"Дай бог каждому" - читать интересную книгу автора (Каганов Леонид)

ГЕЙТС

Я лежал, не думая ни о чем. Мне хотелось спать, хотелось есть, хотелось выпить злосчастную бутылку водки, но больше всего хотелось вот так вот лежать в абсолютной тишине — не двигаться и не думать. И некоторое время мне действительно казалось, что мир хоть на чуть-чуть обрел покой и порядок. Не знаю, может, я бы так и заснул…

Но в какой-то момент этажом выше появились сосед и соседка. Похоже, вернулись из гостей. Долго болтались в лифте, долго сверкали ключом вокруг замочной скважины.

Затем долго и ярко снимали ботинки и шлепали по полу босыми ногами, а между ними носилась и цокала их дебильная собачка.

Пошатавшись по квартире, эти две толстые немолодые туши врубили музыку, да так, что раскатистое «гумс-гумс» я мог расслышать даже собственными ушами. Музыка полыхала сквозь перекрытие и освещала заодно и этаж подо мной. Впрочем, они так делали нередко, но только раньше мне это было безразлично. Зато теперь я понял, для чего они врубают музыку. Оказалось — из пуританских соображений, специально для соседей. Чтобы заглушить скрип своей поганой раздолбанной кровати.

Лучшего обзора придумать было нельзя — прямо надо мной оказалась ярко освещённая арена. Из угла комнаты как два прожектора её освещали грохочущие колонки — ровным контурным светом. А подиум подсвечивался скрипящей во все стороны кроватью — она вспыхивала, выстреливала, искрила и напоминала праздник фейерверков. Ну а посередине этого праздника бултыхались две жабы с неровными и колыхающимися как у студня краями. Зрелище было, прямо скажем, уродливое.

Господи, ну зачем? Зачем мне это знать? Ведь мне была симпатична эти пухлая пара соседей сверху — простоватые, но улыбчивые и доброжелательные. Я их и видел-то раза два в жизни, и думать не думал о них ничего плохого. А теперь как я им буду в глаза смотреть?

Я перевернулся на живот. Всюду жизнь. В свете грохочущей наверху арены квартирка снизу казалась сумрачным подвалом, заставленным вещами и мебелью. Зачем людям столько вещей? Полный абсурд — и без того крохотную нору заставить стенками, шифоньерами, тумбами, трельяжами, и всё это забить шмотками, шмотками, шмотками…

Судя по двум швейным машинкам… если это швейные машинки… да, точно, машинки.

Судя по машинкам, это квартира старушки, которая копила добро всю жизнь. Уехала ли старушка к родне погостить, умерла ли, легла на недельку в больницу с радикулитом, просто переехала на другую квартиру — этого я не знал, потому что никогда не видел соседей снизу. Зато теперь они были как на ладони, хоть и в полумраке. Подростки на ковре, валяющиеся вповалку — три мальчика, две девочки.

Лет шестнадцать, может восемнадцать. Не трахаются, не обнимаются — курят, жестикулируют. И ещё один, чуть постарше, на кухне — что-то готовит. Я повернулся, стараясь разглядеть, что происходит в той кухне, но видно было неважно. Кофеварку он держит над газом что ли? Тихо сидят как мыши, и ковры на полу толстые, глушат свет. Я задумчиво повалялся ещё минут пять, и тут старший вернулся с кухни в комнату со своей кофеваркой. Чем он занимается, разглядеть было нелегко, но молодежь оживилась и сползлась к нему, вытягивая вперед руки…

Я постарался вглядеться и понять, что же означают эти странные замершие позы, и что делает старший, медленно ползая среди них и ощупывая каждую руку, что к нему протягивали. И вдруг меня прошибло потом — отсюда я не мог рассмотреть, что это за предмет, но мог поклясться: шприц…

Я сел на диване, рывком откинув одеяло. Господи, ну зачем ты шлёшь мне эти мерзкие видения? Если я ничего не могу сделать? Спуститься, позвонить в дверь и строго зачитать душеспасительную нотацию? Или вызвать туда милицию? Чтобы их пораскидали по колониям и уж точно угробили? Да пропадите вы пропадом…

Я оделся, вышел на кухню, достал бутылку водки, вынул рюмку и подул на неё, стряхивая пыль. Извлёк из холодильника остатки хлеба и сыра. Налил рюмку до краёв и обернулся к Гейтсу. Тот запрыгнул на табуретку возле меня и зевнул так, что пасть вывернулась почти в обратную сторону.

— Давай-ка, Гейтс, помянем с тобой разные хорошие штуки, которые я потерял… — я поднял рюмку.

Гейтс недовольно мяукнул.

— Извини, — сказал я, опустил рюмку, вылез из-за стола и насыпал ему корма.

Гейтс начал лопать, я снова поднял рюмку и начал:

— Гейтс, а Гейтс? Давай-ка с тобой помянем компьютер. Понимаешь, Гейтс… Да ничего ты не понимаешь… Ты работал когда-нибудь за компьютером, Гейтс? Нет? А что тебе мешает, если у тебя есть глаза? По ноутбуку ты, помнится, топтался, грелся на нём, когда я приносил с работы… Ты вообще понимаешь, что такое компьютер, Гейтс? Компьютер — это когда вся твоя жизнь лежит на твоём столе и одновременно по всему миру. Это фотографии из Турции, куда ты ездил с Аллой. Это вся переписка, вся работа, все фильмы, все книги, вся музыка… А ещё интернет, где скоро будет вообще всё, что люди собрали за свою многотысячную историю, только задай вопрос — и подставляй мешок для ответов. И вот всё это у тебя много лет было, а теперь отобрали. Понимаешь? — Мне показалось, что Гейтс кивнул. Хотя он стоял ко мне задом и просто тыкался мордой в миску с кормом. Я поднял рюмку:

— Прощай, компьютер!

Закусывать я пока не стал, а налил следующую:

— После компьютера, Гейтс, мы с тобой помянем телевизор и кино. Ты меня слушаешь вообще, морда? ТВ и кино — тоже экраны, которые созданы световыми людьми для световых людей и больше ни для кого. И пусть они не всегда умно смотрелись, но…

— Я махнул рукой. — Прощайте, экраны!

Закусив сыром, я немного посидел на табуретке, наблюдая, как Гейтс шумно лопает.

Тоска не проходила. Наоборот — усиливалась. Я налил следующую рюмку.

— Слышишь, Гейтс! Хватит жрать! Жрать хватит, говорю! — Я потыкал в него тапочком, и Гейтс обиженно мяукнул. — Вот так-то. Ты знаешь, что такое общение, Гейтс? Что? Ну-ка, отвечай! Мяу? Нет, брат лохматый, не мяу. Общение — это почта, бумажная, электронная, сообщения всякие, SMS… Что, Гейтс? Мяу?.. Ну… — Я шмыгнул носом. — В чем-то ты, конечно, прав. Мяу наше с тобой звуковое — конечно, тоже общение. Хоть какое-то общение мне оставили, и то спасибо… Вот только твоё «мяу» недалеко полетит. А чтобы далеко полетело, да в любую щель просочилось, придется твоё «мяу» записать буквами. Хоть на время. А вот с буквами у меня теперь полное мяу… Брайль плохая замена Кириллу и Мефодию. — Я взмахнул рюмкой, так, что водка плеснула через край. — Прощайте, буквы, прощай общение!

Закусив сыром и заставив себя разжевать стальной кусок хлеба, расцарапавший мне всё нёбо, я повернулся к Гейтсу:

— За транспорт мы пить будем, Гейтс? За машину, которую мне не водить? А за работу, за мою профессию? Или мы уже пили за компьютер? — Я вздохнул, а Гейтс зевнул. — Да, с логикой у меня что-то плохо. Вот так и теряются профессиональные навыки… Нет, надо выпить. Прощай, транспорт! Прощай, работа!

Я встал, походил по кухне, порылся в холодильнике, но там больше ничего не было, кроме сырой картошки, разложенной по полочкам рукой Аллы… Я вздохнул и нежно положил руку на одну из картофелин, ожидая, наверно, почувствовать остаток тепла её руки. Разумеется, картошка была ледяной, да ещё и сырой на ощупь. Пора. Надо было за это выпить в первую очередь, да всё у меня так. Я налил рюмку.

— Ты уж извини, Гейтс, за женщин я выпью без тебя. Да ты вроде и не слишком переживаешь, что кастрировали, верно? Без лишних слов, — я поднял рюмку, — за женщин. За любовь. За Аллу. За праздник тела и бархатную кожу. А не багровые пульсирующие кишки, которые мне подсунули взамен. Прощайте, женщины, прощай любовь!

Не успел я запихнуть в рот кусок сыра, как в прихожей заполыхал звонок. Я сразу понял, что это вернулась Алла, и бросится к двери так быстро, что меня немного занесло и протащило плечом по стенке коридора. Но за дверью стояла Андреевна.

— Вот вижу, снова свет горит, дай, думаю, зайду! — начала она бойко.

— Честно говоря, занят, — сообщил я, проклиная себя за то, что не догадался проверить выключатели после ухода Аллы, — Кота своего воспитываю…

— А я ненадолго, — Андреевна попыталась вползти в дверной проем, но я держал оборону крепко, и она отступила. — Что ж ты Саша, меня так подвёл, а? Васятка-то с женой уверены, что это я тебе рассказала, как он твою машину мял! Ох, ругали меня вчера… Думала, убьют. Разве ж я тебе рассказала, а? Совесть бы поимел?

— Ольга Андреевна, а… собственно, что я сделать должен?

— А ты подумай!

— Что-то я совсем не соображаю, что вы хотите…

Андреевна принюхалась и нахмурилась.

— У-у-у-у… Так ты пьяный, я погляжу?

— Извините, Ольга Андреевна, — Я старался выговаривать слова как можно точнее. — У нас с котом важный разговор, поэтому я бы хотел…

— Ладно, последний вопрос, — неожиданно потупилась Андреевна и перешла на шёпот.

— Саша, вот ты экстрасенс… У меня к тебе дело, — Андреевна полезла за пазуху, достала что-то невидимое и развернула ко мне, старательно закрывая левую часть ладонью. — Вот фота. Сюда не смотри, не смотри, кто тут сбоку сидит, тебе знать не надо. Смотри по центру: это — я на ней. А это — она подо мной. Запомнил её?

— Кого?

— Её. Скамейку у подъезда. — Андреевна многозначительно погрозила пальцем, спрятала снимок и вздохнула. — Стырили скамеечку, стырили. Ты б смог её по фотографии найти?

— Ольга Андреевна, кто вам сказал, что я экстрасенс?!

— Так весь дом уже знает! — лучезарно улыбнулась Андреевна. — Ну, ты про скамеечку-то подумай пока, я не тороплю, а вот ещё дело, может, для тебя попроще…

— Андреевна воровато оглянулась, жестом попросила меня нагнуть голову и зашептала в ухо: — В сороковой квартире у нас живут армян с армянкой и младенец ихний. Армян шофером работает, а армянка медсестрой в нашей поликлинике. А кажную ночь там у них по полу — стуки. Туту-ту-бух! Туту-ту-бух! И я говорю точно: завод там у них, и варят они этот… иксоген!

— Это вам в милицию надо, — строго сказал я.

— Ходила! — замахала руками Андреевна. — Не слушают! Вот если б ты глянул насквозь, а?

— Да не умею я насквозь глядеть! — возмутился я.

— Тс-с-с! — Андреевна заговорщицки мне подмигнула. — Полная тайна!

И я сдался.

— Кстати, Ольга Андреевна, а кто подо мной живёт?

— Ковальчук, — отрапортовала Андреевна. — Только она в Рязани у сестры. А в квартиру ходит ейная внучка пылесосить. А что?

— Не нравится мне эта квартирка, — вздохнул я.

— Наркоманы, — кивнула Андреевна. — Известное дело. — Она вдруг подобралась. — А что? Опять они там собрались?!

— Угу, — кивнул я, чувствуя себя то ли разведчиком, то ли предателем.

— Батюшки! — охнула Андреевна и приложила руку к сердцу, — Пойду приму меры и валидол.

Андреевна ушла, а я потушил свет, запер дверь и вернулся на кухню. Гейтса нигде не было. Я налил рюмку и сел.

— Гейтс! За что мы пили? Ау?

Гейтс тут же выпрыгнул из-под стола, вскочил на табуретку передо мной и облизнулся.

— За что мы пили, спрашиваю? Отвечать!

— Помина-а-али! — ответил Гейтс, зевнув во всю пасть.

У него получилось скорее «поми-мяу», но я расслышал.

— Поминали… — кивнул я, — Поминали, чего я лишился. Ну, значит, теперь праздновать будем, что я нашёл… А что я нашёл, Гейтс? Профессию экстрасенса?

Создадим с Андреевной следственную бригаду? Буду следить за соседями и подглядывать за наркоманами? Или, вон, генерал предлагал — стены просматривать, прежде, чем сверлить. Тоже работа. Ну, — я поднял рюмку, — Здравствуй, профессия экстрасенса!

Закусив последним кусочком сыра, я встал и подошёл к окну. Ночной город светился ровным белым шумом. Шумом, который за эти четыре дня уже пропитал меня насквозь и вызывал лишь приливы тошноты. Или это водка? Я налил ещё рюмку.

— За шум? — спросил Гейтс.

— За шум, — кивнул я. — Разноцветный шум днем и ночью, от которого нет покоя.

Здравствуй, шум!

— Закусывай, закусывай, — Гейтс кивнул на хлеб.

— Да ну его, горло дерёт, — поморщился я.

— А ты в воде размочи, — посоветовал Гейтс.

Я отвинтил кран и подержал хлеб над струёй воды. И налил ещё рюмку.

— За что, Гейтс?

— За деньги? — предложил Гейтс.

— Что-о-о? — обалдел я. — Какие деньги, милый?

— Ну, — Гейтс задрал лапу и начал выкусывать что-то в шерсти. — Ты вон, сколько денег выбил. Со старой работы. За ремонт крыла. Даже за аварию содрал, сколько положено…

Я долго и укоризненно смотрел на кота, но он укоризны не замечал, а продолжал выкусываться. Нужны были другие аргументы. Тогда я поставил рюмку и вышел в коридор. И вскоре вернулся, держа в руках пачку с моими сбережениями.

— Вот про это ты говорил, да? — я сунул деньги ему в морду. — Жри!

Отворачиваешься? Нет, жри! Жри, гад! Не хочешь жрать? Не нужно тебе? А мне нужно?

Гейтс обиженно молчал.

— На, смотри!

Я дернул за рукоятку и распахнул оконный стеклопакет. В кухню ворвался прохладный сквозняк и заметался синими шуршащими искрами.

— Вот за это ты мне предлагал выпить, Гейтс? — Я размахнулся и швырнул пачку в окно.

Наверно бестелесные купюры ещё долго и красиво кружились в воздухе, но я-то этого не видел. И в этом тоже был особо символический смысл.

— Ну и дурак, — зевнул Гейтс и отвернулся. — А обо мне подумал? Чем меня кормить будешь?

— Мышей будешь ловить! — огрызнулся я и поднял рюмку. — За что пьем? Какие у нас ещё подарочки?

Гейтс дипломатично молчал. А может, обиделся.

— Тогда я скажу. — Рюмка в моей руке подпрыгнула и плеснулась через край, я взял бутылку и долил до полной. — Выпьем за мерзости, Гейтс! За все человеческие поступки и мерзости, которые люди научились скрывать от света, но не догадались скрывать от звука! — Я сам поразился, насколько красивая и складная вышла фраза, хотя к концу уже не помнил, что было вначале, просто слова хорошо катились по инерции друг за дружкой. — Выпьем, Гейтс! За моего бывшего начальника! За соседей! За лучшего друга Кольку! — Я помолчал и добавил. — И на Аллу бы ещё поглядеть, чем она занимается по будням и вечерам, что там было с Барановым и вообще…

— Остынь, — перебил Гейтс.

— О'кей. — Я поднял рюмку. — Здравствуйте, мерзости!

Я выпил, поперхнулся и схватил кусок хлеба. Рот тут же наполнился мокрой хлебной кашей, а под ней зубы наткнулись на горбушку, всё такую же стальную и черствую.

— Дурак ты, Гейтс! — возмутился я, отшвыривая горбушку в угол кухни. — Советчик, мать твою! Размочи в воде… Сам жри такой хлеб!

— С удовольствием, — кивнул Гейтс, мягко плюхнулся на пол, пошёл в угол, обнюхал горбушку и вроде даже начал её облизывать.

Я вылил из бутылки всё, что оставалось, получилась отличная полная рюмка. Пить её не очень хотелось, но куда же её девать?

— За что последнюю пьём, Гейтс? — позвал я.

— Твоя рюмка, ты и пей, — огрызнулся Гейтс, но все-таки отвлёкся от горбушки и запрыгнул на табуретку.

А на меня вдруг накатила волна пафоса и романтики.

— Знаешь, Гейтс… — начал я. — Давай выпьем эту последнюю рюмку без кривляний.

Выпьем за то, чтобы хорошо видеть то, что нам положено. И никогда не видеть всего того, на что нам смотреть незачем!

— А ты умнеешь… — заметил Гейтс. — Одобряю.

И я выпил.