"Зеленое море, красная рыба, черная икра" - читать интересную книгу автора (Словин Леонид Семёнович)2Море было неспокойно. Спускаться на борт водоохранного судна «Александр Пушкин» пришлось по стальной лестнице, приваренной к причалу. Ветер рвал куртку. Хаджинур с Цахханом Алиевым следили с палубы,»как я разворачивался, стараясь нащупать ногой очередную перекладину. – Похоже на полосу препятствий! – заметил я, присоединяясь к ним. – Не помешаю? – Начальник рыбинспекции пытливо взглянул на меня. Рябоватое лицо было настороженно. – Узнал, что вы едете на Осушной, решил примкнуть… – Странно только – я никому не называл конечного пункта… – А у нас так. Вы еще только подумали, а на Берегу уже известно. С другой стороны: где еще искать Мазута, если не у прокаженного Керима? Пенсионного вида старослужащий в форменных милицейских брюках, промасленной телогрейке и шапке-ушанке сбросил швартовы, начальник рыбинспекции ловко втянул их, закрепил на носу и корме. Цаххан Алиев был, в сущности, еще молодой крепкий мужик, которому не всегда удавалось сдержать свои первые и наиболее сильные эмоции. Я поднялся на мостик к Русакову. – Товарищ капитан дальнего плавания… Он не дал мне договорить, поправил смешные, как у моржа, совершенно белые усы. – Я не дальнего плавания, я малого плавания капитан. Но любой подтвердит – кто на Хазарском море не плавал, тот не моряк. У нас четыре сопли на погон зазря не получишь. – Он показал на свои узкие погончики, пересеченные сломанными золотыми полосками нашивок. – Просто для меня всякое плаванье дальнее, если выходим из порта, Миша, – сказал я. Мы двинулись по изумрудно-зеленой воде. Ветер стих. Повсюду виднелись колонии водорослей, вырванных ночным штормом. Донная трава – любимый корм глупой здешней птицы качкалдак – была разбросана по всему заливу. С мостика мне были хорошо видны вытащенные на причал плавсредства рыбнадзора. С того времени, когда я с Леной и ее сокурсниками собирал материал о поведении браконьера и инспектора в конфликтной ситуации, обеспеченность его, в сущности, не изменилась. Та же «ракетка» на подводных крыльях – «Волна», быстрая, однако маломаневренная, с относительно небольшим углом атаки. Преследовать браконьеров на ней можно было только по прямой – на малой воде «ракетка» была и вовсе бесполезной. Водомётный катер «Тритон»… Наконец, основное плавсредство рыбинспектора – не очень надежная мотолодка «Крым» с подвесным мотором «Вихрь-30». Покойный Пухов, должно быть, чаще всего выходил на дежурство именно на ней – в одиночку или с другим рыбинспектором. Может, с покойным Саттаром Аббасовым, подумал я. Теперь оба покоятся на одном кладбище… Далеко в море показался белоснежный паром, шедший в Красноводск. Мы быстро сближались. Высокий, с обрезанной напрочь кормой, с круглыми дырочками иллюминаторов по бокам, паром был похож на старый гигантский утюг, заправленный древесным углем. – «Советская Нахичевань», – объявил Миша Русаков. Знал ли он об этом раньше и разглядел в бинокль, который время от времени подносил к глазам? – Югославской постройки… Он мог и не объяснять. Я приехал этим паромом и все утро просидел со старшим помощником капитана, слушая историю судна. Старпом говорил о тоннах топлива, которые сжирает «Нахичевань» за один рейс, об ее убыточности, я слушал вполуха, думая о том, что оставляю на том и что ждет меня на этом берегу. Служебные дела и отношения с начальством напрягли и без того непрочную ткань моей семейной жизни, а ставшее привычным «качание прав» и выяснение отношений с женой после полуночи и до утра взвинтили мою нервную систему и посеяли во мне ложную идею, будто все беды происходят только от лжи, и людям необходимо говорить всю правду, какой бы она ни была горькой. И – вовсе не от пришедшей ко мне мудрой смелости, а только от плохих нервов – я сказал начальству в глаза, что о нем думаю. Это была совсем маленькая правда. Горькая, как порошок хины. Начальство искренне-тяжело переживало изреченную мною печальную правду. Осознавало в многомудрой голове, раскаивалось в ранимой легко душе и перестроилось в служебном приказе. В приказе о выдаче мне синекуры – на противоположном берегу Хазарского моря. Все сразу стало на свои места. Страсти улеглись. Отношения с начальством тут же улучшились, потому что я со своей крошечной злопыхательской правдой сразу уматывал за триста верст, с глаз долой – на зеленый морской горизонт, да и вообще выходил из подчинения – водная прокуратура не подведомственна территориальной. И жена облегченно-горестно вздохнула – будем теперь женаты, как шахматисты – по переписке. Мы всегда говорили как бы шутя. Пока не выработалось у меня четкое ощущение, что шутка – это только необходимая прелюдия к ссоре, эмоциональный фон приближающегося скандала. В такие минуты нам иногда удавалось достичь высокой ступени иронии и сарказма… Я не стал отшучиваться: пускай, мол, лучше как шахматисты, чем как боксеры… А лишь высказал неопределенную надежду: наверное, меня с жильем там как-нибудь устроят? А она переплавила вязкую надежду в твердокаменную уверенность: – А как же может быть иначе! Но ты бери только служебную жилплощадь! Не бросать же нашу квартиру здесь… Мы столько ждали нашу квартиру! В центре! В доме с улучшенной планировкой, встроенными шкафами и приличной прихожей! На всем восточном побережье нет такого дома! И потом… «Прокурором ведь не назначают на всю жизнь, весь конституционный срок – пять лет. Подумаешь: пять лет! Тьфу!..» Мы оба охотно делали вид, что ничего не произошло в нашей семейной жизни… – Скоро появится и Осушной… – Хаджинур вернул меня к действительности. – А вон и браконьер! Видите? – Он показал на черную точку впереди. За ней распадалась надвое волна. – Ходил калады проверять… Но нам подходить к нему бесполезно… – Потому что водоохранное судно? – Если и лодка пойдет – все равно… – Начальник рыбинспекции тоже поднялся на мостик. – Сразу весь улов полетит за борт… Браконьер к браконьеру никогда не плывет. Если приближается – значит, рыбнадзор! – Шустро идет. – Хаджинур взял у Русакова бинокль. – И грузоподъемность приличная – восемьсот кэгэ… – А тысячу не хочешь? – возразил Цаххан. Вокруг до самого горизонта морское поле было сплошь изрыто бороздами. «Вечная пахота моря…» Слышал ли я эти слова или придумал сам? Тысячи оттенков зеленого и синего переливались, переходили один в другой. Мы шли по гребням волн. Еще больше появилось водорослей, но они были чуть-чуть другого цвета, чем у прибрежья. – Керим встречает нас… – сказал Хаджинур. Он передал мне бинокль. Я не сразу разглядел песчаную косу и деревянный домик. – Он действительно прокаженный? – спросил я, возвращая бинокль. – И действительно никогда не выезжает с острова? – Сейчас ему восемьдесят четыре года, последний раз приезжал на берег лет сорок назад… – А к врачам? – Болезнь эта не лечится. И никому уже не опасна, кроме него самого. – Так и живет один? – Насколько я помню. Ни жены, никого. Из Кызылсу раз в неделю придет лодка – привезут ему воду, хлеба, иногда овощей. Крупу или консервы. А он им – рыбы, раков. А то браконьеры пожалуют. Он им наживку – кильку, сети чинит. Молчаливый старик, обходительный. Сейчас сами увидите! Стоп! А это кто? – Хаджинур повел биноклем. – Мазут собственнойрожей! Клянусь! В лодке… – Что за лодка? – вскинулся Цаххан. – Летняя. С двумя моторами. – Миша! – Цаххан сорвал с себя куртку, бросил на палубу. – Я размажу его по стене за Сережу! Только не упусти! – Касумов? – удостоверился я. – Касумов, – ответил он бодро, даже чуть весело. Браконьер был длиннорук, ловок, с копной жестких черных волос. На нем был изрядно потрепанный армейский бушлат, старую шапку-ушанку он держал в руке. На вид Мазуту было лет тридцать пять. Он стоял у деревянного помещения с надписью: «Госзаповедник. Застава «Осушной»». Вчетвером – Мазут, я, Хаджинур и Цаххан – мы вошли в помещение, являвшееся офисом заповедника на этом острове. Внутри было холодно и сыро. В углу топилась плавником печка, от нее наносило сырым дымом, но тепла она давала мало. Его, наверное, все без остатка забирал пузатый закопченный чайник, зло дребезжащий жестяной крышкой. Половину помещения занимал грубо сколоченный стол с двумя длинными лавками. – Посидите. – Я вышел – Миша Русаков должен был вынести мою папку с протоколами, оставшуюся на мостике. – Там чай. Я заварил… – Старик прокаженный стоял у трапа – небольшого роста, с тяжелой крупной головой и старческой безысходностью в глазах. Он был похож на Маленького Мука. Рыбацкие сапоги доходили ему едва ли не до груди. – Спасибо. Попьем вместе. Он кивнул, но с места не сдвинулся. – Пожалуйста, Игорь Николаевич. – Капитан Миша Русаков протянул мне папку. Нам было приятно общаться друг с другом, я это быстро установил. – Мы еще не уйдем? Хотел угостить старичка пресной водой. В Баку заправился… – Пожалуйста. Время есть… Я проверил содержимое папки, вернулся в помещение. В общей сложности я отсутствовал не более трех минут. Лицо браконьера заплывало пока еще только розоватым сплошным пятном, верхняя губа была разбита. Цаххан и Хаджинур смотрели куда-то по сторонам, мимо меня. Мазут достал сигарету, он единственный делал вид, что ничего не случилось. – Что с вами? – задал я бесполезный вопрос. Браконьер не ответил. – Вот бумага, напишите, что произошло. – Я положил перед Касумовым чистый лист. – Я обещаю дать этому ход… – Все нормально, гражданин прокурор, – сказал Мазут. – У нас свои дела. – Это безобразие! – А стрелять в рыбинспектора – не безобразие? Убить человека! Оставить сирот!.. – жутко закричал вдруг начальник рыбинспекции. – Мы ведь с ними как? «Обнаружив факт нарушения правил… – он кого-то копировал, – я, такой-то…» Будто они стоят – руки по швам! А они ведь стреляют! И не думают нам «представляться»! У-у, гад! На Осушной приплыл! Думал, не найдут! – Почему это я должен думать, что меня не найдут? – Касумов, за неимением платка, вытер наплывающие синяки меховой опушкой ушанки. – Оделся по погоде! Куда путь держишь, тварь? – Цаххан Алиев готов был снова броситься, едва сдерживался. – А когда в Сережку Пухова стрелял, тоже в этом был? – Мне в Сережку Пухрва нечего было стрелять. Если хочешь знать, Пухов мне первый друг стал, после того как я его подобрал у Русаковской банки… – А из-за кого он туда попал, если не из-за тебя! Забыл? У Касумова погасла сигарета, он вытащил спички. Хаджинур Орезов зыркнул на спички, потом – на меня. Это был все такой же коробок с портретом Циолковского – Евтушенко. – Припекло! – не отставал Алиев. – Лодка и та полна окурков! Смотри, спалишь!.. На чем браконьерствовать будешь? Бесконечно длинный перечень взаимных претензий напоминал пример математического равенства. Но, в отличие от математики, слагаемые по обе стороны знака равенства здесь взаимно не уничтожались. – А ты что, поймал меня, Цаххан? – А то, что ты кукан в тот раз отрезал! Вся рыба на дно пошла… У тебя ведь нож в лодке остался. Весь был в слизи! И фонарь! Я и говорю: не спали! – Если ты не спалишь, Цаххан Магомедович, – Касумов деланно засмеялся, чиркнул спичкой, – никто не спалит! – Бесхозное орудие лова разрешено уничтожать! А что нам с ними делать? На руках тащить? У меня-то машины нет! А оставлю на берегу – вы вернетесь… – Хватит! – тихо приказал я. Они замолчали. Я заполнил форменный бланк и предложил Касумову собственноручно записать полный ответ на мой единственный вопрос: «Где вы находились вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля?» Касумов шапкой осторожно промокнул раны на лице, правое подглазье выглядело к этому времени красно-багровым, тяготеющим к фиолетовым тонам. Я подумал: «Если бы следователь или оперативный уполномоченный знал, что подозреваемый – вор, грабитель, даже убийца – будет немедленно освобожден из-под стражи, как только будет установлено, что к нему применялись незаконные методы ведения следствия, – никто бы не поднял на него руку». Мазут взял со стола шариковую ручку и к слову «ответ» приписал: «Где я находился вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля, я не помню. Кто убил Пухова, не знаю и никакого касательства к этому не имею. Касумов». Даже если бы он собственноручно написал, что убил рыбинспектора, признание, полученное после избиения, лишалось доказательной силы. – А теперь? – спросил он, положив ручку на стол. – Снимай моторы с лодки, – вскочил со стула Алиев. – Они тебе больше не понадобятся. Поедим – и поедем в Восточнокаспийск, в прокуратуру. Так, по-видимому, они и работали тут до моего приезда. – Вы свободны, – сказал я Касумову. – Орезов даст повестку – завтра приедете в водную прокуратуру. Мазут на секунду окунул лицо в ушанку, убрал ее, взглянул на меня. Хаджинур сунул в руку ему повестку. Не прощаясь, ни на кого не глядя, браконьер прошел к дверям. Через минуту мы услыхали гул спаренных моторов. – Вот и обед приспел… Едва Мазут уплыл, Миша Русаков и Керим вошли к нам, я понял, что они слышали наш разговор. Русаков принес с судна завернутые в скатерть буханки хлеба, две банки салаки пряного посола, лук и кулек карамели. Он и Хаджинур Орезов нарезали хлеба, вспороли банки с консервами. – Зря вы его отпустили, Игорь Николаевич, – сказал начальник рыбинспекции. – Они теперь договорятся, кому какие дать показания. Вы их не знаете! Нам теперь их вовек не разоблачить… Мы сидели за длинным, плохо обструганным столом и грели руки о пиалки с мутным чаем. – Что, Керим? – спросил Цаххан Алиев у старика. – Если бы ты прокурора не боялся, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная… Старик прокаженный что-то жевал, по-стариковски, задумчиво глядя куда-то в стену. У него была массивная даже для его крупной головы, тяжелая нижняя челюсть. Он, казалось, не присутствовал при разговоре. – Нельзя было его отпускать… – повторил Алиев. – Оставьте, – сказал я. – И больше ни слова об этом. Я прокурор, а не костолом… – Вас вызывают в обком! Первый… – объявила мне Гезель, едва я появился в приемной. Хаджинур и начальник рыбинспекции, сопровождавшие меня, продолжали в это время разговор, который я искусно направлял, – о женщине, которая могла быть у погибшего рыбинспектора. – Хорошо, хорошо… Мы прошли в кабинет. Необходимое для доклада, документы – все было уже подготовлено. Хаджинур и Цаххан Алиев продолжали лениво перепираться. Я взял папку. – А я видела Пухова с женщиной… – Гезель открыла дверь, ей в приемной было слышно каждое произнесенное нами слово. – С месяц назад. Он разговаривал с Веркой Кулиевой… – С Веркой?! – удивился Орезов. – Женой Умара Кулиева. Я с ней училась. Мы и живем рядом. – Верка Кулиева… – фыркнул начальник рыбинспекции. – Ну и удивила! Да просто она никому проходу не дает. Ни из рыбоохраны, ни из милиции… Думает, Умара спасет! Умар как взял ее в классе шестом, а то и в пятом – девчонкой, она так все и бегает за ним! Сказала тоже – Верка Кулиева… Гезель смущенно ретировалась. Мы ушли втроем: Цаххан Алиев, Хаджинур и я. В коридоре я извинился. – Идите, я сейчас догоню. – Гезель, – спросил я, возвращаясь в приемную, – ты давно видела жену Умара Кулиева? – Да нет. Она то тут, то в Москве. Хлопочет за мужа. – Попроси ее зайти к нам. – Что? Она уже отвлеклась – смотрела на меня влажными, полными затаенной надежды на будущее счастье глазами. Время от времени она нас никого не воспринимала, жила своим внутренним миром и его особыми сроками, где конкретные даты все заменены количеством недель и лунных месяцев, а также результатами систематических анализов мочи и крови. Я вынужден был повторить: – Мне надо встретиться с женой Умара Кулиева! Гезель улыбнулась испуганно: – Я понимаю. Милиционер на входе внимательно посмотрел мое удостоверение и сказал: – Вас ждут на втором этаже. Комната 201. Аэродромное величие кабинета. От дверей к столу секретаря обкома вела ковровая дорожка, и она еще более усугубляла ощущение взлетной полосы. Я шел по безграничному паркетно-ореховому простору навстречу почти исчезнувшему за горизонтом хозяину кабинета, невольно убыстряя шаг, как самолет на взлете, и, когда Митрохин встал мне навстречу, я уже не шел, а почти летел в пространстве, преодолев земное тяготение. Мы поздоровались. – Значит, не успел приехать, а уже серьезное дельце подкинули? – спросил он. – Садись, пожалуйста. Он не вернулся на свое место, а сел за приставной стол, напротив меня. Первый был невысок ростом, широк в плечах. Моложавое, с тонкими злыми губами лицо его выглядело озабоченным. – Это не случайное преступление. – Он поправил очки с чистыми, как капли морской воды, стеклами. – Я бы квалифицировал его как политическое убийство… Я помолчал. – Убит старший рыбинспектор при исполнении служебных обязанностей. Это уже второй случай. Перед этим был зверски убит и сожжен Саттар Аббасов… – Он пересказал то, что я уже знал. – Думали, там спит начальник рыбинснекции… Говорил он коротко и емко. – …Тут – не курорт. У нас вечно фронтовой город, бьемся с пустыней, бьемся с трудностями климата… Он говорил, и я видел, как он сам себя распаляет и заводит, и беседа наша с ним была не похожа на реплики двух обсуждающих какой-то важный вопрос людей, а напоминала публичное выступление трибуна. – …Диспропорция отраслей местного хозяйства, отдаленные последствия нарушений экологических норм… Все это были, в общем, до некоторой степени абстрактные понятия. Но дальше Митрохин сказал: – Браконьеры!.. – И по тому, как он произнес это слово, все сразу встало на свои места. Дальше разговор пошел уже «без дураков». Браконьер с его мощными орудиями запрещенного лова был для Митрохина реальным противником из плоти и крови, имел биографию, имя, национальность, социальную и партийную принадлежность, прошлое и будущее. Война с ним была зримой для всех, опасной, кровопролитной и справедливой. С вызовами для докладов на самый верх. Со справками о количестве уголовных дел, рассмотренных в судах. С экспонатами браконьерской техники, демонстрируемыми периодически в ЦК республики, в Москве и других городах на различных активах, семинарах, международных симпозиумах. Если бы браконьеров не было, их стоило бы выдумать. Но они действительно были! И это подтверждали упомянутые трофейные выставки дорогих быстрых лодок с мощными японскими «Судзуки» и отечественными «Вихрь-30», спаренными и учетверенными; вместительных бензобаков, успевших отслужить срок службы в военной авиации; километрами хищнической снасти, именуемой каладой, несущей на себе тысячи стальных крючьев, изготовленных специальными мастерами-профессионалами. Прекрасное оправдание пустым полкам магазинов, снижению уловов, низкой производительности предприятий местной промышленности! – …Ты не думай, что назначение сюда – это… – Я с трепетом ждал продолжения. Со словом «синекура» у меня уже установились почти интимные отношения, а сама синекура уже имела милые индивидуальные черты, в расцветке ее оперения было даже что-то от японской куртки доктора Мурадовой. Нет, Митрохин не употребил этого слова, и я был ему благодарен. – Это… путевка на отдых. Встреча с браконьером происходит обычно один на один, ночью или на рассвете в глухом месте моря или побережья. Нападение может произойти врасплох или из засады… И браконьер обычно стреляет первым. – Он испытующе посмотрел на меня. – Дети есть у тебя? – Нет. С этим все в порядке. «Идеальная жертва для браконьера…» – хотел сказать я, но промолчал. От многих неприятностей в своей жизни я был бы избавлен, если бы научился не уповать на чувство юмора в собеседнике, не посмеиваться над своими друзьями, а то и просто случайными людьми. Расстались мы, можно сказать, даже сердечно. Митрохин снова поднялся: – Во всем рассчитывай на мою поддержку. Желаю успеха. Я вышел. В приемной на стуле удобно расположился плечистый высокий мужик, в котором я узнал директора заповедника. Он весело беседовал с секретаршей Зоей. Когда я появился, Зоя сказала ему с невероятно сердечной любезностью: – Андрей Павлович, подождите минуточку, я должна зайти к Первому, он мне продиктует две бумаги, а потом вы пойдете. Заодно познакомьтесь с новым водным прокурором. – Она показала на меня. Андрей Павлович протянул мне крепкую мужицкую лапу и сказал мягким густым баритоном: – Сувалдин… – Очень приятно. Я собирался ехать к вам знакомиться, и вот встретились случайно. Сувалдин подождал, пока за секретаршей закрылась дверь, и усмехнулся: – Думаю, не случайно. У Митрохина в приемной никто никогда случайно не встречается. Да-да… Простоватая внешность этого человека пусть вас не смущает. Митрохин назначил нас с интервалом в десять минут, чтобы мы встретились. Он выразил таким образом свое расположение нам обоим, объяснил, что мы должны трудиться рука об руку. – А более открытого способа для этого не существует? Сувалдин засмеялся. – Он мастер завуалированных идей и естественного течения жизни, которую он искусно организует… Он очень хорошо смеялся. Его чуть грубоватое лицо размягчалось, в глазах прыгали веселые искорки, и он становился сразу на много лет моложе. Не хотелось думать, что видневшиеся сбоку за креслом костыли принадлежат ему, так же как и лежащие на столе тяжелый бинокль и широкая шляпа. – Ну что, постращал он вас браконьерами? – Суваддин поднял театральным жестом руки вверх; – О, браконьер, наемник ночи, работник мглы и рыцарь мрака! – Вы считаете, что разговор о браконьерах – это шумная демонстрация? – спросил я. – Ну почему, браконьеры, конечно, тоже безобразничают. Но Первый вас выводит на запасной путь, который не ведет никуда. – Почему? – Потому что здесь – А злостные браконьеры? Убийца Пухова… Из кабинета Митрохина показалась секретарша: – Андрей Павлович, вас ждут. Он машинально нахлобучил шляпу, взялся за костыли. – Мне кажется, с ними просто не хотят связываться. Возьмите машину и махните вечерком вдоль берега, за метеостанцию. К скалам. Только осторожно. Народ там большей частью вооруженный. Могут и в лоб влепить. Даром что – прокурор… В справочнике есть мой телефон. Позвоните вечерком. Повидаемся, обсудим все дела-делишки. – Головной убор, – подсказала ему секретарь. Сувалдин засмеялся, снял шляпу, тепло и по-приятельски хлопнул меня по спине и проковылял в кабинет Митрохина. «С двумя людьми познакомился я сегодня… – думал я, спускаясь по широкой, с ковром, заправленным в стальные прутья, тщательно выскобленной обкомовской лестнице. – И какой результат? Один предлагал направить все силы на беспощадную борьбу с браконьерами. Второй сказал, что есть вещи серьезнее…» Милиционер у выхода молча взял руки по швам, я рассеянно кивнул, занятый своими мыслями. «Не предостерегали ли они меня оба от каких-то шагов, которые я по незнанию местных условий сразу же, в первые дни, могу совершить?» А что, если водный прокурор поймет слова секретаря обкома буквально – примется с места в карьер преследовать браконьеров и сам станет жертвой злоумышленников? Не для того ли, чтобы произвести коррекцию, пригласил Митрохин директора заповедника? Настолько ли Митрохин подталкивал меня к этой борьбе, как мне показалось… Ведь последнее, чем он поинтересовался, было: есть ли у меня дети. И Митрохин, и Сувалдин дали мне понять, что борьба с браконьерами может стоить жизни… У подъезда меня окликнул начальственного вида мужчина – круглый и спелый, как наливное яблоко. Он снисходительно протянул мясистую руку: – Зампредисполкома Шалаев… Ты советскую власть уважаешь, прокурор? – Конечно. – Я развел руками. – Что-то не заметно. – Он повел толстой шеей. – Облисполком без рыбы сидит. С осетриной неужели никого в последнее время не задержали? – Нет, по-моему, – сказал я. – Не слышал. – Видимо, мимо тебя проплывает, – посетовал он. – И икорка, и красная рыбка… Я знаю: в восьмой магазин сдали вчера на Шаумяна. Ты смотри, не давай отстранить себя от кормушки… – А кто сдал? – Это ты должен знать, – зампред засмеялся. – Кто у нас водный прокурор? Ты или я? Ты отвечаешь за борьбу с браконьерами – ты и смотри! Вернувшись в прокуратуру, я первым делом вызвал к себе старшего оперуполномоченного Хаджинура Орезова. Несмотря на случившееся с Мазутом, я не испытывал к нему антипатии. А случившееся утром должно было послужить ему уроком. – Срочных дел нет? – спросил я. – Нет. А что? – Хочу прокатиться. Взглянуть на окрестности. Компанию составите? – Конечно. – Я позвоню. В приемной у меня никого не было, кроме Гезель. Проводив Хаджинура, я спросил: – Ты не найдешь мне копию приговора на Умара Кулиева? Ее, по-моему, в свое время рассылали по всем прокуратурам для сведения. Она кивнула. – Сейчас посмотрю. Через несколько минут я уже держал перед собой несколько страниц тонкой папиросной бумаги – серых, плохо пропечатанных. Фабула преступления была банальна, а злоумышленник действовал удручающе-примитивно. «…Встретив на берегу райгосрыбинспектора рыбоохраны 7-го района Цаххана Алиева, подсудимый Умар Кулиев потребовал от него не препятствовать ему в ловле рыб осетровых пород, угрожая в противном случае с ним «разобраться»…» – начало. И финал: «…В ночь на 22 октября того же года, увидев на стоянке у Восточнокаспийской морской инспекции рыбоохраны машину, принадлежащую Цаххану Алиеву, и придя к выводу о том, что тот ночует в помещении, с целью осуществления угрозы произвел поджог здания, в результате чего погиб находившийся внутри младший рыбинспектор Саттар Аббасов…» Мне показалось, где-то в середине приговора мелькнула знакомая фамилия. Действительно, несколькими строчками выше я нашел. «…Кроме того, – указывалось в приговоре, – вечером того же 21 октября Умар Кулиев пытался поджечь сарай с рыболовной снастью («козлятник») в районе метеостанции, принадлежащий гр. Касумову. Но оказавшимся поблизости от места пожара гр. Касумову К. и Ветлугину А. удалось его затушить…» «Темный лес… – подумал я. – Полная нелогичность. – Фамилию Ветлугин я тем не менее выписал. – Стоит вызвать, поговорить…» Я снова вернулся в конец. «…Кулиев Умар вину в совершенном преступлении признал. Кроме признания подсудимого – его вина доказывается…» Дальше перечислялись доказательства. Результативная часть приговора была сформулирована коряво: подсудимому сначала определили наказание за более тяжелое преступление – убийство рыбинспектора – расстрел, затем за поджог – лишение свободы сроком семь лет… «…Окончательным наказанием считать – с конфискацией автомашины «Москвич»-2140 № 26-43 высшую меру наказания – расстрел…» Возникшая у меня версия о том, что Пухов оказался накануне гибели вместе с Верой Кулиевой, потому что был как-то связан с ее мужем, не нашла подтверждения в приговоре. Фамилия Сергея ни разу не упоминалась на сереньких, с убористым мелким шрифтом, страничках. На этом берегу темнело тоже рано и сразу. Почти одномоментно. Когда мы выезжали со двора прокуратуры, было еще светло. С бесчисленных балконов жилого дома, где мы обитали, доносились голоса телевизионных дикторов, крики детей. Я посадил Хаджинура за руль. Он вел машину спокойно, худые, сильные руки крепко держали управление. – Фиолетова, Чапаева… – объявлял он незнакомые мне названия улиц. – Азизяна, Джапаридзе… Между каменными домами шли кирпичные связки – назвать их заборами было как-то неудобно – по силуэту что-то вроде римских акведуков, только без желоба вверху и значительно уменьшенные. Отверстия в них закрывали виноградные лозы. Мы выехали на пустынную террасу. Она шла вдоль берега, покрытого ракушечником. Встречного движения не было вовсе. – Бензина выписывают на два часа в день, – проворчал Хаджинур. – А что такое два часа по этой дороге? День поездишь, три дня на приколе. – Как чумы… – Я показал на видневшиеся впереди сараи – «козлятники». – Их полно тут, – тотчас отозвался Орезов. – Подсобки. Хозяева – кто крабами промышляет, кто чем. А если рыбинспекция спит, может и каладу там держать… Запросто! Несколько раз Хаджинур останавливался, глушил мотор – мы оба выходили, прислушивались. На море был полный штиль. Я не слышал ни одного звука. В одном месте Орезов неожиданно резко затормозил, убрал свет. – Вон там вроде. Фонарь… – Мы вышли. Он долго смотрел в бинокль, потом передал его мне. – Машины… – Ничего не вижу. – Я покрутил бинокль. – На звезду – и ниже. Видите? – Кажется, вижу. – Ну, они-то нас наверняка еще раньше заметили. У них специальный человек с биноклем следит за дорогой… Это посредники. Приезжали за рыбой. Теперь начнут разбегаться. – По трассе? – Как выйдет. Могут и целиной махнуть. Несколько точек быстро перемещалось в линзе бинокля. – Как они обычно объясняют свое присутствие здесь? – Как? – спросил Хаджинур. – А никак. Йода в организме не хватает. Приехали подышать морским воздухом. Или проверяли ходовые части механизма… – Надо переписать номера машин. Хаджинур серьезно сказал: – Да я их и так всех знаю. Вот подъедут ближе – каждого назову. Теперь уже и без бинокля был виден ползший вдоль берега легковой транспорт. Машин» было не менее шести, в том числе и мощный «КрАЗ». Часть их направилась в сторону барханов, в пески. Две повернули в нашу сторону. Впереди шла «Волга» бежевого света. Вскоре я услышал усиленную мощной стереофонической системой эстрадную мелодию. Одно время на том берегу запись эта была весьма популярной. Бодрая музыка резко контрастировала с окружающей нас скучной местностью – с невысокими, похожими друг на друга, как черепахи, уползавшие за горизонт, песчаными барханами. – Ну-ка, остановите! – приказал я старшему оперу и, прежде, чем Хаджинур полностью затормозил, выпрыгнул на дорогу. «Волга» замедлила ход, я перешел на другую сторону, поднял руку. Хаджинур тем временем заглушил мотор и тоже вышел из машины. Это решило исход – «Волга» встала: работника милиции знали. – Прокурор бассейновой прокуратуры участка, – представился я, подходя к стеклу водителя. – С кем говорю? Лысый, приземистый толстяк, сидевший за рулем, вырубил магнитофон, показался из машины. Внешность его была заурядной – усы подковой, выбритый подбородок, мясистые щеки. Словно не доверяя мне, он обратил взор на старшего опера. – Это прокурор Восточнокаспийской водной прокуратуры… – подтвердил Хаджинур. – Ваша фамилия? Кто вы? – спросил я. – Куда ездили? – Вы новый прокурор? – До него наконец дошло. – Я – Вахидов, работаю в отделе снабжения сажевого комбината… – Он посмотрел на меня. – Я здесь по указанию Кудреватых… Он в курсе. Я не спросил, кто такой Кудреватых, заметив, что Орезов реагирует с вниманием и даже почтительностью. – Все согласовано… – заверил Вахидов. Другие «одители машин, поняв, что произошло, съехали с трассы и теперь объезжали нас через пустыню. – Вы тут новый человек, наших дел не знаете… – Вахидов смотрел на меня с сочувствием. – Условия работы на комбинате трудные, поставлена задача дать людям прибавку к столу… В первую очередь – витамины. – Он пригладил усы. – Человек, ежедневно употребляющий рыбу, имеет меньше шансов получить такие болезни, как стенокардия, язва желудка, остеохондроз. Если помните, раньше каждому ребенку в детском саду давали пить рыбий жир! Ежедневно!.. – Объясните механизм добывания витаминов… – прервал я. – По официальным каналам многое запрещено, но… – Откройте багажник, – предложил я. Вахидов посмотрел на меня как на человека совершенно безнадежного: – Я же объяснил: все в курсе! – И все-таки покажите багажник… Последняя машина, съехав с трассы, была уже далеко позади нас, когда Вахидов, побурчав еще для видимости, открыл багажник. В нем ничего не было. Снабженец перехитрил меня. – Можете ехать, – сказал я. – Извините. – Ничего. – Он с трудом удерживался, чтобы не засмеяться. Я представлял, что он будет говорить за моей спиной. – На то мы и организация, ведающая рабочим снабжением. – Он включил зажигание. – Народ надо кормить! Пока! – Теперь пойдут разговоры… – заметил Хаджинур, когда мы отъехали. – Восточнокаспийск – город небольшой. – Кто такой Кудреватых? – Крупная фигура. Герой Социалистического Труда. Депутат. Директор сажевого комбината… Он обязательно вступится за своего снабженца… – Мы ехали быстро. Монолог старшего опера растянулся на несколько километров. – Дело в другом. Случай этот с Вахидовым поставил вас на какую-то позицию… Понимаете? Теперь все друзья Кудреватых, даже если они вас не знают, – ваши враги… – Еще ничего не совершив, мы попали в большие забияки, – пошутил я. – Начнут говорить: «Новая метла!» Мы проехали еще с десяток километров, никого больше не встретив, не увидев ничего, кроме темных, окруженных заборами «козлятников», разбросанных по берегу. Уже собравшись развернуться, мы увидели впереди пламя костра. – Лодка горит, – сказал Хаджинур. Отблески костра взбегали на барханы, стоило огню вспыхнуть чуть ярче, и снова сжимались, подвижные, как меха гармони. – Рыбнадзор обнаружил браконьерскую лодку, а увезти не смог, – объяснил Хаджинур. – Слишком тяжела. Поэтому сожгли и составили акт… «Умар Кулиев пытался сжечь «козлятник» Касумова, – вспомнил я приговор. – Но его хозяин и находившийся поблизости А. Ветлугин погасили пожар». – У Мазута есть связь, – сказал я. – Некто А. Ветлугин. Что-нибудь известно о таком? – Сашка Ветлугин? Он же утонул. Мне снова не повезло. – Давно? – Примерно в то же время, когда сожгли Саттара Аббасова. Второй год уже! Когда мы подъехали, лодка догорала. Судя по остаткам костра, в ней было не менее шести метров, моторы были предварительно сняты. Запах бензина свидетельствовал о том, что лодку, прежде чем поджечь, обильно полили горючим. На песке виднелись рифленые следы сапог. Никого из инспекторов рыбнадзора, свершивших акцию, на берегу уже не было. Высадив Орезова у дежурной части, я понял, что способен только на одно человеческое чувство – чувство острого голода. Кроме того, мне надо было позвонить домой. Я сыграл отбой, забрал документы и ключи от нашей «Нивы» и покатил на морской вокзал. Там, в зале ожидания, были установлены телефонные аппараты междугородной связи. Удивительной формы белые пластмассовые яйца висели на стенах, внутри которых был вмонтирован телефонный аппарат. Над яйцами были надписи: «Баку», «Красноводск», «Ашхабад», «Москва». Люди, которые звонили по телефону, были похожи на доисторических животных, которые выползали из этих гигантских яиц и, посмотревши на неуютный и неприятный мир, снова лезли обратно. Они втискивались под овальное пластмассовое прикрытие яйца, крича «алле! алле!», будто пытались докричаться до первородной причины, вытолкнувшей их в неприветливый мир. Я дождался своей очереди, опустил монетки, набрал междугородный код и сразу же соединился с женой. – Как жизнь, покоритель заморских территорий? – сказала она весело, зло. – С утра до вечера страдаю из-за того, что ты грустишь обо мне, – ответил я, стараясь поддержать наш обычный шуточно-пикировочный тон. – Давай разделим наши занятия, – предложила она деловито, – я буду страдать, а ты пока что обустраивай наши дела, если тебя они еще волнуют… – Хорошо, – послушно согласился я. – К тебе никто не заходил из моих бывших коллег? – Нет, – удивилась она. – А зачем? – Так. Ни за чем. Если зайдут, скажи, что я действительно нашел здесь синекуру, только она какая-то странная… Катаюсь как сыр в масле… Жена помолчала минуту, полагая, что это какой-то шифр, направленный на ущемление ее интересов, и нерешительно сказала: – Хорошо, передам. А мне ты ничего не хочешь передать? – А что тебе, Леночка, передавать? – сказал я. – Тут жизнь замечательная, но, по-моему, пока что не для тебя. – А что? – Да… как тебе сказать? Жилья пока нет. Развлечений не существует. В магазинах – «пустыня Калахари». Видимо, придется повременить с обустройством нашего быта. – Ладно, ладно! Не жалуйся, – сказала Лена бодрячески. – Ты, наверное, стараешься не как следует? – Я стараюсь как следует, – возразил я, – только результатов пока не видать. – Больно скоро хочешь… – Запиши номера моих служебных телефонов. – А домашний? Я хочу звонить тебе домой. – Домашнего у меня пока нет. Лена даже замолчала. – У прокурора нет домашнего телефона? – Нет. Пока нет. – Ну и дела, – вздохнула она. – А если ты срочно понадобишься? – Наверное, пришлют посыльного. – Хорошо, видимо, ты там живешь, – усмехнулась Лена. – Ладно, жду от тебя вестей. – При первой возможности позвоню, – пообещал я. – Целую. Пока. – И положил трубку. Кто-то, нетерпеливо ждавший своей очереди, втиснулся в яйцо, оттолкнув меня от кабинки. Я пошел к выходу, раздумывая о своей единственной и неразлучной на всю жизнь подруге. Не было случая, чтобы после нашего разговора по телефону я почувствовал бы себя счастливее или хотя бы бодрее. Я уселся в «Ниву» и тихонько отъехал от морвокзала. Надо было где-то поужинать. Дома ничего нет да и быть не может. Я вспомнил теплую, гнилостную сырость выключенного навсегда холодильника и решил ехать в ресторан. В этот момент я увидел идущую по тротуару Анну Мурадову. Я узнал ее сразу, хотя разделяло нас метров пятьдесят. Шла женщина, не спеша и мило размахивая сумкой на длинном ремне. На ней был традиционный туркменский наряд – платье «куйнек». Этакое среднеазиатское «макси». Но во всем ее облике было какое-то удивительное плавно-ленивое изящество. Я выключил скорость, и машина бесшумно догнала ее. Я тормознул, высунувшись в окно: – Не нужно прокатить? Она подняла голову, всмотрелась в меня и засмеялась: – О-о-о! Вы что, по вечерам подрабатываете как таксист? – Да, среди интересующих меня женщин. – Нет смысла занимать вашу машину, – сказала она с усмешкой. – Тут ходьбы до дома пять минут. – А вы что, с работы? – спросил я. Она кивнула. – Идемте куда-нибудь вместе поужинаем. Я с утра во рту не имел еще той самой пресловутой маковой росинки. Где у вас можно поесть? Она пожала плечами: – Если честно сказать, то я просто боюсь наших душегубов с поварешками. Но если невтерпеж, можно пойти в ресторан на морвокзале. Это надо объехать вокруг здания. – Садитесь, – распахнул я дверь. Она уселась в машину, и я на крутом форсаже, как гонщик, описал дугу вокруг двухэтажного морвокзала. Около плохо освещенных дверей с вывеской «Ресторан» мы заперли машину к, распахнув двери, оказались в здании. – Прекрасно… В полупустом зале какие-то подвыпившие люди громко разговаривали, а магнитофон вполголоса хрипел что-то хард-роковое. Мы уселись за свободный стол, посмотрели друг на друга. Глаза у нее сейчас были светло-синие. Это было видно, несмотря на густой полумрак ресторанного интима. Она повесила сумочку на спинку стула и спросила меня: – А почему с вами не приехала жена? Я развел руками: – Проблема бытовой неустроенности. Она покачала головой и одновременно просто и как-то очень настойчиво поинтересовалась: – У вас хорошая жена? – Да! – воскликнул я готов но. – Нас объединяет общее чувство любви к ней. Она засмеялась. – Вы что, жалуетесь на жену мне? Я не успел ответить, поскольку появился опухший толстый официант и спросил: – Что будете есть? – А вы нам дайте меню, – попросил я. – А зачем? У нас все равно есть только шашлык «Дружба». – Очень увлекательно. Тогда чего же вы спрашиваете, что мы будем есть? – Так полагается. Шашлык «Дружбу» будете? – Будем, – обреченно согласился я. – Дайте нам четыре шашлыка «Дружба». Кстати, а почему «Дружба»? Официант развел короткопалые ручки и показал на пальцах: – Два кусочка свинины, два кусочка баранины, два кусочка говядины – дружба. – Коньяка и минеральной воды! – крикнул я ему вслед. Я положил на стол сигареты. В спичечном коробке осталась одна спичка, я чиркнул – вялое пламя лизнуло белую тонкую деревяшечку и синим столбиком поднялось вверх, сигарета разгорелась. Я с наслаждением глубоко затянулся, судорожно вздохнул. Она смотрела на меня сочувствующе, спросила негромко: – Ну, как впечатления на новом месте? – Трудно сказать… Сегодня ходил к начальству представляться. – И как прошло? – Да трудный дядя здешний ваш Первый… Анна вздохнула. – Он несчастный человек. У него тяжело, неизлечимо больна дочь. Если бы от меня зависело, я бы никогда не назначала большими руководителями несчастных людей. Они проецируют свою судьбу на подчиненных. – Боюсь, мы тогда бы вообще не нашли руководителей, поскольку известно, все в мире несчастны. – Что да, то да, – усмехнулась она. – Очень счастливых людей в поле зрения не наблюдается. Но есть откровенно, кричаще несчастные… Я отрицательно покачал головой: – Глядя на Митрохина, этого не скажешь. Мне показалось, что в нем живет готовность сделать несчастным всякого, кто не соглашается с его мнением. Она внимательно посмотрела на меня. – Не торопитесь с суждениями. Мы живем в странном мире. Тут странная жизнь и странные люди. – Да, я уже заметил, – сказал я. – У вас как в Сицилии – кого ни спросишь, никто ничего не знает, никто ничего не помнит. Анна с интересом спросила меня: – И вам ничего не удалось узнать за это время? – У нас нет правильного направления. Зачем, например, ко мне приходил Пухов накануне своей смерти? Если – Я думаю, что найти убийцу Пухова будет очень трудно. – Я тоже так думаю, – согласился я. Официант принес бутылки на подносе и тарелки с шашлыком, – Как же так, у вас, на краю субтропиков, нет никаких овощей? – спросил я его, пожав плечами. – Откуда они возьмутся? У нас порог пустыни! – Ежегодно область отчитывается о бескрайних садах, разбитых здесь, нескончаемых огородах, тысячах высаженных деревьев… Анна усмехнулась: – Если бы все это не было липой, мы бы давно жили в джунглях. А так все порог пустыни! Официант буркнул: – Я за это не отвечаю. Повернулся, направился от нас. – Спичек принесите! – крикнул я ему. – Спички тоже дефицит, – сказала Анна. – Я все время думаю о том, зачем ко мне приходил Пухов? – сказал я ей. Мы выпили по рюмке коньяка и с удовольствием вонзились в шашлык «Дружба» – жесткий, переперченный, острый, похожий на любовь, неразделенную любовь. Вернулся официант и протянул мне коробок спичек. – Спасибо, – поблагодарил я его. Взял картонную коробочку и обратил внимание, что на этикетке все тот же Циолковский на фоне музея космонавтики в Калуге. Я взял официанта за рукав, не давая ему снова покинуть нас, и спросил: – Скажите, эти спички продаются везде в городе? – Да нет, это нам на той неделе из Каспийского пароходства, из орса завезли. – Скажите, а рыбинспектора Пухова вы знали? Официант насторожился и осторожно высвободил свой рукав. – Знал. А что? – Он у вас на этих днях был? – Вообще-то был, недели две назад. – А после этого? – Нет, не был, – твердо покачал головой официант. В моей комнате – чистоплотное запустение казенного дома. Кочевая необремененность никакими приметами обжитости. Только белые занавески на пыльных окнах, отпертый чемодан в углу на полу и портфель-дипломат на столе. Кроме них, ничто не свидетельствовало о том, что здесь кто-то живет. Это нехорошо. Когда я вошел сюда несколько дней назад, под окном валялись засохшие листья с тополей – их еще с осени занесло сюда через неплотно прикрытую форточку. Форточку прикрыли, листья вымели, слегка протерли пыль, и я поселился. А сейчас уже весна, преддверье лета! Вернувшись домой, как я мысленно называл уже свою пристройку, я заварил крутой чай. И выпил его. Лег. Погасил свет. Ладно! Теперь мне жить тут. Вряд ли жена примчится когда-нибудь, чтобы делить со мной радости синекуры. Она вообще-то человек стойкий, с юмором и трудностей никаких не боится, так она, во всяком случае, говорит… Но беда в том, что она не любит кататься как сыр в масле. Не пробовала наверняка. Наверное, она не ощущает себя в должной мере сыром. И у меня нет духа даже предложить ей это сказочное наслаждение. Ладно, бог с ней. Пока мне даже одному лучше… Обычно, доходя до этой мысли, я понимаю, что сейчас усну. Что-то прошуршало под шкафом, я мгновенно пробудился. Как женщина, которая может спать во время артиллерийской канонады, но мгновенно просыпается, стоит только ее ребенку пошевелиться, – так и я во время сна ориентирован на едва слышные шорохи и царапанье. Крыса! Несколько секунд лежал я, представляя, как мерзкая хвостатая тварь быстро, бесшумно пролагает путь по комнате. Я не считаю себя трусом и, увидев ночью подозрительные личности, идущие мне навстречу, хладнокровно решаю, как действовать. Но мысль о крысе вызывает во мне настоящую панику. Тварь эта вырастает в моем воображении до размеров доисторического животного. Не оттуда ли, из глубины веков, от наших пещерных предков, эта не поддающаяся контролю разума удивительная реакция? Ведь крыса – многократно уменьшенная, копия древнего ящера с его огромным мощным хвостом. Прыжок! Вот она уже поверх стопки моих неразвязанных книг, оттуда – на письменный стол. Теперь она уже на уровне подушки, рядом со мной. Мысль, что между нами никакой преграды и ее колкая серая шерсть, костистые лапки или голый шершавый хвост могут сейчас коснуться моего лба, заставляет меня буквально похолодеть. Так проходит несколько долгих неприятных минут. Но шорох больше не повторяется. Крыса ушла. |
||
|