III. КНИГА РЕННИ

Эта книга – Ренни. Ренни и моя. Может быть и его тоже, но этого я еще не знаю. Я молюсь Богу, чтобы было так. Молюсь о том, чтобы он сохранил мне Ренни, но и о том, чтобы он взял его у меня…

Эта книга – книга тоски и желания. Тоски, требующей, чтобы он навсегда остался со мной, оставался моим. Ведь я… Но и желания тоже, чтобы, когда придет время, он покинул меня!

Порой я просто трепещу от счастья, а иной раз чуть не плачу от страха, что, может быть, я – избранник.

Может быть, мне первому в истории человечества выпало такое на долю. Может быть, мы, все-таки, не одиноки…

Я очень люблю тебя, Ренни! И очень хотел бы, чтобы ты знал это, даже когда тебя уже не будет рядом со мной. Я только могу надеяться, что любовь так же всеобща, как важнейшие составляющие мира, что она вездесуща. На это я надеюсь, Ренни.

Когда ты это будешь читать, ты удивишься, что держишь в своих руках не обычный дневник. В нем много диалогов и мало описаний, не так, как это обыкновенно бывает в дневнике. Но я умышленно писал так, чтобы ты знал каждое мгновение, каждую мельчайшую подробность этой истории. И каждое слово, каждое дрожание голоса людей, каждое движение их рук. Я еще не знаю, зачем, но чувствую, что когда-нибудь это будет очень важно для тебя, Ренни.

Когда придет время, я эту книгу отдам тебе. А сейчас ты еще играешь в песочке, но однажды ты будешь Первым! И тогда тебе нужно будет знать, как это произошло.

Эта книга – моя книга и твоя, Ренни! 18 ноября.

Стоит неизменно скверная погода, Над верхушками деревьев плавают тучи, в саду свистит холодный ветер. Бррр! Лучше уж быть в Египте, у доброго старого бога солнца.

Все время ломит в затылке и стучит в висках. Напрасно пью кофе, не помогает. Не перестаю смотреть в окно и следить за тучами. Черт бы их побрал!

На моем письменном столе лежит фотокопия папирусного свитка, я просидел над ней все воскресенье. Собственно, это не мой папирус, а Солта. Солт подсунул его мне, чтобы я хоть что-нибудь сделал с ним.

Может быть, именно этот дрянной папирус испортил мне настроение. Нет ничего хуже, чем когда у тебя под носом лежит какая-то исписанная бумага, а ты ничего не можешь с ней поделать!

Помнится, вчера вечером я чуть было не растоптал ее. Черт возьми, ведь, в конце концов, ее для того и написали, чтобы кто-то прочитал. А если так написали, что невозможно прочесть! Эх, ну и кретин же ты, писец, ну и кретин!

Потом я устыдился. Мысленно попросил прощения у писца, умершего несколько тысячелетий назад. Откуда было знать несчастному, что однажды, в астрономически далеком будущем, за много тысяч километров, на земле, тогда еще не открытой, кто-то захочет прочитать то, что он написал. Притом же этот кто-то не имеет ни малейшего отношения к тому, что писец хотел сообщить своим современникам. Я всегда терпеть не мог демотическое письмо. Нет в нем пленительной красоты иероглифов и элегантной каллиграфии иератического письма. Похоже, упадок царства повлек за собой и упадок письменности.

Я, конечно, знаю, что снова несправедлив. Этот папирус, датируемый VIII – VII веком до новой эры, выражал потребности той эпохи, в которую значительно возросла экономическая роль написанного слова. Тогда уже не только высекли в камне значки, восхваляющие бога солнца Ра или фараонов, но и скрупулезно записывали на папирусе, сколько стоило на рынке одно яйцо или, например, одна плеть из кожи бегемота.

Сумма суммарум, демотическое письмо – это уже настоящее письмо. Оно примерно так же соотносится с классическими иероглифами, как классическая латынь с народной. Во всяком случае, яблоко упало довольно далеко от яблони.

Немало часов просидел я над ним, пытаясь расшифровать некоторые проклятые сокращения. Но как, черт, возьми, разгадать их тайну, если возможно, что систему сокращений и слияний такого типа использовали только этот писец или школа, к которой он принадлежал, причем на весьма ограниченной территории.

Потому что и это относилось к особенностям демотического народного письма.

Я бросил на фотокопию презрительный взгляд и уже было решил выпить еще чашку кофе, когда зазвонил телефон.

– Мистер Силади?

– Да.

– Говорит Селия Джордан. Дело в том…

– О, Селия!

– Дело в том, что с вами желает поговорить один зарубежный коллега.

– Зарубежный коллега? И именно сейчас? Я его знаю, по крайней мере?

– Боюсь, что нет. Мистер Хальворссон, из Копенгагена.

– Никогда не слышал этого имени.

– И мистер Малькольм не слышал. Но вот он во что бы то ни стало желает вас повидать.

– Селия… Вы столько раз уже выручали меня. У меня так болит голова, как будто она и не моя, и отвратительное настроение. Вы не могли бы направить этого Хальворссона куда-нибудь еще?

– Боюсь, мистер Силади, что не могу. Он утверждает, что приехал сюда ради вас, прямо из Копенгагена.

– Но дорогая Селия! Я, поверьте мне, знаю каждого, кто хоть что-то значит в моей профессии И среди них нет ни одного Хальворссона. Прощупайте-ка его. Он, случайно, не студент, который хочет продолжить обучение у нас, или журналист? В последнем случае пошлите его к дьяволу, а в первом – внесите его в списки, но оставьте меня в покое, хорошо? Короткое молчание, потом снова голос Селии:

– Боюсь, что не выйдет, мистер Силади. Профессор Кнут Хальворссон – заведующий кафедрой общего фольклора Копенгагенского университета. Старик…то есть профессор Малькольм считает, что вы должны его принять! Сожалею, но…

Я покорно положил ноги на стол.

– Ну что ж! Он хотя бы говорит по-английски?

– Да, конечно!

– Надеюсь, ему известно, что я не разбираюсь в фольклоре? Нет ли тут какой ошибки?

– Вряд ли.

– Хорошо. Проводите Хальворссона сюда.

Я спустил ноги со стола и крикнул через дверь в соседнюю комнату. Попросил Бесси принести два кофе и уселся за фотокопию.. Если вот эту пакость я расшифрую так, то, в свою очередь…

Я с головой погрузился в работу, и, как это обычно бывает, у меня мелькнула мысль, показавшаяся мне достойной внимания, как раз когда раздался стук в дверь.

Я быстро нацарапал свою свежеиспеченную идею на клочке бумаги и отшвырнул карандаш. Тем не менее это у меня получилось не достаточно быстро, чтобы входивший Хальворссон не заметил.

Заведующий кафедрой фольклора Копенгагенского университета представлял собой, несомненно, импозантную фигуру. Роста в нем было, видимо, около двух метров, его длинная рыжая борода достигала пояса. Кроме того, у него был зычный, как у китобоя, бас.

Он переступил через порог, бросил быстрый взгляд на мою руку, которой я в знак приличия оттолкнул карандаш, и рассмеялся низким, глухим смехом.

– Терпеть не можете, а?

Сначала я подумал, что он слабоват в языке.

– Пардон?

– Меня тоже прямо выворачивает, когда кто-то мешает работать. Так и вздул бы наглеца. Даже если это мой начальник. Кстати, меня зовут Хальворссон.

Я сконфуженно протянул ему руку.

– Петер Силади.

– Не бойтесь, много времени я у вас не отниму. Но мне крайне нужна ваша помощь. Говорят, что если вообще кто-нибудь может мне помочь, так это только вы. Поэтому-то я вынужден потревожить вас. Даже рискуя тем, что вы вздуете меня!

Этот парень начинал мне нравиться.

– Если я правильно понял, мистер Хальворссон, вы исследователь фольклора?

– Вы правильно поняли. Вы ничего обо мне не слышали?

Я старался быть с ним вежливым, хотя бы из-за его преимущества в росте.

– Простите, но я редко занимаюсь фольклором.

– И не интересуетесь им?

– Ну.., как вам сказать? Лишь настолько, насколько это позволяет мое время.

– Словом, нисколько?

– Ну это уж слишком! Когда мне в руки попадает статья, я с интересом ее просматриваю. Ведь сказки о детстве живут в нас!

Я заметил, что его глаза начинают ясно блестеть. Еще разрыдается тут передо мной этот мягкосердечный гигант!

– Истинно так, как вы говорите, – сказал он дрогнувшим голосом. – Для нас, северян, чудесный мир сказок особенно притягателен. Знаете, северные леса, сверкающий снег, звенящие подснежники и под каждым колокольчиком – фея. Ну разве не чудесно?

Я поостерегся сказать что-либо, чтобы из его глаз не закапали слезы.

Неожиданно быстро он взял себя в руки и усмехнулся.

– Когда заходит речь о сказках, не могу не расчувствоваться. Я – сентиментальное животное… И люблю свою профессию. В этом все дело!

Тем временем принесли кофе, и мы молча попивали его. При этом я надеялся, что аромат кофе изгонит отсюда фей, которые нежатся под колокольчиками.

Мой гость казался мне симпатичным, милым сумасбродом, только я все еще не мог взять в толк, какого лешего ему от меня нужно.

Но вот он отставил свою чашку и обратился ко мне.

– Итак, давайте вернемся к делу! Как я уже сказал, я занимаюсь типологией сказок. Вы знаете, что это такое?

Он этого еще не говорил, но теперь я принял его слова к сведению. Что же касается типологии, то у меня было об этом весьма смутное представление.

– В общих чертах.

Он словно не услышал моего ответа. Глаза его затуманились, он невозмутимо продолжал:

– На основе определенного сходства мы делим сказки на типы. Вы, конечно, знаете сказки о животных?

– Естественно.

– Ну и знаете, что среди таких сказок тоже есть много разных. Это сказки о диких животных, домашних животных, о лисе, о волке и т. д. Среди них мы, в свою очередь, тоже можем выделить определенные типы, как, например, тот, в котором лиса заманивает свои жертвы в яму. Может быть, вам знаком этот тип?

– Что-то смутно припоминаю…

– Но я не за этим приехал. Я все это для того говорю, чтобы вы знали, что я в здравом уме. Недавно мне вручили памятную медаль Андерсена.

– О, поздравляю! Это просто замечательно. Я не имел ни малейшего понятия, с чем ее едят, эту памятную медаль Андерсена.

– В последнее время я начал заниматься арабскими сказками. Скажем так: последние пять лет.

– Вот как?

– А до этого работал над типологизацией кое-каких материалов из Месопотамии. И нашел несколько интересных вещей, которые, как я думаю, будет не лишним обсудить с египтологом. Ну вот, ради этого я здесь.

Я перевел дух. Наконец что-то конкретное и ощутимое.

– О каком материале идет речь?

– Секундочку! Вы знаете египетские сказки?

– Не особенно, – сказал я и покачал головой. – До нас они почти не дошли. Конечно, это касается сказок египетского царства.

– Как вы думаете, почему?

– Честно говоря, я как-то не задумывался над этим. Хотя… я полагаю, из-за природы этих сказок. Сказка – типичный фольклорный жанр. Она распространяется как устное предание… нигде в мире их не записывают регулярно.

– А если все-таки записывают?

– Это, по-видимому, возможно только как результат сознательного собирания. В Египте, во всяком случае, сказки не записывали иероглифами на стенах усыпальниц. Даже мифы не часто. В общем и целом в египетской культуре отсутствует миф, героический эпос и сказки. Конечно, есть кое-какие отрывки, более крупные произведения, отрывки из так называемых поучений, в которых встречаются ссылки и на сказки, ведь невозможно, чтобы у них не было сказок. Но, во всяком случае, они не дошли до нас.

– Хорошо, – сказал он спокойно, – пойдем дальше. Позвольте небольшое отступление…

– Я слушаю.

– Мне придется немного углубиться в прошлое. А именно, в прошлое Египта. Прямо в эпоху Нового царства…

При этих словах я встрепенулся. Меня начинало интересовать это дело, как всегда интересует все, что связано с историей Египта.

– Вам, конечно же, лучше, чем мне, известно, что в 1339 году до новой эры умер фараон Тутанхамон, в усыпальницу которого, к счастью, положили множество всего, что вы, слава богу, и обнаружили. Все знают также, что после смерти Тутанхамона наступили тяжелые времена. Поскольку у фараона не было наследника, который мог бы занять трон, корона на основе обычного права перешла к его жене. Так это было?

– Ну… по сути, так. Но ситуация все же была значительно сложнее…

– Вы имеете в виду, была ли естественной смерть Тутанхамона?

– Хотя бы.

– Не так давно я прочитал одну интересную статью. О том, что мумия Тутанхамона была исследована под рентгеном. И в его голове обнаружили гематому. Так?

– Так.

– А это уже означает, что бывший владелец самого большого археологического клада всех времен был, по всей вероятности, убит.

– ЕГИПТОЛОГИЯ учитывает и такую возможность.

– Тем лучше. Но я продолжу. После естественной или насильственной смерти Тутанхамона трон перешел к царице, которая пыталась удержать власть. Очевидно, что другие тоже могли захотеть сесть на трон, потому что очень уж он шатался под бедняжкой.

– Да-а…

– Следует знать, что одним из самых могущественных царств восточного мира, скажем, вторым по своему могуществу, было царство хеттов. Которым правил царь Суппилулиумас. И хетты были заклятыми врагами Египта. Так?

– Так.

– Вдова Тутанхамона ради спасения трона отважилась на отчаянный и необычный шаг. Она направила послов к хеттскому царю с предложением руки и трона Египта одному из сыновей Суппилулиумас.

– Откуда, черт возьми, вам все это известно?

– Суппилулиумас был этим так поражен, что чуть не свалился с трона, если у него таковой вообще был.

– Можете быть спокойны, был.

– Ну, это так, к слову. Короче говоря, вместо своего сына он направил в Египет послов, чтобы выяснить истинную причину предложения вдовы Тутанхамона.

– Скажите, вам она известна?

– А как же. Совершенно очевидно, что вдова хотела остаться на троне. Д ее приближенные не хотели. И она могла остаться только в том случае, если бы ее власть имела сильную вооруженную поддержку. Такой поддержкой могли стать хетты. Кроме того, представьте себе только, как египетско-хеттский союз преобразил бы политическое лицо Древнего Востока.

Ничего не скажешь, осведомлен он был хорошо. Умно аргументировал, видно было, что голова у него работает. Но я все еще не имел ни малейшего понятия, куда он клонит.

– Сейчас вы, конечно, думаете, какое отношение все это имеет ко мне?

– Я думаю, вы скажете.

– Скажу. Причем немедленно. Итак, по приказу Суппилулиумаса в земли Египта отправились послы, чтобы разузнать, в чем тут дело. Не скрывается ли за предложением вдовы фараона какое-то грандиозное надувательство. Послы отправились, прибыли в Египет, встретились с царицей, которая подтвердила свое желание. Но не это самое интересное…

– А что же?

– Донесения послов.

– Донесения послов?

– Именно. Среди послов был некто Субесипу, или черт его знает, как это нужно читать. Вы не могли бы помочь?

– В чем?

– Правильно произнести это имя.

– Да откуда же мне знать? В хеттах я разбираюсь не больше, чем вы.

– Боюсь, вы меня переоцениваете. Ну, неважно. Я показывал это имя нескольким специалистам по древним цивилизациям, но каждый из них читал по другому. Мне же, бог знает почему, больше всего понравилось Субесипу.

– Постойте-ка! Вы говорите, что нашли это имя, написанное иероглифами?

– Черта с два! Тогда бы я за правильным чтением обратился к египтологу, а не к кому-то другому. Имя сохранилось на клинописных табличках. А по этим диковинным знакам нелегко прочитать незнакомое имя. По крайней мере, так говорят.

– Понимаю.

– Словом, на табличках из обожженной глины сохранилось донесение или письмо, черт знает, как это назвать, того самого Субесипу. Их нашли лет пятнадцать назад в Ираке.

– Как это возможно, чтобы я ничего не знал о них?

– Потому что они еще не опубликованы, хе-хе-хе! Вы ведь знаете, какой народ ученые. Они скроют самое великое открытие, только чтобы о нем не дознались коллеги. И мне просто зверски повезло, что я смог получить к ним доступ. Словом, письмо Субесипу дошло до нас на нескольких табличках из обожженной глины. Оно у меня здесь, на бумаге. Если вам интересно, я прочитаю вслух. Оно не слишком длинное.

– Еще бы, черт возьми, не интересно!

– Что ж, тогда…

Он выудил из кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу продолговатой формы, как фокусник, извлек откуда-то допотопные очки в тонкой металлической оправе и, слегка откашлявшись, начал читать: Хетустиму от друга его, Субесипу. Да благословит тебя Тешуп, друг мой и родич возлюбленный. Как уже, несомненно, дошло до твоего сведения, я вернулся оттуда, откуда, по словам отцов наших, нет возврата. Я видел край света, я видел богов, Мардука, Баала и прочих. Я видел народы пустынь и народы гор. Я видел много всего, что только могут увидеть два глаза. Хвала Тешупу, я много всего увидел.

Случилось так, что по приказу царя собрались мы в дорогу, чтобы достичь земли Египта, который называют страной богов. До нас и раньше доходили вести, что правит людьми тех мест удивительный бог, которого зовут Осири, Осиру или как-то подобно. Он должен быть кем-то подобным нашему богу, создателю мира, Тешупу.

Слышали мы раньше и то, что отец и родители этого Осиру – бог Ра, об этом, правда, мы имели весьма противоречивые вести.

Как я уже сказал, отправились мы послами, чтобы засвидетельствовать наше почтение царице Египта и узнать, действительно ли она намерена взять в мужья Заннанзу, сына правителя нашего и свет очей его.

Как тебе известно, друг мой заботливый, миссия наша увенчалась успехом. Царица с любовью и почтением приняла нас на земле Египта и подтвердила свое обещание отдать руку Заннанзе и принять его в лоно свое как мужчину, чтобы зачать от него правителя Египта. Это последнее и я делал с некоторыми египетскими женщинами и могу сказать, что в искусстве любви оказались они достойными славы своей.

К сожалению, после возвращения домой заметил я нечто неприятное на той самой части моего тела, которая столько радости доставляла мне на египетской земле, и теперь лечит меня трижды в день чужестранный лекарь. Молю Тешупа в надежде, что мое подорванное сладострастием здоровье вскорости восстановится.

Но продолжу. Правительница Египта, где царя называют фараоном, щедро угощала нас, но лишь недолгое время, ибо хотя и предоставила она нам все земные радости, о каких я уже упоминал и от последствий которых еще и теперь страдаю, в то же время вынуждала нас к спешке. Она поведала, что родственники ее и военачальники против нее интригуют и хотели бы сбросить ее с трона умершего мужа. Таким образом, время не терпело и не оставалось у нас на приятные дела столько времени, сколько бы нам хотелось.

Снова продолжу. Несколько недель, однако, пришлось нам провести при дворе фараона, частью, чтобы отдохнуть после утомительного пути, а частью, чтобы царица смогла приготовиться к приему царевича Заннанзы, весть о чем (о приготовлениях?) должны мы были доставить на родину.

Да будет благословенно имя Тешупа!

Однако и среди государственных наших забот имели мы случай и возможность потешить взор наш тем или иным странным обрядом и диковинами, каким нет числа в этой стране, о которой я, сдается мне, уже говорил, что состоит она из двух частей: нижней части и верхней. Из них смогли мы посетить только ту часть, которая близко расположена к морю, куда впадает та самая большая река, которую называют Хапи по имени бога ее.

Продолжу. Есть там, кроме этой, и иные диковины. Есть, например, звезда, при восходе которой – имя ее, между прочим, то ли Сет, то ли Сот – река, то есть Хапи, разливается и горячим семенем своим оплодотворяет земли, как и я делал с некими женщинами, о которых я уже упоминал в связи с тревогами о моем здоровье, друг мой заботливый.

Но и, кроме этих, есть еще и другие любопытные вещи. Например. После кончины правителя его не хоронят в яме, вырытой в земле, и даже не предают всепожирающему огню, как это делают некие племена варваров на окраинах царства нашего, а сберегают тело умершего, что само по себе удивительно.

А делают это они следующим образом. Когда душа правителя покинет тело его, тело вскрывают и удаляют быстроразлагающиеся внутренности. Это в глазах наших может представиться весьма варварским обычаем и даже более того, ибо, например, мозг умершего извлекают через нос с помощью крючка из металла. Скажу откровенно, друг мой заботливый, не хотел бы я умереть в ближайшем будущем нигде и уж, во всяком случае, не на земле Египта. Уж лучше пусть похоронят меня в мягкой, родной земле, чем чтобы через нос мой… Бррр! (Или некое сходное эмфатическое восклицание. Мне этот знак неизвестен. Примечание переводчика Мирко Кашевского).

Но есть и нечто более важное. Когда умершего обрабатывают следующим образом, чтобы тело его не было подвержено разложению, его хоронят в сопровождении тайных ритуалов. Об этом я хотел бы написать здесь несколько слов.

То лицо, которому царица велела сопровождать нас, поведало нам, что над умершим возводят строения, такие, как те столбы, которые царь Кисаму велел привезти из-за Горбатого моря. Только столбов этих необходимо по меньшей мере тысячу для таких остроконечных мавзолеев.

Ты сейчас, несомненно, качаешь головой, друг мой заботливый, и слова мои принимаешь за преувеличения странника, вернувшегося из далеких земель. Ноя прошу тебя верить каждому слову. Мавзолеи эти также огромны, как, может быть, огромны только горы на берегу Горбатого моря. Высота их кажется равной дневному переходу, и простой смертный справедливо может подумать, что возвели их боги. Но больше ни слова об этом. Если будет твое позволение, чтобы я навестил тебя и скромными моими словами описал тебе события моего путешествия, то я поведаю тебе о безмолвных этих гигантах и об Имеющих Тело Льва. Но – как я уже сказал – сейчас об этом больше ни слова!

Приставленный к нам для нашего сопровождения человек, когда мы осмотрели мавзолей, отвел нас в сторону и сказал, что есть еще более интересные строения, чем эти. На наш вопрос он ответил, что это такая тайна, о которой он не может говорить, ибо сурово запрещено даже само упоминание о них. После этих слов, поскольку я странник опытный и познал мир, я вынужден был развязать язык, предложив несколько ханаанских серебряных монет. Именно так, друг мой заботливый!

После чего я узнал следующее. Отец их умершего царя, некий царь Эхнатон, был не вполне в своем уме. Даже, по словам нашего провожатого, он был настоящим сумасшедшим. Сделал он так, что за один день изгнал жрецов, слуг прежнего бога, и заставил страну поклоняться новому богу. Даже слушать страшно… Правитель, который вообразил себе, что он стоит над богами. Это кажется невероятным, но это так.

Упомянул наш провожатый и тех мужей, которые были советниками царя. В памяти моей остался только некто по имени Иму из тех, кто толкнул царя на этот несчастный путь. Запрещено говорить и об этих мужах, а если все же их нельзя не упомянуть, то принято не называть их имен, а говорить так: они. Тогда уже каждому ясно, о ком, собственно, идет речь.

Итак, сопровождающий нас рассказал, что они занимались таинственными делами и влияли на правителя. Среди всего прочего велели они построить огромный четырехстенный мавзолей. Может быть, для того, чтобы похоронить там правителя, а может быть, чтобы похоронили их тела после смерти. Это теперь уже никому не ведомо.

Но мало того, что мавзолей строился в строжайшей тайне: напрасно станешь ты его искать, друг мой заботливый, нигде ты его не сможешь увидеть. И это потому, что построился мавзолей под землей. Так, по крайней мере, говорил тот человек.

В том, что он говорил, было много несообразного. Но самое непонятное, во всяком случае, то, что по словам нашего сопроводителя, цари эти гигантские горы для того строили, чтобы навеки прославить свое величие. Что, если хорошо подумать, так и есть. Но какое величие может восславлять такой мавзолей, который никому не виден, даже богам, с их высот? Невероятно и нелепо!

Однако продолжу. Сопроводитель наш объяснил, что никому не позволено осматривать этот мавзолей и неминуемой смертью поплатится тот, кто попытается проникнуть в подземную пирамиду (слово«пирамида» я произвольно использую вместо слов «мут», «мути», которые, предположительно, означают «мавзолей». М. К.).

Я уже тогда знал, что должен делать. В более поздний час я навестил нашего сопроводителя в его доме и передал ему кожаный мешочек, полный ханаанских серебряных монет.

Наш провожатый какое-то время причитал, что, мол, станет с его семьей, если выяснится то, к чему я пытался его склонить, но потом, оставив меня со своей женой, поспешно ушел куда-то, чтобы это дело устроить.

Это не относится к делу, но во время его отсутствия случилось со мной нечто неприятное. А именно, жена нашего сопроводителя стала предлагать себя мне так откровенно, что вызвало это во мне омерзение и недовольство. Поэтому я постарался, чтобы мы скорее с этим покончили. Старания мои однако были втуне, ибо, как это свойственно вообще египетским женщинам, она также доказала ненасытность свою, и я уже серьезно начинал тревожиться за мое здоровье. Для чего у меня, принимая во внимание нынешнее мое состояние, были все причины.

К огромной моей радости сопроводитель наш все же, наконец, возвратился и сказал, что нашелся некто, давший согласие провести нас к подземной пирамиде за еще один мешочек серебра. Мы заключили сделку, и позже отдал я ему желанный мешочек.

По указанию нашего сопроводителя мы должны были выйти в путь на следующий день в рассветные часы, еще затемно, и хозяин дома изо всех сил настаивал, чтобы я переночевал у него. Видя, что и женщина только этого и добивается и как глаза ее горят, я решительно отклонил приглашение и, рискуя свернуть себе шею на темных улицах, все же возвратился к нам на постой.

После нескольких часов сна я отправился к пирамиде с нашим сопроводителем и неким мужчиной в маске и в парике. Мужчина этот отличался гордой поступью, поэтому я принял его за человека знатного происхождения. Ни единого слова не сорвалось с губ его: если требовалось ему что-то или если он хотел обратить на что-то наше внимание, он лишь кивал головой. Так шли мы к пирамиде.

Заметной помехой в пути было то, что из-за крайней необузданности женщины прошлым вечером на теле моем появились небольшие ранки и моя кожаная одежда сильно растирала их. По этой причине двигались мы медленно, и солнце уже показалось, когда достигли мы группы небольших остроконечных скал.

Тут молчаливый человек стал топать ногой по песку и показывать вниз. Как потом выяснилось, он давал понять, что вершина пирамиды как раз у нас под ногами. Я, откровенно говоря, тогда еще не верил в это. Я подумал, что таким образом он хочет оправдать два мешочка серебра.

Потом мы покинули это место и пошли дальше. Мы пробирались меж вершинами скал, о чем я не в состоянии написать подробнее, ибо одежда моя все больше растирала мои раны и от боли я уже с трудом заставлял себя справлять нужду. Зуд настолько лишил меня рассудка, что я даже произнес имя Тешупа и не смог удержаться от проклятий. Может быть, это и стало причиной моей нынешней беды!

Среди вершин скал человек в маске показал мне зияющее отверстие скрытой пещеры. Мой сопроводитель достал из-под плаща факелы и зажег их. Потом все мы втроем вступили в пещеру чудес.

Пещера имела, вероятно, шагов двести в длину, и стены ее были украшены различными рисунками. Мне очень хотелось осмотреть их, но наш сопроводитель и человек в маске настаивали, что я увижу в пирамиде и более интересное и что не стоит сейчас терять время.

Итак, мы шли дальше до тех пор, пока не открылся перед нами коридор. Огромная дверь, открывшись, тут же сразу и закрылась. Дверь была сделана, пожалуй, из меди или какого-то сплава металлов. Я постучал по ней и уверился, что она была не из золота.

Человек в маске, в котором я подозревал жреца бога Амона, просто толкнул плечом дверь, и она с тихим скрежетом исчезла из виду. Такие и подобные вещи, впрочем, – самое обычное дело в этой стране.

Но продолжу! Как только мы вошли в открывшуюся нам залу, мы словно очутились в стране чудес. Я думаю, не стоит напоминать, что тогда мы уже находились под песком пустыни.

В этой зале лежали грудами такие чудесные вещи, что я смогу описать их тебе, друг мой заботливый, только при личной встрече. Пока же скажу только о некоторых.

Было там несколько столиков размером с такие, на каких у нас и на соседних, но подвластных нам территориях замешивают тесто для лепешек. Только на столах этих не лепешки были, а, конечно же, сокровища или жертвоприношения, но, к сожалению, ни один из моих провожатых не мог бы сказать, что это такое. Может быть, они просто не хотели говорить.

Что ж, хорошо. Но были там и такие вещи, которые я и сам узнал. На стене была картина, изображавшая множество точек, Я украдкой взглянул на нее и установил, что намалеваны там звездные боги, какими их можно видеть лунными или звездными ночами. Хвала великодушию твоему, друг мой заботливый, позволившему мне научиться сразу же узнавать звездных богов, главным образом Иштар, даже если они находятся в тайных святилищах.

На вопрос мой наш сопроводитель ответил, что картину могли сделать они, в особенности Иму, который имел большое влияние на фараона.

Я заметил еще, что среди звездных богов был один, который горел в красном огне. В ответ на мой вопрос заговорил, наконец, и человек в маске и сказал, что так он горел еще при жизни его отца и что этот огонь живит души умерших фараонов.

Может ли быть так, я предоставляю решать тебе самому, друг мой заботливый.

Я решил про себя запомнить место светящейся звезды. Она находится подле Царя, на краю клюва Разгневанной Водяной Птицы. Может быть, души умерших прибывают именно туда по прошествии определенного времени?

Потом нам нужно было идти дальше. В следующей зале были сокровища, принадлежавшие умершим фараонам. Столько там было золота, что купить на него можно было бы всю землю, от границ наших вплоть до вод безбрежных, цвет которых таков, словно стекла в них кровь погибших в битвах. Столько было там золота и красивых драгоценностей.

После этого они сказали мне, что сейчас я смогу увидеть солнечную ладью, в которой душа фараона переправляется по небесным водам к солнцу, к Ра или к Амону, что, по мнению их, одно и то же.

Пусть будет так, как они хотят!

Мы вступили в еще одну залу, и глазам моим предстало чудо.

Друг мой заботливый и благодетель! Изнутри пустой была пирамида, и мы стояли в середине ее. Над нами, почти в небесной выси, куда взором достать утомительно, была вершина мавзолея. Так высоко, что даже лучшим из лучших пращников царя нашего не добросить туда камень.

Но и это ничто по сравнению с тем, что я увидел потом.

Посередине огромного купола стояла солнечная ладья. Она была высокой и узкой, как столбы тех огромных палат, какие можно увидеть в тех краях, которые хотя и не определены землям нашим, но которые господин наш готовится завоевать вскорости. В тех краях, где, как записано на давних-предавних глиняных табличках, возвышаются в море тысячи мелких островов, на которых, как рассказывают неверные и неразумные, не чтущие Тешупа, живет богиня любви после того, как поднялась она из лона матери своей – моря. Даже слушать мерзко!

Но вернусь снова к пирамиде. Конец этого огромного, указательному пальцу подобного корабля-столба почти касался вершины пирамиды, может быть, всего лишь на ширину нескольких пальцев не доставал до нее, Конец этот был сделан острым, чтобы он в точности совпал с вершиной пирамиды, если поднимет его какая-нибудь исполинская сила.

Могу признаться тебе, друг мой заботливый и благодетель, что застыл я с открытым ртом и руки мои сами сложились для молитвы.

Тогда человек в маске повернулся ко мне и обратил мое внимание на надпись, которую можно было увидеть на гигантском пальце и буквы которой не такие были, какими мы извещаем о своих намерениях тех, к кому обращаемся, и не той младенческой формы, какими пишут жители Египта, письмо которых так и кишит фигурами людей и птиц, крокодилов и прочих, известных и неизвестных животных. Могу сказать тебе, мой господин, что вовсе детская забава это!

Увидел я на солнечной ладье диковинные знаки. Разъяснить их, однако, человек в маске не умел, и сопроводитель наш лишь головой покачал, когда обратился я к нему с вопросом. Так и не получил я от них удовлетворительного объяснения.

Позднее человек в маске поведал, что во времена фараона-богоотступника Эхнатона происходило в стране много загадочных вещей, и возможно, что фараон, чье имя теперь уже вымолвить грех, этим письмом поклонялся новому своему богу. Сказал он и то, что под действием неких чар пирамида сама собой раскрывается и видными становятся небосвод и луна, как она движется по небу.

Им лучше знать, где правда!

Подошел я к загадочной ладье и, хотя оба они очень умоляли меня не делать этого, провел по ней рукой. И из этого видно, что опасливость временами бывает излишней, ибо ничего не случилось, если только беду мою нынешнюю не объяснить тем, что, невзирая на их строгий запрет и беспричинный, как я полагаю, страх, коснулся я рукой памятника фараона Эхнатона.

Но жрецы Тешупа сказали, чтобы покой снова вселился в душу мою, потревоженную такими мыслями!

Еще немного о том же. Когда прикоснулся я рукой своей к тому гигантскому пальцу, то почувствовал я следующее: холодное прикосновение, и напоминало оно мне прикосновение к бронзовым топорам и тем предметам из черного металла, которые захватили мы у живущих в травяных степях народов.

Кроме того, был он таким гладким, словно отполировали его женщины своими покрывалами.

Больше мы не могли уже ждать, хотя я очень хотел остаться. Человек в маске и сопроводитель наш торопили идти, ибо какая польза от двух мешочков ханаанского серебра, если владельца их убьют. Так говорили они, и я видел по ним, что говорят они всерьез.

Человек в маске повторил на обратном пути, что ладью построили они, может быть, чтобы поглумиться этим над богами Ра и Амоном…

А теперь, друг мой заботливый, я хотел бы написать еще и о другом. Я уже упоминал, что по причине безудержных кутежей с теми женщинами здоровье мое пришло в пагубное состояние и та жидкость, которую я выпиваю, покидает тело мое, причиняя большие боли, и что лекари чужестранные немалых денег требуют за мое лечение…»

Хальворссон тщательно сложил бумаги и уронил их на стол.

– Ну, что вы на это скажете? Только тут я пришел в себя.

– Потрясающе! Просто потрясающе! Где, черт возьми, вы нашли это чудо?

– Да там была и не одна, а несколько табличек, если я правильно понял. Но вот где?.. Где-то в Ираке или Турции. Если вам интересно, я напишу из Копенгагена.

– Еще бы не интересно!

– Что еще вы можете сказать?

Я встал и начал расхаживать по комнате.

– Мистер Хальворссон, вы и понятия не имеете, что вы обогатили египтологию) Он с удивлением поднял на меня глаза.

– В самом деле?

Почти смешно было смотреть, как он ерзал на стуле, не зная, говорю я всерьез или шучу с ним.

– Мистер Хальворссон. Как вы считаете, что это такое могло быть в пирамиде нечто высокое и узкое, что Субесипу называет пальцем?

Датчанин потряс рыжей бородой.

– Признаюсь, не имею понятия. Но, честно говоря, меня не очень волнует эта часть текста… скорее…

– Подождите же, подождите! – я поднял вверх палец. – Прежде, чем мы займемся вашим делом, давайте выясним это.

– Не имею об этом понятия, – повторил он покорно.

– Так послушайте. Я скажу вам. Это – обелиск!

– Обелиск?

– Точно, он. Вы знаете, что это такое?

– Конечно, знаю. Только, собственно…

– Только, собственно, вы не понимаете, что делает обелиск внутри пирамиды. Верно? Зачем упрятали его под землю, когда функция обелиска – увековечивать чью-либо славу. Какого же дьявола он прославляет под землей, верно?

– Вот именно. Хотя, по словам Субесипу, на нем была надпись…

– Была. Только, к сожалению, не было у них времени разобрать ее. Но это не так уж и важно.

– Не важно? Скажите же, черт возьми, куда вы клоните?

– Послушайте, Хальворссон. Вот это сообщение, которое вы зачитали, ставит, наконец, точку в одном давнем споре египтологов.

– Ч-ч-черт!

– Тем не менее, это так. Ученые издавна спорят о том, какой была изначальная функция обелисков. Часть египтологов представляет ту точку зрения, что первоначально обелиски были памятными столбами, которые ставили для увековечивания памяти о значительных личностях или великих событиях. Итак, я подчеркиваю, они были просто памятными столбами.

– Вполне правдоподобно, – сказал Хальворссон – Это доказывают и написанные на них тексты. Насколько мне известно…

Я был вынужден невежливо прервать его.

– Вам много чего неизвестно в египтологии, так что уж извините.,.

Он ни капельки не обиделся.

– Это, несомненно, так.

– Тогда я продолжу. Согласно другой точке зрения, первоначальная функция обелиска – быть не памятником, а…

– А?

– Календарем. Точнее, обсерваторией.

– Как? – спросил он недоуменно.

– Вам ведь тоже известно, что уже человек неолита наблюдал за звездами, точнее говоря, за небосводом. Что он наблюдал и как – этого пока не будем касаться. Но к астрономическим инструментам относилась воткнутая в землю палка или, позднее, каменный столб, который стоял под определенным углом к земле и мог служить также солнечными часами; кроме того, тень от него показывала положение солнца в разное время года и относительно отдельных звезд.

– Понимаю. Следовательно, обелиск тоже мог выполнять аналогичную функцию. По крайней мере, вначале.

– Это – второе предположение. Вначале он был астрономическим инструментом, затем в результате определенных изменений функции превратился в памятный столб.

Тут Хальворссон громко вскрикнул и шлепнул себя по коленям.

– Теперь понимаю! Понял, куда вы клоните!

– Очень рад. На основании описания Субесипу мы можем быть почти уверены, что подземная пирамида – не что иное, как древняя-предревняя обсерватория. Подумайте еще хорошенько. Я уже говорил о том, какого дьявола нужно было прятать памятный столб под землей. Но есть тут кое-что еще…

– Что же?

– То, что у пирамиды, предположительно, открывается крыша.

– Черт побери!

– Не иначе. Чем еще можно было бы объяснить все это? Очевидно, по ночам они открывали крышу, чтобы с помощью обелиска определить положение звезд. К сожалению, я не слишком разбираюсь в астрономии.

– И я не очень.

– Кроме того, была там звездная карта. Которую Субесипу видел на стене одной из комнат. По-моему, совершенно точно, что это. была обсерватория!

Хальворссон почесал затылок.

– Вы убедили меня. Все ясно. Но какого черта прятать эту обсерваторию под землей? Я пожал плечами.

– Не забывайте, что в те времена астрономия еще была тесно связана с магией и колдовством. Может быть, подземная пирамида служила еще и святилищем. Кроме того, у Эхнатона могло быть достаточно хлопот со жрецами Амона, чтобы опасаться за обсерваторию. Но, конечно, это всего лишь предположения.

Он задумался на какое-то время.

– Скажите, – спросил он затем, – а кем, собственно говоря, могли быть они?

– Они?

– "Те, которых Субесипу называет просто они. Советники фараона Эхнатона?

– Не могу себе представить, но так же как жрецы Амона противились воле Эхнатона, так, очевидно, были и такие, кто поддерживал его стремление провести реформы.

– Значит, пирамиду построили во времена фараона Эхнатона, который был отцом Тутанхамона…

– Это можно прочитать на глиняной табличке.

– Мистер Силади, я искренне рад, что смог помочь вам в решении одного вопроса. Знаете, почему все это интересует меня?

Тут мне стало неловко. Он прилетает сюда из Копенгагена, преодолевает мое сопротивление, знакомит меня с неслыханно интересным памятником, выслушивает мои восторги, а я у него и не подумал спросить, что же нужно ему.

– Не сердитесь, мистер Хальворссон, – пробормотал я, всем своим видом являя раскаяние. – Чем могу быть полезен вам?

– Собственно говоря, ничем. Вы мне уже очень помогли тем, что считаете правдоподобным сообщение на главной табличке.

– Похоже на то.

– Что ж, вас волнует функция обсерватории, меня же – сокровищница.

– То есть?

– Функция сокровищницы. Потому что, согласно описанию, одна из комнат была полным-полна драгоценностей.

– Несомненно.

– Ну вот, меня это волнует. И одновременно то, что крыша пирамиды открывается.

– Не понимаю…

– Сейчас поймете. Я сказал, что занимаюсь теорией сказок. Вы ведь слышали об Али-баба и сорока разбойниках?

– Конечно же, слышал.

– Тогда вы знаете то, что в этой сказке есть пещера, Сезам.

– Да, верно… Пещера, в которой спрятаны сокровища и которая открывается при определенных магических действиях, скажем, при произнесении таинственного слова. Только не думаете же вы, что…

– Как раз это я и думаю! Этот тип сказок в соответствии с международным каталогом имеет номер 676. 676-й тип по системе Аарне. А меня волнует происхождение этой сказки. По моему предположению, она возникла в древние времена в Египте и основывается на реальных фактах. На тех, о которых мы прочли на глиняной табличке.

– Фантастично!

– Это верно. И, может быть, это древнейшая сказка мира. В первую очередь меня интересует, можно ли исторически доказать существование подземной пирамиды.

– Исторически – несомненно. Можно представить себе все, что описал Субесипу. Только это вовсе не означает, что это правда.

– Нет? Тогда послушайте. Я расскажу другую историю. Естественно, если у вас есть время.

Еще бы у меня не было времени! Я крикнул в переднюю комнату, чтобы нам принесли сэндвичей, и когда снова повернулся, перед ним на столе лежали другие бумаги.

– Следующая история не будет уже такой длинной, как описание Субесипу. Но она по крайней мере настолько же интересна, ведь она из совсем другого источника. Знаете, когда в мои руки попала история Субесипу и стала реальной возможность выяснить про– похождение 676-го типа, меня охватило такое волнение, какого я еще никогда на испытывал. Я обегал все библиотеки. Я поехал за границу, посетил университеты Европы. Я встретился с тысячей специалистов. И, слава богу, мне удалось-таки собрать кое-какой материал. Но послушайте вот это. Добрых семьсот лет после Тутанхамона… Не правда ли, забавно звучит? Семьсот лет. Мы произносим это так просто, не отдавая себе отчета, что, собственно, сказали!

Семьсот лет! Семьсот лет после путешествия Субесипу… Не по себе становится, как подумаешь! И представьте себе, это все еще где-то 667 год до новой эры!

– Вы это мне говорите? Не забывайте, я – египтолог.

– Да. Вы, пожалуй, лучше можете представить себе прошлое. А для меня это – словно смотреть в колодец, у которого нет дна!

– Так и нет его…

– Ну, я продолжаю. К тому времени хетты уже растворились в тумане истории, и на Востоке переживало свой расцвет новое, кто знает, какое по счету, мировое царство, которое мечтало о завоевании Египта.

– Если не ошибаюсь, вы говорите об Ассирии.

– Именно так, об Ассирийском царстве, войска которого под предводительством Ашшурбанапала дошли до самых Фив. В 663 году ассирийские войска разгромили Египет. Казалось, что древнейшее и могущественнейшее царство прекратило свое существование. Но нет! Позднее оно снова подняло голову восстало к жизни, как феникс.

– Так и было.

Он прихлопнул ладонью лежавшие перед ним бумаги.

– Так вот, у меня есть послание и из этих времен!

Меня бросило в жар, и я почувствовал, как на лбу выступил пот.

– Вы хотите сказать, что…

– Это тоже глиняная табличка. Только не новая. Ее нашли в прошлом столетии и несколько раз публиковали. Однако ни одна живая душа до сих пор не обратила на нее внимания.

– Но… почему же?

– Потому что все считали, что это эпический текст. Эпос, может быть, отрывок длинной эпической поэмы. Написал это, конечно, не первый встречный. Вот послушайте:

«Я, Рантиди, схватил тогда свой щит и прицелился копьем в голову водяного чудовища. Чудовище прыгнуло в мою сторону и завыло,– как исчадие ада. Но я только засмеялся, я, Рантиди…

Я ткнуп в него копьем и попал в глаз, Оно раскрыло пасть, чтобы схватить меня. Нижняя губа его пахала воду, верхняя губа затмила солнце, поэтому я долго не видел ничего. Когда солнце снова засветило, прямо передо мной сверкали клыки чудовища. Я снова сжал рукой копье и ударил в другой глаз. Я, неустрашимый Рантиди.

Воины мои стояли позади меня и с берега подбадривали меня. Но ни один не подошел ближе, чтобы помочь мне. Дику, у которого я выиграл в кости семьдесят золотых, сдерживал их и так кричал мне: «Покажи теперь, какой ты воин, Рантиди! До сих пор ты только костями тряс. Теперь возьмись за копье, Рантиди».

Они на берегу только смеялись, когда чудовище на меня напало. Верхняя губа заслоняла от меня небо. Нижняя губа взрывала ил. Я взялся за древко, крепко обхватил его и ударил в другой глаз. Так бился я на берегу реки, я, Рантиди!

Чудовище взвыло и околело. Ноги мои дрожали, но я не подал виду. Я склонился к воде, напился и, смочив лицо, воздал хвалу Ашшуру и Иштар.

Те на берегу решили, что я ранен. Я услышал, когда Дику так сказал остальным: «Болен он, ранен. Безжалостный, злой полководец. Утопим его в воде и скажем, что чудовище убило его!

Так оказался я на краю ада, я, Рантиди!

Я наклонился, словно снова захотел пить, и схватил свое копье. Увидел я в зеркале воды как они поднимаются, чтобы воткнуть мне в спину мечи свои. Я быстро повернулся и метнул копье свое в них. Дику остановился, но было поздно. Мое оружие пронзило ему горло, и черной кровью своей напитал он песок.

Остальные остановились, потом, посовещавшись, так сказали мне: «Мудро ты поступил, Рантиди! Он злое замышлял против тебя и хотел утопить в воде. Он хотел, чтобы мы сказали, что чудовище убило тебя. Веди нас дальше, полководец Рантиди!»

Тогда мы взяли Дику и бросили в воду. Зеленые животные выплыли и сожрали его. Мы поклялись один другому сказать, что Дику убил враг, но мы за него мстим.

После этого мы долго шли. Перед нами боевые колесницы прочертили следы в песке, и мы поэтому знали, куда нам идти. Но вскоре мы очень устали. Устал и я, Рантиди.

К вечеру увидели мы деревню. Жители деревни, трепеща, вышли к нам навстречу, потому что слышали они уже о нашей доблести. Мы улыбались и говорили, что мы устали и хотим есть. Но в глубине души затаили мы хитрость. Я знал, что будет потом. Ведь я был их полководец, я, Рантиди!

Мы поели-попили и захотели спать с женщинами. Жители деревни плакали и отказывались повиноваться, после чего мы выбрали жертву для Иштар. Мы схватили одного незнакомого человека, привязали его за ноги к дереву, потом выпустили из него кровь, перерезав горло. Его кровью смочили мы лезвия наших мечей и наконечники копий. Так должны были мы сделать, ведь мы были воины и завоевали эту страну!

После этого жители деревни устрашились и плакали, и хотели бежать. Мы не позволили этого и убили некоторых. Остальные сбились в кучу, трепеща, как стадо овец. Тогда потешились мы всласть со всеми, с женщинами, с детьми. Так должны были мы делать, потому что мы были воины и победили их. И я вел их, я, полководец Рантиди!

После этого мы схватили старика. Один человек, которого мы позже убили, сказал нам, что старик знает о сокровище. Несметном сокровище, золоте, серебре, оружии. Своими собственными ушами слышал я это от него, я, Рантиди!

Старик, однако, не хотел говорить. Он посмел солгать нам, что не знает ничего. Тогда привязали мы его к дереву и копьями кололи его мягкие места. Когда мы стали опасаться, что отправится он в царство Иштар, мы сняли его с дерева и стали осторожно наносить увечья. После этого заговорил он!

Старик говорил так. Недалеко отсюда, под песком пустыни есть огромная усыпальница, такая же высокая и остроконечная, как те, что стоят на поверхности земли. Это могилы древних царей. Только эта могила спрятана под землей, а в остальном она имеет такую же форму и величину, как и стоящие на поверхности.

Мы только смеялись и снова стали колоть мягкие места старика. Тогда сказал он, что все правда, что он говорил. И если мы пощадим деревню, покажет нам дорогу туда. Я, Рантиди, тогда задумался, и думал я так. Старик все равно отправится в царство Иштар. С женщинами деревни мы управились, многих мужчин и детей мы убили. Золота, драгоценностей нет у них… Пойдем лучше туда, куда поведет старик.

Тогда по моему, Рантиди, приказу мы еще раз потешились в деревне и отправились в пустыню. Старика мы волокли на высушенной шкуре льва и уже не кололи его мягкие части. Тогда уже он говорил все, и я, полководец Рантиди, опасался, что, прежде чем мы найдем подземную могилу, он отправится в царство Иштар.

В друг старик сделал знак, и мы остановились. Старик показал вниз, на песок. Мы стали прыгать, сколько нас было, и услышали, что гудит под ногами земля. Тогда стали мы ковырять песок копьями, но не натыкались на твердое. Уже хотели мы совсем погубить старика, когда я, Рантиди, отдал приказ, чтобы копали еще глубже.

Я наблюдал, они копали. Когда глубина ямы стала в рост человека, один сполз и глубоко воткнул копье. И копье согнулось о спрятанный камень.

Тогда мы громко возликовали, и я тоже, Рантиди, полководец. Старик, хотя он уже был почти в царстве Иштар, рассказал, что пирамида открывается по волшебному слову и несметные сокровища явятся нам.

Когда мы потребовали от него этот сигнал, или волшебное слово, он сказал, что не знает его. По моему приказу мы стали колоть его мягкие места, но и тогда он не сказал ничего. Тогда Кочара подскочил к нему и убил его.

Страшным гневом воспылал я, я, Рантиди. Я дал приказ, чтобы бросили Кочару в яму и закопали. Тогда возник спор. Двоих убил я своей рукой, прочие стали за меня. Так одержал я победу над подземной каменной горой, я, полководец Рантиди!».

Хальворссон закончил чтение и в комнате на какое-то время воцарилась тишина. Нужно было собраться с мыслями.

– Что скажете на это? – спросил он погодя.

– Омерзительно.

– Еще бы, конечно. Но, черт возьми, чего вы ожидали от ассирийского наемника?

– Тем не менее.

– Конечно, согласен. А говорит ли это вам что-нибудь с точки зрения египтологии?

– Ровным счетом ничего. Но, во всяком случае, это сообщение основывается на реальных фактах. Ашшурбанапал действительно вторгся в Египет, и ассирийские войска действительно сжигали города.

– А подземная пирамида?

– Видите ли, мистер Хальворссон. Как бы это сказать? Для меня это второе сообщение не представляет интереса или почти не представляет. Дело в том, что я не нахожу здесь ничего, что указывало бы на какую-либо функцию подземной пирамиды. Точнее говоря, здесь отсутствует мотив обелиска. Осталась лишь усыпальница. А это неинтересно!

– Только для вас! Только для вас!

– Возможно.

– Меня же интересует процесс! Вы видели когда-нибудь более красивый процесс?

– Процесс? Что вы имеете в виду?

– Вот послушайте. Сначала была реальность, если можно так выразиться. Кто-то описал первоначальную функцию пирамиды. То есть, ее двойную функцию: обсерватория и сокровищница. Это и вы признали, не так ли?

– Да, признал.

– Итак, однажды была задана реальность или почти реальность. Потом проходит семьсот лет, и от реальности остается только сказка. Согласно ассирийскому источнику, осталась только функция сокровищницы, сочетающаяся с определенными волшебными элементами. Нужно произнести волшебное слово, и пирамида откроет свою тайну. Отсюда уже всего один миг до «Сезам, отворись!».

Я пожал плечами.

– Вы, вероятно, правы, мистер Хальворссон, но учтите, что эту историю ассирийская литература тоже могла просеять через свое собственное сито.

– В самом деле?

– По-моему, да. Абсолютно неправдоподобно, чтобы этот отъявленный негодяй по имени Рантиди сам написал это сочинение, на что вы, впрочем, уже намекнули. Очевидно, он рассказал кому-то о своих приключениях, и тот придал им литературную форму. А что он сам потом добавил, это только Иштар ведомо!

– Это сейчас и не главное, – отмахнулась рыжая борода. – Факты наверняка соответствуют действительности. Но все же я полагаю, что и для вас сочинение Рантиди должно что-то означать.

– И что бы это было?

– Оно подтверждает, что хеттская глиняная табличка – не подделка.

– Действительно, – сдался я со вздохом, – оно, бесспорно, подкрепляет предположение, что подземная пирамида существовала.

Хальворссон с улыбкой полез в карман и извлек еще бумагу.

– Посмотрите на это. Клянусь, что вы о таком и не слыхали.

– Что за…?

– Спустя еще несколько столетий на землях Египта появился новый завоеватель, Александр Македонский.

– Александр Великий.

– Вот именно. И в его свите был человек, который тщательно записывал все, что он пережил в чужом мире. По какой-то причуде он вел записи на папирусе, но по-гречески. И по словам моих знакомых – на таком безукоризненном греческом языке, что это, вне всякого сомнения, был его родной язык.

– Где нашли папирус?

– В Британском Музее.

– Как он туда попал?

– Это теперь невозможно установить. Точнее говоря, его подарил или продал музею некий полковник Карвер, служивший в Индии. Но как он попал к нему – загадка. Да этот папирус и не считают особой ценностью. И знаете, почему?

– Начинаю догадываться.

– Потому что он изобилует сказочными элементами, а следовательно, – по мнению экспертов– недостоверен.

Мой собеседник оперся локтями о стол и принялся читать:

«Я прилег на берегу моря и стал смотреть в воду, катившую ко мне свои волны. На слугу моего, видимо, тоже подействовали чары безбрежного моря, потому что я услышал позади себя сдавленные рыдания. Я почувствовал, что и у меня на глаза навертываются слезы и еще немного – и мы, рыдая, кинемся в объятья друг друга: господин и слуга.

Я знал, что мы оба думаем об одном и том же. Об Афинах, откуда занесло нас сюда по милости Юноши (так называет летописец Александра Великого. Примечание переводчика Рональда Буксмана).

Здесь, на чужом морском берегу, я проклинал свое аристократическое воспитание, благодаря которому достиг такого совершенства в литературном стиле, что по всем Афинам обо мне ходили небылицы. Я могу и здесь заниматься своей наукой. Но лучше бы я остался простым башмачником в какой-нибудь мастерской: тогда, по крайней мере, я дышал бы сладким воздухом родины вместо этого чужого, насыщенного песком воздуха.

Но, увы, видно, богами мне предначертана горькая судьба изгнанника. Даже и в том случае, когда я завоеватель, или, по крайней мере, таковым меня считают местные жители, те, кого войска Юноши поставили на колени. Если б они только знали, что я еще более жалок, чем самый последний египетский раб. Что пользы нам, что он побежден, если он у себя дома, и что пользы мне быть среди победителей, если вынужден я на чужой земле прожить лучшие дни своей молодости.

В глазах слуги моего стояли слезы, когда я показывал ему, откуда мы пришли сюда. Долго смотрели мы вдаль, на Афины, вернее, в том направлении, где осталась родная колыбель. Но только поднявшаяся над морем дымка мерцала перед нашим утомленным и скорбным взором.

Когда мы вернулись с берега моря. Юноша велел мне прийти к нему. Он был пьян, как обычно, и отдавал всем противоречившие друг другу приказы. Мне он сначала сказал, чтобы я записал обычаи здешних жителей, потом, неожиданно изменив свое намерение, поручил другому эту задачу, а мне приказал заняться пирамидами, местами захоронения фараонов.

Когда, наконец, он милостиво отпустил меня, то крикнул мне вслед, чтобы я не забыл и о неизвестных видах животных. Словно между животными Египта и фараонами есть какая-то связь. Возразить я, конечно, ничего не мог, ведь не раз уже случалось, что, будучи во хмелю от самосских вин, он метал копье в того, кто, по его мнению, проявлял неразумную строптивость.

А этого, разумеется, я хотел бы избежать.

Заниматься описанием животных не по душе мне, но что было делать. Я не стыжусь признаться, что боюсь их, ведь даже собак на афинских улицах я обходил дальней дорогой. Если видел какую-нибудь бродячую скотину, то переходил скорее на противоположную сторону. Так спокойнее.

Вместе со своим слугой и сопровождающими из египетской знати я пришел на берег реки, чтобы сделать записи о резвящихся и плещущихся в воде животных. Но когда увидел их, мне стало дурно, и я подумал, что лучше утоплюсь, чем буду заниматься такой бессмысленной и омерзительной для меня работой.

На наше общее счастье был там один военный, некто Ромост, кстати, кажется, сириец, который благодаря хорошим способностям к языкам настолько изучил греческий, что превзошел в нем не одного грека. Этот военный заметил мое удрученное состояние и то ли из сочувствия, то ли под действием предложенных ему десяти золотых согласился выполнить мою обязанность.

Написанный им текст я позднее выправил, хотя следует честно сказать, что мне не так много пришлось менять в нем. Я бы не удивился, если бы в скором времени он выбился в грамотеи при Юноше.

Я, во всяком случае, походатайствую за него, если как-нибудь застану Юношу трезвым.

Покинув берег реки, я с половиной своей свиты отправился к пирамидам; там мы расположились лагерем, и я, как было приказано, стал записывать пирамиды, в то время как воины делали замеры их по периметру, а мой слуга вычислял высоту.

Не буду докучать вам результатами измерений, я сделал их в виде приложения в канцелярию Юноши. Вместо этого я познакомлю вас с более интересными древними событиями, о каких даже до этого нигде не читал, а ведь по приказу Юноши и моего приемного отца я еще дома основательно изучал историю Египта.

Итак, слушайте внимательно!

Давным-давно, в эпоху золотого века, жил фараон, имя которого было Аменхотеп. Прошу вас не удивляться этим варварским именам, какими бы смешными они вам ни казались. Я был свидетелем того, как местные жители потешались над нашими именами. И хотя непривычное многократно смешнее, я предостерегаю от того, чтобы недооценивать другие народы. Взгляните только на пирамиды! Как можно смеяться над теми, кто сумел построить такое. И Юноша тоже… Даже пьяный он никогда не позволяет себе посмеяться над чужеземцами. Он хочет познать их обычаи и научиться у них всему, чему можно. Если ^ А только он не пил так много!

Вернемся к Аменхотепу. Рассказывают, что этот фараон стремился к величию, и ему было не по нраву, что он только считается господином своей страны, а истинная власть – в руках жрецов бога Солнца, Амона-Ра. К тому времени на земле Египта сильно возросло число храмов бога Солнца, и в каждом из них жило много жрецов, которые лишь тем и занимались, что прославляли Амона-Ра и сына его, фараона.

Как это обычно бывает, однажды сын Амона-Ра прозрел и понял что он не господин на собственном троне. Это, между прочим, я пишу не со слов людей из моей египетской свиты, но нет сомнения, что суть событий была именно такова. Жрецы оттеснили фараона и его приближенных от власти. Прошу простить мне банальность, но похоже на то, что Аменхотеп даже по нужде мог пойти только с соизволения главного жреца.

Смирился ли Аменхотеп со своим положением, на этот вопрос египетские вельможи не могли дать ответа. Я же думаю, что вряд ли. Ведь говорят, что нельзя плевать против ветра Коринфа, который дует с Геллеспонта, – в лицо тебе попадет твоя собственная слюна, а будешь облегчаться – замочишь сандалии.

Так, возможно, было и с Аменхотепом. Не мог он взбунтоваться против жрецов, потому что их поддерживала и армия.

Тогда, по словам моих рассказчиков, случилось нечто неожиданное. Четверо жрецов стали на сторону фараона. Никто не знал, откуда они появились. По мнению одних, они были обитателями мемфисского святилища, другие полагали, что они прибыли из Фив, Ливии или от истоков Хапи. Словом, никому не известно было, кто послал их.

Имена этих четверых мужей сохранились на древних папирусах. Я не встречал этих папирусов, но как утверждал один из моих рассказчиков, еще отец его отца видел их. Согласно папирусам, имена четырех мужей были: Рут, Иму, Map и Дему; имена, впрочем, не такие, какие обычно дают жителям земли Египта.

Эти четверо мужей появились таинственным и загадочным образом, что дало повод для многочисленных кривотолков. Многие говорили, что прибыли они на землю в колеснице Гелиоса, хотя такое объяснение могло возникнуть лишь позднее – ведь в древнейшие времена жители Египта строили рядом с пирамидами корабли, потому что, по их вере, душа фараона переправляется по небесным водам в солнечной ладье. Именно поэтому неверно, пожалуй, говорить о колеснице Гелиоса вместо ладьи Солнца. Известно, что Гелиос в наших краях ездит на колеснице, а не в ладье. Это тоже важное различие между нашей и их верой.

Рассказывали и так, что эти четыре мужа – четыре сына бога Ра, которые пришли, чтобы спасти своего брата, фараона Аменхотепа.

Я знаю, что история эта немного сумбурна. От кого, собственно, нужно было спасать фараона, как не от жрецов Солнца, его собственного отца? А это – глубокое противоречие. Но я спрашиваю вас, разве не случалось и в других странах, что жрецы того или иного бога настолько наглели, что богу самому приходилось изгонять их. Напомню лишь о почитателях Диониса… Не правда ли? Итак, и здесь могло произойти подобное.

Что случилось потом, не совсем ясно. Известно только, что Аменхотеп прогнал жрецов и вместе с четырьмя чужаками провозгласил нового бога. Имя этого бога было Атон, и он продолжал оставаться старым богом Солнца, но под другим именем.

Я спрашиваю у вас, ну, не отличная ли идея? Я даже рассмеялся, когда мои спутники рассказали эту историю. Ведь как иначе можно было избавиться от жрецов, если не таким способом, – сказать, будто тот бог, которому они служили, отныне не существует. Так жрецы Амона-Ра остались с носом, без своего бога.

Власть снова оказалась в руках фараона, а те четверо помогали ему. Жрецы же Амона-Ра затаились, лелея ненависть в своих сердцах.

Потом случилось еще нечто. Те четверо, божьи сыны, поспорили из-за чего-то, и Иму убил Мара. Похоронили Мара в усыпальнице, но прежде набальзамировали и сделали из него мумию. Затем смерть настигла Дему, вскоре умер и Рут. И Иму больше никогда не поднимался в небо на солнечном корабле и служил фараону.

Когда умер и Иму, пришел конец власти фараона, который тогда уже не называл себя Аменхотепом, а в честь нового бога принял имя Эхнатон. Лучше бы он не делал этого.

После смерти Иму скончался и он, и сын его – Тутанхамон – вернулся к вере Амона-Ра. Новых жрецов изгнали, а старые возвратились. Все вернулось на круги своя.

Говорят, что долго искали тела четырех мужей, чтобы сбросить их в реку, но не нашли. Рассказывают что-то о спрятанной под землей пирамиде, но мой просвещенный ум отвергает такие нелепицы. Тот, что смешивает сказку с историей, совершает большую ошибку!

При новом фараоне однажды случайно обнаружили мумию Иму или кого-то другого из главных жрецов. В безмерной ярости жрецы Амона хотели бросить мумию в реку и уже наполовину содрали с нее полотно, когда фараон запретил ее трогать. Похоже, что власть нового фараона была сильнее, чем прежде у его отца.

Мумия лежала, уже изрядно ободранная, и жрецы в изумлении сгрудились вокруг нее. Кости Иму (может быть, это был кто-то другой, но мы будем называть его так!), оказалось, были не такими, как у нормального человека. Посмотрим по порядку: голова его в целом была такой же, как и у других людей, но макушка была плоской, плоским же был и затылок. Это больше походило на куб, чем на человеческую голову. Черты лица были тонкие, а объем мозга меньше, чем у нас, Руки у него были длинные, а ноги короткие. Но самым удивительным было то, что ребра его, которые обнажились, когда с мумии сорвали погребальные пелены, были совсем не такими, как у обычного смертного. Они образовывали грудную клетку, располагаясь не только по горизонтали, но и по вертикали.

Я тогда высказал сомнения в правдоподобности этого, хотя не следовало бы. Я спрашиваю у вас, имеем ли мы право сомневаться в том, чего не знаем?

Приведу и пример. Знаете ли вы, какие странные племена повстречал герой Одиссей во время своих странствий? Уверены ли, что Троя пала? Вспомните только Полифема. У него был один глаз посередине лба. А Пан и прочие?

Признаюсь, я тоже сомневался. Вплоть до тех пор, пока однажды мне не показали мумию Иму (?).

На этом я не буду останавливаться подробно, потому что при виде мертвых в душе моей поднимается буря. Я попросту не могу примириться со смертью.

Нет и нет.

А Иму я видел. Видел его голову, руки, пальцы и ребра. И все было таким, как мне описали. Он был сыном Ра, без сомнения.

Подземную же пирамиду я не видел. Говорят, она открывается по волшебному слову, и тот, кто войдет в нее, может взять, что захочет, из сваленных в груды сокровищ.

А мне не нужны сокровища. Мне нужен воздух родины и чистая родниковая вода. Если не попаду вскорости домой, умру…!»

Хальворссон запихал бумагу в карман, негромко бормоча в бороду:

– Когда я читаю это, становится мне как-то грустно… Умели же писать эти греки! И человечности в них было больше, чем в нас.

Меня же в этот момент занимало другое.

– Это источник нового типа, – сказал я с беспокойством. – Он основывается не на хеттском описании.

– Вот именно. И из него тоже видно, насколько распространена была в Египте легенда о подземной пирамиде. Но где здесь хоть слово об обсерватории!

– Однако упоминается солнечный корабль.

– Только никак не в смысле обсерватории или обелиска.

– Что скажете по поводу четырех сынов бога?

– Понятия не имею. Может быть, и это всего лишь сказка. Даже наверняка так! Вы еще помните сказки своего детства?

– Да-а, – ответил я неуверенно.

– Тогда вы, конечно, помните и «чудесных товарищей».

– «Чудесных товарищей»?

– То есть спутников, обладающих сверхъестественными способностями. Так их называет фольклористика.

– Ну, честно признаться…

– Конечно же, помните – Вернидуб, Вернигора, Выпейморе и прочие.

– А, ну это другое дело! Понятно, помню.

– Я подозреваю, здесь идет речь о чем-то подобном. Чудесные спутники-помощники… Фантастика!

– Что же в этом фантастичного?

– Разве вы не видите? Ох, уж эти мне трезво мыслящие кабинетные ученые! Не перестаю удивляться!

Его энтузиазм начинал действовать мне на нервы. Я сделал над собой усилие, позволил ему выкричаться, и когда мне показалось, что он вот-вот выдохнется, прервал его вдохновенный монолог:

– Все-таки, вы, может быть, просветите меня? Хотя и вправду возможно, что я ограниченный и к тому же кабинетный ученый.

Хальворссон примирительно положил мне на плечо руку.

– Не будем лезть в бутылку. Но я просто не в состоянии переварить все это. Может быть, рождается сейчас самое великое открытие в фольклористике со времен братьев Гримм, а вы сидите тут и ничего не понимаете. Послушайте, добрый человек…

Я проглотил ком в горле, но ничего не сказал. Он тряхнул своей рыжей бородой, и я вдруг вспомнил об Эрике Рыжем, который открыл Исландию, или Америку, или что там еще. Может быть, и в самом деле он тоже вот сейчас сделал открытие. А я, действительно, сижу себе, непонимающе глядя на него…

Я выдавил на лице улыбку, но вряд ли стал казаться от этого умнее. Хотя Хальворссон, видимо, думал иначе, потому что страстно продолжал:

– Во-первых, возьмем пирамиду, У сказки об Ал ад-дине есть реальная основа. Открывающаяся подземная пирамида. Потому что она когда-то существовала, это как бог свят! Незачем так смотреть на меня, я знаю, что она существовала! Это был обелиск или календарь, либо обсерватория или сокровищница. И потом произошла фольклоризация этой действительности: из нее родилась сказка. Таким образом, я открыл некий процесс рождения сказки. Есть здесь и сверхъестественные спутники-помощники. Неужели вы не понимаете? Даже образ их отличается от человеческого. Вспомните только описание этого грека. Ребра у мумии располагаются и по вертикали, и голова у него ненормальная. Как избыточные кости у шаманов!

– Как – что? – спросил я тупо.

– Избыточные кости у шаманов. Вы не знали, что у шаманов костей больше, чем у остальных людей?

– В самом деле?

– Дудки! Но такая о них ходит молва. Чтобы еще и этим подтвердить их сверхчеловеческую силу У них даже костей больше, чем у людей, благословенных или проклятых обычными способностями.

– Вы полагаете, что с ребрами помощников Эхнатона дело обстоит так же, как с избыточными костями шаманов?

– Все меньше сомневаюсь в этом. Может быть, мне удастся выяснить истоки еще одной сказки.

– Гм…

– Скажу вам кое-что еще. Знаете, откуда, по мнению ученых, пошли сказки?

– В общих чертах. Я знаком с теорией Бенфея, согласно которой родиной сказок является Индия. По крайней мере, большинства сказок.

– Вот именно. А я говорю – нет! Я докажу вам, что сказки родились именно в Египте, во времена фараонов! И думаю, что я на верном пути.

Не успел я открыть рот, чтобы что-нибудь сказать, как он выхватил из одного из своих многочисленных карманов еще несколько листков бумаги и помахал ими У меня перед носом.

– Клянусь, это последние. Больше у меня нет источников. Но это конец процесса) Обязательно послушайте!

И прежде чем я как-то откликнулся, он быстро начал читать:

«В году 241 -м после бегства Пророка султан Ибн Хамид, который, впрочем, был любимцем Аллаха, стал жертвой козней своих родичей и был вынужден покинуть свои тучные земли, журчащие водой оросительные каналы и с горсткой преданных ему людей ушел в пустыню. Если бы не сделал он так, не миновать бы ему жестокой смерти, уготованной коварными родичами.

Но был Ибн Хамид избранником Пророка, недаром велел он построить Мечеть в честь калифа Омара; поэтому удалось ему вырваться из когтей своих гнусных родичей, и отправился он через пустыню с немногими своими спутниками, среди которых были его придворный казначей и один необыкновенно отважный человек по имени просто Абу Рашид.

Долгое время провел султан в пустыне, питаясь тем, чем угощали его проходящие мимо странники и погонщики верблюдов: пил сырую верблюжью кровь, когда мучила его жажда, и ел, преодолевая отвращение, гадов, выползавших на песчаные холмы под палящие лучи солнца.

Но Ибн Хамид верил в Пророка, ибо знал он, что добро вознаграждается, а зло постигает кара. Однако проходили годы, а злые родичи беспрепятственно пользовались присвоенными богатствами Ибн Хам и да.

Случилось однажды, что налетел самум в те места в пустыне, где султан расположился лагерем с немногочисленными своими преданными людьми. Вы, не знающие, что такое самум, или знающие о нем понаслышке, не можете представить себе, какие ужасы испытали султан и его свита. Небо потемнело, и буря, неся с собой песок, обрушилась на них с жутким завыванием, словно тысячи и тысячи голодных львов искали себе добычу.

Говорят, что самум приходит из самого ада. На спине у него сидят злые джинны, освободившиеся из той темницы, где запер их царь Соломон, властелин демонов и духов. Говорят также, что один раз в тысячу лет печать Соломона ломается на несколько мгновений; дверь открывается, и несколько демонов выходят на свободу. Может быть, это они гонят самум перед собой.

На султана Ибн Хам и да и его свиту обрушилась свирепая буря. Они заставили своих верблюдов лечь на песок, легли сами, прижавшись к животным и закутав головы платками. Так, без еды и питья, пережидали они бурю, бушевавшую ровно три дня и три ночи.

Когда уже утром путники очнулись от своего кошмарного сна, в пустыне стояла мертвая тишина. Буря, которая пришла неожиданно, так же внезапно и ушла. Не осталось после нее ничего, кроме холмов песка, похожих на морские волны.

Вернее, не совсем так. Осталось еще что-то, но султан и его свита тогда еще этого не заметили.

Путники поднялись, освободили верблюдов из песчаного плена и прочистили свои уши, носы и рты от набившегося в них мелкого песка. Затем, обратившись к Мекке, упали на колени и вознесли хвалу Аллаху, что спас их от гибели. Султан принял помощь Аллаха и Пророка за добрый знак и подумал о том, что недалеко, может быть, то время, когда изгонит он захватчиков и вернет себе трон своих предков.

Они молились истово, но все же услышали, что неподалеку от них кто-то взывает о помощи. Сначала они решили, что это джинны забавляются, завораживая их, чтобы отвлечь от молитвы. Но когда крики о помощи стали раздаваться все чаще, они перестали молиться и взобрались на песчаный холм повыше. И сразу же увидели, кто кричит.

Неподалеку от того места, где они стояли, лежал в желтом песке пустыни человек, у которого сил хватало уже только на то, чтобы изредка приподнимать голову.

Поскольку Пророк и Создатель вложили в грудь султана Ибн Хам и да отзывчивое сердце, чтобы помогал он страждущим, он не колеблясь, сделал то, что предопределил ему рок. Вместе со своими людьми пошел он к лежавшему в пустыне, а это был отчаянный шаг, можете мне поверить, правоверные! Ведь это мог быть превратившийся в человека демон, способный причинить много зла праведному Ибн Хам иду!

Но на счастье его это не был демон. Кто он был, знает один Аллах, только определенно не демон. Разве что джинн.

Ибн Хамид подал знак одному из слуг, который тут же отдал лежавшему в обмороке последнюю каплю воды. Тот выпил и сразу пришел в себя. Он сел и, поблагодарив дрожащим голосом, присмотрелся к Ибн Хамиду и его спутникам.

Спутники с большим трудом сдерживались, чтобы, несмотря на свое печальное положение, не разразиться хохотом. Спасенный был таким смешным, что даже самый серьезный человек не мог удержаться от смеха, глядя на него.

В высоту он достигал лишь половины роста нормального взрослого мужчины, руки и ноги у него были очень велики, голова большая с двумя огромными ушами и невероятно длинным крючковатым носом, к тому же, – что за несчастье! – посередине спины рос у него порядочный горб. Он был безобразен и в то же время смешон.

Но Ибн Хамид не смеялся и людям своим строго наказал, чтобы не смели насмехаться над несчастным.

А тот, хотите верьте, хотите нет, так и сидел на земле, потом начал ковыряться в песке. Все ковырялся, ковырялся, и вдруг начал кричать, где, мол, его ковер, что, мол, украли у него ковер. И на небо посмотрел, словно просил совета у облаков.

И тогда султан Ибн Хамид начал кое-что понимать. ' Он догадался, что маленький горбун летел над пустыней на ковре-самолете, и, вероятно, самум или кто-то из врагов унес у него ковер.

Горбун покопался в песке еще немного, но не нашел ковра. Посокрушался он еще чуть-чуть, но только для вида. Ибн Хамид поделился с ним остатком сушеных фиников, и когда пошли они дальше, то обнаружили вскоре оазис, откуда как раз собирались отправиться в далекие края купцы. Горбун приличествующим образом поблагодарил султана за помощь и попросил купцов, чтобы взяли они его с собой.

Однако те заупрямились. Может быть, они были напуганы странной внешностью маленького человечка, а может быть, боялись, что он принесет им несчастье, или что он джинн и только ждет, чтобы сожрать их.

И снова султан Ибн Хамид пришел ему на помощь. Он посулил купцам десять золотых из остатков своих денег, если они возьмут с собой горбуна. Те, хотя и боялись, не могли устоять против соблазна и согласились.

Но прежде чем они отправились, горбун отвел султана Ибн Хамида в сторону и прошептал ему на ухо следующее:

– О могущественный господин! Я знаю, кто скрывается под простым бурнусом, но об этом сейчас ни слова. От всего сердца желаю тебе, чтобы достиг ты своей цели, а враги твои погибли, как бешеные собаки.

О повелитель! Ты спас мне жизнь, ибо, несмотря на всю мою волшебную силу, я умер бы жалкой смертью в пустыне, если бы ты не помог мне. Ведь и у меня есть враги, и победить их мне никак не легче, чем тебе твоих. Поэтому возьми вот этот перстень и иди далеко на север до тех пор, пока не увидишь огромные могилы, в которых хоронил и древних царей и которые называют пирамидами.

Иди к ним, но не подходи совсем близко! Остановись на таком расстоянии, откуда они кажутся высотой примерно в два локтя. И смотри, чтобы стоял ты от них строго на юг. Убедись, что поблизости нет врагов или любопытных, и если их нет, потри перстень. Сразу ты услышишь страшный гул, и из-под земли поднимется к небу еще одна пирамида. Потри тогда перстень еще раз! Пирамида откроется, и ты сможешь войти внутрь. Ты увидишь там много непонятных вещей, их не трогай, а иди все дальше! Наконец, ты дойдешь до сокровищницы, полной золота, драгоценных камней и оружия. Возьми сколько захочешь, и с их помощью верни себе трон твоих предков и доброго отца твоего!

Когда возьмешь достаточно сокровищ, уходи из пирамиды и не оборачивайся. Смотри, ни к чему не прикасайся зря. Как выйдешь из пирамиды, отойди подальше и дважды потри камень в перстне. Пирамида снова погрузится в землю.

Затем уйди оттуда на расстояние дневного перехода и там остановись. Помолись и подбрось перстень в воздух, произнеся такие слова: «Вернись туда, откуда пришел». После этого повернись и иди своей дорогой!

И еще. Не пытайся оставить себе перстень! Если сделаешь это, в прах обратятся все твои старания и умрешь ты жестокой смертью. Да будет с тобой Аллах, султан!

Горбатый человек ушел с купцами, а Ибн Хамид надел перстень на палец и обратился к обычным своим заботам. За долгие годы он успел забыть маленького горбуна, пока однажды случайно не оказался в тех краях, где из песка в небо поднимались пирамиды.

Вспомнил Ибн Хамид маленького горбуна и от души посмеялся. Да и как было не смеяться, когда это странное маленькое существо рассказало ему такие смешные вещи. Что, мол, из-под земли вынырнет пирамида!

Потом посмотрел он на перстень, и взгляд его стал печальным. Зеленый камень в перстне словно манил его загадочной улыбкой: «Испытай меня, любимец Пророка, испытай! Погладь меня, и ты не пожалеешь!».

Задумался Ибн Хам ид, затем приказал своим спутникам, чтобы осмотрелись они вокруг, нет ли поблизости каких-нибудь незнакомцев. Те ушли и, вернувшись, сказали, что все спокойно, нет ни следа чужих.

Султан посмотрел на пирамиды и направился к ним. Когда они стали казаться высотой в два локтя, он остановился и убедился в том, что стоит строго на юг от могил древних царей.

Тогда божий избранник трижды преклонил колени, обратившись лицом к Мекке, священному городу, затем встал и потер перстень горбатого джинна.

В то же мгновение земля вздыбилась, как гордый конь, пытающийся сбросить с себя всадника. Она взвилась, как обитающая в пустыне змея, которой наступили на хвост. В небе раздались звуки, словно небесный хор запел над головой странствующего султана.

Сердце Ибн Хам и да сжалось от неописуемого страха, и горячие молитвы стали срываться с его губ. Но не успел он закончить и первые суры из святой книги, как -почувствовал, что померк перед ним свет солнца. Дрожа всем телом, он поднял взгляд и увидел, как из песка пустыни поднимается огромная пирамида, большая, чем все остальные, вместе взятые. Вершина ее покоилась в облаках, там, где души правоверных отдыхают от тягот долгого земного пути.

Султан и его свита упали на песок и сжались от страха, словно пустынные лисята, потерявшие свою мать. И страх их стал еще больше, когда гигантская пирамида раскрылась и сооружение богов распахнуло перед ними свое бездонное чрево.

Ибн Хамид и его люди дрожали, как листья пальмы, колышимые ветром, предвещающим близкий самум, и не было у них сил подняться, чтобы взглянуть в ужасную бездну. Так и лежали они на песке в полуобмороке от страха, что увидят они прямо перед собой ад и, может быть, обреченные души тоже.

И тогда достиг их слуха идущий из пирамиды таинственный голос. Он был нежным, как пение гурий, и в то же время могучим, как рык льва в ночной пустыне. Не внушал он ни малейшего страха, этот голос, но даже ласкал слух и манил.

Голос сказал: «Я открываю тебе мою тайну, Ибн Хамид, любимец Пророка. Ты имеешь власть надо мной, так иди! Не бойся: правоверные, чистые сердцем, как ты, безбоязненно могут приобщиться к тайнам моим. Ступай, Ибн Хамид! Возьми сокровища и верни с их помощью трон своих предков, на котором чванливо восседает захватчик! Ступай, славный султан!»

Тогда Ибн Хам ид укрепился сердцем и, оставив своих спутников, вступил внутрь пирамиды. Что он видел там, никому не ведомо, но когда возвратился, лицо его сияло и в сердце не было и следа страха. Карманы его были тяжелы от драгоценностей, не имеющих равных в мире, и от волшебных предметов, каждый из которых был дороже и ценнее золотой поклажи тысячи верблюдов.

Затем Ибн Хамид велел своим спутникам отвернуться и снова потер перстень. Пирамида так же погрузилась назад в песок, как перед тем поднялась из него. Когда спутники обернулись, снова вокруг был только песок, и ни один смертный не мог бы догадаться, что глубоко под дюнами спит своим сном пирамида.

Удалившись от этого места на один день пути, султан подбросил перстень в воздух, сказав сначала: «Вернись туда, откуда пришел!».

Перстень взлетел и – о чудо! – повис в воздухе над головой султана. Он лежал в воздухе, словно кто-то держал его на ладони. Потом вдруг послышался шорох, будто над лагерем султана пролетела стая невидимых птиц. Перстень качнулся и сдвинулся с места, как если бы кто-то надел его себе на палец.

Снова раздался шорох, и не успел султан и глазом моргнуть, как перстень исчез.

После этого султан Ибн Хамид направился к городу своих предков, продав сначала в пути некоторые драгоценности из пирамиды и набрав себе верное войско из арабов. С этим войском он занял свой родной город и сверг с захваченного трона родичей, правивших незаконно и мучивших народ.

Говорят, что сто сорок семь лет правил мудро султан Ибн Хамид, пока, наконец, не взял его Аллах в рай. Благословенно будь имя его!»

– Аминь! – сказал я.

Хальворссон сунул бумагу в карман и снова, уже в который раз, посмотрел мне в глаза.

– Ну? Сказка, чистейшей воды сказка.

– Естественно. Так из реальности получается сказка. Это – последняя стадия того процесса, который я обрисовал раньше. Первая стадия: реальность; вторая стадия: остатки реальности, насыщенные фантастическими элементами, когда первичная функция реальности в целом утрачена; наконец, третья стадия; чистейшая сказка. Разве это не прекрасно?

– Да, конечно, – сдался я.

– И я продолжаю настаивать на своей теории. Не в Индии и не где-то еще, а в Древнем Египте появились на свет сказки. Или, по крайней мере, очень многие сказки. И перед нами лежит лучшее тому доказательство. Я мог бы создать новый фундамент для науки о сказках…

Он замолчал и стал теребить салфетку на столе.

Мой слух резануло его условное наклонение, я не знал, что и думать.

– То есть как это мог бы? Ведь, по-вашему, доказательства предельно ясны. На основе древней обсерватории, у которой открывалась крыша, возникла сказка типа «Сезам, отворись!» По-моему тоже, это совершенно ясно.

Он ответил не сразу, а продолжал мять салфетку. Потом поднял на меня глаза.

– Ясно-то ясно… Да вот только не на сто процентов доказуемо.

Он все еще теребил салфетку, не глядя на меня. И тут неожиданно в голове у меня вспыхнуло, словно Аллах зажег там свой факел. Неужели он хочет от меня, чтобы.?

– Послушайте! – вскричал я. – А какого черта вам нужно от меня? Неужели, чтобы я… Он снова поднял голову и тихо произнес:

– Как раз это! Именно это! Отправляйтесь и найдите пирамиду! Если вы ее найдете, это будет самым убедительным доказательством. А до тех пор, как бы я ни был уверен в своей правоте, все это только гипотеза. И ничего больше.

– Вы с ума сошли!

– Вы один можете найти ее. Я узнавал о вас. Мне сказали, что Петер Силади, если захочет, найдет в Сахаре даже кусок высохшего помета шакала.

– Благодарю – И… у вас тут и возможностей больше. У нас нет сколько-нибудь значительной египтологии. Мы оба получим огромную выгоду от такого открытия, не говоря уже о наших науках. Нужно, чтобы вы ее нашли!

Я с шумом выдохнул воздух, чтобы не дать волю своим чувствам. Как-никак, он гость и иностранец.

Он повернул ко мне длиннющую окладистую бороду и смотрел на меня огромными голубыми глазами, как смотрит на свою воспитательницу в яслях ребенок, выпрашивая у нее игрушку. Святые небеса, что же ему сказать?!

– Мистер Хальворссон, – заговорил я, пытаясь собраться с мыслями, – Во-первых, то, о чем вы просите, абсолютно невозможно. Абсолютно невозможно. Вы там, в Европе, думаете, что здесь денег куры не клюют. Стоит мне свистнуть, и некий курьер мигом положит на мой стол нужные для экспедиции миллионы.

– Я понимаю, что это не так просто, – улыбнулся он.

– Мы ведем исследования по строго разработанным планам, На годы вперед определяем их направление и отклониться от него можем только в том случае, если нас вынудит к этому какое-то очень важное, новое и непредусмотренное обстоятельство.

– Верно, – сказал он.

– Итак… Я только в том случае могу отойти от плана, не говоря уже о бюджете, если это будет чрезвычайно веской и понятной всем причиной. Не знаю, ясно ли я выразился.

– Исключительно. По-вашему, то, что я вам тут преподнес, причина недостаточная?

– По-моему, нет. Да и не то важно, что я думаю. Важнее, что скажут на это органы, финансирующие наши исследования. Убедить нужно их. А ваши аргументы мало чего стоят в глазах администраторов. Все сказка, чистая сказка…

Хальворссон заморгал глазами.

– Послушайте, мистер Силади. Вы знаете, как Шлиман нашел Трою. Прочитал о ней в греческом эпосе. И все! Это было такой же сказкой, как вот эти, – он хлопнул себя по карману, – и даже в большей степени. Потому что то было чистой поэзией, а мои источники – большей частью свидетельства очевидцев. Вы сами это только что признали.

– Да, но…

– Если бы Шлиман не верил в легенду о Трое, или если бы не верили те, кто дал ему деньги. Троя и сегодня еще покоилась бы под землей. 8 этом, конечно, что-то было.

– Да, безусловно, – согласился я.

– Так что же?

– Но не следует забывать, сколько экспедиций работали безуспешно, то есть ничего не нашли. Троя, как один из самых больших успехов, осталась в общественном сознании, а о многих сотнях раскопок, которые закончились безрезультатно, теперь не вспомнит ни одна собака. А ведь и те исследователи принимались за работу, имея достоверные документы!

Хальворссон вскочил на ноги и потряс передо мной кулаками, как некий новый Гамлет.

– Слова, слова, слова! Речь идет о том, верите вы или нет. Я убежден, что есть она там, под песком, эта пирамида! Вы – единственный человек, который мог бы ее найти. Вас бы причислили к великим в египтологии… а меня – в фольклористике. Что тут колебаться?!

Я снова решительно потряс головой.

– Я знаю, как это в Америке, мистер Хальворссон. Никогда, ни от кого мы не получим ни единого цента на основе ваших материалов. Можете быть уверены.

Он сел и угрюмо свесил голову.

– Честно говоря, я и не ждал ничего другого. Я знал, что так будет. Но все-таки попытался. Я жалею только о том, что когда однажды, может быть, в будущем веке, кто-нибудь раскопает пирамиду и упомянет меня, как старого, забытого неудачника, что, мол, еще Хальворссон из Копенгагена в прошлом веке предсказывал важность открытия, я уже не буду знать об этом. Но я сделал все возможное. Совесть моя чиста.

Я искренне сочувствовал ему.

– Думаю, что статью о 676-м типе вы можете написать.

– Я напишу. И вы можете написать о первичной функции обелиска. Я пришлю вам из Копенгагена весь материал, вместе со ссылками. И если когда-нибудь все-таки у вас появятся лишние деньги, только свистните – и уже на следующий день я буду здесь. Искренне сожалею, что нам не удалось договориться. До свидания!

Хальворссон ушел, а я снова погрузился в работу. Кое-как удалось мне расшифровать один демотический папирус, который давал ключ к решению некоторых загадок в иератическом письме. Все шло, как обычно.

Недели две спустя я получил от Хальворссона материалы, к которым было приложено его благодарственное письмо. Он писал, что еще раз просит прощения за причиненное мне неудобство и свою назойливость, но по-прежнему уверен в том, что мы сделали бы большое открытие, если бы смогли организовать экспедицию. В конце концов, однако, он тоже вынужден признать, что пока нет возможности раздобыть средства. Материалы он посылает и дает свое согласие на то, чтобы я, если хочу, написал на их основе свою статью о первичной функции обелиска.

Я положил материалы в ящик стола и твердо решил родить эту статью при первом удобном случае.

Однако этот удобный случай все не представлялся: ко мне поступали все новые и новые папирусы, ожидавшие расшифровки. А материалы Хальворссона так и пылились в ящике моего стола, и я совсем забыл о них. Незаметно прошло полгода с тех пор, как у меня побывал бородатый датчанин.

Но однажды случилось нечто, заставившее меня вспомнить о подземной пирамиде.

И произошло это весьма необычным образом. 10 мая.

На деревьях поют птицы, и мне тоже хочется петь. Наверно, потому, что вчера вечером я, наконец, дописал свою статью о демотическом письме. Мне, кажется, удалось разобраться в некоторых вопросах, считавшихся до сих пор неразрешимыми.

В гордом сознании хорошо выполненной работы я положил ноги на крышку стола, когда зазвонил телефон.

В трубке я услышал голос Селии Джордан.

– Петер?

– Это я, малышка… и я счастлив.

Селия поперхнулась, полагая, очевидно, что кто-то дурачится, может быть, монтер, который проверяет в моем кабинете центральное отопление.

– Мистер Силади? Мне нужен мистер Силади! Я спустил ноги со стола, подул в трубку, чтобы в ней послышались шорохи, словно я забрал ее у кого-то.

– Алло?

– Мистер Силади?

– Это я, Селия.

– Ну, наконец! А то здесь только что развлекался какой-то ненормальный.

Я откашлялся и ничего не ответил.

– Дело в том, мистер Силади, что тут у меня два господина… Это., ну, да…

Я почувствовал, что она колеблется, и не знал, чем объяснить ее нерешительность.

– Два господина?

– Ну да. Из.,, э-э-э… из армии.

– Из армии?

– Да… то есть…

– Какого черта нужно от меня армии? Я думаю, что давно уже вышел из того возраста. Разве что, пока я расшифровывал демотическое письмо, разразилась мировая война?

– Боюсь, мистер Силади, что… э-э-э… словом, они к вам по личному делу.

Я просто онемел от неожиданности.

– По личному делу? Армия? Ко мне?

– Было бы лучше, сэр, если б вы лично побеседовали с ними… Есть на то причина…

И тут у меня зародилось какое-то смутное подозрение. В среднем ящике своего стола я на всякий случай держал револьвер, и сейчас вдруг у меня возникла бредовая идея, что на Сепию напали. Совершенно не свойственная ей нерешительность объяснялась, очевидно, только страхом – кто-то силой вынуждал ее позвонить мне. Сколько таких историй приходится слышать в наше время!

Я рывком открыл ящик и выудил свой револьвер из-под фотокопий папирусов с демотическим письмом. Проверил, в порядке ли он и положил рядом с телефоном. Через минуты три-четыре я услышал в коридоре приглушенный говор и неуверенные шаги, и револьвер мгновенно очутился у меня в руке. Однако дверь не открылась; голоса постепенно затихли, удаляясь.

Телефонная трубка все еще лежала на столе, там, куда я швырнул ее с перепугу. Я схватил ее и прижал к уху.

– Селия?

– Да, – вымолвила она дрожащим голосом. – Что с вами случилось? Я кричу «алло», а вы не отвечаете.

– Они еще там?

– Да…

Я знал, что телефонный аппарат на столе у Селии рассчитан только на одного абонента, значит, мог быть уверен, что наш разговор невозможно подслушать.

– Селия…

– Слушаю.

– Будьте осторожны. Отвечайте мне только «да» или «нет». Хорошо?

– Хорошо.

– Они еще там?

– Да.

– И хотят ко мне?

– Да.

– С ними что-то не в порядке?

– Ну… да.

– Мне позвонить в полицию?

– Нет!

– Нет?

– Нет.

– Мне самому с ними разобраться?

– Да.

– С вами все в порядке? Она икнула.

– Спасибо, все хорошо. Я подойду позже.., и помогу вам.

– Ладно, Селия. Только без паники. Все будет нормально.

Я положил трубку на стол и снова взял револьвер. Выбрался из-за стола и стал к стене, так, чтобы створка двери прикрыла меня, когда дверь отворят.

Я не испытывал и тени страха, хотя знал, что с похитителями людей и террористами шутки плохи, да и они не любят шутить. Вероятно, расшифровка сокращений демотического письма сделала меня таким самоуверенным, что я не побоялся бы выступите хоть против всей мафии.

Снова послышались шаги в обычно тихом коридоре, и гулким эхом разнесся смех.

Приближались они совсем не так, как это делают опытные террористы.

Я распластался по стене, кода шаги умолкли перед дверью моего кабинета. Затем низкий голос – я мог бы присягнуть, что он принадлежит чернокожему, – немного заикаясь, прохрипел:

– Эй! Куда пошел? Ей-богу, это его… кабинет. Так сказала девах оттуда…

– Так чего ж ты застрял, ты, лошадь! – сказал более высокий голос, и дверь громко скрипнула. – Заваливай, милок!

Что-то здесь мне очень не понравилось. Но не успел я ничего предпринять, как дверь распахнулась, и прямо перед моим носом в комнату протопали двое военных. В руках и под мышками они несли что-то, завернутое в бумагу: края бумаги и концы плохо завязанной веревки развевались при каждом движении.

Поскольку я знал, какое большое значение имеет неожиданность, я выскочил из-за двери, направил на них револьвер и заорал:

– Руки вверх! – и немного тише добавил: – Вонючие ублюдки!

Военные повернулись и уставились на меня, разинув рты. Оба были настоящими великанами, один черный, другой – огненно-рыжий, весь в веснушках.

Веснушчатый первым пришел в себя. Он осторожно положил на пол сверток, который держал под мышкой, потом послушно поднял руки к потолку. И ржал при этом, как полоумный.

Лицо чернокожего стало пепельно-серым, и он испуганно вытянул указательный палец.

– Эй! Уберите-ка эту пушку к дьяволу! Еще вдруг пальнет…

– Что значит, вдруг? – вопросил я самоуверенно. – Непременно пальнет, если вы задумали какое-то свинство.

Рыжий хохотнул:

– Свинство? А кто вы такой, черт возьми?

– Не вашего ума дело. Впрочем, меня зовут Силади.

Тут и чернокожий положил свой сверток и тоже принялся хохотать.

– Силади? Что скажешь, Ронни?

– Сдохнуть со смеху.

– Вы в самом деле Петер Силади?

– В самом деле.

– Может быть, вы все-таки уберете пушку?

– Не уберу.

– Ну, ладно, – сказал рыжий. – Нет, так нет. У вас нет чего выпить?

– Нет. Здесь не ресторан.

– Вот это уж, действительно, несчастье. А, Ронни?

– Куда хуже!

Я поднял телефонную трубку, которая все это время так и валялась на столе, и когда поднес ее к уху, услышал, как Селия непрерывно кричит «алло».

– Селия?

– Ну, слава богу. Они у вас?

– Здесь. Я их поймал. Она громко икнула.

– Что вы сделали?

– Поймал их. Счастье еще, что у меня была пушка.

Тут произошло нечто неожиданное. Селия начала смеяться, все безудержней, пока, наконец, не могла уже произнести ни слова. Она смеялась, повизгивая, как девочка-подросток, которой за шиворот свалилась древесная лягушка.

– Чего вы смеетесь? – спросил я нервно, потому что краем глаза увидел, что рыжий присел на корточки и открывает нижний ящик шкафчика под телевизором.

– Эй! – заорал я на него. – Встать, иначе стреляю! Поднять руки вверх!

Он так взглянул на меня, словно я отвесил пощечину его родной матери.

– Ну, хватит валять дурака, шеф! Я всего лишь ищу чего-нибудь выпить. В каждом приличном доме под телевизором есть какая-нибудь выпивка.

Сепия тем временем немного пришла в себя и, все еще хихикая, спросила:

– Что они делают?

– Один как раз стоит на четвереньках… Но скажите, ради бога, что происходит? Есть там кто-то рядом с вами?

– Никогошеньки.

– Так что же вы тогда хотели мне сообщить? Что вы там страдали у телефона? Выкладывайте же, в конце концов!

– Я? – голос Селии зазвучал сердито. – Да вы же без конца бросали трубку. Не давали мне слова сказать. Я только хотела вас предупредить.

Рыжий продолжал шарить по шкафам, как будто я и не стоял у него за спиной с пушкой в руках.

– Предупредить? О чем?

– Что оба военных вдрызг пьяны. И требуют выпивки. Разве я не сказала, что помогу вам? Сейчас спущусь и принесу две бутылки. Идет?

Взбешенный, я бросил трубку, а пистолет зашвырнул в ящик стола.

Услышал стук, стоявший на корточках рыжий поднял голову и очумело воззрился на меня.

– Что, шеф? Постреливаем?

Негр все еще стоял перед столом с поднятыми руками.

– Опустите же руки! – рявкнул я на него. – Что вы тут стоите, как недоделанная статуя?

Он состроил обиженную мину и опустил руки.

– Я только хотел доставить вам удовольствие, – сказал он оскорбленно. – Это ваше хобби так встречать гостей?

Тут в комнату вошла Селия с подносом в руках и двумя бутылками бурбона под мышкой.

Рыжеволосый вскочил на ноги, одним прыжком очутился возле девушки, обнял ее за талию и принялся дергаться в каком-то ритме наподобие рок-н-ролла. Селия завизжала, подняла повыше бутылки, но по лицу ее было видно, что все это ей жутко нравится. Негр начал барабанить по подлокотникам кресла, и все в нем двигалось, словно он был резиновой куклой.

Я прикрыл глаза и ущипнул себя за руку. Господи! Это, конечно же, мне только снится?

Когда я вновь открыл глаза, Селия уже наполнила три рюмки, ударила рыжего по руке и, хихикая, улизнула из кабинета.

Оба великана повалились в кресла, потянулись за рюмками и подняли их, учтиво повернувшись ко мне.

– Вы будете пить?

В голове у меня с бешеной скоростью проносились мысли. Может быть, я свихнулся? Или свихнулись эти двое, а вместе с Сел ней уже трое?

– Как же, выпью, – выдавил я из себя. – Не нальете мне?

Рыжий протянул рюмку.

– Вот выпивка. Крошка уже налила. Ну так, будем!

Я поднял рюмку и одним духом осушил ее. Глотку обожгло, как огнем, но сразу стало легче.

Рыжий и негр, удовлетворенно крякнув, поставили пустые рюмки, потом рыжий дернул в мою сторону подбородком.

– Словом, вы тот самый Силади? Что это была за дешевая забава с пушкой?

– Шутка, – сказал я, – глупая шутка! Не нальете ли мне еще?

Негр подмигнул рыжему.

– Слушай… Ронни. Мне этот парень начинает нравиться! Как считаешь?

– Ничего себе, – сказал рыжий. – Хотя бедняга не ирландец, но сойдет.

И вторую рюмку я выпил одним духом, пытаясь при этом вспомнить, когда я пил столько в последний раз. Но долго размышлять над этим мне не пришлось, потому что голова моя затуманилась, и эти два непрошенно явившихся юнца в военной форме вдруг показались мне милыми и приятными.

– Так в чем дело, ребятки? – спросил я, поставив свою рюмку. – Я – Петер Силади… Что вам нужно, братишки?

Негр дернулся всем телом, рыгнул и указал на рыжего.

– Пусть лучше он…

Рыжий прищурил глаза, словно собирался рассказать мне неприличный анекдот, покачнулся и вцепился в крышку стола. Хотя я и сам уже был не слишком трезв, но все-таки забеспокоился, что если и дальше так пойдет, то я и не узнаю, зачем они пришли. Так и погибнем от белой горячки все трое, если только Селия не присоединится к нам четвертой.

Но военные за каких-то пару минут справились с коварной атакой алкоголя, иначе говоря, стали ничуть не пьянее, чем когда пришли сюда.

Негр глубоко вздохнул и двину о веснушчатого в бок.

– Ну давай, говори! А то уж светает за окном! Рыжий засмеялся и в свою очередь толкнул меня в бок.

– Мы расскажем тебе одну хорошую историю, приятель! Послушаешь?

Естественно, мы уже перешли на ты.

– Все выслушаю, – сказал я великодушно и кивнул, как это всегда делают пьяные.

Рыжий водрузил ноги на стол и приступил к рассказу.

– Знаете, мистер Силади, – начал он, время от времени опять переходя на вы, – мистер Каплан сказал, чтобы мы притащили это барахло сюда. Вот мы и притащили, да?

– Верно, Ронни, – поддакнул второй. Их голоса и мой собственный голос доносились до меня как из тумана.

– Мистер Каплан? А это кто еще?

– О, конечно, ты же не знаешь… Мистер Каплан – это наш лейтенант, да упокоится душа его с миром!

Они громко расхохотались и принялись хлопать друг друга по плечам.

– Я должен так понять, что он умер? Мои слова вызвали новый взрыв смеха.

– Он-то? То есть мистер Каплан? Как же, умер! Правда, был он не таким уж плохим парнем. Мы только иногда4 цапались с ним, но это и все. Ничего больше.

– Ну, что ж, – сказал я, – значит, выпьем за здоровье мистера Каплана!

Я и не заметил, как моя рюмка снова оказалась пустой.

– Мистер Каплан сказал, что в этом случае нам нужно обратиться к компетентным людям. Понимаете? К компетентным! Он сказал, что так ему говорили где-то в Академии или черт его знает, где он там учился. Скажите, мистер Силади, вы компетентный?

В этот момент я начал икать и не расслышал, что он спросил.

– Что… я… такое?

– Я спросил: вы компетентный?

– Ну… ах да… Еще бы… компетентный, конечно. Во всем… я – ик! – компетентный..!

– Тогда хорошо, – кивнул головой негр. – Тогда, пожалуй, ты можешь ему рассказать, Ронни. Как объяснил лейтенант. О'кей, Ронни?

– О'кей! Слушаешь, приятель?

– Я весь внимание, приятель, – я бы похлопал его по плечу, если бы смог дотянуться через стол. Вместо этого я только привалился к столу и сильно стукнулся локтем.

– Тогда о'кей… Словом, затеяли мы там колоссальную возню, в тех местах… Соображаешь?

На несколько мгновений туман словно рассеялся у меня перед глазами.

– Возню?

– Вроде. Но это военная тайна. Военные учения, дружок!

– Ага. Это тайна, да?

– Да уж.

– Так и не рассказывай тогда, приятель!

– В том-то и дело, что нужно рассказать. На этом настаивал лейтенант.

– Ага… На чем, приятель?

– Он наклюкался, – услышал я ворчание негра, что вызвало мой возмущенный протест.

– Кто – я? В жизни еще я не был таким… ик!.. трезвым.

– Словом, проводили мы учения в тех местах, – повторил веснушчатый, – в Египте…

Я почувствовал, что туман клочьями стал улетучиваться. Когда я слышу слово «Египет», то просыпаюсь от самого крепкого сна.

– В Египте?

– Да, там. Только об этом не очень распространялись. Знаете, лейтенант говорил, что у нас с ним сложные отношения. Вы ведь понимаете, что он этим хотел сказать?

– Да так, в общих чертах.

– Ну, хорошо. А мы не очень. Мы только на зуб попробовали. Люди там не слишком жалуют нас. То есть военных. Кроме девочек.

– Те жалуют, – согласился второй.

– Так, значит. Мы были в пустыне возле тех треугольных… нет, четырехугольных штук…

– Штук?

– Такие высокие, ну… Как, черт возьми, они называются?

– Вы имеете в виду пирамиды?

– Во-во. Точно, их. Так вот, возле них мы там возились. Ничего не скажешь, огромные штуки. До черта камней, наверно, пришлось натащить?

– Нелегкая работенка была, – кивнул я.

– Да уж. И тут вдруг такая потеха пошла. – И он ладонью хлопнул негра по спине. – Верно, Билли?

– Еще и какая… ха-ха-ха!

– Представьте только себе, мистер Силади… Мы отправились маршем где-то в сумерки, но были еще довольно далеки от пи… Как они называются?

– Пирамиды.

– Ну да. Словом, идем мы к ним, а они еще такими маленькими казались: фута полтора высотой. Нам поставили задачу прибыть к ним к утру. Пришлось нам поднажать, потому что там бывает такая жара, что тлеют подштанники. Вы тоже бывали там?

– Был.

– Тогда вы знаете. Адская жара, верно?

– Да.

– Ну вот. Словом, идем мы, и вдруг наш лейтенант говорит, чтобы мы развернулись в стрелковую цепь, потому что скоро появятся войска местных, а мы должны с ними соединиться. И чтобы держали дисциплину, потому что по ней союзники будут судить о нашей боевой морилке.

– О чем? – я полупьяно вскинул голову.

– О морилке… или как ее там… Лейтенант сказал что-то такое, ей-богу.

– Не о морали?

– Вот-вот. Кажется, так он сказал. А это не одно и то же?

– Пожалуй, и в самом деле одно и то же.

– Словом, развернулись мы. Перед нами – полуторафутовые пир… пирамиды… рядом с нами – песок, но не голый песок, а поросший кустарником. Вы понимаете, не так ли?

– Такое я видел, – подтвердил я.

– О'кей. Мы уже развернулись, когда Билли… ну, как это сказать, словом, ему понадобилось по делу, Понимаете, да?

– Естественно, – кивнул я и подумал, что надо бы еще выпить, пока я не протрезвел бесповоротно,

– По большому делу, – добавил гордо Билли.

– Но ты ж сказал – по маленькому!

– Ясно. Не хотел скандала. Большое положено было сделать утром в сортире. Если бы Капяан узнал, он бы взбесился. Вот поэтому я и сказал о маленьком…

– Понял.

– Вот. Тогда он пошел в кусты, а мы пока сели на песок. То есть, те, у кого не было маленького дела.

– Или как у меня…

– Это только тебе было нужно. Больше никому.

– А я бы так не сказал, – запротестовал Билли. – Я заметил, что…

– Сейчас не о том речь, – оборвал его веснушчатый. – Возвращайся к сути. Или я вернусь?

– Возвращайся ты, – разрешил чернокожий.

– Ну вот. Словом, присел он за кустов, и тут вдруг…

– Эй! Какой ты быстрый! – обиженно прервал его Билли. – А скорпион?

– Тогда рассказывай ты, – дернул плечом веснушчаты и начал откупоривать вторую бутылку. – Если ты лучше знаешь, так ты и рассказывай!

– Словом, присел я за кустом, все чин по чину. Как раз спустил брюки, когда увидел скорпиона. Бррр, ну и мерзость! Вы видели скорпиона, приятель?

– Видел.

– Мерзкая тварь. Я подумал, что тут не до церемоний, потому что вцепится еще мне в зад. Я натянул брюки и втоптал его в песок. Вот так, каблуком сапога. Железно втоптал. Ну, подумал я, пусть его теперь отпевают, и снова спустил брюки. Нужно было поторопиться, потому что остальные ждали только меня, и мне бы не хотелось, чтобы по моей вине нас застал врасплох противник. Ну, знаете, противник по учениям. Представляете, как бы над нами ржали, если бы выяснилось, что они выиграли эту якобы войну только потому, что Билли Смиту приспичило. Вот был бы спектакль, а?

Мы налили, выпили, и он продолжил:

– Словом, дело пошло, как по маслу, я гляжу направо, гляжу налево, достаю бумагу и вдруг – что я вижу? Что это там, где я только что втоптал в песок скорпиона? Воронка… Чертовски большая воронка.

– Что такое?

– Воронка в песке. Песок все сыплется и сыплется в середину, а воронка становится все больше. Знаете, почему?

– Там что-то было внизу.

– Точно. Что-то там такое было. То ли дыра, то ли черт его знает, что еще. Когда я втоптал скорпиона, там что-то обрушилось, и песок стал сыпаться в дыру.

Тут я оживился. Наверно, почуял запах, как хорошая охотничья собака. Сколько крупных открытий в египтологии обязаны случайностям!

– Рассказывайте дальше, приятель, – сказал я нетерпеливо.

– Дыра все увеличивалась. Я уже понял, что там внизу что-то есть. Встал, покончив со своим делом, и пошел к своим, чтобы рассказать лейтенанту…

– Вот тогда-то и началась комедия! – захохотал веснушчатый.

– Еще бы. Лейтенант прицепился ко мне, что я не только за малым пошел, и разошелся не на шутку Знаете, как это бывает. Что, мол, из-за меня разваливается весь наш союз. И я буду виноват, если русские войдут в Вашингтон.

– А вы ему?

– А что я мог? Молчал в тряпочку, но сначала все-таки рассказал, что в пустыне есть дыра, поэтому я так и задержался. Тут все заржали, а мистер Каплан сказал, что вся беда в том, что у меня сзади дыра, и это всему причина. Еще и посоветовал, что с нею делать.

– Понял… Но вы же не оставили так эту дыру?

– Тогда я иначе не мог. К тому же появился наш союзнический противник. Они повыскакивали из вертолетов и с дикими воплями бросились на нас. А мы ноги в руки! Дали деру оттуда.

– Но недолго была эта суматоха, – проворчал веснушчатый,

– Нет. Погоня вскоре прекратилась, и мы начали обмениваться с противником барахлом.

– Обмениваться барахлом?

– Ну да. Шоколад и тому подобное. А те отдавали вместо этого всякую всячину. Кальяны, крокодильи зубы и всякие побрякушки. Верно, Ронни?

– Так было.

– Но потом-то вы вернулись туда?

– Сейчас расскажу. После обеда мы были уже возле самих пирамид, когда подошел лейтенант и, хохоча во все горло, спросил у меня, что там такое было с той дырой, когда появился противник. Я сказал ему, что не блефовал, действительно, там была большая воронка, где я втоптал в песок скорпиона. Наверняка, внизу есть какая-то дыра. Он все ржал, но отвел меня в сторону и заговорил очень серьезно. «Послушай, Билли, – сказал он, – в Египте полным-полно закопанного золота и всяких сокровищ, принадлежавших тем парням, которых хоронили под пирамидами. Заткнись и не ори на всю округу, что ты там нашел! Этот сброд кинется туда и все выкопает. Попозже раздобудем три лопаты и тихонько пойдем туда, идет?»

Что я мог ответить? Конечно, идет! Значит, достали мы лопаты и под вечер пошли в тот кустарник. Я, Ронни и лейтенант Каплан. Ну, будем!

Мы чокнулись.

– Как я сказал, под вечер мы втроем выбрались в тот кустарник, что было не таким уж удовольствием. Жарко было ужасно, и с неба сеялся мелкий песок, как у нас здесь, на среднем западе, выпадает роса. А там все сыпался песок, забивался за воротник и страшно натирал шею. Дрянь погода была, да!

– Пакостная погода, как бог свят! – поддакнул Ронни.

– Лейтенант Каплан хотел вернуться, не пройдя и полпути. Он тяжело дышал, как фаршированный гусь, и говорил, мол, ладно, ребята, давайте бросим эти глупости, вернемся в столовую и хорошенько прополощем глотку от проклятого песка. Нечего и говорить, поначалу эта идея нам очень понравилась, только мы уже добрались до тех самых кустарников. А какого же лешего поворачивать назад, когда мы уже пришли, верно? У меня есть подозрение, что лейтенант хотел надуть нас… хотя я не уверен.

– А зачем ему было хотеть? – спросил Ронни.

– Черт его знает. Ну, словом, вошли мы в кустарник, который, видно, не только мы, но и местные использовали как сортир на открытом воздухе. Там столько было неразорвавшихся биомин, что пройти через них можно было, только танцуя ча-ча-ча. Хотя они уже почти все высохли.

– Но-но! – поднял вверх палец рыжий. – Были там все-таки и взрывоопасные!

– Наконец, мы нашли то место, где я разделался с проклятым скорпионом. Там по-прежнему была в песке воронка, какой я ее видел утром. Разве что стала она чуть-чуть побольше, но не очень.

– Чрезвычайно интересно…

– Очевидно, ссыпавшийся песок расширил отверстие. Мы тогда сразу так подумали.

– Ну, и…?

– Ну, обошли мы это место кругом, потом лейтенант Каплан как начнет ругаться, а затем и ржать начал. «Вы, поганцы! – орал он. – Вы позор армии! Вы знаете, что это такое?» И показал, что он держал в руке. Мы посмотрели, а у него в руках банка из-под каких-то консервов. Я говорю, что бы это было, лейтенант? А он все то ругается, то хохочет, а потом швырнул консервную банку так далеко, что мне показалось, сейчас она долетит до Судана. «Что это такое, ты, скотина? – спрашивает он, наконец. – Это первоклассные говяжьи консервы, какими только американскую армию снабжают. Мы даже союзникам не даем их, соображаешь?» Я говорю, соображаю, но все еще не понимаю, какого лешего он так бесится. Тут он как заорет, мол: «Послушайте, вы, идиоты, вы все еще не видите, что все это значит?» А мы только таращимся на него, как баран на новые ворота. Тогда он упал навзничь на песок и завопил в небо, будто мы сидели на облаках, которых там не было: «И до вас, болваны, были тут, в Египте, американские военные! Ровно год назад здесь были большие совместные учения. И эта консервная банка – то, что после них осталось, дурачье! Тут располагалась какая-то рота или полк, и когда они смотались отсюда, то закопали мусор и нечистоты в землю. А вы нашли это, золотокопатели!»

Тут он распростерся на песке, задыхаясь, как носорог, за которым охотники гонялись по всем джунглям.

Ни я, ни Ронни ничего не сказали, хотя нам жутко хотелось запустить ему в морду консервной банкой, причем набитой песком. Но что ни говори, а лейтенант Каплан был порядочным парнем, хоть и быстро терял голову. Наконец, только мы вдвоем принялись копать. Мы лопатили песок туда-сюда, а Каплан заснул и храпел, как свинья.

Лопатили мы так этот сортир и уже начинали подумывать, не бросить ли это дело к черту, как вдруг лопата Ронни громко звякнула. Я осторожно потянулся рукой, чтобы не порезаться, если там все-таки всего лишь консервные банки с высохшими нечистотами вперемешку.

Так вот, потянулся я рукой, но не было там ни консервной банки, ни чего-то другого. Рука моя нащупала под песком только плоский полированный камень. Вернее будет сказать, показалось мне, будто нащупал я золото. И сразу же сказал Ронни, мол, смотри, друг, тут что-то есть, и совсем не то, что бывает в заброшенных сортирах. Тогда мы стали быстро копать дальше и скоро стояли уже по пояс в этой проклятой яме. Края ее без конца осыпались и все нам на черепушку. Но тут, наконец, увидели мы этот плоский камень.

Ну что сказать, была эта самая что ни на есть обыкновенная каменная плита. Такой же величины, как крышки каменных гробов, знаете, тех, что можно увидеть в музеях в Европе. В каких хоронили древних макаронников.

Я почувствовал, что все больше волнуюсь и с трудом сдерживаю дрожь в руках. То есть я и не смог бы ее сдержать, если бы не было передо мной на столе нужного лекарства. Мы немедленно к нему и приложились, за найденный камень.

– Ну, тогда я говорю Ронни, что нужно бы разбудить лейтенанта, потому что он так и дрых без перерыва. К тому времени мы уже очистили весь камень от песка, и на поверхности его показались всякие рисунки.

– Какие рисунки? – спросил я дрожащим голосом.

– Какие рисовали те древние парни, которые под этими пи… пирамидами лежат. Лейтенант сказал, что это письменность. Сам черт не разберется. Хотя и у китайцев чертовски трудное письмо, не так ли?

– А дальше?

– Разбудили мы лейтенанта и показали ему плиту. Он так обалдел, словно мы ворвались в Форт-Нокс. Только посвистывал сквозь зубы, что он делает, если очень нервничает и не имеет понятия, как быть дальше. Тогда я говорю ему, мол, ну что, лейтенант, что теперь? А он все посвистывает и разглядывает камень. Наконец, он встал, прекратил свой дурацкий свист и сказал, что, мол, «ребята, черт его знает, что дальше предпринять. Ясно, что под этим камнем не сортир. Уж извините, что наговорил ерунды, консервная банка сбила с толку». А мы ему, что, мол, невелика беда, командир, сейчас главное – что нам делать. Он в ответ только пожал плечами и снова стал разглядывать камень, который по-прежнему лежал на дне ямы. Смотрел, смотрел, потом почесал в затылке. «Не знаю, мальчики, – сказал он, – ясно только, что камень этот положили те типы, которые правили в этой стране, когда в Америке еще и индейцев-то не было, не то что нас. Под камнем наверняка что-тo есть, надо было бы посмотреть, только вот вопрос, стоит ли». Тут мы с Билли чуть не лопнули от злости: мы полчаса ковыряемся в этом проклятом песке, выкапываем весь исписанный камень, этот мошенник только и делал, что дрых, а теперь еще спрашивает, стоит ли. «Все равно, – сказал я ему, – вам стоит или нет, а мы с Билли будем копать дальше, и если найдем золото, то вашего будет столько, сколько заработали». Тогда он прыгнул в яму, мол, «не глупите, мальчики, я не это имел в виду, просто дома нам говорили, на одном инструктаже, который проводили для офицеров, что произведения искусства, к которым, возможно, относятся и такие камни, запрещено вывозить из страны, и если кто найдет такое, тотчас должен заявить, потому что здешние законы очень суровы в этом отношении, и будет очень неприятно, если именно американский военный попадется на таком, и так далее, и так далее».

Выпалил он все это одним духом, на что мы ему сказали, что нечего волноваться заранее, пока мы нашли только камень, а вот когда появится золото, тогда и будет время причитать. И стали снова копать.

– И?

– С полчаса спустя нам удалось поднять камень.

– Господи! Подняли?

– Подняли. Но можете поверить, нелегкая была работенка.

– Потом.

– Ну.. Он весь был исписан теми древними буквами. Вы знаете. Там были всякие птицы и люди и показывали друг на друга. У всех голова была повернута набок: вот так! – И он показал.

– Понятно. Потом?

– С большим трудом мы его повернули. Но сначала немного расчистили для себя места, потому что под ногами у нас ничего не было, только воздух. Точнее говоря, внизу была огромная пустота.

– Боже мой! Вы сказали – пустоте?

– Ага. Когда, наконец, мы совсем сдвинули камень, солнце осветило пустоту. И представьте с«5е, там внизу была комната!

– Комната?

– Ну да. Точь-в-точь, как комната в квартире. Или склеп.

– О Боже… Могильный склеп…

– Что-то в этом роде. И на стенах было полным-полно всяких рисунков и точно такого письма, как на камне. Только на стенах письмо было цветное. Видно, какой-то художник подмазал.

– Потом что вы увидели, ну же?

– Ну… не так уж и много. В общем, пусто там было. И много мусора. Как будто кто-то разбросал его. Всякое тряпье. Как на приемном пункте старьевщика.

– Никакого сомнения, могилу разграбили, – подумал я.

– Ну, тогда возник вопрос, кому спускаться. Лейтенант Каплан не хотел, а Билли нужно было оставаться наверху. Ведь его сила понадобится тому, кто, в конце концов, спрыгнет в комнату. Ну, я и спрыгнул, хотя, говоря по правде, довольно вонючий был там воздух.

– Дальше!

– Ну вот, спрыгнул я и осмотрелся. Разбросал тряпки, но ничего не нашел среди них. Не было там ни одной золотой монетки. И ни одного драгоценного камня. Кого бы там ни похоронили или кому бы ни принадлежала эта хата, ума у него хватило только на то, чтобы велеть размалевать ее. А что камушки он не там хранил, это как пить дать!

– Слушайте, не испытывайте мое терпение! Что еще было внизу?

– Ну, картинки на стенах и статуя в углу.

– Бог ты мой! Статуя!

– Ага… Билли!

Тут чернокожий военный нагнулся под стол, вытащил оттуда сверток в газетной бумаге, который он раньше держал под мышкой, и поставил его на стол. Затем медленными, неуверенными движениями содрал с него бумагу.

Я поднялся на ноги и почувствовал, что дрожу всем телом, на лбу у меня выступил пот. Я почти перестал дышать, и перед глазами у меня заплясали темные круги. Когда Ронни сунул мне в руку рюмку, я осушил ее одним глотком, не глянув.

И даже не почувствовал, как алкоголь обжигает глотку.

А статуя сверкала и искрилась на столе, и когда я взглянул на нее, она словно приветливо улыбнулась мне.

Это был Анубис, метровая статуя бога с головой шакала, вырезанная из полудрагоценного камня. Такая красивая, какой я еще никогда не видел и какой еще никогда не находили.

Веснушчатый потрепал статую с шакальей головой по спине.

– Хороша голова у парня, ничего не скажешь, Как будто это Уолт Дисней сделал.

Я робко потянулся к ней рукой и, дотронувшись, почувствовал под пальцами холод глубин пирамид и усыпальниц. Я знал, что сколько бы она теперь ни находилась на солнце, она навсегда сохранит прохладу могил.

– Вот… это была первая находка. А за ней была еще одна.

Тут негр снова нагнулся под стол и достал второй сверток. И развернул бумагу, которая скрывала вырезанного из того же камня быка Аписа.

Пот уже заливал мне глаза, и я не знал, сплю я или бодрствую.

– После этого мы больше ничего не нашли, – хмуро сказал веснушчатый. – Правда…

– Что?!

– Мы заметили, что когда-то из этой комнаты был выход.

– Выход?

– Или дверь. Но ее замуровали. На стене видно было, что дверь замурована.

– Вы взломали? Он покачал головой.

– На это у нас уже не было времени. Да и инструментов с собой не было. Нужно было возвращаться на базу. Но лейтенант сказал, что статуэтки эти мы заберем домой и подарим кому-нибудь, кто работает в музее и разбирается в этом. Это ему, наверняка, обойдется в четыре-пять бутылок бурбона. – И он многозначительно посмотрел на меня.

Я, спотыкаясь, доплелся до стола, поднял телефонную трубку и позвонил Селии.

– Селия, – сказал я, когда она отозвалась, – у меня к вам просьба.

– Пожалуйста, мистер Силади. – И я услышал, как весело звучит ее голос.

– Спуститесь с кем-нибудь в супермаркет и принесите два ящика выпивки!

Селия громко пискнула, как кролик, когда ему дают по голове, чтобы сделать из него потом жаркое.

– Сколько? – спросила она затем недоверчиво.

– Два ящика.

– А не слишком ли?

Я уже не выбирал выражений, потому что чувствовал, что язык мой нет-нет, да и заплетался на самых простых словах.

– Это вас не касается… ясс…ясно?

– Ясно, – сказала она сердито. – Когда принесу, что делать с этим?

– Пожж… пожалуйста, попросите кого-нибудь, чтобы по…помог вам занести сюда. Хо…рошо?

– Хорошо! – И она положила трубку.

Когда Селия и один из вахтеров внесли ящики с бурбоном, негр мирно храпел в кресле, а я, обнявшись с Ронни, распевал чувствительные шотландские народные песенки. Помнится, пели мы еще и матросские песни.

Следующие полчаса остались в моей памяти в виде обрывков смутных воспоминаний. Селия и швейцар тормошили Билли, который ни за что не хотел просыпаться. Ронни даже целый графин воды вылил ему на голову, чтобы заставить проснуться.

Наконец-таки Билли проснулся и, не переставая громко стонать, просунул руку в проушину ящика с напитками.

– Ты… железный парень… что надо, – сказал он, хлопая меня по плечу, – уж и за… заплатил ты нам.

Дверь за ним захлопнулась, и я тут же привалился к столу, чтобы чуть-чуть вздремнуть. Но вдруг дверь снова открылась, и показалась голова Ронни.

– Чуть не забыл… дружище… это я еще нашел среди тряпья там… Это в награду за выпивку. Ну, чао…

Он положил что-то сверху на опрокинутое кресло и захлопнул за собой дверь.

Это было последнее, что я помнил.

Когда я открыл глаза, день уже клонился к вечеру: в комнату падали через окно лучи закатного солнца. Голова трещала от адской боли, а язык словно прилип к небу. Я, спотыкаясь, доплелся до водопроводного крана, нацедил в ладонь воды и выпил.

Комната больше напоминала поле боя, чем рабочий кабинет солидного ученого. На полу валялись бутылки из-под бурбона, и воздух был пропитан резким запахом алкоголя, не хуже, чем в любой портовой корчме.

Я плюхнулся в кресло и посмотрел прямо в глаза Анубису. Его иссиня-черное тело блестело в солнечном луче, уши стояли торчком, как у собаки с безупречной родословной, и он все смотрел на меня преданными шакальими глазами. Бык Апис скучал под курительным столиком, пока я, наконец, не поднял его и поставил рядом с Анубисом.

Тут мой взгляд случайно остановился на опрокинутое третьем кресле, и я вспомнил прощальные слова Ронни о награде за выпивку и то, как он положил что-то сверху на кресло.

Я протянул руку к свертку в газетной бумаге, развернул его… И не мог удержаться от изумленного возгласа. В руках у меня был вылепленный из обожженной и некогда выкрашенной глины маленький саркофаг.

Я залюбовался этим миниатюрным чудом, потом заметил, что крышка у саркофага съемная: точь-в-точь, как у настоящего. Я вернулся к столу, вынул из ящика перочинный нож, раскрыл его и осторожно просунул лезвие между крышкой саркофага и его нижней частью, Крышка дрогнула и с тихим щелчком отделилась от основания.

Я бережно держал саркофаг на ладони и думал, что, может быть, я первый человек, который открывает его спустя три тысячи. лет. Я перевел дыхание и поднял крышку.

В саркофаге лежала крошечная мумия; вернее, глиняная статуэтка, изображающая мумию. Крошечная статуэтка, изображающая забинтованную, раскрашенную вручную мумию.

Я осторожно перевернул саркофаг, и мумия легла на мою ладонь. Она была из обожженной глины, как и саркофаг, но в отличие от последнего краска с нее не облезла: она выглядела так, словно неизвестный мастер сделал ее только вчера.

Керамическая мумия изображала мужчину средних лет. У него был несколько приплюснутый нос и серьезные, даже можно сказать печальные черты лица. Словно лишь с большой неохотой принял он приговор Озириса. Над верхней губой у него были тонкие странные усики, которые неожиданно придавали его лицу совершенно современный вид.

Я потянулся за увеличительным стеклом, чтобы внимательнее рассмотреть его лицо – может быть, под раскраской я узнаю черты какого-нибудь известного фараона, – как вдруг заметил, что лежавшая в саркофаге мумия тоже открывается, наподобие матрешки.

Я осторожно поддел ее лезвием ножа, повозился несколько минут, и мумия раскрылась. Внутри лежало вылепленное из глины тело мужчины, а покрывавший глину бледно-серый порошок свидетельствовал о том, что в свое время куклу одели перед тем как похоронить.

Я положил малюсенькую фигурку себе на ладонь и изумленно вскрикнул.

Бросался в глаза небольшой рост мужчины, ноги были короткие, тело длинное, как у народов монгольского типа. И руки казались непропорционально длинными по сравнению с телом.

Но интереснее всего была голова. Хотя лицо мужчины было обычным человеческим лицом, как ни странно, без усов и парика, в отличие от мумии-футляра, макушка его головы была неестественно плоской: словно скульптор случайно придавил ладонью мягкую глину. А затылок бы л совершенно срезанным, и можно было бы без большого преувеличения сказать, что на шею вместо головы посадили куб с человеческим лицом. И самое странное и необъяснимое, такого я никогда еще не видел, – мастер, изготовивший эту статуэтку, нарисовал под одеждой, на теле умершего мужчины контуры его скелета. Начиная от черепа, бы л и схематически изображены позвоночник, кости рук, таза, ног, причем крупнее, чем следовало бы.

Но что меня поразило больше всего – это ребра. Ребра, сетью покрывавшие грудную клетку, тянулись не только горизонтально, но и вертикально. Как тюремная решетка. Точно так, как описал мумию одного из советников фараона Эхнатона неизвестный грек в том источнике, который предоставил мне Хальворссон.

Я положил статуэтку назад в футляр, изображающий мумию, и все это снова поместил в саркофаг. Затем насобирал кучу старых газет и упаковал все: саркофаг, Анубиса и быка Аписа. Зажав свертки под мышкой, я направился к кабинету Эдварда Малькольма, «Старика», директора нашего института.

Признаю, в тот вечер я являл собой весьма непривлекательное зрелище. Я был чумаз, и от меня несло перегаром. Глаза мои были налиты кровью, галстук я где-то потерял, одежда была измята и пропитана запахом спиртного. И это я, обычно элегантный и сдержанный. Мэри Росс даже тихо взвизгнула, когда я показался в дверях.

Уже то, как я вошел, было начисто лишено грации и благовоспитанности. Поскольку обе руки у меня были заняты свертками, мне не оставалось ничего иного, как нажать на дверную ручку носом и сильным толчком распахнуть дверь. Точно гангстер, врывающийся в банк в надежде на большую добычу.

Мэри Росс взвизгнула и уставилась на меня. Глаза ее выкатились из орбит, словно в дверь вошел Дракула. Верно, я своим видом мало от него отличался.

Мэри Росс смотрела на меня, помертвев от ужаса, а губы ее беззвучно шевелились. Может быть, она молилась.

Я поправил под мышками сползавшие свертки и бесцеремонно рявкнул:

– Старик у себя?

Мэри молча кивнула, но, увидев, что я направляюсь к шефу, вскочила и загородила собой дверь.

– Мистер Силади, нельзя! Вы нездоровы! Что с вами случилось, господи боже?

Я почувствовал, что свертки снова сползают, вместе с моими брюками.

– Ничего. Просто я мертвецки пьян, – сказал я, ухмыляясь. – А теперь пропустите меня, иначе у меня свалятся брюки, а на мне полосатые кальсоны!

Мэри Росс, чопорная старая дева, отшатнулась и прислонилась к стене. Но и теперь она предостерегающе вытянула перед собой руки.

– Нельзя, мистер Силади, нельзя! – выкрикнула она, и из уголков ее глаз выкатились две большие слезы. – Что скажет мистер Малькольм? Ведь вы заведующий отделом и…

В это мгновение дверь открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова папы Малькольма.

– Что там за шум, черт возьми? Это вы, Силади?

– Могу я с вами поговорить, Малькольм?

– Конечно же. Что у вас за срочное дело? Своими близорукими глазами он не заметил моего вида.

Мэри Росс оттолкнулась от стены и залепетала:

– Я сказала ему, мистер Малькольм. Прошу вас, мистер Силади… Я сказала, что в таком состоянии… Малькольм подозрительно вздернул голову.

– Что значит в таком состоянии? Кто здесь в каком состоянии?

Мэри Росс замолчала и только тихонько всхлипывала. А Старик, видимо, подумал, что чего-то не понял, потому что раскрыл дверь шире и пригласил меня войти.

– Давайте, заходите. Только ненадолго, потому что я уже собрался идти домой. Каким ветром вас занесло, Петер?

Я сел в кресло напротив него и почувствовал, что мною овладевает такая слабость, что не могу и языком шевельнуть. Лоб покрылся испариной, и я испугался, что вот-вот потеряю сознание.

Я знал, что от выпитого спиртного у меня понизился уровень сахара в крови, и самое умное, что я мог сделать, это сейчас снова выпить.

– У вас нет чего-нибудь выпить? От изумления он раскрыл рот:

– Что такое, вы пьете в последнее время?

– Только с сегодняшнего утра. Он озадаченно заморгал, глядя на меня из-за толстых стекол очков.

– Там, в шкафу… Налейте себе. Спасибо, я не хочу.

Он держал в шкафу какой-то мерзкий тошнотворно-сладкий ликер, но это было лучше, чем ничего. Пока я глотал его, у меня начались позывы к рвоте, но когда ликер очутился в желудке, я почувствовал себя лучше и уже не собирался возвращать выпитое.

Я вытянул перед собой ноги и улыбнулся Малькольму.

– Я принес вам подарок, начальник. Он поразился еще больше.

– Что вы говорите? Подарок? Мне? С какой стати?

– Ко дню вашего рождения. Хэппи берсдэй ту ю… Малькольм с подозрением понюхал воздух.

– Это от вас так несет? Бурбон… Вы пьяны! Что с вами случилось, Силади? Я знаю вас двадцать лет, и еще ни разу…

Я пропустил его причитания мимо ушей.

– Как я уже сказал, я принес вам подарок ко дню рождения.

Слегка побледнев, он откинулся на спинку кресла.

– Ко дню моего рождения? Вы с ума сошли! У меня день рождения в октябре.

Я почувствовал, что мои губы кривятся в разочарованной улыбке.

– В самом деле? Значит, кто-то разыграл меня. Да! Мисс Росс! Она сказала, что у вас день рождения. Малькольм потер рукой лоб.

– Без сомнения, вы пьяны, доктор Силади. Прошу вас немедленно покинуть мой кабинет. Идите домой и проспитесь. Я…

Я сделал вид, будто не услышал, что он говорит.

– Вам не интересно, что за подарок?

– Мне ничего не интересно. Давайте завтра, когда вы протрезвеете, поговорим об этом. А сейчас…

Я перегнулся через подлокотник и поднял с пола один из свертков. Сорвал с него бумагу и поставил Анубиса посередине стола. Он сиял и сверкал, как далекая звезда на тропическом небосклоне.

Малькольм поперхнулся своими словами. Трясущимися руками он погладил статую и с дрожью в голосе спросил:

– Это… это… что?

– Анубис.

– Анубис? То есть…

– «К семье Озириса принадлежал и Анубис, которого изображали либо в виде человека с головой шакала, либо в виде лежащего шакала. Его мифологическая роль не изучена во всех деталях, однако на картинах с египетскими богами, равно как и в текстах, он относится к часто встречающимся персонажам. Он определенно является богом подземного царства, египтяне наверняка стали считать его богом царства мертвых на том основании, что обычно видели шакалов в пустыне среди усыпальниц. В пустыне…»

Малькольм вскочил на ноги и простер руки к небу.

– Остановитесь, эй! Что вы тут цитируете мне мой собственный учебник? Ведь…

– Вы сами спросили, Малькольм. Я же только ответил.

Тогда он подскочил к Анубису, схватил его все еще дрожащими руками, перевернул и стал изучать основание.

Он искал там инвентарный номер.

Тем временем я снова наклонился, распаковал быка Аписа и поставил его на стол. А рядом с ним – гроб из обожженной глины.

Малькольм все еще держал в руках Анубиса, но уже ошеломленно уставился на Аписа, а потом и на саркофаг. Он медленно опустил бога с шакальей головой на ковер и безотчетным движением расслабил узел галстука.

– Это… это… невозможно! – пролепетал он. – На нем нет инвентарного номера!

Хотя ликер был непередаваемо мерзким, я все же налил себе еще полстакана.

– А откуда ему взяться? Три тысячи лет назад, к счастью, еще не изобрели инвентаря. А если и изобрели, мне об этом ничего не известно.

Он осмотрел быка Аписа, потом саркофаг. Потом рухнул в кресло напротив меня, задыхаясь, словно я гонялся за ним по кабинету.

– Мистер Силади… ради бога… что все это значит?

– Потому-то я и напился, – сказал я.

– То есть?

– Я купил все это за два ящика выпивки.

Он посмотрел на меня, как на шута горохового.

– Хотите верьте, хотите нет. Это нашли в пустыне двое военных. И продали мне за два ящика бурбона. Конечно, находку нужно было обмыть…

Он снял очки и принялся медленно протирать их.

– Вы говорите, в пустыне?

– Грубо говоря.

Он с подозрением покачал головой.

– Что-то мне тут не нравится, Петер. Вы в состоянии следить за мной?

– А… попытаюсь.

– Как известно, в пустыне не валяются просто так беспризорные статуи Анубиса. Особенно в последние три с половиной тысячи лет. Не говоря уже об Аписе и об этой штуке. Что это такое, собственно?

– Потом расскажу.

– По-моему, все это очень нехорошо пахнет. А как вы считаете?

– Что?

Малькольм тяжело вздохнул и указал на статуи.

– Что будем делать с ними?

– Вы начальник. Я купил их за счет института. В надежде, естественно, что мне возместят эти два ящика бурбона… Кстати, что вы скажете, если я прилягу вот тут на кушетке, минут на десять?

Через минуту уже я спал, как убитый. 16 мая.

Неделю спустя, ровно в десять часов, нам было назначено совещание у Старика. Когда я вошел в кабинет, статуэтки уже красовались посередине письменного стола. А Карабинас и Йеттмар, стоя на коленях на полу, изучали их. Малькольм с довольным видом курил сигару в кресле, Селия лакировала ногти, а мисс Росс с блокнотом в руке стояла, прислонившись к створке двери, готовая к энергичным действиям.

С глубоким и покаянным поклоном я протянул ей букет роз, который купил по пути.

– Не сердитесь на меня, Мэри, – сказал я с искренним раскаянием. – Я был пьян до бесчувствия. Я был вынужден…

Мэри взяла букет, и лицо ее вспыхнуло от смущения.

– Но, мистер Силади… я, действительно… Собственно говоря, это я должна просить прощения. Вы в интересах науки рисковали здоровьем, а я…

Он замолчала и беспомощно осмотрелась вокруг.

Йеттмар, все еще стоя на коленях возле статуи, всплеснул руками.

– Браво! Нет ничего лучше романтики! Любовь и египтология! Анубис и букет красных роз!

Мэри Росс заслонила лицо букетом и охотнее всего сбежала бы. Но она была секретаршей, отвечала за все, и ее присутствие было крайне необходимо.

Еще через пару минут пришли Осима и Миддлтон. Малькольм кивнул мисс Росс, чтобы она закрыла дверь и отключила телефон.

Затем погасил сигару и окинул присутствующих взглядом.

– Прежде всего, я приветствую вас, господа. Все в сборе?

Поскольку никто не ответил, он продолжил:

– Все в общих чертах знают, зачем я пригласил вас сюда. Вы все сотрудники Института египтологии, мои очень уважаемые коллеги, и сейчас, когда у меня возникли серьезные проблемы, я не могу принять решение, не выслушав ваши мнения или советы.

Осима откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Я не был уверен, слушает ли он вообще, что говорит Малькольм.

– Несколько дней назад в институте произошли странные события, главным героем которых был, в большей или меньшей степени, мистер Силади. Прошу вас, мистер Силади, расскажите вкратце, что случилось.

Я встал и начал говорить. Я начал свой рассказ не с военных, а с Хальворссона. Довольно подробно поведал, как ко мне приехал исследователь фольклора, сообщил об источниках, в которых упоминается находящаяся под землей пирамида, и, наконец, о том, что хотел от меня Хальворссон. Потом рассказал о военных и обо всем, что услышал от них.

Когда я закончил, в комнате воцарилась гнетущая тишина, слышно было только шипение спички, когда папа Малькольм раскуривал сигару. Почти все задумчиво смотрели на статуэтки, но ни один не осмелился заговорить.

Тогда я опять попросил слова.

– Если позволите, я хотел бы задать несколько конкретных вопросов. Сначала, пожалуй, относительно профессора Хальворссона. Что вы думаете о нем? – 8 каком смысле? – поднял глаза Йеттмар.

– Есть что-то в этой истории о загадочной пирамиде?

Осима открыл глаза и покачал головой.

– Я не думаю. По-моему, это чистейшей воды фольклор.

– По-моему, тоже, – сказал Миддлтон. – В фольклоре мира полным-полно утерянных или спрятанных сокровищ, подземных пещер и тому подобного. По-моему, это нельзя принимать за чистую монету.

Малькольм только попыхивал себе сигарой и помалкивал.

– Кто знает? – покачал головой осторожный Йеттмар, который наряду с египтологией занимался еще и клинописью. – Я не считаю это таким уж невероятным.

– Что же, по-твоему, выходит, под землей построили пирамиду и спрятали в ней обелиск? – насмешливо спросил Миддлтон.

– Этого я не утверждаю. Но было бы неверно отбрасывать возможность существования некоего подземного комплекса, построенного неизвестно зачем. Может быть, это действительно обсерватория, как полагает коллега Силади, но может быть и что-то другое. Я не считаю каждую легенду сказкой. Нередко, когда мы снимаем с нее лак, перед нами предстает историческая правда.

– В данном случае вряд ли, – проворчал Осима.

– Почему же? Прошу не забывать, что здесь имеется не один источник, и главное – не из одного времени. Первый и последний разделены почти двумя тысячелетиями. И каждый из них по-своему знакомит нас с захороненной пирамидой.

– Ясно, – сказал Карабинас. – Нам остается только разыскать перстень горбатого джинна, потереть его, и пирамида сама поднимется из-под песка.

Йеттмар улыбнулся.

– Почему вы обыгрываете наиболее невероятную историю. Никое? История калифа Ибн Хамида, действительно, сказка. И, пожалуй, история Рантиди немного стоит. А вот хетт Субесипу видел пирамиду.

– Это он так говорит!

– И неизвестный грек тоже, тот, из свиты Александра Великого.

– Он видел не пирамиду.

– Все равно. Но то, что он описал, связано с пирамидой.

Малькольм посчитал, что настало время вмешаться.

– Господа! По всей вероятности, мы так не договоримся. Довольно трудно решать такие вопросы теоретическим путем, И цель мистера Силади совсем не в том, чтобы заставить вас принять решение.

– Тогда пусть он будет добр сказать нам, в чем же дело? – спросил с сарказмом Йеттмар.

– Вопрос в том, правильно ли поступил мистер Силади, когда не поставил нас в известность о визите Хальворссона полгода назад.

– По-моему, правильно, – быстро сказал Осима. – Было бы излишним выносить это дело на Совет. Все равно ничего бы из этого не вышло.

– А вы как считаете?

Миддлтон скривил рот, Карабинас тоже состроил гримасу, и только Йеттмар произнес:

– И по-моему, тоже, это не имело бы смысла. Но куда вы клоните?

– А вот куда, – сказал медленно Малькольм. – Мистер Силади отказал Хальворссону, поскольку не видел никакой возможности получить когда-нибудь хоть один цент на розыски подземной пирамиды на основании представленных им данных.

– И я бы отказал, – сказал Осима.

– Еще бы, – буркнул Миддлтон.

– А это должно означать, – продолжал, попыхивая сигарой, Малькольм, – что нам не обязательно связывать подземную пирамиду с теми находками, которые вы здесь видите. По крайней мере, не следует делать это публично. Если мы вообще будем что-нибудь публиковать об этом…

Йеттмар встал и подозрительно посмотрел на Старика.

– Эй! Малькольм! Что за игру вы затеваете? Малькольм кивнул мне.

– Петер!

Я встал и начал обрисовывать план, который мы разработали за эти дни.

– Первым делом я должен сказать вам, что верю в подземную пирамиду. Прошу вас, не улыбайтесь, я объясню, почему. Во всяком случае, хотел бы подчеркнуть, что я не фантазер, и если появляется хоть одно доказательство того, что речь идет лишь о легенде, – отбрасываю свою теорию без раздумий и сожалений. Думаю, этого достаточно. Я верю в пирамиду, пожалуй, потому, что лично встречался с Хальворссоном. А кто хоть раз поговорил с ним, тому трудно не попасть под его влияние.

– Это не научный аргумент, – сказал Осима,

– В этом я полностью отдаю себе отчет. Но я верю в пирамиду не только потому, что Хальворссон верит в нее. А потому также, что нет в этом ничего невероятного.

– Ну-ну, – пробурчал Йеттмар.

– Когда я впервые услышал о захороненной пирамиде и Хальворссон зачитал свои источники, я стал размышлять над тем, что можно было бы возразить против пирамиды. И был вынужден признать, что ничего.

– Как это – ничего?

– В буквальном смысле. А что, в конце концов, вы можете возразить против нее? Почему это невозможно, чтобы под землей построили пирамиду?

– Нонсенс, – сказал Осима. – Для чего это делать?

– Тому могут быть несколько причин. Но я предлагаю оставить этот вопрос пока в покое. Не будем забывать, что еще первобытный человек оборудовал свои культовые сооружения в труднодоступных местах. Я имею в виду пещеры, глубокие овраги и тому подобное. По-моему, вполне можно представить себе, что в некоем подземном помещении установили обелиск, который использовали в качестве обсерватории. Что можно против этого возразить?

– То, что мы еще никогда о таком не слышали. Это не имело бы прецедента в истории Египта. И в истории строительства в Египте тоже.

Вот и попался японец в мою ловушку.

– Отлично, Бонни, – сказал я. – По-вашему, это невероятно, потому что нам не известно ничего подобного в истории Египта, а историю-то мы, действительно, хорошо знаем, так?

– Ну, примерно так.

Я встал, подошел к столу, взял с него саркофаг и поднял на ладони.

– Посмотрите сюда, коллеги. То, что лежит у меня на ладони, безусловно, изделие времен Нового царства. Внешняя его часть – это саркофаг римского типа, который почти неизвестен в египетских похоронных обрядах.

– Но-но, не так уж и неизвестен, – сказал Миддлтон.

– Внутри же него мы обнаружим саркофаг в виде мумии, которая повторяет контуры тела умершего, завернутого в полотно. А внутри этой последней лежит глиняная фигурка умершего в одежде. И что самое интересное, на теле нацарапан скелет. Я спрашиваю, Бонни, встречали ли вы такую же египетскую находку или похожую на эту? Общеизвестно, что вы – первый специалист по раскопкам в мире. Никто лучше вас не знает музейных материалов. Вам знакомо что-нибудь подобное?

Осима безмолвно покачал головой.

– И не задумываясь можно сказать, что вот этот принцип матрешки в данном случае тоже необычен и незнаком нам, не так ли?

– А что за штука эта матрешка? – удивленно спросил Миддлтон.

– Вы не знаете кукол-матрешек? Их делают из дерева русские. В большой фигуре помещается меньшая, в той – еще меньшая, и так далее, а в последней – совсем маленькая. Они вставляют друг в дружку восемь – девять кукол.

– Понятно.

– Непривычно также, что фигурка, изображающая умершего, находится внутри саркофага, имеющего форму мумии.

– Ив самом деле, – сказал Йеттмар.

– Не говоря уже о том, что изображение скелета на фигурке…

Осима положил на стол свои очки и прервал меня:

– Хорошо уже, хорошо, сдаюсь. Знаю, что вы хотите сказать. То, что лежит у вас на ладони, является уникальной вещью, и если бы вы вчера утром спросили меня, может ли быть нечто подобное в искусстве Египта, я бы вас высмеял. И тем не менее вот оно, у вас на ладони. Вы правы, Силади. Пожалуй, я поторопился со своим быстрым и окончательным приговором. Может быть, и в самом деле существует эта подземная пирамида. Но вот для чего ее сделали – я не возьму в толк. Хотя, может быть, вы правы и в этом вопросе. Возможно, что ее построили как обсерваторию. Но одно несомненно. Нет в мире такой организации, которая пожертвовала бы хоть один цент для такой цели. Разве что мы заморочим им чем-нибудь голову.

Тут у меня возникло чувство, что я, пожалуй, выиграл битву. Мне удалось переубедить Осиму.

Я снова поставил саркофаг на стол.

– Позвольте мне еще один вопрос. Каково ваше мнение о тех странных людях, – и я показал на саркофаг, – которых в греческом источнике называют советниками Эхнатона? Подумайте только о необычном строении их тела: уплощенная голова и вертикальные ребра. Как вы полагаете: что бы это означало?

Все посмотрели на Карабинаса, который лучше всех из нас разбирался в антропологии, поскольку был специалистом по династиям неизвестного происхождения.

Карабинас промычал что-то и пожал плечами:

– Ну, честно говоря, не представляю. С точки зрения антропологии это может быть нечто среднее между монголоидным и негроидным типом. Конечно, мне нужно было бы увидеть и настоящие кости. А то я нахожусь в таком положении, как если бы кто-то попросил меня, показав древнегреческое изображение Полифема, установить, к какому типу людей относилось это одноглазое чудовище.

Миддлтон засмеялся, и даже Старик попытался улыбнуться.

– Но могу утверждать, – продолжал Карабинас, -что ни один воин, принадлежавший к какой-либо династии чуждого происхождения, не походил на него. Я абсолютно уверен в этом!

– Что же дальше? – проворчал Йеттмар.

– Не знаю. Плоскую голову, пожалуй, можно было бы объяснить сходством с негроидным типом.

– Как именно, черт возьми?

– Мы предполагаем, что Египет имел тесные связи с Суданом. Хотя и не слишком избалованы такими источниками. Именно поэтому мы почти ничего не знаем о том, в какой степени Африка была исследована Египетским царством.

– Пожалуй, ни в какой, – сказал Миддлтон.

– Вполне вероятно, что египтяне никогда не добирались дальше истоков Нила, то есть Хапи. Но можем ли мы быть в этом уверены? Действительно ли это так, или до час не дошли письменные памятники о таких путешествиях? В самом ли деле они не знали прилегавших к ним областей Африки? А если они т не достигали их, то не может ли быть, что африканцы бывали у египтян? Масса вопросов без ответа…

Осима, весь напрягшись, подался вперед:

– Вы полагаете, что советниками Эхнатона могли быть негры?

– Что-то в этом роде. А сейчас, после ваших слов, у меня даже возникла безумная идея.

– Какая же?

– Керамическая мумия, несомненно, изображает мужчину монголоидно-негроидного типа. Середины второго тысячелетия до нашей эры. Что мы знаем о миграции народов Средней Азии тех времен?

– Немного, – сказал папа Малькольм и выпустил изо рта изящные кольца дыма, – но какое это имеет отношение к нашему делу?

– Представьте себе следующее. Из Средней Азии, то есть из степей, граничащих с Китаем и Тибетом, уходит кочевой народ, но не в сторону Европы, по ставшему позже привычному пути, а на Ближний Восток, и каким-то образом попадает в Африку.

– Ну уж нет! – Миддлтон схватился за голову.

– А почему нет? Оседает где-то на побережье Африки, может быть, как раз в районе Эфиопии и Сомали, и ассимилируется с коренным негроидным населением. Тогда монголоидно-негроидный тип получает отличное объяснение.

– И все это за тысячу лет до гуннов! – многозначительно кивнул Осима.

– Точно,– поддакнул Карабинас. – Может быть, в этой истории были замешаны и ваши предки, Бонни!

– Премного благодарен!

– Этим можно было бы объяснить и странную форму головы.

– Не хотите ли вы сказать, что предки гуннов имели кубические головы?

– Нив коем случае. Напротив. Каждому известно, что отдельные африканские племена и в наше время деформируют головы. Вытягивают, придают шарообразную форму, и бог знает, что они там еще делают. Вполне вероятно, что и это, как любое другое искусство, насчитывает тысячелетия. Считаю вероятным, что здесь речь идет о сжатии черепа. На голову новорожденного надевали дощатую клетку или что-то похожее, и еще мягкий череп прекрасно себе деформировался.

– Xa-xa-xa! Прекрасно! – поднял глаза к небу Осима.

– Какого черта, Бонни! – дернул головой Миддлтон. – В вас берет верх ограниченность эстетики белого человека? Только то прекрасно, что вы считаете прекрасным? А этим квадратноголовым, пожалуй, показалась бы отвратительной ваша собственная башка.

Осима покраснел.

– Но как это увязать с вертикальными ребрами? Карабинас вздохнул и развел руками.

– На все у меня, пожалуй, не хватит идей… Хотя, кто знает… Воины первобытных племен еще и сегодня рисуют белой краской скелет у себя на теле, когда затевают танцы войны. Может быть, и это нечто подобное.

– И это подтвердило бы также африканское происхождение! – сказал Йеттмар.

– Да постойте же! – выкрикнул Миддлтон. – Тот грек ведь писал, что он видел скелет. И ребра были вертикальные. Понимаете? Не какой-то там рисунок, а кости!

– И снова у меня есть идея! – возбужденно заявил Карабинас. – Только что мы говорили о деформации головы. Возможно, что и верхнюю часть туловища тоже чем-то деформировали. Предположим, костяной клеткой. Чтобы грудь выглядела более плоской или, наоборот, более выпуклой, мускулистой. И вертикальные ребра представляют собой остатки этой клетки, которую положили на умершего при похоронах.

– И у меня есть идея! – воскликнул Осима. – А если это просто-напросто нагрудник? Потайной нагрудник, имевший то же назначение, что и пуленепробиваемый жилет в наши дни.

Мне показалось, что пора вмешаться. Мы уже были далеки от того, чтобы коллеги встретили мой план кислой миной.

– Итак, мы имеем следующую ситуацию, – заговорил я, и все сразу умолкли. – Похоже на то, что недостатка в теориях у нас не будет. Я же скажу следующее. Какие теории подтвердятся, а какие нет– время покажет. Но мы, несомненно, имеем дело с исключительно интересным явлением. И именно с точки зрения истории Египта. Мы и прежде знали, что Африка, в первую очередь Северная Африка, оказывала влияние на египетское государство, как равно и Азия через хеттов и ассирийцев. Но мы мало знаем о влиянии на Египет со стороны Черной Африки. Кроме того, и вокруг самого Эхнатона слишком много загадок. Может быть, мы близки к тому, чтобы узнать кое-что новое. Осима потер нос и озабоченно произнес:

– Но есть в этом деле одна закавыка, Силади. Если я вас правильно понял, цель этого продолжительного совещания состоит в том, чтобы мы договорились об экспедиции, которая займется розысками захороненной пирамиды и мумий советников Эхнатона.

– В общих чертах.

– В том-то вся беда. Конечно же, я и коллеги примем в ней самое непосредственное участие, или я заблуждаюсь?

– Не заблуждаешься, – сказал Карабинас, и Миддлтон одобрительно покивал.

– Несмотря на это, я продолжаю утверждать, что нет такой организации, которая выделит хоть грош для такой цели. Даже, пожалуй, если мы предположим, что эти советники и в самом деле были неграми, мы ничего не получим и от такого благотворительного заведения, которое поддерживает чернокожих…

– Чушь! – сказал Йеттмар. – Таких нет.

– Тогда экспедиция лопнула!

– Как же, лопнула! – воскликнул Миддлтон.– Я вижу вас насквозь, Силади, ах вы, старый лис! Вы хотите организовать экспедицию, назвав совсем иную причину, а не ту, настоящую!

– Что-что? – опешил Осима.

– Послушайте, Бонни! Мистер Силади абсолютно прав. Будем помалкивать в тряпочку. Нет никакой загадочной подземной пирамиды и никаких советников с кубическими головами…

– Тогда что же есть, черт возьми? Миддлтон подскочил, подошел к столу и положил руку между ушами бога с шакальей головой.

– Это! Анубис, Апис и, если угодно, этот маленький саркофаг. Они будут нашими аргументами. Понимаете? Осима громко свистнул.

– Тут уж, пожалуй, раскроются кошельки! Особенно если мы подготовим общественность нашими публикациями. Находка тысячелетия! Тогда можно начать и благотворительные сборы!

И вдруг все словно с цепи сорвались. Все четверо кричали наперебой, только Сепия сидела спокойно и дула на свои ногти, покрытые свежим лаком, а Мэри Росс испуганно переводила глаза с одного на другого, словно боялась, что мы вот-вот кинемся дубасить друг друга.

Папа Малькольм, прежде чем заговорить, снова выпустил вверх огромные кольца дыма. Он говорил спокойным, тихим голосом, как обычно, но нельзя было не прислушаться к его словам.

– К сожалению, друзья мои, я должен сказать, этот путь тоже не годится. Причем, он совершенно непригоден. Это мы не можем преподнести общественности. Это абсолютно невозможно.

– Но почему же, черт побери? – изумился Осима. – Ведь нам приходилось начинать раскопки, имея и менее интересные находки.

– Возможно, – сказал Малькольм, – вернее, так оно и было. Но это ничего не значит.

– Почему? Скажите же, наконец, почему?

– Во-первых, – начал перечислять свои аргументы Старик, – потому, что эти памятники не существуют. Их выкопали из египетской земли американские граждане, нарушив египетские законы, а потом контрабандой вывезли из страны. К тому же это были американские военные. Вы понимаете, что в таком случае означала бы публикация?

Никто не произнес ни слова.

– Международный скандал. Не говоря уже о том, что все мы вылетим. То есть, отсюда, из института.

Карабинас что-то тихонько пробурчал, потом обратился к Старику.

– А… что будет… если, скажем, мы чуть-чуть слукавим. В интересах науки, разумеется.

– Как вы это себе представляете, Карабинас? – 'Ну, скажем, мы скроем их происхождение.

– Скроем?

– Именно так.

– Но каким образом?

– Послушайте. Моя идея пока только вырисовывается. Скажем, так: мы сообщим, что в наши руки попало несколько археологических памятников, датируемых временем Нового царства. Скажем, через международных маклеров. Ведь это само по себе не запрещено.

– Но и не поощряется.

– Это я знаю. Только для достижения определенной цели дозволительны соответствующие средства.

– Дальше, Карабинас.

– Итак, мы сообщаем, что стали обладателями этих статуй. Как правило, о происхождении новых вещей не слишком расспрашивают. Главное, чтобы они не были украдены из какого-нибудь музея. На всякий случай, мы можем придумать какое-нибудь место, где они, по словам маклеров, были найдены. Или еще что-нибудь в этом роде… Может быть, тогда кто-нибудь и даст денег.

Малькольм покачал головой.

– Не пойдет, Карабинас, сожалею, но не пойдет.

– Почему же, шеф?

– Вот послушайте. Нехорошо уж то, что наш институт будет упомянут в связи с международным антикварным рынком, имеющим двусмысленную репутацию. Я не думаю, что наши меценаты обрадуются этому.

– Но среди них есть, очевидно, и такие, которые отличаются более гибким мышлением.

– Возможно. Но продолжу. Если даже кто-то и даст деньги, я не могу себе представить, что мы с ними будем делать.

– Что-что?

– А все очень просто, к сожалению. Если мы скроем, откуда у нас эти находки и при случае укажем ложное место, то если и получим от египтян разрешение на раскопки, копать придется именно в том месте, на которое мы попросим разрешение. Понимаете? А место находки всего в нескольких милях от больших пирамид.

– Но, в конце концов, почему мы не можем попросить разрешения на раскопки в том месте?

– По многим причинам, дорогой Карабинас. Во-первых, потому, что придется объяснять, какого лешего мы хотим копать там, где, по общепринятому мнению, уже давно ничего нет. В тех местах уже триста лет ковыряются археологи, как профессионалы, так и любители. И все считают, что там, под песком, не должно быть уже и булавки.

– Но ведь есть!

– Я сейчас высказал только общепринятое мнение, а не свое собственное. Итак, мы непременно вызовем подозрение, если попросим разрешения на раскопки в тех местах, которые каждый уже считает перекопанными и выпотрошенными. Не говоря уже о том, что в затылок нам постоянно будет дышать целая толпа любопытных, чиновников и других. Недалеко столица: наши раскопки станут главным развлечением.

– Это так уж страшно?

– Само по себе нет. Только вот если мы все-таки найдем что-нибудь, то никогда не избавимся от подозрения, что знали об этом заранее. Что, в свою очередь, только приведет к сложностям в международных от– ношениях. И, кроме того, остается открытым главный вопрос: кто, черт возьми, будет финансировать наши раскопки? Вы полагаете, кто-нибудь даст хоть доллар, если мы попросимся на эту убогую, тысячекратно прочесанную территорию? Для просеивания песка?

М Миддлтон хлопнул себя по лбу и поднял к небу глаза.

– С ума сойти можно! – простонал он. – На раскопки подземной пирамиды денег просить не можем, потому что никто не даст, все посчитают это сказкой, а нас в лучшем случае фантазерами, а в худшем – сумасшедшими. Хорошо. В то же время мы не можем показать реально существующие находки, потому что попали они к нам нелегальным путем. И не можем рассказать о том, что произошло на самом деле, потому что если скажем, то послезавтра туда кинутся толпы, и не успеем мы и пальцем пошевелить, как они все разграбят. Если, конечно, кроме склепа, там еще что-то есть.

– Именно так, – сказал Малькольм. – Вот почему я прошу строгого соблюдения тайны!

– И еще потому невозможно все это, – продолжал в отчаянии Миддлтон, – что куда бы мы ни попросили разрешения, а копать надо в другом месте. И опять-таки, кто, черт возьми, захочет жертвовать деньгами для нашей цели, которая выглядит настолько туманной? Тронуться можно!

Малькольм усиленно пыхтел сигарой и с довольным видом разглядывал нас.

– Вот какая ситуация, господа! Точно к таким же выводам пришли и мы с мистером Силади. И позвал я вас сюда для того, чтобы, если я получу вашу поддержку, мы вместе попытались выбраться из этого тупика. Вы согласны, господа?

– Еще бы, – проворчал Йеттмар.

– В таком случае, – сказал Малькольм с улыбкой, – мы, пожалуй, можем открыть наше заседание.

Последующие полчаса мы провели в основном в молчании, нарушая его время от времени дерзкими, но абсолютно неосуществимыми идеями. И когда уже, казалось, совсем убедились, то неспособны придумать что-то толковое, Мэри Росс, которая до сих пор молча вела протокол, прокашлялась и, по своему обыкновению, робко попросила слова.

– Мистер Малькольм…

– Что у вас, Мэри?

– Я только что подумала…о циркулярном письме на прошлой неделе.

Сигара замерла во рту у папы Малькольма.

– О чем?

– О циркулярном письме, что пришло на прошлой неделе.

Старик дернул носом и зашевелил ноздрями, как заяц, учуявший морковку.

– Что еще за письмо?

– Я показывала вам, мистер Малькольм, – сказала Мэри, оправдываясь и в то же время с укором.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулся папа Малькольм. – Вы отлично знаете, что я слепо доверяю вам. Но при чем здесь это письмо?

– В нем написано, что русские… Но вы же читали его, мистер Малькольм. Я ведь положила его вам на стол!

Папа Малькольм сделал затяжку, одновременно наливаясь кровью. Он помолчал несколько секунд, потом дрогнувшим голосом произнес:

– Дорогая Мэри! Может, вы и положили мне на стол циркулярное письмо, но я его все равно не читал! Не читал и баста! Я не намерен прочитывать всякий хлам, даже если вы мне кладете его на стол. Ясно?

– Ясно, – сказала Мэри, бледнея. – И прошу прощения…

Малькольм стряхнул с сигары пепел, потом, глубоко* вздохнув, посмотрел на Мэри.

L – А теперь, дорогая мисс, не скажете ли вы нам, что было написано в том проклятом письме, если вы уж И начали говорить? Вы упомянули о русских. Уж не случилась ли в Египте революция? ^ – Нет, откуда, – сказала Мэри обижен но, некогда заметила, что все уставились на нее, забыла о своей обиде. В ней взяла верх гордость преданного сотрудника, готового пойти за своим шефом в огонь и воду. – Русские по договору с египетским правительством строят огромную плотину на Ниле, вблизи Асуана.

– Новые конкуренты, – сказал Осима. – Русские до сих пор не слишком интересовались раскопками египтологов.

– А какое, черт возьми, имеем к этому отношение мы? – раздраженно спросил Йеттмар.

– В ходе сооружения водохранилища, а особенно после окончания этих работ, территория во многие тысячи квадратных миль навсегда окажется под водой.

Дело в том, что в этом районе запруживают реку для электростанции.

Все невольно насторожились. Было нечто в ее голосе, позволявшее подозревать, что тут что-то кроется, хотя пока мы еще не догадывались, на что она намекает этой плотиной.

– Под водой окажутся многие известные и, я полагаю, еще таящиеся под землей памятники. Среди прочих и храм Абу-Симбел.

– Это невозможно! – вскочил на ноги Миддлтон. – Этого мировая общественность не допустит! Папа Малькольм негромко хихикнул.

– Почему вы смеетесь, шеф? – вскинулся оскорбленный Миддлтон.

– Слушая вас, мой мальчик. Не допустит мировая общественность! Где вы живете, Миддлтон? Не допустит гибели Абу-Симбела, а Хиросиму допустила. Не говоря уже об остальном.

– Но это же дикость! Сейчас мирное время! Мэри Росс старалась перекричать шум.

– Именно поэтому и прислали письмо. Это призыв ЮНЕСКО ко всем нациям спасти Абу-Симбел и другие памятники.

– Вот видите? – Миддлтон ткнул в сторону Старика указательным пальцем. – Все-таки человечество не позволит!

Старик лишь пробормотал что-то, потом кивнул Мэри.

– Прошу вас продолжить, мисс.

– Словом, ЮНЕСКО обратилось ко всем правительствам мира с призывом, чтобы они помогли спасти памятники, находящиеся под угрозой затопления, и среди них храм Абу-Симбел. Храм нужно передвинуть, может быть, всего на несколько сот ярдов, куда уже не дойдет вода.

– Только, пожалуй…

– Да, конечно. Кроме того, там есть еще около десятка прочих храмов. Храмов Солнца. Египетское правительство предложило, что кто захочет, может забрать себе один из них. В подарок. Те страны, которые внесут самый большой вклад в спасение памятников, получат в подарок один из храмов солнца. Вот… в основном то, что написано в письме.

Мы помолчали немного, потом, наконец, папа Малькольм нарушил молчание:

– Да. Это, несомненно, красивый жест со стороны египтян. Но представляет ли он какой-то интерес для нас?

Осима потряс головой.

– "Вряд ли. Если кто и поедет, так, конечно, люди из Нью-Йорка или Вашингтона. И они же получат храм.

– Впрочем, это не наше дело, – сказал Миддлтон. – Перевозка храмов, их демонтаж и установка – не такое уж большое удовольствие. В основном, техническая работа. Да, кроме того, в классическую эпоху там практически никого не хоронили.

– В лучшем случае, мы нашли бы там коптские захоронения.

Папа Малькольм кивнул Мэри.

– Вот видите… Такова судьба призывов доброй воли. Они тонут в океане равнодушия.

И тут неожиданно Карабинас испустил вопль. Он подскочил и принялся плясать по комнате: расставил руки, как стервятник, высматривающий ягненка, и забегал вокруг стола.

– Он спятил, – невозмутимо вынес свой приговор Йеттмар.

Карабинас, сопровождаемый ошарашенным взглядом Малькольма, подскочил к Анубису и влепил ему в нос смачный поцелуй, затем подбежал к Мэри Росс и повторил с нею то же самое.

Бог-шакал продолжал улыбаться, ему, может быть, и понравилась эта забава, не то – Мэри Росс. Она покраснела и, закрыв лицо руками, отшатнулась к стене.

– Однако же, мистер Карабинас… Мистер Карабинас, да бог с вами! Что с вами случилось, мистер Карабинас? – повторяла она, пытаясь увернуться от возобновляемых наскоков Никоса Карабинаса.

Наконец он оставил Мэри в покое и подскочил к Малькольму.

– Мы спасены!

– Вы не в своем уме! – сказал Старик. – Каким образом?

– Вот послушайте! Мы подключаемся к спасательным работам на Асуане) – И что же?

– Подключаемся. На это нам точно дадут денег. И никто не узнает, что, собственно говоря, мы намерены делать.

– А что? Что мы намерены? – спросил Осима. – Спасать памятники. Что еще мы можем делать у Асуана? Карабинас схватился за голову.

– Неужели вы не понимаете? Мы только денег попросим на это! И получим, факт. Ведь помощи просят сами египтяне. Ура! Мы можем ехать в Египет!

Tут и до меня начало понемногу доходить. Я увидел, что Иеттмар и Миддлтон таращатся на Карабинаса, и чувствовал, как бешено несутся мысли у них в голове.

– Ну-ну, – сказал папа Малькольм, взволнованно теребя пальцами свою сигару. – Пока мы еще ни на шаг не продвинулись. Только что ни один из вас не собирался ехать в Асуан. Если мы возьмемся за это дело, то не сможем уже оттуда отлучиться. Не говоря уже о том, что от нас будут ждать каких-то результатов!

– Кто сказал, что не будет результатов? Еще как будут!

Старик раздавил сигару.

– Могу я попросить вас. Никое, объясниться вразумительней?

– Вот слушайте, шеф! – Карабинас плюхнулся в одно из кресел. – Все получится, факт. Мы подаем заявку на участие в спасательных работах в Египте. Причем, главное – не опережать события. Пускай нью-йоркцы и вашингтонцы передерутся из-за места получше. Держу пари на ржавый гвоздь, что и те,» и другие вцепятся в храм Солнца!

– В этом можете быть уверены! г – И пусть себе цепляются! Нам нельзя опережать их. Мы заявим о себе только тогда, когда все лучшее уже будет поделено.

– Я все еще не понимаю, – с горечью заметил Осима.

– В конце останутся, по всей вероятности, места с пустяковыми памятниками, более позднего происхождения и значительно менее интересными. Как раз то, что нам нужно!

– Может быть, это тебе нужно, но не мне, – обиженно возразил японец.

– Ничего подобного. Это нужно всем нам. Как раз это. Я хорошо знаю людей наверху. Когда нам останутся только корешки, они нас пожалеют и постараются подсластить пилюлю, подбросив деньгами добавку.

– С какой это радости? – вспылил папа Малькольм.

– Я прямо так и вижу все перед собой. Этот старый, жирный Леонард, председатель Ученого Совета, будет вне себя от бешенства, что, мол, все досталось ребятам из Нью-Йорка и Вашингтона. А на западное побережье плевать! Но я вижу его насквозь, этого старого пройдоху, и надую его страшно. Ох и надую!

– Хорошо, хорошо, но почему?

– Почему? Потому что он все отдаст этим мошенникам! Предположим, что заявку на возможность участвовать в египетских раскопках подадут три института: нью-йоркцы, вашингтонский сброд и мы, и как вы думаете, кто получит первоклассные места, ну? Голову даю на отсечение, что не команда директора Малькольма из Санта-Моники, а те лизоблюды.

Малькольм сдвинул брови, но ничего не сказал. Даже Селию покинуло холодное спокойствие, и она перестала дуть на свои ногти. Правда, возможно, лишь потому, что лак на них уже высох.

– Итак, с небольшим опозданием, но мы подадим нашу заявку. И знаете, куда? Раскапывать храм Солнца на Асуане!

– Он с ума сошел! – сказал Миддлтон.

– Я так и вижу перед собой жирную физиономию старого Леонарда, как он сияет от безграничного счастья. «Ах, ах, эти милые ребята из Санта-Моники… И почему они не подали заявку вовремя? Нью-йоркцы и вашингтонцы уже получили лучшие места. Что нам делать с бедняжками? Не осталось для них ничего больше, кроме куцего коптского кладбища с развалинами храма. Бедные, бедные ребятки из Санта-Моники…»

– И что? – нетерпеливо подгонял Малькольм.

– Мы получим коптское кладбище.

– Да какому дурню оно нужно? Вам, может быть?

– Черту рогатому оно нужно! Когда нас уведомят о решении, нам для вида нужно будет немного поскандалить. Одно-два протестующих письма, а потом спустить на тормозах. Старый каналья довольно потирает ладошки, а тем временем в нем просыпается что-то похожее на совесть ученого. Понимаете?

– Ни слова, – отозвался Осима.

– Старый боров задумывается и говорит себе: «Ах, ах, сынки из Санта-Моники! Мне их все-таки жаль. Пока остальные раскапывают храм Солнца, этим приходится ковыряться в мусорных кучах коптов. Не слишком ли это? А что, собственно, можно поделать? Я не могу и им сделать храм Солнца, хорошо еще, если Соединенные Штаты хоть два получат. И все же мне их жаль. Так как же быть? Гоп! Есть! А подброшу-ка я им еще чуток деньжат! По крайней мере, заткну им рты, чтобы не плакались на весь белый свет, что, мол, председатель Ученого Совета украл у них храм Солнца. Сколько же им дать? Ну, сколько, господи? Ста тысяч, пожалуй, будет довольно».

Миддлтон скривил рот.

– А какого черта вы будете делать с этими деньгами, Никос? Откроете фабрику мороженого в пустыне или игорный дом для бедуинов?

– Ни то, ни другое. И, кстати, не позволю себя оскорблять. Итак, мы получаем деньги и разрешение на раскопки… Тогда мы состроим постные мины и примемся готовиться к раскопкам коптского городища, кладбища, храма или чего там еще.

– Только полюбуйтесь на него! – проворчал Йеттмар.

– Мы прибываем на раскопки коптских памятников и усердно принимаемся за работу. Ревизоров ни души, потому что какой дьявол заинтересуется нами, когда остальные спасают храмы Солнца, а мы ковыряемся в заброшенных кучах навоза?

– В этом что-то есть, – пробурчал Старик с подозрением.

– К тому же, и местные жители будут обходить нас дальней дорогой. Как вы думаете, кой черт станет подсчитывать, сколько нас там работает?

Йеттмар вдруг заулыбался.

– Никое, ах ты мошенник!

– А как же. Это у меня в крови! Значит, возле коптского мусорника мы преспокойно разделимся. Одна часть экспедиции остается на месте и добросовестно трудится. Если кто-то все же ненароком забредет туда, то увидит, что работа спорится.

Папа Малькольм в замешательстве принялся покусывать конец сигары.

– Если я правильно понял, то вторая половина…

– Вторая половина отправляется в туристическую поездку. В туристическую поездку, до которой никому нет дела.

Тут, наконец, дошло до Осимы и Миддлтона.

– К пирамидам?

– Куда ж еще? Прямо туда.

– Черт возьми! А неплохая идея! – заулыбался Миддлтон. – Но что если на нас обратят внимание?

– Вряд ли можно этого опасаться. В будущем году на Египет начнется нашествие исследователей. Их наедет столько, что они будут наступать друг другу на пятки. За две недели египтяне привыкнут к этой суматохе, и им будет на все начихать. Мы сможем делать все, что захотим.

– И все же мы окажемся слишком близко к столице, – тревожился папа Малькольм.

– Ничего страшного! – размахивал руками Карабинас. – В крайнем случае, слегка замаскируемся.

– Под американских военных, да? – захохотал Осима.

– Не обязательно. Но и не исключено. Тем не менее, я предлагаю лучше разбить над ямой довольно большую палатку: если днем будет много любопытных, мы сможем спокойно работать ночью. Ну что?

Мы смотрели на папу Малькольма, который все еще жевал свою сигару.

Старик, наконец, поднял глаза и посмотрел прямо на меня:

– Мистер Силади?

– Мне идея нравится, – сказал я. – Это, действительно, выход из тупика. И едва нам в голову придет что-нибудь лучше. По-моему, можно попытаться.

– Осима?

– Мне кажется, тоже.

– Миддлтон?

– О'кей.

– Йеттмар?

– Я за.

– Селия?

– А там не слишком жарко?

– Итак, единогласно, – проворчал Старик. – И все же я боюсь.

– Чего? – спросил Карабинас.

– Провала.

– То есть?

– Видите ли, Карабинас, я признаю, что идея ваша неплоха и, возможно, выполнима. Но все-таки здесь много риска.

– А именно?

– Мы можем попасться, когда будем копать усыпальницу. Вдруг кто-нибудь подойдет и спросит, что мы делаем. Что мы на это скажем? Что мы туристы? Копаемся в кустах, в нечистотах, оставленных тысячами местных жителей? Не думаю, что найдется хоть один здравомыслящий человек, которые нам поверит.

Карабинас хотел ответить, но я сделал ему знак молчать. Я посчитал, что настало время подключиться и положить конец колебаниям.

– Риск, конечно, нельзя отрицать. Но у нас есть время, чтобы все тысячу раз обдумать. И решить все вопросы. Вы говорите, раскопки усыпальницы. Что мы можем броситься в глаза властям. Ну что ж. Надо приготовиться и к такой возможности.

– Например?

– Я сказал, что у нас еще достаточно времени для этого. Ну, допустим, мы возьмем с собой машину с инструментами и попросим разрешения на измерения пирамид.

– Какого черта вы хотите там измерять?

– Что угодно. Все равно.

– Да их уже столько мерили-перемерили! Мы знаем их вес, высоту, кубатуру лучше, чем папочка своего новорожденного.

– Не беда. Тогда придумаем что-нибудь другое. Какую-нибудь чепуху.

– Это будет нетрудно, – буркнул Йеттмар.

– Сейчас в большой моде астрология. Займемся научной астрологией.

– Что за чертовщина!

– Подадим заявление, что, например, мы хотели бы измерить угол между пирамидой и некоторыми звездами из Плеяд и на основании этого вычислить таяние ледяного панциря Северного полюса, которое произошло за десять тысяч лет до новой эры и привело к гибели Атлантиды.

Малькольм даже отложил сигару:

– Но это же несусветная чушь!

– Конечно. Зато безобидная. Во всяком случае, для них. Кому вред от того, что несколько сумасшедших членов экспедиции занимаются глупостями. Они еще какое-то время пошатаются вокруг, на тот случай, если вдруг мы работаем на вражескую державу, но когда увидят, что мы тихие сумасшедшие, махнут на нас рукой.

– Такого бреда я еще не слышал! – весело сказал Йеттмар.

– Именно поэтому нам любой поверит. Старик глубоко вздохнул.

– Хорошо. Мистер Силади, разработайте подробный план. Даю вам на это две недели. После чего, если все будет в порядке, мы подадим заявку.

Ровно на секунду воцарилась тишина, а потом началось светопреставление. Мы схватились за руки и начали отплясывать посередине комнаты танец воинов.

И действительно, было отчего танцевать.

Когда мы устали и попадали в кресла, папа Малькольм, который до сих пор весело смеялся, снова посерьезнел и задумчиво почесал в затылке.

– И все-таки есть одно, что мне не очень нравится.

– А именно? – спросил я.

– Что будет с находками?

У нас сразу пропала охота смеяться.

– Ведь что произойдет, когда мы что-нибудь найдем? Скажем, найдем захороненную пирамиду?

– Тогда ничего, – сказал я. – Все будет чисто. Объясним египетским властям, что мы наткнулись на нее случайно.

– Вы думаете, они поверят?

– А это их не будет интересовать. Главное, что появилась еще одна пирамида.

– Допустим. А если мы найдем лишь один-два склепа?

– Надо будет тщательно отработать материал. Мы заявим, что оставляем коптское кладбище и все силы бросаем на расчистку склепов.

– Хорошо. А что с этими? – Он показал на Анубиса и Аписа.

– По-моему, их нужно отвезти назад, – сказал Йеттмар.

– И по-моему тоже, – пробурчал Осима.

– Только вот вопрос, каким образом, – махнул сигарой Малькольм. – И когда? Если сразу повезем и попадемся на таможне… Всему конец.

– Об этом и речи быть не может! – запротестовали все.

– Тогда и это придется пока отложить. Но одно не вызывает сомнений. Эти памятники принадлежат египтянам. Их надо каким-то образом вернуть. Иначе мы становимся просто ворами.

– Ну это уж вы слишком, – запротестовал Миддлтон.

– Слишком, не слишком, но это так! Контрабандный провоз произведений искусства, на который нет разрешения, – в любом случае преступление. Кто бы там ни был – военный или штатский. Не говоря уже о том, что необходимо восстановить их прежнее состояние.

– Тогда все-таки их нужно отвезти назад.

– Хорошо, господа. Прошу вас, мистер Силади, найдите и для этого вопроса какое-то решение.

– Постараюсь, шеф!

– Ну, тогда, господа, за работу! Операция «Подземная пирамида» начинается!