"Зеленое море, красная рыба, черная икра" - читать интересную книгу автора (Словин Леонид Семёнович)6В прокуроре, надзирающем за местами заключения, я узнал своего сверстника – уроженца того берега. Когда-то нас даже знакомили. Он поднялся мне навстречу – тяжелый красавец с традиционными усиками, как две капли воды похожий на Эдика Агаева. – Игорь, – напомнил я. – Фурман. Это имя. Не фамилия. – Как имя оно даже симпатичнее. Мы посмеялись. Я сел и перешел к делу. – Меня интересуют осужденные по делам, отнесенным к подследственности водной прокуратуры. Не все, конечно. А только по неисполненным приговорам. Есть такие? – Одно. – Фурман нагнулся, вынул из тумбочки заварной чайник, налил в него из графина воды и достал кипятильник. На столе появились пиалы, сахарница. – Приговор вошел в законную силу, но еще не приведен в исполнение. Умар Кулиев. Высшая мера наказания. – Его не помиловали? – Нет. Учли просьбы трудящихся. Да вот, если хочешь… – Фурман достал из сейфа несколько бумаг, одну протянул мне. Я прочитал: «Президиум Верховного Совета… Учитывая степень тяжести совершенного преступления и то, что личность Кулиева представляет исключительную опасность для общества, Президиум постановил ходатайство о помиловании отклонить». – И когда? – спросил я, возвращая бумагу. Он понял вопрос, хотя я и не договорил. – Этого не знает никто. Обычно Президиум через Прокуратуру возвращает уголовное дело назад в суд, а суд уведомляет органы исполнения приговора, что уголовное дело пришло… На этом переписка заканчивается. – А дело Кулиева? – спросил я. – Пока не возвратилось. Напротив прокуратуры размещался пневматический тир, тускло выбеленный, с казенными лозунгами ДОСААФа, которые вывешивают обычно только в тирах. С угла, рядом со старой, с выбитыми стеклами, телефонной кабиной, пожилой, в пыльном халате, казах торговал дынями. Я позвонил Гезель. – Игорь Николаевич! Это вы? Я вас очень плохо слышу… – ласково, как ребенку, сказала Гезель. Она боялась испугать малыша, который все это время, очевидно, проводил в полудреме, набираясь тепла и нежности на всю свою грядущую жизнь, которая, судя по всему, не обещала измениться к лучшему. Внезапно мне стало тепло и спокойно. – Что там, Гезель? Кто-нибудь есть? – Бала здесь. – Я же разрешил ему отдохнуть! – Он тут. Они с Гусейном допрашивают брата Ветлугина. – Гезель! Скажи, чтобы его не отпускали, я тоже хочу поговорить… А что у Сувалдина? – В заповеднике спокойно. Бала заказал для вас справку в Институте экологии моря. По поводу икры, изготовляемой браконьерами… – Отлично. Хаджинур не появился? – Нет. Звонили от прокурора области Довиденко. Вы скоро будете? – Сейчас еду. Звонки начались, едва я появился у себя. – Прокурор области… – Гезель открыла дверь. – Возьмите трубочку… – Поздно приходишь, дорогой! – необычайно сердечно пропел Довиденко. – Не икается? Весь день тебя вспоминаем… – Первый человек Восточнокаспийской прокуратуры готов был видеть во мне соратника, если я во всем буду следовать его желаниям. – Вот какое дело. Прохвост этот – Вахидов – одумался! А может, кто-то его надоумил… Короче: от всего отказался! – Хорош гусь, – поддакнул я. – Надо ехать в обком – исключать из партии, а он одно твердит: «Я наболтал лишнего водному прокурору, чтоб отпустили!..» А у него, знаешь, шестеро детей… – Что ты предлагаешь? Довиденко солидно прокашлялся. – Есть выход… Ты записал его показания на пленку… Дай мне свозить эту запись в обком! Я ни в чем не подозревал своих коллег. Но, если я, новый человек, всего за несколько недель вышел на сбытчика осетровых, легко вообразить, как быстро – если б хотели! – задержали его здешние шерлоки Холмсы. Верхушка, организовавшая массовый браконьерский промысел, плотно прикрывала его сверху. «Теперь кто-то из них хочет заполучить магнитофонную запись, чтобы ее уничтожить! Нет-нет!..» – Мы бы его быстро приперли, прохвоста. Представляешь? – лебезил передо мной прокурор области. – Представляю. Беда в том только, что ничего не записалось… Магнитофон импортный – в левом углу панель с кнопкой. Надо их вместе нажимать. А я – только на панель. – И ничего-ничего не записалось? – недоверчиво спросил Довиденко. – Хоть что-нибудь-то получилось? Мы тут в лаборатории доведем до ума! – Он вообще не работал на запись! Только Вахидову говорить об этом не надо, – предупредил я. – Пусть думает, что пленка эта существует! – Конечно. Я ему ничего не скажу… – Довиденко сделал вид, что верит мне, но простился довольно холодно. – Ладно. Поговорим еще… Он не допускал мысли, что пленку с показаниями наиболее опасного свидетеля заполучить не удастся. – Это вы обнаружили в море труп своего брата?.. – спросил я. – Как это произошло? Бесцветный высокий блондин прокашлялся, подробно рассказал о своих сборах на поиск, все последующее уместилось в одном предложении: – …На малой скорости стал объезжать залив, смотрю – плавает что-то: Сашка!.. Он замолчал и в последующем только отвечал на мои вопросы. – Далеко от берега? – Плыл-то? Метрах в двадцати пяти. – Это уже на третий день? – Ну да. Случай был двадцать пятого… – До этого вы часто виделись? – Раза два в неделю. – Он к вам приходил? Или вы к нему? – Чаще я. – Почему? Он задумался. Я перелистал дело. Вернулся к протоколу обыска. Жене Вет-лугина предложили добровольно указать местонахождение охотничьих боеприпасов мужа, но она ответила, что в квартире их нет. «Между тем их нашли в платяном шкафу…» – У вас много братьев? – Мы двое. – Брату приходилось жить у вас? – Нет. – А вам у него? – Пришлось. Однажды все лето прожили. – Давно? – Перед тем, как этому случиться… Он жил у жены, а я со своей переехал к нему. Квартиру сдавали – деньги были нужны. – Помните, что у них находилось в платяном шкафу? – неожиданно спросил я. Он вспоминал: костюмы, платья, обувь… – Часы, фигурные ножницы, фотоальбом… Забыл только об охотничьих боеприпасах – гильзах, пыжах. Я зашел с другой стороны: – Помните, что он купил в то лето? – Вы имеете в виду сервант? Я ничего не мог иметь в виду, поскольку не располагал информацией. Эх, как бы я провел это дело, будь оно в моем производстве с самого начала! – Мотоцикл! – А ружье? – Ружья не помню. – Сможете узнать, если я'покажу его? – Нет, – он покачал головой. – Брат говорил с вами об охоте? Ветлугин замялся. – Честно говоря, про охоту не слышал. – Но если бы он ходил, вы бы знали? – Думаю, знал. – А почему вы не сказали об этом следователю? – Он не спросил. Я пробежал глазами первый протокол допроса. Ветлугина допрашивал следователь прокуратуры района Алиханов. Фамилия ни о чем мне не говорила. Вопросы о ружье, о том, бывал ли погибший на охоте, действительно заданы не были. «Ясно! Отрицательные ответы торчали бы, как шило из мешка!» – Ваш брат нигде не работал, а между тем имеет машину, мотоцикл… – Он сторожил лодку… – Ну, сколько это могло дать? – Рублей тридцать за дежурство, пару килограммов рыбы… – Вот видите! – навалился я. – С его смертью ни о каком уголовном разбирательстве, конечно, не может быть и речи… Дело прошлое! Но, наверное, он и за красной рыбкой хаживал? Был ездоком! Ведь так? Бесцветное лицо его впервые стало живым и даже приятным – таково обычное воздействие правды, отказа от лжи. – Был! Но с кем ходил, на чьей лодке, брат никогда не говорил. Мы, Ветлугины, молчуны… – Он покраснел. Передо мной была очередная жертва омерты – заговора всеобщего молчания, полностью смирившаяся с происходящим. Он скрыл убийцу, имя которого, должно быть, вслух называли все, жившие жизнью Берега. Ветлугин ушел, а я позвонил в прокуратуру области, новому своему знакомцу: – Следователь Алиханов… Знаешь такого? – Знаю, – сказал Фурман, – молодой следователь. – Когда он пришел? – Года три назад. Выходит, когда Алиханов вел дело о гибели Ветлугина, он был вообще новичком. – А что? – спросил Фурман. – Читаю одно прекращенное им дело – не перестаю удивляться… – Слабый мальчик. Он сейчас только еще соображать начинает… – Ну ладно, – я дал отбой. «Материал о криминальном трупе поручили начинающему следователю, вчерашнему стажеру!» Кто-то, имеющий власть, заранее определил линию следствия, а молодой следователь только выполнил указание. Я листал дело. Формальные запросы в водную милицию. Формальные ответы за подписями Буракова и Агаева. «…Обнаружить лодку, на которой Баларгимов с Ветлугиным ходили 25 сентября на охоту, не представилось возможным…» «…Дробовое ружье, принадлежащее Ветлугину, за № 141917 16-го калибра марки ТОЗ на учете в Восточнокаспийском городском обществе охотников не значится…» «…Баларгимов является членом общества охотников, и за ним зарегистрировано охотничье ружье за № 0637 12-го калибра иностранной марки»… Первые показания Баларгимова изложены были крайне противоречиво. В собственноручном письменном объяснении на четвертый день после случившегося было сказано, что лодка едва не перевернулась вместе с выпавшим из нее Ветлугиным, и ему, Баларгимову, с большим трудом удалось подплыть к берегу. В протоколе допроса от того же числа говорилось, что после выстрела и падения Ветлугина лодка перевернулась… Баларгимова допрашивали несколько раз, и каждый раз он показывал чуть иначе. Следователь Алиханов этого вроде бы не замечал. «После того как Ветлугин упал в воду, я тоже свалился в море. С трудом достиг берега, а лодку унесла вода…» «Я упал в море, ухватился за край лодки и в это время увидел, ' что Ветлугина нет. Я начал кричать и звать его, но он не ответил. Вода унесла весла, и я, держась за край лодки, толкал ее до тех пор, пока ноги мои не почувствовали землю…» Как видно было из показаний капитана «Спутника», который присутствовал при выезде на место, ружье, выпавшее из рук Ветлугина, было поднято со дна не в ста – ста пятидесяти метрах от берега, как показывал Баларгимов, а только в двадцати пяти. Вода доходила здесь Баларгимову до плеч… Других подводных камней, где лодку могло перевернуть, в этой части залива вообще не оказалось… Позвонил Хаджинур: – Ваше указание я выполнил. – Вахидов опознал его? – спросил я. – Да. – Твердо? – Без всяких колебаний. Баларгимов продавал ему рыбу и икру все эти годы. – Ты где сейчас, Хаджинур? – В следственном изоляторе. Вахидов уже в камере. Будут еще указания? – Я подошлю сейчас Балу и Гусейна. Втроем вы арестуете Баларгимова и перевезете его на пристань. – Понял. – Бала и Гусейн останутся там, а ты заедешь в Союз охотников. Я хочу знать, кому в действительности принадлежала двустволка… – Я продиктовал номер. – До того, как ее подняли со дна в заливе… – Разве это не Ветлугина ружье? – У меня есть все основания в этом усомниться, Хаджинур… Гезель сделала чай, и время мое надолго остановилось, пока из этого состояния меня не выудил звонок Балы. – Мы на пристани, Игорь Николаевич… – А Баларгимов? – Тут. Хаджинур уехал по вашему заданию. – Я сейчас подъеду, Бала… Я сложил документы в сейф, запер его, вышел в приемную. – Гезель! Меня ни для кого нет! Но ты сможешь найти по этому телефону… – Я записал на перекидном календаре номер. Одновременно зазвонила междугородная. – Ответьте Астрахани… – Игорь Николаевич! – Я узнал голос Луизы – секретаря прокурора бассейна. И сразу, заполнив поле слышимого, знакомый голос протянул басовито: – Тебя поймать невозможно! Третий день охочусь. То связи нет, то тебя… Прокурор – как и я – был человек новый, и отношения его с подчиненными были тоже в стадии становления. – Ты принципиально против телефона? – спросил он. – Вы убедились, как работает связь… – Его «тыканье» меня почему-то не задевало. Наверное, и он не был бы шокирвван, обратись я к нему на «ты». – Насчет Вахидова вам передали? Что мы направили дело в областную прокуратуру? – Мне звонил Довиденко… Он вот почему-то дозванивается! – Ему легче. Он пользуется правительственным каналом. Помощник сказал, что вы поддержали наш запрет на эксплуатацию установки… – На сажевом? Ты действовал абсолютно правильно. – Рад слышать. Не собираетесь к нам? – Собираюсь. Но пока я хочу, чтобы ты приехал сюда. Есть срочное дело. Это разговор не для телефона. – У меня тоже дело к вам… И тоже не для телефона. – Значит, берете меня? – спросил Баларгимов. Он не показался мне расстроенным. – За эту пьянь Ветлугина? Балу и Ниязова я отпустил на обед, а Баларгимову захватил по дороге несколько чебуреков и бутылку воды. – …Только ничего у вас не выйдет! – заверил он. – Справедливость пока существует… Мы остались вдвоем в маленьком – на два кабинета – помещении, выделенном нам водной милицией. Он продолжил: – Живем с женой тихо. Никому не мешаем. Дети уже выросли. Дочь – в институте. Старший сын женился, двое детей. Я работаю. Нам хватает… Только б люди нас не трогали, не завидовали бы! Вы были у меня, видели мою жену. Так? Я кивнул. – Все время я дома, никуда не хожу… Бывает, выпьешь с соседом – и снова домой! А тут Сашка Монтер! Надрался в сиську: поедем да поедем на качкалдаков!.. Я записал его показания. Это была грубо состряпанная, лживая от начала до конца небылица. Приходилось удивляться тому, что она оказалась принятой кем-то на веру. «Охотники» – Ветлугин и Баларгимов – стреляли качкалдаков на мелководье в кромешной тьме, не видя не только птицы, но и друг друга… Вода в том месте, где обнаружили ружье, доходила Баларги-мову до плеч… Вскоре вернулся Бала. – А Гусейн? – спросил я. – Сейчас придет. В ларьке на пристани – детская обувь. И народу – почти никого… Посмотрите, – Бала протянул бумагу. – Хаджинур передал. Бумага была подписана председателем Восточнокаспийского городского общества охотников. – Ружье, с которым будто бы охотился Ветлугин, поднятое со дна, по справке в уголовном деле значилось не состоящим на учете в городском обществе охотников… – Так. – А это новая справка. – Мой мягкий, с расплывчатыми очертаниями, молодой помощник был доволен. – Одно время оно значилось за охотником Изутиным. Проживает улица Бакинская, шестнадцать… Хаджинур уже уехал туда… Бала заскочил по дороге в прокуратуру и привез еще документ. Он был из института, который для краткости в Восточ-нокаспийске именовали просто Институтом экологии моря. Это был ответ на запрос: «На приготовление 250 кг паюсной икры кустарным способом пошло 369, 42 кг икры-сырца, из которых в промышленных условиях изготовляется 27, 78 кг зернистой икры высшего сорта. Что касается рыбного стада, то для этого было выловлено не менее 100 икряных рыб осетровых пород, что предполагает уничтожение примерно 600 рыб…» Я показал справку Баларгимову. – А я здесь при чем? – спросил шеф лодок. – Вся эта икра оприходована Вахидовым как заготовленная вами… Может, он и не поверил. Во всяком случае, не спросил, кто такой Вахидов. Я продолжил: – Вахидов подробно рассказал об организации браконьерского промысла и системе взяток, которые шли в морскую инспекцию рыбоохраны и в милицию. Имеются магнитофонные записи, подтверждающие показания… Вернулся Гусейн. С ним был милиционер-старослужащий, охранявший лодки. Он передал Баларгимову папиросы и, прежде чем его успели остановить, сообщил новость: – Вахидов повесился. Кладовщик с сажевого комбината… – Где? – спросил Баларгимов. – В камере. Я взглянул на следователя – Гусейн молча кивнул. Я набрал номер все того же Фурмана: – Водная прокуратура приветствует… Это правда – насчет Вахидова? – Увы! – Он был обескуражен. Я понял, что самоубийство Вахидова и для него полная неожиданность. – Удавился на поясе летнего пальто… – Каким образом? – Сам не понимаю. Привезли с допроса, все нормально… – Фурману нравилась эта приговорка – «все нормально». – И на тебе! Я поблагодарил его, хотя и не мог понять, каким образом пальто оказалось в камере вместе со снабженцем в одуряющую жару. Я задумался. Хотя Вахидов и отказался от первых показаний, которые он дал мне, было не исключено, что в будущем он снова их повторит. Тем более что существует магнитофонная запись его свидетельств. – Гражданин прокурор, – окликнул меня Баларгимов, – могу я сказать вам несколько слов наедине? Бала и Ниязов вышли. За ними двинулся к дверям и старик милиционер. – Слушай, – обернулся к нему Баларгимов, – сходи к моей, скажи, чтоб все приготовила… что надо… Милиционер почтительно кивнул. – Видите, что получается? – спросил Баларгимов, когда они вышли. – Тут еще до суда можно концы отдать! – Я уже думал об этом, – сказал я. – И намерен переправить вас на тот берег. – А на чем? – быстро спросил он. – На «Спутнике»… – С этим краснорожим взяточником? Да они его просто потопят! – А если на пароме? Или с «Александром Пушкиным»? – Возьмут приступом в море. Или еще до отправления… – Думаете? – усомнился я. – Как дважды два… – Узнав о грозящей ему опасности, шеф лодок, похоже, даже успокоился. Я вернул Балу и Гусейна в кабинет: – Мне надо ненадолго отъехать. Вы остаетесь с задержанным. В прокуратуре меня ждал начальник рыбинспекции Цаххан Алиев, Гезель успела налить ему чая. – Игорь Николаевич! – Он отставил пиалу, прошел по приемной. Он всегда говорил на ходу либо стоя. – Один человек мне подсказал: на сажевом комбинате есть холодильная камера. О ней мало кто знает. Понимаете? – Что же это за камера такая? – полюбопытствовал я. – Емкость ее не на сто килограммов и не на триста! Гораздо больше! – И что? – А то, что ее соорудили на всякий случай. Пробраться к ней, если не знаешь, очень трудно. Она в здании заводоуправления. За стеной архива. В подвале. Может, понадобится вам… – Он остановился перед столом Гезель против своей пиалы. – Не знаю, понадобится ли. Во всяком случае, спасибо. – Может, помощь нужна? – Пока нет… Я не очень вежливо отделался от него, прошел к себе, открыл сейф-мастодонт. Неожиданно мое внимание привлекла одна из бумаг – мятая, на серой волокнистой промокашке: она слегка высовывалась из стопы «для служебного пользования», которую я всегда аккуратно выравнивал и подбивал, прежде чем уложить в сейф. «Кто-то заглянул в мой ящик… – Открытие это не ошеломило меня. – Кассеты! Записи с показаниями Вахидова!» Кто-то из имевших доступ в помещение выполнял задание браконьереко-административной мафии… «Но кто? – Мне ничего не было известно о ключах, которые могли остаться у прежнего владельца этого нетранспортабельного стального чудища. – Я должен класть бумаги в сейф Гезель…» Со смертью снабженца игра начиналась серьезная. «Баларгимова нельзя оставлять на этом берегу. Иначе его убьют. Нельзя и открыто отправить с небольшим конвоем. Я не могу рисковать людьми». Я вынес постановление об аресте и этапировании Баларгимова, заверил гербовой печатью, спрятал второй и третий экземпляры в бумажник – теперь они должны были постоянно находиться со мной. Позвонил Бураков: – У вас нет Гусейна? – Нет. – Где он может быть? Не знаете? – Не знаю, – лгал я. – Может, в аптеке на Шаумяна. Ее не открыли? – На ремонте! – Что там у вас? – Заявитель. Я хотел, чтобы Гусейн на него посмотрел. Ладно, я позвоню позже. – Орезов тут? – Тоже куда-то уехал. Я окликнул Гезель: – Вызови, пожалуйста, капитана судна «Спутник» – Антонова. У нас записан его телефон… – Антонов? – спросила Гезель. – А имя-отчество? – Он был понятым по делу Ветлугина. Посмотри. Попроси срочно заехать. С Русаковым и руководством парома я предполагал связаться самостоятельно. – Разрешите, Игорь Николаевич? Показался Хаджинур Орезов в кожаной куртке, с которой он никогда не расставался, с высовывавшимся снизу ремнем, уходившим под мышки, к кобуре. – Что там случилось, в дежурке? – спросил я. – Ничего особенного, – он остановился у балюстрады. – Заявитель пришел. Говорит, ночью на пароме у него триста рублей украли. Из каюты. Врет как сивый мерин. Только не могу понять – зачем? Триста рублей от нас он все равно не получит… – Хаджинур был явно озадачен. – Если бы заявил, что украли документы, – тут ясно! – Разберетесь… – Меня интересовало другое. – Что с ружьем Ветлугина? – Интересная история, Игорь Николаевич. – Орезов оживился. – Ружье 141917, которое подняли со дна залива, значилось за гражданином Изутиным. Изутин продал его некоему Яскину, тот – Досову… – А Досов… – Нет! Ни за что не догадаетесь! Досов заявил, что ружье, которое ему продал Яскин, у него дома! – Не понял. – Сейчас поймете. Поэтому я взял Досова с работы, поехал к нему домой и осмотрел ружье. Тоже шестнадцатого калибра ТОЗ. Но номер другой! – Не понимаю. – Я тоже не понял. И повез Досова вместе с его ружьем к Яскину… – Хаджинур! – взмолился я. – И что же выяснилось? – Орезов, довольный, прошелся по кабинету. – Оказалось, примерно года три назад Яскина, пьяненького, задержала с ружьем водная милиция. Ружье отобрали и долго тянули: «Зайди завтра, зайди в конце недели…» А когда вернули, он заметил, что ружье в милиции подменили. Его-то он и продал Досову… – А ружье, которое отобрали? Хаджинур развел руками: – Выходит, осталось у кого-то из сотрудников. И исчезло! А потом снова возникло… Теперь уже с морского дна! А перед тем успело выстрелить! Прямо в лоб Ветлугину… – Любопытно. Нас прервал звонок Буракова: – Гусейна еще нет? – Нет. – А Хаджинур? – Сейчас вошел. – Не задерживайте его, Игорь Николаевич! Он очень нужен… Разбирательство со лжезаявителем, по-видимому, потребовало больше сил, чем первоначально казалось. – Сейчас идет… Вот что, Хаджинур, – сказал я, положив трубку. – Завтра с утра меня может не быть. Агаева тоже нет… Необходимо организовать конвой в Красноводск. Довиденко перечислил Касумова за нами… Я решил Мазута отпустить. – Зачем конвой?! Я сам за ним съезжу! Орезов ушел. Вскоре я тоже спустился к дежурному. Дежурный – капитан Баранов – выдавал оружие заступавшей на пост смене. За столом Хаджинур и Бураков продолжали разговаривать с заявителем, плутоватого вида мужчиной с короткой стрижкой. Когда я появился, он внимательно-фиксирующе глянул в мою сторону. – Где ваши вещи? – спросил его в это время Хаджинур. – Вы что, приехали в командировку без вещей? – А какое это имеет отношение? Я пришел заявить, что у меня украли деньги… – Он снова взглянул на меня, пытаясь привлечь к разговору. – А вы мне – «где документы, где остановился, где вещи?». Вы мне найдите деньги, которые у меня украли на пароме. Он явно намекал на нежелание милицейских регистрировать его заявление. – Будете искать? Или нет? Иначе я ухожу. Бураков смущенно протрубил в поднесенный к носу платок. – Мы хотим убедиться в том, что деньги действительно были. А вы не позволяете! Хаджинур снова вмешался: – У вас еще есть деньги с собой? Мужчина поколебался: – Предположим, есть. – Покажите… – А зачем? – Он играл какую-то игру, которую я не был в состоянии понять. Несколько секунд они препирались. Наконец заявитель достал кожаный новый бумажник, осторожно, чтобы работники милиции не могли видеть содержимое, пошарил пальцем между прокладками… В ту же секунду Хаджинур ловко выхватил из его рук портмоне, раскрыл. Три купюры – достоинством в сто рублей каждая – упали на стол. – Триста рублей. – Хаджинур не стал осматривать бумажник, вернул владельцу. – А вы говорите, они пропали! – Это другие триста! – Заявитель сжал портмоне. – Значит, вы те триста отделили? – Да! – Для чего? – Просто так! Он врал, но я не мог догадаться, зачем ему это нужно. Милицейская система отчетности давно приспособилась под своих малокомпетентных руководителей, периодически встававших у республиканских и союзных министерских штурвалов. «Зарегистрировал преступление – раскрой его, не можешь раскрыть – лучше не регистрируй…» – оборачивалось на практике. Подошел капитан Баранов: – Слушаю, Игорь Николаевич. Мне показалось, он как-то странно, иначе, чем обычно, посмотрел на меня. Что-то неуловимое, разделяющее, возникло между нами с той ночи, когда в милицию приезжали Шалаев и Довиденко, а он, дежурный, принес бутылку «Кер-оглы». – Закажите для нас каюту на вечерний паром, – сказал я. Он покачал головой: – Ничем не могу помочь. Начальник запретил нам заниматься билетами… – Капитан приехал… – сообщила Гезель. – Пусть заходит! В дверях показался необыкновенно круглый маленький человек с красным лицом и шкиперской – вокруг лица – бородкой. Он словно вкатился в кабинет, в руке он нес портфель. – Антонов Василий Сергеевич, – представился он. «С этим краснорожим взяточником? – вспомнил я Баларги-мова. – Да они его просто потопят!» Я показал Антонову на стул, и он живо водрузил на него свой объемистый широкий таз – казалось, что капитан восседает на массивной воздушной подушке. – …Мы помогали водной милиции искать ружье, – он считал, что знает, зачем его. пригласили. – Оно выпало из лодки во время несчастного случая на охоте… – И как это все происходило? – спросил я. – Обыкновенно, – он подернул короткими округлыми плечами. – Приехали из прокуратуры, из милиции. С ними – охотник, который остался в живых… – Антонов имел в виду Баларгимова. – Поплыли к камням… – Капитана мучила одышка, он сделал паузу. – Недалеко от метеостанции. Я спустил лодку, туда сели этот охотник, я и другой понятой. Стали грести к берегу. Вода прозрачная – все видно… – Судовой журнал у вас с собой? – спросил я. – Вот, пожалуйста, – он открыл портфель, вынул и положил на стол толстую книгу – самую важную на любом судне. – Смотрите… «6.00, – прочитал я, – подъем флага… 11.32 – вышли в море. Первая остановка. Координаты… Спущена лодка для поиска ружья. Ружье обнаружено в 11.48. Удаленность от берега 25 м, глубина обнаружения ружья 90 см … – Я машинально заглянул вниз. Записи за день заканчивались традиционным: – 20.00 – спуск флага…» Антонов закрыл портфель, готовясь уйти. Но я остановил его: – Не смогли бы вы сегодня выйти на вашем судне? – Далеко? – Он нацелил на меня маленькие глазки-щелочки, зажатые щеками. – На тот берег. – А груз? – Арестованный и конвой… Три человека. Время отплытия я уточню. Он поправил бородку, сказал осторожно: – В принципе это возможно. Вообще-то предполагался такой рейс… – Я позвоню, когда мы будем готовы. – Хорошо. Он, пятясь, покатился к двери, так что в конце концов открыл ее спиной. Антонов мне не понравился. Улучив минутку, я набрал телефон судебно-медицинской экспертизы – Анна не отвечала. Я вышел в приемную. – Поехал на паром, – предупредил я Гезель. Первым, кого я увидел на пристани, был старший помощник капитана «Советской Нахичевани» Акиф, с которым так давно – уже забыл, когда это было, – я плыл к месту своего нового назначения. – Поужинаешь? – спросил он меня. – Я, по-моему, еще не обедал. – Пойдем, Валя накормит, – сказал Акиф. Мы пошли к трапу. На пароме действительно нашлось что поесть – суп, котлета с вермишелью. Потом мы прошли в бар-салон; бармен, арендовавший помещение, сварил кофе и подал к нему маленькие блюдечки с миндалем. Акиф ни о чем не расспрашивал, только смотрел на меня черными доброжелательными глазами. – Какой прогноз погоды? – спросил я. – Уходите вовремя? – Да, вроде никаких неожиданностей. Скоро начнем загружаться. В иллюминатор была видна растянувшаяся в несколько рядов колонна автомашин. – Вид у тебя невеселый, – констатировал Акиф. – Может, ты влюбился? – И это тоже. – А что основное? – Мне, возможно, придется переправить на тот берег несколько человек, но их надо принять, когда вы уже отойдете… – В море? – удивился он. – На этот счет есть инструкции? Акиф подумал. – Наверное, мы должны выполнять указания водной прокуратуры… Я доложу капитану. Я хотел расплатиться, но буфетчик отказался получить деньги, – на его месте и я тоже никогда не взял бы денег с гостя старпома. Мы вернулись на несколько минут в кают-компанию, прошли в красный уголок для командного состава. Здесь все было по-прежнему. Я сел в то же кресло под фотографией непримечательной женщины – крестной матери, разбившей бутылку шампанского о борт спускавшегося со стапеля парома. – Что от меня требуется? – спросил Акиф. – Билеты. Каюта. Он тут же вышел, а я как-то беспечно и сразу задремал, успев услышать свое то ли чересчур громкое дыхание, то ли приглушенный храп. Проснулся я мгновенно. Акиф протягивал мне билеты и ключ с биркой, как в гостинице. – Спасибо. – Я отдал деньги. За время короткого, глубокого сна мышцы у меня на лице словно одеревенели и во рту пересохло. Мы договорились, какими ракетами судно, которое доставит на паром оперативную группу, объявит о себе. – Если мы не появимся, ты тоже не удивляйся, – предупредил я. – Успехов! – Тебе тоже. У трапа мы простились. Смеркалось. На пристань уже собирались пассажиры. Тяже лые многотонные грузовики и юркие легковушки, словно по конвейеру, вползали в огромное чрево парома. Я заехал к капитану Мише Русакову – он одобрил мой план и сразу же принялся за его техническое обеспечение. Мнением шефа лодок я не мог не интересоваться – Баларгимов высказал его достаточно ясно. – Значит, напротив второй скалы, – уточнил Миша. – Да. Не забудь о кассетах. – Я понял. «Нива» стояла неподалеку, рядом с детским парком. Я садился в машину, когда в кустах раздался осторожный шорох. – Кто здесь? – Я резко раздвинул кусты. На уровне груди я увидел старую армейскую фуражку, грубо вылепленный нос, тяжелую даже для большой головы массивную нижнюю челюсть. В лицо мне смотрели черные, жалостливые глаза. Я узнал старика прокаженного. – Керим? Что вы здесь делаете? – Ждал вас. – Меня?! – Да. Я приехал, когда стемнело. Сорок лет, как я не был здесь. – Как вы меня разыскали? Прокаженный вздохнул. Он таращился на изменившиеся за сорок лет улицы, примыкавшие к причалу. Все вызывало в нем интерес. Дом культуры, киоск, угрюмый дом, опоясанный фанерным щитом с аршинными буквами: «Восточнокаспийчане! Крепите мир трудом!» – Добрые люди подсказали… Но я не хочу, чтобы нас вместе видели. Детский парк был пуст. Из усилителя, на невысоком колесе обозрения, разносилась песня Владимира Высоцкого: «…Но был один – который не стрелял!» – Садитесь в машину. – Я взглянул на часы. Времени у меня оставалось совсем немного. В двух шагах находилась витрина «Не проходите мимо» – много лет не обновлявшаяся, хранившая на себе следы воздействия сурового, почти континентального климата. Старик подошел к ней. На выцветших фотографиях изображены были какие-то темные личности, лица задержанных – плохо различимые, мелкие – ничего не выражали. Зато хорошо была видна мертвая белуга. Голый неукрытый труп со рваной раной на животе, беззащитный, как труп человека. Рана зияла под сердцем, как это бывает при умышленных убийствах. – Алеутдинов… – Прокаженный легко опознал браконьеров на фотографиях. – Афанасий… Алеутдинов утоп в шторм. Перевернулся у самой калады. – В шторм тоже проверяют калады? – спросил я. – В пять и в шесть баллов. А если больше – только дурак пойдет! В большую волну калада амортизирует – не снимешь рыбу!.. Он отошел от витрины, сравнительно легко взобрался в «Ниву» на заднее сиденье. – Калада постоянно в море, – объяснил он. – На мертвом якоре. Зимой ставят далеко. Добираются примерно часа за два. А летом ближе, потому что рыбы больше. – Часто их проверяют? – Зимой обычно раз. С утра… Что заставило старика прокаженного быть откровенным со мной? Потому что видел, как я отпустил Касумова? – …А летом три раза. Летом рыба быстрее портится. Работа тяжелая. Не успел вернуться – опять надо идти! А пока в море – головы да хвосты отсечь! А то и туши рассечь! – Старик вздохнул. – А сколько рыбы можно привезти за раз? Он подтвердил то, что я уже слышал от Вахидова: – И семьсот, и восемьсот килограмм. Как когда! – А много в Восточнокаспийске таких лодок? Это мой последний вопрос… Старик помолчал. – Думаю, не меньше двадцати… Может, тридцать. Я не представлял раньше гигантский размах браконьерского лова. Счет шел на десятки тонн выловленных ежедневно осетровых! И это при наличии контролирующего аппарата рыбнадзора, милиции! – …Не спрашивайте меня, пожалуйста. Мне нельзя врать… – Глаза его стали жалобными, словно он сейчас расплачется. – Вы искали меня, чтобы мне что-то сказать… – напомнил я. – Да… Несколько секунд мы посидели молча. Потом прокаженный сказал: – Мазут не убивал Сережу… Я приехал в город впервые за сорок лет, чтобы об этом заявить. Мазут дружил с ним. А в ту ночь Мазута вообще не было. Он ездил в колонию, к своему приятелю. – Точно? – Да. – Почему же Касумов не сказал, что он там был? Установили бы его алиби! – Его приятель сидит! – Старик достал платок, громко высморкался. – Колония особого режима. Свиданий нет. – Свиданий нет, но свидания есть… – Кто как сумеет. – Старик шевельнул ногой. Я увидел, что на ногах у него огромные ботинки со шнурками и брюки по крайней мере сантиметров на пятнадцать не доходят до щиколоток. Старик словно был в кальсонах. Может, так ходили лет сорок назад? – Касумов часто к нему ездит? – По-моему, второй раз. Живя уединенно – на острове, – старик прокаженный был неплохо осведомлен. – За какое время? – В этом месяце. Внезапно меня осенило. Я вспомнил разговор с Кулиевой. – Мазут привез записку? От Умара? Черные зрачки Керима странно кружили – он сидел бjком ко мне, и я не знал, кружат ли оба зрачка одинаково, в одном направлении. – Я не спрашивал, а он мне не сказал. – Старик вздохнул. – Я всем говорю: «Ничего не рассказывайте. Меня будут спрашивать – я вынужден говорить. Мне нельзя врать. Бог не велит». Впервые он остановил свой черный зрачок на мне. Я заглянул в него и почувствовал затаенную боль, щемящую отверженность и безысходность. Я представил, как старику прокаженному сиротливо на безлюдном острове долгими одинокими ночами, как он уязвим и беззащитен. «А сейчас, после того, как я уйду, все водные прокуроры страны не смогут его защитить…» – Завтра Касумов будет на свободе, – сказал я. Теперь я уже спешил. – Отвезти вас куда-нибудь? Есть у вас где ночевать? – А побуду тут… Массивная нижняя челюсть старика хищно задвигалась, она казалась чрезвычайно сильной, грубая тяжесть ее как бы уравновешивала пронзительную ранимость глаз. Я понял, что он не уедет, пока не встретится с Касумовым. – До свиданья! Я не погнал «Ниву» кратчайшим путем по набережной, а с Баларгимовым, Балой и Гусейном на заднем сиденье сделал короткий крюк через перевал. С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окруженного с трех сторон скалами; ниже, на уровне заводских труб, у подножья, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда. Еще несколько минут – и мы снова были на набережной. За нами не было «хвоста». Капитан «Спутника» встречал нас на трапе. – Здорово, Садык. – Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку. – Здорово, адмирал! – гаркнул Баларгимов. – Здесь-то меня, надеюсь, накормят? – Что-нибудь найдем… – Антонов взглянул на меня. – Не сейчас, – отвел я его невысказанный вопрос. – Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы… – Маршрут прежний? – уточнил Антонов. – Тот берег? – Нет. Мы должны выйти по курсу «Советской Нахичевани». Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром. – Я готов, – только и сказал Антонов. – Старший конвоя – мой помощник. – Я показал на Балу. – В мое отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка. – Во сколько вас ждать? – Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется. – Понимаю. – Антонов учтиво наклонил голову, ее положение при этом практически не изменилось, а щеки еще больше покраснели. Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность. Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку. – Спасибо, Игорь Николаевич. Я еще несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город. – Так мы куда? – Шеф лодок был озадачен. – На метеостанцию? Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесенный на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда. Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землей труб, в которых слышен рев каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину. Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрестки – все, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток. «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…» – сказал поэт. Ничего не осталось, снова подумал я, только рытвины, искореженная земля. Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу. Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных черных камней метрах в трехстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне. – На сигарах пойдем? – Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединенные с лодкой. – Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно. – Сниму. Обязательно. Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой. Все было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали еще три пропахших морем и рыбой тяжелых рыбацких ватника. Я предпочел, чтобы они оказались бы заодно и пуленепробиваемыми. – Оружие взяли? – продолжал интересоваться Баларгимов. – Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят… – Не перетопят, – заметил Миша. Он обернул пленкой привезенные с «Александра Пушкина» кассеты, спрятал в носовом отделении. Надсадно кричали голодные чайки. Бала напряженно вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за темными стеклами очков. – Ты останешься, Бала, – сказал я. – У меня дела на том берегу… – Но, может, я… – возразил он. – Ты отведешь машину. Все! Я снял с Баларгимова наручники, подождал, пока он затянет комбинезон. Мы отчалили на веслах. Отойдя за камни, Миша Русаков поочередно, один за другим, врубил все четыре мотора «судзуки». Море наполнилось гулом. Несколько лысух поднялось в воздух. Они разбегались, низко, словно гидропланы, касаясь воды. После их разбега на поверхности некоторое время еще оставались полосы – подобие взлетных. Ночь пала сразу – полная невидимых брызг, темноты и ветра. Мы держались в стороне от путей, какими обычно пользуются суда, ориентируясь по звездам и компасу. Интересно: провожала ли меня и моя пухлогрудая сизокрылая синекура? Мы шли быстро, отбрасывая назад клочки разорванной голубоватой пены, пузырившейся, словно в огромном стиральном корыте. Один раз нам показалось, что какая-то лодка движется нашим курсом неподалеку от нас. Миша усилил обороты. Мы были одни – три крохотные личинки в глубине бескрайней Вселенной, держащие курс на плывущую в толще вязкого неба Рыбацкую звезду. О, этот отчаянный бросок через море с ревущими моторами за спиной и дюралевыми «сигарами» по бортам! Когда-нибудь он еще приснится мне в горячечном сне и обернется ночным кошмаром, следствием и результатом болезни или кризисного состояния. |
||
|