппозиционеры умело обходили возникавшие трудности с помощью различных комбинаций, несмотря на большой процент членов партии и комсомольцев в разных родах войск. Цифры эти известны: ВВС — 89,4%, механизированные войска — 86,1%, флот — 69,5%, в самом командном составе: 64,1% — коммунисты, 5,9% — комсомольцы. (Там же, с. 213).

Другим ударом явилось (по постановлению СНК СССР от 10 мая 1937 г.) преобразование РВС округов в военные советы. Последние подчинялись лично Ворошилову и проводили политику, намеченную им и Сталиным. Секретариат партии и НКВД потеряли влияние на политику в РККА.

В тот же день Политбюро ЦК партии и Правительство произвели в армии важные кадровые перемещения: 1. Первым заместителем наркома обороны стал маршал А.И. Егоров, близкий к Сталину; 2. Начальником Генерального штаба РККА — командарм Б.Н. Шапошников (бывший командующий Ленинградским военным округом); 3. Начальником Ленинградского военного округа назначен командарм И. Якир (бывший командующий Киевским военным округом); 4. М.Н. Тухачевский освобожден от обязанностей заместителя наркома, ему предстояло отправиться в Приволжский военный округ его командующим.

11 мая в наркомате было объявлено о произведенных перемещениях. Очень взволнованный, Тухачевский зашел к Гамарнику, сообщил о такой новости, и они вкратце обсудили ее.

От таких вестей впору было заболеть: человеку, занимавшему такие посты, как Гамарник, столько лет работавший в центральном военном аппарате и имевший много тайных осведомителей, не надо долго объяснять, что «пахнет жареным».

Затем в Наркомате обороны состоялось совещание руководства с командующими округов, их заместителями и начальниками штабов. С яростной речью выступил Мехлис. Он открыто обвинил Тухачевского, Гамарника, Якира, Фельдмана, Уборевича, Корка в попытке сговориться между собой для выступления против ЦК партии. Те выступили с резкими возражениями и угрожали жаловаться на Ежова, распространяющего клевету по их адресу, Пленуму ЦК.

Поздно ночью вдруг позвонил Тухачевскому Сталин (!). Он весьма миролюбиво уведомил его лично: 1. О перемещении маршала на пост командующего Приволжским военным округом; 2. О том, что не следует усматривать в этом какую-то «немилость»; он, Сталин, очень интересуется его теоретическими разработками, и возвращение его в Москву произойдет вскоре; 3. Выпады и преувеличения Мехлиса не следует близко принимать к сердцу: «Меня окружают ограниченные люди, и Вы должны понять трудности моего положения».

13 мая Сталин принял Тухачевского по его просьбе. Запись разговора до сих пор якобы «не обнаружена». Впрочем, в ней и нет особой нужды. Содержание разговора предельно ясно: Михаил Николаевич пытался рассеять «подозрения» и оправдаться. А оправдываться было в чем: как объяснил он 11 мая бывшему члену ВЦИК П.Н. Кулябко (тот рекомендовал его в 1918 г. в партию и сразу же явился к нему домой для прояснения вопроса: «Почему маршала сняли с поста заместителя наркома?»), — его, Тухачевского, страшно подвели: бывший порученец и его «знакомая» Кузьмина (на самом деле бывшая жена!) оказались неприятельскими агентами и уже арестованы. Вероятно, на этом свидании присутствовали и обычные свидетели: Ворошилов, Молотов, Каганович, Ежов. Они скорее всего недобро молчали.

14 мая Примаков, называя соучастников, впервые упоминает о Якире. Его сообщение вызывает сенсацию: «Троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова. Считали, что Якир является строжайшим образом законспирированным троцкистом, и допускали, что он, Якир, лично связан (!) с Троцким, и, возможно, он выполняет совершенно секретные, нам не известные самостоятельные задачи». (Известия ЦК КПСС, с. 48.)

В ночь на 15 мая Путна, переведенный из тюремной больницы Бутырской тюрьмы в тюрьму Лефортовскую, после длительного ночного допроса дал показания против Тухачевского и ряда других крупных работников, как участников «военной антисоветской троцкистской организации».

Б. Фельдман, едва его арестовали (15 мая 1937 г.), очень быстро дал показания на Тухачевского и «остальных участников заговора».

16 мая Корк (арестован в ночь на 14 мая, т.е. спустя всего два дня после ареста) произвел своими показаниями не меньшую сенсацию, чем Примаков и Фельдман. В двух заявлениях на имя Ежова он признал участие в антисоветской деятельности, сообщал, что в организацию правых был вовлечен А. Енукидзе (секретарь Президиума ЦИК СССР, правая рука М.И. Калинина), указывал, что военная организация правых включала в себя троцкистскую военную группу Путны, Примакова и Туровского (работник армейской инспекции РККА), что с ними «был связан сам Тухачевский». Корк писал, что основная задача группы состояла в проведении военного переворота в Кремле, а возглавлял военную организацию правых штаб переворота в составе его, А.И. Корка, М.Н. Тухачевского и В.К. Путны. (Там же, с. 49.)

Новый страшный удар — показания Фельдмана на допросах 19, 21 и 23 мая. Он называет, как заговорщиков, группу из более 40 видных армейских командиров и политработников. (Там же, с. 49.)

Теперь страх чувствуют сам Ежов, Фриновский и другие работники НКВД, не имевшие тайной ориентации на Троцкого, Бухарина или Тухачевского. Ежов каждый день делает личный доклад Сталину, посылая ему протоколы допросов.

20 мая Ежов представляет Сталину, Молотову, Ворошилову, Кагановичу протокол допроса Фельдмана и просит разрешения арестовать всех, кого тот назвал. Среди них числятся М. Тухачевский, И. Якир, Р. Эйдеман. Гамарник назначается членом Военного совета Среднеазиатского военного округа.

21 мая Примаков дает письменные показания, что во главе заговора стоит М. Тухачевский, лично связанный с Троцким, называет, как «участников предприятия», еще 40 видных советских работников, объявляет, что с ними находились в тайной связи Б.Н. Шапошников, С.С. Каменев, Я.Б. Гамарник, П.Е. Дыбенко, СП. Урицкий и др.

В этот же день личный доклад Сталину делает заместитель Ежова Фриновский. Он рассказывает о ходе следствия, дает характеристики арестованным. Фриновский, видимо, тоже начинает терять голову, заражаясь общим страхом. Он все чаще побуждает следователей пускать в ход кулаки и резиновые дубинки. И сам (забывая о сане!) участвует в избиениях «несговорчивых» арестованных.

22 мая. Сессия Академии наук СССР единогласно исключила Бухарина из числа академиков, как врага народа. («Последние Новости», 23. 05. 1937, с. 1.) Тогда же, 22 мая, арестованы М.Н. Тухачевский и Р.П. Эйдеман (Председатель Центрального совета Осоавиахима). Узнав об аресте Тухачевского, который перед отъездом в Куйбышев заходил к нему домой для последнего совета и прощания, Гамарник снова слег. Но продолжал через силу работать с бумагами, которые ему доставлял секретарь, бригадный комиссар Н. Носов.

24 мая Троцкий, который находится в Мексике, делает заявление о Сталине перед журналистами. И при этом многозначительно говорит: «Его политические дни сочтены». («Последние Новости», 25. 05. 1937, с. 1.) 24 мая Политбюро ЦК ВКП(б) на своем заседании вынесло такое решение: «Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК следующее предложение: «ЦК ВКП получил данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака (кандидат в члены Политбюро партии, заместитель Председателя Совнаркома и Совета Труда и Обороны СССР. — В.Л.) и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-«право»-заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. В связи с этим Политбюро ЦК ВКП ставит на голосование членов и кандидатов ЦК ВКП предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передаче их дела в Наркомвнудел». (Известия ЦК КПСС, 1989, № 4, с. 51-52.) Отчаянные попытки заинтересованных лиц провалить это «предложение» оказались сорваны. 25-26 мая постановление было принято, оформлено и подписано Сталиным.

26 мая Тухачевскому устраивают очные ставки с В.М. Примаковым, В.К. Путной и Б.М. Фельдманом, т.к. маршал отрицает свое участие в заговоре. Они дружно его изобличают, приводя разные факты и свидетельства. На маршала со всех сторон наседают «лютые псы» Ежова: Г.М. Леплевский, З.М. Ушаков и др.

В этот же день, 26 мая, Тухачевский в заявлении на имя Ежова признает наличие заговора, свою роль в нем и немедленно приказом по Наркомату обороны увольняется из РККА.

Распространяются подробности о «Деле Бухарина» в ученых кругах. О деятельности АН СССР делает отчетный доклад академик Н.П. Горбунов (1892-1938, член партии с 1917, член и секретарь АН СССР). Особый раздел доклада он посвящает злокозненному Бухарину. Попутно докладчик яростно нападает на покойного президента Академии Карпинского (1846-15. 07. 1936), знаменитого ученого, видного представителя русской геологической школы. Последний обвиняется в том, что он потворствовал Бухарину, попустительствовал шпионам и диверсантам на ниве советской науки. Последнее академиками отклоняется (прах усопшего в ознаменование заслуг замурован в кремлевской стене!). Но относительно любимца Ленина принимается следующее постановление: «Ввиду того, что Н.И. Бухарин использовал свое положение академика и члена Президиума Академии во вред нашей стране и в своей борьбе против партии и советской власти поставил себя в ряды врагов народа, общее собрание постановляет: исключить Н.И. Бухарина из числа действительных членов Академии наук». («Последние Новости», 28. 05. 1937, с. 2.)

27 мая в Наркомате обороны уже все знают об аресте Тухачевского. Обстановка страшно нервозная.

28 мая газеты сообщают о передаче дела М.Н. Тухачевского в следственные органы. В тот же день это знают уже все в Киеве, в том числе и сын Якира, тогда еще мальчик. (Командарм Якир. Воспоминания друзей и соратников. Москва, 1963, с. 229.)

Заговорил Р.П. Эйдеман: уже через два дня после ареста (!) он соглашается «помочь следствию» в раскрытии преступления.

28 мая арестован Якир, 29 мая — Уборевич.

29 мая Тухачевского лично допрашивает Н.И. Ежов. Присутствовали: Г.Н. Леплевский, нач. отделения Я.Л. Карпейский, ст. оперуполномоченный В.В. Ярцев, следователи И.Д. Суровицких, А.А. Авсеевич, З.М. Ушаков. На вопросы Ежова Тухачевский отвечал сначала отрицательно или уклончиво. Следователи смотрели свирепо, с ненавистью, поигрывая резиновыми дубинками. Потом стали выходить один за другим в соседнюю комнату, и оттуда тотчас стали доноситься вопли избиваемых и шум падающих тел.

Ежов замолчал, допрос взял на себя Леплевский. Он начал повышать голос, потом орать. Возбужденные следователи, возвращаясь из соседней комнаты, били своими резиновыми палками по столу, угрожающе размахивали ими над головой Тухачевского. Снова притащили на очную ставку Фельдмана, Корка, Путну и Примакова. Прибавили к ним Эйдемана, Карахана, Осепяна, Бухарина и Ягоду. Все дружно обличали маршала, как заговорщика и своего тайного главу. Даже Ягода, который до того стойко держался и на вопрос о преступных связях с Тухачевским, Эйдеманом, Корком, Уборевичем и др. высшими командирами от всех отпирался и отвечал: «Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался» (Известия ЦК КПСС, с. 46), — даже он теперь признал, что вместе с Тухачевским руководил заговором. Этот допрос решил дело. И Тухачевский («в состоянии нервного потрясения», как извиняюще говорят его сторонники) тоже дал признательные показания, которые были тут же зафиксированы и которые он подписал. Показания гласили: «Еще в 1928 г. (будучи начальником Ленинградского военного округа. — В.Л.) я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934 г. я лично связался с Бухариным. С немцами я установил шпионскую связь с 1925 г., когда я ездил в Германию на учения и маневры. При поездке в 1936 г. в Лондон Путна устроил мне свидание с Седовым (сыном Л.Д. Троцкого. — Ред.). Я был связан по заговору с Фельдманом, С.С. Каменевым, Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, И.Н. Смирновым, Ягодой, Осепяном и рядом других». (Там же, с. 50.)

30 мая Уборевичу, отрицавшему свою вину, устраивают очную ставку с Корком. Тот утверждал, что Уборевич с 1931 г. входил в «право»-троцкистскую организацию. Уборевич отвечал: «Категорически отрицаю. Это все ложь от начала и до конца. Никогда никаких разговоров с Корком о контрреволюционных организациях не вел». (Там же, с. 51.)

Выведенный из терпения, Леплевский вновь пускает в ход средства физического воздействия. Только после этого Уборевич признает участие в заговоре, называет соучастников, подписывает протокол допроса с признанием своей вины.

Все, что происходит в НКВД, быстро становится известным Гамарнику. Очень может быть, что ему даже намеренно сообщали, по прямому указанию Сталина. Видимо, последний не сомневался уже в его участии. И таким образом хотел лишить его душевного равновесия, побудить к опрометчивым действиям, которые при существовавшей слежке можно было быстро разоблачить и пресечь.

30 мая было принято официальное предложение Политбюро ЦК ВКП(б) относительно Якира и Уборевича: «Утвердить следующее предложение Политбюро ЦК: Ввиду поступивших в ЦК ВКП(б) данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Якира и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Уборевича в участии в военно-фашистском троцкистском правом заговоре и в шпионской деятельности в пользу Германии, Японии, Польши, исключить их из рядов ВКП и передать их дела в Наркомвнудел». Это «предложение», подписанное Сталиным, было тотчас отправлено для сбора подписей вкруговую ко всем членам ЦК и кандидатам в члены ЦК партии. Легко представить, как чувствовал себя каждый, когда к нему поступила такая бумага, начиненная «динамитом»! Не подписать, протестовать? Равносильно самоубийству!

Неизвестно, успело ли это «предложение» поступить на подпись Гамарнику. Хотя было бы логично прислать его ему в числе самых первых, чтобы увидеть его реакцию.

30 мая в первой половине дня к Гамарнику приезжает с визитом старый друг Блюхер. Он привозит предложение Сталина: чтобы Гамарник вошел в состав суда, которому предстоит судить Тухачевского. Они обсуждают вопрос, и Гамарник решительно отказывается. Блюхеру не удается его переубедить, и он уезжает ни с чем. Свой разговор Гамарник пересказывает жене, которой он вполне доверял, ибо она была настоящим боевым товарищем, членом партии с 1917 г., работала с ним в подполье Одессы против интервентов, участвовала в Гражданской войне, окончила Институт красной профессуры, близко общалась с Бухариным и его окружением, работала редактором-консультантом в московском издательстве, выпускавшем «Историю Гражданской войны в СССР». Очень взволнованный, Гамарник при этом воскликнул: «Как я могу! Я ведь знаю, что они не враги. Блюхер сказал, что если я откажусь, меня могут арестовать» (Волкогонов. Триумф и трагедия. Кн. 1, ч. 2, с. 263). Это был мучительный разговор и мучительные часы! В разговоре мелькали имена близких друзей: Блюхера, Якира, Уборевича, Гарькавого, Дубового, Картвелишвили, Муклевича, Левичева, Осепяна, Кирова, Орджоникидзе, Микояна. (Ян Гамарник. Воспоминания друзей и соратников. Москва, 1978, с. 166 и 186.)

Во второй половине дня 30 мая Политбюро ЦК ВКП(б) принимает другое важное решение: «Отстранить т.т. Гамарника и Аронштамаот работы в Наркомате обороны и исключить из состава Военного совета, как работников, находящихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре». (Там же, с. 52.)

И это тотчас становится Гамарнику известно. В ночь на 31 мая у него происходит исключительно тяжелый приступ диабета. Вызвали медсестру, а также родную сестру — врача Ф.Б. Гамарник, участника Гражданской войны, доверенного человека. К утру больному становится легче. Он начал даже шутить, ибо другая сестра его, Клара Борисовна, член партии с 1929 г., работавшая в Прокуратуре Московской области, передала ему по телефону ободряющие вести.

Но к обеду прибыл крайне взволнованный Блюхер, его очень близкий друг. Они закрылись в спальне и опять тайно беседовали о чем-то очень важном. Затем Блюхер уехал.

О, гримасы судьбы! Знал ли он, что вскоре, вслед за Тухачевским, придет его черед?! Что по ордеру Ежова от 22 октября 1938 г. он сам будет арестован?! Что будут его остервенело допрашивать в НКВД, в том числе один из замов Ежова, сам Л. Берия?! Что из тюремной камеры Лефортовской тюрьмы, после ряда допросов, он не выйдет живым (11 ноября 1938 г.)?! Что окажет своим врагам отчаянное сопротивление при избиении, и они, вне себя от злобы, забьют его насмерть?! Мог предполагать! Но, конечно, не знал наверное, ибо от каждого закрыта его судьба!

А в пятом часу дня прибыли из наркомата двое сотрудников: новый начальник Управления кадров Наркомата обороны, бывший заместитель начальника Политуправления РККА, т.е. самого Гамарника, А.С. Булин (1894-1938) и армейский комиссар 2-го ранга Управляющий делами Наркомата обороны И. Смородинов. Они привезли приказ за подписью Ворошилова о смещении Гамарника с нового поста и увольнении из наркомата. Они пробыли у Гамарника не больше 15 минут. Эти посетители своему старшему коллеге передали важнейшую новость: все пропало, поднять военные училища, академии и воинские части на выступление в Москве не удается, всюду страшная слежка, всюду люди НКВД. Слежка действительно была всесторонней: за каждым подозрительным люди Ежова следили на службе и вне рабочей обстановки. Переодетые сотрудники «наружки» стояли у домов, фиксируя всех входящих и уходящих, а также длительность их пребывания у «объекта».

Поскольку операция вступила в завершающую стадию, Ежов лично руководил ею. Он разместился прямо в кабинете у Ворошилова, которому тоже не доверял, контролируя таким образом и его действия.

«Пролетарский маршал» со страхом и омерзением следил за разговорами «гнусного карлика». Он знал, что собственная голова висит буквально «на нитке»! Ибо его ближайшие сотрудники — участники антисоветского заговора!

Едва Булин вернулся в наркомат, как тут же вместе с другим видным соратником Гамарника оказался арестован. И тотчас Ежов дал по телефону своим людям указание: «Войдите на квартиру Гамарника и поступайте так, как я прежде распорядился!»

Сотрудники тотчас вошли и застали всю семью в сборе. Гамарник говорил жене и 12-летней дочери, что роковой момент наступил и следует сохранять достоинство и выдержку. Работники НКВД сказали: «Мы выполняем распоряжение наркома т. Ежова. Вы, Гамарник, отстранены от дел, ваш сейф будет сейчас опечатан. Ваши замы Осепян и Булин арестованы за участие в заговоре. Вам предписывается оставаться дома, пока ваша судьба не решится». Они на глазах семьи опечатали сейф и тотчас ушли. Тогда Гамарник сказал жене и дочери: «Я хочу остаться один». Они послушно вышли. Едва за ними закрылась дверь, как в комнате грянул выстрел. Когда жена и дочь вбежали, бывший заместитель наркома лежал мертвым. Он покончил с собой.

Так ушел из жизни сын мелкого конторского служащего из Житомира, сумевший, несмотря на бедность семьи, закончить отличником гимназию и даже поучиться в Петербургском психоневрологическом институте, а потом на юридическом факультете Киевского университета. Судьба сделала его, сына еврея, революционером (член партии с 1916 г.), а потом видным деятелем партии (член ЦК партии, член Оргбюро ЦК ВКП(б) и ответственным работником РККА (начальник Политического управления РККА с 1929 г., армейский комиссар 1-го ранга). Многие годы Гамарник честно и прекрасно работал (получил ордена Ленина и Красного Знамени), потом сделал ставку на Троцкого — и это его погубило.

Семья Гамарника, как и другие подобные семьи, расплатилась по большому счету. Жена его получила сначала 8 лет лагеря, затем еще 10 лет и умерла в лагере в 1943 г. Дочь до 18 лет находилась в детдоме, затем получила 6 лет лагеря, а по отбытии — ссылку. Освободил ее от мучений лишь приход Хрущева к власти.

Эта жена Гамарника очень даже заслуживает внимания, хотя ее всячески замалчивают. Почему, станет ясно ниже. Она приходилась родной сестрой Хаиму Бялику (1883-1936), сыну мелкого торговца и корчмаря на Волыни, видному лидеру сионистов, известному публицисту, космополиту и буржуазному националисту, основоположнику современной еврейской поэзии (умер в Палестине, из России выехал в 1920 г.).

Наиболее известные вещи его: «Сказание о погроме» (кишиневский погром евреев 1903 г.), символические поэмы «Огненная хартия» (1905), «Мертвецы пустыни» (1902), а также «Еврейские легенды», взятые из талмудической литературы (тт. 1-4, совместно с И. Равницким).

Бялик был очень популярен в еврейской среде и неоднократно издавался на русском языке, хотя писал на древнем иврите. А «прославился» в немалой степени исключительно злобным заявлением: «гитлеризм является спасением, а большевизм — проклятием еврейского народа».

Таким образом, Гамарник, благодаря жене, имел личную связь с сионистами и мог совместно с ними «проворачивать» некоторые важные и тайные дела, выгодные для обеих сторон.

Почему же Гамарник покончил с собой, если он ни в чем не был виновен? Ответ может быть один: вина за ним имелась — и большая. Именно поэтому он не оставил никакого оправдательного или обличительного письма. Он также знал, что Ворошилов ему заклятый враг. О подоплеке этой вражды сам нарком позже, на заседании Военного совета с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б), проходившем в Кремле 1-4 июня 1937 г., сказал так: «В прошлом году (т.е. в 1936 г. — В.Л.), в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному, в присутствии т.т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д. Потом, на второй день, Тухачевский отказался от всего сказанного. Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить заседание П. Б. и на заседании подробно разобрать, в чем тут дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопросы.

И опять— таки пришли к прежнему результату.

Сталин: Он отказался от своих обвинений.

Ворошилов: Да, отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Якир и Гамарник вели себя в отношении меня очень скверно». (Там же, с. 53.)

Чего же боялся Гамарник, которого прихлебатели пышно именовали «партийной совестью армии»? (Армия, однако, за свою «совесть» почему-то не вступилась!) Чего боялся этот человек, о котором двуличный нарком внешней и внутренней торговли А. Микоян вспоминал: «Он запомнился мне, как человек исключительно честный, прямой, простой и скромный. Это был настоящий комиссар в революционном смысле этого слова, так прочно вошедшего в наш обиход». (Реабилитированы историей. Москва, 1989, с. 88.)

Чего боялся бывший начальник Политуправления РККА, которого на пост рекомендовал сам Ворошилов, долгое время очень хорошо к нему относившийся, считавший его «твердым большевиком»?!

Ответ на это может быть только один: Гамарник знал, что, несмотря на мастерскую конспирацию (о его действительной роли в Союзе знало лишь несколько человек, в том числе Якир и Тухачевский), он полностью разоблачен! Он знал, что если не покончит с собой, то будет арестован — сегодня или через несколько дней, в лучшем случае, — что этот вопрос решен, хотя совсем недавно (20 мая) он был назначен членом Военного совета Среднеазиатского военного округа. (Известия ЦК КПСС. 1989, № 4, с. 73.) Увы, все проходит!

Подводя итог тайной деятельности Гамарника в Политуправлении РККА, Мехлис, ставший его преемником, вынужденный вести яростную борьбу с его ставленниками, так оценил то, что он видел собственными глазами, читая к тому же документы: «Гамарнико-булинская банда шпионов больше всего навредила политическому аппарату на участке руководящих кадров.

На важнейшие посты она выдвигала врагов народа, людей бездарных, вдребезги разложившихся, продавших свои души агентам иностранных разведок. Лучших комиссаров и политработников, людей способных, культурных и верных партии Ленина-Сталина, она держала в черном теле, в заниженных военных званиях и сравнительно в небольших чинах. Своих провалившихся бандитов она всячески спасала и, как дохлых кошек, перебрасывала их на другие посты. Теперь под руководством тов. Сталина и Ворошилова на руководящие посты расставлены поднятые с низов многие тысячи замечательных большевиков ленинско-сталинской закалки. Эти новые кадры полны энергии, решимости и с любовью несут в массы ленинско-сталинское слово». (XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. Москва. 1939, с. 274.)

Смерть Гамарника для партии, армии и страны явилась большой неожиданностью. И люди, доверявшие друг другу, многократно обсуждали ее, стараясь добраться до истины. За исключением небольшого числа лиц, правды не знал никто. Но некоторые считали, что они знали. Профессор Борев в своей книге «Сталиниада» (Рига, 1990) пишет:

«История самоубийства Яна Гамарника мне известна от его семьи, с которой мои родители дружили, начиная с 20-х годов; сестры Гамарника, Клара и Фаина, были посажены и провели в заключении 17 лет».

Едва ли нужно доказывать, что «дружить» с евреем Гамарником, начальником Политуправления РККА, и его семьей мог только тот, кто: 1) сам был иудейского происхождения, 2) имел дореволюционный партийный стаж или хотя бы с 1918 г., 3) был активным участником Гражданской войны, 4) работал рядом с Гамарником или имел его рекомендации, 5) разделял все его взгляды.

Ю. Борев, обходя некоторые щекотливые моменты, признает лишь следующие (но и это очень интересно!):

«Мой отец — Борис Семенович Борев, вместе с моей матерью участвовал в Гражданской войне, потом учился. В начале 30-х годов заведовал кафедрой философии в Харьковском университете, работал профессором ВУАМЛИНа (Всеукраинская ассоциация марксистско-ленинских научных институтов), главным редактором Партиздата Украины. Директором этого издательства была Мария Демченко — жена будущего первого секретаря Киевского обкома, в подчинении у которого некоторое время работал Хрущев и который затем станет наркомом заготовок СССР и погибнет в 1937 году».

Осенью 1934 г. Борис Борев оказался в очень опасном положении:

«Его исключили из партии, как русского шовиниста, читал лекции на русском языке. Его коллег исключили за украинский национализм: читали лекции на украинском. Кроме того, отца обвинили в том, что он — ученик „украинского националиста“, известного философа, академика Владимира Юринца, незадолго до этого арестованного. Отец поехал в ЦК партии Украины обжаловать решение об исключении (столицу только что перевели из Харькова в Киев). Те, кому он звонил, надеясь на помощь, не отважились его принять. Только завотделом пропаганды ЦК КП(б) Украины Килерог (псевдоним-перевертыш, настоящая фамилия — Горелик) предложил прийти после рабочего дня. Горелик сказал отцу:

— В Харьков не возвращайся, даже не заезжай домой, затеряйся в каком-нибудь маленьком городке и начинай жить сначала. Не мельтешись. Не добивайся восстановления. Сейчас, в связи с делом Кирова, пойдет большая волна. Многих она накроет.

— А как же ты?

— Я останусь до конца, буду стараться помогать людям. Человек, спасший отца, вскоре погиб.

Я, сестра и мать остались одни. Отец уехал, но не в маленький городок, где он был бы как на ладони, а в Москву. Он сменил профессию философа на профессию юриста — благо было второе образование — и начал с нуля. Однако жизнь выталкивала его наверх, и скоро он был уже заместителем главного арбитра в московском областном Госарбитраже. Осенью 1936-го мы переехали к нему. Не зная за собой никакой вины, отец жил в страхе. По настоянию матери, он ради безопасности семьи сжег остававшиеся у него авторские экземпляры двух его книг по философии, изданных еще в прежней, харьковской жизни. Многое из судьбы отца я узнал лишь после XX съезда». (Там же, с. 135-136.)

Делать столь удачную карьеру можно лишь: 1) при мощных рекомендациях «видных людей», 2) при вхождении в политическую группировку Сталина или оппозиции. Украина, вместе с Ленинградом, являлись главными оппозиционными центрами, где засели все враги Сталина, выдвигавшие работников исключительно по фракционному признаку. Тех, кто внушал оппозиции мало доверия, кто не прошел «испытания» на храбрость и верность, — тот беспощадно «задвигался», что удавалось довольно просто — с помощью клеветы и НКВД, а также отделов кадров, где обосновалось много тайных сторонников оппозиции.

* * *

Здесь следует сказать еще об одном человеке, фигуре очень неясной, имеющей отношение к Гамарнику. Он, этот человек, похож на чемодан с тройным дном. О нем, безусловно, следует поговорить.

Кулик Григорий Иванович (1890-1950, чл. партии с 1917) — специалист по артиллерии, активный участник всяких репрессивных мероприятий. Сражался с немцами в Первую мировую войну. Активный участник Гражданской войны. Закончил Академию им. Фрунзе (1932). Маршал Советского Союза и Герой Советского Союза (1940). Любитель выпить, хорошо пожить, большой поклонник женщин. Женат был трижды. Третья жена — Ольга Яковлевна Михайловская, подруга его собственной дочери. Он женился на ней в октябре 1940 года, когда она была в 10-м классе, и разница в возрасте у них составляла 32 года. По делам бывшего маршала последняя потом попала в лагерь и, освободившись при Хрущеве, возбуждала вопрос о его полной реабилитации. Она, конечно, интересна сама по себе: из какой семьи происходила (об этом лицемерно умалчивается!), чем занималась при своем муже? Ответов пока нет. Можно высказать лишь предположение, что она — внучка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского (1790-1848), участника войны 1812 г., адъютанта М. Кутузова, войны с турками (1828-1829), автора популярных работ о войнах 1812-1814 гг. Если верно данное предположение, тогда становится понятным, почему не хотели ничего говорить относительно ее родословной. Приятно ли было сознаваться, что прославленной в России фамилии революция принесла страшные несчастья?! Для Кулика же брак мог казаться очень выгодным, так как укреплял его личные связи со старым офицерством, вышедшим из рядов царской армии.

Но гораздо более интересны две предыдущие жены Кулика, и именно про них пойдет ниже речь. Первая жена (с 1921 г.) — Лидия Яковлевна Пауль, немка, дочь кулака (!) из Ростовской области. С ней он развелся, чтобы не портить карьеру, заработав тем не менее выговор от ЦКК — «за контрреволюционную связь с мироедом» (1929).

Женился вторично (1932), после двух лет «вольной» связи. И на ком? На дочери бывшего начальника царской контрразведки в Гельсингфорсе, графа (!) из обрусевших сербов, расстрелянного в 1919 г. ВЧК. Кира Ивановна Симонич — особа эффектная и со связями, хорошо знавшая прелести жизни. Она создала у себя дома «салон» для больших командиров — с вином, песнями и музыкой. Брак этой Киры удивителен! Первый муж ее — крупный нэпман Ефим Абрамович Шапиро, связанный со многими иностранными разведками. Мать ее, Мария Романовна, побывавшая в ссылке вместе с дочерью (1929), вернувшись, поехала в Италию (!) ко второй замужней дочери — и не вернулась. Два брата за темные делишки побывали в тюрьме, а один из них, Сергей, бывший офицер Белой армии, угодил в лагерь. Ворошилов, шокированный всем этим, требовал нового развода, но Кулик отказался! Он, несомненно, был сильно влюблен в свою красотку жену. Дочь Кулика от первого брака, жившая с ними, о мачехе говорит:

«Кира была не просто красивая, а очень красивая. И еще в ней была та самая изюминка, которая даже некрасивую женщину делает привлекательной. Вот такое в ней неотразимое сочетание получилось: красота и обаяние. Глаза у нее с каким-то зеленоватым даже не цветом, а светом. Какой-то бесовский в них огонек. Хорошая фигура, красивые стройные ноги. Холеные руки. Нрав веселый. Умна, хитра — не простушка. Да и воля была твердая, мужа-маршала держала в руках крепко! Мужчин как магнитом притягивала: артисты, писатели, музыканты и другие знаменитости вокруг нее постоянно кружили. Ей это нравилось. Любила быть в центре внимания. А какой красивой женщине это не нравится?»

Столь удивительный отказ Ворошилову относительно жены Кулик дает будучи командиром и комиссаром стрелкового корпуса РККА! Неслыханное дело! Просто беспрецедентное! Возможно ли подобное в России?! И куда только делись обычные послушание и чинопочитание?!

Есть только одно разумное объяснение: эта дама работала в советской контрразведке, подчиняясь Ягоде и Артузову.

Жил Кулик по Большому Ржевскому переулку, устроив себе, когда высоко поднялся, роскошную квартиру, имея соседом самого Гамарника.

Подозрительные моменты, связанные с этим вторым браком, дополнились позже еще одной неаппетитной историей: муж сестры Киры, художник Храпковский, по просьбе жены Кулика получил возможность отправиться на Финский фронт — будто бы с той целью, чтобы живописать героев, штурмовавших линию Маннергейма (1939). Но там был пойман контрразведкой как вражеский лазутчик!

Дело дошло до Сталина, и по его приказу Берия велел тайно арестовать жену Кулика. История с арестом и последующим исчезновением жены Кулика выглядит крайне подозрительной. Об этом говорит уже одна маленькая реплика. Бывший заместитель начальника 1-го отдела по охране НКВД Гульст В.Н. через много лет, уже на процессе Берии, показал:

«В 1940 году меня вызвал к себе Берия. Когда я явился к нему, он задал мне вопрос: знаю ли я жену Кулика? На мой утвердительный ответ Берия заявил: „Кишки выну, кожу сдеру, язык отрежу, если кому-то скажешь то, о чем услышишь!“ Затем Берия сказал: «Надо украсть (!) жену Кулика, в помощь даю Церетели и Влодзимирского (сотрудники НКВД. — В.Л.), но надо украсть так, чтобы она была одна». Каково?! И это при «тиране» Сталине!

Две недели четыре чекиста сидели в засаде, а близкий соратник Берии Меркулов В.Н., руководивший операцией, каждую ночь приезжал лично проверить засаду и ругался, так как жена Кулика две недели не выходила из дома, несомненно предупрежденная мужем о возможном аресте.

Через две недели, однако, она не выдержала, вышла из дома, была схвачена и доставлена на Лубянку для допросов (5 мая 1940 г.). Следует отметить, что ордера на арест жены Кулика не было. Берия лично допрашивал арестованную, а Меркулов вел запись протоколов. Никаких показаний о своей шпионской деятельности арестованная не дала, и Берия распорядился отправить ее «для вразумления» в секретную Сухановскую тюрьму. Через какое-то время арестованная дала все-таки показания, и Берия лично завербовал ее в качестве секретного агента, хотя, согласно установленным порядкам, запрещалось вербовать секретных сотрудников среди высшей номенклатуры и членов их семей.

Дальнейшая судьба Киры Ивановны Симонич находится под большим вопросом. Согласно поздним показаниям, по высочайшему приказу Кулик-Симонич была доставлена из Сухановской тюрьмы на Лубянку и там тайно расстреляна. Поразительно то, что протоколы допросов ее были сразу уничтожены и никаких бумаг с ее фамилией в архивах НКВД не осталось. Исключение составила одна бумажка «О всесоюзном розыске» без вести пропавшей жены маршала. Что за страшные и уникальные тайны связаны со второй женой маршала, что она и ныне засекречена как личность?!

Высказывалось, правда, предположение, что будто бы Сталин сам находился с ней в интимных отношениях и устранил ее для того, чтобы это дело не разгласилось. Предположения подобного рода, конечно, выглядят крайне сомнительно и смехотворно. Красивых женщин, связь с которыми приписывают Сталину, было немало, но никого из них он почему-то к смертной казни не приговаривал. Почему же для Киры Симонич сделали столь «странное» исключение?! Тут явно что-то не то!

Столь замечательные качества, которыми она обладала по части ума, привлекательности и умению воздействовать на мужчин (да еще при том, что она из семьи одного из начальников царской контрразведки!), делало ее незаменимым агентом высшей квалификации в сфере советской разведки на Западе, особенно в кругах белогвардейцев. Так что можно высказать предположение весьма основательное: все данные о ее смерти являются насквозь фальшивыми; на самом деле, сменив фамилию, имя и отчество, она работала в Германии и во Франции как минимум по личным заданиям Берии, отчитываясь только перед ним.

Относительно того, как она кончила свою жизнь на деле, возможны разные варианты: можно было погибнуть в качестве «английской» или «французской» шпионки (случайно ли Берию обвиняли в том, что он был «тайным английским агентом»); а можно было при удаче и умной тактике избежать судьбы генерала Судоплатова, отсидевшего в лагерях много лет, и кончить жизнь почетным пенсионером своего ведомства. Судьба этой женщины, столь необычная, безусловно нуждается в специальной научной разработке и выпуске особого сборника документов, без которого все «воспоминания» не внушают большого доверия.

Видимо, для спасения подмоченной репутации в разных одиозных историях Кулика отправили в Испанию. Пробыв там короткое время, в мае 1937 г. он вернулся домой человеком неузнаваемым: по воспоминаниям разных лиц, человеком самоуверенным и жестоким.

В «деле Тухачевского» он, естественно, выступал против него и его соратников. О своих отношениях с Гамарником, своим соседом по дому, на заседании Военного совета при наркоме обороны (1-4. 06. 1937) сказал: «Кулик. Я к Гамарнику никогда не ходил. Вот тогда, когда вызывали Говорухина, так они хотели представить дело. Я выпил вино и пригласил женщину, так они хотели меня скомпрометировать. (Смех.) Не в том смысле. Они говорили, что я бездарный человек. Ну что там какой-то унтеришка, фейерверк. Уборевич так меня и называл «фейерверком». А вождь украинский Якир никогда руки не подавал. Когда Белов проводил в прошлом году учения осенью, как они избегались все, чтобы скомпрометировать это учение.

Я ошибся в Горбачеве, он играл провокаторскую роль в военном отношении, бездарный Корк — вообще дурак в военном деле.

Голос с места. Положим, он не дурак.

Кулик. Нет, Корк в военном деле безграмотный человек. Техники не знает.

Буденный. Он только вопросы умел задавать.

Кулик. Начальник штаба Московского округа Степанков — сволочь, первая сволочь — Гамарник».

Несколько позже, в своей автобиографии от 5 января 1939 г. Кулик многозначительно писал:

«В 1937 году за особые заслуги по выполнению задания правительства награжден орденом Ленина». (Военно-исторический журнал, 1990, № 3, с. 20.)

Что имел он в виду? Военную командировку в Испанию? Но почему не сказал прямо? Ведь автобиография писалась для отдела кадров Наркомата обороны, не для газеты. Тут нечего было бояться «разглашения».

Совсем другое дело, если Кулик участвовал в тайной операции против оппозиции, принимая на себя вид «обиженного Сталиным», готовый оппозиции помочь.

В этом случае разглашение секретной операции (даже в «кадрах» Наркомата обороны!) было вовсе нежелательно. Скорее всего, он имел в виду именно это «деликатное» дело.

Сторонников Тухачевского пересажали, в том числе начальника Артиллерийского управления РККА Н.А. Ефимова, Кулика назначили на его место (1939), а комиссаром к нему — опытного, знающего организатора Г.К. Савченко (начальник стрелкового отдела ГАУ). Сталин требовал от нового главы ГАУ и заместителя наркома обороны (1939) резкого улучшения работы. Кулик отговаривался нехваткой кадров. И в этом ведомстве долго еще происходила острая групповая и тайно-фракционная борьба.

Проявив незаурядную ловкость, Кулик благополучно миновал все опасности 1937-1939 годов, которые для многих оказались роковыми.

Больше того, «кривая судьбы» вскоре высоко вознесла его, и он (через три дня после ареста второй жены!) занял вакантное место Маршала Советского Союза (1940), а за «отвагу и геройство», за прекрасную работу артиллерии в период советско-финской войны получил звание Героя Советского Союза. Этому не помешало даже то, что он прежде был членом партии эсеров (1913-1917), а к большевикам примкнул всего за три дня до начала Великой Октябрьской революции в Петрограде! Можно было радоваться, даже ликовать: блестящая карьера!

Но вот грянула давно ожидаемая — и все таки разразившаяся неожиданно! — большая война, и в ней репутация Кулика почти погибла

И дело было не в том, что Кулик являлся человеком глупым, не умел командовать, как положено. Причины поражений более сложные: тактическая внезапность нападения; потеря огромного количества военных складов, а также танков и самолетов на аэродромах; страшное замешательство в округах и потеря управления войсками; истребление, бегство и сдача в плен целых дивизий; поражение целых армий. Все это создало такую ситуацию, что те, кому поручалось «исправить положение», чувствовали себя «отправленными на заклание».

И одновременно с получением ужасных известий о поражениях — потеря доверия к командующим со стороны солдат и офицеров и, как следствие, развал дисциплины, неполучение вовремя резервов, нового оружия и боеприпасов, — все это приводило к тому, что командующие «теряли голову», принимали ошибочные и даже трусливые решения, приводившие к новым катастрофам.

Так случилось и с Куликом. Он трижды провалился в качестве командующего: сначала на Западном фронте, где не сумел заменить Павлова, угодил в окружение и едва выбрался из него, сменив маршальский мундир на одежду крестьянина (!); затем под Ленинградом, когда ему не удалось прорвать неприятельскую блокаду города; наконец, командуя 54-й армией, когда он должен был организовать оборону Керчи, — последняя вместе с Ростовом («ворота на Кавказ») оказалась взята врагом.

Разъяренный Сталин сорвал с него погоны маршала, разжаловал в генерал-майоры и лишил положения члена ЦК партии.

В апреле— сентябре 1943 г. Кулик получил возможность себя реабилитировать, командуя армией. И снова себя «не показал». После этого его отозвали в Москву на должность заместителя начальника Главного управления формирования РККА.

В самом конце войны (1945) разразилась новая катастрофа. Генералы И.Е. Петров и Г.Ф. Захаров обвинили его в том, что он восхвалял офицерский корпус царской армии, плохо занимался политическим воспитанием офицеров и неправильно расставлял кадры. А его начальник И.В. Смородинов в официальной докладной Сталину сообщил о его «барахольстве» и «моральной нечистоплотности» (тянул, как и многие другие, «добычу» из Германии).

Сталин вновь разжаловал его в генерал-майоры из генерал-лейтенантов и направил заместителем командующего Приволжским военным округом (командующий — Герой Советского Союза генерал-полковник В.Н. Гордов). Это был, конечно, «сигнал». Ведь Тухачевского арестовали именно в данном округе.

1946 г. превратился в «малую чистку» командного состава, сильно разложившегося в период войны и оккупации советской зоны Германии. Против Кулика накопилось много «материала» (включая его злобные разговоры о Сталине с разными лицами).

Даже один фрагмент из таких его высказываний, дошедший до нашего времени (ибо показания Кулика в НКВД до сих пор не опубликованы), ясно говорит, что у него резко нарастало не просто личное озлобление, но в первую очередь оппозиционные настроения в духе «правых». Вот пример из разговора Кулика со своим заместителем по политической части Г.К. Савченко, 1938 г. (под таким высказыванием мог вполне подписаться Н.И. Бухарин):

«— Мне кажется, что мы куда-то не туда едем. Слишком много людей по тюрьмам рассовали. Не с кем будет воевать, если придется. Что-то с советской властью не то происходит. Не за то мы воевали.

— Что же делать?

— Обстановка сложная. С протестом не больно вылезешь. Вон Тухачевский и Уборевич вылезли. Где они сейчас?»

Одна цитата ярко обозначила образ мыслей, который, почти с полной неизбежностью, должен был привести на позиции Тухачевского, с таким же точно финалом.

11 января 1947 г. НКВД арестовало Кулика. К. Ворошилов, С. Буденный, С. Тимошенко и некоторые другие, в меру возможного, старались спасти своего друга. Вероятно, то же самое пытался сделать и маршал Жуков, которому тот обеспечил возвышение и карьеру. По указанным причинам расследование очень затянулось.

И все— таки неблагоприятный финал наступил. Кулик был признан виновным во многих преступлениях и организации заговора, лишен орденов, чина и звания Героя Советского Союза.

В августе 1950 г. по приговору суда его расстреляли (при Хрущеве в 1956 г., разумеется, без всяких доказательств, он реабилитирован и восстановлен в партии; ему посмертно было возвращено звание Маршала Советского Союза).

Так закончил свой жизненный путь этот противник Гамарника и Тухачевского, кавалер четырех орденов Красного Знамени и четырех орденов Ленина (один — «за испанские дела»), пять раз раненный и два раза контуженный в Гражданскую войну, бывший важным свидетелем против военных заговорщиков, имевший также личный подарок Сталина к дню рождения (ноябрь 1939 г., 49 лет) — книгу Золя «Разгром» с именной надписью; «Другу моему давнишнему. И. Сталин».

Наверное, «на том свете» покойные маршал и начальник Политуправления РККА с радостью воскликнули: «Так и надо ему, подлецу! Будет знать, как предавать своих!»

Разумеется, Кулик с такой оценкой не согласился бы. После первого суда (февраль 1942 г.), отрицая все обвинения, он писал Сталину:

«Если я вредитель и веду какую подпольную работу, то меня нужно немедленно расстрелять. Если же нет, то строго наказать клеветников, вскрыть, кто они и чего они хотят. Пусть они знают, что никакая травля на меня не повлияет, я был, есть и умру большевиком».

Так писал он о себе и своих убеждениях. Неясные вопросы предстоит еще выяснить.

* * *

Многое внушает подозрения и ныне. Ликвидировать их не удалось никому из тех, кто писал о Кулике. Положение современных историков, бесспорно, много хуже, чем следователей НКВД, занимавшихся данным делом: ведь последние имели все материалы относительно личности и дел маршала, могли опрашивать многих свидетелей. В считанные дни, иногда и часы, они могли получить любые нужные сведения из архива и Наркомата обороны. Легко ли опровергнуть их, без обычных для карьеристов подлогов?

Как же нам решить возникающие загадки? Возможно ли? Что вполне ясно нам? И что было ясно им?

Несомненно главное: Кулик люто ненавидел Сталина — за расстрел жены, по его мнению, ни в чем не виновной. Не верил он и в виновность ее репрессированных близких, о чем Сталину прямо сказал.

Считая себя кровно оскорбленным, Кулик жаждал мести. Как человек действия, он хотел попытаться с генсеком сквитаться. Каким образом? Допросы людей, близких к Кулику, дали возможность следователям, при всех увиливаниях и умолчаниях, составить достаточно точную картину и восстановить программу нового переворота. Эта программа тайной агитации и мятежа, существовавшая уже в 1938 г., включала следующие пункты:

— Сталин и его приспешники устраняются со всех постов. Их судьбу решит специальный суд, обязанный воздать за чудовищные злодеяния.

— В армии Ворошилов уходит со своего поста из-за преклонных лет и неспособности, его функции исполнять будет Кулик.

— Советская власть и партия сохраняются, но получают новое руководство — из «борцов» тайной оппозиции.

— Россия будет единой и неделимой — ради ее силы, по-государственному устройству — республикой.

— Судьба правительства определяется всеобщими честными выборами.

— Допускается существование лишь республиканских и социалистических партий: меньшевиков, эсеров, кадетов, трудовиков.

— Партия, стоящая у власти, не может диктовать обществу свою волю. Главная цель — благосостояние и счастье людей сегодня, а не в мифическом «коммунизме», через сто или пятьсот лет.

— Троцкий возвращается из изгнания, реабилитируется и занимает пост президента или главы правительства.

— Сосланные, сидящие в тюрьмах и лагерях, немедленно возвращаются, получают работу по заслугам и способностям.

— В интересах государства частная собственность восстанавливается.

— Торговля станет в основном частной, как и прежде, в силу высокой эффективности. Сословию торговцев возвращаются имущество и права, они получают компенсацию за перенесенные страдания.

— Восстанавливается старая и эффективная сбытовая кооперация, при которой все прилавки в России ломились от избытка товаров.

— Главные лозунги новой России: Советская власть, Бог и частная собственность, никаких насилий над народом, народной верой и традиционной культурой.

— Избегать опасных военных авантюр, требующих огромных затрат и не приносящих пользы. Но армию снабжать всем необходимым для обороны страны.

— Другие народы пусть сами добывают себе «социализм», если хотят. Россия в таких авантюрах не принимает участия, она занимается лишь собственными делами.

— Западные державы, на основе взаимной выгоды, будут получать лишь экономические привилегии.

— Иностранная помощь принимается, все средства идут на развитие производства, частью — на улучшение жизни рядовых граждан (домостроение, товары народного потребления и пр.).

— Неэффективные совхозы и колхозы распускаются, земля, скот, инвентарь, зерно, постройки всех видов возвращаются владельцам, если они хотят выйти из совхозов и колхозов. Прекращается практика повседневного грабежа земледельцев под видом всевозможных налогов.

— Индустриализация вводится в пределы разумного, она не должна подрывать сельское хозяйство, транспорт и уровень жизни народа. Не должно существовать незавершенного строительства.

— Пятилетние планы нужны только реальные, а не дутые и хвастливые. Запад все равно не обманешь, там слишком много опытных людей, знающих на практике, как работает экономика.

— Правительственные чиновники, начиная с главы правительства, свободой и карманом отвечают за реальность планов.

— Воровство и расхищение общественного имущества должно энергично преследоваться, иначе порядка не навести. Служба общественного порядка (= НКВД) обязана заниматься именно этим, а не выискиванием «белогвардейских заговоров».

— Белая эмиграция -ради установления общественного согласия — может вернуться, получив постепенно компенсацию за потерянное имущество и государственную службу, согласно знаниям и способностям. Никаким политическим ограничениям подвергаться она не будет. Прошлые дела подлежат полной амнистии.

— Церкви возвращается ее положение в обществе. Храмы всюду вновь открываются. Ей возвращается утварь, необходимая для молений. Но церковные земли, согласно заповедям Христа, возвращаться не будут. Церковь должна сама себя реформировать, стать простой, доступной. Тогда она вернет себе уважение масс и сможет учить детей.

— Рабочие получат реальные улучшения условий труда. Цены на продукты понизятся, когда на новой основе заработает сельское хозяйство.

— Станет поощряться рабочая инициатива и создание ремесленных мастерских для скорейшего удовлетворения повседневных нужд трудящихся.

— Будет поощряться акционирование при создании новых предприятий и реорганизации старых. Прибыли, за исключением той части, что идет на развитие производства, станут открыто делиться — согласно денежному вкладу и трудовым заслугам.

— Будет прекращена свирепая цензура. Интеллигенция сможет открыто выражать свое мнение, даже не совпадающее с мнением правительства.

— Газеты и журналы станут действительно свободными. Они будут сами определять свою политику — в интересах укрепления общества и его единства.

— Смутьянов, навязывающих «классовую борьбу», следует преследовать. Гражданская война не дала народу ничего, кроме голода, эпидемий, страшной нищеты и развала производства.

Такова была тайная программа оппозиции на новом этапе, с известной недоговоренностью и демагогией, рассчитанная на максимальное привлечение широкого круга сторонников из различных слоев общества, в том числе белогвардейцев на Западе и остатков буржуазных элементов в СССР.

Разумеется, Сталин такую программу, буржуазно-демократическую по существу, не мог опубликовать. Она заставила бы вспомнить о пропагандистских листовках генерала Власова, перебежавшего к немцам, а с последним имелось слишком много неприятных хлопот. И был слишком велик риск того, что многие к такой программе Маршала, если она будет опубликована, пожелают присоединиться.

Всех новых привлеченных в организацию Кулика тщательно проверяли. Они работали по особым тайным заданиям. По соображениям безопасности организация строилась многоступенчатой. При провале одной «пятерки» надо было пройти еще много уровней, чтобы подойти к самой вершине, на которой находились высшие руководители.

Кто руководил новой секретной организацией, окончательно оформленной уже в 1939 г. после заключения пакта о ненападении между СССР и Германией? Ведь последним были недовольны очень многие: в стране, партии и армии («Подумать только: Гитлер, этот враг коммунизма и СССР, — теперь друг и союзник!»).

Относительно лидерства едва ли могут возникнуть сомнения. Главой являлся старший по званию, авторитетный в силу этого для многих — Маршал СССР Кулик, бывший начальником артиллерии в Первой конной армии, имевший в ее рядах огромные связи, что очень упрощало его задачу и избавляло от каких-либо недоразумений.

А сколько всего имелось высших руководителей заговора? С полной уверенностью можно сказать: только трое. Иначе просто не могло быть: многоначалие в заговоре — дело губительное, что доказала история Тухачевского. Практически в заговоре больше трех высших руководителей и не нужно. Достаточно вспомнить для примера заговор Наполеона против Республики, в результате которого он скоро стал императором.

Кто же являлся «правой и левой рукой» Кулика? И теоретически, и практически ясно: ими могли быть только люди, близко связанные с маршалом совместной работой, прошедшие, как и он, Гражданскую войну, имевшие большой авторитет, что облегчало их контакты. Эта тройка военных диктаторов и определяла все.

Берия, как глава НКВД, и его сотрудники на основе тайной слежки и работы секретных сотрудников считали, что двумя другими высшими руководителями являлись:

1. Савченко Георгий Косьмич — зам. Кулика по политчасти в Главном артиллерийском управлении (ГАУ).

2. Аллилуев Павел Сергеевич — комиссар Автобронетанкового управления. После его скоропостижной смерти был заменен Павловым Дмитрием Григорьевичем (1897-1941, чл. партии с 1919), с июня 1940 г. ставшим командующим Белорусским военным округом.

Организация заговора со стороны Кулика кажется вовсе не такой уж удивительной и невозможной, его отрицания на следствии не вызывают доверия. В чем главная причина?

Надо еще раз повторить: он люто ненавидел Сталина и Берию. По его мнению, они погубили его любимую жену, совершенно ни в чем не виноватую, как и ее родственников, которым он всегда сочувствовал и помогал. Обвинения жены в тайной связи с разведкой фашистской Италии и Муссолини он (как и она) категорически отрицал, а Берию, пока мог, называл наглым клеветником.

Глава НКВД страшно трусил этого зама Ворошилова, а затем и Тимошенко. Он считал его человеком самоуверенным, надменным, коварным, жестоким и напористым, понаторевшим в интриганской борьбе. Берия знал о его принадлежности к Первой конной армии, о круге его друзей, о прежней дружбе со Сталиным. А вдруг настроение усатого поменяется?!

Такая мысль преследовала и ужасала Берию в течение многих лет. И, вынуждаемый необходимостью, он не остановился перед самой крайней мерой. Вдобавок к другим любовницам из молодых и симпатичных сотрудниц своего ведомства, которых он старался «подсунуть» маршалу, нарком дал секретное задание собственной жене — затащить Кулика в постель и любой ценой выжать из него все секретные планы.

Нина Теймуразовна (в кремлевской кругах ее презрительно звали «Нинка-подстилка», ибо она не раз выполняла такие щекотливые поручения; как говорила доверительная кремлевская молва, она попеременно делила ложе со Сталиным и Берией) не стала отказываться. Умная женщина, с большим опытом, она хорошо понимала опасность ситуации. А о своих отношениях с мужем, «разоблаченным» уже при Н. Хрущеве, вполне искренне говорила:

«До дня его ареста я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не давал ни одним словом)».

«Операция» вполне удалась. Кулик имел репутацию «женолюба», ни в чем не уступая Тухачевскому, этому «маршалу-танцору». «Соблазнить» Кулика известной красавице оказалось тем легче, что последний отчаянно нуждался в «своих» людях в НКВД. И когда Нина Теймуразовна, среди любовных удовольствий и страшных клятв в «верности», сказала ему, что Берия и сам люто ненавидит Сталина с его самовластием и преступлениями и предлагает маршалу свою помощь для освобождения России от тирании, то Кулик легко попался в ловушку. Он стал высказываться очень неосторожно и выдал себя с головой. Все его разговоры оказались записанными на магнитофонную ленту и стали неопровержимым доказательством его преступных мыслей и дел. Поэтому финал оказался неизбежен: 11 января 1947 г. последовал арест, взяты были также его сподвижники — генерал-полковник В.Н. Гордов (1896-1951, чл. партии с 1918) и генерал-лейтенант Ф.Т. Рыбальченко, начальник штаба Приволжского военного округа.

Последовало тщательное и длительное следствие. Арестованные пытались всячески вывернуться и уменьшить свою вину. Бывший маршал оправдывался так:

«Я был озлоблен против Советского правительства и партии, чего не мог пережить как большевик, и это меня привело на скамью подсудимых. Я допускал антисоветские высказывания, в чем каюсь, но прошу меня понять, что врагом Советской власти я не был и Родину не предавал. Все время честно работал. Я каюсь и прошу суд поверить, что я в душе не враг, я случайно попал в это болото, которое меня затянуло, и я не мог выбраться из него. Я оказался политически близоруким и не сообщил своевременно о действиях Гордова и Рыбальченко».

Естественно, ему не поверили, так как изобличающий материал оказался очень тяжелым. Оказалось невозможным оправдаться от обвинений в том, что он:

1. Группировался с враждебными элементами;

2. Хотел уничтожить в армии институт политических работников;

3. С помощью интриганства и групповщины старался «протолкнуть» на важнейшие должности в военном ведомстве близких к себе людей;

4. Злобно нападал на политику Советской власти;

5. Являлся сторонником реставрации капитализма в стране;

6. Покрывал свою жену, связанную с итальянской фашистской разведкой.

24 августа 1950 г. последовал приговор, после которого он был немедленно расстрелян. Гордова расстреляли позже — 12 декабря 1951 г., а с ним и Рыбальченко.

В заключение остается привести несколько показаний, свидетельствующих об образе мыслей Кулика.

О предложении Председателя Госплана Н.А. Вознесенского, высказанном перед войной (размер приусадебного участка колхозника определять количеством трудодней):

«Я возражал, потому что цель этого проекта — вообще лишить колхозника земли, чтоб на общем поле от зари до зари вкалывал. Куда клонил Вознесенский? Будто земли у нас, как в Иерусалиме, в обрез. А ее у нас — бери, не хочу. Сама просится в руки. Все боимся, как бы кому в карман лишняя копейка не попала. Сколько земли, а все нормируют, нормируют. Проклятый Госплан».

Начало 1941 г.:

«Единственно реальная сила, — говорил Кулик, — которая может нам помочь изменить существующее положение в стране, это война с Германией. Эта война неизбежна, и к ней надо готовиться с таким расчетом, чтобы обеспечить поражение Красной Армии в первых же боях». (Из показаний Г.К. Савченко.)

Начало 1944 г., когда советские войска потерпели поражение под Оршей и Витебском, а группа немецких армий «Центр» (командующий — немецкий фельдмаршал Эрнст Буш, 1885-1945) оказалась торжествующим победителем. Из разговора с порученцем полковником И.Г. Паэгли:

«У нашего Верховного командования одно на уме: „Только вперед!“ Техники с гулькин нос, боеприпасы не подвезены, но в Москве рот на одной ноте увяз: „В атаку, вперед!“ У нас, бывает, пехоту сначала всю положат, а затем наступление начинается».

Уже после войны: «Война идет за счет крестьян, колхозы после войны не восстановят, так как все хозяйство колхозов разрушено. Видимо, мне придется построить себе домик и жить до старости, ничего не делая».

В свою очередь Гордов говорил:

«При царе пахали сохой и лошадью, а при Советской власти пашут на людях». Или: «Сталин обеспечивает только себя, а нас не обеспечивает».

Этого вполне достаточно для понимания того, что произошло. Таковы-то они, судьбы людские! Так-то одни заговоры, даже неудачные, порождают другие!